Читать книгу История сердца. Любовная проза - Валерий Хатюшин - Страница 2

Рассказ

В школе был объявлен новогодний вечер для старшеклассников. Ученики, как и положено, пригласили на него своих преподавателей. Людмила Михайловна, учительница литературы, тоже получила приглашение. Это была женщина лет двадцати шести, стройная, легкая, гордо и независимо держащая себя в любых обстоятельствах. Постоянная строгость и неизменная серьезность Людмилы Михайловны, а также подчеркнутая простота и неброскость ее туалета, вызывали нескрываемое уважение к ней всех ее учеников. Она была равнодушна к подобным развлечениям, однако, немного поколебавшись, пришла.

Алексей Дольский в своем десятом классе считался одним из тех одиноких мечтателей, странность которых принимается всеми спокойно и без насмешек, и у которых редко бывают близкие друзья.

С первых же минут вечера весь сияющий, в веселом расположении духа, Алексей ни на шаг не отступал от Людмилы Михайловны. Он уже несколько раз приглашал ее на танец, вызывая тем самым недоуменные взгляды многих преподавателей. Он был тайно влюблен в учительницу литературы.

Людмила Михайловна еще раньше замечала, что Дольский как-то очень странно не равнодушен к ней. Об этом уже кое-где ходили слухи. На ее уроках он сидел всегда как завороженный и отвечал по ее предмету более чем хорошо. И все же она решила сделать Алексею замечание.

– Дольский, по-моему вы позволяете себе лишнее, ведь вы не с девочкой танцуете, – сказала она шепотом.

Алексей, не переставая улыбаться, немного отстранился и проговорил смущенно:

– Простите… Я замечтался… Но если вам неприятно, я больше не подойду…

– Да нет. Только я не хочу, чтобы на нас все смотрели исподлобья. Вы понимаете?

– Понимаю. Но сегодня у всех такое веселое настроение, все смеются, все словно забыли свои годы… И я очень прошу вас, Людмила Михайловна, не называйте меня сегодня по фамилии, а?

Учительница вопросительно посмотрела ему в глаза. Ее всегда бледные щеки вдруг покрыл розовый румянец, а маленькие пухлые губы приняли недоуменное выражение.

– Хорошо, Алексей, но к чему все это?

– Забудьте сегодня о том, что я ваш ученик, – с улыбкой сказал он.

– У меня не получится, – грустно ответила она. – Вы… ты напрасно решил провести вечер со мной. Только зря время потеряешь. Не останется ни радости, ни впечатления… Посмотри, сколько кругом таких юных и прекрасных девушек. И многие будут рады твоему вниманию.

– Не знаю… – задумчиво произнес Алексей. – Мне никого не нужно… Неужели вы даже на один вечер не хотите забыть свои заботы? Или, может, у вас неприятности?

Танец закончился. Алексей проводил свою партнершу к ее столику, где, рассматривая молодежь оценивающими взглядами и лишь изредка обмениваясь кое-какими репликами, сидели две пожилые преподавательницы. Но только он отошел к стене, как невысокий лысеющий мужчина, игравший роль массовика-затейника, без которого не обходились подобные школьные вечера, вышел в центр зала и объявил белый танец.

Ребята, скрывая нетерпеливое волнение, вызывающе переглядывались, а девушки робко, по одной, стесняясь всеобщего внимания, начали приглашать таких довольных собою ребят.

Алексей пристально, не отрываясь, смотрел на бледное, отвлеченное лицо любимой учительницы. Вернее, он видел половину ее лица. Она сидела за столиком боком к нему, размешивая в чашке кофе. Алексей смотрел на ее задумчивое лицо и мучительно ждал, что вот-вот она взглянет в его сторону, хотя совершенно не верил, что она сама сможет пригласить его на танец.

Одна из сидящих рядом учительниц наклонилась к Людмиле Михайловне и шепнула ей что-то на ухо. Людмила Михайловна резко повернулась в сторону Алексея. Их взгляды мгновенно сошлись. Он чувствовал, что нужно выдержать этот острый взгляд ее больших черных глаз. Но тут ее глаза потупились, она покраснела, затем медленно встала из-за стола, тихо извинилась и направилась к выходу из зала.

Алексей дождался, пока она скроется за дверью, потом, не спеша обходя столики, вышел в коридор. Там было пусто. Однако он ясно услышал удаляющийся быстрый стук ее каблуков. Затем стук смолк. Алексей сбежал с четвертого на третий этаж и увидел, как закрывается дверь одного из классов. Он осторожно подошел к этой двери, хотел было постучаться, как вдруг до его слуха дошло короткое нервное всхлипывание, перераставшее в тихий женский плач. Алексей распахнул дверь. В классе было темно, и все же в свете, проникшего из коридора, он увидел, что у окна спиной к нему, закрыв лицо руками, стояла она. Плечи ее вздрагивали и в темноте казались еще более узкими и хрупкими. Учительница, опустив руки, повернулась на свет. Ее глаза и щеки блестели от слез.

Алексей закрыл дверь и медленно подошел к ней.

– Зачем ты пришел? Уйди сейчас же! – вскрикнула она.

– Не гоните меня… – тихо сказал он.

Она вынула из рукава носовой платок и стала прикладывать его к лицу.

– Людмила Михайловна, будьте со мной откровенны, почему вы плачете?

– Да так, нервы… – уже спокойно произнесла она. – Но зачем ты здесь? Там праздник, а ты здесь…

– Я люблю вас.

Она испуганно посмотрела на него. Потом ласково провела ладонью по его волосам и сказала:

– Милый Алеша, я всегда считала тебя хорошим мальчиком, прилежным учеником и ничего больше я не могла в тебе видеть. Ты подумай, что ты говоришь… Как это могло случиться? Разве ты сказал правду?

– Да.

Людмила Михайловна стояла пораженная, не зная что сказать. Во тьме ее бледное лицо было удивительно красивым и молодым. Она притянула к себе его голову и тихо поцеловала в лоб.

– Всё. Иди, – прошептала она и отвернулась к окну.

Алексей некоторое время стоял молча с опущенной головой, не способный пошевелиться, словно все произошедшее минуту назад случилось в сладком сне и от малейшего движения сон этот может прерваться. Наконец молчание стало тягостным, и он, будто очнувшись, вплотную приблизился к учительнице, не решаясь прикоснуться к ней.

– Людмила Михайловна, – негромко произнес он, – теперь я уже не смогу жить спокойно.

– Алеша, ну подумай, чего ты хочешь от меня?

– Я вас люблю, слышите, люблю и все. Вы, наверное, в душе смеетесь надо мной, но только не говорите, что некрасиво и пошло в семнадцать лет любить женщину, которая гораздо старше тебя…

Людмила Михайловна ничего не ответила своему ученику. Она подошла к первой парте, села и уронила голову на руки. Алексей остался у окна, чувствуя прилив тяжелого стыда за себя и за эту женщину, которую он, быть может, так ненужно и глупо обидел. Но она встала, пригладила ладонью волосы и сказала с грустной улыбкой, как бы извиняясь:

– Не обращай на меня внимания, Алеша… Давай уйдем отсюда. Я тебе кое-что расскажу.

Они оделись и вышли на улицу. Стояла звездная тихая предновогодняя ночь. Но город не спал. Шумные компании гуляли по украшенным разноцветными огнями улицам. Людмила Михайловна взяла Алексея под руку. Сначала они шли молча. Потом ее лицо просветлело, она развеселилась и заговорила:

– Какая хорошая ночь! А ты знаешь, ночью я становлюсь совершенно иным человеком. Меня тянет говорить и говорить… Хочешь я расскажу тебе маленькую историю? За твою искренность я отплачу тебе тем же.

Я училась еще в техникуме. В летние каникулы я ездила к тетке в деревню. И вот там повстречала человека, за которым даже теперь, через столько лет, я готова пойти хоть на край света. Если бы он только позвал… Я бы бросила всё: и работу, и дом, и покой. Но… ничего этого не будет, потому что он меня никогда не позовет…

Однажды – какое это было чудесное время! – он признался мне в любви, а я, восемнадцатилетняя девчонка, возгордилась, хотела показать свой характер, чуть ли не отвергла его. Нет, в душе я носила огромную радость, а внешне старалась подразнить, помучить, поиграть на его первых и настоящих чувствах. Больше он не говорил мне ни слова о любви. Я же верила, что он скрывал ее в себе и еще больше гордилась.

Каждый вечер мы выходили на проселочную дорогу и гуляли допоздна. Лето приближалось к концу. Ночи становились прохладными и очень звездными. Мы подолгу сидели на крыльце; у меня мерзли пальцы, а он их согревал в своих руках… И так продолжалось до самой осени.

Он увлекался немного Маяковским, а я в то время была без ума от Есенина, стихов которого он почти не знал. И вот, когда он дышал на мои холодные пальцы, я читала ему:

Или это:

Да, он был первым и последним, кто в единственный раз меня поцеловал и сказал «люблю». Затем мы расстались. И лишь в разлуке, наедине с собой, я поняла, как мне не хватает его, только его. Он писал мне письма, а в них свои первые стихи. И они мне так нравились и так были дороги, как будто их я сочиняла сама. В них сквозила есенинская грусть…

Но постепенно он стал забывать меня. Впрочем, письма еще приходили. И что самое удивительное, в разлуке я все больше и больше чувствовала, что люблю его так, как любят в жизни только раз и только одного человека. Его глаза… Печальные, темно-серые глаза. Я видела их всюду, лишь стоило задуматься о нем. Я словно жила под постоянным наблюдением этих проникновенных глаз. Так он смотрел на меня, когда хотел и не решался сказать о своей любви.

Больше мы не виделись. Но я ждала, я надеялась встретиться с ним и сама себе в душе поклялась быть верной ему, сколько бы мне ни пришлось ждать. Так длилось несколько лет. И вдруг – получила письмо… Теперь я редко думаю о том письме, но до сих пор не могу читать его спокойно. А тогда… тогда мне не хотелось больше жить. Ведь в своих письмах к нему я прямо писала, что мне в жизни нужен лишь он один, что люблю его, и просила повторить еще раз то, что он сказал однажды… А ответом на все мои просьбы явилось последнее его письмо, где он обрывал все, что связывало нас, где говорил о бессмысленности наших отношений, которые называл непонятными, и не скрывал, что они ему в чем-то даже мешают. Но особенно больно было оттого, что слова, произнесенные им когда-то, он называл ошибкой молодости, а свои прежние чувства – увлечением от одиночества и просил за них прощения.

Сколько я переплакала – подушка к утру не просыхала. Ночи стали бессонными. Они словно сдавливали меня тягостным ощущением пустоты, одиночества и горькой обиды из-за сознания своей ненужности дорогому мне человеку. Переписка прекратилась. Я стала учителем литературы. Я поняла, что между нами давно все кончено, что никакого чуда случится не может. Но клятва верности, данная мною себе, как-то невольно жила во мне, независимо от всего. Она жива и сейчас, но уже перешла в верность себе самой…

Людмила Михайловна смолкла. Алексей мельком взглянул на ее отвлеченное, отдалившееся лицо и подумал о том, что она не просто вспоминала эту историю для него, а будто бы вслух исповедовалась и перед ним и перед собой, оглядывалась на прошлое, чтобы проститься с тем, что постоянно связывало и томило ее до сих пор.

Снег блестел у них под ногами. Морозный воздух разрумянил их лица, а ресницы и брови покрылись инеем. Город постепенно затихал, погружаясь в сон. Незаметно они добрались до ее дома.

– Вот видишь, я тебе все и рассказала, – они остановились. – Спасибо тебе за этот вечер, Алеша. – Людмила Михайловна, не снимая варежки, погладила его по руке в кожаной перчатке. – А теперь давай договоримся больше никогда не возвращаться к этой теме. Хорошо?

Алексей повернулся к ней лицом и, помолчав, сказал:

– А как же мне быть?

– Пройдет, все пройдет, – ласково на него взглянув, ответила она. – Ты закончишь школу, отслужишь армию, потом женишься, и я приду к тебе на свадьбу. Обещаю.

Алексей печальными глазами посмотрел на ее прекрасное порозовевшее лицо, смахнул иней с ее пушистой заиндевевшей шапки, вздохнул и согласно кивнул.

– Ну вот и чудно, – Людмила Михайловна положила ему руки на плечи, приподнялась на цыпочках и поцеловала его в щеку. – С наступающим праздником тебя, Алеша. А на каникулы – задание. Выучи наизусть есенинское стихотворение «Собаке Качалова». Потом, на уроке, спрошу. Всё, беги домой.

Она опустила глаза, быстрым шагом отошла к своему подъезду и скрылась за дверью.