Читать книгу Фраера - Валерий Горшков - Страница 12

Хозяин ювелирной мастерской сидел в своем рабочем кабинете, обхватив руками голову.

Почему-то именно сейчас, когда ему перевалило за семьдесят пять, Натан Львович Канторович все чаше погружался в воспоминания, в события полувековой давности.

Казалось, уже все перегорело, быльем поросло, ан нет – перед глазами снова вставала Алина, единственная из женщин, которую он действительно любил, как теперь, с высоты прожитых лет, стало окончательно ясно…

Вспоминалось и другое… Впрочем, это «другое» никогда и не уходило из памяти…

Ювелир взял со стола отремонтированный перстенек с сапфиром и открыл массивный сейф, положив в него золотую безделушку и достав оттуда старую папку с пожелтевшими листами бумаги. Раскрыл ее в одному ему известном месте.

В несчетный раз за последние несколько десятков лет он брал калькулятор и вычислял текущую стоимость тех драгоценностей, что значились в его описи в зашифрованном виде. Если брать по максимуму, то вырисовывалась сумма в шесть с половиной миллионов долларов…

Натан Львович невольно испустил протяжный стон…

Полвека назад, во время ленинградской блокады, к нему обратился с заманчивым предложением его хороший знакомый – точнее, хороший знакомый его погибшего на фронте отца – Михаил Фридман. Тот занимал какой-то высокий пост в продовольственном комитете города и имел практически неограниченный доступ к продуктовым складам Ленинграда.

Суть предложения была проста, как прямая линия. Фридман достает продукты – сахар, тушенку, хлеб, – а Натан меняет их на драгоценности умирающих от голода людей. Дело в том, что молодой Канторович уже тогда слыл не последним человеком на рынке ювелирных изделий и имел множество клиентов.

Передавать же продовольственные раритеты непосредственно Натану будет помощник Фридмана Тарас Шкавро.

Ухватистый Канторович, которому к тому времени самому было впору менять собственные драгоценности на съестное, сразу уцепился за эту идею. Дело не выглядело слишком опасным – властям Ленинграда, попавшего под чудовищный пресс германской военной машины, было не до каких-то там спекулянтов.

Однако крайним Натан оставаться все-таки не хотел. И у него возникла недурная мысль – привлечь к обменным операциям свою близкую подругу Алину.

Встречное предложение Канторовича не пришлось, однако, по душе Фридману, который считал – чем больше людей участвует в деле, тем выше вероятность разного рода неприятностей. А когда начпрод узнал, что Алина живет в коммуналке, его возражения приобрели категорический характер.

Но Натан решительно не желал засвечивать ни себя, ни свою квартиру. В коммуналке Алины, объяснял он Михаилу Фридману, остался только один человек. Причем сосед – личность интеллигентная, искусствовед. Днюет и ночует у себя на работе, в Эрмитаже. А ежели что – заткнуть ему рот горбушкой хлеба будет не сложно.

С молодыми симпатичными девушками, убеждал партнера Натан, люди охотнее идут на контакт, не так болезненно будут реагировать на утраченные реликвии. Да и, кроме всего прочего, он, Канторович, работает на оборонном заводе, и времени для бизнеса у него крайне мало.

В конце концов Фридман снял свои возражения.

Но еще большие проблемы возникли с другой стороны.

Комсомолка Алина Норкина наотрез отказалась заниматься «таким грязным делом». И, как ни уговаривал любимую девушку Натан, рисуя грандиозные послевоенные перспективы их совместного безоблачного будущего в случае ее участия в деле, та – ни в какую.

Но…

Девушка попросту голодала. Она устроилась санитаркой в госпиталь, но продовольственные карточки, положенные за эту работу, отоваривались скудно. А когда она их потеряла…

Как только Алина бросила службу на медицинском поприще и приняла предложение приятеля, на неформальную группу товарища Фридмана обрушился золотой дождь. Дореволюционные старушки меняли свои фамильные драгоценности, не одно столетие передававшиеся из поколения в поколение, на ничтожные порции хлеба.

Однако положение на Ленинградском фронте принимало дурной оборот. Трио мужчин пришло к выводу, что город может быть взят тевтонцами. И тогда было принято решение об эвакуации нажитого добра в заранее обговоренное место.

Ящик с драгоценностями погрузили на буксир и повезли за пределы блокадного кольца в сопровождении Фридмана и Шкавро…

После чего оба подельника исчезли без следа.

Когда Натан рассказал обо всем Алине, с ней случилась истерика. Она наотрез отказалась поверить своему другу. Неразлучная пара рассорилась – и, как выяснилось, навсегда…

Спустя много лет вполне обеспеченный и без блокадной коммерции ювелир Канторович, движимый исключительно сентиментальными чувствами, позвонил Алине. Она, узнав его голос, бросила трубку.

Позвонил еще раз. С тем же результатом.

Годы и годы тянулась эта история. Натана Львовича, так и оставшегося холостяком, ностальгически тянуло к своей давней любви. Но Алина так и не смогла простить ему «обмана» с блокадным золотом.

Наконец, решив, что надо все-таки окончательно объясниться хотя бы перед смертью, Канторович пишет госпоже Норкиной почти отчаянное послание, где снова утверждает, что совершенно не виноват в «известном ей инциденте блокадных времен», и предлагает договориться о встрече. Пусть Алина хотя бы не бросает трубку, когда он позвонит…

Все попусту…

Нелегкие воспоминания Канторовича прервал стук в дверь. Вошел работник его мастерской, принимающий заказы:

– К вам некий господин. Он предъявил удостоверение подполковника ГУВД.

Натан Львович вздрогнул. По роду своей деятельности он, естественно, не питал симпатии к милиции.

– Зовите.

Бесцеремонно оттолкнув плечом работника мастерской, в кабинет вошел здоровяк лет сорока пяти. Его могучую шею пересекал косой шрам…