Читать книгу Если ты в опасности - Валерий Данилов - Страница 1

Старая квартира пахла легкой пылью и немного – лавандой и ладаном. Сквозь продранные поколениями котов шторы и давно пожелтевший тюль пробивались лучи уже заходящего солнца и ложились на вытертый, скрипящий при каждом шаге деревянный пол.

И котов уже не было лет десять – с тех пор, как бабушка первый раз попала в больницу, их больше не заводили, и полы последний раз красили при жизни дедушки, задолго до того, как Катя родилась, и шторы эти, и тюль, и мебель – старую «стенку» с горками и бесценным когда-то хрусталем она помнила с самого детства, и даже запах напомнил сейчас о тетрадках, тяжелом утюге, шипящем от попадавших брызг, и вечном страхе сжечь перекошенный пионерский галстук, о зеленой лампе на столе и намертво прикрученной точилке для карандашей, ненавистной Лене Стоговой с ее семьей и неизменных праздничных гвоздиках.

Гвоздики тоже были из того времени, ушедшего навсегда, а бабушка любила их – красные, белые, желтые – любые, и Катя, вдохнув поглубже, чтобы прогнать из груди застоявшийся ком, поправила цветы в старой, как и все в этом доме, когда-то тоже бесценной, а сейчас не стоящей ни гроша чешской вазе.

И бабушки больше не было, и Кате нужно было как-то научиться с этим жить.

Ей постоянно чудилось, что бабушка вот-вот позовет ее слабеющим, но все еще с повелительными нотками голосом. Что она медленно, едва переставляя ноги, выйдет из спальни и направится на кухню или в туалет. Катя вслушивалась в тишину квартиры и то ли боялась, то ли жаждала услышать голос или шаги, потому что больше всего на свете хотела, чтобы этого не было. А бабушка – бабушка была.

Она и казалась вечной, красивая, эффектная пожилая женщина, всегда ухоженная, всегда с укладкой, до самой болезни она следила за собой с тщательностью, неведомой ни одной современной кинозвезде. Ни отец, ни мать, ни младший брат не были для Кати такими же важными, как эта суровая и элегантная дама, отчитывающая ее за то, что не носит комбинацию и нижнюю юбку, за то, что спорт – не занятие для хорошей девочки и вообще, за то, что не доедает суп, что пропадает месяцами на сборах. Но Кате неважно было это ворчание, потому что ни мать, ни отец, ни брат не приходили ни на одно соревнование, не горели их глаза волнением и азартом и никогда, ни разу, даже когда Катю отобрали в Олимпийский резерв, никто из них не плакал от счастья. Бабушка приходила, ворчала – и плакала.

Бабушка жила рядом с Институтом физической культуры, и именно поэтому она забрала «эту пацанку» к себе.

«Мое недоразумение!»

Катя не замечала, что по лицу ее текут слезы. Ни когда ей сообщили, что бабушка снова в больнице, ни в далеком аэропорту, из которого Катя не могла вырваться из-за грозы, ни позже, в морге, ни в церкви, ни на похоронах, ни на поминках она не плакала. Знала, что бабушка не одобрила бы: «Спортсменки не плачут!» или «Морщины появятся!» – бабушка, милая бабушка, вся сотканная из стереотипов и противоречий, разве стала бы Катя той, кем она стала, если бы не она?..

Квартира отходила Кате по завещанию. Нужно было пережить гнев двоюродных братьев и сестры с их отпрысками, визги тетки и пьяную морду дяди, еще предстояла сильная моральная поддержка в лице младшего брата Ваньки, в присутствии которого моментально затыкались самые недовольные, облегчение на лицах матери и отца. Им была не нужна квартира, как не нужна и Ваньке, да и самой Кате, им всем было совсем ничего не нужно, но Катя знала, что бабушкин подарок никому не отдаст. Это была последняя воля, бабушкино желание, и Катя прикидывала, сможет ли она когда-нибудь перебраться сюда жить из своей новостроечной «двушки» в уютном жилом квартале за МКАДом, потому что все – каждая вазочка, каждый скрип половицы, каждая щербинка на старой «стенке» – все здесь будет напоминать ей о бабушке. И одновременно она понимала, что и менять ничего здесь не хочет. Ни обои, ни тюль, ни мебель.

Только телефон Катя купила, когда во всем городе меняли сеть: старый дисковый аппарат уже не работал. И сейчас телефон запищал, требуя внимания, настойчиво, пронзительно, разрушая тишину и не оставляя никакой надежды на то, что вот-вот бабушка позовет Катю из комнаты.

Катя смотрела на телефон и медлила. Бабушкиных подруг давно не осталось, ей и самой было почти девяносто два – возраст, завидный даже для бойких немецких старушек, но Катя все равно не хотела никому объяснять, почему Александра Эдуардовна не может подойти к телефону.

А телефон продолжал звонить. Может быть, подумала Катя, это кто-то из родственников, тех, кто точно знает, что она поехала сюда. Или нотариус. Или социальная служба. Или кузены, хотя эти крокодилы заявились бы без предупреждения. Нет, поправилась Катя, они считают, что Ванька здесь с ней, а это значит – ни звонить, ни приходить в эту квартиру они не станут.

Она протянула руку к трубке.

– Алло.

– Добрый день, а Екатерину будьте добры?

– Добрый день, Екатерину…

– Привет.

Собственный голос Кате показался чужим и неуверенным.

– Это…

– Я тебя узнала. – И почему-то Катя улыбнулась. – Да, сразу узнала. Как ты?

Она не спросила – почему вдруг раздался звонок. Двадцать лет они не общались, жизнь разметала их, раскидала, казалось, что все давно позабыто. Катя не любила социальные сети – в свое время наелась внимания, еще до «эпохи фейсбука», с подопечными переписывалась в мессенджерах. Но она была рада услышать голос, потому что он тоже был частью жизни, в которой была бабушка, и сейчас он был уместен, закономерен, необходим.

– Все хорошо. Я врач, у меня двое детей. Правда, сейчас второй раз в разводе. А ты?

– И я в разводе, – усмехнулась Катя. Так просто – вот и пересказаны все двадцать лет. – Только детей у меня нет. А так… так тоже все хорошо.

– Так здорово, что ты взяла трубку.

Да, кивнула сама себе Катя, так здорово. Как будто специально, будто кем-то подстроено.

– Я здесь давно не живу, – сказала она. – Уехала сразу после института. Ты меня случайно поймала.

– Как Александра Эдуардовна?

«А вот это был очень жестокий вопрос, – подумала Катя. – Ей было за девяносто, лучше было не спрашивать».

– Глупо спросила. Извини.

– Она умерла пять дней назад. Я заехала сюда просто так. Она оставила мне квартиру.

Катя посмотрела на стену. Когда-то, очень давно, тысячу лет назад, две одноклассницы, закадычные подруги, вешали здесь расписание уроков, и до сих пор можно было различить дырки от канцелярских кнопок и случайно содранные куски обоев.

– А где ты вообще живешь?

– На другом конце города. Десять лет прожила в Испании. Даже выступала за их сборную. Не очень успешно… Ты закончила медицинский? А дети, сколько им сейчас?

– Шесть и девять. Мальчик и девочка. Девочка старшая. Хотела назвать Екатериной, но муж почему-то был против.

Катя снова усмехнулась – теперь уже грустно. Из-за этого мужа их дружба, наверное, и распалась – все случилось скоропостижно и рано, им было по девятнадцать лет, Катя даже о свадьбе не знала. Последний раз она слышала этот голос после свадебного банкета, и он не был веселым. Уставшим, но Катя уже не могла поручиться, хотя и тот разговор встал в памяти, словно закончился только что.

– А как родители, как братья?

Катя знала их всех, ей было действительно интересно.

– На пенсии, братья… работают. Виктор программист, недавно женился, Сергей автомеханик. У него тоже двое детей.

– Нам надо как-нибудь встретиться, – сказала Катя. Ей захотелось увидеть человека, который так неожиданно вновь возник в ее жизни. И была уверена – она узнает ее и в лицо, как бы сильно она ни изменилась. – В любое время. Я сейчас смогу вырваться, как только ты будешь свободна. И знаешь… спасибо, что ты позвонила.

– Я пока живу у второго мужа… Скоро переезжаю к родителям. Оставишь мне свой телефон?

Катя быстро, будто боясь опоздать, продиктовала номер и занесла контакт в адресную книжку. Было очень странно видеть новое имя среди множества привычных и хорошо знакомых, но не так хорошо знакомых, как это.

– Я позвоню тебе еще, хорошо? И ты звони, обязательно надо встретиться. Пока, была рада тебя услышать.

Телефон запищал назойливыми гудками, и Катя положила трубку. Встряхнула головой, пытаясь отогнать непонятный морок. Все это было похоже или на сон, или на чью-то шутку, но номер в записной книжке смартфона был на первый взгляд настоящим. И оператор был тот же, что и у Кати.

Откуда она могла знать, что Катя здесь? Совпадение? Так не бывает. Увидела случайно? Может быть, но Катя здорово изменилась, а по телевизору… показывали, но не так часто, мельком, все-таки тренер, а не спортсмен, да и вид спорта в стране не самый популярный. Катя всегда смеялась, видя выражения лиц далеких от спорта людей: назвать хотя бы двух-трех известных велогонщиц? А такое бывает? Олимпийский вид спорта? Да неужели?

Да и пресса в основном пишет о несчастных случаях…

Продавленный диван печально скрипнул, в бедро впилась предательская пружина. Пружина тоже была частью прежней жизни, и именно она заставила Катю вернуться в реальность. Совпадения в жизни случаются, нельзя искать подвох в каждом поступке. Впрочем, людям верить нельзя – так говорила бабушка, и Катя из тишины квартиры услышала ее голос.

Катя мечтала о велосипеде. У нее был старый «Школьник», купленный в комиссионке, разваливавшийся на ходу, и на нем нельзя было ни толком разогнаться, ни покататься по проселку. В их новом районе было столько замечательных горок и тропок, но Кате строго-настрого запрещалось покидать двор. Не потому, что что-то могло случиться – в те годы не опасались пропажи детей, а машин было слишком мало, – потому, что «эта рухлядь» могла оправдать свое прозвище в любой момент.

Зато новую школу построили рядом с домом, и Катя каждый раз неслась сломя голову домой через пустую парковку и детскую площадку, с наслаждением чувствуя, как начинают гореть от бега ноги. Девочки в классе не любили «физру», а Катя не понимала, как можно не упиваться напряжением мышц, притоком крови, сбивающимся дыханием, прыжками, кувырками, ударами по мячу. Катя мечтала о спортивной школе, но район мог похвастаться только музыкалкой, а возить ее за несколько станций метро, да еще до метро на трамвае, было некому. Учитель говорил, что ей обязательно надо пробовать себя в разных видах спорта, особенно в тех, где важны ноги, и у Кати даже были отличные лыжи, которые родителям удалось «урвать», но лыжи были зимой, а сейчас приближался конец учебного года, на улице гремел сумасшедший май, и Катя летела домой и представляла, что в квартире, в коридоре, ее ждет велосипед. Настоящий, как у взрослой, новый и быстрый.

Разумеется, она и тогда понимала, что это мечты. Родители получали достаточно денег – сто двадцать рублей плюс премии, как и все, но слово «дефицит» Катя знала неплохо. И все-таки, когда бабушка открыла входную дверь, Катя увидела…

Уже повзрослев, уже занимаясь при институте физкультуры, Катя рассказала бабушке о том совпадении. Бабушка была атеисткой, не верила ни в какие предзнаменования, но, как и положено натуре противоречивой, согласилась, что в жизни случается много непредсказуемого и странного. Ни тогда, ни после никто значения этому не придал, а сейчас Катя думала – как много было таких случайностей? Из них, если разобраться, складывается целая жизнь.

Георгина к физкультуре была равнодушна, девочка как девочка, новенькая, пришедшая в восьмой класс. Не сказать, что красивая – обычная, выделяли ее только имя и цвет волос, ставший безумно популярным в те годы благодаря латиноамериканским сериалам. Позже, живя в Испании, Катя поражалась тому, как легко в южных странах делает кинокарьеру любая бездарность, если она блондинка. Но в восьмом классе Катя еще не нарастила циничный панцирь, и Георгина привлекла ее не столько именем или внешностью, сколько какой-то патологической честностью и упорством в учебе – тем, что так сложно давалось самой Кате.

– Ты же тренируешься как проклятая, – удивлялась Георгина, когда Катя бесцеремонно просила у нее списать какой-нибудь предмет. – Химия ничуть не сложнее…

– Она скучная, – отмахивалась Катя. – Да она мне и не нужна. Биология – другое дело, мне ее в институт сдавать.

Родители и учителя соглашались, что Георгина не талантливая, даже не способная – школьная программа есть школьная программа, никаких особых требований к детям нет, на уроке все объяснят, просто надо сесть и выучить. Георгина учила спокойно и легко, то ли у нее была хорошая память, то ли настойчивость. Катя же зубрила только английский – первые же детские сборы в Польше показали, что языковой барьер штука непростая и преодолевать его рано или поздно придется. Георгине языки не давались, а ее родители-врачи были серьезно обеспокоены лишним весом, который грозила набрать дочь к двадцати годам. Катины родители были в восторге от того, что их дочь то время, которое остается от тренировок, проводит с умной и усидчивой девочкой, а не с кем-нибудь во дворах. Впрочем, курение, единственный серьезный риск подростков тех лет, Катю никак не прельщал, и даже одноклассники не лезли к ней с этой «взрослой привычкой», понимая, что у спортсменов свои правила.

И обе семьи поощряли дружбу, позволяя и ночевать друг у друга, и ходить в кафе-мороженое, где Георгина страдала над единственным дозволенным шариком, а Катя тоже страдала, потому что не привыкла есть сладкое.

Бабушка и родители разрешали Кате пользоваться косметикой: в стране были очереди и блат, а что еще может привезти девочка из заграничных сборов? Пусть лишь польская «Пани Валевска», но не лежать же ей годами? «Тушь – не хрусталь», вздыхала бабушка, подразумевая «приданое», смешно, но так и не собранное и не потребовавшееся. Георгина не обращала внимания на яркие тени и аппетитно пахнущую помаду. Катя мечтала о профессиональной форме – на ту валюту, которую разрешалось вывозить, эту форму можно было только потрогать. Георгина грезила о большой любви. Катя с отвращением взирала на учебники. Георгина могла часами просидеть над какой-нибудь усыпляющей главой. Катя получала «тройки» по милости учителей. Георгина могла бы выйти на медаль, но ей недоставало способностей. Общего у девочек было мало, но они проводили вместе все свободное время, и это не то чтобы всех удивляло, сколько озадачивало.

Бабушка ненавязчиво ставила в пример Георгину – мол, хорошо учится, – но и только. Катя знала, что бабушка ворчит по привычке, и тогда уже пыталась понять, почему она не слишком жалует лучшую подругу внучки. Улыбается, но терпит, приветлива, но не радушна. Зная бабушкину противоречивость, Катя не пыталась добиться объяснений, просто старалась наблюдать. Георгина была не то что ведомой, она часто пряталась за Катю от общения, внимания, оставляла за ней решения, и в конце концов стало ясно, что бабушка опасается для Кати судьбы «палочки-выручалочки» при влипающей в неприятности подруге, но и этого так не произошло, возможно, из за той самой странной, обезоруживающей честности.

Как-то раз в школе случился скандал – подрались мальчишки, одному сильно досталось. Как водится, все говорили разное, и, конечно, милиция никому особо не верила. Кто-то дружит, кто-то нет, и, собственно, какая разница, кто первый начал, потому что драка была вполне обычной, просто тот, кто на секунду оказался наверху, с силой приложил соперника о торчащий камень. Повезло, не до смерти, но выясняли больше – не был ли причастен к драке кто еще.

– Тот парень, которого избили, просто неудачно упал, – сказала тогда Георгина, – на самом деле они хотели, чтобы упал тот, другой.

– Они? – переспросила Катя. – Их что, было несколько?

– Да, – Георгина пожала плечами. – Я из окна туалета видела, ждала, пока кабинки освободятся. На спину тому, кто был сверху, навалился еще один, а упали они вот так, ну, он и ударил.

Весь вечер Катя уговаривала Георгину пойти к директору и все рассказать, и весь вечер Георгина отнекивалась, говоря, что это не ее дело, что ее лично никто не спрашивал, и вообще – мальчишки из одиннадцатого класса. Катя оказалась упорнее, и спустя неделю милиция перестала досаждать визитами. Чем кончилось дело, никто не узнал, но в школе не видели больше никого из трех участников драки.

Если кто-то задирал одноклассников, прятал дневник или сумку, всегда можно было спросить Георгину. Если она не видела – говорила прямо, если видела – тоже не скрывала. И вид у нее при этом был такой, что никто не думал обвинять ее в ябедничестве, хотя однажды одна из самых отбитых девиц в классе этот вопрос ей все-таки задала.

– Ябеда – это доносчик, – спокойно ответила Георгина. – Я же не доношу, я отвечаю на вопрос, который мне задали взрослые.

– А не боишься сама? – прищурилась девица.

– Нет, – все так же равнодушно сказала Георгина. – А если свидетель ограбления, он тоже ябеда? Взрослые за нас отвечают. И за наши вещи, наверное, тоже. Думаешь, Анна Андреевна хочет отвечать за сумку, которую ты бросила в лужу? А директор?

У нее было простое представление о правоте. Может быть, этот разговор насчет ябед и не сошел бы ей с рук, но буквально на следующем уроке Георгина честно призналась, что не сделала домашку по английскому, потому что готовилась к контрольной по химии. Катя не узнала, было ли это правдой, но верила, потому что химия была Георгине гораздо важнее, а учительница просто отметила что-то в журнале и вызвала другого ученика.

Георгина влюбилась вскоре после окончания школы. Им обеим было семнадцать, Катя готовилась к очередным соревнованиям и институт отложила, а Георгина, не набрав баллов в медицинский, решила не терять год и поступила на филфак. Там, на филфаке, она и влюбилась в преподавателя, и что самое неожиданное, он ответил ей взаимностью. Так, по крайней мере, говорила Георгина, и у Кати не было причин ей не верить. Она рассматривала фотографии уже немолодого – тридцать четыре года – доцента, сомневалась, что он разведется с женой и прикидывала, где молодые, случись что, будут жить. Бабушка каждый раз придирчиво осматривала Георгину и каждый раз удивленно поднимала брови: все ждала, когда та сообщит о своей беременности. Катя же знала, что до секса у влюбленных дело так и не дошло.

Роман с преподавателем рассосался сам собой, когда Георгина успешно окончила первый курс и сдала экзамены в медицинский. Учиться на врача оказалось гораздо сложнее, чем на филолога, и целый год Георгина не вспоминала о любви. Следующим летом она влюбилась снова, и вот тогда Катя, у которой перед глазами были примеры для сравнения – девочки по сборной, приметила странное: какое-то на удивление спокойное чувство. Остальные знакомые бесились, ревновали, рыдали, устраивали истерики и побеги, доводя тренеров до нервного срыва. Георгина любила мягко, без надрыва, но Катя это скорее одобряла, чем порицала: и не одна, и ничему не мешает. Нового избранника Катя тоже видела только на фотографии, и по рассказам он ей нравился куда меньше, чем филолог. Он дарил Георгине странные дешевые украшения из палаток, временами срывал цветы с городских клумб и вообще отличался крайней скупостью. Был ревнив, обрывал телефон по ночам, написал на асфальте признание в любви и тоже не настаивал на сексе. Бабушка, которая была не против подслушать разговоры со второй трубки, смирилась и признала свое поражение. Время шло, скупой рыцарь не вынес намеков на дорогое обручальное кольцо, Катя похихикала, Георгина как будто ничего не заметила.

С третьей любовью было сложнее. Еще в мае Георгина и Катя планировали лето, как всегда после экзаменов – музеи, парки, театры, соревнования, – а уже в августе Георгина сказала, что скоро выходит замуж. После этого разговора Катя слышала ее всего лишь один раз – в день свадьбы.

– Ну, этого стоило ожидать, – заметила бабушка, что именно она имела в виду, Катя не спросила. Она скучала, но впереди была учеба, новые соревнования, возможно – отбор в Олимпийский резерв, и тоска ушла вместе с новыми заботами. Спустя пару лет Катя уже и не вспоминала о школьной дружбе, а потом целиком ушла в спорт, вышла замуж, уехала за границу, выступала, тренировала, много ездила, пробовала на вкус абсолютно другую жизнь.

Вернулась ли тоска сейчас, Катя не поняла, в груди неприятно ныло, но и без Георгины было на то полно причин.

Сама не зная зачем, Катя пошла в спальню и зажгла свечку перед иконами. Бабушка себе не изменяла никогда – за последние года три стала не то чтобы набожной, скорее религиозной – в том смысле, когда каждый поступок оцениваешь с точки зрения греха. Ни сплетен, ни прихорашивания… да и сплетничать было ей уже не с кем, и прихорашиваться не было сил. Катя молитв не знала, только те, что бездумно выучила от свекрови, но они не подходили к случаю и были слишком непонятны, поэтому просто постояла, глядя на дрожащее пламя, и пожелала бабушке покоя.

Звонок мобильного застал ее на остановке.

– Ты уже выехала? – Голос Ваньки был встревоженным. – Вернись лучше, я за тобой пришлю кого-нибудь.

– С ума сошел? – удивилась Катя. Подошел автобус, но она не хотела лезть в ринувшуюся в дверь толпу.

– В том районе второй труп. Уже объединили в серию.

Катя поморщилась.

– Я здесь при чем? – недовольно буркнула она.

– Пока ни при чем, – отрывисто бросил Ванька. – Но мне так спокойнее. Вернись домой.

– Пока, автобус идет, – соврала Катя и убрала телефон в сумку.

Ванька будет орать, подумала она, но тут же с досадой покусала губы. С одной стороны его забота была приятна, с другой – иногда становилась навязчивой. И так было почти каждый раз, когда в городе объявлялся какой-нибудь маньяк, разгуливалась местная гопота или наркоманы, пусть даже нападали на толстеньких брюнеток двадцати лет, а грабили подвыпивших офисных сотрудников. И все равно выдержать крики Ваньки было проблемой – он находил такое количество аргументов, что Катя чувствовала себя нашкодившей школьницей.

Автобус действительно подошел, он шел по другому маршруту, но все равно к метро, хоть и дольше, Катя спокойно села, вытащила телефон и начала проверять группы. Дети – коммерческая группа, очень дорогая: какая-то очередная звезда вышла замуж за бывшего спортсмена-велосипедиста, не дотянувшего даже до юношеских разрядов, но зато забила весь инстаграм фотографиями своих детей на великах. Как и стоило ожидать, несколько умных администраторов спортивных центров тотчас подхватили модный тренд. Из того же инстаграма – модные девочки и тетеньки, двадцать лет назад вколовшие в губы ботокс. Если дети проявляли искренний энтузиазм, то с девушками и тетеньками Катя была не столько тренером, сколько фотографом: группа больше позировала, чем занималась. И, наконец, ее девочки. Эта группа отняла у Кати больше всего времени, так что она чуть не проехала остановку.

Прежде чем войти в метро, она написала Ваньке:

«Я могу предупредить своих?»

И стала ждать ответа. Иногда Ванька запрещал, иногда разрешал. Сейчас он даже не увидел сообщение – две галочки оставались серыми. Катя не стала ждать, спустилась в метро.

Из-за похорон она взяла перерыв на несколько дней, но с завтрашнего дня должна была вернуться к работе. С утра и до ночи, работа отнимала массу сил и времени, но Катя любила ее и была убеждена, что совершенно правильно сделала выбор: она не спортсменка, а тренер. Тот, кто может и умеет мотивировать на свершения тех, кто способен.

Катя сама не была способна. И первое время переживала, когда поняла – вот он, ее потолок, и выше она не прыгнет, сколько бы ни старалась. Потом, когда ей разрешили работать в Испании, она от нечего делать занялась тренерством и неожиданно поняла, что полученная в институте специальность приносит ей куда больше радости, чем собственные достижения. Катя видела потенциал, умела правильно настроить своих подопечных, для каждого подбирала и нужные тренировки, и нужные слова. Аня, ее любимица, нуждается перед соревнованиями в щадящем режиме и уверенности в том, что она лучшая, Ларисе нужно давать максимальные нагрузки и постоянно ставить кого-то в пример. К кому-то подход найти еще сложнее – то приступ самобичевания, то корона, которую палкой не сшибешь. Но девочки уверенно шли к отборочным в сборную – они были у Кати вместо детей. «Я мать-героиня», – смеялась она.

Нежелание Кати иметь детей послужило причиной развода. Несмотря на то, что она с самого начала заявляла – она не собирается рожать, муж до последнего считал, что она одумается, придет возраст, насмотрится на других матерей, но нет. Испания ей все равно надоела, гражданство одной из стран ЕЭС открывало все границы. В России начал развиваться спорт, и Катя вернулась на родину, прикрываясь фамилией мужа и избегая таким образом всех неприятностей в виде возможного преследования журналистами или редкими фанатами велосипедного спорта.

«Пока рано».

Ванька был краток. Это значило, что стряслось действительно что-то серьезное, но Катя не стала перезванивать и беспокоить его. Пока он не привезет к родителям Ларку с девочками, можно считать, что он перестраховывается.

На следующее утро Катя лениво проверила новости – ничего, ни единого упоминания о маньяке и нападениях, – и забыла о предупреждении Ваньки.

Полиция тоже могла ошибаться – никто не застрахован от слишком поспешных выводов.

И о звонке Георгины она забыла – впереди были отборочные, на которые могли попасть только две ее девочки, и нужно было работать так, чтобы не убить атмосферу в команде, не посеять случайно брошенным словом вражду. У спортсменов конкуренция может привести не к простым угрозам, и Катя меньше всего на свете хотела стать невольной причиной чужой беды. Для инстраграмных красавиц и малышни нужно было найти тренера на замену, проконтролировать всю административную работу – случаи, когда у спортсмена оказывался просроченным паспорт или не успевали оформить визу, тоже были не редкостью, и Катя не доверяла организаторам, предпочитая все проверить лично.

Бешеная гонка остановилась только в Инсбруке. Наутро Катя должна была перебраться в гостиницу ближе к треку, сейчас же она позволила себе провести ночь в прекрасном «Гранд Отель Европа», перед этим поднявшись на подъемнике на немыслимую высоту. Горы немного привели ее в чувство, и она даже не сразу поняла, кто и откуда ей звонит.

– Привет.

Голос Георгины был такой же, как и в девятнадцать лет, и Катя спросила себя – а можно ли так же, с единого слова, узнать ее саму.

– Тебя плохо слышно.

– Я в Австрии, – сказала Катя. – Послезавтра первый тур.

– Я тебе помешала? Наверное, дорого говорить?

Катя подавила в себе желание ответить, что – да.

– Нет. У меня здесь… льготная связь.

– Скажи… – Георгина немного помялась. – Ваня ведь работает юристом, да? Как и хотел?

– Нет. – Катя слегка улыбнулась. – Он юристом ни дня не работал, хотя образование все-таки получил.

– Тогда… тогда, может быть, ты кого-нибудь знаешь?

– Что-то случилось? – Интонации Георгины ей не понравились. Она хорошо ее знала, слишком хорошо. – В какой области тебе нужен юрист?

– Я не знаю. Семейный, наверное. У меня хотят отобрать детей.

Катя опешила, но спросить ничего не успела.

– Мой второй муж хочет забрать у меня детей. Обоих. И от первого брака, и от второго. Я не знаю, может ли он это сделать. Я искала кого-нибудь в интернете, там полно всяких фирм, но я почитала – они требуют огромных денег, а результат никакой, на них много жалоб…

– Подожди, – перебила ее Катя. – Это глупости. Ты самостоятельный ответственный человек, врач, у тебя есть работа, ты следишь за детьми, они и в чем не нуждаются. Ты их не бьешь, они посещают школу… и детский сад, да? Никто не отберет их просто так.

Она знала, что говорила, но Георгина ей не поверила.

– Откуда ты знаешь? Ты спортсменка, а не юрист…

– У меня есть девочка из неблагополучной семьи. Поверь, мы добивались для нее интерната при поддержке федерации. И то с огромным трудом, хотя мать у нее была алкоголичка, а отца и не было никогда. Это все пишут в прессе – там любят громкие заголовки. Слава богу, журналисты не лезут в велоспорт.

– Мой муж влиятельный человек…

Катя рассмеялась, сознавая, что это жестоко и неправильно, но и у нее были не железные нервы, а за последние пару недель она даже толком не сумела поспать.

– Извини. Влиятельный – это как? Депутат? Олигарх? Председатель крупного банка? Друг соседа жены одноклассника дедушки нашего президента? Те самые шесть рукопожатий? Ни один суд не будет связываться с каким-нибудь бизнесменом средней руки, тем более, что сейчас любой бизнесмен разориться может раньше, чем закончится судебный процесс…

Ей казалось, что она говорит что-то не то и не так, и Георгина хотела бы услышать от нее совсем другие слова. Все это «обесценивание» и тому подобное. В дверь коротко постучали, Катя пошла открывать.

– Besten Dank… hierher bitte.

Служащий отеля с коротким кивком поставил ужин на столик и удалился.

– Ты говоришь по-немецки?

– Больше позорюсь. Владею набором слов, – усмехнулась Катя. – Твой муж тебе угрожает?

– Он вообще со мной не общается. Прислал сообщение и все. Он здесь не живет, у него новая жена.

– А что твоя семья?

– Я ничего им не говорила.

Катя села на кровать. Отчего-то ей стало ясно, почему Георгина так спокойна – хотя бы внешне.

– Ты ничего не сказала ни братьям, ни родителям?

– Они очень хорошо относятся к Диме. Они примут его сторону, а не мою.

И Катя услышала каким-то неведомым слухом, что Георгина плачет.

Она не могла в полной мере осознать ее страх. Когда-то она боялась летать – каждые сборы были истинной пыткой. Потом – боялась потерять близких людей. Потом – постоянные опасения на тренировках, травмы, сбои, допинговые скандалы, на сборах, на соревнованиях. Боялась потерять все, что имела. Боялась проблем со здоровьем… своим, близких, своих подопечных, проблем с законом, глупостей, которые могли наделать девочки, – но ей был неведом страх потерять своих детей.

– Этого не может быть, – глупо сказала она. – Ты ошибаешься. Этого просто не может быть.

Георгина не ответила.

– Послушай… Если тебе нужен юрист, я найду. Любого, какого будет нужно. – Катя поднялась, заходила по номеру. – Если это подождет… впрочем, нет, я сегодня же спрошу про юриста.

– Они стоят немалых денег. Даже нормальные, а не эти, которые в интернете.

– Я оплачу, – пообещала Катя. – Оплачу любые расходы.

– Это дорого! – Голос Георгины дрожал от слез, и говорила она звонко, как обиженная девочка. – Я попробую взять кредит.

– У меня достаточно денег, – спокойно сказала Катя. – Я не знаю, сколько стоят сейчас юристы. Десять тысяч за заседание? Это не самая большая проблема.

– Тысяч сто я смогу взять в кредит, – пробормотала Георгина, уже успокаиваясь. – Я просто… мне нужно знать, что дети останутся со мной.

Катя хотела спросить, кто записан отцом ее ребенка от первого брака, но передумала. В конце концов, это было сейчас не главным.

– Разберемся потом с деньгами. – Катя остановилась, сняла с подноса крышку и стала рассматривать ужин. Выглядел он аппетитно, но есть ей уже совсем не хотелось. – Я сейчас же поищу человека, который займется твоими делами. Если ты еще не ляжешь, я тебе перезвоню.

Георгина смято поблагодарила ее и отключилась. Катя, поковыряв остывавшую говядину, тыкалась в телефон. Она знала, к кому обращаться – мать одной из ее крох была директором по правовым вопросам в крупной производственной фирме.

Та ответила сразу, быстро задала несколько вопросов и уже через пятнадцать минут прислала два номера телефонов разных людей, за компетентность которых ручалась. Катя набрала номер Георгины, но на не ответила.

Катя доела ужин, позвонила снова. Ничего. Приняла душ, опять позвонила. Потом рискнула и отправила сообщение – «Я все узнала, жду звонка». Она могла отправить сообщение с номерами, но не хотела этого делать и не могла себе объяснить, почему.

Но Георгина не перезвонила ни наутро, ни в течение дня, ни в течение недели. Катя пыталась набрать ее несколько раз, но телефон сначала не отвечал, потом оказался вне доступа.

Четыре месяца прошли как один. Катя вернулась из очередной поездки – теперь уже на отдых, короткий, но запоминающийся, на уютный и солнечный остров, где были теплое мягкое море и серо-зеленые горы, камни, усыпавшие дорогу на самый верх, и с трудом привыкала к промозглому московскому октябрю. За время жизни на юге Испании она совсем забыла, что значит осень в средней полосе России, часто мерзла и думала, что надо бы в очередной раз как следует провериться у врачей.

Бабушкина квартира пустовала. Пока Катя моталась по сборам и соревнованиям, Ванька решил все вопросы с оставшимися на бобах родственниками. Катя вступила в права наследства по истечении срока, и на двушку в «хрущевке» больше никто не претендовал. Катя даже думала начать ее сдавать, но отмела эту мысль как кощунственную. Дом все равно должны были скоро сломать, хотя предел этого «скоро» не знали ни жители, ни правительство города. Тогда, решила Катя, она продаст новостройку по реновации – все равно это будет уже не ее решение и не бабушкина квартира, а безликая, чужая коробка в дешевом, холодном монолите.

Ездила она на бабушкину квартиру всего пару раз и оба раза натыкалась на развешанные объявления. В районе действительно орудовал серийный убийца, и полиция уже открыто предупреждала жителей. Пять жертв за полгода, все – женщины, разного возраста, все среднего роста, элегантно одетые. Катя удивилась такому предупреждению – элегантность и нарочитые изыски в стране за последние годы сошли на нет, люди предпочитали удобство, и какой критерий этого понятия у маньяка, оставалось неясным. Ванька, замороченный дальше некуда, пояснил, что все жертвы были на каблуках, с макияжем, с красивыми, хотя и поддельными сумками, но никто не может сказать, что еще стукнет этой мрази в голову. Слишком большой разброс был у жертв по возрасту, семейному положению, цвету волос, занятости, доходу, образу жизни, – складывалось впечатление, что ему важны только каблуки и макияж.