Читать книгу Княжья доля - Валерий Елманов - Страница 3

Нет смысла детально описывать различные мелкие подробности, которым Костя не уставал удивляться.

За первые часы своего пребывания в новом облике он понял лишь, что история в теории и история на практике – это две совершенно разные вещи, и даже если ты считаешь себя неплохим знатоком прошлого, то это вовсе не помешает тебе оказаться абсолютным профаном.

В этом на собственном опыте убедился и Костя уже в первый день пребывания в княжеском теле.

Встретили их хоть и не очень-то любезно, но вежливо. Именно так принимают посла враждебного государства – соблюдая все правила приличия и ничем не умалив достоинство дипломата, но в то же время давая понять, что с теми, кто стоит за его спиной, суровый разговор далеко не окончен.

Так и здесь – вроде бы все соблюдено, да и слов обидных сказано не было, но чувствовалось, что и сам Константин, то есть князь, и его брат Глеб весьма неприятны встречавшим его хозяевам города – Ингварю, Юрию и Олегу. Причем неприятны не только как, скажем, более удачливые соперники, овладевшие рязанским столом, но и как личности.

Судя по всему, где-то когда-то судьба их уже сводила вместе, возможно, даже не раз, и воспоминания от этих встреч у того же Ингваря остались не совсем приятные.

Зато от всего остального впечатления у Кости были самые радужные.

На некоторое время он даже забыл о нереальности окружающего мира и с жадным восторгом впитывал в себя все, что открывалось его глазам.

Миновав добрых полторы сотни деревянных хибар с заснеженными огородами и приземистыми деревцами, тесно окружившими каждую из халуп, они наконец добрались до крепостных сооружений.

Судя по ним, чувствовалось, что хозяева города бдительности не теряют. Глубину рва не определить – мешал снег, а вот стены – скорее всего бревенчатые – плотно укутаны снегом, усердно залитым водой.

Ошибиться Константин не мог – плотная корка льда отчетливо искрилась в лучах низко нависшего над горизонтом солнца. Ребятне раздолье, а осаждающим – мучение.

Затем перед ними предстали распахнутые настежь крепкие дощатые ворота, стянутые сверху и снизу широкими железными полосами.

Над воротами угрожающе зависла большая квадратная башня, сложенная из обычных дубовых бревен. Дальше начинался уже сам город.

За все это время людей на улицах посада, кроме нескольких ребятишек в драных шубейках, с радостным визгом барахтающихся в сугробах, Константин почти не видел.

«Ага, реквизита одежного уже не хватает», – возликовал было он, но затем притих, ибо едва они въехали в сам город, как людей на улицах заметно прибавилось.

Причем каждый из случайных прохожих, куда бы он ни шел, едва заметив вереницу всадников, останавливался и чуть ли не с раскрытым ртом внимательно разглядывал Костю и его спутников, пока те не уезжали далеко вперед, исчезая из поля видимости.

Одежда на всех горожанах, встреченных по пути к княжескому терему, разнообразием не отличалась. Если мужик – стало быть, на нем шапка из темной или светлой овчины, такая же шуба, тулуп или зипун – поди пойми, как оно тут называется, да и головные уборы также особой изысканностью не страдали. На ногах лапти, реже сапоги.

Женский пол почти не отличался от мужского, разве что на головах у баб были тяжелые темно-серые платки вместо шапок, а особы помоложе поверх них накидывали что-то более узорчатое и яркое.

Зато в княжеском тереме и с одеждой, и с обувью разнообразия было не в пример больше.

Дворовые люди, которые шустро приняли конские поводья у изрядно притомившегося с непривычки Константина, тулупов не имели вовсе. Зато рубахи у них были чуть ли не всех цветов, а у некоторых еще и с узорами, шедшими узкой полосой по вороту.

Аналогично и с обувью – здесь уже не редкостью были сапоги, хотя и тут попадались лапти.

Вечером, дав всем прибывшим время переодеться и вообще привести себя с дороги в порядок, Ингварь закатил пир.

Гостей усадили в самой большой светлице терема – где-то метров пять на восемь, и все дружно обменивались комплиментами, не забывая воздавать должное закускам, щедро выставленным на широком столе, установленном буквой Т.

Перекладина этого стола находилась на небольшом возвышении типа помоста, и сидели за ним всего семеро.

В середине, разумеется, сам Ингварь, уже седоватый, в годах, коренастый и плотный; рядом его супруга, которой Костя успел отвесить не менее пяти комплиментов, отчего она разрумянилась не на шутку. По другую руку от князя сидел старший сын хозяина, тоже Ингварь, совсем молодой темноволосый юноша.

Тут же расположили Костю с боярином Онуфрием и еще двоих князей, статус которых – то ли гости, то ли совместные с Ингварем совладельцы Переяславля. Вообще-то такое, насколько знал Орешкин, бывало часто. Даже Москву, точнее доходы с нее, причем гораздо позже, великий князь завещал сразу всем своим сыновьям в равных долях, так что уж тут говорить про Переяславль.

Словом, точный их статус Константин так и не понял, но что родичи – точно. Оба они – и Олег, и Юрий – являлись родными братьями Ингваря.

Кстати, поначалу и тот и другой, как и Ингварь-старший, поглядывали на гостя с легким изумлением, и лишь к концу вечера их холодная сдержанность наконец уступила место подлинной сердечности – оттаяли все трое.

А вот Онуфрий, как подметил с некоторым удовлетворением Орешкин, скорее уж наоборот – чем дольше слушал своего князя, тем больше диву давался.

Первый раз он ошалело вытаращил глаза, когда Константин, отхлебнув грамм сто из вместительного, на пол-литра, не меньше, кубка, поставил остальное на стол и принялся не спеша закусывать.

Спустя минут десять они у него вообще чуть не вылезли из орбит – это когда Костя произнес ответную здравицу в честь хозяев сего дома, попутно процитировав Рудаки и Омара Хайяма, которые, насколько он помнил, давно и благополучно скончались, а значит, никакой исторической накладки произойти из-за этого не могло.

Хотя, с другой стороны, опасаться не имело смысла. Откуда здесь взяться знатоку Востока? С тем же успехом можно было бы преспокойно цитировать Пушкина или Некрасова. Но это он осознал позже.

Словом, новоиспеченный посол или дипломат успевал все, отбросив тягостные мысли насчет своего непонятного и невероятного появления здесь и восприняв как данность тот непреложный факт, что чудеса на свете случаются и с ним приключилось одно из них.

Это, разумеется, если он не лежит сейчас на самом деле в каком-нибудь сумасшедшем доме, в палате для особо буйных.

С другой стороны, если это и так, то изменить ситуацию все равно не в его силах, и остается наслаждаться жизнью, которая – вполне вероятно – реальна лишь в его воспаленном мозгу, внезапно пораженном острым приступом шизофрении. Впрочем, даже при таких мыслях аппетит у него не угасал, благо на столе чего только не было.

Про обычное мясо типа свинины вообще говорить не имеет смысла, но тут и дичи всевозможной тоже было в изобилии: и зайцы, и лебеди, и рябчики, и тетерева.

Еще краше оказался рыбный ассортимент: осетрина и лососина, щука и сиговина, и даже какая-то «ветряная белужья спинка», которую очень настойчиво предлагал отведать старший Ингварь, ссылаясь на то, что делал ее смерд-умелец и больше такого чуда Костя отведать никогда и нигде не сможет.

Грех отказывать радушному хозяину – и все покорно пробовалось, пригублялось, отведывалось и не только.

Даже когда живот Кости уже надулся будто барабан, рука вопреки его воле продолжала тащить в рот куски нежной, тающей белужьей спинки.

При всем том он не забывал и о своей дипломатической миссии, отвешивал комплименты направо и налево, шутил, толкал тосты один за другим, и ближе к концу этого веселого мероприятия хмель изрядно его продрал.

Голова еще продолжала соображать, мозг тщательно взвешивал каждое слово, для чего пришлось поднапрячься и вспомнить все, что он знал из древнеславянского, да и координация движений еще сохранялась, но к своему очередному четвертому или пятому кубку с медовухой он только прикладывался губами.

Онуфрий к этому времени изрядно осовел и, окончательно уверившись, что князь не напьется как свинья, позволил себе расслабиться.

Одно время он пытался на правах опекуна помогать, вставляя свои несчастные три копейки в те непринужденные великосветские беседы, которые вел Костя, но затем, не столько поняв, сколько почувствовав, как невыгодно смотрятся его тяжеловесные и порою весьма грубоватые речи на фоне витиеватых княжеских кружев, замолк.

Лишь изредка он старательно кивал, как бы присоединяясь к сказанному Константином, и подавал одобрительные односложные реплики, ни к чему не обязывающие, но в то же время показывающие, что он тут, все время рядом, на боевом посту.

Разошлись все по опочивальням, учитывая масштаб застолья, довольно-таки рано, где-то часов в десять-одиннадцать.

Впрочем, можно было и продолжить, но предложение хозяина дома пойти опочить Костю вполне устроило по многим причинам.

Во-первых, он и впрямь устал, уж больно день оказался насыщенным, во-вторых, он во многом еще до конца не разобрался, а в-третьих, ему надо было – и лучше всего сегодня, чтобы завтра поутру на свежую голову осталось только подкорректировать, – выработать дальнейший план своего поведения.

В светелке, куда его довел слуга, проведя по двум узеньким коридорчикам и лесенкам, а потом оставив перед дверью и отдав свечу, он оказался не один.

Бабенка, энергично взбивавшая перину на его ложнице[2], на первый взгляд была очень даже ничего, во всяком случае со спины.

Когда она испуганно обернулась на шум, стало понятно, что она даже более чем ничего, да что там – просто хорошенькая.

Костя еле удержался, чтобы не сказать ей что-нибудь в духе двадцатого века, но вовремя спохватился, тем более что вслед за ним ввалился Онуфрий, который шумно сопел и, дождавшись ухода прислужницы, завел с князем длительный разговор насчет завтрашней беседы с Ингварем и его братьями.

Костя машинально кивал, даже когда не совсем понимал ход мыслей боярина, и, с трудом дождавшись долгожданного одиночества, смог наконец поразмыслить в уединении над тем, каким образом он сюда попал.

Догадка пришла к нему спустя несколько минут. Словно что-то щелкнуло в голове, яркой вспышкой почти с фотографической точностью осветив все то, что произошло с ним накануне.

Черт знает почему Константин пустился в бурный поток откровений, сидя в тот теплый летний вечер в купе поезда Адлер – Нижний Новгород.

Вагонные колеса выбивали обычную монотонную дробь на стыках рельсов, единственный попутчик, представившийся Алексеем Владимировичем, понимающе покачивал импозантной седой шевелюрой, а Константин заливался соловьем, перечисляя те ошибки, которые, на его взгляд, допустили идиоты, по иронии судьбы допущенные к власти.

Старомодное пенсне на крупном благородном носу попутчика посверкивало чистенькими стеклышками, подбадривая и поощряя на еще большую откровенность.

Впрочем, старомодным оно выглядело бы, если бы самым гармоничным образом не сочеталось с одеждой этого человека.

Строгий светлый костюм-тройка, нежно-голубая рубашка с сочно-синим галстуком превосходно дополняли его. Довершала изысканную композицию небольшая седая бородка и снежно-белая прическа со строгим, чуть ли не геометрически правильным пробором.

Морщин на лице почти не было, а те немногие, что имелись, строгого обаяния отцветающей красоты ничуть не портили. Даже цвет глаз идеально соответствовал галстуку – темно-синий, почти фиолетовый.

Профессия Алексея Владимировича, которую он назвал во время знакомства, звучала не менее респектабельно и внушительно – доктор физико-математических наук, специализирующийся на проблемах космоса.

Однако даже не внешность, а какое-то необъяснимое словами внутреннее обаяние оказалось столь неотразимым, что Костя вот уже битых три часа молол языком.

Единственные десять минут, которые прошли в относительном молчании – время чаепития. Сразу же после него последовало продолжение Костиного монолога.

Он и курить-то за все это время ни разу не выходил – не хотелось.

Пожалуй, за всю свою жизнь Костя ни разу ни с кем так не откровенничал.

А зачем?

История все равно не имеет сослагательного наклонения по принципу «а вот если бы не было бы того-то, то не случилось бы и то-то». Оно было, и оно случилось. Исправить последствия можно, но отменить случившееся нельзя.

Кому же это знать, как не ему – учителю истории в средней школе. Причем весьма неплохому учителю, не только знающему свой предмет, но и умеющему заинтересовать им своих учеников, включая отпетых лоботрясов.

Впрочем, отношения с коллегами у Константина были тоже весьма ровные и, можно даже сказать, дружелюбные, невзирая на то что последние три года только его ученики выезжали на городские олимпиады знатоков прошлого, занимая там высокие призовые места.

А не далее как в этом году они вообще взяли все три места – с первого по третье, на что обратил внимание директор областного департамента образования, благодаря чему Косте и вручили в качестве премии бесплатную путевку в один из сочинских санаториев.

Не будь ее, сам он никогда бы не поехал на юг. На какие шиши-то?

Однако отпуск, юг и прочие радости были практически позади. Впереди его ждал еще месяц отпуска, но это уже было все не то, и настроение у него, как стрелка барометра, устойчиво и грустно стояло в тот вечер на печальном «дождь».

Может быть, именно потому, сидя сейчас в купе поезда, Константин продолжал щедро изливать душу своему случайному попутчику.

До изложения своих взглядов на современную политику он успел рассказать Алексею Владимировичу о себе. Поведал он о своих замечательных родителях, о родственниках и о великолепном городе детства Ряжске. Рассказал о личной жизни, которой после неудачной женитьбы, быстренько завершившейся банальным разводом, по сути, и не было, после чего незамедлительно перешел к истории.

Перемыв кости почти всем царям и императорам, он поднялся вверх по течению исторической реки и обрушился на современную цивилизацию.

Алексей Владимирович все это время не молчал как истукан – он слушал и делал это мастерски, словно талантливый психолог. В ответ на рассуждения Орешкина он в меру поддакивал, но даже когда не соглашался, то выражал свои сомнения в весьма деликатной форме, причем точно вычленял слабые места в рассуждениях Кости, что побуждало последнего к еще большим откровениям.

Вот и после критики современности он мягко заметил:

– Нельзя служить двум господам: богу[3] и Мамоне[4]. Увы, но земная цивилизация окончательно склонилась на сторону последнего.

Крыть было нечем, но Костя все-таки попробовал.

– И сейчас есть люди, достойные всякого уважения, – искренние, порядочные, честные, добрые. Правда, их все меньше. А в целом вы, конечно, правы, – вздохнув, согласился он. – Только почему вы так произнесли слово «земная», словно отделяете себя от всех прочих?

– Очевидно, из-за постоянного общения со звездами, – обезоруживающе улыбнулся Алексей Владимирович. – Да и не в этом дело. Главное в ином. Помнится, еще в Библии почти везде указывается на вражду бога и дьявола. Две эдакие главные противоборствующие силы. Некогда они, невзирая на отчаянное сражение между собой, в какой-то мере были одинаково сильны, то есть имелось равновесие. Пусть шаткое, неустойчивое, но было, а сейчас… – Алексей Владимирович закрыл глаза и нараспев продолжил: – И уходили в небытие святые, но плодились в изобилии грешники. И уже редко кто каялся, свершив черное и собираясь сотворить его вновь и вновь. А сильные мира сего даже добро творили исключительно из необходимости и корысти, ища и в нем некую выгоду для себя. И тьма все прочнее вселялась в людские души, и таял теплый свет надежды и веры в добро, рассыпаясь на печально гаснущие во мгле искорки. – Он открыл глаза, печально улыбнулся и заговорил уже обычным голосом: – Глядя на творящееся вокруг, я действительно думаю, что как раз сейчас этому равновесию грозит гибель, ибо дьявол очень сильно нажал на свой конец доски.

– Ну-у, мы-то с вами современные люди, – поправил Костя, – а эти разговоры о дьяволе и боге…

– А какая разница? – равнодушно пожал плечами Алексей Владимирович. – Суть ведь не в терминах. Можно назвать и иначе. Например, схватка между Добром и Злом. Или, что ближе к моей работе, между упорядоченным Космосом и диким Хаосом.

– Для Вселенной земные масштабы несколько маловаты, – не согласился Орешкин.

– А это как на войне, – пояснил попутчик. – Иногда на отдельном участке удачные или, напротив, неудачные действия одного взвода оказывают существенное влияние на результаты целого полка, а то и дивизии. Понимаете, исходя из наших последних открытий, Хаос во Вселенной продолжает иметь место, причем стремится к расширению.

– А при чем тут Земля?

– Видите ли, в этом мире, согласно неутешительным прогнозам ряда ученых, планете осталось существовать самое большее два-три десятка лет, а дальше грядет гибель всего живого в результате ядерной катастрофы. Более того, Земля расколется, причем – это уж поверьте мне как специалисту – несколько обломков обязательно будут притянуты Солнцем и врежутся в него.

– Но это же мелочь для нашего светила, – возразил Костя. – Я конечно же не специалист, но…

– Об этом знают далеко не все, – впервые Алексей Владимирович позволил себе перебить собеседника, – но есть теория, которая совсем недавно была подтверждена рядом фактов. Так вот, оказывается, наша звезда на самом деле не очень-то устойчива, и произойдет что-то типа попадания легкой искорки в большой воздушный шар, наполненный водородом. Одним словом, более чем вероятно, что неизбежным следствием станет вспышка сверхновой, которая окажется убийственной для всей галактики. Все бы ничего, но и та в свою очередь является одним из важнейших стратегических пунктов разумного Космоса, так что если Хаосу удастся его захватить, то процесс обязательно пойдет по нарастающей. Короче говоря, это станет его окончательной победой.

Константин призадумался, не замечая пристального взгляда своего попутчика. Да уж, сведения, которые сообщил Алексей Владимирович, не вдохновляли. Разве только его собеседник утрирует, изрядно сгустив краски.

– И что, иные варианты не допускаются? – уточнил он.

– Отчего же, – пожал плечами Алексей Владимирович. – Вполне. Только вот со взрывом Земли, а потом и Солнышка, почти гарантия. Там как раз ничего изменить нельзя. Отправить человека в прошлое, чтобы он каким-то образом внес изменения в историю, и то легче.

– Теоретически, – сразу уточнил Орешкин, – ведь путешествия такого рода невозможны.

– Это вы про убийство собственного прапрадедушки, – догадался Алексей Владимирович и презрительно отмахнулся. – Примитив. Поверьте, что куда сложнее, существуй такие путешествия, была бы иная проблема – найти добровольца.

Ну уж тут Константин решительно не согласился, принявшись горячо убеждать, что с этим вопросов бы не возникло. Только в среде ученых-историков подобных энтузиастов отыскались бы десятки, если не сотни.

Алексей Владимирович некоторое время молча слушал своего собеседника, время от времени, как обычно, слегка кивая породистой головой, но потом лениво заметил:

– Это лишь так кажется. А вот представьте себе, что я являюсь, ну, скажем, представителем космического разума, который материализовался здесь всего на несколько суток с целью пригласить одного из жителей этой планеты для участия в неком загадочном эксперименте, связанном с путешествием в прошлое. И вот я говорю вам, что вы нам подходите. Итак, хотите принять участие?

Орешкин уже открыл рот, чтобы выпалить «Да», но Алексей Владимирович с добродушной улыбкой протянул руку, положив ее на Костину ладонь, и заметил:

– Только ответ попрошу дать по-настоящему серьезный и взвешенный, будто это все на самом деле.

Орешкин уверенно кивнул, мол, а как же иначе, но согласия, как собирался, дать не успел – все слова застряли у него в горле, так и не выйдя наружу, ибо у него возникло странное чувство.

С одной стороны, он прекрасно понимал, что к сказанному следует отнестись пусть не как к шутке, но как к чисто теоретическому варианту, а с другой…

На миг он внезапно увидел в зрачках своего попутчика всю Вселенную: сверкание звезд и хитросплетение полей, вихри межзвездного газа и покой вакуума, неисчислимое мерцание звезд в ее центре и страшные черные дыры, которые пронизывали ее тут и там.

А еще он увидел такое, чего при всем желании никогда и никому не смог бы поведать, потому что и сам постиг из увиденной феерии едва ли одну десятую, не более.

И тут у него создалось впечатление, что говорил его попутчик всерьез и предложение сделал не в шутку.

Бред, конечно, просто помутнение рассудка, но Костя отчего-то призадумался.

Ну кто такой Орешкин, чтобы лезть в герои человечества?

Да никто.

Не знаток восточных единоборств, не спортсмен. Если не считать мальчишеского увлечения фехтованием, возникшего после прочтения «Трех мушкетеров», которое, кстати, он забросил после нескольких месяцев, он не занимался всерьез ни с одним видом оружия.

Словом, тем суперменам, которые сплошь и рядом в бесчисленных фантастических книгах одолевают кучу злодеев и спасают прекрасных принцесс, он в подметки не годился.

Кроме того, что касается головы, то бишь ума, то он не стратег войны и не гений политики. В психологии опять же плохо разбирается, да и вообще…

Даже знание истории и то… Да, когда-то он всерьез нацеливался на аспирантуру и даже ухитрился накатать ряд статей, то есть плюс имеется. Однако и он, положа руку на сердце, слабенький.

Во-первых, все это было давным-давно.

Во-вторых, смотря в какую страну и в какое время отправиться. Одно дело, если это окажется Русь, и совсем иное, если…

Поерзав в нерешительности на своей полке и попутно прихлопнув назойливого комара, Константин неуверенно обратился к Алексею Владимировичу:

– А мог бы я в этом случае задать хотя бы несколько вопросов? Ну, например, зачем вообще понадобился этот эксперимент?

– Я же сказал, спасти планету, – мягко улыбнулся тот. – Знаете, как-то на днях имел довольно-таки долгую беседу со своим школьным однокашником, который сейчас довольно-таки крупный историк, так вот он высказал одну любопытную мысль. Мол, если бы можно было спасти ряд людей, которым в дальнейшем было бы суждено изменить ключевые моменты истории, то и все развитие мировой цивилизации пошло бы иначе… – Алексей Владимирович неопределенно поболтал рукой в воздухе, после чего, лукаво улыбаясь, осведомился: – Так как, поехали бы в прошлое?

Воцарилась тишина.

– А кого именно спасти, ваш товарищ не говорил? – не выдержал Константин.

– Что-то говорил, но я, признаться, не запомнил, – сокрушенно повинился Алексей Владимирович. – Знаете, с детства на имена и фамилии память не ахти. Впрочем, это и не существенно, ведь это только теория, хотя даже тут вы мне не дали положительного ответа, что и требовалось доказать.

– Но как-то это… – смешался Костя. – В конце концов, вы, как представитель, сам бы все сделали куда лучше, чем любой землянин.

– Возможно, – согласился попутчик. – Но давайте предположим, что ни мне, ни кому бы то ни было по этическим мотивам нельзя вмешиваться в процесс развития разумной жизни, где бы она ни возникла.

– Поди туда, не знаю куда, чтоб спасти того, не знаю кого, – прокомментировал Орешкин. – Проще самому космическому разуму… – Но сразу спохватился: – Ах да, принципы. – И, не удержавшись, съязвил: – Какой-то этот разум в вашем представлении чересчур бездушный. Хотя, конечно, куда проще чужими руками.

– Вы что-то путаете, уважаемый Константин Николаевич, – не остался в долгу специалист по космосу. – Смею заметить, что принцип и состоит в том, чтобы все осуществлялось не чужими руками, но самих землян.

– По-моему, когда речь идет о существовании цивилизации, принципы можно было бы ненадолго отодвинуть в сторону, – сердито проворчал Костя.

– И снова ошибка, милейший, – возразил Алексей Владимирович. – Это ж не табуретка и не стул, чтоб сегодня его поставить в одно место, завтра для удобства в другое, послезавтра в третье. Эдак даже стул быстро расшатается, и придется его вообще выкинуть из дома, а что уж говорить о принципе.

Константин почесал в затылке. Вообще-то все правильно, крыть нечем. Но и молчать не стал, заметив, что добро по своей сути, к сожалению, чересчур пассивно.

– Это верно, – подтвердил его сосед по купе. – Но причина и состоит в принципах, ибо главный из них как раз заключается в том, чтобы не навредить. Отсюда непреложное правило – наблюдать, но не вмешиваться.

– А зло меж тем времени не теряет.

– И снова по той же самой причине, – подхватил Алексей Владимирович. – Оно ведь не имеет принципов, потому и деятельно, ибо ничем не стеснено. Да и его наблюдатели, к сожалению, не только наблюдают. Но все равно принцип даже в этом случае нарушать никто не будет. – И улыбнулся. – Помнится, в одной из книг так и сказано: «Дело помощи утопающим – дело рук самих утопающих».

– Мне всегда казалось, что в «Двенадцати стульях» это выражение использовалось несколько в ином смысле, чтобы показать…

– Не стоит продолжать, – перебил Алексей Владимирович. – Я помню. Однако, на мой взгляд, оно имеет и еще один, так сказать, более глубинный смысл, который куда мудрее – пока утопающий сам не захочет спастись, его спасать ни к чему. Другое дело – подсказать, в чем заключается спасение. Это можно и нужно, но выручать себя из беды все равно должен он сам. Возможно, это звучит жестко…

– Скорее уж жестоко, – проворчал Константин.

– Пусть так, – не стал спорить Алексей Владимирович. – Но речь не о том. Вы, кстати, никогда не задумывались, почему всякие там инопланетяне, сидящие в НЛО, упорно не желают вступать в контакт с человечеством, предпочитая только наблюдение?

Орешкин недоуменно пожал плечами, поинтересовавшись:

– А эти самые НЛО вообще, на ваш взгляд, существуют?

Сам он в глубине души считал, что на девяносто процентов все летающие тарелки либо высосаны из пальца прохиндеями-журналистами, либо пригрезились людям с неустойчивой психикой, которые лишь по счастливой случайности еще не угодили в дурдом.

Правда, оставались еще десять процентов, но их Костя относил к естественным природным явлениям, объяснить которые современная наука не в состоянии.

– Есть, – кивнул его сосед по купе. – Поверьте мне как специалисту.

Он не стал договаривать, пояснять, аргументировать, но Орешкин вдруг с удивлением обнаружил – ему вполне хватает и этого голословного утверждения, чтобы поверить. Ему, скептику и Фоме неверующему, которому всегда требовались доказательства в виде непреложных фактов, как ни странно, сейчас хватило короткого ответа «есть».

Просто чудно.

– Так вот, на контакт они не идут, потому что… не с кем идти, – продолжил Алексей Владимирович. – Увы, но до всего надо дорасти, а земная цивилизация, к сожалению, напоминает буйного, да вдобавок еще и умственно отсталого карапуза, который научился лишь драться, не думая о последствиях, а также строить и изобретать нечто, толком не понимая зачем. Мало того, так он еще и продолжает гадить куда ни попадя.

Слова были суровыми, но увы – и тут спорить не имело смысла. Не станешь же вступать в дискуссию с врачом, поставившим пациенту диагноз? А уж то, что он неутешительный, извините.

Так и тут.

Конечно, сравнение было, мягко говоря, несколько грубоватым, но по большому счету верным.

«И впрямь, драться да гадить – вот и все, что мы освоили на самом высоком уровне, – с грустью подумал Костя, – а остальное… Увы, но со святыми в этом мире всегда был изрядный дефицит, а уж сейчас…»

– Нет возражений, – недовольно проворчал он, но, не желая оставаться в долгу, заметил: – А что ж наблюдатели-то все это время помалкивали? Могли бы, как мудрые воспитатели, вмешаться, да не тогда, когда уже поздно, а куда раньше. – И саркастически усмехнулся. – Ах да, забыл про принципы.

– Нет, на сей раз они как раз ни при чем, – неожиданно возразил Алексей Владимирович и смущенно замялся. – Тут, знаете ли, все объясняется несколько проще.

А дальше он изложил еще одну версию, на сей раз о знаменитом Стоунхендже, который на самом деле есть не что иное, как огромный передатчик, выдающий всю информацию о Земле в космос, а кроме того, еще и поддерживающий Солнце в устойчивом положении.

В качестве доказательства он привел в пример, что тот был совсем не случайно установлен именно таким образом, что его северо-восточный вход смотрел точно на восход солнца в день летнего солнцестояния.

Сигнал же к звезде посылался с помощью «лунок Обри»[5], в которых первоначально были установлены своего рода антенны… Но тут в ход пошли математические формулы, и Константин мало что понял – не силен ни в физике, ни в математике.

В ответ на резонные возражения Константина, что масштабы Стоунхенджа и Солнца несопоставимы, Алексей Владимирович привел в пример гигантский компьютер, который может выйти из строя по причине неисправности маленького микрочипа.

Изящно выкрутился он и относительно сбора передаваемой информации.

Дескать, сам мегалит был предназначен только для передачи сведений, поступающих к нему от точно таких же сооружений, разве что несколько меньших размеров, которые раскиданы в мире аж в двухстах местах по определенной схеме.

Более того, согласно его утверждению, после того как один из ученых, занимающихся этой проблемой, выстроил математическую модель их размещения, согласно ей впоследствии удалось найти в местах, которые он указал, порядка шести или семи останков микроСтоунхенджей, тоже разрушенных. Кстати, один из них совсем рядом, то есть не просто в России, но на Мещере.

На резонное возражение Орешкина о том, что устройство, стабилизирующее звезду, логичнее всего было бы разместить на самой звезде, его соседу по купе тоже было что ответить.

Мол, нельзя было устанавливать объект на Солнце. Во-первых, проблематично, а во-вторых, куда больше возни. Дескать, тут имело место правило рычага – чем больше плечо, тем меньше усилий.

Можно было бы разместить его и дальше, например на Марсе, тогда понадобилось бы еще меньше трудов, зато на Земле этот объект мог не только подавать сигнал, но и заодно сообщать всю нужную информацию сразу и о Солнце, и о Земле.

Потому сейчас звезда и стала неустойчивой, что Стоунхендж вышел из строя.

– Что-то у вас тут не сходится насчет космического разума и высокого предназначения Стоунхенджа. Уж больно вид у этого сооружения, как бы это сказать… – Константин замялся, подбирая нужное словцо, но его сосед по купе успел раньше.

– Корявый и неказистый? – подхватил он.

– А еще громоздкий, – проворчал Константин.

– Так это обычная мимикрия, – пожал плечами Алексей Владимирович. – Куда проще подстроиться под соответствующую эпоху. Было бы другое время, использовали бы иные материалы. Громоздкий же именно потому, чтобы его невозможно было развалить. Во всяком случае, имеющимися у людей на тот исторический период подручными средствами.

– А просто взять и починить его не судьба? – язвительно осведомился Константин. – Неужто запчасти кончились? Да и принципы для этого вроде как нарушать не надо. Или на этот счет есть еще один, особый?

Алексей Владимирович терпеливо снес издевку, заверив, что очень даже судьба и никакие принципы тому не помеха, но время безвозвратно упущено, ибо поломка произошла сравнительно недавно – по космическим меркам, разумеется, – и как раз за это время развитие цивилизации даже не пошло вперед семимильными шагами, а скорее, полетело.

– Ну хоть тут мы лидеры во Вселенной, – усмехнулся Орешкин.

– Не мы, – поправил сосед по купе. – Помните, что я говорил о пассивном Добре и активном Зле? Поверьте, что далеко не случайно в Библии одно из имен дьявола именно Люцифер.

– Лучезарный, – кивнул Константин.

– Именно, – подтвердил Алексей Владимирович. – Он знал, чем можно соблазнить человека, да и прием этот давно испытан им. Если кратко, то он заключается в одном слове: «Давать». Причем сразу, щедрой рукой, не откладывая на потом, когда человек будет готов к правильному использованию получаемых подарков.

– Да-а, соблазн велик, – согласился Костя, представив сиюминутное исполнение собственных желаний.

– Велик, – подтвердил Алексей Владимирович. – Вот только когда света слишком много, то неизбежно наступает слепота, а вслед за ней неизбежное тыкание из угла в угол и, в качестве финала, тупик. Правда, и в этом тупике есть еще одна забава – поиграться с красной кнопкой, каковую человеческие пальцы уже нащупали на стене, но еще не нажали. Пока не нажали, – уточнил он.

Костя вздохнул и заметил:

– Скорее всего, сейчас этот разум если бы и стал выбирать, то где-нибудь на Западе, в Штатах или, на худой конец, в Китае, а уж никак не в России, которая в нынешнем тысяча девятьсот девяносто восьмом году если и флагман, то среди стран третьего мира.

– Что ж вы так непатриотичны? А вот мне думается иначе, – возразил его седовласый собеседник. – Вы сами-то никогда не задумывались, что, пожалуй, на всей планете не найдется другой такой нации, у которой столь ярко выражены доброта, самопожертвование, умение понять и простить, любовь и понимание – в крайнем случае, попытки к такому пониманию – всего живого. А еще стремление и умение идти до конца, даже если дело заведомо проигрышное, но сам человек уверен в собственной правоте. Все это складывается воедино и образовывает духовное здоровье нации. Заметьте – не внешнее физическое или, скажем, материальное процветание, а именно духовное.

– Какое уж там здоровье, – грустно усмехнулся Костя. – Особенно в наше время.

– Да, на вас и впрямь за последние годы свалилось слишком много испытаний, но кое-что осталось, – заверил его Алексей Владимирович, добавив: – И это кое-что все равно до сих пор изрядно превышает аналогичные качества жителей любой другой страны. А уж потенциально вы и вовсе на необозримой вышине.

– Впереди планеты всей, – недоверчиво буркнул Костя.

Слова были лестными, и в них очень хотелось верить, но в то же время они никак не укладывались в то, что происходило сейчас на бескрайних просторах его родины.

– Действительно впереди, – словно не замечая иронии в голосе собеседника, серьезно и даже как-то уважительно подтвердил Алексей Владимирович. – Что же касается испытаний, то вы, наверное, помните, что кому многое дано, с того много и спросится. Кажется, так утверждается в Библии? К тому же это вовсе не говорит о том, что вы эдакие умнички, а все остальные просто дурачки. Отнюдь нет. Просто вы много работали именно в этом направлении, вот другие и подотстали. И еще одно. Есть так называемый закон энтропии.

– Это уже, по-моему, из области физики, а я в ней не силен, – смущенно сознался Костя. – Вроде бы там идет речь о равномерном распределении теплоты в отдельно изолированных системах, нет?

– Вы совершенно правильно изложили его суть, – ободряюще кивнул его собеседник. – Добавлю лишь то, что закон этот применяется не только к теплоте и не только в физике. Увы, а может быть, наоборот, к счастью, но он прямо влияет и на развитие человеческого общества. Когда одно из деревьев в саду идет в бурный рост, начиная затенять более низкие саженцы, заботливый садовник его аккуратно подстригает. Конечно, дереву от этого больно и плохо, зато саду хорошо. Так и у нас.

– И каким же образом происходит торможение?

– Да их сколько угодно. Например, можно ввести чуждую религию, которая как никакая другая станет тормозить развитие творческих сил. Не помогло? Тогда вражеское нашествие. Ну неужели вы думаете, что хан Батый развернул своих коней назад, когда перед ним были открыты все страны Запада, включая практически не защищенную Италию, действительно по тем причинам, которые изложены в ваших учебниках и энциклопедиях? Да нет же.

– Это и впрямь загадка, – согласился Константин.

– А если принять во внимание эту гипотезу, то загадка легко разрешается. Все эти страны были беспомощны, и в первую очередь не в военном, а в духовном смысле, так что вторгаться туда не имело смысла. Кстати, аналогичных примеров можно привести сколько угодно и в другие времена. Вы ведь учитель истории. Неужели ни разу не задумывались, почему большинство завоевателей стремилось именно на Русь? А ведь у нее и богатства было не больше прочих, и война с нею из-за бескрайних просторов создавала достаточно серьезные специфические неудобства. Тем не менее чуть ли не все захватчики вопили «дранг нах остен» и лезли и лезли.

– А природные ресурсы? – возразил Костя.

– О них в те времена никто не ведал, включая даже самые элементарные – железо и уголь. Да и Сибирь с Уралом в состав Руси вошли не так уж давно – всего лет пятьсот назад.

– Получается, что все беды с Россией дело рук космического разума, – лукаво осведомился Костя? – А Батый, Гитлер и прочие лишь его орудия?..

– Глупости какие, – усмехнулся Алексей Владимирович. – Вы, очевидно, меня не поняли. Это как раз действовал закон энтропии, требующий поставить на колени богатую духом нацию, чтобы не спешила задумываться о чем-то большом, чистом и светлом. Пусть борется за то, чтобы просто выжить.

– Слушайте, судя по вашим обширным познаниям, может и впрямь создаться впечатление, что передо мной представитель… гм-гм… – Ошарашенный всем услышанным Орешкин несколько натужно засмеялся. – Если бы вы еще и выглядели иначе, я бы мог и впрямь подумать, что…

– А что мешает? – лукаво улыбнулся Алексей Владимирович. – Или вам непременно нужны маленькие и уродливые зеленые человечки?

– Ну-у это тоже перебор, – возразил Костя. – А вот облик какого-нибудь сурового старика-волхва вроде тех, которых рисуют в книжках, вам был бы куда уместнее.

Сосед по купе внимательно посмотрел на Орешкина и, слегка помедлив, вновь коснулся его руки.

Константин вздрогнул и невольно потянулся свободной рукой к глазам, чтобы протереть их.

Протер, но не помогло.

Этого не могло быть, однако было – перед ним, каким-то загадочным образом перевоплотившись, причем мгновенно, сидел именно волхв.

Выглядел он словно по заказу, то есть именно так, как в книжках.

Роскошная седая борода ползла у него по груди, постепенно истончаясь и заканчиваясь аж где-то ниже живота. Седые и длинные – до самых плеч – волосы охватывала широкая налобная повязка.

Одежда тоже соответствовала. Белая рубаха, нарядно расшитая на вороте и плечах, спускалась чуть ли не до щиколоток. Ниже виднелись добротные лапти желтого лыка. В правой руке старик держал увесистый посох с резной рукоятью.

Костя попробовал поморгать, но бесполезно – волхв никуда не исчез.

Орешкин повнимательнее вгляделся в причудливый орнамент вышивки. Вполне отчетливый узор из стеблей, листьев и каких-то геометрических фигурок, похожих на крохотных забавных человечков, и ни одна деталь перед глазами, как это обычно бывает во сне, не расплывалась.

То же самое и на повязке.

Старик сурово хмурил седые кустистые брови и неодобрительно взирал на Костю.

Орешкин икнул, и видение сразу пропало, а на месте волхва вновь оказался Алексей Владимирович, который с легкой иронией поинтересовался:

– Такой собеседник больше подходит?

– А-а… – растерянно протянул Костя.

– Да успокойтесь вы, – усмехнулся загадочный сосед по купе. – Всего-навсего наведенная иллюзия, а в просторечии морок. Между прочим, я целиком почерпнул его из вашей головы. Можно, конечно, и дальше продолжать оставаться таким же, но требует много энергии – я ж не Вольф Мессинг. Просто имеются некоторые способности, которыми я предпочитаю не пользоваться. Разве что иногда, когда хочется… позабавиться…

Объяснение звучало вполне логично.

Благодаря ему Константин довольно-таки быстро пришел в себя, хотя при этом – ох и чудно устроен человек – несколько расстроился.

Уж очень буднично – никакой тебе мистики, никаких божественных посланцев и дьявольских наваждений, а ведь даже любого циника и прожженного скептика порою тянет соприкоснуться с чудом.

Хоть краешком, самую малость, одним глазком…

Орешкин разочарованно крякнул. Алексей Владимирович внимательно посмотрел на своего собеседника, но обошелся без комментариев, вернувшись к прежней теме:

– Так вот, представьте, что, чувствуя за собой некоторую вину, космический разум решил предложить решить эту очень серьезную проблему представителю Земли.

– Погодите-погодите, – нахмурился Орешкин. – Я что-то не пойму. Какую проблему?

– Успешное противодействие наблюдателю, представляющему активное Зло, или Хаос – тут уж как вам самим угодно. Идеальным выглядело бы его уничтожение, но это из разряда мечтаний. Заодно разум посмотрел бы и тщательно проанализировал действия и поступки самого человека, чтобы понять, насколько потомок отличается от предков и в какую сторону – худшую или лучшую.

– А это зачем? – удивился Константин.

Двойственное чувство, что ничего не значащий теоретический разговор на самом деле не такой уж теоретический, по-прежнему не покидало его. Более того, после высказанных теорий, о которых он ранее и слыхом не слыхивал, но главное – появления перед ним волхва, оно укрепилось еще сильнее.

– Ну, скажем, исходя из его поведения космический разум мог бы принять окончательное решение, есть ли смысл помогать этой цивилизации, тем более вмешиваться в ее дела, пусть даже и с самыми благими намерениями.

– Но люди все разные, – пожал плечами Константин. – Всегда и во все времена были и злодеи, и святые. Как тут можно сравнивать?

– А если брать обычного человека? – возразил Алексей Владимирович. – Мало того, еще и поставить перед ним ряд совершенно типичных ситуаций.

– Значит, по-вашему, я обычный, – слегка возмутился Костя и, хмуро уставившись в окно, обиженно хмыкнул. – Третий сорт не брак.

– Ну зачем же так о себе, – пожурил его собеседник. – Вы-то как раз вариант весьма приличный, причем кое-что у вас даже несколько выше среднего. Например, у вас имеется очень много достоинств: доброта, ум, чувство прекрасного, гуманизм, любовь к родине, уважение к другим людям, широкий кругозор, неплохие знания… Дальше перечислять?

– Не стоит, – буркнул Костя. – Лучше скажите, чего у меня нет.

– Практически все хорошие качества, присущие человеку, у вас имеются, – уклончиво заверил его Алексей Владимирович. – Другое дело, что ряд из них развит несколько меньше, нежели другие. Что же касается морально-этических, то тут… покажет эксперимент. – И после паузы вновь предложил: – Так как, согласились бы на участие? Только попрошу не забывать условие: срок его не определен, но то, что он весьма длительный, однозначно. Возможно, на годы или даже десятилетия. Более того, неизвестно, вернетесь ли вы вообще.

– Погодите-погодите, – заволновался Орешкин. – Я что-то не пойму про невозвращение. Это как?

– А так, – пожал плечами его собеседник. – Есть вероятность погибнуть.

– Веселенькие дела, – покрутил головой Костя. – И правда, если б такое было на самом деле, то… Интересно, а до меня вы такое кому-нибудь предлагали? Ну-у как теоретический вариант.

– Честно говоря, – невесело усмехнулся Алексей Владимирович, – вы у меня последняя попытка.

– То есть как? – не понял Костя.

Его собеседник замялся, но пояснил:

– Устал. Не буду говорить, какой именно вы по счету, но что последний – точно. Уж очень жесткие условия я предлагаю. Во-первых, никакой оплаты, и более того, даже никакой компенсации возможных будущих потерь участника-добровольца.

– Не понял, – насторожился Костя.

– Очень просто. Предположим, что вы прожили там всю жизнь и возвращаетесь оттуда дряхлым стариком, одноногим и слепым. Так вот, никакой компенсации – ни материальной, ни духовной – за это ждать не следует.

– Даже в случае успеха?

Алексей Владимирович кивнул, продолжая неотрывно вглядываться в лицо своего собеседника.

– Брр, – передернул плечами потенциальный одноногий слепец.

– Как я заметил, вы тоже не жаждете окунуться в реку истории. Действительно, куда проще и безопаснее наблюдать за ее причудливым течением, за стремнинами, водопадами, водоворотами и омутами, сидя на безопасном берегу. Правда, берег этот через два-три десятилетия, как я уже сказал, может обвалиться без шансов на спасение, но когда это еще будет, верно?

Костя угрюмо молчал. А чего скрывать – и впрямь на берегу проще и безопаснее.

Можно было бы соврать. Даже мелькнула на миг мыслишка сказать, что, дескать, ничего подобного, вот я как раз готов хоть куда, даже если надо в Древний Египет или рабовладельческий Рим, но… не поворачивался язык.

Да и бесполезно, ибо он чувствовал, что Алексей Владимирович сразу его раскусит.

– А теперь ответьте, уважаемый Константин Николаевич, имеет ли смысл спасать цивилизацию, представители которой во главу угла ставят в первую очередь свое благополучие, не думая ни о всех остальных людях, ни даже о собственных потомках?

– У меня нет потомков, – смущенно проворчал Костя, но это прозвучало настолько наивно, что он почти сразу пожалел, что ляпнул такое, и, чтобы как-то выйти из щекотливого положения, переспросил: – Значит, больше вы спрашивать никого не станете?

– Есть смысл? – вопросом на вопрос ответил попутчик.

– Ну-у рано или поздно кто-то ведь согласился бы, – неуверенно протянул Орешкин.

– Нет, не буду, – твердо сказал Алексей Владимирович. – Выводы можно делать уже сейчас, так что…

И вновь за его словами ощущалось нечто куда более серьезное, чем простой отказ обычного человека заниматься бесполезным делом.

– Я еще не сказал нет, – напомнил Константин.

– Не сказали, – согласился Алексей Владимирович. – Но подразумевали именно отказ. Или не так? – Уголки его рта дрогнули в легком намеке на презрительную усмешку. – Что ж, если вам так угодно, то я могу спросить и впрямую. Так согласны или?..

И вновь Константина обожгла неприятная мысль, что шутливый тон собеседника лишь антураж, за которым кроется нечто…

Додумывать он поостерегся, ибо никогда не увлекался летающими тарелками и зелеными человечками, сидящими в них, тем более что Алексей Владимирович явно на них не походил.

Вот только то, что он увидел так явственно и четко, как-то не вписывалось ни в теорию, ни в практику, да и вообще никуда…

И исходя из этого отказ его попутчика продолжать свой «теоретический» опрос звучал несколько зловеще.

В конце-то концов, если не мы сами, то кто же нас будет выручать? Все правильно, спасение утопающих – дело рук самих утопающих. К тому же было ясно сказано, что он – последний. Больше попыток-то не будет, а значит, и деваться некуда. Стало быть…

Костя набрал в грудь воздуха, но не успел выпалить коротенькое слово, как собеседник, пытливо вглядывающийся в его лицо, нехотя выдавил:

– Вообще-то интерес у меня пропал не до конца, так что можно попробовать спросить об этом еще кого-нибудь, и если вы… – Он не закончил, но смысл был ясен.

Константин с шумом выпустил воздух, ощущая колоссальное облегчение, а чуть погодя такой же огромный стыд. За свою трусость, боязнь и даже за это облегчение, испытанное секундой раньше.

Он даже отвернулся от Алексея Владимировича, стесняясь своей радости, и уставился в окно, грустно разглядывая неброский российский пейзаж, робкий, отнюдь не кричащий о себе во всеуслышание и тем не менее вызывающий в сердце тихое умиление.

Начинало светать, и тонкие березки застенчиво выглядывали из предрассветного тумана, робко выплывая навстречу стремительно движущемуся поезду, но тут же испуганно прячась обратно под белые кружева своей полупрозрачной накидки.

Однако успокоения душе он не принес, скорее напротив, сразу напомнив, что, согласно словам Алексея Владимировича, через два или три десятилетия ничего уже не будет – ни березок, ни окна, ни поезда, да и самой планеты тоже.

Вообще-то на своем веку Костя слышал массу завиральных теорий, включая предсказания Нострадамуса, прогноз майя и так далее, и лишь снисходительно посмеивался, но почему-то сказанному этим человеком он поверил безоговорочно.

Озлившись непонятно на что, но скорее всего на самого себя, он зачем-то принялся ожесточенно взбивать свою подушку.

Та в ответ на столь бурную заботу тут же выдавила из своего чрева парочку пожелтевших от времени куцых перьев. Еще одно попыталось прорваться напрямик сквозь ткань, но застряло на половине дороги.

Костя в сердцах выдернул это перо и, машинально теребя его в руках, глухо произнес:

– Не надо никого спрашивать… Если бы такое предложение сделали мне, то я бы… согласился.

И ему сразу стало как-то легко и покойно. Но главное, что теперь он мог спокойно смотреть в глаза Алексею Владимировичу, что он тут же и сделал, выжидающе уставившись на него.

Трудно сказать, чего именно ждал Костя, но, во всяком случае, не столь обыденной реакции.

– Утомил я вас, наверное, – весело улыбнулся его попутчик и равнодушно заметил, сворачивая тему: – Пора и спать ложиться, а то завтра не высплюсь – мне ведь выходить гораздо раньше, чем вам.

Лицо Кости от столь будничного завершения разговора разочарованно вытянулось, но делать нечего – спать так спать.

– К Ряжску подъехали, – вздохнул он, глядя в окно и доставая сигарету из пачки. – Вот тут я родился, тут… А, ну да, я уже вам рассказывал. – И направился в тамбур, продолжая злиться на себя.

И впрямь возомнил черт знает что, а потом еще и возмущается: «Где интересное, увлекательное продолжение?!»

А чего иного ожидать-то? Ежу понятно, что все закончится именно так, как закончилось – поговорили, обсудили и… отбой.

Уже зайдя в тамбур, Константин успел удивиться, откуда тут взялось столько табачного дыма. Однако через секунду он понял свою ошибку: дым был чересчур белым для сигаретного и слишком вязким для, собственно, самого дыма.

Больше всего он напоминал туман – густой и прохладный, ласково обвивший ноги и целеустремленно стремящийся вверх, чтобы победно сжать в своих могучих объятиях все тело.

В инстинктивной попытке вырваться Орешкин ценой неимоверных усилий сумел сделать шаг назад, в сторону спасительной двери, но какой-то особо нахальный, жирновато-маслянистый клок тумана обволок лицо, плотно, не хуже чем пластиковый пакет, перекрыв дыхание, и Константин потерял сознание.