Читать книгу Неслучайные странности - Валерий Екимов - Страница 4

вторая странность

«Ох, тошнёшеньки…»

Первое, что вижу на обложке выцветшей зелёной тетради 1973 года выпуска с портретом Некрасова на титульной обложке.

Странно. Откуда она тут, в старом альбоме фотографий, взялась? И вообще, чего бы это ради меня дёрнуло заглянуть в неё? А впрочем, чего удивляться-то? Сегодня первый день февраля 2095 года, на улице минус двадцать, воскресенье; я, волею случая, что бывает крайне редко, дома одна – приболела. Делать совершенно нечего, вот и решила «покопать» историю семьи. Ну, заглянуть, например, в старый семейный альбом моей бабушки, который той, кажется, достался ещё от её бабушки, а той – от её предшественницы, судя по датам на давно пожелтевших от времени фотографиях. Он хранился у папы в архиве нашей семейной библиотеки, в самом дальнем углу. Возможно, потому и попал сегодня ко мне: люблю, знаешь ли, забраться туда, где «сам чёрт ногу сломит», в самую глубину, в данном случае – истории.

И похоже, мне удалось.

На первой добротной старинной фотографии вижу каких-то совсем незнакомых бородатых мужиков с топорами и пилами у новенького, но пока ещё не достроенного дома. Плохо читаемая надпись под ней гласит, что это некто Фёдор и Герасим. На следующей странице улыбающиеся Егор и Анастасия в кругу шести детишек: трёх мальчиков и трёх девочек. Дальше идёт фотография Михаила и Аннушки возле на удивление огромной – по-видимому, рыбацкой – лодки. Следом на небольшом выцветшем клочке бумаги запечатлён паренёк Ваня с сигаретой в зубах и в угрюмо надвинутой на глаза кепке. На этой же странице молодая улыбчивая Евдокия с сыном Коленькой на руках, рядом первая цветная фотография карапуза Андрюшки, как две капли воды похожего на своего отца Николая.

О!

А этих, Петра и Валентину с двумя мальчишками, я, кажется, знаю, – помню, мама как-то показывала мне на их замечательные матроски и говорила, что один из этих пацанят мой прадед или… даже прапрадед.

А вот и Юрий с Лилей и малышкой Маришкой посредине.

Ну надо же!

Это ведь та самая, первая Марина! Их в нашей семье теперь, кажется, шесть: я, Марина Валеричка, самая младшая, шестая; мы все в честь первой названы. Она-то у нас легенда – настоящая красавица, просто чудо. Её неподражаемые глубокие зелёные глаза на портрете с улыбкой под стать самой Моне Лизе в папином кабинете никого не оставляют в покое. Но это ещё что! Говорят, они лишь слабое подобие оригинала, хотя и рисовал портрет известнейший петербургский мастер, благодаря чему эта картина в Музее истории города на учёт поставлена – как портретная классика периода великого возрождения страны. Ну а то как же – этому портрету уже почти сто лет скоро стукнет, он свидетель той легендарной эпохи.

Боже мой! Сколько лет-то кануло с тех времён? Целый век, надо же! А сюда, на последнюю страницу альбома, где тетрадь вместе с какими-то документами хранилась, до меня, видно, никто так и не заглядывал ещё…

Чья она, интересно? Что в ней?

Открываю…

«…Давно это было. Очень давно.

Начну с самого начала, но не стану точно утверждать, в какой день случилось это, всё ж не совсем со мной это было; могу лишь догадываться, что где-то за два месяца до моего рождения, сразу после крещенских морозов 1917 года, я впервые побывала здесь…»

– Ничего себе! 1917 год! – выдыхаю после прочтения первых строк на первой странице тетради. – Это ж сколько времени-то прошло? Два века, что ли? Не-е, чуть меньше.

Внимательно всматриваюсь в незнакомый размашистый почерк и машинально пролистываю тетрадь целиком, оценивая масштаб трагедии, внезапно постигшей меня.

Почему трагедии?

Так ведь не остановиться теперь мне, не прочитав весь, от корки до корки, разом дневник этих мыслей – чьих-то живых, завораживающих, необычных каких-то, немного мистических, волшебных, чудесным образом ко мне вдруг явившихся сегодня, первого февраля 2095 года.

Впрочем, что тут волшебного, мистического? Подумаешь, автор за два месяца до рождения была где-то здесь.

Где здесь?

Кто была?

И почему всё-таки до рождения?

Жадно хватаю тетрадь и внимательно вчитываюсь в странный непечатный шрифт: никогда раньше не читала такого…

«…Во всяком случае, когда Иван привёл меня в дом, только-только им ко дню свадьбы нашей построенный, я сразу узнала тот, вспомнила; поняла, что именно здесь была тогда, в день неназванный. Помню, как позвал меня кто-то сюда и, словно бы взяв за руку, показывал мне и этот маленький задний дворик для скота, и переднюю комнату с четырьмя небольшими резными окошками, и эту огромную белую печь на кухне, и просторные прохладные сени за ситцевой занавеской. Помню я и… глаза Богородицы с подросшим Младенцем у самого сердца…»

…Ой! Так это ж, кажется, про нашу старинную икону «Знамение», что в папином кабинете на полке в углу на самом видном месте стоит. Лучше и не скажешь – Богородица с подросшим Младенцем у сердца…

«…Правда-правда, я сразу поняла это, лишь заприметив дом вдали, хотя и не вспоминала о той встрече никогда с самого рождения.

Но и другое поняла – не может того быть, не может, потому как не было никакого дома в феврале семнадцатого: новый Иван с братьями лишь в 1938 году справил, а старый от красного петуха пострадал летом 1912-го. Говорят, жара в тот год случилась необыкновенная, полдеревни дотла сгорело. Лишь спустя четыре года, в 1916-м, плотник Егор Лычев, отец Вани, завершив обустройство новых хором для своей семьи поблизости, заложил здесь, на старом пепелище, новый фундамент дома для подрастающего поколения. Да не успел завершить задумку: в конце осени занемог, а зимой, как рассказала позже баба Настя, почитай, сразу после крещенских морозов и умер…»

– Так, минуточку! – задумчиво говорю вслух, отодвинув тетрадь чуть в сторону, – что-то я запуталась совсем. О чём речь-то идёт? Уж больно много цифр, фактов, лиц, событий. Но кое-что проясняется: автор – женщина, «здесь» – дом, который построил Иван, её жених, на свадьбу свою, их; двадцать один год спустя, как она впервые была… «здесь».

– Странно, – продолжаю размышлять, – но тогда получается, что его действительно не было.

– Кого его? – помолчав, спрашиваю, опомнившись.

– Не кого, а чего, – сама же и отвечаю, улыбаясь нелепости своего разговора с собой и с тетрадкой, – дома этого, того, что «здесь», зимой 1917 года там не было и быть… не могло, что характерно.

– А что было?..

Что-то ведь было? Или кто-то?

Нет!.. Так не бывает…

«…Вот так и смекнула сразу, что про то понимание моё – молчать надо, не пугать никого зря, потому как ерунда какая-то выходит, небылица: невозможно видеть то, чего нет, тому, кого нет!..»

…Вот именно!

Смотри-ка, и она к тому же выводу пришла.

Интересно получилось – прямо как в русской народной сказке: «Иди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что». Но в сказке-то той, если я правильно помню, Федот-стрелец принёс-таки это пресловутое «то, не знаю что»…