Читать книгу Все наши тени - Валерий Данилов - Страница 3

«Инда взопрели озимые. Рассупонилось солнышко, расталдыкнуло свои лучи по белу светушку». Бессмертные строки Ильфа и Петрова приходили на ум всякий раз, когда меня тянуло что-то написать. Они охлаждали: уровень чуть выше, чем пресловутое «Стальное вымя», мне все равно не светил, а тяга к творчеству просыпалась, как и у всех. Особенно если выйти с утра в заросший травой двор, вдохнуть деревенский чистейший воздух, от которого с непривычки сразу шумит в голове, послушать, как орут в кустах невидимые птички. И, конечно, когда жуть как хочется есть, ведь как известно, писатель должен быть голодным, а в то утро это было как раз про меня.

Нюхать свои портянки я не стал, но, поскольку спал в одежде, распотрошил сумку и переоделся. Вид у меня был отвратительно городской, и я даже немного обрадовался, когда слегка заляпал кетчупом футболку. Остатки колбасы придали сил, я взъерошил волосы, сунул в карман портмоне, ключи от машины и мобильник – больше по привычке, потому что кто мог мне в такую рань позвонить и кому нужно было мое ведро на колесах, – зашел за дом, решил насущные проблемы и вышел на проселок.

Машина была цела. К ней, похоже, вообще никто не подходил, а я вспомнил о ночном госте. Пока я ел, переодевался и страдал по своей несостоявшейся писательской карьере, я старался об этом не думать, списывая все на воображение, усталость и просто-напросто на сон, но сейчас я отчетливо понимал, что мне ни черта не приснилось, все было на самом деле. Странный человек, зачем-то притащившийся…

Ничего необычного, просто он хотел зарядить телефон. И было бы неплохо, чтобы я не оказался в деревне таким же изгоем.

С этими мрачными мыслями я пошел осматриваться.

Стояла сушь, и именно поэтому то, что местные называли дорогой, было укатано и покрыто пылью. Весной и осенью тут было не проехать кроме как на тракторе, и характерные рытвины подтверждали, что я прав. Я шел, крутил головой и насчитал примерно двадцать домов, из которых жилыми выглядели штук пять или шесть, пока не добрался до магазина. Который внезапно оказался закрыт.

Я глянул время: половина одиннадцатого. Магазин был примечательный – деревенский дом чуть покрепче прочих, с намертво прибитой и уже изрядно полинявшей красной вывеской с белыми буквами: «ПРОДУКТЫ. Бытовая химия. Инструменты. Разное. Обмен валюты. Оплата сотовых». Вот обмен валюты меня удивил. И все же я походил вокруг, потыкался в окна – ничего, – несколько раз дернул дверь. Потом вздохнул и сел на крыльцо, наплевав на чистые джинсы и пожалев, что не взял с собой в деревню смартфон: можно было бы скоротать время хотя бы с игрушками. Но и так я нашел, чем заняться.

Деревня жила. Пока я тух на крыльце в ожидании хозяина или продавца, мимо меня два раза прошел какой-то дед с топором, бабка с двумя козами, потом появился мужик. С мужиком я хотел даже поговорить, тем более что направлялся он в сторону магазина, но быстро понял, что разговора толком не выйдет.

– Аэм-м-мн, – сказал мужик, хватаясь за перила и вопросительно глядя тусклыми глазами на дверь. – М-мы-э?

– Ага, закрыто, – ответил я, стараясь выглядеть дружелюбно. – Вот такие вот дела, брат.

– Мэ-э, – протянул мужик. – Мыэ-э а-а-а?

Я почесал голову.

– Соберись, – посоветовал я. – А то я ни фига не понимаю. Давай еще раз с начала, лады?

Мужик с готовностью кивнул.

– А М-миш-шка г-где? – спросил он достаточно членораздельно.

– Продавец? – уточнил я. – Ну, видишь, закрыто.

– А-а-а, – кивнул мужик. – М-м-мыэ?

– Не, брат, так не пойдет, давай опять по-русски.

– А пхл… а пых п хл? А пыхмляться! – наконец справился мужик и наклонил голову. Я только помолился, чтобы он вообще устоял на ногах.

– Ну извини, – развел я руками. – Про запас надо иметь на такой случай.

– А-а-а! Был! – тряхнул головой мужик и покачнулся. – Б… б… был. М-миш-шка в… все вы… пил. И хде?

До меня начало кое-что доходить.

– Слушай, – сказал я мужику, поднимаясь, – если Мишка с тобой пил?.. – Мужик опять кивнул. – Ну вот. Ты бы в таком вот состоянии магазин открыл?

– Мнэ-э-э-э!

– Ну вот… не судьба тебе, братан.

Какое-то время мужик переваривал услышанное.

– Т-ты? – наконец он ткнул в меня пальцем. – А?

– Не, извини. Я не пью. Ага, совсем, у меня язва. И это, как его, по гинекологической части. – Я выразительно потыкал себя двумя пальцами в горло. – Выпью – все, кирдык. На вот тебе за меня, – я достал из портмоне и протянул мужику полтинник. Пьяный-то он был пьяный, но купюру как языком слизнул, я даже и не заметил. – Будь здоров, брат!

И, оставив мужика страдать в ожидании Мишки на крыльце запертого магазина, я продолжил свой путь по деревне. В конце концов, с голоду я точно не должен был помереть, запасы у меня еще были, в крайнем случае, я мог скататься в село с церковью – заодно и иконы туда отвезти, – а еще у меня появилась возможность наладить с местными хороший контакт.

Я шел и высматривал бабку с козами. На самом деле я не был уверен, что отличу козу от козла, но рассудил, что двух козлов держать не имеет смысла, а значит, хоть одна животина должна давать молоко. И мычание я слышал, а это значило, что коровы тоже имеются, и я могу предложить деревенским выгодный обмен: еду на деньги.

Бабку с козами я обнаружил на другом конце деревни, если считать от моего дома. Она возилась на огороде, и я некоторое время наблюдал, как колышется ее зад. Потом это зрелище мне надоело, и я осторожно постучал по забору. Бабка не отреагировала, и тогда я окликнул:

– Бабушка! А бабушка?

Бабка резво обернулась, многозначительно обтерла руки о фартук, уставилась на меня.

– Я молочка козьего хотел, бабушка. Продадите?

Бабка подошла к забору, рассмотрела меня.

– Ты чьих же будешь? – спросила она басом.

– Я… да я сам по себе, – ответил я, немного напуганный таким напором. – Тот дом в конце деревни, который пустой стоял, я теперь там живу… в отпуск приехал.

– Да у нас, почитай, половина деревни пустых домов, – хмыкнула бабка, отступая и жестом приглашая меня войти. – А молока продам, чего нет. Все Петро не просить в село везти, к тому же, он опять пьяный, наверное.

Я не стал выдавать своего нового знакомого, прошел за бабкой, поднялся на терраску.

– Вот тут посиди, сейчас приду. По сорок рублей бутылка у меня. Будешь брать? – строго допросила бабка.

– Да, конечно. – Я был уверен, по привычным мне ценам, что козье молоко стоит как крыло «Боинга», ну, может быть, ненамного дешевле. – Я и две возьму.

Бабка кивнула и ушла.

У нее было отличное хозяйство! Это меня искренне удивило. На вид ей было за восемьдесят, но среди городских старушек таких живчиков я не видел. Прямая спина, сильные руки, и, если не считать морщин, то кожа как у тридцатипятилетней. И в ее почтенном возрасте она держала огород, скотину, кур – они кудахтали где-то за стенкой, – и весь участок был в цветах. И нигде, вот просто нигде ни отвалившегося, ни грязного. Чудеса, да и только.

– Меня Елизаветой Степановной звать, – сообщила бабка, ставя передо мной две бутылки козьего молока.

– Дмитрий, – сказал я, доставая восемьдесят рублей. Мне хотелось попробовать молоко прямо сейчас. – Спасибо, Елизавета Степановна. А можно, я у вас каждый день буду молоко брать? И коровье, если есть.

– Пирожки хочешь? – вдруг спросила она. – Голодный, небось. Вон как на молоко-то смотришь.

– Хочу, – не стал я лукавить. – Сколько?

– Тьфу, – обозлилась Елизавета Степановна. – Я ж от души, бесов сын. Сиди, принесу сейчас.

Я и сидел, но, не дожидаясь, открыл одну бутылку и с наслаждением присосался к горлышку. И понял, что только ради этого стоило приехать за тридевять земель.

Дальше все было еще интересней. Пироги были свежие, еще теплые, почти горячие, и с такими начинками, что опомнился я, когда почувствовал, что джинсы пора расстегнуть. Мне стало стыдно до слез, и я виновато пробормотал:

– А давайте, я вам с хозяйством помогу? Очень вкусно было…

– Нет, – отрезала Елизавета Степановна. Бабкой она была все же суровой. – Скотина да огород чужих рук не любят. Поел – и ладушки. А то все готовлю как для себя. Так где ты дом-то купил?

Вот теперь она приступила к расспросам. «Как Баба-Яга», – почему-то подумал я.

– Я не купил, – открестился я. – Мне он от жены достался.

– Померла? – сочувственно спросила Елизавета Степановна.

– Не, зачем. Развелись мы с ней просто. Это ее наследство было, ну как наследство… по документам выходило, что она его то ли купила, то ли что. Я не знаю. Ну тот, в конце деревни. Самый последний и от вас слева будет, если смотреть…

– А-а, – протянула Елизавета Степановна и посерьезнела. – Ведьмин дом, значит.

При этих словах я вообще пожалел, что связался с проклятым наследством. Суеверным я не был, но…

– Почему ведьмин?

– Нехороший, – коротко объяснила Елизавета Степановна. – Ты как спал-то, нормально?

У нее было озабоченное выражение лица, но я не стал рассказывать про ночного гостя.

– Не очень, – признался я. – Комары, и света там нет… туалета и того нет. В общем, как жить там, даже не знаю.

– Ох-хо, – покачала головой Елизавета Степановна. – Старуха Ермолина…

– Старуха? – вырвалось у меня. Это сколько же ей самой должно было быть лет, если…

– Ну так, – кивнула Елизавета Степановна. – Конечно, старуха. Ей, как ее забрали в дом престарелых, уже за сто стукнуло, а померла она после этого лет через пять. Да мне, как война началась, девять лет было, меня мамка даже не прятала, ибо какой из меня в те годы был для фрицев работник, а старухе Ермолиной и тогда под сорок шло. В немецкой комендатуре переводчицей была, потом пропала, вернулась, когда Союз разваливался. То ли отсидела за грехи и где-то жила, то ли еще что, не знаю. А вернулась с деньгами, дом даже заново выстроила. Недоделала только, а выгребную яму уже после мужики засыпали, потому как Петров правнук чуть туда не свалился, когда в дом полез.

– А почему дом-то ведьмин? – настаивал я. – Ну, немцы – это дело такое… давнее. А вы так сказали, как будто дом проклят.

– А он и проклят, – на полном серьезе пояснила Елизавета Степановна. – Ты сказал – света нет, так был свет после ремонта, два раза от него дом горел. С керосинкой Ермолина и жила.

Признаков пожара я не заметил, но я и не всматривался.

– Керосинка еще опаснее, – возразил я. – И… разве у ведьм иконы бывают?

– Насчет икон ничего не скажу, я атеистка. В колхозе всю жизнь агрономом была. А ведьмовство… – она встала. – Знаешь что? Не спи ты больше в том доме. Понимаю, что он теперь твой. Даже знаю, как оно так вышло. В колхозе-то дома за людьми не всегда как надо писали, да еще и законы с тех пор поменялись, а твой дом да еще два соседних – на тех участках администрация наша хотела охотничьи домики делать, потому наследников и искали, чтобы как положено выкупить. Супругу-то твою, видать, разыскали, а Сергеевых наследников нет, – это от тебя, если ближе к лесу, наискосок смотреть надо, – а администрация все по закону хотела, чтобы самых богатых да власть имущих приглашать, а кому нужны пересуды, что против закона все сработано, ну, пока искали, пока рассчитывали, вышел указ, что нельзя в наших лесах охотиться, расширили заповедник до наших мест. А жаль, планы были хорошие. И молодежь бы вернулась, а то все в райцентре, а кто и в столицы подался. Эх… Пойдем, я тебе комнату покажу. За тысячу в неделю с завтраком и ужином сдам, не опаздывай только.

– Не буду, – разулыбался я. Отлично все получалось, даже лучше, чем я хотел. – И баб водить не буду, обещаю.

– Да где ж ты тут баб найдешь, – засмеялась Елизавета Степановна. – Одни бабки, вон, трое, кроме меня. Так про ведьмовство, – вернулась она к странной теме. Я шел за ней по дому и поражался ее умелым рукам.

– Простите, Елизавета Степановна… вы что же, все это – сами?

– Что сама? Дом да хозяйство? Конечно, сама. Как на печь с немощью заляжешь, так и жизнь твоя кончилась, это в деревнях каждый знает. А как с утра встанешь да по хозяйству – так и жив. Вот, смотри, твоя комната будет. Внучка моя тут жила…

Голос ее на этих словах дрогнул. Мне было неловко спрашивать, но все-таки я решился:

– Она уехала? В город? И вы теперь совсем одна?

– Погибли они, – ответила Елизавета Степановна. – Все, и зять, и внучка, а дочь моя еще давно умерла вторыми родами. На переезде все случилось, дурак один не захотел ждать, пока откроют, в объезд поехал, думал, поезд далеко, а он, говорили, совсем над ухом загудел. Ну, скотина эта разогнался, снес шлагбаум, перед поездом-то проскочил, а затормозить не успел, так в машину их и влетел, гад… шестеро покойников, мои двое да их четверо, сам, жена и двое детей…

Я слушал ее и смотрел на фотографию красивой девушки – совсем как с экрана. Скромное платье. Коса перекинута через плечо, ни грамма косметики.

– Не говори ничего, – предупредила Елизавета Степановна. – Да и давно это было. Еще в девяностых…

А комната выглядела совершенно жилой. И цветы в вазе – будто старушка ждала, что кто-то сюда вернется.

– Так вот о ведьмовстве, – она посмотрела на меня, словно обещая, что все равно договорит, как бы я ни соскакивал с темы. Одновременно она показывала мне, где что есть и куда что можно положить. – Случай был один, во время войны еще. Повесили немцы одну нашу местную. Стерва баба была, нас, детей, все время из сада своего гоняла, до революции муж ее крепкое хозяйство имел, богатые они были – страсть. – Елизавета Степановна открыла окно, и в него тотчас ворвались возмущенные вопли кур. – Как революция началась, им бы уехать, а мужа ее в пятнадцатом году паралич разбил. Так и осталась она с неходячим мужем, детей-то родственники увезли. Хозяйство красные в колхоз сдали, конечно, а она сама при этом колхозе счетоводом была.

Елизавета Степановна села на стул, накрытый кружевной накидкой, сложила ручки на коленях – просто бабушка-сказительница.

– Младший сын ее с немцами пришел. А в декабре сорок третьего, как фрицы начали свое «Зимнее волшебство», сын ее, офицер айнзатцгруппы, расстрелял всех своих людей. Сам погиб, конечно, фрицы-то в него палить начали, хоть и офицер. Деревенские к партизанам побежали, многие спаслись, а вот что на гауптштурмфюрера СС нашло – до сих пор загадка. Говорили, что на него сожженные люди подействовали, все же родился он в наших краях, сожгли тогда и батюшку с семьей, а батюшка этого гауптштурмфюрера и крестил…¹

Я немного начал терять нить разговора.

– Вы про ведьму хотели, – напомнил я. – А не про гауптштурмфюрера…

– Не перебивай. Я еще не выжила из ума. Как он своих конвоиров пострелял, мать его немцы на следующий день на площади и повесили. У нас тут немцы не стояли, мы на отшибе, а вот в Белом селе – ты его проезжал, наверное, дорога к нам одна, – там и комендатура была, и школа, и площадь… и виселица.

– А при чем тут эта… старуха Ермолина? Она же переводчицей была?

– А она тем Красовским была родня. Говорили, что ее даже пытать собирались, что она с партизанами связана, но – нет. Дня два ее не видели, а после ходила, как ни в чем ни бывало. А дней через пять после того самого случая шел комендант по Белоселью, упал – и умер.

– Ну, бывает, – пожал я плечами. – Сердце, а может, выстрелил кто.

– Мы тут хоть и деревня, а не дураки. Дознание немцы прислали из самой ставки, и веришь, нет – ничего не нашли. Сказали, что сердце, только комендант был здоров как бык. Прокляла Красовская и немцев, и родню свою Ермолину, им служившую. Понял, нет? Не Ермолина сама ведьма, но ведьмино проклятье на ней. И на доме, стало быть.

– Вы же атеистка, – возмутился я. – Образованный человек, агроном. А верите в… – Я хотел сказать «бабкины сказки», но вовремя прикусил язык.

– Начнешь тут верить, – Елизавета Степановна обиженно ткнула в меня пальцем. – Как Ермолина вернулась, так два пожара, неурожай, колхоз развалился, а недавно в доме том свет видели. Петро, конечно, веры особой нет, тем более с пьяных-то глаз, но… – Она встала и махнула на меня рукой. – Так-то здесь тебе лучше будет. И нам спокойнее.

Я вздохнул. Мне было бы даже интересно все разузнать, только вот не сейчас. В байки про ведьм я, разумеется, ни на миг не поверил. И уж, конечно, смешно было списывать колхоз, да и весь Союз, на мифическое проклятье полувековой давности.

– Вы извините, – деликатно перебил я, – но мне бы вещи забрать и машину. А вечером я с удовольствием вас послушаю. Интересно же.

– Бабой Лизой меня зови, – велела она, выходя, и бросила на фотографию быстрый взгляд. Так я понял, что это была не простая прихоть…

К своему дому я не шел, а почти что летел. Смотрел то под ноги, то по сторонам. И поэтому даже не сразу понял, что перед домом стоял какой-то парень и смотрел на меня. Он как будто возник из-под земли. Я остановился как вкопанный, а он улыбнулся и спросил:

– Привет. У тебя бензину не будет? В генератор плеснуть.