Читать книгу Спасти СССР! «Попаданец» в пенсне - Валерий Белоусов - Страница 3

16 Июля 1953 года, Москва, Садово-Каретная, дом 47.

Человек был очень болен. Дада шени, да какой чёрт, болен!

Человек просто-напросто, в мучениях, умирал. И хорошо знал об этом. О том, что он умирает.

Сказались его поездки на Полигон, где испытывались Изделия (РДС-1, «Россия Делает Сама»!) – и его радостное подпрыгивание на чёрном, ещё раскалённом, спекшемся в мутное стекло песке…

Сказалось многосуточное бдение вместе с учеными во главе с сумрачным русским гением Бородой у аварийного, по-змеиному зловеще шипящего перегретым паром и плюющегося чёрным от графита разрушенных замедлителей кипятком первого в Европе Прибора номер 501, он же Ф-1, на таинственном Объекте номер Ноль-Ноль – один в Серебряном Бору…

Сказалось любовное и нежное тетешкание на своей ладони никелированного плутониевого шарика – горячего, точно из печи, и остававшимся таким много дней спустя.

Ванников и Завенягин уже ушли…

Скоро и его очередь.

Совсем скоро…

Врачи из Кремлёвки тогда, на консилиуме, давали ему всего три месяца жизни! Причём был этот совершенно секретный консилиум уже полтора года назад. Плохо же его врачи знали, упрямого мингрела! Но… Усталый от нечеловеческого напряжения последних лет организм мало-помалу всё-таки уже предавал железную волю стального Человека.

Поэтому человеку надо было успеть…

Человек поднял от бумаг свои усталые, больные глаза. На противоположной стене кабинета, в простой деревянной рамочке висел фотопортрет.

Хозяин и Ильич, сидят себе в Горках рядышком на лавочке, оба такие молодые, весёлые.

У Человека предательски задрожали губы.

Каким смертельным ужасом его тогда овеяло, когда Человек прочитал результаты вскрытия, где профессор Збарский неопровержимо доказал – это было отравление.

Да, вот так просто…

И тот, и другой…

Но в первом случае было всё понятно – простое милосердие Друга и Соратника.

А здесь! Ах, гады, гады…

Ничего. Сегодня, на Пленуме ЦК КПСС – всё решится. Наконец мы возьмём за жабры Игнатьева – ставленника «партийцев», этой ленинской гвардии, троцкистской сволочи …И всё выясним! Кто, когда, зачем.

Сволочи! Не хотят они заниматься исключительно лишь идеологией – как решил незадолго до смерти, на Девятнадцатом, ОН…

Хотят они вечно «рулить» – ни за что не отвечая.

Не выйдет! Вся власть – Советам!

Эх, рук не хватает… Только вот Человек вернулся из Германии, где тамошние «партийцы» чуть было не заварили кровавую кашу… еле-еле разрулил!

Ничего… Сегодня всё решится!

А потом – пожить бы ему ещё чуть-чуть, поднатаскать Маленкова. Хороший парень. Опыта у него маловато – но это дело наживное. Пожить бы только ещё чуть-чуть…

Но времени у человека не было.

Уже не было.

Совсем.

С грохотом вылетели ворота, и в тихий маленький московский дворик влетел бронетранспортёр.

От него, стреляя очередями из АПС, спиной вперед бежал верный порученец Гоглидзе… Вот он споткнулся. Рухнул, перерезанный пополам автоматной очередью… Так живые не падают!

Человек кинулся в окну, чтобы помочь старому другу – и тут же немыслимая сила обрушилась ему на грудь… Безжалостно смяла, отбросила его в глубину комнаты. И наступила – Темнота.

Где-то и когда-то.

Человек, весело дыша полной грудью, с удовольствием шёл по цветущему весеннему саду.

Шёл он долго и радостно, не уставая…

Шёл и день, и два… А может, и год, и два? Или гораздо больше? Кто знает. Потому что в этом прекрасном саду никогда не было ночи!

Поднимал с чёрной, жирной земли великолепные, невиданные яблоки («Яблоки? Весной?»), нюхал их, целовал, гладил нежно и опять клал их на плодородную, мягкую землю… Ни есть, ни пить человеку отчего-то совсем не хотелось.

Трогал ладонью пышные розы («Синие розы?»), нежно касаясь бархатистых лепестков, подносил их к лицу, вдыхая их чудесный аромат… И смеялся от счастья.

Человек всё шёл и шёл…

Пока совершенно неожиданно для себя не вышел к маленькому беленькому домику, где у стоящего под покрытой белой кипенью цветов яблоней («Цветы и яблоки одновременно?») за простым, грубо оструганным деревянным столом, со своей знаменитой трубочкой в крепких молодых зубах, на садовой лавочке сидел ОН… Такой же молодой, как на старой фотографии, висевшей там, на стене кабинета, далеко-далеко отсюда…

Рядом со столом стояла крашенная в натуральную блондинку крепкозадая молодка и что-то Ему радостно щебетала. А Он только грустно улыбался, машинально слушая её детский лепет вполуха. Потом поднял голову, улыбнулся весело хорошему Человеку:

– Здравствуй, Лаврентий… Ну, как добрался?

– Это что же, выходит, я умер, что ли? – изумленно спросил Его Человек.

– Все мы умрём, да… – меланхолически отвечал ему собеседник. Потом чуть прищурил на Человека свои желтые, тигриные глаза, сказал ему строго:

– Но всё равно! Я тебя так рано нэ ждал.

– Почему? – довольно глупо спросил в ответ Человек и тут же устыдился своего вопроса. Хозяин лучше знает – причем про всё на свете. Рано, это значит – рано.

– Ты ведь большевик? – задал риторический вопрос мужчина средних лет в сером полувоенном кителе и мягких сапожках. – А ми, болшевики, нэ можем умерэть просто так, раньше, чем исполним свой партийный долг перед Советским Народом!.. Так что давай, дорогой, возвращайся…

– А потом…

– А потом снова приходы… Вина красного с тобой выпьем, да…

– Как скажешь, но… Можно мне задать один вопрос? – стеснительно опустил глаза Человек.

– Хоть два, – усмехнулся в усы старший из собеседников.

– Слушай, Отец, мы ведь с Тобой такие – э-э-э, вовсе не святые… А почему тогда мы сейчас не в аду?

На этот раз Он сердито нахмурился, задумчиво пососал свою знаменитую трубочку («Как хорошо, что я её Ему в гроб догадался-таки положить», – мысленно порадовался за Него Человек), и ответил, с глубокой печалью и гневом:

– Вот, Лаврентий, пасматри на меня – сижу это я здэсь… яблоки чищу… вино пью… трубку куру… Мэрилин Монро от смертной тоски поёбиваю… ЭТО ЧТО ЖЕ, ПО-ТВОЕМУ, РАЙ?!

И потом Он в сердцах весьма крепко выразился – так, как обычно любил богохульствовать Его отец, грузинский сапожник Виссарион, в очередной раз проклявши немилосердно жестокого Верховного Судию…

Где-то. Когда-то.

Человек открыл глаза…

Шёл дождь, мелкий и холодный.

Мимо маленькой, подмосковной («Откуда знаю?») платформы Коренёво пролетела, не останавливаясь, последняя электричка… Какая-то странная, неизвестной ему конструкции, с округлой, обтекаемой оконечностью головного вагона.

Рядом, на мокрой лавочке, лежала мокрая газета…

Человек достал из кармана мокрого пиджака пенсне, надел – и, близоруко щурясь, прочитал: «Правда. Орган Центрального Комитета КПСС. 18 августа 1991 года».