Читать книгу Правдивый ложью - Валерий Елманов - Страница 6

По счастью, возникшие у меня опасения были напрасными.

Оказывается, моя шустрая травница слегка переборщила.

После того как она оказала первую помощь Квентину и Архипушке, Марья Петровна вспомнила про мою последнюю просьбу насчет царицы.

Некоторое время она не вмешивалась в работу медиков, лишь подозрительно косилась на их лекарства, но потом не выдержала – очевидно, взыграла профессиональная гордость.

Она вернулась к своим травкам, что-то смешала, заварила и, улучив момент, предложила Ксении Борисовне парочку готовых настоев, уверяя, что если дать их царице, то вреда от них точно не будет, а вот польза очень даже возможна.

Царевна прислушалась и напоила матушку.

Настои и впрямь возымели удивительный эффект – спустя всего несколько минут после того, как мы с Федором удалились на Пожар, Мария Григорьевна смогла найти в себе силы встать на ноги, что я уже знал.

Зато мне было неведомо другое – отправилась она в царские хоромы не для того, забрать оттуда что-то позабытое при недавнем поспешном бегстве…

Оказывается, Мария Григорьевна твердо вознамерилась переселиться обратно, а так как следы погрома недельной давности оставались, она принялась энергично распоряжаться по наведению порядка.

Причем челяди, которая там хоть и имелась, но в крайне ограниченном количестве, ей не хватило, а потому были задействованы все свободные от задач ратники полка Стражи Верных.

Честно говоря, этот ее поспешный переезд мне не понравился. Уж очень от него припахивало нездоровым оптимизмом. Не иначе как вдова пришла к выводу, что теперь ее семье дали повторный шанс.

Его действительно дали, но только на то, чтоб пожить, а не на вторичное царствование. Значит, придется объяснять истинное положение вещей. Кому? Учитывая, что Федор навряд ли сможет это сделать, получалось, и тут мне.

Этого еще не хватало.

К тому же так бесцеремонно задействовать воинов для хозработ… Это ж не российская армия… В смысле она самая, но такая, какая должна быть, а не…

– Значит, сейчас они все там? – уточнил я у Христиера.

– Почти, – кивнул он. – Но все равно нехватка. Нужно еще полторы сотни, а…

– Стоп! – оборвал я его, не желая даже слушать, что конкретно велела Мария Григорьевна. – Для начала, господин подполковник, поздравляю тебя с очередной должностью и воинским званием. Отныне ты – второй воевода и полковник. Указа царевича еще нет, но завтра, думаю, уже будет.

– А как же…

– Я соответственно первый, – опередил я его вопрос. – И как первый воевода заявляю, что впредь все приказы царицы являются для тебя необязательными до тех пор, пока их не подтвердит первый воевода, то есть я, а потому полторы сотни… Кстати, чем сейчас занимаются в палатах наши ратники?

– Убираются, – скорбно доложил Зомме и принялся подробно перечислять: – Два десятка поставлены, дабы привести в порядок двери, сорванные с петель, три отряжены на мытье полов, точнее, таскают воду. Еще два метут…

Пока он перечислял, я накалялся все больше и больше. Моим людям работу дворников?! Поломоев?! А постирать ей ничего не нужно, а то они запросто?!

– Приказываю, – ледяным голосом заявил я. – Всех ратников полка Стражи Верных с работ снять, ибо они воины, а не холопы, и заниматься сей непотребщиной не должны.

– Всех?! – обомлел Зомме.

– Всех! – отчеканил я, но тут же поправился: – Хотя погоди.

Вообще-то получалось тоже не очень хорошо – какое-то вызывающе открытое неповиновение. Пришлось корректировать на ходу, дабы выглядело все не столь демонстративно.

– Два десятка, которые трудятся над петлями, пожалуй, оставь, – внес я поправку и тут же пояснил ее: – Сломанные двери очень плохи для возможной обороны царского дворца, если придется отбиваться в нем самом, а потому помочь их исправить – ратный долг. И пусть на каждой установят хорошие, добротные засовы, – припомнился мне утренний бой в хоромах Годуновых. – Вначале там, а потом и тут, на подворье. Так что немедля пошли человечка к кузнецам и закажи потребное количество. Ну и оставь также тех, кто…

Словом, полсотни осталось – мне сейчас открытая конфронтация с царицей ни к чему. Прочих же я велел снять.

– А что скажет царица?

– Напоминаю, господин полковник, – вовремя вставил я его новое звание, – что полком командуют только трое воевод…

– И царь, – быстро добавил Зомме.

– Но не царица, – парировал я.

«Кажется, с этой дамочкой придется повозиться, чтоб аккуратно поставить на свое место, – подумалось мне. – Ну ничего. Когда кончится действие настоя, она приутихнет, а новой порции ей не видать как своих ушей – уж больно бойка».

И тут со стороны мужской половины выплыла моя драгоценная ключница. Правда, ничего утешительного я от травницы не услышал – новости оказались так себе. В сознание Квентин по-прежнему не приходил, но дышит.

Если совсем кратко – пока жив. А вот будет ли жить далее, Петровна определенного ответа не дала. Судя по ее настроению – вопрос слишком спорный, чтобы можно было что-то сказать однозначно.

Зато отец Антоний после принятия ее настоя взбодрился настолько, что уже встал на ноги и собирается направиться в царские палаты к семье Годуновых, дабы принести им слово утешения и ободрения в трудный час тягостных испытаний.

«Это хорошо, – сразу прикинул я. – Лишний союзник».

В самом деле, не будет же кроткий священник наставлять моего ученика драться с Дмитрием за трон «до последнего патрона». Наоборот, скажет что-то о необходимости смирения перед божьей волей и напомнит о тяжком грехе пролития христианской крови.

Словом, скажет как надо. Как мне надо.

А вот что касается Марии Григорьевны, то тут последние медицинские новости оказались куда менее утешительными, в том смысле, что окончания действия настоя ждать мне придется долгонько, аж несколько дней.

Именно на такой срок рассчитано количество содержимого горшка с лекарством, которое моя Петровна вручила Ксении Борисовне.

Ну что ж, деваться некуда.

– И о тебе царевна Ксения Борисовна тож вопрошала, – добавила ключница. – Мол, что ты да как там князь.

– И… что же ты ей ответила? – испугался я. Все-таки, помимо того что Петровна травница, она все равно ведьма, в смысле на язык, и может ляпнуть такое…

– А что я? – хмыкнула она. – Поведала, что наш князь из таковских, за коим ни одному заморскому королевичу не угнаться, яко бы они там ни пыхтели. – И таинственно поманила меня поближе. Я склонил голову, и она заговорщически шепнула на ухо: – Сказывала передать, что ждет она тебя ныне в палатах.

Я обомлел от неожиданности.

Это что же получается – свидание назначают?!

Мне?!

Царевна?!

Сама?!

Да быть такого не может!

Я бросил беглый взгляд на Зомме, который деликатно отошел в другой угол просторной трапезной и, сосредоточенно хмуря брови, внимательно разглядывал там на поставцах вычурного вида посуду.

Пожалуй, слишком внимательно и чересчур сосредоточенно.

Ну и на том спасибо.

Затем я перевел свой обалдевший взгляд на ключницу. Не удивлюсь, если кто-то сказал бы мне потом, что мои глаза сейчас напоминают Игнашкины, поскольку ее лицо у меня почему-то стало двоиться.

А та, гордо подбоченившись, явно наслаждалась произведенным на меня впечатлением.

– И что, прямо так и сказывала? – недоверчиво уточнил я.

– Ну-у, – замялась она. – Мол, вместе с братцем ждать будет.

Уф-ф, сразу отлегло от сердца.

Вот только на прощание слегка разочарованно кольнуло тоненькой иголочкой, но это пускай. Подумаешь, возомнилось на секунду невесть что. Да и не время сейчас. Даже думать о таком не время, не говоря уж о чем-то ином.

– Мне и самому вместе с Христиером Мартыновичем надо заглянуть к Федору Борисовичу и его сестре царевне Ксении Борисовне, так что непременно будем, – сухо произнес я, стараясь держаться в рамках великосветской ни к чему не обязывающей вежливости.

Во всяком случае, именно такой представлялась мне эта самая вежливость.

Ключница несколько разочарованно посмотрела на меня, потом перевела взгляд на еще сильнее сосредоточившегося на разглядывании посуды Зомме – хотя куда уж больше, понимающе кивнула и заторопилась обратно к Квентину, заявив, что без должного догляда оставлять надолго хворого нельзя.

– Сам заглянешь ли, покамест жив? – поинтересовалась она перед уходом.

«Покамест жив» неприятно резануло по ушам, и я молча кивнул. И впрямь надо заглянуть, тем более что время позволяет, но вначале…

Повернувшись к Зомме, я негромко распорядился:

– Самым первым делом пошли гонцов во все стрелецкие слободы с повелением всем головам[21] и наиболее достойным сотникам, которых велено взять с собой стрелецким командирам числом по два от каждого полка, сразу после вечерни прибыть к Красному крыльцу.

– А если спросят – кто повелел и зачем?

– Скажи, что… престолоблюститель, – после недолгого колебания ответил я.

Ничего страшного. В конце концов, сегодня я имею право на то, чтобы распоряжаться от имени Годунова, тем более что царевич предупрежден насчет их сбора и возражать не стал.

– А зачем созывает, им и без того должно быть понятно. Раз по указу государя Дмитрия Иоанновича до его прибытия в град на Федора Борисовича возложена обязанность блюсти порядок в Москве, то надо определиться, кто за что в ответе.

– Управится ли царевич?.. – тихо, как бы про себя протянул Зомме, вопросительно глядя на меня.

– А куда он денется? – проворчал я. – К тому же у него будет целых три помощника – я, ты и… Басманов.

– Кто?! – изумился Христиер.

Не иначе решил, что ослышался.

– Басманов, – твердо повторил я. – Так что к нему тоже пошли гонца.

– Так мы ж его… – растерянно протянул мой воевода.

– Ничего страшного, – отмахнулся я. – Подумаешь, немного в осаде продержали.

Ну не объяснять же сейчас простодушному Зомме, что иного выхода у меня попросту нет. Точнее, есть, они всегда имеются, но куда хуже.

Попади он в мои руки до нашего спектакля на Пожаре – иное. Теперь же оставалось либо убивать боярина, в лучшем случае взяв в заложники, ибо он слишком умен и энергичен, чтобы оставлять его в живых, или перетягивать на свою сторону.

Нет, не с целью изменить Дмитрию – зачем. Достаточно, чтобы он просто перестал смотреть на нас как на врагов. Мне и этого с лихвой.

И первый шаг – полупринудительное сотрудничество с Федором и его самыми доверенными помощниками: мною и Христиером. Причем активное, рука об руку.

– Будем считать, – продолжил я, – что мы немного погорячились, а он попросту кое-чего не понял, вот и все.

– Доверять под его начало стрельцов… – Зомме неодобрительно покачал головой.

– После сегодняшнего можно. Разумеется, не всех, и всю Москву мы ему тоже не вручим, а поделим, чтоб каждый знал свое и в чужое не лез, но изрядный кусок придется ему отломить, без этого нельзя. – И ободряюще хлопнул воеводу по плечу. – Не боись, Мартыныч! Главного, то бишь власти, он все равно не получит, не говоря уж об охране стен Кремля вместе с царскими палатами и казной, которые мы оставим за нашими людьми. Да и в остальном сделаем так, что власти у него почти не будет. В Китай зашлем смешанную стражу – наших пополам со стрельцами, а Белый город и Скородом – ему.

– Тогда он может обидеться, – предположил Зомме.

– А это как предложить, – хитро усмехнулся я. – И потом ты забыл про почет. Этого добра мы отвалим ему столько, сколько сможет унести.

Я уже примерно представлял, как это сделать.

Иной раз фантик от конфеты куда важнее ее самой. Главное, чтоб все выглядело красиво и было преподнесено, раз уж Петр Федорович так опасается «потерьки отечества», с превеликим почетом, но в подробности вдаваться не стал – слишком долго, да и ни к чему Христиеру.

Опять же время – кажется, у нас вновь цейтнот или близко к нему.

– Рассылай гонцов, Мартыныч, – напомнил я напоследок, – а Федора Борисовича предупреди самолично. – И подался наверх для успокоения души еще раз взглянуть на Квентина.

Разместили тяжело раненного шотландца поблизости от покоев Годунова. Вообще, на жилом этаже царевича комнат оказалось не столь уж и много – опочивальня царевича, молельня, судя по обилию икон, и еще штуки три неясного предназначения, вот и все.

Дуглас лежал тихо. Дыхания почти не было слышно.

– Мало того что раны тяжки, да вдобавок и кровушки из него повытекло изрядно, – прокомментировала моя травница.

Жаль, но тут я ничего не мог поделать. Переливание крови еще не придумали, да и определение групп тоже, потому оставалось только ждать и надеяться, что Квентин сумеет выкарабкаться самостоятельно.

Петровна молчала недолго – не умела. Разве что в одном случае – когда слушала стихи, но последний раз это было давненько, не до них нынче. И вообще, когда говорят пушки…

Вот-вот.

Бережно поправив на шотландце атласное одеяло, травница сурово заметила:

– Слыхала, ты уже отмстил боярам? – И уставилась на меня в ожидании.

Пришлось удовлетворить любопытство, коротко, в нескольких словах рассказав, что все понесли заслуженную кару, включая Бельского, хотя последний, в отличие от прочих, был наказан за иное – глумление над телом покойного царя.

– Извлекать из одного места да в иную могилку пихать – знамо дело, не след, – согласилась она. – Ежели бы сразу его, яко убиенного, на Варсонофьевском положили, тогда иное…

– Какого убиенного? – не понял я.

– А ты что ж, мыслишь, будто он и впрямь по своей воле яд принял, яко о том в торговых рядах сказывают? – хмыкнула Петровна. – Ой, навряд ли. Он же…

– Погоди-погоди, – запутался я. – Ты сейчас вообще о ком говоришь?

– Так об государе усопшем, – последовал невозмутимый ответ.

– А-а… при чем тогда тут яд? – растерялся я. – У него же сердце больное было.

– Стало быть, тебе неведомо, – протянула она. – Ишь ты. А я-то мыслила, будто слыхал ты уже о том, да не раз. Ну тогда…

И она рассказала.

Получалось, внешние признаки у умирающего Бориса Федоровича действительно совпадали с симптомами сердечного заболевания, включая почерневшее почти сразу после смерти лицо, но один из них не вписывался никаким боком – идущая изо рта, носа и ушей кровь.

Об этом я краем уха слышал ранее, но как-то и в голову не приходило, что такого при инфаркте, инсульте и прочих сердечных болезнях не может быть. Думал как раз наоборот – еще одно наглядное доказательство высокого давления, вот и хлынула кровь из всех щелей.

Наивный.

Оказывается, не должна она так хлынуть, никак не должна. И возможна эта ситуация с кровью лишь при одном условии – доброй порции яда. Есть такие, которые как раз резко разжижают ее, после чего она и впрямь хлещет отовсюду.

– Я-то помыслила, что брешут в рядах. Но ныне словцом перемолвилась с тем самым немчином, с коим мы твоего пиита везли, вот и узнала – правду народ баял. Он был там, среди прочих лекарей, так что самолично все видал. Потому и выходит, что отравили его.

Вот так вот. Хоть стой, хоть падай от таких новостей.

Получалось, что не все долги я отдал сегодня – остался еще один человечек, причем где-то под самым царским боком, ближе некуда.

Вот только кто?

– Напрасно я тебе про оное обсказала, – хмуро заметила ключница, с тревогой вглядываясь в мое помрачневшее лицо. – У тебя и так хлопот невпроворот, а теперь еще и головника, поди, искать примешься.

– Не напрасно, Петровна. – Я зло скрипнул зубами и уверенно повторил: – Совсем не напрасно. Справедливость должна восторжествовать.

– А может, ну его? – робко предположила она.

– Не-эт, – протянул я. – Такое оставлять безнаказанным – себя не уважать. Если б каждое зло было отомщено, оно бы и совершалось куда реже, так что око за око… Но в одном ты права, дел и впрямь невпроворот, а потому придется поиск ненадолго отложить.

Жаль, конечно. Будь я вправе переиначить, этим занялся бы в первую очередь, но усопшие могут подождать, а вот живые…

Да вот и один из них собственной персоной. Ну да, от царских палат куда ближе, чем от стрелецких слобод, которые хоть и располагались в разных местах, но все аж за Белым городом, пусть и в черте стен Скородома.

Судя по лицу, поспать Годунову так и не пришлось – заметна усталость.

Зато настрой у царевича был самый боевой. Это радовало. На встрече со стрелецкими головами именно таким я и хотел его видеть. Впрочем, как оказалось, радовался я несколько преждевременно.

Началось все не сразу – сперва Федор внимательно слушал, что надлежит сказать стрелецким командирам. Зато чуть погодя, едва он услышал о Басманове, как сразу встал на дыбки:

– Худо ты измыслил с ним, княже, как есть худо. Мне одно имечко его и то отвратно слышать, а ты сказываешь, чтоб я эвон чего. Его-то вовсе в первую голову надо было на Пожаре народу отдать. Я-то мыслил, что он уже в Константино-Еленинской сиживает, а ты таковское… Пошто со мной совет не держал, когда так умыслил? – попрекнул он меня.

Так-так. Чую, откуда ветерок подул. Без матушки-государыни тут явно не обошлось. Больше науськать некому.

Мне, правда, не доводилось с нею пообщаться лично, но кое-какое представление о ее характере я имел. Пускай размытое, составленное из сказанного вскользь Борисом Федоровичем и его сыном, но тем не менее…

Если кратко – тот еще характерец.

Изрядно унаследовала вдова от своего папашки, который Малюта Скуратов. Слава богу, что кровь ее мужа оказалась куда сильнее и в детях черты дедушки не видны даже при старательном рассмотрении.

А тон какой у Федора – прямо тебе петух, возмущенный появлением в его курятнике опасного конкурента. Нет, для царя самое то, вот только царство уже профукано, а потому без ушата холодной воды никак, причем сразу, пока пламя благородного негодования не поднялось высоко вверх…

– Потерпишь, – отчеканил я, осаживая царевича, и миролюбиво посоветовал: – Бери пример со своего… батюшки Бориса Федоровича. Тебе он, может, и не рассказывал, сколько бояр в изменниках числит, а мне о том говорил не раз. И ничего – и в Думе их держал, и улыбался им, если надо, а уж про почет и вовсе умалчиваю.

– То тайные, – не сдавался Федор. – Этот же явный.

– Не он один, – напомнил я. – По здравом размышлении их всех сейчас на плаху тащить надо, да руки у нас с тобой коротки.

– Как же коротки? – не согласился царевич. – Пожар припомни-ка, да славу, кою народ мне кричал. Выходит, в силе, так пошто покоряться?! Вон и матушка указывала…

– Тогда тебе придется выбирать, кого слушать дальше, – раздраженно перебил я, – либо ее, либо меня. Только перед тем, как сделать этот выбор, вспомни, что без меня – но зато с нею – ты правил целых полтора месяца, а закончилось все…

– Но обошлось, – не уступал он.

О господи! Что за ученик мне попался!

На секунду даже появилось горячее желание плюнуть на все, и пусть река времени катится по естественному руслу, как и собиралась ранее, а я отойду в сторону, и гори оно синим пламенем.

Но секунда прошла, и я понял, что никогда так не поступлю. Поздно. И даже не из-за собственного благополучия – слишком много народу втянуто мною в эту авантюру.

Стоит мне сейчас пустить все на самотек, как эта самая река, проломив построенную мною плотину, которая пока что весьма хлипкая, устремившись к прежнему руслу, сметет и полк Стражи Верных, и Зомме, и мою ключницу с Андрюхой, не говоря уже о шотландце и семье Годуновых, включая… царевну.

Нет уж.

Коль назвался груздем… Короче, нельзя мне бросать начатое, никак нельзя.

А то, что спина трещит от тяжести, не страшно. Не сломалась же еще – вот и угомонись.

И я взял себя в руки.

– О том надо было думать раньше, когда было твое время. Теперь оно – чужое, – устало пояснил я. – Помнишь, я недавно говорил тебе про колесо? Так вот, пока что ты внизу, следовательно, остается терпеливо ждать своего часа, а сейчас, пока оно продолжает катиться вниз, хвататься за него глупо – только понапрасну сломаешь шею. Вот когда оно пойдет вверх, тогда мы за него и уцепимся.

Царевич хотел было вновь что-то возразить, но я не дал, продолжая вколачивать в него, как гвозди, непреложные истины, чтобы он усвоил их раз и навсегда:

– Запомни, вовремя уступить – победить, а первым признаком настоящей государственной мудрости всегда остается умение заранее отказаться от недостижимого.

– Да отчего ж недостижимое-то?! – снова запротестовал он. – Вот чья ныне Москва?

– Государя Дмитрия Иоанновича! – отчеканил я.

– Как это? – опешил он, явно не ожидая услышать от меня такое.

– А вот так. Ликовали они, потому что как ни крути, а детей убивать грех, тем более царственных, и они, по сути, в этом грехе тоже принимали участие. Да, сами в твой дом не зашли, но хорошо понимали, зачем явились к тебе бояре от Дмитрия. Понимали и… молчали. Потому и радовались, когда мне удалось их от этого греха избавить.

– А убиение бояр?

– И их они рвали тоже по этой причине – убивали свидетелей собственного малодушия. Да и вообще, народ во многом подобен ребенку – может только плакать или смеяться, ненавидеть или любить.

– Вот! – Он радостно заулыбался и вскочил со своего места, торжествующе повторив: – Вот!

Можно подумать, что ему удалось уличить меня в чем-то эдаком. И гордый взгляд победителя. Вкупе с высоко вскинутым подбородком получалась точная копия Александра Македонского сразу после разгрома его фалангой какого-нибудь индийского князька.

– И что «вот»? – поинтересовался я.

– А то, что по всему выходит – народ меня сызнова возлюбил!

– Ах это, – протянул я и равнодушно подтвердил: – Ну да, выходит. Только не забудь, что возлюбил он не сам, а по подсказке, и опять-таки вслед за Дмитрием, который простил и возлюбил Федора Борисовича. Народ же всего-навсего присоединился к нему.

Ага, приуныл мой царевич. Оно и понятно – после откровенной горькой правды состояние всегда как с похмелья – знаешь, что сам во всем виноват, но организму от этого не легче, ибо страдает. Теперь осталось вылить на него еще парочку ушатов ледяной воды и хватит.

– Любого правителя можно сравнить с лодкой, а народ – с водой. Так вот, река может нести ее, а может и опрокинуть. Твою она уже перевернула, и ты в воде, поэтому главное – любой ценой выбраться на берег, чтобы построить себе новую лодку. Поверь, что вода в реке к этому времени утихнет. А станешь цепляться за старую – утонешь. Вывод: надо выждать.

– Пока мы будем выжидать, он усядется на трон, и тогда все! – отчаянно выкрикнул Федор, не в силах сдержать свои эмоции, и вновь вскочил на ноги, нервно устремившись к братине в углу.

Жадно напившись из нее, он, чуть поколебавшись, повернулся ко мне и спросил, не желаю ли я испить вместе с ним кваску.

Я желал. Правда, не столько из-за того, что мучила жажда, сколько был приятен сам факт – все-таки лично из рук царственных особ я квас никогда не принимал.

Поблагодарив царевича, я сделал пару глотков – на мой взгляд, куда приятнее вина с подворья князя Голицына – и продолжил:

– Насчет «все» ты зря, Федор Борисович. Когда он усядется на трон, это будет лишь началом. И не просто началом, но началом его конца. Поверь, я знаю что говорю. Это он сейчас на устах толпы, а вскоре будет на ее языке, а потом на зубах. Надо только дождаться.

– А дождемся ли? – вздохнул он.

– Если мне удастся вернуться живым из-под Серпухова – обязательно, – заверил я.

И пауза. Раздумье. Значит, угомонил. Пусть на время, но и то хлеб.

А что ненадолго – видно по лицу. Не согласился он со мной до конца – даже молчание и то неодобрительное. Просто стыдно стало, когда я будничным тоном заметил, что меня могут убить.

Да и доводы у него закончились, а новых в голове пока нет – не успел придумать. Выходит, вечером мне придется несладко.

Зато дальше мой инструктаж прошел относительно гладко. Встрял он со своими дополнениями лишь раз, заметив, что негоже принимать стрелецкое начальство в этих хоромах. Куда как правильнее – в царских, к примеру, в средней Золотой палате или даже в Грановитой.

– Там вроде бы Дума заседала да послов твой батюшка принимал – не слишком круто для стрельцов? – усомнился я.

– А они у меня и есть Дума, – усмехнулся Федор. – Ты ж, княже, сам зрил поутру – все бояре нынче у Дмитрия, так что как раз впору.

Сомнения остались, но спорить я не стал – пусть успокоится тем, что хоть в чем-то сумел настоять на своем. В конце концов, перенаправить прибывающих несложно.

Однако едва он завел речь о присутствии на этом совещании Марии Григорьевны, я сразу решительно заявил: «Нет!» И не с одним восклицательным знаком, а сразу с тремя, если не больше. Правда, пояснял деликатно.

Мол, не дело, когда на совещании воинов, да не просто ратников, а командиров, присутствует женщина, пускай даже до недавнего времени носившая титул царицы.

Особенно если она обладает достаточно вздорным характером и вдобавок абсолютно неспособна реально оценивать существующую ситуацию, нравится она ей или нет.

Разумеется, последнюю фразу озвучивать я не стал, хотя она и просилась.

Но когда царевич напомнил мне, что присягали всем троим, я не удержался и напомнил ему, как именно впоследствии народ поступил с этой присягой.

Вообще-то правильнее всего было бы сказать «использовал», с указанием места и назначения, но уж ладно – и тут пощадим.

– Ныне все идет заново. Дмитрий Иоаннович назначил тебя своим наместником и престолоблюстителем – это так. Однако твоя мать и твоя сестра им не упомянуты, потому одно их присутствие в палате пойдет только во вред. Стрелецкие головы решат, что ты так и не научился править самостоятельно без… бабской помощи, – безжалостно и грубо хлестанул я.

От моей словесной пощечины, да еще нанесенной наотмашь – а куда деваться, коль не понимает элементарного? – Федор вздрогнул, обиженно посмотрел на меня, хотел что-то сказать, но осекся и опустил голову.

И вновь слезы. Вон они, родимые, покатились по щекам одна за другой.

Ну что ты будешь делать! Детский сад какой-то, честное слово!

– Обиделся? – сурово спросил я.

– На правду обижаться негоже, – горько произнес он и… повинился: – Ты уж не серчай, княже. Мыслишь, не вижу я, сколь ты трудов ради нас положил? Напрасно. Да и ныне всю силушку свою богатырскую токмо на наше спасенье кладешь. А слезы, – он шмыгнул носом и как-то совсем по-детски вытер их рукавом кафтана, – они больше не от обиды, от злости на самого себя. Тыкаешь ты меня, тыкаешь, яко котенка слепого в блюдце с молоком, а я эвон – все рожу отвернуть норовлю.

– Вот и хорошо, – с облегчением заметил я. – Значит, давай-ка туда, да гляди, без Басманова не начинай. Должны же они видеть всех тех, под чье начало поступают.

– А гоже ли, что я, пусть и не государь, но престолоблюститель, поджидаю его? – не без лукавства осведомился царевич. – Какой же я тогда наместник?