Читать книгу Часы с лягушкой - Валерий Гусев - Страница 5

В один прекрасный день, вечером, к нам пришел Бонифаций. Он не только наш классный наставник, препод литературы и главный режиссер нашего школьного театра, но и довольно хороший человек. Даже умудряется всех нас любить, хотя и на репрессии не скупится. И говорит при этом: «Мне не важно, кем вы станете за порогом школы. Мне важно, чтобы за этот порог вы шагнули порядочными людьми».

Он вообще очень отзывчивый, добрый и заботливый. Может и нос вытереть, но и затрещину влепить. Чтобы мы шагали по жизни без соплей и порядочными людьми.

Он, собственно говоря, из-за этого к нам и приперся, Алешка мне рассказал.

Мама в это время что-то готовила, Алешка ремонтировал наш старенький тостер. Он у нас начал потихонечку сдавать – перестал выбрасывать из решетки хлеб, и нам из-за этого приходилось вытряхивать в мойку одни горелые крошки. Папа, когда тостер был молод, не очень его любил за внезапный треск. «Будто кто-то в спину стреляет», – смущенно говорил папа, вздрагивая. А теперь наш тостер не стрелял в спину, но потихоньку сжигал в своем нутре хлеб, словно прислушался к папе.

Алешка тостер, конечно, починит. Его всякая техника очень слушается. Правда, когда Алешка что-то чинит, то всегда этот прибор совершенствует. Даже чересчур. Пылесос он отремонтировал так, что при его испытании нам пришлось бегать за ним по всей квартире. Он разве что не взлетал к потолку и торопливо глотал все, что попадалось ему по пути. И остановился только тогда, когда подавился Алешкиным рюкзачком, трепал его как голодный бультерьер.

Когда приперся Бонифаций, мама сразу же поставила перед ним полную тарелку борща. Потому что Бонифаций живет почти одиноко, со старенькой мамой. Которой готовить некогда – она вяжет ему свитер. Второй год. Кто-то из наших ребят говорил, что этот свитер уже ниже колен. Может, Игоря Зиновьевича за то и прозвали Бонифацием. Или за его доброту и буйные кудряшки на голове.

– Здравствуйте, Игорь Зиновьевич, – настороженно встретил его Алешка. Он сразу понял, что Бонифаций пришел не просто так. – Ешьте, Игорь Зиновьевич, не стесняйтесь. У нас этого борща – как гуталина у Матроскина, а вы всегда голодный. Вы приходите почаще… – И осекся под строгим маминым взглядом.

Но Бонифаций не смутился, он Алешку хорошо знал. И, похоже, уважал его. Даже немного побаивался.

– Брысь отсюда! – сказала мама Алешке.

– А тостер?! – взвился Алешка.

– Алексей нам не помешает, – заступился за него Бонифаций. – Ему даже будет полезно нас послушать. Продолжайте, Оболенский. – И Бонифаций склонился над тарелкой. – Я, собственно, отчего зашел к вам. Меня очень беспокоит Дима. В последнее время он как-то рассеян, невнимателен и задумчив. На уроках все время смотрит в окно, будто чего-то ждет…

– Он, наверное, влюбился, – сказала мама. – Это бывает в его возрасте.

– Влюбился! – сдал меня Алешка. – Он мне говорил, что у Ирки Орловой пушистые ресницы. Влюбился, сто пудов!

– Не думаю. Вы знаете, вчера он удивил меня и насмешил весь класс.

– Пукнул, что ли? – с интересом спросил Алешка.

– Алексей! – Мама изготовилась дать ему очередной «подзатылок». Или «ползатыльник».

Бонифаций не смутился, продолжил:

– Мы разбирали тургеневскую «Муму». Я задал вопрос о прототипах героев этого рассказа. И знаете, что Дима ответил? – Бонифаций положил ложку. – Он сказал, что прототип Муму – это персидская княжна!

– Какая еще княжна? – Мама присела рядом.

– Которую Степан Разин утопил.

– А прототип Герасима – это, значит, сам Степан Разин? – Мама широко распахнула свои синие глаза. – А жестокая и капризная барыня-помещица – это собирательный образ? Разбойничья ватага? Интересная трактовка.

– Странные вы какие-то Оболенские, – вздохнул Бонифаций и опять взялся за ложку.

– Мы такие! – гордо сказала мама.

Тут раздался страшный треск, вроде выстрела, из тостера вылетел кусок хлеба, ударился в потолок и плюхнулся в тарелку Бонифация.

– Это ты нарочно, Оболенский? – школьным голосом спросил Бонифаций, вытирая лицо салфеткой.

– Нарочно так не попадешь, Игорь Зиновьевич, – оправдался Алешка и снова запустил отвертку в непослушное нутро тостера.

– А хотелось бы? – съязвил Бонифаций. – Признайся.

– У вас еще на бровях капуста осталась, – пожалел его Алешка. – Будто вы спали лицом в тарелке.

– Это не капуста, – сказала, оправдываясь, мама и сделала Алешке страшные глаза. – Это свекла.

Бонифаций в долгу не остался:

– Кстати, Алексей тоже отличился на днях. Мне Любаша жаловалась. Любаша – это Алешкина училка. Она такая мелкая, что иначе ее никто не называет.

– Та-ак, – с угрозой протянула мама и заняла исходную позицию.

– Урок внеклассного чтения. «Волшебник Изумрудного города». Вопрос педагога: «Зачем Элли ходила в Изумрудный город?» Ответ Оболенского-младшего: «За картошкой!» Каково?

Мама пожала плечами:

– Правильно. Я тоже так считаю. Книгу я, правда, не читала, а в мультяшке так и поется: «И Элли возвратится с картошкою домой!» – У мамы это мелодично получилось. И убедительно.

– С Тотошкою! – воскликнул Бонифаций, потеряв терпение с этими Оболенскими. – С Тотошкою! Это маленькая собачка, а не картошка.

– Знаете, я что-то уже запуталась, – сказала мама и прижала пальцы к вискам. – При чем здесь Муму, Тотошка, княжна еще какая-то персидская?

– Это кошка такой породы – персидская, – пояснил Алешка, большой спец по мелкому домашнему скоту. – По кличке Княжна. Или Картошка.

Бонифаций немного растерялся, но только пробормотал:

– Странные вы все-таки – Оболенские.

– Мы такие, – гордо согласился Алешка.

Треск! На этот раз кусочек хлеба взлетел уже не так высоко – шлепнул Алешку в лоб.

– Мне кажется, – сказал, прощаясь с мамой, Бонифаций, – что в вашей хорошей семье появились какие-то проблемы. Постарайтесь с ними справиться. Хотя бы ради ваших детей. Я готов всеми силами вам помочь.

Фигня какая-то. Нет, вообще-то он очень добрый и отзывчивый. Всегда готов помочь. Даже если его не просят. Правда, может и затрещину влепить. Из-за какой-нибудь персидской Муму с картошкой.

Мы шли с Алешкой в школу вдоль нашего дома. Я взглянул на Иркины окна. Алешка перехватил мой взгляд и все просек:

– Дим, ты ей брось в окошко какую-нибудь «Рафаэлю». Донеси свои чувства в новой упаковке – она сразу к тебе выбежит. Прямо без пальто.

Я и смутился, и разозлился:

– Нет у меня никакой «Рафаэли»!

– Ну камешек тогда брось, – не отставал со своей добротой братишка. И подобрал обломок кирпича. – Она тогда сразу в окошко выпрыгнет. Вместе со всеми своими ресницами.

Я быстренько – пока не поздно – выхватил у него камень и бросил его в мусорный бак. Оттуда сразу выпрыгнула кошка с куриной косточкой в зубах и вылетела ворона с пакетом из-под майонеза в клюве. Кошка со своей добычей шмыгнула в подвал к своим котятам, а ворона тут же положила пакет на проезжую часть. Эти умницы всегда так делают. Проедет машина, выдавит из пакета остатки содержимого – вороне только и остается его подобрать.

Мы завернули за угол – вдали нарисовалась наша любимая школа. А Лешка все не унимался, с сочувствием поглядывал на меня, забегая вперед и задирая свою бедовую голову:

– Нет, скажи, Дим, и чего этой Ирке еще надо? Ты ей такое классное сочинение написал, а она без внимания. Только и знает за консервами бегать.

Я даже притормозил:

– За какими еще консервами?

– Ну в эту, в консерваторию.

– Лех, в консерваторию за музыкой ходят, на концерты.

– На концерты, – весомо так заметил Алешка, – ходят в концерваторию, а за консервами… – И дальше пошла всякая чушь в его характере, которую я пропустил, а включился только с этой фразы: – В вашем классе, Дим, все девчонки в тебя влюбились. И правильно сделали. Ты у нас вежливый, умный, у тебя дисциплина не хромает. И у тебя грамота за стихи есть. И двоек у тебя мало. – Я заметил, что глаза его блестели уже не весело, а с хитринкой. – И весь ты, Дим, такой доверчивый. У тебя, Дим, все на лбу написано. И ты такой неторопливый, и соображаешь очень медленно. И вообще… Ирка не дура, конечно…

Вдруг он остановился и замолчал, будто его из розетки выдернули. И вовремя. Иначе я еще многое о себе узнал, наслушался бы. Как говорится, начал во здравие…

– Стой, Дим! Смотри. Видишь?

Ничего особенного я не увидел. Кроме того, что к школьному крыльцу со всех сторон, стайками и вереницами, тянулся наш контингент. Будто зверушки на кормежку. Или птички на ночлег.

– Вон он! Идет сюда! Отвернись, чтоб он нас не узнал!

Из дверей школы вышел какой-то мен. Огляделся, натянул перчатки и пошел к калитке.

– Узнал, Дим? – шептал Алешка. – Это папин капитан Павлик. Чего это он в школу приперся?

Капитан Павлик – странно – был не в форменной куртке, а в гражданском, и сел не в служебную машину, а в свою старенькую «Ниву». Интересно, что он потерял в нашей школе? И к кому он приходил?

– К кому, к кому… – угадал меня Алешка и проворчал: – Небось к директору. К кому еще? Капитан – к полковнику.

Наш директор в самом деле был полковником. Но уже в отставке. И стал на гражданке директором школы. Потому что привык командовать и воспитывать. И еще потому, что кроме военного образования, у него было еще и педагогическое. Вообще он был крутой, настоящий полковник. Но мы с ним ладили. И Алешка, конечно, прав: полковники к капитанам не ходят. Даже если они в отставке. А ходят, наоборот, капитаны к полковникам. Но вот зачем?

На входе – еще одна новость. В школе сменился охранник. Прежний, дядя Коля, был уже старенький и сонный, а этот – молодой и здоровенный парень. Такому впору в ОМОНе служить, а он в школе пригрелся.

Алешка сразу же спросил его:

– А это что за чужой дядька сейчас вышел?

Охранник почему-то усмехнулся в ответ, разглядывая нас, будто хотел хорошо запомнить.

– Оболенские? Я так и подумал. – И злорадно добавил: – Много будешь знать – плохо будешь спать.

– Очень остроумно, – буркнул Алешка, расстегивая куртку и протягивая ее мне: – Иди, повесь, а я на разведку к директору.

– Я тоже.

– Вот фиг! Ты очень простодушный, у тебя все на лбу написано. И врать до сих пор не научился. Стыдно, юноша.

Алешка поскакал на второй этаж и вошел в приемную директора. Секретарша сразу же вскочила и загородила своей фигурой дверь в кабинет. Пробить такой заслон можно было только хитростью, но никак не силой. Эта Лялечка (или Лелечка – толком никто не знал, а она сама откликалась на любое из этих имен) окончила нашу школу в прошлом году, быстренько поступила в институт, быстренько из него вылетела за неуспеваемость и вернулась доучиваться в родную школу секретаршей. Но называла себя референтом.

Лялечка-Лелечка была довольно бестолковая, все время путала служебные бумаги и расписание уроков, но у нее было одно замечательное качество: она умела классно точить карандаши. Без всяких машинок, обычным ножиком. И за это умение наш директор прощал ей всю ее бестолковость.

Наш директор Семен Михалыч по своей штабной привычке очень любил толстые острозаточенные красно-синие карандаши, которые стояли у него на столе в чугунном стаканище в виде гильзы от гаубицы. Они торчали там, как солдаты со штыками перед атакой. И были так же беспощадны, особенно красные.

– Ты куда, Оболенский? Тебя вызывали? Иди в класс, сейчас звонок будет.

– Щаз-з! Полковник мне лично звонил, на мобильник.

– Опять врешь? И когда ты перестанешь?

Алешка никогда не врет. Но «воду замутить» может как никто. Семен Михалыч в самом деле звонил ему. В прошлом году. Но не дозвонился.

Алешка гордо не ответил, только твердо взглянул Лялечке в кукольные глаза, занавешенные тяжело окрашенными ресницами, и она отступила.

А из кабинета в это время вышли десятиклассники Никишов и Сельянов – наши силовики, так их в школе называют. Они у нас спортсмены по всем видам единоборств.

Один из них приподнял Алешку, словно взвешивая, перевернул вверх ногами и передал другому. Тот вернул его голову и ноги на место и, поставив Алешку на пол, сказал:

– Здрав буди, боярин!

– Доиграетесь, – буркнул Алешка и вошел в кабинет директора.

– Я тебя звал? – спросил директор.

– Звали, – виновато вздохнул Алешка. – Еще в прошлом году.

– Долго же ты добирался. Что скажешь?

Алешка сделал самые большие глаза и прошептал самым громким голосом (не на всю ли школу?):

– Товарищ полковник в отставке, наш охранник сначала впустил в нашу школу, а потом выпустил из нашей школы подозрительного постороннего человека. Который, наверное, оставил где-нибудь у темном уголке посторонний подозрительный предмет. Который нельзя трогать руками. Нужно срочно отменить занятия и вызвать МЧС. – И Алешка живо протянул руку к телефону, опрокинув при этом гильзу с красно-синими солдатиками, которые радостно разбежались сначала по столу, а потом по полу.

Семен Михалыч так же прытко одной рукой отодвинул на дальний край стола телефон, а другой спас нескольких солдатиков от падения на пол. После этого он встал и, грозно опершись кулаками в стол, рявкнул командирским басом:

– Отставить! Отставить, Оболенский, твои сыщицкие игры! Ты посещаешь вверенное мне учебное подразделение, – так, по военной привычке, Семен Михалыч называл нашу школу, – чтобы приобрести знания. С которыми пойдешь дальше форсированным маршем. А как ты их приобретаешь? У тебя двоек больше, чем троек!

– Наоборот, – вставил поправку Алешка.

– Что «наоборот»? – сбился полковник в отставке.

– Троек больше, – уточнил Алешка. – На одну. По физкультуре.

– Нашел чем похвалиться. Кругом! Шагом марш в расположение своей роты… то есть класса.

– Есть! – Алешка вытянулся и сделал «шагом марш» не в свою роту, а к столу директора и положил на его край измятый клочок бумажки.

– Это еще что? Шпаргалка? Заявление?

Алешка опять вытаращил глаза:

– Я на всякий случай записал. Этот подозрительный гражданин отбыл в свое расположение на подозрительной машине. И я записал номер. Вдруг пригодится на случай теракта.

К терактам мы давно уже все готовы. Поэтому Семен Михалыч расправил записку, глянул в нее и… снова вскочил:

– Что?! Угнали мою машину?

Он подбежал, гулко топая, к окну, рывком отдернул шторку, выглянул во двор и облегченно выдохнул:

– фу-у! Стоит на месте мой верный козлик… Дремлет.

В нашем школьном дворе уже два года дремлет (точнее – дрыхнет) этот «верный козлик» – камуфляжный «уазик» директора. Его подарили Семену Михайловичу сослуживцы, когда провожали в отставку. Полковник свою машину любит, но никуда на ней не ездит. Она стоит у нас во дворе как памятник боевому прошлому бравого полковника. И номер этого «козлика» так намозолил всем глаза, что Алешка совершенно машинально записал его в своей «шпаргалке». А может, и не машинально. И не случайно.

Семен Михалыч тяжело опустился в кресло. И грустно спросил:

– Оболенский, зачем ты это сделал?

– Ошибился, товарищ полковник в отставке.

– Ты «ошибился», Оболенский, потому что плохо усваиваешь знания, которые дает тебе наш педагогический состав.

– Кто много знает, – вздохнул Алешка, – тот плохо спит.

– Откуда ты знаешь? Кто тебе сказал?

– Наш новый охранник. Который впускает и выпускает подозрительных людей.

Директор тяжко вздохнул:

– Иди в класс, Оболенский. Это не подозрительный человек. Это наш человек.

– А зачем он к вам приходил? – тут уж Алешка, не смущаясь, задал главный вопрос. И получил главный ответ:

– Кто много знает, тот плохо спит.

– Кто вам сказал?

– Оболенский. Из третьего «А». Свободен. Кругом!

– Точно, Дим! – Алешка «достал» меня на первой переменке. – Павлик к директору приходил. А зачем, Дим? Мы с тобой пока еще ничего такого не натворили.

Пока еще ничего не натворили… Это мне понравилось. Значит, Алешка из всех последних событий сделал свои «дикие, но симпатичные» выводы и уже готовится к ответным шагам.

Вот фиг ему! Хватит нам острых ощущений.

Но вот зачем все-таки Павлик приходил к директору?..