Читать книгу Детектив, смартфон и шифер - Валерий Гусев - Страница 4

Я много думал об этой странной истории. Но так ни до чего не додумался. Как это все понять? Кто-то крадет ученические работы. Потом они вдруг появляются где-то на берегу Средиземного моря, фактически на выставке картин. Зачем, почему, кому это надо? И что за Чашкин такой? Скорее всего, совпадение. И на кого намекнула Танька? Но почему вдруг Алешка, образно говоря, сразу ткнул пальцем в своего одноклассника? А ведь у Алешки чутье будь здоров! Не хуже, чем у собаки Шерлока Холмса…

Тут я сам себя остановил любимыми мамиными словами. Когда мы делаем что-нибудь ненужное или лишнее, она говорит со спокойной иронией: «Тебе это надо?» Не знаю. А кому тогда? Крышкину? Но все-таки на следующий день я не удержался и спросил Алешку:

– А при чем здесь вообще твой Чашкин?

– А кто ж еще? – Алешка в изумлении распахнул глаза. – Они же художники!

– Кто?

– Чашкины! – Вот с этого места, как говорит папа, поподробнее. – Ты, Дим, ничего толком про них не знаешь. Его родители, Дим, один рисует, а другая продает.

Толково объяснил!

Но, в общем, я немного разобрался. Папа Чашкин когда-то был художником. Но потом это дело бросил. Наверное, таланта было маловато. Тогда он со своей женой создал какую-то частную фирму под названием «Галерейка». Правда, Алешка назвал ее «Галантерейкой». Там выставлялись на продажу всякие картины, которые где-то добывал папа Чашкин. Интересное совпадение. Только при чем здесь Средиземное море? И кому там, в этой Европе, понадобились ученические картины?

– Леш, а Толстого Мальчика как зовут?

– Лева. Лева-рева. – Тут он на секунду задумался. В глазах его сверкнули искорки. И он тут же ляпнул: – Дим, все ясно. Этот Чашкин-папа ворует в училище картины и продает на берегу моря под своим именем.

Алешка схватил распечатки:

– Дим, но здесь ведь написано Л. Чашкин.

– А как Левиного папашу зовут? – спросил я.

– А я знаю? – И не успел я схватить его за руку, как он снял телефонную трубку: – Левка, как твоего папеньку зовут?

– А тебе зачем?

Лешка глазом не моргнул:

– Я ему хочу поздравление прислать с Днем художника. – И зачем-то добавил: – И российского балета. – Положил трубку. – Дим, его зовут Тигран. Вот семейка, хищная такая. А мама у них, наверное, Багира. Ты чего-нибудь понял?

Понял. Понял, что автор этих картин Лев Чашкин. Который рисует, как корова на заборе…

Лешка задумался. Я люблю, когда он задумывается. Тогда наступает тишина. А потом догадка. Но это случилось не скоро…

Как-то раз, когда Танька задержалась в своем лицее, а мы вчетвером пили чай на кухне, Алешка вдруг ни с того ни с сего спросил:

– Пап, а ты, случайно, сегодня после ужина в свою средиземную Европу не собираешься?

– Да как-то не думал. – Папа даже немного растерялся. – А тебе зачем?

– Это не мне, пап.

– Крышкину? – с интересом спросила мама.

– Более-менее. – И Алешка вдруг переключился на маму и льстиво запел: – Мам, а правда наша Танька молодец? И умывается часто, как кошка, и учится хорошо.

Мама подвох почуяла, но где он кроется, не разобралась и потому осторожно согласилась:

– И посуду вместо тебя моет, и уроки твои делает. А что?

Алешка озабоченно вздохнул:

– Надо ей все-таки помогать. Девочка из деревни приехала, растерялась, ей грустно, родители далеко…

– Ну и помогай. Кто тебе не дает?

– Все я да я. А надо всем вместе, по-семейному. Чтобы бедная девочка не чувствовала себя одинокой. Чтобы чувствовала себя в дружном семейном коллективе, где ее всегда поддержат…

– Пошел черт по бочкам, – прервала его мама и стала собирать со стола посуду. – Говори прямо: что ты придумал?

– Да, – попросил и папа, – какая тебе в голову мысль вскочила? Только не ври.

– Более-менее не буду. – Я восхитился, как мастерски провел Алешка подготовку и как ловко привлек на свою сторону маму, которая обожала Таньку. – У Таньки скоро контрольная, ужас какая строгая. И ей нужно обязательно посмотреть раньшие работы ихних учеников. И она их рассмотрела на этих фотках, где папа болтает со своим инспектором…

– Мы не болтали, – обиделся папа, – мы работали. Так что нужно-то?

– А! Ерунда! – Алешка помахал (рукой). – Нужно смотаться в эту галдарею и сфоткать там нормально картинки.

– Всего-то! – Папа встал.

– Ты куда? – спросила мама.

– В Европу, – спокойно ответил папа. – Картинки сфоткаю и к ужину вернусь.

– Мне интересно, – мама с подозрением взглянула на Алешку, – почему Танечка сама папу не попросила?

– Стесняется, – сказал Алешка. – Вы ей ничего не говорите, а то она огорчится.

– И избу на скаку не остановит, – поддакнул я, оценив этот его ловкий ход.

Признаюсь честно, что немного понял из его коварных замыслов. Кроме одного: он что-то почуял. И теперь пойдет по следу. И нас всех тоже погонит. Хорошо еще, если в Европу, а не в Австралию. Хотя он, к счастью, не знает, где она находится. Да, пожалуй, и Европу довольно смутно себе представляет: то ли большой город, то ли маленькая страна.

– Ладно, – сказал папа, – мне пора. А то к ужину не успею. – И он ушел в свой кабинет.

Мы с Алешкой сразу же сообразили, в чем тут дело, и настроили свои «прослушки».

Особой ловкости для этой операции нам не потребовалось, потому что папа даже не прикрыл за собой дверь. Но и особой ясности мы не получили. Поняли, что папа говорил по телефону со своим коллегой Смоллом на английском языке, и уловили только несколько понятных нам слов: «Джонни, фото, пикчез, гэлери, квикли, бай».

– С приехалом, – поздравил Алешка, когда папа вернулся на кухню. – Как там, в Европе?

– В Европе мой коллега Смолл, он там еще ведет подчистку нашего общего дела и любезно согласился помочь юной Татьяне.

– Во прыткая, – восхитился Алешка, – даже в Европе уже ее знают.

– Я очень удачно позвонил, – сказал папа. – Смолл как раз находился в галерее. К ужину он перешлет мне снимки. Его почему-то тоже заинтересовали эти работы.

Алешке это не очень понравилось, он не любит, когда вмешиваются в его дела. Предпочитает, чтобы слава доставалась ему одному. Алешка не готов ее делить даже со Скотленд-Ярдом. Он уже было с возмущением распахнул рот, но тут пришла Танька, и обстановка на кухне разрядилась. Тем более что она принесла большой букет кленовых листьев для нашей мамы.

– Мы сегодня всей группой выходили в парк на этюды, – объяснила Танька. – А потом оформляли букеты для эскизов.

И она подробно рассказала о том, как выбирала веточки, разглаживала листья утюгом и приклеивала их, как формировала букет. Мама при этом ласково поглядывала на Таньку и гордо поглядывала на нас. Словно она сама сотворила такое чудо.

– Цветоносица, – с усмешкой сказал Алешка.

Но надо сказать, что букет в самом деле получился красивым. Он напоминал раннюю теплую и солнечную осень. А тончайшие ниточки застывшего клея выглядели как настоящие паутинки. И в них изредка вспыхивали солнечные искорки. Даже Алешка одобрил:

– Реально получилось. – И добавил недоуменно: – Только зачем? У нас ведь пылесос есть. – И тут же пригнул голову, избегая маминого подзатыльника.

Мама достала свою любимую вазу, отнесла в комнату и поставила букет на телевизор:

– Какая прелесть!

– Можно еще такую штуку из березовых веток сделать, – сказал Алешка Таньке. – Для бани. – И тут же, заслышав мамины шаги, сладко запел: – Ты, наверное, проголодалась, Танечка? Даже похудела опять.

Тут вошла мама и тоже ласково пропела:

– Ты, наверное, проголодалась, Танечка? Даже похудела… И что вы ржете, как жеребята? Брысь отсюда! Дайте Танечке покушать. Я буду ее кормить.

– А мы посмотрим, ладно? – спросил Алешка. – Интересно же, как художницы едят.

– В другой раз, – отрезала мама, а Танька пошла мыть руки.

Тут вошел папа и протянул Алешке несколько распечаток:

– Держи. Это тебе от инспектора Лестрейда. Сюрприз для Тани. Когда будешь дарить?

– На день рождения.

– А когда у нее день рождения? – спросила мама.

– В этом году, – ответил Алешка. – В третьем полугодии.

– Исчерпывающая информация, – усмехнулся папа. – А в каком хоть месяце?

– Весной. Или в четверг, точно не помню. – Он аккуратно сложил листки и отнес в комнату.

После ужина мы втроем стали рассматривать распечатки. Инспектор Скотленд-Ярда оказался очень добросовестным сыщиком. Кроме мальчика и девушки он прислал еще четыре снимка – четыре природных пейзажа разных времен года.

Мы переглянулись.

– Реально какая-то пакость, – выразил Алешка наше общее мнение.

А Танька сказала:

– Завтра приходите в лицей. К трем часам. Скучно не будет.

Но сказала она это вовсе не весело…

Танькин лицей находится в старинном здании с колоннами и высокими окнами. Наверное, только что кончились занятия – из распахнутых дверей, как пчелы из улья, разлетались по своим делам будущие знаменитые художники. Они все бурно жужжали и щебетали, гул стоял, как на пасеке. Все были кто с мольбертами на плече, кто с большими картонными папками или с тубусами – такие трубки, в которых нормальные студенты носят свернутые в рулон чертежи.

– Сразу видно, – со знанием дела заметил Алешка, – что не музыкальная школа.

– Это как? – не сразу понял я.

– Ну, Дим, музыканты что с собой таскают? Скрипки, гармошки, всякие свирели, рояли с пианинами.

– Арфы, – добавил я, тоже со знанием дела.

В дверях появилась Танька и помахала нам (рукой).

Мы вошли внутрь. Вестибюль был тоже весь в колоннах и с гладким каменным полом, в котором за всякие века вытерлись дорожки к гардеробу, лестнице и туалету. И везде во весь рост стояли статуи, изображающие древнегреческих богов и героев. Я даже кое-кого узнал. Алешка, кстати сказать, тоже:

– Вон ту насупившуюся тетку, Дим, я сразу опознал. У нее особая примета – никаких рук, ни правых, ни левых.

Танька усмехнулась и подвела нас к высоченной, до потолка, двери между колонн с завитушками наверху. Распахнула ее и сказала:

– Этот зал называется «Наша гордость».

– И чем вы тут гордитесь? – ехидно спросил Алешка.

– Сейчас узнаешь, заходите. Ты распечатки не забыл?

– Более-менее, – буркнул Алешка.

Зал был большой. И все его стены, даже простенки меж окон, были увешаны всякими живописными работами и творениями. Тут тебе и пейзажи, и натюрморты, и портреты, и эскизы. И даже знакомая нам тетка с особыми приметами. В общем, что-то вроде выставки.

А у дальней стены за маленьким столиком сидел незнакомый молодой человек неизвестной наружности. Он листал большой и толстый альбом и что-то записывал в блокнот. Потом поднял голову и взглянул на нас. Блеснули внимательные глаза художника, в которых по порядку сменились разные чувства: удивление, узнавание и удовольствие. И тут же я подумал, что этот неизвестный человек мне все-таки известен.

– Вот, – сказала Танька, когда мы осмотрелись, – каждый Новый год, тридцать первого декабря… Лешка, не перебивай, ты не угадал… Каждый Новый год в этом зале вывешиваются лучшие работы наших учащихся, всех классов. Чтобы на них смотрели, гордились и учились. Это понятно?

– Более-менее, – сказал Алешка. – А мы тут при чем?

– Вы всегда при чем, – отрезала Танька. Поступив в лицей, она не очень изменилась, только стала еще более решительной и строгой. – Сейчас вам Костя все объяснит.

Молодой паренек отложил альбом в сторону и, улыбаясь, подошел к нам.

– Здрасьте! – ахнул Алешка. – Давно не виделись!

И я тоже сразу узнал этого студента Костю Истомина. Мы с ним познакомились позапрошлым летом в одном маленьком музее. Там он проходил летнюю практику – рисовал копии картин великих художников, чтобы постичь их мастерство. А в этом музее произошла очень хитрая кража картин, и наш великий сыщик Алешка сначала заподозрил Истомина. Но потом все выяснилось, и мы стали друзьями[2].

– Привет, Шерлоки Холмсы! – весело ска-зал он.

– Дети Шерлока Холмса, – значительно уточнил Алешка. – Более-менее.

– Извини, Алексей, подзабыл немного – давно не виделись. Но ты не очень изменился – такой же ершистый. А вот Дима повзрослел.

– Постарел, скорее, – опять солидно уточнил Алешка, – это только молодежь взрослеет.

– Похихикали? – прервала их Танька. – Давайте-ка к делу, у меня семинар через полчаса.

– Ну, и что за дело? – спросил Истомин.

Алешка достал из рюкзака вложенные в прозрачные файлы распечатки и спросил тоном следователя:

– Вам знакомы эти изображения?

Истомин коротко взглянул:

– Конечно. Вот эти два портрета в рост – работы Вани Зайцева, а вот эта серия – «Времена года» Коли Павлова. Очень способные ребята. Они в прошлом году наш лицей закончили. Сейчас уже в Суриковское поступили.

– А вы повнимательней посмотрите, гражданин Истомин, – напористо посоветовал Алешка. Не позавидовал бы я попавшему к нему на допрос. И когда нахватался-то?

Но Истомин правильно его понял. Он уже внимательнее рассмотрел рисунки и вдруг с возмущением сказал:

– Бред какой-то!

– А поточнее нельзя? – попросила Танька.

Истомин взял два рисунка Зайцева и пов-торил:

– Бред! Во-первых, оригиналы называются «Мальчик на скейте» и «Биатлонистка». А здесь чушь какая-то: «Молодость» и «Юность». Дальше – автор Зайцев, а здесь написано «Неизв. худ. 11 л.».

– «Одиннадцать лэ»! – восхитился Алешка. – Этот «неизвхуд» одиннадцать лет картинку рисовал? Реально упорный.

Истомин криво усмехнулся – не до смеха ему было.

– «Одиннадцать лэ» – это возраст «неизвхуда». – Он взял очередные листы, по одному рассмотрел. – Тот же «неизвхуд» одиннадцати лет, а вовсе не Ник. Павлов. И названия другие. У Коли было просто – «Весна», «Лето», «Осень»…

– «Зима», – добавил Алешка.

– Ты догадлив. А тут – «Зимний полдень», «Осенний вечер», «Летнее утро», «Весенний рассвет».

– Поэтично, – сказал Алешка. – Особенно вечерний полдень.

– Неэтично, – сказала Танька.

– Воровство, – припечатал Истомин.

– А зачем? – спросил я. – Какой смысл красть эти, далеко не мировые шедевры?

– Ага, – согласился Алешка, – да еще вывешивать их в какой-то галере?

– Галерее, – поправила его Танька. – Но, может, это копии? Какой-нибудь пацан их сделал, а его любящая мамочка на стенку приколола, нет?

– Ты права, – согласился Истомин, – сначала надо убедиться, что оригиналы никуда не делись и находятся на своих местах.

– Более-менее, – засомневался Алешка.

Оказалось, что эта ихняя гордость, отвисев положенное время, отправляется на хранение, вроде как в музейный запасник. И там эти работы хранятся сколько-то лет.

– Пошли, – сказал Истомин, – проверим. Это на втором этаже.

Он повел нас в глубь комнаты, где находилась сводчатая дверь, а за ней настоящая винтовая лестница с железными ступенями. Алешка с удовольствием загрохотал по ним кроссовками.

На втором этаже тоже было здорово – привычно низкие потолки, полукруглые окна возле самого пола и какие-то стойки длинными рядами. И в этих рядах, как белье на прищепках, висели всяческие картины под бумажными чехлами.

– Филипыч! – позвал Истомин.

Послышались откуда-то семенящие шаги – и появился невысокий старичок в каком-то странном кителе и в штанах с генеральскими лампасами.

– Тебе чего, Кистинтин? – спросил он, шамкая.

– Да вот гости у меня. Хочу показать им наше хранилище. И наши лучшие работы.

– Покажи, покажи, пусть учатся.

– Где у тебя Зайцев и Павлов? Под какими номерами?

– Будет сделано. – Филипыч исчез и появился с двумя тетрадками. – Вот тут они. На букву «Зю» и «Пы». Гляди сам. А у меня дела – чай стынет и бутерброд сохнет.

Истомин взял тетради, подошел к стойке, на которой была наклеена большая буква «З».

– Так… «Мальчик на скейте»… – Истомин полистал тетрадь. – Вот, номер семь. «Биатлонистка» номер одиннадцать. – Он прошел вдоль стойки, остановился, пошуршал бумагами и озадаченно присвистнул: – Нет в наличии ни мальчика, ни девушки.

– Сперли? – выдохнул Алешка.

– Похитили, – поправила его Танька.

– Или потеряли. Костя, а «Времена года»?

– На букву «Пы», – подсказал Алешка.

Четырех работ Павлова тоже на «вешалках» не оказалось.

– Филипыч! – позвал огорченный Истомин.

– Тута я.

– Кто сюда сейчас ходит? И что выносит?

– А никто. Висят себе картинки и висят. Я режим охраны соблюдаю.

– Ну, все-таки припомни.

– Да никого я сюда просто так не пущаю. Окромя педагогов и деканов. А чего случилось-то?