Читать книгу Возвращение в Эдем - Валерий Бочков - Страница 5

Её глаза были светло-оливковыми с голубым, почти перламутровым намёком. Такие глаза у Венеры Боттичелли, я их видел в Прадо во Флоренции. А после, точно такими же глазами взглянула на меня через плечо женщина-шофёр, что везла меня в своём такси на железнодорожный вокзал Лоренцо Медичи.

Ощущение сумасшествия было абсолютным. Не знаю сколько времени я простоял с тряпкой в руке. Надежда на простой механический трюк родилась и тут же погасла, нет, не кукла – глаза были живыми. Они смотрели на меня внимательно, мне показалось даже как-бы оценивающе – знаете, у женщин есть взгляд такого рода.

Она моргнула, стала разглядывать комнату. С книжных полок перешла на картинки, развешанные по стене. Работая над книгой, я люблю окружать себя зрительными образами – репродукциями по теме: открытками, вырезками из газет, – всем, что помогает мне погрузиться в тему. В писательском ремесле первородным для меня является не слово, а образ. Слова приходят потом, но сначала я должен увидеть. В мельчайших деталях, всю геометрию и структуру, с нюансами цвета и тона.

Нынешняя книга моя получалась весьма эклектичной: мало того, что я писал её от лица женщины-журналиста, находящейся в апокалиптической Москве недалёкого будущего, в сюжете параллельно развивалась линия её деда, геройского казака, ставшего красным генералом. На стене висели карточки лихих усачей в фуражках набекрень, с пышными чубами и георгиевскими крестами на груди. Тут же были приколоты булавками вырезки из журнала с разными породами скаковых лошадей, типы сёдел и сбруи, схема боевого порядка эскадрона, форма красного кавалериста Первой конной армии. Сбоку висел портрет Пушкина, вырванный из какой-то книги, рядом – фото Чехова. Ниже булавкой с бирюзовой головкой был приколот лист нотной бумаги с цыганским романсом про костёр, что в тумане светит.

– Меня зовут Ева.

Голос прозвучал ясно. Не сквозь стекло – чётко, точно говорящий стоял в двух шагах от меня. Я открыл рот, но выдавить из себя не смог ни звука.

– Сядь, пожалуйста. И перестань нервничать.

Я сел. Её губы двигались не совсем синхронно со словами, словно в скверно продублированном кино.

– Какие тут звери у вас в лесу?

Безвольной рукой я поднял тряпку. Что-то промычал. Казалось, я разучился как надо говорить, что делать с языком для произнесения нужных звуков.

– Поверни меня в сторону леса, пожалуйста. Хочу увидеть зверей.

Я бережно, лишь пальцами касаясь стекла, развернул бутыль к окну. Теперь голова оказалась ко мне в профиль. Нос у неё был чуть птичий, а подбородок действительно упрямый. Вполне банальные мысли текли в мозгу параллельно фундаментальному столбняку всего моего естества. Эмоционально, интеллектуально и физически я впал в какой-то паралич.

– Даже простую белку увидеть – такая радость. А если оленя, то у меня на целый день настроение особенное. Словно маленькое счастье снизошло.

– Олень пуглив… – совладав с онемевшим языком, наконец произнёс я. Мозг явно в процесс ещё не включился.

– Олень доверчив. В отличие от человека, – и после паузы спросила. – Вам нравятся люди?

На опушке снег подтаял и лежал белыми островами среди бурой травы и ржавых прошлогодних листьев. Дальше высился лес, – мокрые сосны, взъерошенные ели, пегие стволы берёз, – в таинственной глубине стеклянные лучи косой геометрией резали тесную чащу, мастеря из строгих теней почти кафедральные нефы. На странный вопрос я не успел ответить – из леса на поляну вышел олень. С царственной грацией становился в центре проталины. Поднял голову, по-балетному отставил заднюю ногу и замер. Это был взрослый самец белохвостого оленя, лесной аристократ с внушительными рогами – я насчитал пять отростков. Происходящее напоминало визуальную цитату из раннего Диснея, не хватало только хоровода мелких пташек вокруг рогов. Олень повернул голову в нашу сторону. На лбу белело пятно, похожее на ромб.

– Чудо… – выдохнула она. – Ну, иди.

Фарфоровый красавец, надменно позирующий на лужайке, точно по команде, ожил и в два прыжка исчез в лесу. Пропал, будто и не было. Я продолжал тупо пялиться на пустую проталину. Теплело. Над мёртвой травой курился едва приметный туман.

– Это… это вы? – я сделал в воздухе неопределённый округлый жест, вроде тех пассов, которыми иллюзионисты, сопровождают свои фокусы. – Вы?

– Давай на «ты», – предложила она. – Будет проще. К чему реверансы – я голова в бутылке, ты – писатель в лесу. Правильно?

Я кивнул – правильно. Называть голову в бутылке на «вы» действительно было нелепо.

– Дмитрий, – обратилась она. – Нет, лучше, Митя. Можно так?

Я снова кивнул. То, что она знала моё имя почему-то показалось мне особенно удивительным. Всё-таки поразительное существо человек.

– Кстати, имя у тебя неправильное, – без церемоний сказала она, точно речь шла о цвете галстука. И фамилия тоже. Не писательская. У русского писателя фамилия должна быть короткая и смешная – Пушкин, Толстой, Гоголь, Бабель. Смешно и коротко. А ты – Дмитрий Ви-но-гра-дов, ну что это такое, честное слово? Дмитрий Виноградов! Кто он? Оперный тенор? Артист балета?

Она подумала и выдала, как припечатала:

– Глеб – вот твоё имя. Глеб Яхин.

– Спасибо, не надо, – буркнул я.

– Да уж теперь-то что. Но будь ты Глеб Яхин, тот контракт на сериал не прошляпил бы. Триста тысяч – не дрозд наплакал.

Ту январскую сделку, уже почти подписанную, провалил мой агент Марта Лутц – чокнутая мулатка, похожая на Кармен, с пирсингом в неожиданных местах и манерами одесской хулиганки. При очевидной профнепригодности, Марта обладала каким-то ведьмацким шармом, который весьма удачно действовал на издателей и продюсеров. Впрочем, не всегда.

– Нет, ты можешь, конечно, винить Марту, – сказала голова. – Если так легче. Тебе. Но, впрочем, тут ты прав, деньги – вздор. Пена цивилизации. Фальшивый кумир, которым дураки пытаются заткнуть прореху в душе мироздания размером с Демиурга. Вот она – тоска по священному!

Именно тоска. Я подумал о своём банковском балансе, скромном и печальном. Ева явно вошла во вкус и продолжила с воодушевлением.

– Таинство сакрального жертвоприношения превращают в шаманскую пляску с бубном. Жажда бессмертия трансформируется в добровольный самообман. Булыжник вместо философского камня, бутылочное стекло вместо сапфиров.

И тут Ева была права – мне уж точно было до сапфиров.

– Культ денег – фетишизм импотентов. Эрос кастратов! Чёрт, прокравшийся на бал, в костюме херувима. Мерзость и гадость, квинтэссенция порока, корневище половины грехов.

– Но отсутствие этого корневища, увы, может здорово испортить настроение, – вставил я безразличным тоном. – Причём, надолго. Иногда на целую жизнь.

Ева лукаво скосила на меня свой флорентийский глаз.

– Там, в сейфе… – и замолчала.

– Что? – насторожился я. – Там сапог. Старый и не моего размера.

– Не только, дорогой Митя. Не только.

По лужам, по раскисшему снегу, шлёпая галошами на босу ногу, я почти моментально оказался у сейфа. Распахнул обе створки. На меня посыпались деньги. Стодолларовые купюры, в крепких пачках, были перетянуты бумажной лентой лимонного цвета. Как в банке. Как в банке!

– Как в банке… – бормотал я то ли восторженно, то ли в ужасе.

Пачки рассыпались по весенней грязи. Я начал подбирать их, впихивать обратно на полки. Но там не было места – сейф был набит деньгами. Плотно набит, на совесть, – от пола до потолка. Деньги снова падали в лужи.

Я кинулся в сарай, вытащил коробку из-под принтера, которую не успел сжечь. Ползая на карачках, стал собирать деньги. Кидать в коробку. Как в банке! На лимонных были пропечатаны цифры – единица и нули. В каждой пачке – десять тысяч долларов. Нет, погоди… Сто тысяч? Сто тысяч?! Сто!

Я ногтями сорвал ленту, начал считать. Деньги, совсем новые, чуть шершавые, пахли типографской краской и машинной смазкой – аромат, божественный дух, который не спутать ни с каким другим. Руки тряслись, кредитки выскользнули и разлетелись по земле. Их было много, гораздо больше десяти. Гораздо больше.

В коробку из-под принтера вошло сорок миллионов долларов.

С пачкой денег в кулаке я вбежал в комнату. От ползанья на коленях джинсы промокли насквозь, холодные струйки воды стекали в галоши. Ева ухмылялась.

– Что это? – я сунул купюры ей под нос. – Как это? Откуда?

– Хороший ты мужик, Митя, – устало произнесла она. – Дурак, только.

– Они фальшивые?

Она фыркнула и уставилась в окно.

– Там четверть миллиарда… – у меня сорвался голос на фальцет. – Миллиарда долларов! Откуда? И как? И откуда?

– Угомонись ты. Со счёта Романовского. Банк «Афина Юнион» на Каймановых островах. Ещё вопросы?

– Романовского?! Абрама Романовского?! Это же Кремль, мафия, КГБ и чёрт его знает кто ещё! Ты что ж думаешь, они не заметят, да? Да?

– Почему? Конечно заметят. Они ведь мерзавцы, а не кретины, – сказала весело Ева. – Они там уже какому-нибудь виолончелисту паяльник вставляют в…

– Господи! – я бросил деньги на пол. – Господи… Невинному человеку…

Рухнул в кресло, дотянулся до коньяка на столе. Сделал большой глоток. Потом ещё один.

– Ну хватит мелодрамы, а? – примирительно обратилась Ева. – Невинный человек этот педофил и подонок. К тому же и музыкант так себе. Совсем не Йо-Йо-Ма. Ты что ж думаешь, я наобум тут чудеса выкозюливаю? У меня, да будет тебе известно, на сто ходов вперёд всё просчитано. Всё – понял! Ведь я потому наличными и доставила.

А ведь могла просто перевести со счёта на счёт. С его – на твой.

Она хихикнула.

– Спасибо, – буркнул я.

Отпил ещё коньяка, разглядывая бумажки, рассыпанные по ковру. С одних на меня глядел по-бабьи гладкий Франклин, другие лежали зелёной рубашкой вверх. Там был нарисован какой-то дом с колоннами. Скорее всего, белый – никогда не разглядывал. На моём полу валялись сто тысяч американских долларов. И ещё четверть миллиарда в сарае.

– Как в банке… – прошептал я.

Странно, но безумство, восторг, эйфория сменились тоской. В ощущении этом было что-то вроде похмелья. У меня не было ни малейшего желания что-то купить на эти деньги.

– Что и требовалось доказать, – ехидным сопрано пропела Ева.