Читать книгу Стихи разных лет - Валерий Большаков - Страница 7

Прощальный поцелуй

Был холоден и жарок,

Как память о тебе

Горька и дорога.

Последний поцелуй! —

Отравленный подарок;

Дар другу бывшему

От тайного врага.

Не сотряслась земля,

Не совершилось чуда.

И лишь в зрачках, сквозь страх,

Зияла пустота.

Теперь ты знать должна,

Что чувствовал Иуда,

Поцеловав Христа.

По местам, где счастлив не был и не буду,

По асфальтам, уходящим из-под ног,

Я брожу и сердцем слышу

Ветра шум тоскливый всюду.

Одинок он, этот ветер, одинок.

Он летит сквозь тишину нависшей ночи

И плетёт из листьев осени венок.

И смеяться он не может,

И, похоже, жить не хочет.

Одинок он, этот ветер, одинок.

То гудит, то вдруг почти что пропадает,

Лишь скулит, как потерявшийся щенок.

То в беспомощном порыве,

Словно пьяный, зарыдает.

Одинок он, этот ветер, одинок.

Стихнет скоро, а потом совсем застынет.

И рассвета полусонный осьминог

Подплывет ко мне беззвучно

И из тела душу вынет

Одинокую, как ветер одинок.

Я вновь хожу убитый.

Моим глазам усталым

Не отыскать любимой

В удушливой ночи.

Брожу по переулкам,

Блуждая по кварталам,

И что-то очень громко

В груди моей стучит.

Стучит оно и бьется

Неровными толчками,

Рыдает и смеется,

Будя глухую ночь.

Но кто лица коснулся?

Кто жадными руками

Из тела вырвал что-то

И убегает прочь?

Я вздрогнул: незнакомец

Ужасно схож с покойным

Часовщиком (вдруг вспомнил

очки его, …усы).

Но страх исчез. Внезапно

Я стал таким спокойным,

Как будто вместо сердца

В грудь вставлены часы.

Он вставил их наверно.

Холодными руками

Остановил ток крови

По телу моему.

Часы забились мерно,

Бескровными толчками.

Они ведь на пружине

И кровь им ни к чему.

Искать 6ы нужно. Бросит

Он камнем сердце где-то.

Живое мертвым чуждо,

Как жалость палачу.

Часы?.. Нет, невозможно,

Они не для поэта.

Они любить не могут,

А я любить хочу.

Взгляд мимолетен. Слово – тленно.

Остынет все, что сердце жжет.

И только память неизменно

Мгновенья счастья бережет.

Слабеет плоть. Душа нищает.

Грозит расплаты торжество.

И только память все прощает,

И не прощает ничего.

Мы оба это понимаем,

От горечи утрат храня

Тот март, что стал сумбурным маем

И для тебя, и для меня.

Отравлены тем вешним ядом,

Опровергая зло зимы,

Мы стали даже больше рядом

Теперь, когда не вместе мы.

Не правда ль, это очень странно? —

Скупая щедрость редких встреч.

Ты не грусти. Еще ведь рано

Воспоминания беречь.

Еще не время поворота

В неотвратимого жерло.

Еще ведь не было чего-то,

А что и было – не прошло.

Мысль о тебе нейдет из головы,

Ворочается в массе мозга вязкой.

Мы редко видимся, да и тогда, с опаской,

Беседуем едва ли не на Вы.

Так недоверчиво, внимательно, хоть плачь.

Так вежливо, хоть выругайся матом!

Как будто разговаривает врач

С законченным, но тихим психопатом.

Да что там! Я и вправду нездоров,

Раз не хочу, хоть самому же стыдно,

Ни сбросить груз, усталость поборов,

Ни примириться с тем, что очевидно.

Ты будешь многим дорога,

Одним любима, им воспета.

И ты, наверное, за это

Со мной особенно строга.

Не тает сдержанность твоя —

Растет, чего и опасался.

Уж слишком бережно касался

Нетронутого чувства я.

Заботливость неловких рук

И хрупкость тонкого фарфора —

Разбилось, выронил… Как скоро

Угас последний слабый звук.

Как мы бываем зря робки!

И как терзаемся сурово,

Перебирая снова, снова

Воспоминаний черепки.

Без грома, без молний,

Мельчайше иссечен,

Дождь тускло безмолвен

И кажется вечен.

Ссыпается сырость

Из туч, как из душа,

В осеннюю сирость

Дорожного плюша.

И небо – все уже,

И солнце не глянет

В зеркальные лужи,

В асфальтовый глянец.

И блеск отражений,

Как новое свойство,

Хранит без движений

Покой беспокойства.

Твоя натура сложная

Странна до невозможности:

Как будто осторожная,

Но – до неосторожности.

Заботливость колючая,

А ласковость небрежная,

Не допустить бы случая,

Не показаться б нежною!

Стыдишься детской живости,

Все приложив усилия,

Чтоб честной быть до лживости

И сильной до бессилия.

Вы так красивы и беспечны.

Люблю. Но это между нами.

Как хорошо, что человечны

Бывают люди временами!

Люблю! И нет причин таиться.

Кто сумасшедшего осудит?

Все, что должно быть, совершится,

И только прошлого не будет.

Не оправдаться, знаю, знаю.

И не пытаюсь, но, поверь,

Минувшее припоминаю,

Как цепь мучительных потерь.

Мне жаль не сказанного слова,

Жаль вынужденной немоты,

Былого жаль и не былого,

Нервозности и суеты.

Жаль горькой нежности заката.

Так жаль всего, что не спасти

Попыткой позднего возврата

К началу светлого пути.

На улицах шумных,

где сплелся венок их,

Сошлись двое умных

и одиноких.

И разошлись, не сказав ничего,

От перекрестка того.

Взгрустнул трехглазый фонарь слегка:

Им бы вместе перепечалиться —

Имеет власть чужая рука

Не позволять отчаяться.

Не позволять молчаливо сжигать

Глаза нежеланьем плакать.

Им бы вместе перешагать

Уличный шум и слякоть.

И – в любые края земли,

В неба бескрай просторный,

В голубые!..

– Они ушли

в разные стороны.

Мечтал найти я только друга

И полюбил. Безумец, да?

От неподдельного испуга

Ты словно съежилась тогда.

Испуг пред чем-то неизбежным,

Невольный, искренний порыв.

Всем существом по-детски нежным

Ко мне тянулась, но – обрыв.

Задумавшись неосторожно,

Себя заставила постичь,

Что не всегда в любви возможно

И неизбежного достичь.

Что делать, если нет во мне

Того, чего 6ы ты хотела.

А может, есть, но в глубине.

А может, правда, улетело.

Что делать, если я могу

Вмиг вспыхнуть и погаснуть разом.

И если я от фраз бегу,

А прибегаю к новым фразам.

Что делать, если я не вру:

Волнуясь сам, тебя волную,

И презирая фальшь, игру,

Могу вести игру двойную.

Вдруг сделать странный поворот

И нерешительно, и круто.

Что если я совсем не тот,

Кого ты любишь почему-то?

Ты так далеко,

Что и праздник печален,

И снег почернел,

И в сердце – зима без конца…

Тихо пели струны,

Тихо голос цвел.

Кто-то очень юный

Грустную завел.

В тишину пустую

Звук за звуком плыл:

Девушку простую

Кто-то полюбил.

И, звеня, звучало

В голосе певца

Грустное начало

Грустного конца.

Снова снегом бледно-синим

Застилает мглу.

Снова мы до дрожи стынем,

Тянемся к теплу.

Но, хотя и сильно тянет,

Не прогнать зимы.

Ждем, когда весна настанет

И оттаем мы.

Вспоминаем ласки лета,

Бережно тая

Мысль о том, что где-то, где-то

Теплые края. —

Где нас нет.

Улюлюкает вьюга;

Сворой сеттеров мчится в ночи,

Воет бешено, злобно рычит;

Гонит, стужею стянутых туго.

И свистят ледяные бичи:

Получи. Получи. Получи,

Ожидающий жгучего юга!

Страсть тлеет,

ни на что не годная.

Не порох – мокрый мох.

Тепла-то нет, вот мысль холодная.

Тепла-то нет! – вот жаркий вздох.

Не сетуйте на тризне,

Ведь смерть не стоит вздоха.

Она лишь форма жизни,

Изученная плохо.

Мы любим резкие сужденья.

Порой назойливо долбим их.

Что ж, мир достоин осужденья

За то, что много нелюбимых.

За то, что много не любивших

И в стороне от бурь стоящих.

За то, что очень много бывших

И слишком мало настоящих!

Угнетенные скучным бытом,

У обыденности под игом,

Брызжем юмором ядовитым

И тоскуем по резким сдвигам.

И молчим. И таим обиду

На других, обмануться способных.

И завидуем сильным с виду

И жалеем себе подобных.

Вспыхнуть? Где там! В потугах хилых

Только совесть слегка тревожим.

Что-то создали б, да не в силах.

Изменили бы, да не можем.

Их кровь не красная,

Не голубая даже!

А смех здоров,

Хоть временами тих.

И роль безгласная

Не уличенных в краже,

Непойманных воров

Устраивает их.

А тем, ограбленным,

Кто в простоте неловкой

Честь бережет

Средь низости и лжи,

Уже отравленным

Заглазною издевкой,

Еще и грудь прожжет

Сочувствие ханжи.

Честный ропщет: воры!

Сын клянет отца.

Пересуды, ссоры,

Черствые сердца.

Всяк другого судит:

Знают – никогда,

Ни за что не будет

Страшного суда.

Трудись, как вол,

Живи, как муха,

Конец один для всех —

Земля,

Что тверже камня,

мягче пуха,

ровней стола,

круглей, чем брюхо

раскормленного кобеля.

Будь гением,

Будь идиотом, —

В гробу ты все равно

Мертвец.

Бессмертье, слава…

Да чего там? —

Конец делам,

Конец расчетам

И бесконечности конец.

И мудр лишь тот,

кто щедро тратит

дни, годы,

к месту не прирос,

Кто не Сизифов камень катит,

Кому и жизнь по счету платит,

Кто знает, что за гробом хватит

покоя, пустоты и грез.

Рыжий. Дым – рыжий.

Серый. Дом – серый.

А где-то ведь есть миры же!

И времени

целые эры!

Но здесь

подвал,

кочерга,

огарки.

Раздет и вял кочегар в кочегарке.

Пот по лицу – смена к концу.

Бросил лопату угля и прилег:

«Полный порядок,

горит уголек».

По стенке

напротив