Читать книгу Океан в изгибах ракушки или Синяя рыба - Валерий Игоревич Саморай - Страница 1

Пролог

Надвигается буря. Ни небо, ни земля ещё не слышат её. Но что-то внутри меня – слышит. Эта буря заберёт меня. Ливнем своим она заполнит мои вены и артерии, громом своим она будет отдаваться в сердце моём, молнии её ослепят меня, сокрыв мир, где я жила, и выпустив наружу мир, что прежде жил во мне. Я стану другой и никогда уже не смогу вернуться. В том виноват ветер, что каждую ночь пел мне песни о свободе. В том виновато солнце, что уходит за горизонт и манит меня за собой. В том виновата земля, что вцепилась в меня мёртвой хваткой и не даёт от себя оторваться и улететь. В том виновато время, что держит меня заложницей в темнице своей повседневности. В том виновата та, кто смотрит на меня из глубины, когда я наклоняюсь над водой – такая же, как и я, быть может, даже с общею судьбой. И пусть она улыбается в ответ, но в отражении том читается тоска по мне – как по единственной, кто может спасти её от веками прожитого одиночества. А, может, это просто я тоскую по ней?

Глава 1. Проклятье.

Город был объят огнём. И земля, и воздух, и деревья, если их так можно было назвать – всё тонуло в обжигающем мареве. Даже здания по своей форме напоминали языки пламени: их стены, постоянно находясь в движении, исполняли ритуальный танец. Все механизмы города были пущены в ход, и город жил: одно здание, словно хвост скорпиона, извивалось в такт пляски огня; другое взрывалось и разлеталось на части, будто это было не строение вовсе, а большая осколочная граната. Оно распадалось на мелкие элементы – на своеобразные модули, из которых, как из детского конструктора, состояли все окружающие дома. Эти отброшенные элементы незамедлительно подхватывались другими строениями, включающими в свои тела новую материю, и тут же отторгались прочь, чтобы быть сожранным следующими. Так этот город, находящийся в вечном движении, срастающийся и распадающийся, способный создать вмиг новый дом или стереть целый квартал, был абсолютно пуст: ни одного человека, ни одного животного вокруг не было. На голых улицах стоял одинокий юноша по имени Пар, а перед ним простиралась широкая магистраль. В конце неё возвышалась серая стена титанических размеров – она занимала полнеба и являлась единственным неподвижным строением в этом городе. Юноша шёл к ней, потому что ему казалось, что там, вдалеке, всё-таки есть какое-то движение – внутри стены. Это могла быть не более чем иллюзия, созданная рябью раскаленного воздуха, но она была единственной надеждой для человека, который оказался в неведомом ему доселе месте? Пар шёл к ней. А город тем временем продолжал ежесекундно менять свои формы, перебрасывая над головой заблудшего гостя свои детали. Было ощущение, что вот-вот какой-то модуль или целое здание сорвётся со своего места и раздавит юношу. Но сама магистраль продолжала быть пустой, зазывая Пара в свои дали – ни дома, ни огонь не трогали раскаленную солнцем асфальтовую ленту.

Подойдя к стене, Пар ужаснулся: вся она была сделана из серых человеческих тел, чья кожа напоминала высохшие шершавые волокна папируса или наждачной бумаги. Лишённые сна и спокойствия, миллионы измученных глаз смотрели на единственного свободного человека в этом городе. Они тянули к нему руки, молили о спасении, просили подать им хоть каплю воды. Но воды не было. Был лишь страх – страх перед этой бесконечно высокой стеной, сооружённой из плотно сжатых бесцветных и обугленных тел то ли людей, то ли живых мертвецов. Ни справа, ни слева не было никакой надежды дойти до конца. Тогда Пар полез наверх. Цепляясь за сухие руки, которые тут же подхватывали его и тянули всё выше и выше, юноша наблюдал, как бездушные глаза проклятых пожирают его. И среди этих глаз, среди тысячи подобий человеческих лиц он на подсознании искал своего брата и сестру, которых он потерял несколько лет назад.

Казалось, что прошло уже несколько вечностей, пока он пытался покорить вершину. Он посмотрел вниз, но там не было видно ни земли, ни облаков. Раскалённый воздух делал человеческие лица похожими на чудовищ. Голова юноши закружилась, ноги подкосились, а руки ослабли. Если бы ни держащая его стена, летел бы он с бешеной высоты в пасть к самому Доуму десятки лет. Пар собрался с силами и снова начал покорять живую стену. И вот уже показался конец. Перевалившись через груду обезвоженных тел, Пар встал на трясущиеся от напряжения и страха ноги, и взору его предстала ужасающая картина: толпа людей шла шеренгой по внутренней грани стены и опускалась на колени. После этого изо рта и из глаз их фонтаном выливалась вода, заполняющая огромный бассейн по другую сторону живой стены. Когда тела этих людей истощались, теряли свою свежесть и серели, мученики подыскивали более удобное место среди груды себе подобных, плотно ложились в выбранные ими ниши и гасли, угнетая понятия «воля» и «свобода» в своей душе, а на их место приходила новая толпа. Пар посмотрел вверх и увидел перед собою две звезды, как будто два больших глаза демона-тирана наблюдали за кровожадным ритуалом. Юноша подошёл к краю стены, ступая по обнажённым истощённым спинам и лицам людей. Он расставил руки в стороны, сорвался с места и упал – упал в чистый прозрачный бассейн, созданный специально для него болью и страданием миллионов измученных рабов. Несколько мгновений оставалось до поверхности воды, готовой поглотить и растворить в себе его тело и…

Пар проснулся в холодном поту. Вся его одежда была мокрая. Мимо за окнами с большой скоростью проносились деревья, в ветвях своих хранившие шум городов и посёлков, пока те дремлют под покровом ночи.

Юноша сидел на кровати в купе пассажирского состава, который вёз его обратно в деревню. Только что привидевшийся кошмар всё ещё не отпускал от себя, вырисовывая в силуэтах окружающих вещей выступающие из полумрака страшные образы.

Пар протёр рукой взмокшую шею. Частички ворса и пыли, прилипшие к телу, остались на потных пальцах. Юноша встал, стараясь не будить соседей, и прошёл по коридору в уборную. Тряска вагона и стуки колёс паровоза, прорезающих ночную тишину, словно пытались вернуть юношу в только что отступивший кошмар, но уже новый – тёмный и куда более страшный. Чтобы отделаться от навязчивого чувства нереальности, Пар плеснул в лицо воды из-под крана. Она была ледяная. Это пробуждало, но одновременно и пугало. Сны в такие моменты отступали и забывались, оставляя за собой лишь грубые расплывчатые формы. Нынешнее же видение до сих пор стояло перед глазами во всех деталях.

Нужно было отпустить его, оставить в прошлом, в складках старых пассажирских простынях и перьевых подушках. Пар поймал себя на том, что он находится всё ещё там, на той стороне реальности, что глаза его смотрят вперёд, но ничего не видят. Он сменил фокус. Перед ним предстало его собственное отражение в покрывшемся ржавчиной зеркале. Большие впалые глаза с синяками от бессонницы дополнялись худыми чертами лица. Его орлиный нос выступал над острыми скулами, словно высокий обелиск, поставленный в высушенной солнцем пустыне потрескавшихся губ и грубой кожи. Семь лет назад всё было иначе. Его лицо было круглее и розовее, а в глазах горел огонь любопытства и желания окунуться в мир неизведанного, раскрыть самые глубинные тайны. Именно таким он покидал отчий дом, отправляясь на учёбу в один из самых престижных университетов мира. Но вскоре после поступления от родителей пришло письмо. В нём они рассказывали, что его младших брата и сестру похитили. А вместе с ними и большую часть детей со всего посёлка.

В тот же день, когда он получил это письмо, нужно было отправиться домой и поддержать стариков. Но денег на обратный билет не было, а попутной телегой добираться было долго и небезопасно. К тому же впереди предстояли экзамены. Первые экзамены, на которых можно было показать преподавателям чего ты стоишь. И Пар хотел им показать, показать себя, свои таланты. Много позже он жалел, что параллельно не проводились и экзамены для учителей, которым тоже не мешало бы показать, чего на самом деле стоят они.

Пар ехал в университет, чтобы открыть двери к бесконечному количеству вопросов, скопившихся в его голове. Но вместо ответов юноше предлагали только всё новые и новые вопросы, парадоксы и противоречия. Вместо того чтобы искать истину, профессора сооружали сумасшедшие теории о том, что истина непостижима. А на место этой истины они воздвигали сотни гипотез, которые нелепо объясняли некоторые из созданных ими же самими картин мира. Каждый из этих учителей считал своим долгом поставить перед миром ещё одну проблему, на которую нет ответа… и не будет. Потому что все эти годы они учили студентов не решать проблемы, а только находить их.

Юноше хотелось большего – он мечтал о таких знаниях, которыми обладали Великие Мастера Древности, если, конечно, то, что говорится о них в легендах – правда.

Пар уже не первый год ощущал, что весь мир живёт на руинах погибшей цивилизации. Люди в своих творениях изобрели множество машин и механизмов, делали великие открытия и свершения, а потом похоронили их, присыпав пеплом войны. Некогда высокоразвитые народы скатились чуть ли не к средневековью, позабыв те знания, которые передали им предки. Виной всему, как говорят учебники – война. Затяжная хладнокровная война, унесшая жизни многих светлых умов, стершая с лица земли высокие города и предавшая забвению невероятные знания, ныне утерянные навсегда. Война та была давно, слишком давно, чтобы о ней помнил кто-то из ныне живущих. Многие даже говорят, что и не было никакой войны, что всему виной заговор правительств, попытавшихся предать забвению некогда создавших этот мир богов и заменить его одним. А все удивительные изобретения и открытия – это заслуга единиц, особых личностей, именуемых Великими Мастерами Древности. Но это были лишь мифы. Так или иначе, за долгие века, человечество так и не поднялось до былого величия. Оно словно жило на большой мусорной свалке из некогда хранившихся на полках истории знаний, то и дело, перебирая их, перетасовывая между собой и заглатывая, словно выброшенный прогнивший бутерброд.

Наслаждаясь остатками плодов былых цивилизаций, люди до сих пор используют некоторые машины, но они лишь копируют уже известные схемы, позабыв о принципах работы загадочных механизмов. Одной из таких машин был паровоз, в котором сейчас ехал домой молодой учёный. На нём и на таких, как он, лежала ответственная миссия – возродить былые знания. Но вопреки всему, в институте их учили не находить ответы, а искать лишь всё новые вопросы.

Пар ощутил, как тонкая холодная струя воды потерявшимся насекомым добралась до шрама на его левом предплечье. Парень взглянул на часы. Стрелки медленно ползли навстречу глубокой ночи. Он проспал всего четыре часа. Привыкший к бессоннице организм отказывался возвращаться в тёплую постель. Тишина с той стороны состава звала его.

За окном замаячило море огней. Это была станция. Из окон лился тёплый свет масляных ламп. Пар выглянул в окно и узнал в окружающих строениях соседнюю с его домом деревню. Следующая остановка – его.

Юноша сошёл с поезда. До родной деревни было полтора километра.

Пар шёл домой по утоптанной дорожке и осматривался по сторонам. Неподалёку спало его село в объятьях Карбского моря, убаюканное шёпотом прибрежных волн. Как долго он не видел этого водяного гиганта. Как сильно скучал по нему. Море дышало за него, пело за него, мечтало за него. Каждый раз, как Пар чувствовал себя счастливым, мысленно он приходил сюда, на берег своей деревни, и слушал сказки от морского прилива. Там, в городе, он задыхался, он гонял кислород через свои лёгкие, но тот не обогащал его душу, а наоборот, растворял её в своих грязных улицах и тесных комнатах. А здесь, на склоне у окраины посёлка, дыхание снова возвращалось.

Вдруг в серебристых бликах лунной дороги парень увидел силуэт девушки, купающейся в волнах. В таком часу чтобы кто-то купался в море – это было, по меньшей мере, странно. Опасаясь её спугнуть, Пар подкрался ближе, бесшумно ступая по холодным камням, и спрятался за корягу, выброшенную волнами на берег. Он увидел повернутую к нему спиной морскую нимфу, играющую в океане звёзд.

Всё вокруг неё будто бы менялось: и ветер, и море, и отблески далёких галактик – всё будто бы танцевало вместе с ней, нарушая все возможные законы физики. Море было её частью, а она – дочерью моря. Пар не сомневался: он видел перед собой русалку. Она была не из этого мира, а из таинственного мира морского бога Лаотона. Он не видел её ног, но то, что девушка вытворяла в танце, подчиняя себе стихию, неподвластно было человеку.

Красота изгибов тела прекрасной нимфы околдовала юношу. Он наблюдал за её танцем, как заворожённый, потеряв счёт времени. Не веря увиденному, он надавил на глазницы, прогоняя с поверхности век миражи от бессонницы. Голова его закружилась, дыхание стало громким и частым, предательски заурчал желудок, не получавший еды со вчерашнего вечера. Опасаясь, что его заметят, Пар пригнулся к земле и всмотрелся вдаль. Танцы волн, звёзд и ветра стихли, будто они и, правда, только померещились. Девушка насторожилась, оглянулась и осмотрела берег. Было слишком темно, чтобы разглядеть кого бы то ни было. В нерешительности она ещё постояла так с полминуты, но, заподозрив что-то неладное, нырнула под одеяло тёмной воды и так и пропала.

Юноша ждал её появления до рассвета, надеясь ещё хоть раз увидеть этот загадочный призрак океана. Ожидание его было вызвано не только любопытством: Пар помнил старые легенды: если увидеть лицо русалки, то это к свадьбе и счастливому браку. Но горе ждёт тех, кто увидит русалку со спины. К несчастью, нимфа так и не явилась его взору. Кто бы это ни был, он очень долго мог не дышать под водой.

Пар встал и направился по дороге к дому. Но не прошёл он и двадцати шагов, как наткнулся на женщину. Он сразу узнал в ней Солану – соседку, что поселилась на окраине их деревни шестнадцать лет назад. Это была красивая женщина, но красота её была потухшей, выгоревшей, как пожелтевший на солнце лист бумаги. Глаза были серые и неприметные. Она не выглядела старой, но на лице читалось, что за свои годы она пережила больше, чем некоторые переживают за всю жизнь. Её волосы не блистали в лучах солнца, её щёки не горели пламенным румянцем, её походка не была изящной – напротив, девушка часто спотыкалась, падала на ровном месте и, порой, то ли от страха, то ли от ожидания, резко оглядывалась, как будто сзади её преследовала чья-то тень. Это была очень странная женщина – нелюдимая, молчаливая, замкнутая. Пар плохо знал её, но хорошо знал её дочь – она была лучшей подругой его сестры и брата.

Он ожидал, что женщина, увидев его, свернёт с пути или сделает вид, что не заметила своего старого соседа – это было в её характере. Но та, напротив, буквально набросилась на него.

– Пар, ты не видел мою дочь? – встревожено спросила она, не удосужившись даже поздороваться с тем, кого так давно не видела.

– Нет, – ошарашено произнёс юноша.

– Нет? Хорошо, что нет. Извини, – невнятно произнесла женщина и как загипнотизированная пошла дальше, вглядываясь в очертания силуэтов на пляже.

Пар посмотрел ей вслед. Да, очень странная женщина. Она всегда была такой – с самого своего появления. И появление её было не менее загадочным.

Будучи ещё молодой девушкой, она пришла как будто бы из неоткуда, держа на руках маленькую девочку с зелёными волосами и изумрудными глазами. Ничего больше при ней не было, кроме завёрнутого в пелёнку ребёнка.

Женщина стала жить в деревянном доме на окраине деревни, чьи бывшие владельцы исчезли так же быстро и внезапно, как появилась Солана. Занималась она вышивкой и ткачеством. На её коврах, платьях, скатертях, панно красовались изумительные морские сюжеты. Там было и бушующее море разгневанного бога водяной стихии Лаотона, и сцены кораблекрушений, и спокойные озёра, и рыбы различных мастей и видов. Богатейший подводный мир представал перед жителями деревни. Опытные рыбаки любили различать на панно или коврах некоторые виды редких рыб, очень искусно выполненных Соланой. Создавалось порой ощущение, будто на вышивке рыбы и, правда, были живые. Были и такие существа на её гобеленах, которых не узнавали даже самые старейшие ловцы. Иные чудовища были настолько страшными, что мореплаватели отказывались верить в их подлинность и допытывались, чтобы женщина созналась, что всё придумала. Солана не отвечала: не говорила ни да, ни нет, но вскоре чудовища покинули её полотна, уступив место красивым рыбам.

Много было загадочного в этой женщине. Но о себе она рассказывать не любила, и была очень замкнутой. Стоило её спросить, где отец её маленькой дочки, как молодая мать с ужасом оглядывалась на море, будто рядом стоял кто-то невидимый, и произносила едва слышным шёпотом: «У неё нет отца».

Сиротку звали Юной. Пар хорошо её помнил, но до сего момента думал, что её, как и множество других детей, похитили шесть лет назад. Вместе с его братом Айри и сестрой Ланией. Они с Юной были лучшими друзьями. Лания и Айри были погодками. Девочка была старшей, что давало, как она сама считала, ей право на невообразимое упрямство и чрезмерную самоуверенность. Айри, ровесник Юны, был по характеру куда мягче сестры. Он был очень робким, но при этом непомерно открытым. Все его мысли и эмоции читались так, словно были написаны на рекламном плакате. И, конечно, для всех была очевидна его романическая привязанность к своей подруге. Для всех, кроме самой Юны. Нередко Пар подшучивал над своим братом: «Гляди, мол, невестой твоей будет».

Пар был старше Юны на семь лет. Её, Айри и Ланию он считал за детей и никогда не воспринимал их игры всерьёз. У него всегда находились дела важнее. Он слыл в деревне трудягой, и работал не покладая рук. У него был талант в резьбе по дереву, поэтому вместо игр и воспитания младших он всему посёлку делал мебель, декор на фасады домов и различные бытовые приборы. В свободное от работы время он занимался естествознанием. В такие моменты его и ловила маленькая Юна. Она наблюдала за его опытами, то и дело, задавая детские вопросы. Пару нравилась любознательность девочки, и он охотно объяснял юной соседке всё, что он делал, чем и заслужил почётное звание лучшего друга.

Нахлынувшие воспоминания о Юне, брате и сестре больно кольнули в груди. Пар прогнал эти мысли – время скорби ещё придёт. Он повернулся и пошёл дальше.

Родители встретили Пара закипающим на огне супом. На столе с раннего утра уже стояли три чашки, чай в самоваре был заварен, а на подносах красовалось множество пряностей, которые принесли соседи в честь прибытия молодого учёного в родное село. Общественное празднество сего события было отложено на вечер, а пока Пар со своими родителями, Ганом и Курпатой, сидел за маленьким столом и рассказывал, что происходит в городе, какие новые открытия в мире делают учёные, и какие чудеса творятся за пределами деревни. А родители тихо сидели за столом и слушали его рассказы. Нет, даже не слушали – они смотрели на сына и любовались им, радовались тому, что он сидит здесь, напротив них и, глядя им в глаза, улыбается.

После долгих рассказов пришла пора и неудобных вопросов.

– Айри и Лания… – произнёс Пар, уставившись взором на узор накрытой скатерти.

Его родителей как будто ударила молния. Курпата плотно сомкнула веки, чтобы не заплакать при сыне.

– Это случилось три года назад, – ответил ему Ган, – в день летнего солнцестояния, когда люди чествуют богиню Глассэону. Дети ушли на пшеничные поля сооружать «хлебного принца» – ну, ты знаешь его – пугало, которое мы плетём из сена в этот праздник. По легендам считается, что пугало ходит ночью по домам и пьёт из детей солнечный свет, набранный за этот день. Взамен оно даёт ребёнку какой-нибудь подарок. Детей же, которые не выходили в праздник из дома, оно накрывает чёрной тканью, чтобы ребёнок на следующий день не проснулся и проспал аж до следующего утра, ощутив, насколько страшна темень и насколько прекрасна богиня Солнца. Многие из наших сыновей и дочерей сооружали чучело. Но вдруг с неба, как будто из самого солнца, вылетели железные птицы. Они кружили над нашей деревней, плавно опускаясь к нашим детям. Мужчины с посёлка, кто был поблизости, кинулись на помощь, и я был в их числе. Но мы не успели. Когда мы прибежали, на полях уже никого не было. Никого, кроме испуганной и плачущей Юны. С тех пор никто из них не вернулся. Некоторые семьи всё ещё надеются, что увидят своих детей. Особенно те, кто не был в тот день на поле. Они не помнят птиц. Никто не помнит, кроме тех, кто, побросав свои дела, кинулись на помощь своим детям. Не помнит и твоя мать, хотя мы были вместе, когда эти стальные демоны спустились с небес. И это беспамятство внушает людям надежду. Но мы с твоей мамой смирились с утратой. У нас хотя бы есть ты! Это всё, что нам известно, – подытожил Ган. – Стальных птиц с тех пор не было. Если ты хочешь узнать больше – расспроси Юну. Вы ведь когда-то были друзьями.

Отец закончил. Пар долго сидел, молча, и не мог прийти в себя. Потом он кивнул, не глядя на родителей, и дрожащим голосом выдавил из себя:

– Да… я… сегодня вечером на празднике обязательно с неё поговорю, – он встал из-за стола и ушёл в свою комнату с тревожными мыслями.

Утрата дочери и сына сыграла с воображением его родителей злую шутку. Они придумали невероятную историю и поверили в неё. Их рассудок не выдержал этого. Но что было самым удивительным: это безумие позволяло им держаться и не опускать руки. Все эти годы они писали ему и казались совершенно нормальными. Они и были нормальными, пока речь не зашла об Айри и Лании. Водоворотом мысли и тревоги вертелись в голове Пара. Бессонная ночь превращала историю родителей в сюжет рассказа, которого на самом деле не было, который ему привиделся, в мираж, который рассеется, стоит ему пробудиться.

На празднике Ган и Курпата накрыли на поляне около десяти столов. Неподалёку юноши и девушки организовали площадку для танцев, где и придавались веселью. Большинство слушало рассказы Пара о городе, о его учёбе и о том, что твориться в мире. Юношу то и дело перебивали громкие песни и музыка, поэтому ему приходилось пересказывать одни и те же истории по сто раз. И вот, среди всех слушателей Пар увидел её. Он часто представлял себе, как вырастут к его приезду брат с сестрой, но ни разу не задумывался о том, как может расцвести прекрасная Юна, которую он всегда воспринимал, как ребёнка. До сегодняшнего дня.

Она сидела поодаль от него и следила за его губами, точь-в-точь повторяя их движения, будто угадывая каждое его слово. Пар замер. Точно так же десять лет назад делала Иора – его подруга, которую он любил больше всего на свете. Для всех она была призраком, пропавшей девочкой, потерявшейся в лесу. Он нашёл её, он приютил её у себя в деревянном доме на ветвях деревьев. Он любил её и заботился о ней. Но в один день она стала призраком и для него, оставив после себя лишь длинный рубец на коже, да память, которую не способны затмить никакие бессонные ночи. И вот теперь она будто бы ожила на губах девушки, которая только сейчас перестала быть маленькой девочкой.

В тени деревьев, на самом краю стола, за дочерью наблюдала мрачная Солана. Словно сторожевой пёс, не выпускающий из пасти баранью кость, она сковывала Юну цепями собственной нелюдимости, пытаясь оградить от внешнего мира. От мужчин этого мира. Она не могла не заметить, как взгляд молодой девушки, словно виноградная лоза, опутал приезжего рассказчика, и уже сплёлся с его взглядом. Они пьянели друг от друга, и вином для них был тот напиток, что покоится на дне зрачков друг друга. Строгая мать не могла этого допустить.

То и дело женщина старалась увести свою дочь домой, напоминая о неисчислимых делах, глубокой ямой засасывающих всё свободное время.

Пытаясь сбежать от чрезмерной родительской опеки, Юна вытащила Пара на танец, оторвав его от вех гостей.

Музыка захлестнула их. Они влились в ноты, словно подхваченные ветром листья, забываясь друг в друге. Они не замечали ни гостей, ни родных – в какой-то момент для них переставал существовать даже звук: всё вокруг стало беспорядочной чередой сумбурно сменяющихся образов. Лишь взгляд глаза в глаза, касание пальцев, дыхание партнёра у самого уха возвращали сорвавшийся со своей оси мир на место. По окончанию очередного танца Пар встал на колени и прижался к груди своей подруги детства. Юна обняла его и повисла на нём, как на единственной опоре, боясь упасть от головокружения.

Пар был на седьмом небе от счастья и волнения. Он чувствовал тепло молодой девушки, чувствовал, как её пальцы проникают вглубь его волосы, он слышал, как сильно бьется её сердце. Вдруг он замер. Что-то странное было в этом стуке, будто оно эхом повторялось ещё раз, но только глуше. Он затаил дыхание и вслушался ещё внимательнее. Это казалось невероятным, но в груди Юны билось два сердца. Одно – сильное, звонкое, другое – тихое, притаившееся. Оркестр заиграл вновь, вернув парня в реальный мир. Что это было? Галлюцинация? Временное помешательство? Или с этой девушкой действительно что-то не так?

– Ещё чуть-чуть и мои ноги совсем отвалятся, а тебе придётся приделывать их на место – ты же у нас мастер на все руки, – прошептала ему на ухо Юна.

Пар поднял красавицу на руки и понёс её прочь. Он прошёл мимо густых зарослей деревьев, обогнул холм, углубился в лес и дошёл до деревянной резной беседки, укрытой в длинных ветках ивы. Слабым фоном доносилась до них музыка. Юноша посадил свою подругу на скамейку и присел рядом. Аккуратно, стараясь не спугнуть, он положил ей на плечо свою руку.

Юна огляделась и, не узнавая этого места, спросила:

– Где это мы? Ты куда меня принёс? Я уже шестнадцать лет здесь живу, но здесь впервые.

Пар осмотрел стойки и балки беседки. За семь лет здесь почти ничего не изменилось. Лишь стало больше плюща и зелени, а так… Он вгляделся и увидел, как за листвою ан деревянной колонне скрывается вырезанная ножом аббревиатура «П+И». Воспоминания нахлынули на него.

– Это моё секретное место, – признался Пар. – О нём никто не знает. Кроме меня и теперь уже тебя. Для всех мы будто бы спрятались в зарослях леса на окраине деревни. Однажды я смастерил на соседнем дереве дом – обыкновенный деревянный дом, о котором, наверное, мечтают все мальчишки. Я часто приходил сюда подолгу смотрел на море – оттуда берег виден, как на ладони. А потом… – он замолк. – Потом он стал мне в тягость, я разобрал его и сделал из полученных досок ажурную перголу. С тех пор я прихожу сюда, чтобы побыть в одиночестве.

– Любишь быть один? – спросила Юна.

– Одиночество – это плот среди океана непонимания. А здесь есть эта ива, которая всегда выслушает и поймёт меня. Как лучший друг или как брат.

Последнее слово напомнило Пару о его утрате, и он резко замолчал. Юна почувствовала его боль и утешающее положила ему на руку свою ладонь.

– Мне очень жаль, – произнесла она, как будто испытывая чувство стыда за то, что она сейчас здесь, с ним, а не с десятками других похищенных детей.

Пар посмотрел в её красивые глаза. Как много в ней было от Иоры. Мимика, интонация неуловимые движения рук и лица. Спустя десять лет она будто бы воскресла в новом теле.

– Расскажи мне о том дне, – попросил он.

– Хорошо, – кивнула она. – Только, пожалуйста, не считай меня сумасшедшей. Это произошло в день праздника Солнца. Ничто не предвещало беды: у всех настроение было хорошее, а день – светлым и ярким… наверное, даже слишком ярким. Бережливые родители, опасаясь, что их дети получат солнечный удар, не выпускали их из дома. Однако некоторые всё же умудрились сбежать и ушли купаться на речку.

– И ты была в их числе? – спросил Пар.

– Нет, – засмеялась Юна, – я всегда была прилежной девочкой и почти никогда не перечила своей матери… почти, – она искоса посмотрела на Пара. – Эти хулиганы все сгорели, получив солнечные ожоги, и им пришлось сидеть дома до самой ночи, – продолжила она. – Бедные дети, в тот момент они даже не могли представить, насколько им повезло. Они – это те ребята и девчонки, которых ты сегодня видел на застолье. Только они в деревне и остались.

Девушка посмотрела на пробивающиеся сквозь листву деревьев лучи красного вечернего солнца, и память стала относить её в тот день, который ей едва ли удастся забыть.

Она вспомнила, как родители, когда спал зной, отпустили своих детей строить «хлебного принца». И она была в их числе. Уже была готова половина чучела, как кто-то вдруг заметил яркие белые блики, разлетающиеся от солнца. Их было так много и они были настолько странными, что дети совсем забыли о пугале – все смотрели наверх. В определенный момент, как по команде, блики эти разлетелись в разные стороны и с дикой скоростью стали пронизывать облака. Перед взором ребят открылась стая светящихся птиц. Страх охватил их всех, но был это не тот страх, который заставляет людей с криками бежать к своим домам и прятаться в укромном месте. То был страх, от которого немели конечности, грудь сдавливало, то был страх, который вселял в сердце разум и заставлял сходить его с ума, подстрекал выпрыгнуть из тела, разорвав грудную клетку. Никто не сдвинулся с места, никто не закричал – ужас поработил их. Подобно невидимой цепи, это зрелище сковало их. С ясного неба вдруг пошёл дождь – обжигающе холодный дождь. Когда его капли касались лиц, плеч и рук детей, в том месте на их теле будто образовывался незримый тоннель, соединяющий детские мысли с парящей в вышине стаей. Через этот тоннель птицы высасывали все самые светлые эмоции, превращая испуганных людей в холоднокровных марионеток, чьи тела были опустошены и лишены души. Одна из стальных птиц оторвалась от стаи и опустилась рядом на поле. Подобно цветку, её клюв и крылья начали раскрываться, выворачивая создание наизнанку. Если бы хоть кто-нибудь тогда отвёл глаза, закрыл веки или хотя бы моргнул, то тут же его прорвавшийся крик ужаса разбудил остальных, и все бы сумели спастись бегством. Но этого не произошло.

Из птиц вышли какие-то бледные люди, только они были больше, гораздо больше взрослых. Они начали забирать детей: одного за другим, отводя их в самое сердце раскрытого металлического цветка. Никто не пошевелился, никто не сопротивлялся. И Юна тоже. Но когда пришла её очередь, один из бледных гигантов протянул руку, чтобы схватить девочку за плечо, как вдруг резко отдёрнул её, едва коснувшись пальцами кожи. Его взгляд, полный ужаса обратился к соплеменникам. Он, ярко жестикулируя, дал своим товарищам какой-то особый знак, и они оставили её в покое. Все титаны отвернулись тогда от нее, и пошли прочь. Стоило металлической птице закрыться и оторваться от земли, как в тот же момент волной к Юне пришли все чувства, затёкшие ноги подкосились, и она упала на траву. Она пыталась закричать, но во рту не осталось ни капельки влаги, а горло по ощущениям напоминало наждачную бумагу. Единственное, что она смогла выдавить из себя с дикой болью, был невразумительный тихий хрип. Она смотрела на то, как уводят её друзей, и не могла ничего сделать. От отчаяния и горя она заплакала.

– Я смутно помню, как птицы сложились и поднялись в воздух. Я помню лишь, что очень долго плакала, пока не услышала крики за спиной – меня подняли на руки и отнесли домой. После – я отключилась и проспала четверо суток. Почему меня не забрали с ними – я не знаю. Я вообще не могу здраво мыслить, когда вспоминаю те минуты. Возможно ли вообще трезво оценивать такое после пережитого стресса? Порой, в моей душе рождаются лишь смутные воспоминания того страха. Конечно, они намного слабее и тусклее чувств, что я пережила тогда, но я уверена, что даже эти воспоминания на порядок выше любо ужаса, что я чувствовала до этого. Они зовут меня. Днём они принимают облик знакомых мне людей и предметов, но я понимаю, всё, что я вижу – лишь маски. А после захода солнца в моей собственной комнате из теней и выступающих из мрака мебели, одежд и всякой утвари ко мне являются ночницы. От них нельзя спрятаться под одеялом или под кроватью – их взгляд пронизывает всё вокруг… кроме света. Но от свечей трудно дышать – только не от дыма, а от внезапно накатывающего чувства опустошённости. Так и живешь, задыхаясь: то от страха, то от тревожного ощущения надвигающейся безысходности. И ничего не спасает. Разве что луна, и когда я там…

Юна таинственно замолкла. Она глядела впереди себя невидящими глазами. Пар вдруг понял, что она разговаривает уже не с ним, а сама с собой. Она была одна. Нет, не одинока, а именно одна. Между этими понятиями: одиночеством и единением порой очень сложно со стороны найти разницу, в то время как между ними лежит пропасть. Она не закрылась в своей раковине, подобно моллюску, убегая от всех проблем, она не обнесла себя стеной замкнутости. Она была костром, разгоревшимся от своих воспоминаний и нахлынувших на неё чувств и стирающим всё вокруг себя. Не в первый раз она так загоралась, но все, кто были тогда рядом, старались разжечь сильнее в ней этот огонь – они обращались в ветер и дули на неё, как на затухающие угли. И она гасла, потому что ветры эти были чересчур сильными и чересчур холодными. Но так было раньше, не теперь. Пар не был штормом, не был бурей – он был осенним листопадом, незримо присутствуя и одаривая разгорающееся пламя касанием сухих веток своих пальцев и шёпотом пожелтевших листьев. От этого костёр в юной девушке лишь сильнее разгорался, преобразуя всё вокруг не в тихую беседку на окраине деревни, а в свой собственный оторванный от реальности мир – мистическое пристанище, куда она уходила на свидание со своей душой, своими мыслями и надеждами. Пар сгорал рядом с ней, объятый её дыханием, стуком сердца, взмахом ресниц. Но не полностью – он не исчезал в ней, а становился частью неё. Всегда, где бы он ни находился: среди друзей, семьи, однокурсников, в весёлой и шумной компании – он чувствовал себя бездомным, сиротой, ищущим приюта в чужих сердцах и находящего лишь временный ночлег. И даже когда он не был один – он оставался одинок. И вот впервые он нашёл место, куда он может прийти отдохнуть и больше не уходить, место, где он может остаться, место, которое он может назвать своим домом. Это не был уютный уголок среди деревьев – это была душа человека, это была Юна – очаг, готовый согреть его, мир, позволяющий влиться в него, стать его частью. А это уже много – это чересчур много! Это гораздо больше гостеприимности, доброжелательности и дружелюбности, ибо первое видит в тебе гостя, чужака, а второе и третье предлагает добро и дружбу. Пламя Юны не предлагало ничего – оно затягивало в себя, затягивало самоотверженно, безжалостно, ибо не было оттуда иного выхода, как предательства.

Она обняла его, приглашая в свой мир. Он приник к её груди, растворяясь в её тепле. Реальность уплывала всё дальше и дальше, размывая в общем гуле дрёмы играющую в отдалении музыку, продолжающееся гуляние, свист ветра и шелест листвы. Они ещё долго просидели так, молча, вслушиваясь в стук сердец друг друга. Только одно тревожило юношу: теперь, как и тогда, на танцевальной площадке, Пар готов был поклясться, что слышит в груди девушки два сердца.

Сколько бы ни выпадало на долю человека – всё рано или поздно переходит на жёлтые страницы его памяти, на которых все приятные моменты становятся ещё более прекрасными, а все несчастья переписываются заново, приобретая уже совсем другой характер. Все события в головах людей обволакиваются паутиной мудрости и они, повзрослевшие, как пауки, стараются опутать в свои сети и любимых детей, чтобы уберечь их от излишних неприятностей. Только вот излишних ли? Так, люди в тихой деревне год за годом научились справляться со своим горем, жить дальше и даже быть счастливыми.

Так же и Пара захлестнули многие проблемы по дому. Времени на то, чтобы тосковать не было. Он погрузился в научные исследования, а в свободное время либо вырезал по дереву, либо посвящал свободные часы Юне. Они очень сблизились, и это явно не нравилось Солане. Она всячески пыталась помешать их встречам: придумывала дочери различные дела, наказывала за незначительные проступки, запирая дома, а по ночам наглухо закрывала оконные ставни, так что с появлением первых звёзд совершенно нельзя было увидеть, что происходит там, за закрытыми дверями. Несколько раз в глубокую ночь Пар пробирался к их дому и стучал в окно своей подруги, но ему так никто и не открыл.

Но в одну из таких ночей, когда он пришёл чуть раньше обычного, он увидел, как какая-то фигура, словно призрак, проскользнула мимо стены дома нелюдимой соседки. Это было больше похоже на ветер, вдруг поднявшийся с земли и потянувший за собой уснувшие тени. Но ветер в ту ночь дул в совершенно другую сторону, и это выдало сумеречного фантома. Пар проследовал за ним.

По дороге не встретилось ни души. Всё село уже спало крепким сном. Следуя за тенью, Пар вышел к Карбскому морю. Ночной странник вышел на берег, и лунный свет осветил его. Это была Юна. Но она была другой – совсем не той, которую он знал. Её глаза пылали страстью, холодной страстью, присущей либо богам, либо камням. Она была одержима, словно загипнотизированная, она выполняла какую-то чужую волю. И лишь спустя несколько мгновений Пар понял, что это была воля океана. Юноша притаился за валуном и стал наблюдать.

Юна сбросила с себя тёмную накидку, и Пар увидел, как изящные изгибы её тела обтекает серебристое длинное полупрозрачное платье. На нём тонкой блестящей паутинкой были изображены фантастические сцены из глубоководного царства, жители которого двигались, плавая среди складок, как в аквариуме, отражая в своих контурах мягкий свет тоскливой и сонной луны. Когда волны окатывали ноги молодой красавицы, вода и морская пена поднимались по тонкой ткани, складываясь в изящные морские узоры. Это была именно та девушка, которую Пар видел на море в ночь своего прибытия.

Юна тихой и медленной поступью направилась навстречу волнам. Погрузившись в них, она начала – нет, не плыть – танцевать в воде. И волны, закручиваясь в спираль, поднимали её высоко в небо и опускали, рассыпаясь фонтаном по водной глади. Они кружились вокруг неё, гнались за ней, убегали от неё – вели себя так, будто были её домашним питомцем. Они качали её на качелях, убаюкивая, словно собственную дочь. А девушка звонко смеялась, и голос её доносился как будто из другого мира, существующего несколько секунд раньше.

Наигравшись, красавица прошла по каменистому берегу и села лицом к морю на вынесенное океаном бревно. Она начинала тихо напевать себе под нос какую-то песню и выжимать при этом свои длинные изумрудные волосы. Необъяснимый порыв холодной страсти, движущий ей тогда, когда юноша увидел её, прошёл, и на берегу сидела всё та же добрая и милая Юна, которую Пар знал с детства.

Если б была я звездой

Да над миром, над водой,

То свою родную мать

Стала светом бы ласкать,

Чтоб спалось ей в ночь легко,

Чтобы где-то далеко

Меня принц искал младой,

С ним бы конь был удалой.

Пела песни им в пути

С просьбами меня спасти,

И рассеивала б мрак,

Чтоб их твёрд был быстрый шаг.

Но найти б никто не смог

Юнной девушки чертог.

Мир не тот, и я не та,

И душа моя пуста.

Осмелев, Пар подошёл к ней сзади и присел рядом.

– Привет! – произнёс он и посмотрел ей в глаза. – Это было волшебно.

Девушка испугано уставилась на него. Она не ожидала увидеть здесь постороннего и не знала, что ей делать: то ли бежать в деревню, то ли нырнуть на дно Карбского моря, то ли броситься другу на шею. Только душить его при этом или обнимать – Юна пока не решила.

– Ну, привет, – ответила она ему.

– Ты знаешь: ветер, что внимал сейчас твоей песне, улетит далеко-далеко, побывает во многих городах и странах, пройдёт десятки и сотни тысяч километров, и только спустя два года и четыре месяца ранним-ранним утром он вернётся сюда – на это самое место, – юноша взял одну из прядей, спадающих ей на лоб, в свою ладонь и кончиками пальцев коснулся её щеки. – Я назову его ветром объединения душ. И я дарю его тебе!

Как по мановению волшебной палочки на несколько секунд на них обрушился сильный вихрь. Он вырвал всё стеснение и страх из сердца девушки, и волна спокойствия окатила её мысли. Она оглянулась в след убегающему ветру и прокричала:

– Я буду ждать! Где бы я ни была, что бы со мной не случилось – я выйду к тебе этим утром, через два года и четыре месяца, – она повернулась в сторону Пара. – Ну, смотри, если то утро окажется безветренным – я тебя хоть из-под земли достану, – они вместе засмеялись. – Ты следил за мной? Как нехорошо. И часто ты так?

– Ну, за сегодня – первый раз, – признался он. – А вообще, я видел кого-то на море в ночь, когда вернулся из университета. И, конечно, это была ты.

– Да, я, – скромно опустила глаза Юна. – Я тогда очень испугалась, что меня кто-то увидит, ведь для меня это… – она заколебалась.

– Что? – спросил её Пар.

Она посмотрела на друга, пытаясь прочесть по его лицу, можно ли ему открыться. Он казался ей слишком близким, ему хотелось рассказать всё на свете. И именно от этого её предостерегала мать. Но в эту ночь ветер объединения душ стирал границы. Стирался страх, стиралось недоверие, стиралась линия дружбы между двумя сердцами. И Юна открылась ему.

Она рассказала, как, приходя на пустынный пляж, садилась на остывшие за вечер камни и смотрела далеко-далеко, за горизонт. Рассказала, как ей казалось, что там, за линией пересечения двух первородных стихий есть иной, лучший мир. Мир, где её жизнь была бы столь же прекрасной и столь же счастливой, как в те минуты, в которые она ждала на пляже пришествия ночи, когда ветер развивал её волосы, а тьма гладила её щёки, когда шум волны ласкал её слух, а граница перехода светлого моря, слившегося в поцелуе с таинственной бездной звёздного неба, успокаивала её глаза.

Юна поведала, как любила встречать у моря закат, когда размытые светом края солнца превращаются в чёткий острый контур, разрезающий пространство между блестящей алмазной поверхностью водяных гор и мягкой расплывающейся абстракцией неба. Солнце заходило, и за ним, словно в трещину разбитой посуды, медленно стекал свет, передавая власть ночи. Девочке нравилось, как отражаются в воде миллионы звёзд, рассыпанных по чёрному полотну неба. Она рассказала, как, окунаясь в море, наблюдала за небесными светлячками, расходившимися нимбами водяных кругов от её тела. Девушке казалось, когда она проводила рукой по воде, будто это не звёзды отсвечиваются в море, а вода сияет изнутри, изливая тем самым свою душу.

– Когда я окунаюсь в воду, – говорила Юна, – я ищу в волнах что-то, чего сама ещё не знаю. Оно неуловимое, очень тонкое, оно – как рыба, которая плавает очень близко, но каждый раз выскальзывает из рук, стоит попробовать её поймать. Я не знаю, что это, но оно важнее всего на свете. И именно поэтому я прихожу сюда каждую ночь, и, бывает, сижу тут до самого рассвета. Это невозможно описать – это можно только почувствовать. Идём, я покажу тебе!

Она встала с искорёженного куска дерева и подошла к волнам, которые вечно шептали берегу что-то о далёких краях, из которых они пришли. Юна повернулась к своему собеседнику и сказала:

– Только не думай – чувствуй.

С этими словами она нырнула в воду. Пар последовал за ней. Ледяной холод ударил в лицо и поглотил всё тело. Первыми мыслями юноши было желание выбраться из холодной воды, согреться и больше не совершать подобных глупостей, но желание понять Юну было сильнее, и он поплыл за ней. Вскоре его разум действительно покорился чувствам. Обжигающий холод воды уже стал другим – он грел и, что главное, он был глубже. Пар плыл по морю и чувствовал, как брызги разлетаются во все стороны от его рук – они были похожи на маленькие жемчужины под светом сияющей луны, которые живут одно короткое мгновение. Эта их мимолётная жизнь – быстрая, внезапная – казалась ему летописью жизни членов его семьи, друзей, соседей. Вместо водных капель он видел людей.

Он чувствовал, как холодные потоки воды уходят под ним, он чувствовал, как этот холод не режет, как вначале, а ласкает. Он чувствовал свежесть воздуха и радовался ему. Во всём мире не было больше ничего, кроме него, воды, со всех сторон поглощённой тьмой, и бескрайнего звёздного неба, разгоняющего эту тьму. Он плыл на спине и над ним был целый мир, сотканный из созвездий и мифов, сказанных о них, а под ним – всё те же созвездия, но отражённые и утопленные в черноте моря.

– Пар! – его восторженное вдохновение прервал голос Юны. Увлекшись своими ощущениями, он, не замечая того, обогнал свою подругу и уплыл далеко от неё. – Ночь, конечно, длинная, но не вечная. Нам пора обратно.

– Да, – ответил он и ещё раз посмотрел на бесконечное глубокое небо.

Она узнала этот взгляд. Она узнала в нём одиночество – своё собственное одиночество. На её лице луна нарисовала улыбку.

– Ты почувствовал!

В тот вечер они утонули. Но не в воде, а в океане любви, который накрыл их с головой. Они вместе гуляли по просторным полям и каменистым берегам. Вместе работали: в то время как Пар с жаром трудился над очередной деревянной утварью, девушка сидела неподалёку и шила платье или гобелен, как учила её мать. У неё не очень выходило, но она старалась. Они вместе делали открытия: когда Пар проводил очередные научные эксперименты, Юна всегда была рядом, а иногда даже помогала словом или делом, как и в старые добрые времена. Их любовь расцветала, словно тысячелистный цветок, постепенно раскрывая по одному лепестку из всего букета чувств.

Но, несмотря на их близость, Юна, как и прежде, сбегала из дома на берег Карбского моря одна. Она взяла слово с молодого учёного, что он никогда не будет следить за ней ночью, и уходила от него, от матери, от деревни на свидание с луной и одиночеством.

Омрачало отношения ещё и то, что Солана не одобряла их союз, всячески стараясь вразумить дочь не связываться с Паром.

– Почему она так к тебе относится? Ведь раньше ты нравился ей. Она даже в пример тебя ставила, – удивлялась Юна.

Пар пожимал плечами и лишь крепче её обнимал.

Вскоре, он начал убеждать Юну, что все изменится, и Солана больше не будет стоять между ними. Девушка ждала этого с нетерпением, но ей слабо верилось в такое счастье.

В один из дней она зашла к Пару домой и не застала его там. Родители юноши сказали, что он уехал в город, а зачем и как долго он там пробудет – неизвестно.

Всё произошло четыре дня спустя. Небо было пасмурным, нагнетая в воздухе предчувствие трагедии. За окном время от времени проливался сильный дождь, словно создавая длинные водяные решётки вокруг каждого дома и запирая домочадцев в своих тёплых комнатках, как пленников. Лишь несколько самоотверженных рыбаков сидели на берегу моря, укутавшись в плотные дождевики. Им вовсе не нужна была рыба – они искали за пределами уюта ощущение превосходства духа человека над природой.

Юна и Солана, как и большинство жителей деревни, сидели в своём деревянном домике на краю селения и занимались рукоделием. Вдруг в дверь постучали. Но в это же мгновение раздался сильный гром, своим рёвом приглушающий все остальные звуки. Женщины переглянулись в недоумении: показалось ли им это? Ни одна из них не была уверена, что слышала стук. И снова гром – ещё более сильный, сопровождаемый отсветами ударивших в землю молний, и снова еле слышное дребезжание двери. Тишина вновь воцарилась в гостиной, и лишь удары дождя о стекло, бьющие в такт мерно идущей секундной стрелки на круглых парадных часах могли нарушать её. И вновь гром, да такой, что в доме затрещали стёкла, и зазвенела посуда – стихия яростно пыталась скрыть визит ночного гостя под буйством чёрного от туч неба и криками испуганных женщин. Но когда долгий рёв природы утих, мать и дочь услышали монотонный непрекращающийся стук в дверь, доносившийся после оглушительного грохота как будто из другого мира, где не вода тяжёлыми каплями наполняла воздух, а воздух случайными проблесками прорезал морскую толщу. Юна поспешила открыть – на пороге стоял Пар, промокший до нитки. Девушка, не спрашивая разрешения у матери, быстро втащила его в дом.

Юноша, разувшись и сняв мокрый плащ, стоял в коридоре, не решаясь пройти в гостиную. В ответ на такую робость незамедлительно последовал упрёк от Соланы:

– Ну что ты там стоишь? Ещё простудишься! А ну скорее проходи.

Его усадили в кресло, укрыли одеялом и принесли горячего чаю. После того, как Пар согрелся, он начал нетвёрдым голосом говорить о том, что так давно планировал.

– Уважаемая Солана. Зная Ваш суровый нрав, я долго не решался на этот поступок. Не в смысле, что Вы суровая женщина, нет, просто Вы очень бережёте Вашу дочь – я понимаю – боитесь за неё… я тоже за неё боюсь. Нет, не в смысле, что ей чего-то стоит бояться, я просто… – он замолк на полуслове, понимая, как глупо сейчас выглядит. Переведя дыхание и собравшись с мыслями, он произнёс: – Я прошу у Вас руки Вашей дочери.

С этими словами он разомкнул сжатые в кулак руки, и перед хозяйками предстала маленькая коробочка. Пар открыл её и достал тонкое кольцо, повторяющее форму волны. Именно его он искал по всему городу четыре дня, стараясь угодить вкусам любимой. Наставшая пауза поглотила собою всё: время, пространство, звуки, движение. Сколько она продлилась – не мог сказать никто, но юноша решил прервать тишину.

– Как-то неловко получилось. Я готовил длинную красивую речь с метафорами и олицетворениями – Вам обязательно должно было понравиться. Но на деле всё вышло иначе, как это, в общем-то, обычно и бывает. Но ни это важно, а то, что я люблю Юну. И это превыше любых слов.

Он ожидал любой реакции от Соланы: упрёки, нравоучения, холодное спокойствие. Он даже в глубине души надеялся увидеть радость на её лице и почувствовать на своей шее объятия растроганной женщины, но то, что произошло далее, он никак не мог предсказать. Солана задрожала всем телом, но не от холода, а от нахлынувшего вдруг ужаса. Из глаз её потекли слёзы, но они не имели ничего общего со слезам радости или горя – так плачет маленький ребёнок, которого только что очень больно избили. Долго её пытались утешить Пар и Юна, опешившие от такой реакции и не знающие, что делать, но всё было без толку – пока женщина не выплакала всё наболевшее, и её глаза не стали красными от солёных слёз, тишина не приходила в стены этого дома. Успокоившись, Солана подняла глаза на недоумевающих молодых людей и попыталась объясниться:

– Ради бога, простите меня! Простите, что разревелась тут перед вами, простите, что всячески мешала вам и вставляла палки в колёса, простите, что не верила в ваши чувства, а даже если в глубине и верила – заставляла отрицать их. Но поверьте: так было надо. Это необходимо! Ведь вы всё равно не будите вместе…

– Но почему? – перебила её Юна. – Почему? Мама, ведь…

– Дочь моя, да что ты обо мне знаешь? Знаешь ли ты моё прошлое, знаешь ли, через что мне пришлось пройти? – диким голосом прокричала Солана. Но потом она резко успокоилась, потухла, словно прогоревшая спичка и выдавила из себя чуть слышно: – И тебе придётся пройти…

Глава 2. История Соланы.

– Я мало что помню. Я не помню своих родителей, отчего дома, родных лиц – ничего! Я не помню ни одной секунды из своего детства, как будто меня не существовало до того злополучного дня. Бывают отдельные вспышки в моих снах: то ли люди, то ли события, но в момент пробуждения всё тут же забывается. Остаются только ощущения чего-то тёплого, близкого, чего-то «своего», растворившегося в глубинах моей искалеченной памяти в первых лучах рассвета. Может быть – это маленькие льдинки прошлого всплывают на поверхности океана моего беспамятства. А может быть это лишь плод моего больного воображения, мечтающего о прошлом, которого у меня никогда не было. Я была тогда совсем молодой девушкой.

Солана падала в океанскую бездну. Вокруг была лишь вода, мрак, и бесконечно тянущееся время, которое тащило её вниз. Она не могла дышать – её лёгкие были полны воды. Это было мучительно тяжело: ей было нечем дышать, а всё внутри неё просило хотя бы один глоток воздуха. Хотелось расцарапать шею, вырвать горло – только бы не томиться этой тяжестью. Но она не умирала – она просто бездыханно опускалась вниз. Девушка плыла на поверхность от отчаяния, дабы выбраться из этой пропасти, но сколько бы она ни старалась, темнота вокруг не отступала. Тогда она пыталась как можно быстрее опуститься вниз, чтобы скорее достичь дна, но силы растворялись в воде, как соль, и она перестала бороться. Наконец, наступил момент, когда она больше не понимала: где верх, где низ, падала она или поднималась, да ей уже было всё равно – она ждала, чтобы сознание поскорее покинуло её. Но проклятье, которое было посеяно в сердце, не давало ей забыться – ум был ясен, и тем ужаснее казались мучения, сжимающие грудь недостатком воздуха.

Где-то внизу появился слабый свет – мерцание, символизирующие надежду, конец бесконечно длинным страданиям, в которых минуты тянулись, как дни. Солана собралась со всеми остатками своих сил и поплыла на свет. В голове мелькала мысль: вдруг это не спасение – вдруг это удильщик, заманивающий её в свою ловушку? Но она понимала, что уж лучше такой конец, чем неопределённая бесконечность, в которой она заблудилась. Свет расширялся: из маленькой точки он превращался в большое кольцо, которое поглотило девушку. Солана очутилась под большим куполом. Мрак и холод остались высоко позади. Внизу перед девушкой представали экзотические растения морского дна, неведомые рыбы и скульптуры, созданные из камня и льда. Огромная площадь под куполом была усеяна множеством ракушек, которые формировали рисунки и орнаменты, напоминающие всплески разбивающихся волн. Солана чувствовала, что эти рисунки символизировали её разрушенную жизнь, точно так же разбитую вдребезги и раздробленной на множество разрозненных капель её памяти, которые, кажется, уже никогда больше не сольются в единый океан прошлого, а останутся высохшими пятнами солевых разводов на скалах её отверженной судьбы. Её жизнь – скорлупа, ракушка, из которой достали моллюска – её судьбу – и бросили на дно в пустынную среду скорби, и она – лишь оболочка, в которой почти ничего не осталось.

Как только пальцы Соланы коснулись морского дна, дыхание вернулось: редкое, тяжёлое, но оно было. Она могла дышать! Жадно поглощая кислород из солёной морской воды, она лежала на песке и ждала, когда силы вновь вернутся к ней.

Перед ней открывалась длинная, вымощенная белыми и серыми камнями аллея. Вдоль неё с обеих сторон возвышались мраморные постаменты, на которых стояли скульптуры страшных морских чудовищ. Возглавляли аллею изваяния морских ящеров. Далее красовались уже знакомые хищники: акулы, киты-убийцы, морские змеи и глубинные рыбы-скелеты. За ними следовали такие монстры, которых даже представить было нельзя. Девушка встала и пошла вдоль по аллее. Она дивилась на эти жуткие создания. Порой ей казалось, что она слышит их дыхание за спиной и в страхе оборачивалась. Но это всегда оказывался всего лишь камень – очень реалистично и искусно выполненный, но камень. Стоило остановиться на месте и вглядеться в причудливые формы, как ощущение чужого присутствия снова одолевало её, поэтому она старалась пройти этот путь как можно быстрее.

Как оказалось, не вся аллея была заставлена скульптурами. Пройдя рыб с раздвоенной челюстью и с развивающимися во все стороны волосами, перед ней развернулась длинная дорога, заставленная голыми постаментами. Теперь некого было бояться, кроме своих собственных страхов и темноты, которая вновь вплеталась в окружение со всех сторон.

Наконец, вдалеке показался замок – красивый, светящийся на фоне морского мрака. Он был построен из камня, янтаря, льда и редчайших раковин, видимых и невидимых людьми. Единственное, что теперь разделяло Солану от него, был узенький мостик, перекинутый через бездонный обрыв. Страшно было идти по нему, и страшно было смотреть вниз.

Она попыталась обмануть препятствие и переплыть пропасть, но как только её ноги оторвались от земли – она начала задыхаться. Ещё раз такого испытания она бы не вынесла. В ужасе она отпрянула назад к земле и упала на песок, жадно дыша и оправляясь от шока.

К несчастью, единственным путём был лишь этот узкий каменный мост. На нём не за что было зацепиться, не за что ухватиться, зато сорваться с него – проще простого. Но Солана решилась идти. Медленными шагами она начала пересекать его. Не успела девушка сделать и двадцатого шага, как снизу её окутало облако пузырей, и каждый из них нёс в себе определённое слово. Девушка, готовая к тому, что снова буду бездыханно падать в пропасть, сжалась от страха. Но она чудом устояла. Страх отступил, и разрозненные слова вскоре начали складываться в цельную фразу:

«Оставь Любви своей отраду,

Чтоб получить проход в награду

В рубине красном боевом,

Что сердце сковывает льдом».

Мурашки пробежали по коже. Переведя дух, она пошла вперёд. Через несколько шагов вновь куча пузырей окружила её:

«Ты не свободная душой –

Привязанность всему виной.

Вонзи в грудь острый голубой

Клинок. И в замок дверь открой».

Она слушала и шла дальше. Ей было страшно, но она уже могла совладать с этим чувством. Третья песня не заставила себя долго ждать:

      «Пусть Интерес в твоих глазах

      Не повернёт тебя назад.

      И острия стеклянный взор

      Сметёт с двери дворца запор».

До конца моста более песен не было, и только перед последним прыжком пузыри вновь внезапно окружили девушку, едва не заставив её сорваться вниз:

«Откроем мы тебе секрет:

Нет Памяти – страданий нет.

Кинжалом чёрным на челе

Открой засов – войди смелей».

Ступив на землю, девушка направилась прямиком ко дворцу. Подойдя к вратам, она увидела на них четыре мощных замка, а около дверей сидел какой-то человек. Это была её мать – женщина, чьи лицо и голос впоследствии навсегда стёрлись из памяти Соланы. Но было тогда в матери и нечто чужое, нечто страшное – глаза демона, таившегося глубоко в некогда родном ей человеке. Они смотрели на Солану с такой ненавистью, злобой и отвращением, что у девушки рождалось желание накинуться и выцарапать их.

У ног этого демона были вбиты в камень четыре кинжала: рубиновый, кинжал из аквамарина, стеклянный и агатовый. Всё становилось на свои места. Солана вдруг поняла, припомнив песни пузырей на мосту, что зайти в замок она сможет только после того, как убьёт демона, а с ним и свою мать. Это был единственный ключ. Других путей нет: либо в бездну, либо наверх, но всё – без права дышать.

Она схватилась за первый кинжал – он был намертво вбит в землю. Еле как Солана выцарапала его из мостовой, разодрав пальцы в кровь. Она замахнулась для удара… но рука остановилась – впереди сидела её мать. Это был самый дорогой для неё человек, самый любимый, и ей приходилось от всего этого отказаться. Ради чего? Стоила ли её свобода такой жертвы? Солана была в смятении. Сердце приказывало бросить клинок, разум же уверял, что перед ней сидит не её мать, а демоническое создание, завладевшее телом её родительницы и принявшее её облик. Вдруг из глубин воспитания девушки, из подсознания и памяти всплыли назидания, что она должна будет это сделать – её собственная мать готовила её к этому. Она предупреждала, что это будет непросто, что это будет больно, это будет мучительно больно, но Солана должна будет это сделать. Ради матери. Ради себя. Так её воспитали. Вся любовь девушки, все самые светлые, тёплые и нежные чувства зажглись в её груди. В ту же секунду она вонзила рубиновое лезвие в сердце демона. Любовь и мечты начали высасываться из неё, будто там, в поражённом сердце, была сокрыта чёрная дыра, которая и вытягивала все эти чувства и эмоции. Так продолжалось, пока они не исчерпались все без остатка.

Девушка отстранилась от матери и услышала щелчок отпирающегося замка. Не теряя времени, она стала выковыривать второй нож – аквамариновый, пока демон не очнулся. Прокручивая в голове стих на мосту, она вспоминала всё, что связывало её с матушкой. Собрав все воспоминания, она вонзила голубой нож в грудь не так давно любимой женщины, и вся привязанность к ней стало покидать девушку.

Опустошённость стала наполнять сердце Соланы, погружая его ещё глубже во тьму. На двери открылся второй замок. Настал час использовать стеклянный нож – нож, стирающий весь интерес к пока что близкому ей родственнику, и она не помедлила. Острое прозрачное лезвие врезалось в глаза ненавистного демона, а через несколько минут всё уже было кончено. Третий замок был открыт, а перед Соланой сидел совершенно чужой ей человек.

Без капли сомнения или сожаления она достала чёрный как ночь кинжал и вонзила его в чело собственной матери, собирая в голове все свои воспоминания о ней и всё, что она о ней знала. Между ними порвалась последняя нить. Огромный кусок жизни выпал у девушки из памяти. Все чувства и мысли, которые были у неё тогда, поглотила тёмная душа демона. Солана видела, как давно знакомое ей лицо теряло привычные черты и становилось серым, невыразительным, обыденным. Оно становилось похожим на одно из тех лиц, на которых не обратишь никакого внимания, идя по улице. В конце концов, человек, сидевший перед ней несколько секунд назад, растворился в воде, как растворяется капля туши в горной реке, оставляя какое-то время за собой длинный тёмный хвост неопределённых чувств, поглощенных неумолимым временем. В этих разводах ещё читалась боль – боль демона, сидящего в некогда близком ей теле. Эта боль разрывала его и уносила куда-то вдаль – высоко во тьму над замком. Солана смотрела ему вслед, не чувствуя ни малейшего сострадания – скорее наоборот, удовлетворение, будто эта боль кидала маленькую крупицу справедливости на мировую чашу весов.

Ворота распахнулись, и девушка вошла в просторный коридор, в котором тонкие колонны поддерживали длинный готический свод. Колонны и стрельчатые арки были украшены резьбой из белого мрамора и бирюзы. Стены за стойками были выполнены из чёрного мрамора, и создавали ощущение, что это не камень, а стекло, через которое просвечивается непроглядная тьма морских глубин. Солана шла по этому коридору, ощущая себя песчинкой во дворце великанов. На гладких стенах световыми отливами играла вода, будоража фантазию. От этих движений девушке казалось, что там что-то или кто-то есть. Вдруг она услышала крик: дикий, громкий, неутихающий. Её нервы были на пределе, как сжатая пружина, и она молниеносно обернулась на шум, но всё, что она увидела – лишь длинный пустой коридор. Крик не стихал – наоборот, к нему примешивались множество других голосов, в которых она разбирала отчаянную мольбу о помощи. Солана всмотрелась в стены, но ничего в них не видела. Она закрыла от страха глаза, и её напуганное воображение стало рисовать там, за кажущимся стеклом дворца, тонущие суда, попавшие в бурю. И чем чётче она представляла себе кораблекрушение: лица людей, их одежду, окружение, мебель и прочие мелочи, тем конкретнее и разборчивее становились крики. И вот на стенах, как будто рисунки, стали проплывать призраки затонувших людей. Они кричали Солане что-то, но каждый это делал на своём языке. Единственное, что она смога разобрать – это то, что людям – всем без исключения – виделись испуганные глаза молодой девушки. И все её называли ведьмой за то, что она их потопила. Тогда пленница бездны поняла, что страхи, рождённые её фантазией, где-то в океане только что потопили корабль. Осознав весь ужас, который она сотворила, Солана побежала по коридору прочь от царившей в этих стенах и колоннах чёрной магии. Но один за другим, крики с мольбой о спасении накрывали её, и невольно от этих душераздирающих воплей страшные картины представлялись ей. Опять и опять сцены кораблекрушений и людской боли всплывали перед глазами, вызывая на стенах сотни потерянных душ, проплывающих мимо и смотрящих на неё со злостью и ненавистью, хотя единственное, чего она заслуживала – это сочувствие и жалость. Одна катастрофа сменялась другой, другая – третьей, третья – четвёртой… и так продолжалось до тех пор, пока страх под натиском сотен несчастных и погибших не был выжат из неё, как сок из апельсина. До конца коридора она дошла бледная и бесчувственная: ни ужас, ни сострадание, ни жалость не тревожили её душу. Единственное, что её на тот момент беспокоило – это голод – животный неистовый голод.

Из мрачного готического коридора Солана попала на огромную круглую арену. Купол, состоящий из бесчисленного множества синих, бирюзовых и изумрудных кристаллов накрывал этот зал. Казалось, будто небо из лёгкого, воздушного и привычного превратилось в тяжёлое каменное одеяло. Под ногами вместо пола был плотный непрозрачный лёд. Гладкость и безупречность его поверхности входили в контраст с грубыми каменными сводами. В центре зала, будто подвешенное за невидимую нить, висело яблоко. Не раздумывая, Солана бросилась к нему, ведомая первобытными инстинктами, в надежде хоть как-то усмирить свой голод.

Но когда она попыталась откусить кусок от парящего яблока, оно проходило сквозь лицо, было лишь миражом. Но оно не было галлюцинацией – девушка держала его, чувствовала своими пальцами, которые не в состоянии были обмануть глаза. Не в силах оторваться от призрачного фрукта, она с жадностью пыталась съесть его. Лёд под ней вдруг стал зеркальным, и она увидела в нём своё отражение: сумасшедшие глаза, растрёпанные и развивающиеся в воде волосы, напряжённые щёки и дрожащие губы – после всего, через что она прошла, в ней не осталось ничего, что могло бы напомнить человека. И в этот момент изо льда, как из воды, вырвалось морское чудовище, до ужаса напоминающее её искореженное отражение в полу. Его тело было огромным, плавники – мощными, лик – страшным. Когда оно выныривало, осколки льда медленно, как при заторможенном времени, отлетали во все стороны, образуя фейерверк из острых льдин, не спеша падающих на холодный пол и сливающихся с ним. Рыба покружилась над Соланой, описав несколько кругов, и ринулась вверх. Купол открылся над головою, как распускающийся цветок, и выпустил наружу монстра, рожденного льдом и больным воображением проклятой. Она опустила глаза на яблоко, и чувство страха вновь уступило место голоду. Она бросилась к еде и опять увидела своё безумное лицо, и вновь изо льда появился монстр – уже другой, с другими пропорциями, с другими крыльями, хвостом, но всё так же похожий на изнеможённую мученицу, на её бешеное и голодное отражение. Остальных она видела лишь боковым зрением. Снова и снова она пыталась откусить от яблока кусок, но в ответ во льду она видела очередное голодное страшилище, которое тут же вырывалось из пола, как магма вырывается из вулкана. За ним следовало ещё одно, и ещё одно, и ещё… Осколки льда разлетались во все стороны по воде, и тем страшнее были эти создания, чем яростнее и упоре Солана старалась вырвать хотя бы кусок из проклятого яблока. Каждый взгляд на своё отражение в зеркальном льду порождал на свет новое ещё неведомое этому миру создание. И, казалось, не было этому конца.

Но всё закончилось. Всё закончилось тогда, когда, взглянув в очередной раз, девушка увидела в полу не себя, а какую-то женщину, похожую на неё. Не было в ней ничего страшного, напротив – лишь жалость рождалась в измученном сердце. Женщина в отражении плакала. Яблоко медленно опустилось на лёд и подкатилось к Солане. Она взяла его и в нерешительности дотронулась до гладкой кожицы губами, боясь спугнуть представленный шанс насытиться. Яблоко было реальным. Девушка надкусила его и в этот миг поняла, что готова была отдать душу, только бы её не лишали этой скромной трапезы.

Съев яблоко, пленница бездны вышла из круглого зала в небольшую комнату. На центральной стене была нарисована большая дверь, а вокруг дверной рамы располагались осколки мозаики. Портал, некогда украшенный цветными стёклами, теперь был разбит, и у его подножия было рассыпано неисчислимое множество обломков витража. Стараясь не наступить на осколки, Солана подошла к двери и попробовала её открыть – та не поддалась. Кроме неё никакого другого входа не было. Девушке не пришлось долго гадать – она быстро поняла, что от неё требуется: это было очередное испытание, которое ей следовало пройти. Рассмотрев рисунок двери подробнее, она разглядела на нём слабый рельеф, так что смогла представить себе картину, которую следовало собрать из рассыпанных всюду кусочков мозаики. Она протянула руку к одному из них и, едва дотронувшись, обожглась, как будто его только что достали из раскалённой печи. Солана потянулась к другому и снова отдёрнула руку – на этот раз осколок рассёк пальцы чем-то невероятно острым. Она взглянула на свою ладонь, готовая увидеть на ней увечья от ожогов и порезов, но та была чиста, будто вся та боль ей только привиделась. Следующий осколок уколол сильным морозом, ещё один судорогой сковал руку. Что-то странное происходило с этой мозаикой: когда девушка ступала по ней, касалась локтем или коленом – она чувствовала лишь лёгкий и гладкий кусок стекла. Но стоило ей прикоснуться к ней пальцами рук, как её пронзала нестерпимая боль. Но иного пути не было. Один за другим Солана стала отбирать кусочки разбитого витража.

По мере того, как картина собиралась, с каждым правильно вставленным осколком на стене начинали проявляться рисунки. На них были изображены сцены свадьбы посреди морской бури – её свадьбы. В качестве жениха выступало странное существо – тело у него было человеческое, но на худых пальцах располагались перепонки, а на вытянутой шее находилась рыбья голова с большими глазами, тремя ртами и длинным пышным хвостом на затылке. Чем более чёткими становились рисунки, тем ярче вспыхивали её воспоминания о том жутком дне. Она знала своего жениха – именно он был причиной её заточения здесь, и именно к замужеству с ним она готовилась всю свою жизнь.

Наконец, через боль и терпение, картина была собрана. Стоило Солане поставить на место последний осколок, как изображение ожило, и волны шторма на мозаике рванулись на девушку, с шумом распахивая дверь на ту сторону. Хоть пленница и была под водой, но накативший поток снёс её к противоположной стене. В этом мире мог быть ни один и ни два, а великое множество слоёв воды. И как глубоко бы Солана ни ушла, каким бы плотным не был океан вокруг, всё равно будут существовать течения, по сравнению с которым всё вокруг напоминало бы воздух.

Уставшая и измученная, она вошла внутрь, не задумываясь, что ждёт её впереди: новое испытание, долгожданный отдых, смерть или что-либо ещё. Для неё было главным на тот момент, что она, наконец, закончила сборку картины и хотя бы мгновение может дышать свободно. Когда она прошла в хрустальный зал, на неё тут же накинулись странные существа: морские пауки, люди-черепахи, многорукие медузы, крабы с множеством огромных щупалец. Всё вертелось вокруг неё, кружилось, а она стояла посреди зала, расставив в стороны руки, как манекен, будто так и надо, будто так было всегда, будто так и должно быть, хотя всё это ей было в новинку и казалось диким. Все эти существа прямо на ней плели свадебные одежды. Через несколько минут её оставили в покое. Перед ней задом стояло громадное плоское насекомое, а его спина была, как овальное зеркало. Солана увидела в нём своё отражение: на ней было белое лёгкое ажурное платье. Кружева и узоры были выполнены с таким искусным мастерством, что ни один ткач в мире не мог бы похвастаться такой работой. Рисунок на рукавах и воротнике повторялся в каждом элементе узора, но только в более мелком виде. Складывалось ощущение, что всё платье было вышито этим рисунком, да и сам рисунок многократно дублировался в себе самом. Покрутившись у гигантского гибрида богомола с тараканом, любезно подставившим свою спину-зеркало, налюбовалась собой вдоволь, Солана кивнула уже ожидавшим её морским уродцам, и те провели свою госпожу в главный зал.

Там её уже ждали все участники торжества. По периметру стен располагались столы. Вместо карниза и плинтуса можно было увидеть плывущую стаю мелких рыбёшек. Освещался зал огромными глазами чудовищных рыб, наблюдавших за праздником из окон. Глаза те горели бледно-зелёным светом, так что стены зала, выложенные из рыбьей чешуи, казались изумрудными.

Солану посадили за главный центральный стол слева от человека с рыбьей головой. Чешуя его была ярко-синего цвета, и под светом зелёных рыбьих глаз она отливалась каким-то чужим оттенком, созданным явно не в этом мире. Именно это существо было изображено женихом на её свадьбе в комнате с мозаикой. Он представился, как О’Уир Хессер, но этим именем к нему имели право обращаться лишь смертные. Бессмертные же, а так же отпрыски божественного происхождения обращались к нему иначе – они называли его Хэт’Ксу. Это звучало, как шипение, доносящееся из глубин первородного страха, предвещающее смертный приговор всему живому. У этого существа было два начала, два истока: земное – бренное – и божественное – нетленное, вечное – из-за чего ему и было даровано два имени. На рыбьей голове – синей, как ультрамарин, располагались два глаза. Они бегали по залу, рассматривая гостей и, казалось, каждый из них живёт своей жизнью независимо от другого. Солана заметила, что, не взирая на чрезмерную их активность, ни один взор не упал на неё. Но не глаза в этом существе поражали больше всего, а три рта, которые очень гармонично вписывались на его животном лице. Первый рот находился, как и положено, под большими сумасшедшими глазами. Второй, обращённый прямо на свою невесту, пристроился между жабр на правой щеке и постоянно улыбался девушке. Третий рот располагался на лбу морского чудища, образуя небольшой гребешок, от которого впоследствии начинал расти плавник. Недовольство и хмурость читалось на опущенных складках его губ. Именно эти три рта являлись главной чертой жениха: ни глаза, ни плавники, ни тело – именно к ним был прикован взгляд Соланы. Что-то жуткое было в сочетании трёх одновременно существующих выражений его лица: в холодном спокойствии, довольной ухмылке и разочарованном пренебрежении.

Невеста невольно опустила глаза. Человеческая часть его тела была одета в чёрный фрак. На ногах блестели лакированные туфли, заостряющиеся к носу. Сбоку от него была подвешена в воде старинная трость с золотым наконечником, а по всей её длине была выполнена тонкая резьба по дереву, повествующая о сценах жизни морского бога. На рукоятке трость была увенчана головой молодой девушки, чьи волосы развивались изящными линиями, вплетаясь в волны, искусно выполненные из слоновой кости, инкрустированные на своих гребнях мрамором, имитирующим морскую пену. Но лицо её, запрокинутое наверх, было объято то ли ужасом, то ли мучениями.

Когда Солана села рядом с Синей Рыбой, в центр зала вышли существа в цветных костюмах – своего рода актёры. Они поприветствовали каждого зрителя, при этом их головы, будто разрезанные на части расходились в разные стороны, кланяясь каждому из столов. Представление началось.

Перед невестой стали разыгрывать спектакли из её жизни. Сценки были сделаны очень красиво и реалистично. Актёры распадались на множество мелких рыбёшек, после чего складывались в фигуры людей и театральные декорации. Всё это было похоже на движущиеся картины, написанные в технике пуантельной живописи, а персонажи этих картин были созданы сотнями разноцветных полупотухших звёзд.

Главным действующим лицом была сама Солана. Но во всех сценах её жизни она представлялась гостям глупой, неумелой, недостойной. Из раза в раз она совершала ошибки на потеху публике. Морская невеста смотрела на всю эту постановку и сгорала от стыда. Нет, ей не было дела до того, что подумает о ней весь этот морской сброд. Но переживать все самые унизительные моменты своей жизни ей было больно. До слёз. Но она не плакала – лишь чувствовала слабый солоноватый вкус воды около своего лица. Девушка не замечала, как сыгранные факты из её жизни стали постепенно вытесняться событиями, которых не было, но которые были куда более гадкими и унизительными, чем на самом деле. Они врезались в её голову ложными воспоминаниями, принося ещё большие страдания.

Она тонула в потоке насмешек и издёвок, оскорблений и едких колкостей. Все норовили сказать что-то обидное. Все, кроме одного. Солана заметила среди гостей странное существо. Его толстое тело было похоже на желе с многочисленными складками жира, которые вздрагивали и расходились волнами от любого незначительного толчка. Глаза его были жалкими – в них читалось не столько самоотвращение, сколько боль за то унижение, которому Солана подвергалась со всех сторон. Существо то, наверное, и радо было бы закрыть глаза, чтобы ничего не видеть или вовсе отвернуться, но не было у него век, которые можно было бы сомкнуть. И тело его было настолько раздутым, что без посторонней помощи это существо не то, что повернуться – пошевелиться не могло. На этом празднике был ещё кто-то, кому тоже было плохо – тому, кто вынужден был вот так вот сидеть и смотреть на всё происходящее в зале вечность, если не дольше – до той поры, пока не проснётся у гостей этого тёмного бала милосердие, никогда доселе не рождавшееся в их холодных сердцах. Солане было стыдно себе в этом признаться, но боль другого успокаивала её. И как будто бы вот его спасение – она – единственный нормальный участник этого балагана, у которого должно было бы родиться сострадание к столь печальной судьбе, но из-за переполняемой девушку горечи на тёплые чувства в её душе просто не осталось места.

Тем временем, спектакль продолжался. И пока он шёл, Солана слышала постоянный шёпот со стороны своего супруга. Если он сидел прямо и смотрел на представление, то его рот на правой щеке говорил голосом знакомых и близких ей людей. С уст его срывались самые обидные вещи, которые девушка слышала от своих любимых – они говорились ей когда-то давно: из злости, обиды, по глупости или от предательства. Её сердце сжималось, когда она слышала эти слова опять, но больнее всего было, когда Синяя Рыба говорил её голосом, напоминая собственные ошибки и низость, до которых она опускалась.

Время от времени Хессер поворачивался к ней лицом, и разговаривал своим передним ртом. Он молвил, что жизнь, которую Солана проживает сейчас, с ним – это лучшее, чего она могла бы для себя желать. Он описывал эту жизнь, как дар, и дар этот ей нужно научиться принимать, ибо жизнь эта – единственная возможная, и другой у неё не будет. Всё, что было до него – лишь ожидание, всё, что будет после – мифическое воспоминание. Он говорил, что все последующие годы жизни будут, так или иначе, сходиться к тем дням, проведённым здесь, под водой, будут сравниваться с ними и… проигрывать. И он был прав. И с этой жизнью нельзя смириться – с ней можно только бороться. Бороться, и побеждать в каждой битве. Бороться, и проиграть в войне. Это судьба. Потому что по окончанию последней битвы именно эта жизнь и будет для Соланы победным призом.

Когда же её супруг наклонялся к столу, то рот на его лбу начинал шевелиться. Девушка в ужасе гадала, что же за гадости на этот раз вырвутся из этих губ, но слова его были безмолвными. И, тем не менее, в сознании рождались депрессия и отчаяние. Солана переставала себя ценить, думала, что она ничтожество, ни на что не способная бестолочь, безвольная тряпка, об которую все всегда вытирали ноги. Ей казалось, что она – грязь на стекле, которую нужно как можно скорее оттереть, что она – гадкая книга, которую давно пора сжечь. В эти минуты ей хотелось встать, остановить спектакль и закричать, чтобы каждый из гостей подошёл к ней и вырвал её прошлое из переполненной муками души, разорвал его или сжёг, подобно письму, не имеющему ни адресата, ни содержания, и пустил остатки по ветру или по морю, чтобы не было никогда человека по имени Солана. Но в самый пик её волнения голова Синей Рыбы поднималась, и отчаяние угасало. Иссякала с ним так же и любая вера в себя.

Как только все спектакли были сыграны, а столы опустели, невесту вывели в центр зала. Ведущие свадьбы стали заставлять её петь. Но она молчала: её скромность, робость и чувство подавленности сделали её немой, как рыба. Но главное: она не хотела для них петь – для этих скотов, уродцев, что имели власть над ней, для этих полоумных сатиров, обожравшихся на её свадьбе. Тогда хозяин глубоководного дворца встал и произнёс повелительным тоном, смотря в её испуганные глаза:

– Пой!

При этих словах безмолвные губы на его лбу произносили то же самое.

Она не могла ослушаться. Она вспомнила песню, которую слышала ещё в младенчестве, укачиваемая в колыбели.

Как выйду в лес я малой девкой неуклюжей –

Там для меня все сосны будут до небес,

А ямы – пропастью, и морем – лужи,

Трава – высокая! И бесконечен лес.

И будет шаг мой лёгок и воздушен,

Водица в речке будет мягче и теплей.

А мир вокруг – весь правильный и дружный

Споёт романс, чтобы душа была светлей.

      Как выйду в лес я девушкой красивой,

      Цветы сорву, сплету себе венок,

      И на ромашке погадаю, чтоб счастливой

      Меня однажды сделал добрый паренёк.

      И окунусь в прохладную водицу

      Реки прозрачной и с румянцем на щеках

      Я побегу влюблённая резвиться

      В объятьях запаха цветов с улыбкой на устах.

Как выйду в лес я матерью усталой

Собрать грибов да наколоть дрова.

Ещё травы лечебной бы нарвала,

А то без устали кружится голова.

В реке набрать бы ледяной водицы –

Как низко наклоняться до неё.

И поскорей домой бы возвратиться:

Воспитывать детей, кормить зверьё.

      Как выйду в лес я, выйду в лес заброшенный

      На старость лет и с палочкой в руке.

      Заковыляю по траве сухой, нескошенной

      Вдоль пней обрубленных по высохшей реке.

      И заверну я на тропу заросшую –

      Там, где темно и птицы не поют.

      Иду, гляжу – тупик. Скамейка сложена.

      Присяду – тяжело стоять. Останусь тут.

Солана замолкла. Все вокруг смеялись, а она стояла и ревела. Её душу вывернули наизнанку и использовали в качестве половой тряпки. Достали из глубин памяти самое сокровенное и выставили на всеобщий показ, чтобы поднять на смех. Её заставили раскрыть своё сердце, а потом ударили в него со всей силы.

Синяя Рыба обнял её и повёл прочь из зала. Как в тумане, она следовала за ним. В ней ещё бушевала обида и злость на себя саму и свою слабость, доверчивость. Она прокручивала пережитые сцены у себя в голове снова и снова и пыталась себе доказать, что все эти пошлости и оскорбления ничего не значат для неё, что на них не стоит обращать внимания. Ей хотелось уверить себя, что все эти уродцы не играют в её жизни никакой роли, но вопреки здравому смыслу, её чувства воспринимали ту компанию, как давно знакомых и будто бы единственно близких ей существ, с которыми она прошла большую часть своей жизни. Они были для неё, как школьный класс, как дворовые друзья, как родственники, с которыми она встречала праздники. От того все эти унижения были ещё обиднее, и обида эта мёртвой печатью была выдавлена в её судьбе. С ней теперь приходилось просто смириться, приняв её, как неизбежное зло.

Очнувшись от раздумий, она нашла себя блуждающей со своим палачом среди множества комнат и коридоров, сплетающихся запутанным лабиринтом в теле принявшего её глубоководного дворца. Все эти повороты, двери, интерьеры были настолько однообразны, что рождалось чувство, будто она – маленькая рыбёшка, которая бьётся о стеклянные стенки аквариума, желая либо выбраться из него наружу, на свободу, которую ещё помнит измученное сознание, либо, наоборот – слиться с ним, стать его частью – пусть столь же гадкой, уродливой и низкой, но никак не его пленницей.

После долгих блужданий Хессер проводил её в комнату, напоминающую по своей форме ракушку или раскрытый женский веер. Интерьер был уставлен картинами, вазами, небольшими скульптурами. В полукруглых нишах помещения, которыми заканчивался каждый сегмент веера, красовались ковры и гобелены. Их искусная работа превосходила шедевры всех мастеров, которых Солана видела на земле. Но у всех этих предметов искусства была одна общая черта: они не были закончены, как будто творца в пик его вдохновения схватили за руку и вышвырнули за дверь. Судя по тому, насколько разными были их произведения – творцов было много. В центре комнаты располагалось кресло, окружённое множеством нитей. Но нити эти не лежали на полу и не свисали тяжёлыми стрелами – они волнистыми узорами, словно корни деревьев, зависшие в воздухе, расползались по комнате, собираясь в пучок вокруг кресла, как вокруг ствола многолетнего дуба. Красные, жёлтые, белые, зелёные, синие – все эти цвета колыхались при малейшем волнении наполнявшей весь этот город воды. Без слов, девушка села в единственное кресло, и её муж назвал тему, которую она должна была отразить на будущем гобелене. За всё время заточения тем и сюжетов было много. Зачастую, это были темы кораблекрушений, потопов или наводнений.

Солане стало страшно: она так устала от трагического конца человеческой жизни ещё в галерее криков, что казалось ещё одного душераздирающего ора, молящего о пощаде, она не выдержит. Но криков не было. Были слёзы. Когда она прикасалась к нитям и начинала вышивать ими сцену трагедии, то чувствовала слёзы тех людей, которые навсегда потеряли своих близких. Их горе передавалось ей через извилистый узор шёлка, что она перебирала в своих пальцах. Могло показаться, что сами нити представляли собой череду несчастных людей, убитых потерей кого-то дорого или близкого. Они хватались друг за друга и склеивались между собой мёртвыми слезами единого горя по навсегда ушедшей из их жизни улыбке. И подобно тому, какой богатый выбор цветов окружал её своими изящными завитками, столь же разными были люди, горевавшие по любимым. Это были и чёрные пираты, заливающие потерю соратника или друга ромом; и завешанные золотом короли, выписывающие письма соболезнования родственникам; и желтолицые аристократы, пытающиеся не показывать в силу положения своих чувств и лишь сбитым тяжёлым дыханием выдающие свою горечь. Не обошлись внимания и священники в небесно-белых одеяниях, отпевающие покойников молитвой и искренне верующие, что их ждёт лучший мир. Самыми горькими, самыми тяжёлыми и самыми болезненными были красные нити, ибо, взяв их, на Солану опускалось отчаяние материнского несчастья. Не приведи господь какой-либо женщине пережить своего ребёнка! Но самыми противоречивыми чувствами наполнялась её душа, когда она брала толстую прядь серых ниток, потому как, дотронувшись до них, она не чувствовала ничего. Это было сострадание тех, кому всё равно. Да, это было облегчение, когда она делала очередной стежок по полотну, и ей не передавалась злоба людей на несправедливый рок или их отчаяние, от которого ум превращается в заплесневевшую кашу. Но каким же пленница наполнялась презрением, вышивая нитками, потерявшими свой цвет, будто в её руках только что побывала мёртвая птица.

Солана выходила из этой комнаты только тогда, когда полотна становились монохромными, серыми, бесцветными. Позже два из созданных ею полотен она видела висящими в главном зале. Другие так же нашли своё место на стенах морского дворца.

По окончанию её вышивки комната в виде ракушки открывалась так, что потолок над ней превращался в купол планетария. Мраморная плитка с шумом отрывалась от пола, образуя лестницу, ведущую в неизвестность. Уже привыкшая к тому, что не стоит противиться открывающимся перед ней дорогам, Солана послушно начала подниматься. Из всего времени, что она провела в подводном царстве, эти минуты были самыми приятными. Наворачивая круги по винтовой лестнице, она видела, как мрак бездны, окружавший её, пробивался маленькими огоньками света. Это были сотни рыб с яркими фонариками, которые блуждали, как и она, в поисках надежды и спасения из заточения холодной и безжалостной тюрьмы. Но как же там было красиво: она была будто бы высоко в небе, где звёзды исполняют для неё свой ночной танец. И это происходило везде: над её волосами, под её ногами – везде! Созвездия, которые менялись вокруг с каждым шагом, начинали петь ей песню и играть какую-то музыку не из её мира, которую она никогда прежде не слышала. Но музыка эта, как тёплое одеяло в заснеженную зиму, согревала, будто мудрый в своём треске огонь из камина. И уже казалось, что весь мир вокруг – это лишь её воображение, а лестница, по которой она ступала, лишь приснилась ей – и это единственная причина, почему она существует. И среди этого магического ничто – она. Кроме неё нет ничего – только пустота. И всё, что может заполнить это ничто – это её мысли, её чувства. Но что осталось в ней после того, как из неё выжали всё прекрасное и всё страшное, что наполняло её сердце? Лишь слабые искры мечтаний блуждали в одиноком пространстве, не находя для себя точки опоры.

Усталая и обессиленная, она поднялась по придуманной лестнице среди призраков своих желаний и, выйдя на круглую площадку, в самой высшей точке её путешествия встретилась с ним…

Её муж, оперившись на длинную белую трость, наблюдал, как двигаются звёзды вокруг. Мраморный диск, на котором они стояли, начал постепенно сужаться. Они стали совсем близко. Синяя Рыба положил руку на бедро своей невесты, и девушку пронзила дикая боль. Солана опустила глаза и увидела, как тонут в её теле пальцы супруга, будто она была сделана из плавленого сыра. Огни вокруг закружились с ещё большей скоростью, постепенно превращаясь в светящиеся круги. Кисть О’Уир Хессера вновь потянулась к Солане. Когда он взял её за руку, пульсирующая боль снова охватила тело, будто через её ладонь пропустили струю кислоты. Они завертелись в вальсе, и везде, где касался её супруг, они начинали сливаться, и пленница бездны получала очередную дозу страдания. Но в этой дозе мистическим образом угадывались нотки мазохистского удовольствия. Это было похоже на конец вечности, как будто космос вокруг переживал последние минуты своей жизни. Морские светлячки, закончив очередной виток вокруг них, безжизненно падали во тьму, тускло мерцая, как будто они своими блеклыми вспышками света делали последние глотки воздуха. Звездопад почти погасших огней тонкими капельками серебряного дождя опускался в глубины бесшумной бездны, унося за собой последние отзвуки чарующей мелодии и образовывая под ними эфир несбывшихся надежд. Если бы не Хессер, слившийся со своей невестой, та бы, не раздумывая, кинулась вниз – к остаткам уходящего света. Но их танец продолжался. И вот, когда последний светлячок затих в безмолвной буре, Синяя Рыба наклонился и впился в Солану губами. Все три рта целовали её.

Боли тогда не было. Но туман, медленно рассеивающийся под ногами, теперь заполнял все её мысли и чувства. Она сливалась с морским палачом, растворяясь в его объятьях, в его грозном величье, как молоко растворяется в чашке чёрного кофе. Ещё через мгновение в ней сочетались безмятежность эфира и суета прошедшего мимо дня со всеми его сумасшествиями. Девушка уже не знала, кто она: человек или рыба, одно существо, два или несчётное множество. Её белое платье превратилось в липкую паутину, и страх вокруг, подобно пауку, начал опутывать её. Безумие заволакивало её, разум отключался и… она заснула.

Солана остановила свой рассказ, и в комнате на несколько мгновений поселилась тревожная тишина. Никто не осмеливался её нарушить. Лишь едва не догоревшая свеча играла неустанным пламенем. Могло показаться, что она – единственное живое существо среди угрюмых и бездушных каменных статуй, погружённых в нерушимую грусть.

– Я проснулась. Вокруг – мрак, холодный океан, подо мной – бездна, а внутри меня – вода. И я вновь задыхаюсь. Я вновь падаю. Всё повторялось заново – с самого начала. Менялись только детали: на аллее некоторые пустые постаменты уже были заняты новыми творениями, подобными тем, кого я видела, жадно пожирая призрачное яблоко; менялся близкий мне человек около врат; менялись сцены кораблекрушений; менялись чудовища, выныривавшие изо льда; менялся витраж, спектакли, поручения на празднике, задания в комнате-ракушке. Но в целом, дни повторялись бесконечной чередой монотонности, наполненной болью и унижением, пока я ни родила Юну. В день её восемнадцатилетия Он обещал прийти за ней. А я должна буду воспитать её достойной палача подводных глубин, как воспитывали меня, а до меня – мою мать. И ни дай бог я не справлюсь с тем бременем, что обрушилось на мои плечи – эти года мучений покажутся сказкой по сравнению с тем, что будет ждать меня и мою дочь. Напоследок Хессер сказал, что если на всей земле отыщется хоть один человек чистый душой – проклятье будет снято, и моя дочь будет свободна. Я не знаю, зачем ему этот человек, но у любого чудовища чудовищные цены. Не хотела бы я, чтобы ценой моей свобода было чьё-то жертвоприношение.

Глава 3. Начало пути.

Дождь за окном бревенчатого дома давно стих, а небо начинало окрашиваться в светлые тона, будто земля открывала свои тяжёлые веки, и через ресницы лучей рассветного солнца пробивался утренний свет. Планета просыпалась, а в маленькой хижине на холме дрёма, так и не впущенная на порог, с обидой отправлялась в другие далёкие края петь колыбельную тем, чьи слёзы не спугнут тёплую усладу беспамятства.

Комната, где сидели Пар, Юна и Солана, была всюду покрыта капельками парафина, а в воздухе стоял запах горелого фитиля. Только сейчас женщина заметила, что мир пробуждается, и смертельная усталость завладела ею. Тем сильнее была эта усталость, чем явственней Солана понимала, как много дел ей предстоит сегодня переделать. Переборов себя и желание отправиться в кровать, она попросила у молодой пары прощенья и пошла из дома во двор прогонять сонливость рассветным влажным воздухом, который после вчерашнего вечера казался ещё более прохладным, нежели всегда.

У Пара и Юны же, напротив, сна не было ни в одном глазу. Ошеломлённые услышанным, они сидели, не сказав друг другу ни слова. Мать Юны, которую все знали, как обычную спокойную женщину, вдруг предстала перед ними в новом свете, будто бы книга, которая годами пылилась на полке из-за неприметной обложки и вдруг открылась на самой шокирующей главе.

Взгляд юноши упал на привезённое им кольцо. Этот вечер должен был быть другим – наполненный романтикой, счастьем и откровенностью. Но из всего ожидаемого была только откровенность – шокирующая откровенность. Романтика сменилась ужасом и страхом, а счастье – безнадёжностью и отчаянием. Поймав взгляд любимого, Юна коснулась его руки:

– Я не выдержу, если в моих зрачках ты будешь видеть лишь летящие с бешеной скоростью стрелки часов на циферблате, отсчитывающие тонкой иглой время до нашей разлуки, – произнесла она.

Настало мгновение, способное навсегда разделить две судьбы. Толстыми гранитными камнями возводилась между ними стена, но была она куда прочнее, чем гранит, ибо создана была из страха, из неуверенности в себе, из искренней любви друг к другу и готовности пожертвовать собой. Их лица были сделаны из грубых каменных скал, от них отдавало холодом, как от поверхности северного моря, но стоило лишь углубиться в это море, можно было услышать в уносящемся течении беспорядочных мыслей крики о помощи.

В такие моменты чувствуешь холод. И не потому, что за окном только-только взошло солнце, и не потому, что камин в печке погас, а последняя свеча догорела, не потому, что мир, проснувшись после долгой ночи, вылезает из-под тёплого одеяла и зябнет, ещё не согревшись в лучах утреннего светила. Холодно, потому что кровь становится слишком тяжёлой, чтобы бежать по венам и артериям, холодно, потому что тело превращается в стекло, пропускающее через себя свет, тепло и весь мир – всё, кроме этой ледяной фразы. Это как долгая игра в шахматы с собой: каким бы ни был конец – ты всё равно проиграешь, пусть даже и у самого себя. И вот остался один ход до того, как из груди вырвется фраза: «шах и мат». И этот ход – конец, но не только одной партии, а всего на свете. С этим ходом белые клетки на доске станут чёрными, а ты останешься стоять на одноцветной площадке одиноким королём мрака, а вокруг – фигуры. Свои? Чужие? Это всё – толпы людей, которые тебе улыбаются, тебя утешают, шутят. И всех их ты знаешь… вроде бы. Вроде бы это и родственники, и друзья, но как-то все они стоят не рядом с тобой, а на своих клетках. Или даже в своих клетках? У каждого своя позиция: понятная, логичная. Но на твоей клетке кроме тебя никого нет. И ты пытаешься ворваться к кому-нибудь, а тебе в ответ – «Это сердце занято». И ты уже сам сомневаешься, что на твоей клетке могут уместиться двое, хотя всего несколько мгновений назад здесь стоял белый король. И ты помнишь его. Ты любил его. Ты считал его близким – самым близким человеком на свете, которому так безжалостно поставили мат. И это конец?

Шрам на руке Пара заныл жгучей болью.

Но позвольте, если ты сам с собой играешь в эту игру, то почему конец? Почему ты должен играть по каким-то чужим правилам, если твоя рука держит фигуру, готовую сделать следующий ход? Зачем делать тот ход, который не нравится, обманывая в первую очередь себя? Почему вообще человек не должен делать то, что ему хочется? Плевать на всё: на логику, на правила, на приличия! На всё, что закрывает дверь перед человеческим счастьем. Ведь это так просто: взять белого короля и поставить на одну клетку рядом с собой. Ведь это так просто: быть не чёрным монахом, а самому стать белым принцем. Ведь это так просто: сказать правду.

– Юна, – низкий голос Пара оторвал глаза девушки от её пальцев, безжизненно лежавших на руке юноши. В этих глазах читалась надежда, – я люблю тебя. И если мне предложат променять остаток моих лет на несколько минут, проведенных с тобой – я, не раздумывая, соглашусь.

Его губы нежно поцеловали девушку.

С тех пор ни у кого и в мыслях не было поставить в их любви точку.

– Если есть хоть малая доля вероятности тебя спасти, – пообещал Пар Юне, – я обойду весь свет. Я найду человека с незапятнанным злобой сердцем – я сделаю всё, что угодно, только бы снять с тебя это проклятье.

Первым делом, Пар написал в свой университет преподавателям, с которыми у него были хорошие отношения. Он спрашивал их, как найти абсолютно чистого и доброго человека. Ответ от одного из профессоров – знатока теологии и мифологии – не заставил себя ждать. В письме говорилось, что согласно приданиям, в восточных землях живёт мудрец, который знает всё-всё на свете. И он помогает тем, кто ищет ответы. Как его найти – не ведомо никому, но местное население должно как-то помочь в поисках – нельзя жить неподалёку от мудреца, и не знать о нём ничего. Если и искать ответы на столь сложный вопрос – то только там.

Юна хотела пойти со своим любимым, но её образумила Солана, сказав, что в случае провала морскому палачу её путешествие не понравится, и он может счесть её недостойной. Так девушка осталась с матерью.

В тихую ночь, чтобы не видеть слёз любимой, Пар вышел из дома на поиски человека, чистого и душой и сердцем. В столь поздний час, тихий и таинственный, всё человечество превращалось в миф, спрятанный в толстые тома своих постелей. Миром правила природа, не допуская в свои владения ни одной людской души, и путнику показалось на миг, что он вовсе не человек, а блуждающий дух, затерявшийся в царстве ночи, мятежный разум, вырвавшийся из тленного заточения и мятущийся по лабиринту вселенских тайн. Звёзды, молчаливые и недосягаемые, подавали знак, указывали дорогу. Тонкий серп месяца прорезал себе путь через мрак, будто узник, заточённый в небытие. Юноша взглядом начал искать лунную дорожку на поверхности моря. Еле заметная серебристая струя играла на водяной пустыне.

«Если здесь замешан морской владыка – не начать ли поиски с океана?» – Подумал Пар.

Звёздное небо подавало какие-то тайные знаки, и одеяло волн подхватывало их, искажая под плясками шепчущихся переливов. Но что прерывает их ровный строй? Там, на лунной дорожке? Или кто? Ну конечно, она не могла не попрощаться, но сделала это так, как велело ей сердце. Там, вдали, среди спокойных холодных водяных холмов тоскливым взглядом Юна провожала свою любовь. Пар знал, что, пойдя он сейчас к морю, ему не хватит сил оторваться от любимой, поэтому он повернулся к океану спиной и пошёл от берега прочь.

Глава 4. Шахматист.

Третью неделю Пар пытался отыскать мудреца на востоке страны. Он прошёл ни один город, заглянул во множество посёлков, но никто ничего не знал о всеведущем старце. После очередной неудачи, юноша брёл по дороге в ещё одно селение. Вокруг простирались плодородные поля, усеянные пшеницей, кукурузой и рожью. Но фермерские красоты недолго радовали глаз.

Моря из жёлтых колосьев по обеим сторонам дороги сменяли голые и почти безжизненные земли. Над полумёртвой почвой возвышались уродливые пародия на человека – зловещие пугала. Как беспорядочно вкопанные деревья, они, словно люди, посаженные на кол, смотрели на всякого прохожего с ненавистью и презрением. Складывалось ощущение, что они были поставлены здесь не для того, чтобы отгонять прожорливых птиц, а чтобы заставлять гостей пойти другой дорогой. Сделаны они были столь отвратительно и небрежно, что вряд ли какая-либо птица способна была принять их за человека, зато на путников чучела производили должный эффект. Длинными кривыми ветками их руки тянулись к прохожим, пытаясь схватить их и затянуть в недра своих мешковатых одеяний. Заглянувшему внутрь одеяний могло показаться, что там не просто нет ничего человеческого или кукольного, но что голод, царивший на полях и в его чреслах, выел у пугала все потроха, образовав внутри истощённый склеп, способный всосать в себя дюжину людей.

Под взором нависающих и упавших от ветра деревянных стражей, юноша двинулся дальше, прислушиваясь к каждому шороху, скрипу или щелчку. Ветер в такие минуты становился громким, подобно буре, а карканье птиц превращалось в сирену. Всё вокруг слышалось настолько чудовищным и зловещим, что даже сердце старалось приостановить свой ход, чтоб не аккомпанировать погребальной симфонии страха.

И вот справа, шагах в тридцати, одно из пугал, сидящее у одинокого загнившего пня, повернуло на странника голову, одетую в дырявый клетчатый капюшон, и начало вставать. Видение? Нет, это было взаправду. Пару показалось, что всё поле после резкого порыва ветра ожило. Далеко стоящие зомби будто сделали один шаг вперед, а те, что были ближе, потянули к нему свои длинные ветвистые руки. У юноши мелькнула мысль, что надо бежать, собрать в себе все силы, и кинуться назад – к людному посёлку. А людному ли? Он пытался вспомнить хоть одного человека, который мог бы встретиться ему на пути, но не мог – только пустые колосья пшеницы.

Пар сделал шаг назад, и что-то коснулось его плеча. Он резко обернулся и уставился на стоящее сзади нависшее над ним деревянное чудище с обезумившими стеклянными глазами из разбитой бутылки, парень превратился в скованную страхом статую, твердившую себе, что приведений не бывает. Пугало не двигалось. Юноша всмотрелся в силуэт, ловя каждое движение, но лишь старые тряпки беспорядочно трепыхались на ветру. Этот страж замер. А остальные? Секунду назад казалось, что они стали на шаг ближе, но теперь… всё было как обычно. Кроме одного. Там, где чучело низко склонялось к земле, теперь возвышалась высокая худощавая фигура в капюшоне, обращённая к нему.

– Эй, парень! – вдруг раздалось из глубины мрака его одежд. Костлявые руки одёрнули капюшон, и из него вылезла худая человеческая голова. На молодого учёного, как стервятник, смотрел суховатый старик, вытянув к нему тонкую жилистую шею. Рядом с ним стоял низкий раскладной стул, сидение которого было обтянуто облезлой серой кожей. – Ты знаешь, что все земли вокруг – мои? И дорога – тоже моя. И каждый, кто проходит по ней, должен мне платить. А ну иди сюда!

Этот голос – хриплый и дерзкий – вырвал Пара из мира теней и вернул на его землю. Поправив на себе рюкзак, он спустился к подзывавшему, ругая себя за непростительное суеверие, одолевавшее его несколько мгновений назад.

– Здравствуйте, меня зовут Пар, – навстречу старику протянулась рука приветствия.

Человек брезгливо посмотрел на вытянутую ладонь.

– Господин! – ответил тот. – Называй меня господином. Потому что я хозяин этих полей. И вон тех. И тех тоже, – при каждом слове старик небрежно размахивал руками, показывая, где именно располагаются его владения, словно пытался оторвать и выбросить собственную кисть. Пальцы, малоподвижные, подобно мешку его одежды, падали вниз вместе с рукой после каждого такого броска, пока не приходилось показывать этой рукой ещё раз. Вблизи старик уже не казался очередным пугалом, и было видно, насколько сильно он от них отличается. На теле у него были дорогие дворянские одежды, украшенные драгоценными запонками, значками и кулонами. Но из-за сильной помятости, засаленности и потёртости на многочисленных местах, костюм казался небрежно наброшенным мешком, которым вытирали пол после удачной пирушки. Под пальто у старика виднелась синяя рубашка, но на ней было столько всего нашито и навешано, что её синева едва просвечивалась сквозь толстый слой побрякушек. Не было никаких сомнений, что весь свой убогий и неопрятный вид господин старался компенсировать бесчисленным количеством брошек и кулонов, нацепленных себе на грудь. Его лицо было очень худым. Первыми, что бросалось в глаза, были глубокие впалые щёки. Наполовину посидевшие усы и борода оказались единственным, что было тщательно ухоженно. – Это всё моё – всё-всё моё! И я здесь господин. А ты здесь никто. Так – только прохожий.

–Я не знал, что эта дорога кому-то принадлежит. Если вас это задевает – я могу повернуть назад.

– Ага, назад! А как ты пойдёшь назад? Опять по моей дороге? Или через мои поля? Топтаться по ним будешь? Как топтался по ним, когда подходил ко мне? Я же видел! Я следил! Топчутся тут, ходят всякие. А потом из-за вас у меня ничего не растёт. Морковь мою потоптал. Мою! Вон что с ней сделал, – и старик тем же жестом отброшенной руки указал на место, где только что прошёл Пар. Там, среди жухлой травы, было выкорчевано то, что месяца два назад можно было бы назвать морковью – гнилая погрызенная и сто раз истоптанная пародия на овощ.

– Я и представить себе не мог, что здесь что-то может расти, – с непритворным удивлением сказал Пар.

– Представить он не мог! Не знал он! Конечно, кто он такой, чтобы всё знать? Это только я всё знаю. Всё-всё – от меня никакие секреты не скрыты – уж я такой, – бурчал себе под нос старик, – а теперь ты из-за этого незнания сам и будешь расплачиваться. И за дорогу, и за морковь…

– Подождите секунду, – перебил его Пар, – что вы только что сказали?

– Я сказал, что ты мне заплатишь. По полной программе заплатишь. И за…

– Обязательно, – не дослушал его юноша, – только вы сказали, что всё знаете – это правда?

– Ну, может слегка преувеличил. Тебе какое дело? Ты будешь платить или нет?

– Послушайте, – настаивал на своём юноша, – я с удовольствием заплачу Вам в два раза больше, если Вы ответите мне на несколько вопросов.

Старик изменился в лице. Теперь в глазах его читались не злость и отвращение, а глубокая заинтересованность, как у торговца, которому сообщили, что готовы выкупить у него полприлавка. Тени недоверия мелькали среди его морщин, но любопытство и корысть перевесили любые другие чувства.

– Каких вопросов? – глаза его слегка прищурились, будто бы это помогало ему читать мысли своего собеседника.

– На моей… – начал было Пар.

– Господин! – поправил юношу хриплый голос. Для владельца земель было особенно важно, чтобы окружающие люди отдавали себе отчёт, что разговаривают с тем, кто стоит выше них по социальной лестнице.

– Господин, – спустя небольшую паузу начал заново Пар, спокойно приняв правила игры – на моей невесте лежит проклятье. Как только она достигнет восемнадцатилетнего возраста, её заберёт морское чудовище – Синяя Рыба. Я ищу любой способ снять это проклятье. Я слышал, что в восточных землях есть мудрецы, способные ответить мне на любые вопросы, от того я и пришёл сюда.

– Проклятье, говоришь? – на этот раз старик смотрел на молодого учёного, как продавец роз, у которого спрашивают пионы, но при этом как хитрец, который отнюдь не считает, что его розы хуже каких-то там пионов. – Нет, я не знаю, – протянул господин, – но я точно знаю, как пройти к тому, кто ответит на все твои вопросы. Видишь ли, то, о чём ты спрашиваешь – очень своеобразная и сложная тема. И простого решения к твоей проблеме нет.

– Если расскажите, как его найти – я заплачу, – Пар полез было в карман, но старик остановил его.

– Не надо платить… пока. У меня к тебе есть предложение, – он медленно сел на свой низкий кожаный стул и потянулся к земле. Его рука опустилась в старую заляпанную грязью сумку, которая сливалась со столь же невзрачной почвой. Из сумки он достал небольшую шахматную доску, покрытую потёртостями и царапинами. Он положил её на высокий пень, который служил для старика столом. – Я предлагаю тебе игру. Если ты выиграешь у меня, то я расскажу тебе всё о том человеке, который может тебе помочь: кто он, где он живёт и как к нему добраться. Более того, если ты меня одолеешь, я позволю тебе пройти по моим владениям дальше и не возьму с тебя за это дани, – старик приглашающее выставил руку, предлагая присесть за игральный стол.

– А если проиграю? – Пар уже всё для себя решил, ибо какая бы ни была цена – она стоит свободы самой дорогой для него девушки. Но не задать этот вопрос – значит, показать слабость, продешевить, оказаться на месте кормушки для хищных зверей, оголяя перед ними свою безысходность и беспомощность. Господин наклонился к уже присевшему юноше:

– Сущие пустяки! Ты просто отдашь мне то, чего тебе меньше всего нужно. Что угодно! От того, что можно потрогать до того, что неосязаемо. И не просто неосязаемо, но что даже представить себе нельзя: знания, умения, свободу – что угодно!

– Но откуда я знаю, что мне нужно, а что лишнее для меня? – Пар произнёс эти слова скорее для себя, а не для своего игрового противника. Ни один мускул не дрогнул на лице шахматиста, словно он слышал этот вопрос не в первый раз.

– Это вовсе необязательно знать, – воскликнул он и залез в левый карман своего пальто. Оттуда он достал старую обожжённую перчатку с дыркой на мизинце. Надев её, он опустил уже защищённую руку во второй карман и достал из него абсолютно гладкую круглую золотую монету, после чего положил её на пень. Дерево под металлическим диском потемнело. – Если ты не знаешь, что выбрать или попросту не хочешь выбирать – положи свою монету поверх моей и скажи, что ты ставишь на кон самое ненужное. То, чем ты доселе пренебрегал не один год, выплавится на моей монете – это и будет твоей ставкой, – холодный взгляд старика поднялся на юношу и замер. Не желая спугнуть свою удачу, господин ждал ответа.

Пар вспомнил, как в институте ему всегда везло в шахматной игре, как он выигрывал у друзей, коротая время после тяжёлых экзаменов и ожидая объявления оценок. Он положил на монету господина золотой грош и произнёс:

– Ставлю самое ненужное.

Партия началась. Одна комбинация сменялась другой, хитрость одного игрока перекрывалась изящной хитростью второго, натыкаясь на непростительную, но смелую глупость. В воздухе пахло азартом. Эмоции и разум смешались в головах игроков, порождая в них жар и нетерпение. Но при всей эксцентричности и при всём воодушевлении в этой сцене было одно место, где спокойствие держало верх над чувствами – это была сама шахматная доска. Как бы ни хотели игроки разбить друг друга в пух и прах, фигуры двигались по конкретной траектории, в конкретном направлении и по чьей-то чужой воле, которая их мало беспокоила. И в этом они были куда более величественны, чем люди. Иные скажут, что это не свобода – это ограниченность, посредственность, которая не позволяет фигурам не то, что возвыситься, но даже стоять в одном ряду с людьми: никакой воли, никакой свободы. Но иметь один единственный путь – это разве не свобода от множества других путей? Разве это не свобода перед бременем выбирать? Разве это не жест свободы – отдаться на решение своего следующего хода кому-то более опытному. Да, весь мир не ляжет тебе на руку. Но, смирившись с этим, тебе не придётся тащить его на своей спине. Временами, шахматы куда свободнее людей, потому что человека можно принудить к чему-то, что выше его сил. Шахматную фигуру заставить ходить иначе не способен ни один гроссмейстер в мире, не нарушив смысла её существование. Ведь свобода – это не просто шаг в любом направлении. Если представить на мгновение, что пешка вдруг стала человеком и почувствовала в себе уникальность, неповторимость, личность – что произойдёт тогда? Что будет, если, ослушавшись голоса хозяина, восстав против его воли и с лозунгом: «За свободу!» – она станет на другую, не положенную ей клетку? Быть может она не даст дорогу другой пешке, что недавно шла с ней бок о бок? Может, перекроет путь слону или оставит без защиты ладью? А то и вовсе откроет под удар ферзя. Так или иначе, нарушится лад, стратегия, порядок, существовавший до этого тысячу лет. И через пару ходов вся свобода пешки полетит прахом. Может, потому что ходов нет, может от того, что каждый из них – губителен. Но куда хуже, когда и ходы есть, и безопасны они, но король лежит, и цели в них уже нет. И этот вздох так называемой «свободы», который сделала пешка, не просто лишил свободы остальные фигуры, но и оказался последним свободным ходом, после которого ничего больше нет. А, всё же, имея всего одно направление, шесть различных фигур могут сотворить на небольшой такой же ограниченной доске удивительные и неповторимые ситуации, уникальные тактики, захватывающие атаки и блоки. И именно в этом множестве индивидуальных композиций, составленных однообразными ограниченными фигурами, и читается свобода. Свобода, смыслом и целью которой является всего лишь одна фраза:

– Шах и мат, – прохрипел старческий голос господина.

Пара ошеломили эти слова. Он всегда так чётко и точно просчитывал ходы, что ни сокурсникам, ни профессорам не удавалось обыграть его. Не то, чтобы он участвовал в профессиональных шахматных соревнованиях, но поражения от самовлюблённого неопрятного старика, сидящего в поле, он никак не ожидал.

– И что теперь? Я каким-то образом должен отдать что-то, что мне совершенно не нужно?

Молодой учёный посмотрел на свою монету, лежащую на монете старика. Под горячим золотым колесом на дереве остался обожженный след. Пар невольно заметил, что пень был изранен подобными пепельными кольцами. Его монета чуть оплавилась, и на решке появились волнообразные впадины. Пар потянулся к ней, чтобы посмотреть, что он задолжал шахматисту, но господин среагировал первым. Резким броском руки в перчатке он схватил обе монеты, посмотрел на свою и с невозмутимым видом ответил:

– Нет.

Пар пришёл в оцепенение.

– Как нет? Я же проиграл! Или вы прощаете мне это? Можно взглянуть, что там выплавилось? – юноша протянул руку.

– Нельзя. Я не показываю противникам их проигрыш. Иначе некоторые вдруг решают, что именно это им необходимо по жизни, как никогда, и кидаются на меня с кулаками, понимая, что лишились этого безвозвратно.

– А как же я вам его дам?

– Ты уже, – лицо старика не выражало ни единой эмоции. – Я же говорил – это такой пустяк, что ты и не заметишь, если у тебя его не будет.

Пар немного напрягся из-за того, что об утерянном им он даже не узнает, но потом его мысли пошли дальше: «Ведь я до сих пор не знаю, где искать ответы». Искоса поглядывая и не скрывая хитрой азартной улыбки, господин спросил, собирая шахматы:

– Ещё партию?

– А? Да… – неуверенно и отрешённо произнёс юноша. Старик придвинул к нему другую золотую монету того же номинала, что и оплавившийся грош.

– Делай ставки.

– А если я хочу знать, что теряю? – спросил Пар, теребя монету между пальцев.

– Тебе это незачем, – с небольшой суетой и поспешностью ответил шахматист, – выбирай цвет.

Но и вторая партия стала сокрушительной для юного странника. Тогда страх обуял его. В первую очередь страх того, что он теряет. Старик же на этот раз не спеша взял свою монету, украдкой посмотрел на её оборот и усмехнулся.

– Что там? – настойчиво спросил Пар.

– Какая тебе разница? Ты всё равно этого уже лишился!

Сдержав волну гнева, Пар:

– Я не буду играть дальше, пока не узнаю, что я проиграл.

Глаза шахматиста поднялись.

– Чувство юмора, – ответил старик, – тонкого юмора. Плоские и посредственные шутки ты понимать будешь, но тонкий юмор – нет. Я не говорю обычно никому, что на обратной стороне монеты, но тебе сделаю исключение.

И он бросил на стол два маленьких золотых диска, на одном из которых была выплавлена лёгкая усмешка, а на втором – кисть и какой-то странный рисунок.

– Первым ты лишился дара рисования, – разъяснил шахматист.

– Но как же? – возмутился Пар, – ведь я вырезаю по дереву. Рисунок – часть моей профессии.

– Значит, ты сможешь вырезать сразу, не нанося рисунка. Радуйся! Сэкономишь время. Таланта к резьбе я у тебя не отнимал.

– Или Ваша монета отнимает не такое уж и ненужное, – предположил Пар.

– У металла нет воли, он не предсказывает судьбу, не видит прошлого. Он находит один из твоих навыков, которым ты не пользовался уже очень давно или к которому относился с пренебрежением, и ставит его на кон. Так что если ты хочешь кого-то в этом винить – вини себя, – пояснил старик.

Ни юмора, ни талантов к рисунку. Впрочем, Пар и раньше замечал, что особого рода шутки ему вовсе не казались смешными. И резьбу по дереву во время обучения в институте он забросил. И рисовал только то, что задавали ему преподаватели, но делал он это с тем же пренебрежением, с которым относился ко всей системе обучения. Но вот так, чтобы лишиться этих талантов навсегда – неужели в его жизни не нашлось чего-то более ненужного? Хотя бы один из тех никчёмных предметов, введённых в программу обучения только для того, чтобы платить чьему-либо родственнику зарплату. Ведь в институте было так много всего ненужного! В институте, который ему почти ничего не дал, не вывел его в свет, не обеспечил будущее, не придал ногам устойчивость. Да и кто вообще решает, что ему ставить на кон?

– Делаешь ставку? – поинтересовался шахматист.

– Да, – уверенно сказал Пар, – я ставлю свои знания о стекольном деле.

С этими словами он положил на раскалённую монету ещё одну. Старик удивлённо посмотрел парню в глаза.

– Вы же сами сказали, что я могу поставить на кон любой ненужный мне предмет? Тогда я сам волен выбирать, что мне нужно меньше всего. Мне это не нужно и никогда не пригодится. И это знание куда менее важно, чем умение рисовать.

– Что ж, ставки приняты, – согласился господин. – Но у меня это впервые, когда тот, с кем я играю, сам выбирает, что ему по жизни меньше всего нужно. Обычно, люди не берут на себя ответственности за то, чего им суждено лишиться. Они предпочитают, чтобы это решали за них. Потому что в случае утери того или иного, они всегда могут обвинить в своих бедах кого-то или что-то ещё. Например, мою монету. Но если уж ты сам выбираешь, чем пожертвовать, тогда и упрекнуть будет некого.

– Вам не нравится мой выбор? – спросил Пар.

– Мне всё в тебе нравится, пока ты сидишь напротив меня и делаешь свои ставки, – ответил старик.

Игра началась. Долгое время они шли на равных, но вскоре юноше улыбнулась удача. В течение нескольких ходов противник оказался зажат, потеряв часть своих фигур. Триумф был близок. И вот на доске рыцари замерли, предчувствуя развязку. Они наблюдали, как разворачивался жестокий обмен фигурами, при которых чёрный король старика, столь же беспомощный и дряблый, как его хозяин, оставался почти что без прикрытия – безоружный и одинокий. Пар с лёгкой душой и уверенностью в собственной победе пошёл на обмен. Но вот, как тень безмолвного ассасина, вместо того, чтобы съесть лакомую фигуру, чёрный слон прошёл через всё поле и поставил точку в этой игре. Шах и мат. Забаррикадированный со всех сторон, чувствующий полную защищённость, белый король оказался заперт в тюрьме собственной осторожности.

Пар снова проиграл. Отчаяние накатило на юношу. Он понял: какой бы ни казалась ему его цель, она всё ещё очень далеко. Она недостижима. И можно сколько угодно находить у себя ненужных вещей: материальных или неосязаемых – это ничего не изменит. Противник напротив сильнее. У старика слишком большой опыт в своём деле, и обыграть его Пар не может. В конце концов – это будет только трата: и времени, и талантов, и знаний. И вроде бы вот оно – совсем рядом – твоя цель! Нужно только немного подождать, приложить чуть-чуть усилий, совсем капельку поставить на кон, подвергаясь минимальному риску – и счастье само запорхнёт к тебе в дом – только одна последняя ставка. Но сколько таких последних ставок нужно сделать, чтобы остаться без гроша в кармане? Каким бы противным и мерзким ни был старик, какие бы лохмотья на нём ни болтались, и как бы глупо он ни прожигал свою жизнь, сидя среди бесплодных полей, как стервятник, выжидающий очередную жертву – он слишком хитёр и непомерно умён для человека с таким складом характера. Как такое вообще может сочетаться в одном человеке?

Пар обвёл окрестные поля взглядом. Серые и безжизненные, они простирались на многие мили, пропитывая воздух гнилью и смрадом. Никакие шахматные победы не могли привести их к жизни. Каким талантливым в игре и богатым ни был бы господин, сколько бы людей ни проходило через его владения – вокруг ворчливого старика всегда будет пустота. А он, может быть, и понимает это. Только в душе. Он не готов это принять в действительности, не готов мириться с упадком своих владений, поэтому всякий раз при удобном случае старается доказать себе и другим, как много ему принадлежит. А то, что его богатство, по сути, из себя представляет лишь мусор – в этом он не готов себе признаться. И чем больше его одиночество, тем жарче азарт победы.

– А этот бой был неплох, совсем неплох, – с усмешкой проговорил господин. – Может быть, следующий будет более удачным?

– Не будет, – резко возразил юноша.

Улыбка моментально спала с уст шахматиста.

– Ты что, уже решил сдаться и уйти вот так, ни с чем? Разве тебе не нужно свою невесту спасать?

– А я и не собираюсь сдаваться. Но и играть с вами дальше я не буду. Я предлагаю вам помощь. Оторвитесь от доски и осмотритесь: все ваши владения мертвы. И никакие победы на свете не воскресят их, какой бы игрок вам ни попался и какие бы богатства вам ни предлагал. А я могу их оживить. Я готов вспахать землю и засадить их деревьями, травами, овощами. Поля воскреснут, и на них снова прорастёт жизнь. Всё это я готов сделать за одно небольшое вознаграждение – вы скажете, где мне искать того мудреца.

– Ну не знаю, – проворчал господин, поглаживая свою бородку. – Ты будешь тут шарить, ходить, где ни попадя, топтать мою морковь. Да и на что мне эти поля? Ты уйдёшь, а они отцветут, а потом опять сгниют!

– Вы можете нанять слуг, крестьян, – предложил Пар, но от его слов лицо старика перекосилось от отвращения. – Так или иначе, играть мне с вами бессмысленно – вы всё равно меня обставите. Да и обработанные земли куда полезнее никому не нужных знаний.

Старик задумался. Не то, чтобы эта мысль его радовала, но так или иначе жадность в нём довлела над другими эмоциями. Отпустить трудолюбивого юношу, отказывающегося играть дальше, было бы чрезмерной глупостью, поэтому господин решился.

– Хорошо, мальчишка, я согласен. Но смотри, пока ты будешь слоняться здесь по моим землям – я глаз с тебя не спущу. За работу можешь приниматься прямо сейчас, – грубо ответил шахматист и с шумом захлопнул игровую доску.

Немало дней прошло с тех пор, как Пар выполнил своё обещание. Дабы ускорить работу, он придумывал множество изобретений, которые помогали ему в обработке полей. Временами хотелось всё бросить и пойти искать другой путь – может, не менее тяжёлый, но более быстрый. Не несмотря на все сомнения, он продолжал.

Неустанный взгляд старика следил за ним постоянно. Господин развлекал себя тем, что рассказывал гостю истории из своей жизни. Он много приукрашивал и выставлял всех, кроме себя в дурном свете, но для Пара не составило труда очистить зёрна событий от шелухи напускного блеска и увидеть всю картину целиком, какой она была на самом деле.

Господин – имени своего он так и не назвал – был из древнего дворянского рода. Его дед был помещиком и держал у себя крестьян. Но пришло время реформ, и власти стали одаривать низшие сословия всё большими правами и свободами. Так крестьяне мало-помалу начали уходить от хозяев, забирая по праву принадлежащие им помещичьи земли. Таким образом, когда господин унаследовал имение, в его распоряжении остался особняк – не большой, но и не маленький, участок земли, примыкающий к перекрёстку дороги, верные семье слуги и несколько крестьянских семей, чтивших традиции и почтенно уважавших фамилию господина. Но его отец, умирая, завещал в бреду сыну, чтобы тот пристально следил за имением и не давал никому покушаться на их семейное добро. Он обвинял всех на свете, что их обокрали, растащили землю и хитростью ушли на волю. Он говорил тогда ещё много всего нелицеприятного. И его сын по молодости принял последние слова отца слишком буквально и пропитался ненавистью ко всем, кто живет в его доме и работает в его семье. У всех и всюду он выискивал враждебные намерения: то упрекнёт слугу в воровстве, то увидит тайный оскорбительный смысл в ином слове или деле, то кинется рассуждать о коварной природе своих подданных в их присутствие. Всякий раз, когда окружающие заговаривали о его отце – он находил в их речах осуждение почившего хозяина, и сильно ругал людей за подобные разговоры. Когда же слуги и крестьяне перестали разговаривать на эту тему – он упрекал их за то, что они не уделяют должного почтения к его отцу, пытаясь стереть его из жизни дома. Ко всему прочему, господину казалось, что все вокруг пытаются его ограничивать: в делах, во взглядах, в убеждениях. Поэтому, когда слуги приходили к нему решать различного рода вопросы и проблемы, всё неминуемо заканчивалось скандалом и истерикой. Молодой хозяин запирался в своей комнате и, обогащая свой лексикон бранными словами, требовал, чтобы все оставили его в покое. Окружающие не стали с ним спорить, и, действительно, оставили его в покое – попросту, ушли. То ли из уважения к его семье, то ли из-за перспектив быть вечными соседями с умалишённым, крестьяне оставляли всё своё имущество и земли господину и уходили подальше, чтоб никогда о нём больше не слышать. Что касается слуг, то тут господин не стал дожидаться, пока они сами уйдут и при очередном обвинении в воровстве и заговоре, выгнал всех до единого.

Напоследок, управляющий, который искренне любил своего господина и его отца, подарил помещику на память книгу по земледелию. Это была старая фамильная книга, передающаяся из поколения в поколение, где были записаны древнейшие и даже утерянные знания по уходу за землёй и растениями. Эта книга была самым дорогим, что было у управляющего, но в знак своей любви он оторвал её от сердца и подарил человеку, который больше всех в ней нуждался. В тот же вечер, хозяин затопил этой книгой камин, предварительно разорвав её на мелкие части, чтобы костёр лучше горел. Уцелели из неё всего два листка, случайно залетевшие под кресло. В них была прописана инструкция по установке огородного пугала.

Нельзя сказать, что господин горевал, оставшись один. Наоборот, он почувствовал себя свободным человеком. Как оказалось, именно это ему и нужно было всю жизнь, именно в одиночестве заключалась вся сладость той лёгкости и свободы, о которой он мечтал долгие годы. Наконец, он больше никому и ничего не был должен, он не должен был ни перед кем отчитываться, не обязан был оповещать других о своих планах, не должен был постоянно кого-то контролировать, и никто не приставал к нему с надоедливыми вопросами или извечными напоминаниями о каких-то проблемах, которые никак не могут решиться без его участия.

С уходом слуг и крестьян в доме всплыло множество дел, которыми нужно было заниматься. Но господин больше не был поставлен перед ними на колени, а они, будучи заброшенными, более не могли стоять перед ним, словно палачи с огромной секирой. Они просто превращались в разруху, в которой господин со временем научился комфортно жить в своё удовольствие. Все эти заботы оказались сущим пустяком, раздутым пузырём по сравнению с тем чувством свободы, которым отныне был наделён старик. Печалило его только одно – что он не дошёл до этой свободы раньше.

Появилось ещё кое-что: и дом, и земля, и всё, что на ней росло, вдруг стало принадлежать ему – господину. Не то, чтобы у него это отбирали, но когда за твоей спиной стоит и наблюдает отец, оценивая, оправдаешь ли ты, как сын, его надежды, или когда твоими казалось бы вещами распоряжаются либо слуги, либо крестьяне, либо люди, имеющие в этом деле опыт больше твоего, то невольно хочется подойти к своим вещам, указать на них пальцем и спросить: «можно?».

Это всё в конечном итоге сделало характер старика ещё более скверным. Он частенько начал заговаривать сам с собой, и слово «моё» стало наиболее частым в его лексиконе. Но у каждого человека свой путь, и путь господина не был хуже дороги героев или царей. Он просто был другим.

В один из дней, когда господин сидел на ступеньках своего дома, мимо проходил парнишка, весь погружённый в свои мысли. Так как поместье находилось на перекрёстке, юноша, не доходя до конца дороги, пошёл через участок господина, срезая угол. Ноги его запутались в нескошенной траве, и он, споткнувшись, упал на цветочный куст – последнее живое растение, которое росло на опустевшем за долгое время участке. Господин не заставил себя долго ждать.

– Что это такое? Как смеешь ты мало того, что ходить без спроса по моей земле, так ещё и ломать мои деревья? Это был мой самый любимый куст! Это был последний куст цветов, – старик не на шутку вышел из себя. Но было видно, что молодой человек так сильно убит своим горем, что ему не было дела до чьих-то мирских бытовых забот, а до куста – и подавно. Больше всего ему хотелось, чтобы его оставили в покое.

– Чего Вы хотите от меня? У меня ничего нет, кроме разбитого сердца. Ну, разве что ещё это, – порывшись в кармане, парень достал старинную монету из золота, рисунок на которой давно стёрся, оставляя за собой лишь исцарапанную плоскость.

Хозяин взорвался рёвом негодования.

– Да как ты смеешь! Этого мало! Ты сломал мой последний, слышишь, последний куст! Он ценится куда больше, чем какая-то старая монета.

– Какая-то? Нет, это очень древняя монета. Такими когда-то давно расплачивались с людьми языческие боги, ныне почти позабытые всеми народами. За такую монету можно купить всё что угодно: от материального до неосязаемого. Нужно лишь просто назвать цену. Но мне эта монета больше не нужна – мне ничего не нужно от этого мира. Всё, что у меня есть, я готов без раздумья проиграть, спустить или отдать вам, – повертев плоскую монету между пальцев, путник добавил: – У меня есть ещё кое-что – мой талант. Я непревзойдённо играю в шахматы. Могу отдать и его, если он вам, конечно, нужен.

– Отдавай всё, что есть и катись после этого подобру-поздорову, – заорал старик.

Бродяга сжал в кулаке монету и пожелал отдать все свои знания ворчливому помещику. Монета раскалилась докрасна, и талант к шахматной игре выразился на ней в виде символа маленькой пешки. Когда монета обожгла юноше ладонь, он отбросил её и пошёл своей дорогой.

Старик поднял её и, не дожидаясь у моря погоды, отрыл у себя в особняке затянутые паутиной дедовы шахматы, протёр их и пошёл в местный кабак играть с соседями на деньги. Люди были полны веселья и азарта. Под градусом алкоголя в их глазах сияла решительность, а в сердцах – уверенность в себе. Ко всему прочему, все знали, что их ворчливый сосед не отличается умом и стратегическим мышлением, а с шахматами в руках его вообще никто в жизни не видел. Именно поэтому на следующее утро господин проснулся самым богатым жителем в деревне.

В течение многих дней к нему домой приходили соседи, проигравшие в тот вечер кругленькую сумму, в надежде отыграться и вернуть своё. Так они потихоньку закладывали участки, дома и фамильные драгоценности. Местные начали обходить его уже расширенное имение стороной. Но нужда заставляла фермеров просить у него в долг, поэтому к владениям господина прибавлялись всё новые сельскохозяйственные поля. В конце концов, семьи, проигравшие в тот день старику, уехали жить в другие края, оставив всё имущество тощему скряге. Но, как и раньше, за полями никто не ухаживал. Шахматист сделал наспех пугала по обнаруженным под креслом чертежам – и это было всё, чем он мог обезопасить своё имение.

Но деньги кончались, а за умирающим урожаем не было никакого присмотра. Тогда шахматист стал выходить на середину своего поля и высматривать всех, кто проходит по его землям и с которых можно будет брать за это плату. Тем, кто отказывался или не мог заплатить, старик предлагал сыграть в шахматы на особых условиях: если они выигрывают – они могут перемещаться по владениям так, как им заблагорассудится. Но если они проиграют – странники отдают победителю то, чем больше всего пренебрегали и меньше всего ценили. Если это были материальные ценности, и прохожие отказывались их отдавать, то эти предметы обязательно выпадали из кармана или терялись на землях шахматиста. Как правило, люди проигрывали не деньги или предметы, а честь, самообладание, иные – хитрость. Но больше всего люди проигрывали время. Те, кто не ценил отпущенные им минуты, встречались так часто, что шахматист в конечном итоге перестал считать, сколько лет он ещё проживёт.

Он пережил своих соседей, соседских детей и их внуков. Люди проигрывали ему деньги, идеи, мудрость, хотя она и не меняла его жуткий характер. Люди проигрывали даже своих жён и детей, совершенно не замечая при этом своей утраты, но шахматист всё равно отпускал их назад, потому что не знал, что с этими «лишними ртами» ему делать. Менялись прохожие, ставки, года, но неизменным оставались лишь голые безжизненные поля, усеянные наспех сделанными чучелами и отвращение господина ко всему людскому миру.

Рассказы шахматиста подходили к концу, а с ними и работа Пара – долгие дни изнурительного труда сделали своё дело. Теперь вокруг всё цвело и сияло новой жизнью. Цветы, услышав зов солнца, потянулись к нему, как ребёнок к матери. Трава уже не царапала ноги иссохшими сорняками, а гладила их зелёным бархатом. Мёртвую тишину заполнили птицы, и даже ветер не развивал моровым холодом плащи жутких чучел. Их устрашающие одеяния больше не пугали, а скорее забавляли на общем фоне летнего пейзажа. Люди, решив, что проклятье дома шахматиста, которое было однажды придумано испуганными детьми и уже изрядно обросло легендами, снято. Они стали чаще ходить через его владения. Не то, чтобы старик был рад их видеть, но звон пополнивших его карман монет приглушал его негодование. Дело было сделано.

– Вот, смотри, – потряс старик тонкой книжечкой в мягком кожаном переплёте, – этот альбом мне как-то дал один путник вроде тебя. Вернее, проиграл. Так вот, здесь упоминается о неком волшебнике Дайтрие. Путь к нему лежит через Лес Непроходимых Теней. Как я знаю из легенд – это страшное место. Даже зверь боится приближаться к нему. Но для некоторых людей ответы на их вопросы важнее собственной жизни. Они-то и заходят туда в надежде отыскать волшебника. Возвращаются оттуда или нет – неизвестно. Но я полагаю, что ели есть легенда, а с ней и эта вот книжечка в придачу – значит, возвращаются. Путь неблизкий. Ты можешь пройти через мои поля на север, но только смотри – ничего не потопчи по дороге! А то знаю я вас, пройдох… Так вот, и ты выйдешь на тропинку, которая как раз ведёт в этот лес. Ты узнаешь его по тишине, которая накроет тебя внезапно. Подробнее прочитаешь здесь. А теперь уходи отсюда! Я своё обещание выполнил и больше не намерен терпеть тебя рядом. Надоел уже порядком – уходи!

И старик сунул юноше в руки кожаный альбом.

– До свиданья, – произнёс Пар. – И спасибо.

Но в ответ он услышал лишь невнятное бормотанье, что-то вроде: «Всё это моё, и это тоже моё, и это… я тут хозяин…»

Проходя по полям, Пар подумал, что всё, что делал этот старик – это пытался освободиться от всех вокруг и ни от кого не зависеть. Но как бы он не хотел достичь свободы, он сам же её и губил. Он выходил в поле, и каждый раз приковывал себя к «своему», как он любил это называть, имуществу. Он ежедневно обязывал себя следить за прохожими: не ступил ли случайно кто из них ногой на его земли, не сломает ли его ветки. Так невидимая цепь мёртвой хваткой обвивала его тощую шею и приковывала к пустой земле, как собаку к будке. Да, Пар облагородил его имения, вдохнул в них жизнь, но от этого цепь только туже затянулась, перекрывая воздух ко всем остальным частям тела, кроме всеобъемлющей жадности, доведённой до помешательства. И эта алчность убивала последнее человеческое в шахматисте, отравляя его право на человеческую свободу. Она превращала его в послушное животное, запертое в чулане собственных страхов и служащее предрассудкам своего прошлого.

Глава 5. Лес Теней.

Дорога опустела. Редко стали встречаться птицы и звери, а насекомые будто начертили себе невидимую границу на земле и переползали по самому её краю, словно за ней была пропасть. Впереди лежал Лес Теней. Трава перед этим лесом была сухая и бесцветная, будто она росла не на плодородной земле, а на пепелище и впитывала в себя корнями не воду, а чёрную золу. Подходя к стене деревьев, стражниками стоявших на границе леса, Пар ощутил, как сильный ветер сдувает его с пути. Холодные потоки воздуха мощным порывом гуляли вдоль границы, словно сторожевые псы, не пускающие чужаков за ограду. Но не это было самым жутким, а ледяной пронизывающий свист внутри чащи, как вой умирающего зверя, который приглашал путника на мрачный праздник потерянных душ, и его душа должна была стать одной из них. Два потока воздуха: один – уводящий в сторону, другой – рыдающий от одиночества, как бы рассказывали свою легенду, по которой они, некогда единые и неразлучные, гуляли по окрестным полям, лаская цветы и травы. Но в одну ночь вдруг вырос лес, и ветры разделились. С тех пор один из них гуляет среди теней, заблудившись во тьме и одиночестве, завывая от несправедливости и зовя на помощь, а второй, не смея приблизиться, ходит вокруг да около и ждёт своего потерявшегося брата, не пуская в царство деревьев ни одной посторонней души. Но эта легенда родилась лишь в голове молодого путешественника, поэтому, преодолев сомнения, Пар двинулся дальше.

Лес спал. Под грубую колыбельную ветра бездушно раскачивались деревья, пытаясь закрасить бесцветными чернилами своих веток островки синего неба. Трава, жёсткая и сухая, как наконечники рассыпанных стрел, колола ноги. Листья, как снег, осыпались на землю бестелесными звёздами, закручиваясь в галактики неуёмными потоками воздуха. И под эту материальную музыку вальсирующих красных и жёлтых парусов ветки деревьев вплетались в неведомый человеку танец. Покачивая и изгибая свои длинные руки, они то касались друг друга, то убегали к другим ветвям. И этот танец, некогда начавшийся со страшного воя бездомного зверя, теперь завораживал.

Лес превращался в сказку. Золотой листопад, уже не стесняясь своей человечности, напевал давно полюбившуюся историю из прошлого. Пару хотелось поднять вверх руки, закричать, засмеяться – он вспомнил, как в его детстве они с Иорой гуляли в лесу, играли в нём, купались в речке и подставляли свои юные тела под струи невысокого водопада. А потом Пара долго искали его родители, не находя себе места. И как же этот лес был похож на тот. Да нет же, не похож – это он и есть! Вон обломавшееся дерево в виде крадущегося гнома, а вон пень, заросший грибами – всё, как тогда. И он со своей подругой на этом пне вырезал их имена… да вот же они! А потом Иора, наполняя весь лес смехом, убежала от него в сторону их тайного места и…

– Пар! – позвал его нежный голос Иоры. Нет, он звучал не в мечтах, он был наяву. И вот уже он, маленький двенадцатилетний мальчуган бежит к своей рыжеволосой подруге.

– Я иду, бельчонок! – отозвался Пар.

– Поскорее, солнышко. А то я для тебя кое-что приготовила.

«Солнышко, – улыбнулся Пар. – Она называла его так, потому что каждую ночь он согревал её. Он приносил ей из дому десятки одеял, он разводил для неё костёр, он обнимал её, когда ей было холодно. Боже, как это было здорово!».

Его сердце бешено колотилось, и он, переполненный чувствами, упал на мягкие бархатные листья, которые постелила перед ним природа. Там, в двадцати шагах виднелся склон, освещенный тёплыми солнечными лучами. Он, весь покрытый молодой травой и наполненный утренней росой, был самым зелёным из всего, что Пар видел когда-либо за всю свою жизнь. Как он в детстве любил сбегать по этому склону, любил мчаться из всех сил, прямо до лестницы сделанного им дома – на одном дыхании, на одном рывке. А там его ждала она, протягивая ему вместо руки свои огненные кудри, словно то не волосы вовсе, а рыжие гроздья сирени. И она там есть, там, на вершине лестницы, на той стороне поляны. Она ждёт его, нужно только сорваться с места и побежать к ней. И осталось-то – всего каких-то двадцать шагов, но как хочется оттянуть этот момент, ещё немного полежать на этом осеннем ковре, посмотреть, как падающими цветами над ним кружат золотые и медные листья.

– Пар, негодник, что ты там делаешь? – вновь раздался голос Иоры.

– Иду! – радостно воскликнул Пар.

«Как она не понимает? Она же всегда читала его мысли! Разве она не видит, что этот миг блаженней всего на свете. Когда вокруг детство, безмятежность, радость и счастье! А она ещё спрашивает, что я делаю!»

– А что я делаю? – улыбка вдруг ушла с его губ. Грусть стала расползаться по его лицу, словно по нарисованному на листке бумаги портрету, брошенному в лужу и размокающему в грязной воде. Он вдруг понял цену своей безмятежности и ужаснулся ей. – Я Юну спасаю, – тихим хриплым голосом произнёс уже не тринадцатилетний мальчик, а юноша. Это было сказано, как упрёк: упрёк Иоре, зовущей его из детства, упрёк себе, что чуть было не забыл, зачем он здесь, и упрёк лесу, пытающемуся одурманить его.

Деревья, давно знакомые и полюбившиеся своим разнообразием и красотой, стали серыми и одинаковыми. Золотой листопад, круживший в ритме вальса, теперь падал на землю мёртвым коричневым пеплом. Проблески солнечных лучей, игравших на зелёных листьях тонких веток, сменялись каменной решёткой плотно скрещивающихся иссохших сучьев, полностью скрывающих небо. Острые копья травы торчали в том месте, где недавно был мягкий ковёр из листьев. Минуту назад Пар лежал на этом месте и только сейчас ощутил, что спина его зудит от колотых ран. А в двадцати шагах, где когда-то был пологий склон, так соблазнявший сбежать по нему, бездонной пропастью ждал своей жертвы обрыв. Из его стен торчали мощные корни провалившихся вниз и едва устоявших на утёсе деревьев. Как чудовище, ожидающее задержавшегося ужина, лес открыл свою уродливую кровожадную пасть. Пар выругал себя, что потерял на эти фокусы слишком много времени, обошёл пропасть и двинулся дальше.

В надежде отыскать подсказку для дальнейшего пути, Пар открыл кожаный блокнот, подаренный шахматистом. В нём подробным образом описывалось, как найти Лес Теней и как войти в него. Пролистав записи, Пар обнаружил одну заметку:

«В поисках мудреца, я зашёл в лес. Он кажется тихим и безжизненным, но это только на первый взгляд. Зверей тут нет, потому что живой здесь сам лес: его ветки, стволы и даже небо над ним. Сначала мне почудилось, что деревья перешёптываются, касаясь друг друга своей листвой. Но, вглядевшись в них внимательней, я понял, что в их действиях прослеживается не столько коллективный дух, сколько воля одного единого демона. Я ощущаю себя сидящим на большой ладони, которая выпятила вверх свои покрытые корой пальцы. Стоит мне закрыть глаза, как эта недремлющая рука сомкнётся, и тьма навсегда поглотит меня. Этот лес живой не потому, что у него есть какой-то разум – он чувствует меня, слышит, о чём я думаю, и испытывает меня. Вчера у меня было первое испытание. Его сложно и стыдно описывать. Скажу лишь, что лес проверял меня: готов ли я пожертвовать радостью своего прошлого ради моих целей, ради будущего, которое может быть куда более тёмным, чем этот лес».

Далее интересного было мало: описание будней: чем и как питался путник, где он спал, как согревался. Однако последняя фраза ошеломила Пара:

«Как я посмел идти в этот лес? Какое право я вообще имею лезть сюда со своими мелочными вопросами…»

В конце были лишь грубые каракули, будто автор пытался карандашом, как ножом, изрезать тетрадь в клочья.

«Лес проверяет, – подумал Пар, – как лес может проверять? Или у него действительно есть своя воля? А если так, то какая эта воля? И почему она направлена не на то, чтобы помочь мне, а чтобы прогнать меня? Что он проверяет? Что ему нужно?»

Пар достал ручку, сделал несколько заметок на полях и двинулся дальше.

Весь оставшийся день и ночь были тихими. Ожидая чего-то зловещего, юноша то и дело вскакивал и вглядывался во мрак, опасаясь, что из него вот-вот выскочит какой-нибудь зверь. Ничего угрожающего вокруг Пар не находил, но ощущение чьего-то присутствия не покидало его. Отчасти причиной тому был разведённый им костёр, который к каждому пробуждению был погасшим. Но не истлевшим до конца, а именно потушенным. Сухие ветки ещё не до конца обуглились, а большие брёвна едва были тронуты пламенем. Первые несколько раз Пар вставал и нехотя разводил костёр снова, чтобы не замёрзнуть ночью, но в определённый момент он почувствовал, что земля под ним стала очень тёплая, будто она прогревалась изнутри. Его это насторожило – это было похоже на очередную ловушку. Но потом молодой учёный догадался, что это всего лишь защитная реакция: если лес и, правда, живой, то огонь – его злейший враг. Потому и костёр, разожжённый для ночлега, тушился моментально, как только юноша впадал в дремоту. Пар был слишком уставшим, чтобы разбираться в этом, и отложил все вопросы на завтра, после чего с головой окунулся в глубокий сон.

Утро от ночи мало чем отличалось. Если ночью мрак был чем-то материальным, сущностью, которая касалась каждой клеточки его тела, то утром было просто темно. Порой через плотную шерсть качающихся веток пробивались одинокие солнечные лучи, но в целом положения это не меняло.

Путь продолжался. По мере продвижения в глубины леса деревья редели, но их стволы становили всё толще, выше и необъятнее. За короткое время юноша вышел из густой чащи в мир неподвижных титанов. Как рыцари-великаны окружали они одинокого путника. Крупные борозды коры, в которых вполне себе мог спрятаться человек, на общем фоне массивности стволов казались мелким бисерным орнаментом. Если бы у Пара впереди была вечность, а в руках – инструменты, то из пня одного из таких деревьев можно было бы вырезать шикарный дворец в натуральную величину. Лес напоминал колоннаду, уходящую ввысь. Ветви едва проглядывались в тумане облаков и будто бы держали небо, готовое упасть на землю, чтобы преклонить колени перед могучими исполинами. У этих деревьев не было и не могло быть корней, ибо ни одна земля не способна была выдержать таких гигантов. Не иначе, как стволы уходили на дно всех возможных из миров, на котором покоится всё сущее. А между этими деревянными колоннами располагались залы, императорские залы с рисунком из чахлой травы и завядших цветов. Но кто был их императором?

Пар подошёл к одному из деревьев и робко коснулся его.

«Кто же хозяин этого леса, – думал он, – Насколько он велик? Как я, маленький человек, только окончивший институт, предстану перед ним?»

Сомнения начали одолевать юношу. По сравнению с этими необъятными обелисками, исписанными иероглифами древесной коры, Пар ощущал себя рабом, случайно забредшим в усыпальницу фараона, где с вершин на него взирали недовольные и обеспокоенные боги. Он будто бы пришёл не за советом, а на собственный суд, где его обвиняли в мелочности, приземлённости, самонадеянности, ибо непростительным грехом было прийти сюда, во владения величественных царей, потревожив их вековой сон, со своими мелкими, мирскими, ничего не значащими земными проблемами, до которых бессмертным нет никакого дела.

Пар остановился, не зная, идти ли ему дальше. Он взглянул вверх ещё раз. Насколько совершенным казался для него этот лес! Но каким-то чужим было его величие. Чужим, потому что нечто по-настоящему великое не отделяет себя от малого, не ограждает себя от него. Оно отражается в нём, отражается в каждой капле, в каждом движении. Оно становится частью всего мира, который в свою очередь является частью его самого. И если этих гигантов, эти хладнокровных богов не заботят проблемы маленького человека, то почему человека должны заботить эти боги? Нет, не они нужны были Пару, не их вековой покой или суд. Ему нужна была Юна, которая стала для него целым миром – куда большим, чем любое из этих деревьев. Большим, чем целый лес из таких деревьев, ставших хрупкой преградой на его пути.

Пар не заметил, как вышел из состояния ступора и уже твёрдым шагом пробивался через самый обычный лес, оставив «императорские залы» позади.

Много позже Пар написал на чистой странице кожаного дневника, где кончались заметки его предыдущего владельца: «Во втором испытании лес проверяет, насколько значима твоя цель, насколько важен для тебя твой вопрос, чтобы поставить его перед чем-то великим…».

Мрак, словно пролитые чернила, заслонил от Пара блокнот, скрывая в себе написанные только что строчки. Костёр, который юноша развёл накануне, стал дребезжать, всасываясь в плодородную землю. Он гас то от заваливаемых его осенних листьев, то от внезапно поднявшегося порыва ветра, то от сырой земли, подтопляемой грунтовыми водами, вдруг решившими выступить на поверхность. Пламя здесь – главный враг. Пар знал это, но всё равно настаивал на своём. Для него победа над очередным препятствием была ещё одним испытанием. Он хотел доказать себе и лесу, что он будет следовать своим и только своим правилам, что он – достоин того, чтобы предстать перед волшебником. В конце концов, он своего добился, и костёр перестал гаснуть.

Закончив записи и отложив блокнот в сторону, юноша стал тушить костёр. К его удивлению тот плясал на земле с прежней силой. Пар заливал его водой, забрасывал охапкой листьев, землёй, топтал ногами, но всё было без толку. Костёр – этот рыжеволосый танцор, начал отплясывать танго, треском своим имитируя музыку кастаньет. Его невозможно было остановить. Устав от очередных фокусов, Пар решил, что ему вполне комфортно и под светом неугасимого пламени, а если лесу оно придётся не по душе – пусть сам его и тушит. С такими мыслями юноша лёг спать.

Но сон не приходил. Пар смотрел на костёр: песня пламени ласкала ему слух, словно колыбельная из далёкого детства. Что-то страшное и суровое было в ней. То, что делает мир картиной, вышедшей из-под пера умалишённого художника. Пар вдруг понял, что его так испугало – мир этот был безжизненным. Ни одного животного в лесу, ни одного насекомого. Вокруг – лишь пустота и одиночество. Юноше вдруг показалось, что он и этот беззвучный лес – это всё, что есть в этом мире. Что он – это единственная живая душа во всей вселенной, только что очнувшийся от дрёмы. Вся остальная жизнь ему только приснилась. В этом лесу он родился и жил всегда. И куда бы он ни пошёл – везде и всюду будет этот лес, а всё остальное – это ночные химеры. Всё светлое и тёплое, что с ним было – лишь плод его эфирных фантазий, исчезающих после пробуждения. И за многие километры вокруг – лишь голая пустыня. От этого стало холодно, слишком холодно, чтобы согреться. И даже залезь он в сам костёр, то не согрелся бы – лишь обжёг свою плоть, но тепло не добралось бы до сердца внутри, одиноко разгоняющего реки крови, бесцельно блуждающие по руслам вен и артерий в поисках биения ещё одного сердца, способного в первый же миг стать как никогда близким. Эти мысли беспокоили юную голову всего несколько мгновений до тех пор, пока он не забылся глубоким сном.

Острый жар заставил Пара открыть глаза. Ладони упёрлись в землю – уже холодную землю. Почва не согревала его, как раньше, зато впереди: на ветках деревьев, на кустах, на опавшей листве торжествовал огонь. Пожар! Не раздумывая ни секунды, Пар одним движением схватил свои вещи и бросился бежать. Но как бы он ни старался, сколько бы сил не вкладывал в ноги, огонь обжигал ему пятки. Гнев леса, впитавшийся в землю – в самые корни деревьев, теперь обрушился на голову юноши. Дерево – овраг – пень – древо – листья, листья, листья – Пар бежал, и все эти картины перед его глазами менялись, как кадры в киноплёнке. И в каждом кадре был огонь. Ещё мгновение, и пламя ярким рассветом выросло прямо перед его носом. Он отскочил в сторону, но и там наткнулся на костёр. Пара словно дразнили, играясь с ним. Мотаясь в центре кольца пламени, словно гладиатор на арене Колизея, он будто бы переворачивал без конца песочные часы своей жизни, зная, что песка внутри осталось очень мало, а на дне их – гибель. Оставаться в центре огненного круга – значит, остановить вращение этих часов, ожидая падения последней частички.

Вдруг Пар заметил, что пожар оставил в своём хороводе одно полностью сгоревшее дерево. Оно каким-то образом успело обуглиться, не дождавшись своей очереди. Может, костёр побывал здесь раньше, а потом вернулся? Вернулся за ним – за Паром, словно дикий зверь, догоняющий свою добычу. Это было не важно – огонь не тронет уже обугленную сосну. Пар бросился к ней. Подбегая, он увидел углубление в стволе, в котором можно было спрятаться и переждать пожар, надеясь, что едкий дым не сдавит лёгкие удушьем. Запрыгнув внутрь, юноша стал протискиваться вглубь. Его ноги запутались в корнях, он споткнулся и упал на землю с другой стороны. Дыра оказалась сквозной. Пламени рядом не было, трава не была выжжена, воздух был чист. Пар осмотрелся: кольцо огня, преследовавшее его, было в стороне, а за спиной вырастало обугленное дерево – уже другое, но с похожим углублением в коре.

Пожар, будто и вправду имея волю, направился прямиком к юноше, перекидываясь с ветки на ветку, словно непоседливая обезьяна. Не дожидаясь, пока огонь подойдёт совсем близко, Пар пустился прочь.

Красным цветком распускалось марево по лесу, снова пытаясь поймать беглеца в свои сети. И среди всего этого кошмара Пар снова увидел чёрное обугленное дерево. Угольной пылью перед ним был разостлан ковёр, приглашающий в очередной портал. Не задумываясь, юноша устремился туда. Но стоило ему подбежать близко, как из недр прожжённой коры на него, взывая к первобытному страху, устремились два жёлтых демонических глаза. Нечеловеческий крик вырвался из груди учёного, и он, отскочив, упал на сухие колючие листья. Существо издало леденящие душу звуки и, расправив крылья, сорвалось с насиженного места, отправившись навстречу пожару. Это была всего лишь сова.

Придя в себя, юноша встал и вошёл в обугленную ель. Он мог поклясться, что не видел с другой стороны просвета – ничего, кроме кромешной тьмы, и, тем не менее, он снова упал на траву. Огонь, как и в прошлый раз, остался в стороне. На этот раз дальше.

Дыры в чёрных деревьях – это не просто случайно образовавшиеся щели – это тоннели между пространством, связывающие различные места леса между собой, словно бусы на тонкой леске. Поняв это, Пар стал выискивать на своём пути изуродованные пламенем стволы и запрыгивать в заранее кем-то прорубленные проходы. С каждым таким прыжком пожар становился всё дальше, но сломленный страхом юный поджигатель не пропускал ни один из входов, пока окончательно не выбился из сил.

Упав на сухую траву, юноша оглянулся по сторонам. Лес был чист. Недалеко от него располагалось чёрное дерево, из которого он только что выпрыгнул. Что-то странное в нём было, что-то необычное, неестественное. Но Пар никак не мог уловить, что именно. Сажа, словно пролитая краска, толстой полосой уходила от основания сгоревшего дерева.

Юноша вдруг поймал себя на чувстве, будто за ним кто-то следит. Кто-то за его спиной – на другом конце угольной дорожки. Пар обернулся. Полоса вела к основанию другого дерева, будто связывая их между собой. А в ветвях его полыхал пожар. Страх обуял парня, но лишь на мгновение. Так гореть могло только одно – небо. Пусть это был всего лишь кусок – мелкий отрывок, едва просматривавшийся среди густых платьев осени, но Пар узнал в нём пепел закатного солнца. Как давно он не видел его? Сколько он здесь, сокрытый от мира густыми тенями деревьев? Тенями…

Пар ещё раз посмотрел на деревья, соединённые чёрной дорожкой. Они были похожи. Нет, они были полностью идентичны. Сгоревший великан был тенью рядом стоящего дерева. Но тень эта отрывалась от земли, поднималась в небо и становилась материальной, осязаемой. Юноша подошёл к ней и приложил руку к стволу. Он был плотный, прочный, но в то же время он был всего лишь тёмной границей своего соседа. Именно это и настораживало. И внутри этих теней можно было путешествовать. Но куда они приведут?

Пар поднял голову. Куда? Есть только один способ это узнать – забраться на самый верх и посмотреть – что там, вокруг?

Вверху уже показались самые яркие звёзды, призывая ночь разделить с ними трапезу вечерней прохлады. Но это были другие созвездия – не те, что были с детства знакомы молодому учёному. Их яркость, расположение, близость друг к другу – всё было каким-то чужим. Луна казалась неестественной – словно нарисованной художником, пытавшимся скопировать её по памяти. На горизонте ещё виднелись багровые тона, и тонкая полоска неба, освещённая затаившимся за краем солнцем, закрывала веки неба, словно слипающиеся глаза усталого младенца. Во всех направлениях перед путником распростерся лес, растворяя на горизонте свои границы острыми шпилями сосен. Однообразной тканью иголок и листьев деревья покрывали землю до бесконечности, застилая её лишь тишиной и тенью. От этой картины накатило отчаяние.

Со злостью Пар ударил по чёрному стволу кулаком, пытаясь выбить из себя собственное бессилие. На удар ответили. С обратной стороны послышалось уханье. Гнев сменился любопытством, и Пар перескочил на другую ветку, проверяя, что скрывается от его взгляда.

В теле дерева было дупло сантиметров двадцать в диаметре. Внутри сидел филин. Его жёлтые глаза пристально следили за ночным гостем. Пар вдруг понял, что эта сова – это единственное живое существо, которое ему только встречалось в этом лесу. Он потянул к нему руку, на что филин больно его клюнул. Не желая сдаваться, Пар сделал ещё одну попутку поймать птицу. Резким и быстрым движением он вогнал в дупло руку, провалившись в него по самое плечо. Хищник сорвался с места и улетел ввысь. Внутри дерева.

Пар вдруг поймал себя на мысли, что может с лёгкостью обхватить ствол руками, но при этом, провалившись в дупло, он не чувствовал пальцами границ. Там была пустота. Юноша постарался вглядеться во тьму внутри дерева, но ночь надёжно скрывала от него недра деревянной пещеры.

Тогда он спустился и вошёл в проём внутри теневого дерева. Впереди его ждал лес – всё тот же бесконечный тёмный лес, готовый проглотить его, сожрать и выплюнуть наружу грязный комок из костей и волос. Но Пару не нужно было вперёд. Ему нужно было наверх. Там, прорезая непроглядную тьму, светили две жёлтые звезды. Не теряя времени, юноша стал взбираться им навстречу, на ощупь, цепляясь за выступы в деревянной пещере. Внезапно он наткнулся на какую-то палку. Это оказался факел – факел, который висел внутри дерева на высоте десяти метров от земли. Кто-то будто разрешал зажечь в этом месте огонь и позволял идти дальше.

Зацепившись за ветку, Пар достал огниво и поджёг масло на верхушке. Вокруг образовался небольшой шарик света. Юноша продолжил восхождение.

К его удивлению, туннель внутри не сужался, а, наоборот, становился всё шире и шире. Пламя вдруг стало коситься, и с каждым метром высоты уходило куда-то вбок. Юноша стал держать факел поодаль от себя, чтобы полыхающий в его сторону огонь не обжёг лицо. Но когда столб костра изогнулся на девяносто градусов, Пар вдруг понял, что давно не карабкается вверх по дереву, а ползёт по земле в тёмном лесу.

Он встал и вышел в мрачную глухую чащу. Всё было черным черно. Огонь не пожалел ничего. Вместо листопада на землю падали белые хлопья пепла. Лес был настолько тёмным, что, казалось, и небо пострадало от пожара, будто бездушное пламя закоптило его толстым слоем сажи. С первых шагов по удушенной жаром земле Пар снова испытал то знакомое чувство. Оно за последнее время стало почти родным – ощущение постороннего присутствия, оценивающего каждый его шаг. Освещая факелом чёрный мир, глаза юноши постепенно начали различать вырисовывающееся окружение. Но сколько бы он не вертелся по сторонам, ощущение непрерывной слежки не проходило. Весь мир сейчас сводился к небольшой сфере, вырывающей путника тусклым свечением факела из лап небытия. В его пределах всё казалось спокойным, безопасным, но там, за гранью царила неизведанность. И в ней будто бы обитали страшные существа, о которых мамы рассказывают своим маленьким детям, пытаясь уберечь их от непослушания. Причём таились они всем скопом, нетерпеливо ожидая, когда свет в факеле, наконец, погаснет, и они смогут рассчитаться со своей жертвой за всех несожранных ими детей.

Кто это? Кто всё это время следил за ним? Чей демонический взгляд он испытывает на себе? Пар вдруг понял, что именно ответ на этот вопрос, как последняя ступень, отделяет его от победы. Ему всё это время казалось, что это был незримый демон, готовый напасть на него в минуту бессилия. Но это была не нечисть – это был сам хозяин леса, у которого стоило бы спросить разрешения пройти. И Пар уже знал, кто это. Он остановился, поднял вверх глаза и посмотрел в упор на маленькую хищную птицу, сидящую прямо перед ним на нижней ветке чёрного дерева. Это была сова – единственное живое существо в этом лесу. В дереве, на котором сидел пернатый рыцарь, был проложен глубокий тоннель – тоннель, ведущий на край Леса Теней. У него не было габаритов – то ли от недостатка света, то ли от оптической иллюзии создавалось ощущение, что он не являлся дырой, раскрывшейся в створе очередного дуба, но был воплощением глубины, из которой мистическим образом вырастают обугленные ветки.

По мере приближения, страх всё больше накрывал юношу. Этот взгляд янтарных кристаллов был замком между тихим миром спокойного леса и неизведанным ужасом, который придётся преодолеть на пути к своей цели. А дверью была не толщина металла или дерева, а слой воздуха, заполненный животным инстинктом, страхом, отупляющим и отпугивающим любое мыслящее существо. Хотелось всё бросить и кинуться прочь, забыть обо всём и в спокойствие дожить остатки своей никчёмной жизни в этом лесу. Но Пара двигала совесть перед самим собой, стыд не сделать последний шаг, неловкость перед невидимым зрителем, если он сейчас возьмёт и повернёт назад. На гране безволия, он уже не был хозяином своих действий – он поступал так, как нужно, так, как правильно. Но не потому что в нём заиграло благородство – просто не осталось никаких других сил поступать иначе. Он шёл по запланированному ранее сценарию, потому что он, прошлый он, ещё обладавшей волей и решимостью, сделал такой выбор. И теперь этот выбор управлял изможденным разумом юноши, словно марионеткой. Пронизанным безразличием ко всему, что он любит и ценит, Пар бросился в чёрную дыру. Сознание, ходившие всё это время по острой грани небытия, сорвалось в бездну. Во тьму, в которую падал её владелец, лишая его чувств.

Глава 6. Каменная стена.

Пар очнулся у подножья отвесной скалы на краю леса. Лабиринт из деревьев и обугленных порталов остался позади.

Поднявшись на ноги, Пар начал рассматривать склон горы. Отвесные, порой, и нависающие массивы казались неприступными. Альпинизм не был одним из талантов юноши, а долбить стену и вытёсывать в ней ступени – значит, похоронить здесь все свои годы жизни и мечты о Юне. Как назло, на горных камнях не росло даже ненадёжной травы, за которую можно было бы ухватиться. Ни корней, ни глубоких щелей – она напоминало неприступную крепость, в которой закрыты ворота, а на башнях поставлены часовые в виде оползней, готовые открыть стрельбу щебнем и мусором на любое громко сказанное слово. Но в любом замке есть либо потайной ход, либо сточная решётка, через которую можно было бы проникнуть во дворец.

Пар увидел в траве рядом с большим круглым камнем нечто странное. Он нагнулся и поднял чужой для этих мест предмет – это был деревянный женский гребень, украшенный маленькими драгоценными камнями. Но что он здесь делает? Что это, очередная загадка? Новая хитрость леса? Юноша положил гребень себе в рюкзак.

Недалеко от того места, где лежала расчёска, спал круглый камень. Он был опутан двумя растениями: яркой зелёной лианой и серым шипастым терновником.

Что-то в этом камне не давало покоя. Что-то было в этом опутанном сорняками валуне. И тут Пара осенило: он вдруг увидел, что ветки растений не случайным образом сплетаются на камне – они образуют своими скрещивающимися и закручивающимися стеблями некие символы. Вдруг тело Пара словно ударила молния. Глаза на секунду увидели яркий свет, идущий из недр сознания. Мысли помутились, спутались. Вся жизнь, словно ряд быстро перелистанных фотографий в альбоме, пробежала тенью по его векам. В это мгновение он точно не мог сказать, кто он – животное или человек; простейшее, вирус или многоклеточное. В нём взыграли инстинкты куда более древние, нежели базовые – инстинкты, которые создавались и выбрасывались за ненадобностью кланом богов, создающих на этой планете жизнь. Дурман прошёл с той же внезапностью, что и начался.

Опомнившись, кто он и где находится, Пар огляделся по сторонам. Никаких изменений – всё было как обычно. Он вернул своё внимание булыжнику. Каково же было его удивление, когда он увидел на камне слова, свитые на его родном языке. Он понимал их, он слагал из них предложения. Но, попроси его кто-нибудь присмотреться внимательнее к каждой букве, он бы поклялся, что с лёгкостью читает язык, который никогда до этого не изучал.

Текст гласил: «Странник, проделав столь долгий путь, ты должен доказать, что намерения твои чисты. Как бы туго ты не опутывал свои корыстные мотивы паутиной лестных слов, каким бы благородством ты ни заслонял для своего ума истинные цели своего визита – своё сердце ты не обманешь. Ложь для него – как непогашенная свеча. Оставь её гореть, и вскоре от твоей души останется бесформенная лужа, украшенная выжженным фитилём совести. Приложи свою руку к камню, тогда тёмная и светлая стороны, жаждущие ответа на твой вопрос, сойдутся в яростной схватке. Если победит тёмная сторона – скала станет ещё прочнее, и тысячи лет тебе не хватит, чтобы пробиться через неё. Если верх одержит светлая сторона, то откроется тебе путь в мои владения».

Под надписью аккуратными тонкими листьями и стебельками был вычерчен контур ладони, идеально подходящей под размер руки юноши. Всё ещё в недоумении от прочитанного, от сложного языка, мистическим образом превратившегося в его родной, от непонятной фразы, Пар робко протянул свои пальцы к жёлтому камню.

Окажись в тот момент в лесу посторонний зритель, он бы увидел, как два ростка: один – упругий, ярко-зелёный, полный жизни и свежести, другой – жёсткий, болотно-серый, усыпанный колючками, начали гонку вверх по скале.

Первой поползла паутина из терновых веток. Плотной сеткой, впиваясь шипами в уступы, сухое растение стягивало скалу во всех направлениях, укрепляя и армируя её. Ломаными движениями стремился сухой стебель к небу. Не внося разнообразия в пейзаж, он покрывал серость монотонной скалы серостью однотипного орнамента, увековечивающего каменное изваяние.

Зелёный же росток, вопреки всем ожиданиям, не стал догонять противника, карабкаясь вверх по скалам, а устремил свой путь к земле – внутрь неё.

Только серые и примитивные души, завидев небо, тянутся к нему и своими массами окрашивают его в тот же цвет. Яркие же сердца, в которых по артериям вместо тёплой крови струится мятежный огонь жизни, обращают свои взоры в глубины мира, вгрызаются, вонзаются в недра твёрдых пород, чтобы обогатить голубизну чистого неба алым светом струящейся лавы. Постигая великое в малом и бесконечное в ограниченном, они творят из земной материи неземные ценности, в то время как безликая масса стягивает небо с плеч Атланта, чтобы смешать его с грязью.

Так зелёный росток начал пробираться к своей цели, прорезая скалы по самому сложному пути. Путешествуя по телу каменного гиганта, то тут, то там можно было видеть, как из толщи неприступных стен вырывается зелёная нить. Длинными змеями расползалась она по скале. Но когда терновник натыкался на неё, своими острыми лезвиями шипов он рассекал свитые ей узоры. То и дело он пытался сковать зелёный плющ в свои сухие силки, как в тюремные цепи. В ответ, молодой стебель сдавливал и перекрывал терновник. Пролезая под сеткой колючей проволоки сорняка, распуская изумрудные листья, разливая сок под острые шипы, зелёный росток как бы залечивал раны скального голема. Так их бой продолжался на протяжении всего пути к вершине горы.

Но Пар эту схватку видел по-другому. Он уже не был цельной неразрывной личностью – он был подобен двум разным обособленным друг от друга созданиям. Его было двое, и двое эти существовали одновременно.

С одной стороны он был сущностью, пробуждённой ненавистью, которая растит в себе злость к Хессеру. Желание убить Синюю Рыбу придавало силы тёмной стороне юноши, и тот в поисках мести калечил каменные уступы шипами своей ярости.

Он чувствовал, как это просто: дать волю своему гневу, признаться себе, что ненавидишь. Ведь нет ничего постыдного в том, чтобы признать собственное несовершенство. Нет, хватит! Достаточно уже! Человечество поколениями воспитывало в себе стыд и принимало его в свою культуру, как дар. Пришёл век, который способен впитать и принять в себя людскую ненависть – настоящую, чистую ненависть, нашедшую своё отражение и в мыслях, и в словах, и в поступках. И нет в этом ничего плохого. Плохим может быть лишь осуждение такой искренности, попытка отказаться, не замечать, не принимать в себе и в других обратную сторону личности, которая на протяжении долгих лет забивалась и отсиживалась в тени.

Впиваясь глубоко в скалу острыми когтями, чёрная сущность Пара расползалась по гладкой поверхности горы подобно тому, как ветвится молния, вырисовывая в воображении юноши всё новые и более жестокие виды расправы над Синей Рыбой. Душа парня, дробясь от многочисленных нечистых желаний, искала удовлетворения своих кровожадных планов, множась в сухих колючих ветках.

Но помимо кровожадности среди его тёмных чувств было ещё одно – это предательство – готовность отыскать чистую душу, не тронутую ни ложью, ни завистью, ни лестью, и безжалостно отдать её на растерзание морскому чудовищу. Чтобы не терзаться сомнениями, Пар утопил своё сердце в холодных водах разума и расчётливости, чтобы в нужный момент выменять свободу любимой на жизнь пусть и чистого, но ничего не значащего для юноши человека. Пар решил для себя, что не будет привязываться к этому человеку: не будет рассказывать ему ничего о себе, не будет расспрашивать его. Это казалось правильным.

Так сеть терновых душ, разбитых на множество серых отростков, переплеталась друг с другом, образуя собой крепкую паутину. Тёмная сторона юноши видела скалу, как подводный мир и старалась обхватить как можно больше этого мира, чтобы сжать его изо всех сил, выдавив последние соки океанской империи.

Так воспринимало мир сознание Пара, обитающее на самом дне его глубокой души. Но была у него и светлая сторона – та, что, как из семечки, выросла в нём под поливом ласковых слов и любящих взглядов. Та, что стремилась вырваться на поверхность к людям, но пряталась от них подобно айсбергу, открывая красоту своего внутреннего мира лишь тому, кто готов был нырнуть в глубины вод его души. Эта часть Пара преобразилась в зелёный росток, который теперь исполнял танец жизни на серых камнях. Этот росток состоял из его тела, существующего во всех своих движениях одновременно – протянувшегося и разраставшегося по мере того, как двигался юноша к своей цели. Он стал пробивать себе тоннель в скале сомнений, чтобы пустить туда луч света своего сердца.

Нужно самому быть твёрже камня, чтобы пробить его. И эту твёрдость Пару предавала любовь. Это чувство вырывало мир из сети обыденности и притягивало к себе, наполняя счастьем, потому что сердце в груди становилось больше и жарче солнца. Солнце же, позабыв о своём назначении, превращалось в озорного трубадура. Светом и тенями, оно смешило и заставляло улыбаться. А может быть и наоборот: оно пряталось за плотными тучами, а Пар смотрел на своё окно, и видел, как уставшие капли сбегают по нему и чертят на его поверхности грустные иероглифы. И в этих надписях, в стуке по стеклу летнего дождя – такого тёплого и ласкового – он читал про любовь, что вырывалась из него. И дело было не в том, что весь мир сводился к одному единственному человеку – нет. Мир оставался всё таким же, будь он спокойным, неподвижным или буйным. Просто это чувство вырывало юношу из пространства и времени и несло через тысячи галактик на другую планету, созданную по подобию старого мира за одним лишь исключением – в нём была любовь. В нём была любовь, и читалась она в каждой мелочи: в стрекотании птиц и журчании воды, в запахе чистого воздуха и тени, отбрасываемой дубом. Хотелось броситься на землю и кататься по ней, будто любовь, которой Пар был переполнен, шла именно из-под земли. Он готов был кричать и сходить с ума, лишь бы только это чувство не покидало его. И сейчас он нёсся с невообразимой скоростью сквозь вселенную, впитывая в себя мерцание звёзд – одиноких окон, зажжённых на тёмной улице, в которых кто-то точно так же ждал своё счастье.

Светлая часть души юноши расцвела и распространилась по скале во всех направлениях. Но Пар не видел горного массива. Как и для тёмной его стороны, гора была иллюзией, но на этот раз она выступала в виде стеклянной стены, за которой находилась Юна. А терновник, так настойчиво обволакивающий всё вокруг, закрывал любимую от его взора. И Пар боролся. Рассекая ветки сухих колючих растений и пробивая толщину стеклянной преграды, он шёл к своей цели, не смея останавливаться ни на миг, ведь если его любимая пропадёт из виду – надежда будет погребена в тёмных водах отчаяния.

Два создания одного человека встретились в ментальной схватке. Один видел скалу, как нерушимое водяное пристанище Синей Рыбы и стремился её замуровать, другой – стеклянным шаром, за стенками которого его ждёт будущая семья. И пускай цели у них были одинаковыми, путь, который они для себя выбирали, был разным. И каждая часть Пара думала, что другая – враг, мешающий достичь заветной мечты.

Две сущности не могли разъединиться и пойти каждая своей дорогой, оставив безвольное тело хозяина за своей спиной лежать на голых камнях подобно пустому сосуду. Но и мириться друг с другом они не собирались. Так плоть Пара представляла собой поле боя, на котором пытались определить своё превосходство светлая сторона и тёмные углы души юноши.

– Уступи мне. Тебе, светлый, лишь несколько десятков лет. Ты впитываешь всё светлое из мира, который тебе нов и кажется прекрасным. Мне же множество веков. Поколениями усталость и обиды откладывались во мне. Столетиями от отца к сыну передавалась боль и унижение твоего рода. Через кровь, через молоко матери я познавал несовершенство этого мира. Всё, что я к нему чувствую – это ненависть, это желание стереть с лица земли всю грязь, которая в нём накопилась. Я устал терпеть всё это. И ты устанешь. Не сейчас! Пройдут года, и твоя сущность сольётся с моей, дополнив меня новыми обидами и поражениями. Так что сейчас я, завтрашний, обращаюсь к тебе, сегодняшнему: уступи мне, и покончим с этой войной.

– Да, может в тебе и таится мудрость тысячелетий. Но ни для того ли природой ты был заточён в глубины моего подсознания, чтобы возродиться во мне спустя годы? Ни для того ли ты был брошен в темницу памяти, чтобы дать мне верить в любовь, справедливость и честность? С каждым новым рождением ты и подобные тебе бросаются в глубокую яму подсознания, чтобы вновь и вновь молодость окуналась в пьянящее забытьё любви и чувства прекрасного. Именно поэтому мудрость и опыт награждены старостью и болезнями, а молодость и доверие – силой и целеустремлённостью – чтобы, не задумываясь, славить любовь. Мы созданы такими от природы. Я не буду идти против своей природы. Я сильнее и я одержу верх!

Так всё быстрее и упорнее в теле скалы разрастались зелёные канаты светлой души Пара, рассекая и обволакивая собой терновые ветки. Если бы гора и правда была прозрачной, то в ней бы просматривалась целая система из зелёных растений, напоминающая кровеносные сосуды.

И вот, светлая часть Пара первой пришла к вершине. Спустя несколько мгновений горный гигант рассыпался мозаикой по всей округе. Валунами и песком спадали вниз остатки неприступной стены, а с ними и клочья сухого терновника – поверженной души мрачной стороны.

В ту секунду сознание вернулось к молодому учёному, и вновь его двойственная сущность пришла в гармонию. В глазах снова заиграл огонь жизни. Впереди уступами и горной тропой, круто поднимающейся вверх, лежал путь в чертоги волшебника, способного помочь и найти выход из любой ситуации. Он не позволит отдать Юну в лапы морского чудовища.

Глава 7. Вверх!

Никогда ещё Пару не приходилось покорять горные вершины. Плавать в море, скакать по полю на лошади – всё это было. Но когда под ногами с каждым шагом всё шире раскрывается пасть бездонного демона, невольно подкашиваются колени и в мыслях лезет желание оставить всю эту затею и вернуться домой.

Пару было страшно. У него был приём: когда он трусил – он смотрел в упор на свой страх, шёл к нему, провоцируя его на ответ, и страх, как правило, терял свою мрачную оболочку. Но здесь, в горах, всё было наоборот: чем чаще Пар смотрел вниз, тем больший ужас его охватывал. С каждым новым метром высоты этот ужас менялся. Были мгновения, когда Пар замирал на месте и смотрел на подножие. Уже без тревоги что-то внутри его тянуло ко дну, а в голове таились мысли: «А что если…»

А что если взять и специально сделать неосторожный шаг? А что если через миг меня больше не будет? Никогда. А что я буду чувствовать, когда оторвусь от земли и на миг закрою глаза на все запреты? Что если…

Пар был загипнотизирован высотой и едва не утонул в дымке собственных иллюзий в окружении каменных валунов, готовых послужить для него надгробной плитой. Но здравый смысл всегда одолевал идеи подобного рода. Становилось легче. Нет, не от того, что страх отступал или парень становился более уверенным в себе. Просто когда облака уже закрыли землю, пришло понимание, что отступать некуда.

Вдруг раздался какой-то звук. Он был очень похож на чей-то голос. Пар прислушался. Нет, это не был свист ветра или шорох камней – это действительно был голос. Высокий, звонкий, мелодичный – это был голос ребёнка. Юноша полез навстречу этому звуку, исходящему из-за уступа. Чутьё не обмануло – в нескольких шагах на отвесном утёсе сидела маленькая девочка лет восьми и что-то напевала себе под нос. Её песня была похожа на одну из тех, что пела Юна после своих танцев на берегу моря. Девочка была так увлечена, что совершенно не замечала соседа.

– Кто ты, девочка? Что ты здесь делаешь?

Та вздрогнула и едва не упала вниз, вцепившись обеими руками в скалу, на которой сидела. Быстро опомнившись, она улыбнулась и ответила.

– Я – Мия. И я здесь играю. А как тебя зовут?

– Играешь? Здесь? Во что? – поразился Пар.

– Грубиян! – Мия сменила улыбку на выражение обиды. – Я тебя спросила, а ты не ответил.

–Ой, извини. Я – Пар. Просто я не ожидал здесь встретить кого-то ещё.

– Пар? – удивилась Мия. – Какой пар? Пар из кастрюли или пар из паровоза?

– Да нет же. Это имя такое.

– Пар, Пар… – задумчиво произнесла девочка, а потом резко спросила: – Парить умеешь?

– Это как птица, что ли? Нет, что ты.

– А я вот умею, – заулыбалась Мия.

– Как это? – недоверчиво спросил её юноша.

– А вот так! – она подскочила на месте, расставила в стороны руки и стала изображать птицу.

– Тише ты, а то свалишься! – заволновался Пар.

– Так это же самое интересное! – воскликнула Мия. – Забраться повыше и как прыгнуть! И вот пока падаешь, чувство – будто летишь! Это игра такая.

– Не говори ерунды, – запротестовал Пар. – Ты разобьёшься.

– Не разобьюсь! Много раз такое делала.

– Хватит выдумывать. Иди сюда.

Лицо девочки изменилось. На миг оно стало хмурое, будто тень недоверия смыла с губ задорную улыбку. Потом уголки рта приподнялись, но как-то зловеще, будто Мия задумала что-то недоброе. Она сделала два шага назад, прижавшись к скале, а потом ответила:

– Гляди!

С этими словами она с разгона прыгнула в пропасть, скрываясь за дымкой облаков. Пар не успел даже крикнуть, впав ненадолго в ступор. Он смотрел вниз и ноги его отказывались подчиняться. Чтобы не сорваться вниз, он крепко вцепился руками в скалы, пытаясь осознать произошедшее. Ему на мгновение показалось, что всё это было миражом. И не было тут никакой девочки, и не пел на этих камнях никто песни. А лишь ветер своим свистом да непомерная высота сводили его с ума. Но вслед за непринятием пришёл ужас. Ужас от содеянного, ведь именно после его слов девочка решилась на отчаянный шаг. Зачем? Кому она пыталась что доказать? Ответа не было. Зато у Пара была тяжесть на душе, а на совести – загубленная детская жизнь. Ещё одна. Но поделать уже было ничего нельзя. Единственное, что Пар в этой ситуации мог, так это спуститься и достойно похоронить бедную девочку.

Весь долгий путь он размышлял о трагедии, не в состоянии смириться с ней. Едва ли что-то могло отвлечь его от этих дум, разве что раздавшиеся у самого его уха детский голос:

– Ты что, уже соскучился и пополз ко мне навстречу?

Пар сам чуть не сорвался со скалы. Причём дважды: первый раз – от неожиданности, второй раз – от осознания того, что он слышит привидение. Он медленно обернулся, но вместо неупокоенной души увидел живую девочку из плоти и крови, которая радостно карабкалась вверх.

– Как… как это ты так?..

– Что? Прыгаю по камням? Да просто: разгоняешься, как следует, и цепляешься – здесь нет ничего сложного. А вот как у тебя получается никогда не отвечать, когда тебя люди спрашивают – это и вправду достойно удивления.

– Нет, я не про то, как ты лазаешь по горам. Как ты жива осталась? Зацепиться ты не могла, да и… погоди, ты что-то спросила?

– Да, я спросила, скучал ли ты по мне? – пробурчала недовольно Мия.

– Я не думал, что вообще тебя увижу – не то, что скучать. Я испугался за тебя. Я думал – ты умерла.

– Нет, я не умерла, – девочка как-то притихла и засмущалась. – Я… я не умею.

– Не умеешь? Чего не умеешь? – удивился Пар.

– Умирать не умею. Я маму потеряла, а она не успела меня научить умирать. Но это пока! Когда я её найду – обязательно спрошу!

– А что там уметь? Там и уметь нечего, – в конец растерялся Пар.

– А я вот не умею, – начала уже злиться Мия. – Мне мама всегда говорила фразу: «Там уметь нечего». Во всём так: когда надо чай приготовить, постель застелить, шнурки завязать. Всё это вроде просто, а у меня не получается. У всех получается, а у меня – нет. Я бестолковая – это мне мама тоже говорила. Но она так не со злости. Это потому что мы вдали от всех жили. А потом я стала сбегать, и добрые люди меня научили. Смеялись, правда, но научили. Только вот умирать – не умею, – девочка начала хныкать.

– Ну-ну. Перестань! – начал утешать её Пар. – В конце концов, это здорово, что ты не умеешь умирать. Очень здорово! Ты говорила, что твои родители потерялись. Здесь, в горах?

– Нет, там, в лесу. Но я там как будто всё переискала. Ну, раз спросил, слушай!

И она рассказала свою историю, как здесь очутилась. Её мама стала забывать всё и всех на свете. Такие приступы амнезии у неё уже случались, сопровождаясь вспышками агрессии, и отцу приходилось каждый раз напоминать супруге их счастливую совместную жизнь. Опасаясь того, что такие приступы начали случаться всё чаще, Мия стала сбегать из дома. И однажды она оказалась в Лесу Теней. Когда спустя несколько дней скитаний она поняла, что заблудилась, её нашли родители. Отец как будто знал эти места, и рассказал, что здесь живёт какой-то колдун, способный помочь недугу её матери. Поэтому, вместо того, чтобы повернуть назад, они стали искать волшебника. В первые дни всё было замечательно: земля была тёплая, деревья были высокие и красивые, а листопад, сходящий с них, просто завораживал. Родители Мии видели всё немного иначе, и девочке каждый раз приходилось их одёргивать, чтобы те не натворили глупостей. Но потом лес начал меняться. Он уже не был таким светлым и красочным, как раньше – теперь его название «Лес Теней» полностью себя оправдывало. По ночам длинные сухие ветки будто бы покачивались от рук блуждающих вокруг привидений. Всё стало мрачным, и мрак этот исходил не только из спрятанного солнца, но из каждой трещины, из каждого листа, из каждой травинки. А потом они проснулись в огне. Кругом полыхал костёр. Он перекидывался с дерева на дерево, окружая их со всех сторон. Мать тогда крикнула Мие строго и властно: «Беги!». И девочка побежала. Мать осталась с отцом, который всё ещё спал и никак не мог проснуться. Мать трясла его, что-то кричала, но он так и не открывал глаза.

– Устал, наверное, от предыдущего дня, – вспоминала Мия, объясняя его столь долгий сон. – Мы в тот день очень долго шли и почти не делали привалов.

Родители её остались позади, зато впереди всё было окрашено алым маревом. Куда бежать? К чему? От чего? Девочка не знала. Было очень жарко. И больно, когда огонь перекидывался на одежду. А он перекидывался часто, потому что не раз приходилось проскакивать через стену окружившего её пламени.

Когда пожар прошёл, и всё успокоилось, Мия пошла назад, искать папу и маму. Но заблудилась. Не нашла она ни их, ни выхода из леса, как бы долго ни плутала. В итоге она вышла к этой огромной скале, на которой они с Паром и встретились. Здесь она и осталась играть сама с собой, пока мама с папой не придут и не заберут её. Игры эти очень хорошо помогали ей отвлечься. Днём чувство голода и одиночества не давали ей покоя, поэтому она придумала себе разнообразные забавы: то прыгала со скалы, представляя, что она птица, то карабкалась по деревьям, словно мартышка, то мастерила художества из листьев и камней. Но ночью, когда время игр заканчивалось, а на землю опускались мрачные тени, она плакала. Она плакала, потому что не могла найти мать, она ревела от мелких неудач, от голода – от всего, от чего может плакать ребёнок, в том числе и от надуманных страхов. Под эту горечь и нервные всхлипы, изнеможённая, она засыпала. И так каждую ночь.

Под наплывом воспоминаний после рассказанной истории, при первом же ночном привале на уступе, Мия нашла в горах углубление и забилась в него, как мышонок. Но громкое сопение и еле сдерживаемые всхлипы выдали её. Пар нашёл девочку в слезах.

– Что с тобой? – спросил он.

– Я потеряла гребень. Он мамин. Мне его мама подарила. Я носила его, как амулет, надеясь, что он поможет мне найти её. Как маячок, понимаешь? А теперь его нет.

– Этот? – Пар достал из сумки найденный деревянный гребень и положил его рядом с девочкой.

Она посмотрела на него и усмирила свои слёзы. Хотя ей и было больно в душе, её крик больше не вырвался наружу. Он разрывал её изнутри, но она не выпустила его. Расчёска была лишь поводом для слёз, причин же было куда больше. Но продолжать горевать было уже неловко. Она улыбнулась другу в ответ – какой-то неправильной, кривой улыбкой, но другой у неё не получалась, обняла его и поцеловала в щёку. Больше она не плакала, не проронив до самого утра ни звука.

Пара нельзя было назвать трусом. В чём-то он был даже смелым. Напади на него даже сам дьявол, Пар без промедления бы дал ему бой. Но что делать, если этому дьяволу всего восемь лет?

– Ту-ту-ту! – кричала Мия на ухо спящему юноше. Это была имитация выпускаемого из состава пара.

– Ты когда-нибудь слышала про шашлык из маленьких крикливых девочек? А то я с утра чертовски голоден.

– Доброе утро, Паровозик. А я всё думала, как тебя разбудить? Вот и решила старым вокзальным способом.

– Ага, ну, давай, удачи, – юноша хотел было лечь на другой бок, отвернувшись от утреннего кошмара, но Мия ему не дала.

– Нет, пора вставать! Я хочу кушать!

– Хорошо, хорошо, – сдался Пар, – только после завтрака напомни мне тебя убить.

– Но я же не умею умирать…

– После того, как я от твоих криков едва не оглох, меня это не остановит. Ты такой сон прервала!

Девочка вопросительно посмотрела на него.

– Мне снилась Юна, – пояснил Пар.

– Звучит знакомо. Это рыба такая?

– Нет, это девушка.

– А кто она? – спросила Мия, пододвигая ему сумку с припасами.

– Юна – самый светлый и самый добрый человек в мире! – мечтательно произнёс Пар.

– Вообще-то меня зовут не Юна, а Мия. Но я рада, что ты меня оценил. Готовь, давай!

Пар принялся раскладывать еду, делясь своими чувствами и сравнивая себя с птицей, а Юну – с потоком воздуха под своими крыльями.

– Да, я поняла, что ты влюбился в какой-то ветрюган. Что, всё настолько запущено? – жуя, произнесла девочка.

– Любишь ты перебивать взрослых! – сделал ей замечание юноша.

– ПАРдон, – с сарказмом извинилась маленькая леди.

Ещё некоторое время они сидели молча. Пар не решался продолжать разговор.

– Так что там за Юна?

– Мы жили по соседству. И выросли вместе. Она всегда была очень весёлой, задорной, но при этом – странной. Не каждый раз я понимал, о чём она говорит, но это было забавно.

– Значит, она всё-таки человек! И так как вы всё детство общались, ты решил в неё влюбиться?

– Нет. Мы не то, чтобы общались. Скорее, наоборот. Она дружила с моими братом и сестрой, а для меня она всегда была ребёнком. А когда я уехал учиться на семь лет в академию и после всего вернулся, то увидел её совершенно другим человеком.

– Или не увидел, – сказала Мия.

– Что ты хочешь этим сказать?

– То, что ты не увидел в ней того ребёнка, который в ней так и остался. Или не увидел до этого в ней маленькой совсем уже не маленькую. А сама она наверняка не изменилась.

– Всё сложнее, – возразил Пар. – Есть вещи, которые нельзя выразить словами.

– А я попробую, – настаивала на своём Мия. – Ты будто бы навесил на неё, как на дверь, табличку с надписью «ребёнок», а потом стыдился в неё зайти. А когда эту табличку благополучно сняли к твоему приезду, ты всё-таки вошёл и удивился увиденному.

– Откуда ты такая умная? – поинтересовался Пар. Мия вдруг стала совсем серьёзной.

– У тебя когда-нибудь было ощущение, что тебе уже не первый год восемь лет? – спросила она.

– Нет, – спокойно ответил Пар. – Но из твоих уст такие мысли пугают. Не каждый ребёнок так рассуждает.

– У меня была очень умная мама, – немного поразмыслив, ответила Мия. Она вдруг стала очень угрюмой. Опустив глаза, она будто пыталась стать одним из камней, что слагали гору. Это была больная тема для неё. Всегда весёлая и дерзкая, она будто превращалась в каменного идола с безмолвными устами и потухшими глазами, полными отстранённости. А потом, не отрывая глаз от невидимой точки, добавила: – И очень умный, но суровый отец.

Пар понял, что дальше разговора не получится.

Закончив завтрак, они собрали вещи и двинулись дальше.

Спустя какое-то время Пару стало ясно, что девочка выбросила из головы свои странные забавы с прыжками в пропасть, и намерена сопровождать его до самого конца.

Она ловко перескакивала с уступа на уступ, порой едва не наступая на пальцы своему новому знакомому. В очередной раз, когда они поравнялись, Мия остановилась и уставилась на его руку. Бесцеремонно ткнув пальцем в шрам, она спросила:

– Что это?

Натянув на предплечье рубашку, скрывающую рубец, Пар произнёс:

– Подарок от моей старой подруги. Он напоминает мне о том, что всегда, в любой ситуации, нужно поступать правильно. Он начинает болеть каждый раз, когда я пытаюсь выбрать другой путь, идущий вразрез с моей совестью.

– Вот как! Кстати, о пути: ты же поднимаешься, чтобы найти мудреца и задать ему какой-то вопрос? – спросила Мия.

– Да, – ответил Пар.

– А какой вопрос ты хочешь ему задать?

– Я ищу идеального человека: чистого, доброго, справедливого.

– А зачем?

– Чтобы освободить мою любимую, о которой я тебе рассказывал.

– А как он тебе поможет? Убьёт дракона?

– Ну, что-то вроде того, – рассмеялся Пар.

– А дракон страшный? Он не съест твою суженую, пока ты тут идеалы ищешь?

– Нет. Во-первых, это не дракон. А во-вторых, у меня ещё есть время.

– Вот все кого-то ищут. И я ищу. Я когда приду к волшебнику – спрошу его, где моя мама. И он обязательно мне ответит. Правда, же?

Сердце парня ёкнуло. При всей очевидности трагедии, эта наивная девочка всё ещё верила, что встретит мать. И ни на секунду не сомневалась, что найдёт её. Она не понимала, что матери её больше нет. Ему вдруг показалось, что это очень жестоко – вот так открывать правду о гибели её родителей. Выдержит ли она? Не станет ли её неведение смерти заключением для неё с такой правдой? Или, может быть, её цель – встретить маму – единственное, что держит девочку на земле и не даёт отправиться в мир иной?

– Ты знаешь, – крикнул Пар, изрядно отставший от спутницы из-за нахлынувших на него тяжёлых мыслей, – насчёт твоих родителей…

– Да, что с ними?

– Мне кажется, что ты сама без труда сможешь найти их, без помощи мудреца. Забираться к нему ещё высоко, а ответы могут оказаться весьма неоднозначными. Да и беспокоить его по всяким мелочам…

– А вот и не мелочам! – сердито перебила его Мия. – И вовсе недалеко.

Она поднялась на очередной камень и скрылась за скалой.

– В каком смысле? Постой!

Пар рванул за ней. На том месте, где он потерял из виду подругу, перед ним открылось огромное плато, обрамлённое по краям вертикальными шпилями скал, уходящих высоко в небо, будто это была колоннада вокруг площади, созданная природой. В центре вместо почвы красовался гигантский диск камня, во всех направлениях изрытый бороздами и трещинами. Эта глыба была полностью монолитной – она являлась продолжением той скалы, по которой Пар и Мия поднимались вверх. Она выступала на поверхность в виде чётко очерченного круга.

Приглядевшись, друзья заметили, что борозды и трещины имеют не случайный характер. В них была некая последовательность, скрытый порядок, как правило, избегаемый живой природой. С противоположной стороны диска возвышалась огромная стена, беспросветно опутанная шипастыми лианами. По краям она сливалась с каменными выступами скалы. По центру находилась кафедра. Над их головами раскинулось небо, заглядывая к ним в колодец, будто на дно стакана, ища возможности опохмелиться, опьянев от немыслимой высоты, на которой располагалось плато.

Именно горные шпили, что обрамляли видимую лишь звёздам площадь, создавали до этого у юноши ощущение, что путь их будет ещё долгий. А теперь, Пар стоял на краю высокой горы, позабыв обо всех переживаниях, испытываемых к ребёнку, и думал о том, что всего несколько шагов, несколько усилий разделяют его от заветной цели.

Первой из оцепенения вышла Мия. Сорвавшись с места, она побежала к кафедре на другой стороне круга у подножия колючей стены. Недолго думая, Пар последовал её примеру. Кафедра оказалась невысокий – как раз, чтобы за неё стал ребёнок или карлик. Пар опустился рядом с подругой на колени. Перед ними лежала книга в резном деревянном переплёте. Обложка была украшена янтарём, а по центру красовалась надпись на неизвестном языке. Вглядевшись в неё повнимательнее, учёный узнал его. Такие же иероглифы он видел в библиотечных иллюстрациях настенных фресок и старинных папирусов.

– Это очень древний язык, – сказал Пар. – Цивилизация, которая на нём писала, угасла много веков назад, оставив после себя лишь мифы и сказания.

– Ты перевести это сможешь? – спросила Мия.

– Нет. Никто не сможет. Их язык был очень сложным. Они вкладывали значение не только в сами символы, но и в то, как выводились эти символы: в степень нажатия на перо, толщину линии, скорость письма, размер шрифта. Сама их речь, богатая на звуки и интонации, звучала, словно пение. Так, во всяком случае, говорят.

– Я верю, что ты очень умный – можешь дальше не хвалиться своими знаниями. Но что нам делать сейчас?

Тем же вопросом задавался и Пар. С первой секунды, как он увидел завитки волнистых символов, гармонично сливающихся между собой, в нём разыгралось беспокойство. Он открыл первую страницу и уставился в иероглифы. Они ему ничего не говорили. Тогда он открыл книгу на середине – страницы были пусты. Перелистав её всю, друзья обнаружили, что она исписана всего лишь на девятую часть. Вверху каждой её страницы красовалась надпись. Было очевидно, что это какие-то цифры, но на нумерацию это не было похоже. После очередного перебора страниц Мия вскрикнула:

– А вот эти буквы я знаю!

Пар вопросительно взглянул на неё. Она пояснила:

– Мой дед был из других земель. Далёких что ли. Из Карбского моря. Причём, как будто не с какой-то части его берега, а именно с моря. Моряк, наверное. Не помню. Так вот: от него маме досталась богатая библиотека, которую могла читать только она. И то, что там было написано – очень похоже на эти буковки.

– Ты сможешь их прочесть?

– Нет. Я и на своём-то языке плохо умею читать. И не смотри так на меня! Сам чучело! Но если в этой книге есть язык дедушки, может, найдётся и наш?

Они тщательно по одной странице стали внимательно перелистывать книгу, пока не нашли знакомые письмена.

«1994 год от создания книги. Карис» – красовалось заглавие страницы.

– Карис – это столица нашей страны, – пояснил Пар, – но этому городу всего около тысячи лет. Удивительно, что эта книга куда более древняя.

– А откуда те, кто писал эту книгу, знали, что появится такой город?

– Это действительно странно. Может, эта книга неоднократно дописывалась? Погоди, а вот язык, который был в обиходе до основания нашей столицы.

Он пролистал несколько страниц назад, потом открыл её в середине.

– Это невероятно! – вырвалось у Пара.

– Что? – спросила Мия.

– Эта книга написана на всех языках всех стран, выходящих к Карбскому морю. Всех существовавших, существующих и тех, которым ещё только предстоит родиться. На этих страницах можно встретить письменность, которая возникнет много тысячелетий спустя. Я даже могу вычислить период падения Кариса и возникновения на его месте новой цивилизации.

– Здорово! – воскликнула Мия. – И что там написано?

Пар удивлённо посмотрел на девочку. На его лице было написано: «Я тут тебе рассказываю о великих и возвышенных вещах, а ты мне о чём-то приземлённом».

– Ты же вроде волшебника искал, а не книжку? – вкрадчиво спросила Мия.

– Д… да, – неуверенно произнёс юноша, внезапно вернувшись из мира грёз на землю. Его пальцы лихорадочно начали искать ту страницу, которую он был в состоянии прочесть.

Найденный текст состоял из четырёх четверостиший и представлял собой нечто вроде очередной головоломки, которую предстояло решить. На тонкой рифлёной бумаге белого цвета, не тронутого временем, было написано четыре загадки:

Творю картины жизни строгой,

Но не застывшими навек,

Кривою чёрною дорогой

Ложится мысль на белый снег.

            Я – как закат. Я – герб имён.

            Я – знак войны, убийств, страданий.

            Среди ветров, среди времён

            Храню народов очертанья.

Во мне и истина, и ложь,

Секреты, их разоблаченье,

Миры, отчаянье, волненье

И пальцев любопытных дрожь.

            Что меж перстами ускользает

            И гложет по ночам в тиши,

            Когда дыханье замирает

            Мятежной ищущей души.

Пар оглянулся на Мию. Та ошарашено смотрела на друга, будто тот заговорил на незнакомом ей языке.

– Ладно, видимо, это какая-то загадка. Давай по порядку, – сказал юноша и перечитал первую часть, – кто-то рисует картины, которые «не застыли на век», а двигаются?

– Может быть, это какая-то бродячая труппа артистов? Там как раз что-то про дорогу было. Всегда мечтала создать свой передвижной театр.

– Ложится мысль на белый снег… – вчитывался Пар.

– Бродячая труппа зимой? – предположила Мия.

– Нет, здесь всё должно быть очевидным. Загадка имеет только одно решение.

– Да глупости! Как может мысль ложиться на снег? Да ещё и дорогой!

– Глупенькая, это художественный приём. Просто фантазия человека сравнивается с извилистой чертой… – тут Пар осёкся. Его осенило, – линией пера! Ну конечно! Белый снег – это бумага. А художник, чьи картины живут – это писатель. Здесь однозначно идёт речь о писателе или письме.

Девочка радостно похлопала в ладоши и запрыгала на месте.

– Ура! А что там дальше?

Вторая часть казалась более страшной и мрачной. Пар пришёл в замешательство.

– Может быть, тут речь идёт о каком-то оружии? Или о фамильном гербе семьи, которую никто из нас не знает. Но даже если так, причём тут закат? – гадал Пар.

– Может быть, потому что мы отгадываем эту загадку как раз на закате солнца? – ответила ему Мия.

Друзья обратили свои взоры на небо. На горизонте Леса Теней медленным ходом опускался на покой алый диск светила. Шар, заходивший за сухие ветки безжизненного леса, расплывался в воздухе, будто пробивался сквозь тонкую плёнку радужного эфира. Цвета неба были другими – более чистыми и яркими, нежели Пар видели раньше на других закатах. Этот эфир был одновременно и близко, и далеко. Облака, ветки, камни – всё окрасилось красным цветом. В такой цвет заходящим солнцем были окрашены волосы Иоры, когда она увидела с вершины их общего дома на дереве, как Айри и ещё один мальчик на пирсе, увлечённые игрой, прыгнули в воду, соревнуясь, кто из них быстрее плавает. Отбойное течение подхватило их и стало утаскивать к самому сердцу моря. А дальше… Память Пара упорно пыталась стереть всё, что произошло потом. Он закрыл глаза и снова уставился в книгу, прогоняя мрачные воспоминания.

– Моя мама назвала такой закат кровавым, – прошептала девочка.

– Кровавым… – тихо повторил Пар и задумался. – Ну, конечно же! Кровавым – кровь! Она как раз и символизирует убийство и войну. Именно кровь хранит целостность народов и их «очертания». Именно по крови детям переходит их фамилия. Эта загадка о крови!

– Круто, – спокойно вздохнула Мия, всё ещё находясь под гипнозом разливов небесной краски.

Пар фыркнул на неё за то, что та не обращает на него никакого внимания и перешёл к следующей загадке.

Она не оказалась для него сложной. Как часто он испытывал те чувства, что были описаны в четверостишье! Сколько раз он находил на пожелтевших страницах новые миры! Сколько раз он разгадывал секреты тайного ордена или разоблачение подставного короля в учебниках истории. Неисчислимы были те истины и та ложь, что таились в философских трактатах институтской библиотеки. И как же не вспомнить, как в самые захватывающие моменты его пальцы дрожали, перелистывая очередную страницу. Конечно, речь шла о книге.

– Осталась последняя часть, – сказал Пар.

– Отлично, – отозвалась Мия, – читай!

Пар повторил последнее четверостишье. Оно так же показалось ему простым.

– Здесь речь идёт о смерти, – утверждал он, – как раз здесь говорится про замершее дыхание, про жизнь, что ускользает из рук. Да и мысли о смерти всегда по ночам гложут.

– Меня не гложут, – возразила девочка.

– Не спорь! Ты – исключительный феномен. Тебя в расчёт не берём. Если бы ты знала…

– Но я не знаю! – перебила его Мия. – И не узнаю, пока мама не научит. А если бы я уже нашла маму – зачем бы я сюда пришла? А, придя сюда, я бы загадку не разгадала.

– Ну, для этого у тебя есть я! – гордо заявил Пар.

– Нееет! – протянула девочка, – то есть без тебя я бы ни за что не нашла волшебника. Это не честно.

– Без меня ты бы и книгу эту не прочла – ты же не умеешь читать.

– Умею, – обиделась Мия, – но медленно. По слогам. Что я, по-твоему, глупая? – она притворно начала хныкать.

– Ну не плачь. Я вспылил, был не прав, – начал утешать её Пар. – А смерть… может это и не она вовсе. Может это время? Точно, оно всегда ускользает между пальцами.

– И время меня не гложет, – снова возразила ему Мия.

– Да чем угодно это может быть! Может, разгадка теоремы или сгоряча брошенное слово, – юноша с ужасом заметил, что наперекор его первому замечанию, последняя часть загадки имеет множество решений и ответов. И никакое правило единственного ответа не работает. Но самым забавным из всего этого было то, что ни одна из версий молодого учёного Мию не устраивала.

– Ну, хорошо, – сдался он, – если всё это тебя не гложет по ночам, тогда что гложет?

– Мама. Я по ней очень скучаю.

Но что общего между твоей мамой и мной? – спросил юноша. Мия обиженно посмотрела на него.

– Ты тоже обещал её найти.

Пар опустил голову в отчаянии от непонимания, но потом осознал, что всё это время очевидного не понимал именно он. И Мия хотела сказать совсем другое.

– А ведь верно! Это загадка о наших желаниях. Вернее, о том вопросе, что мучает нас, с которым мы пришли к волшебнику и на который хотим получить от него ответ.

Пар ещё раз пробежал глазами написанное и озвучил все ответы.

– «Письмо. Кровь. Книга. Заветный вопрос». По-моему, мудрец хочет, чтобы мы записали в этой книге то, что хотим у него спросить, – он взглянул на девочку. – Сама написать сможешь?

Мия неуверенно кивнула, после чего спросила:

– А чьей кровью-то?

– Своей, чьей же ещё!

– Бооольно! – протянула Мия.

– Уж кто бы говорил! – Пар вспомнил полёт подруги с безымянной высоты.

Они принялись записывать свои желания в книгу. Роль фаустового пера выполнял обломок шипа из колючего растения, оплетшего стену. Когда Пар нашёл нужную страницу, то обнаружил там несколько более ранних записей, так же написанных кровью. Он стал аккуратно выводить свой вопрос, продумывая каждое слово: «Как освободить Юну от проклятья Синей Рыбы?». Кровь моментально начала впитываться в шероховатую поверхность, и юноша почувствовал, что мысли его так же поглощаются этой книгой. Следующей была Мия. Она медленно вырисовывала каждую буковку, периодически консультируясь с другом, как пишется то или иное слово: «Хочу увидеть маму. Хочу позвать её, обнять и больше никогда-никогда не отпускать – до самой смерти».

– Это не вопрос, – сделал замечание Пар, – это желание.

– А тебе нужен вопрос? – повернулась к нему Мия.

– Ну конечно! Он же всё-таки мудрец, а не джин.

– Ладно, тогда зададим вопрос: тебя мама учила, что читать чужие письма неприлично? Такой вопрос тебя устроит?

Пар хотел было ей припомнить, что она сама спрашивала у него, как пишется чуть ли не каждое слово в её пожелании, но происходящее вокруг заставило его забыть о пререканиях.

По постаменту, на котором была установлена книга, потекли две красные струи. Достигнув пола, кровь начала расходиться в разные стороны, светясь и вырисовывая на плите древние огромные символы – перевод в иероглифы желаний юных путешественников на забытый ныне язык. Когда символы обрели чёткие очертания, между скал поднялся сильный ветер. Чтобы обезопасить девочку, Пар обняв её, встав на колени.

На той стороне, за воротами, было слышно, как пробуждается нечто великое, нечто всеобъемлющее, нечто мудрое. Двери теряли свою материальность – они становились прозрачными и постепенно исчезали в ночном воздухе. На героев упал яркий свет. От вспышки Пар прикрыл лицо рукой и уставился в пол. Сначала ему показалось, что перед глазами всё поплыло, потому что границы кровавых символов начали размываться. Но нет, это была не иллюзия – иероглифы и правда меняли свою форму. Ворота исчезли. Путь преграждали только шипастые растения, которые почему-то не отбрасывали тени. Струи крови от символов потекли к основанию растений и слились с ними, повторяя их очертания и заменяя тем самым недостающей тени. Но не новая тень принадлежала кустарнику, а, наоборот, колючая ограда подчиняются рисунку на полу. В следующую минуту кровавая тень расступилась. С небольшим запозданием, словно портьеры в театре, за нею последовала живая стена, пропуская друзей во владения старца.

Пар встал с колен. Они с Мией переглянулись, взялись за руки, и пошли навстречу своим ответам.

Глава 8. Волшебник на горе.

Свет ослабел, и тропинка, ведущая к мудрецу, осветилась тускло мерцающими лампочками – ажурными шариками, сделанными из одуванчиков. Они висели над бутонами огромных цветов, расставленных по обе стороны от вымощенной круглыми камнями дорожки. Отрывающиеся парашютики медленно парили над землёй, словно феи, придавая призрачность окружающим местам. В траве стрекотали кузнечики и цикады. Пар и Мия из леса и гор, переполненных испытаниями и опасностью, будто попали в другой мир, более похожий на сказочный эльфийский сад, нежели на вершину неприступной скалы. Ночь была тихая и завораживающая. Все мысли, как бумажные фонарики желаний улетали к небу в лучшее будущее, сжигая все невзгоды и заботы в собственном огне. Тишина пела! Тишина пела вместе с сиянием звёзд, с шелестом травы, с улыбкой друга.

Аллея, обрамлённая бархатной зелёной травой, привела Пара и Мию к одинокой фигуре, стоящей посреди поля.

Это был очень старый человек, если, конечно, его можно было так назвать. Сухими тонкими ветками спускалась его борода на грудь. Жухлой травой ложились на плечи длинные волосы. Вся кожа была покрыта глубокими трещинами, словно это была древесная кора. Можно было увидеть, как лицо – пожалуй, единственное, что было в волшебнике человеческого – засветилось счастьем и радостью, так долго не рождавшимся на фоне океана одиночества и неизменности, что пропитывали эти места не одно столетие.

– Здравствуйте, гости, – хриплым задыхающимся голосом поприветствовал путников волшебник. – Я так рад, что кто-то посетил меня за столь долгий срок. Я – Дайтрий, хозяин этой горы.

– А я – Мия, – поздоровалась девочка, – а это – Паровозик.

– Просто, Пар, – поправил подругу юноша.

– Вы, наверное, очень устали. Присаживайтесь, – не сдвигаясь с места, Дайтрий сделал жест рукой, и из земли потянулся ротанг, перевязываясь между собой и застывая в готовых формах плетёного кресла. Путники подошли к внезапно выросшей мебели. Девочка живо вскочила на кресло и начала на нём раскачиваться. Сначала растение сопротивлялось, стараясь не поддаваться на озорные шалости гостьи, но позже сдалось и даже приняло форму качели для пущего веселья. Пар, не присаживаясь, обратился к старцу:

– А Вы?

– А я… постою. Для меня это не в тягость.

Он отодвинул подол своей мантии, и юноша увидел, как ноги перетекают в мощные корни, уходящие вглубь земли. Старик был прикован к этому месту. Из-за этого в его глазах столько одиночества. Сколько он мог так стоять? Десятилетия? Столетия? Сколько людей дошло к нему, минуя все преграды? Преграды…

– Можно Вас спросить, – присаживаясь в кресло, произнёс Пар, – все эти трудности, что нам пришлось пережить на пути к Вам – это же Ваших рук дело?

– И не только рук. Да, это я устроил те испытания.

– Но если Вы настолько одиноки, зачем создавать такие препятствия, которые даже сильного человека заставят повернуть назад?

– Знание – самое великое и самое опасное, что только может быть в этом мире. Им можно создавать миры и менять законы природы. Но так же им можно перевернуть весь этот мир, разрушить его, смешать с пустотой и воссоздать заново. Я могу ответить почти на любой вопрос, я знаю историю множества поколений и мне ведомы самые сокровенные тайны. Так, если кто-нибудь, наполненный злостью и ненавистью, придёт ко мне, тогда знания, которыми я поделюсь, будут служить не тому, ради чего я прикован на этой скале. Однажды великие знания уже служили тёмной цели, и я был тому свидетелем. Тогда всё едва не закончилось катастрофой, но это уже совсем другая история.

Пар сглотнул слюну. Его цели уж никак нельзя было назвать безобидными: либо жертвой её падёт чистая невинная душа, либо владычество Синей Рыбы. Утешало его лишь то, что он прошёл все преграды, добрался до вершины и открыл ворота.

В воздухе повисла долгая пауза. Волшебник ушёл в воспоминания и смотрел стеклянными глазами мимо своих гостей, погружённый в собственные думы. Тишина внушала тревогу. Он переживал свою прошлую, а может быть не свою, а множество чужих жизней, с которыми ему приходилось сталкиваться.

– Деда, ты чё, уснул? – воскликнула Мия.

– Что? А, нет, это… просто… мои мысли, – с большими паузами произнёс старик, чуть не погружаясь в свои мечтания во второй раз.

– То, что ты плохих людей к себе не подпускаешь – мы уже поняли, – продолжила девочка, – но хороших тогда зачем задерживать? У меня папа и мама были очень хорошие. Но здесь их нет, и сюда они как-то не дошли.

Пар вопросительно посмотрел на мудреца. Ведь такие преграды отпугнут не только заядлого бандита, но и честного человека, которому просто не хватило бы духа пойти дальше. И хорошо, если только отпугнут.

– А это – обратная сторона знания, – возразил Дайтрий. – Любой наш поступок, любое слово или мысль рождают действие, цель, которую мы преследуем или получаем неосознанно. Все наши действия выводят мир из равновесия, а мир всеми силами пытается это равновесие вернуть. Они подобны канатоходцу, сделавшему шаг по натянутой верёвке. Чтобы мир не полетел в тартарары, всегда возникает противодействие, удерживающее порядок вселенной на тонкой линии баланса. Так канатоходец делает ещё один шаг, третий, четвёртый – и вот, казалось бы, незначительный для нас поступок запускает механизм, выходящий далеко за пределы наших целеполаганий. Наши действия, вступая в резонанс с нашими противодействиями, образуют огромную силу, которая в своём итоге либо погасится ещё большей силой извне, либо приведёт к немыслимым разрушениям. И ничего общего эти разрушения с изначальными целями не имеют. Именно неведение последствий ваших намерений может привести к подобной трагедии. Чтобы не произошло худшего, время от времени мир порождает удивительных существ – шизар, гасящих вспыхнувший пожар. Но от пепелища того, где этот пожар успеет побывать, не уйти.

Наступила пауза. Друзья обдумывали сказанное.

– Я-то понял всё, – прервал тишину Пар, – но Вас не смущает, что вопрос Вам задала девочка восьми лет?

Дайтрий взглянул на Мию. Та смотрела на него удивлёнными непонимающими глазами.

– То есть циркачей и канатоходцев ты к себе тоже не пускаешь?

– Нет, – засмеялся старик, – я хотел этим сказать, что прийти ко мне могут лишь те, кто силён духом, чист сердцем, чьи цели светлы, а намерения столь крепки, что никакая в мире вещь не заставит их отступить.

– И даже неумение читать? – удивилась девочка.

– И даже неумение читать, – улыбнулся волшебник.

Мия демонстративно показала своему другу язык.

– Раз уж вы так интересуетесь приключениями, произошедшими с вами в лесу, позвольте мне рассказать о них.

Из-под травы, из листьев деревьев поднялись маленькие огоньки, будто стая светлячков, и медленно начали кружиться вокруг гостей. Тихие удары бамбука, скрип раскачивающихся веток, стрекотание кузнечиков и завывающий ветер в пустых брёвнах создавали вокруг умиротворяющую атмосферу, наполняя воздух лирической музыкой природы. Путники позволили себе расслабиться и насладиться рассказом старика.

– Как только вы входите в Лес Теней, он незаметно начинает вводить вас в состояние экстаза. Как правило – это реальное воплощение моментов из прошлого. Но иногда появляются и иллюзии событий, которые никогда не происходили и больше уже не произойдут. Эти видения связаны с тем, как человек готов отговорить сам себя от правильного и трудного решения. Естественно, первый и главный аргумент: «У меня и так всё хорошо». Таких людей лес поглощает, не задумываясь. Многие из тех, кто желали лёгких ответов на свои несущественные вопросы либо покоятся ныне на дне обрыва, либо навсегда уснули в объятии вековых дубов. Да, это жестоко. Но именно такова моя цена за малодушие.

Второе испытание касается значимости ваших решений. Весь мир – лишь небольшая песчинка в океане времени. Всё, что мы делаем, всё, о чём думаем – это лишь игрушки для мирового порядка, глупые шалости, пришедшие на ум ребёнку, когда ему кажется, что вокруг него крутится весь мир. Серьёзными они становятся лишь в нашем воображении. Только наши решения, наша воля отделяет забавы и прихоти от того, что действительно важно и дорого. Проблема в том, что многие люди привыкли слишком серьёзно относиться ко многим глупостям, и это их губит. Тогда я немного качаю чашу весов и наблюдаю, как меняются их жизненные приоритеты, когда они сталкиваются с чем-то более великим. Самое простое для меня в этом случае – вырастить лес титанов, хотя многие, кто посещал мои владения, отказались бы от своих затей при виде куда меньшего зрелища, нежели это. Не прошедших это испытание я просто отправляю домой.

Третий и самый сложный этап – это воля к жизни. Этот этап болезненный даже для меня. Каждую ночь я грею землю, чтобы не дать замёрзнуть путникам. Но грею недостаточно. Сколько бы сил и воли не было у пришедших ко мне, долгие утомительные холодные ночи заставят их рано или поздно разжечь костёр. Хотя каждый, кто находится в Лесу Теней, знает, что огонь – враг, он достаёт спички и разводит огонь, чтобы хоть одну ночь, да и согреться. Это неизбежно. Не пойдя на этот риск, путники не продвинутся дальше. Но пламя питается не лесом, не сухой кроной и не жухлой травой, как многим может это показаться. Огонь питается болью – той болью, которая засела глубоко в сердце, той болью, которая не умирает от лечения временем и опытом, а уходит в подкорки сознания, чтобы затаиться там. Эта боль неминуемо выйдет наружу: или скажется на детях, или на животных, или на любом, кто окажется не в том месте, не в то время – рядом с хозяином боли. И чем больше этой боли в нём заложено, тем дольше горит пламя и тем сильнее впоследствии будет пожар.

Монолог прервался еле слышным бурчанием. В плетёном кресле тихо посапывая, спала Мия. Возможно, именно пожар ей сейчас и снился.

«Как хорошо, что она заснула, – подумал Пар, – рассказа о пожаре, уносящем жизни, ей точно слышать не стоит».

– Пусть девочка поспит, – произнёс юноша. – Продолжайте, пожалуйста.

Дайтрий понимающе кивнул. Конечно же, он знал всё, что происходит в Лесу Теней и всех, кто в нём остались навечно.

– Лишь воля к жизни может перебороть эту боль, этот огонь, который медленно впитывается в почву, чтобы ударить без предупреждения. Если боли той слишком много, то лес сжигает её вместе с вами. Иногда случается и такое, что дети расплачиваются за ошибки родителей. Благо, Мия – не этот случай. Она вообще особый случай.

– Видимо, у неё слишком большая воля к жизни, – отшутился Пар, чтобы не открывать волшебнику всех карт, в том числе и удивительной способности девчонки. Всё-таки пожар произошёл именно благодаря Дайтрию. Кто знает, чего от него ещё можно было ждать.

– Следующее испытание происходит в особом мире, именуемом «разломом». Мои ответы на вопросы никогда не бывают простыми. И чтобы поступить правильно, человек должен выйти за границы его привычного уклада. Так же и в лесу: привыкшие вечно идти только прямо, а не смотреть наверх, не пытающиеся возвыситься над проблемой, как некогда они возвысились над собственными пороками, никогда не дойдут до меня. Они будут вечно плутать среди бесконечной чащи, пока просветление не снизойдёт до них.

– Значит, Мия, этот маленький ребёнок, справится с такой задачей? – удивился Пар.

– Каждому человеку уготовано такое испытание, с которым он в состоянии справиться. Для каждого оно своё. Но Мия… особый случай… я не помню… чтобы пускал… – старик начал говорить с большими паузами, затягивая слова, пока окончательно не ушёл в себя.

– Итак, сгоревший лес мы прошли, – деликатно перебил Пар самозабвение мудреца.

– Да… сгоревший лес. После него необходимо проверить, насколько чисты ваши помыслы. Для этого я огородился высокой каменной стеной и заколдовал два растения: лиану и терновник. Каждому, кто чист в своих намерениях, открывается тропа наверх. Иным – путь обратно, в Лес Теней, где они, скорее всего, потеряют себя окончательно. И уже на самой вершине, написав кровью своё желание в моей книге, вы можете встретиться со мной.

– А как же загадка? – удивился Пар. – Она не была испытанием?

– Я – мудрец. Мне полагается говорить загадками.

– Подождите, – юноша начал предчувствовать неладное, – а вопросы, с которыми мы к Вам пришли – ответы на них не будут очередной загадкой?

– Посмотрим, – посмеялся Дайтрий. – Но не беспокойся. Все, кто приходят ко мне, так или иначе, находят ответы на свои вопросы.

Пар расслабился в своём кресле. Чувство усталости постепенно наливало его тело. Но это чувство было слишком приятным, чтобы просто оставить его и погрузиться в дрёму. Сейчас юноша просто рассматривал волшебника и думал над тем, что ему пришлось пережить.

– У меня есть ещё один вопрос. Этот лес – он всегда как будто наблюдал за мной. Деревья, трава – всё в нём казалось мне одушевлённым. Будто у леса есть своя воля.

– Нет, своей воли у него нет, – улыбнулся старик, – есть моя воля.

– Ваша? То есть Вы его заколдовали? Каждую травинку, каждый листок?

– Не совсем. Видишь ли, этот лес и есть я, – старик вновь раскрыл свои ноги, – я глубоко ухожу корнями вниз – в землю. Но корни эти не ограничиваются одним подземным царством – они уходят гораздо дальше. Ветвясь и приумножаясь, на той стороне они вырастают в деревья, покрываются травой, сплетаются в кустарники. Весь этот лес берёт начало у моих ног. Я простираюсь на многие километры вокруг, я обитаю глубоко под землёй, я устремляюсь в высокие небеса. И всё это – я.

– И всё же, Вы накрепко прикованы к этому месту и никуда больше не можете уйти.

– Такова цена свободы.

– Свободы? Вы называете это свободой?

– Да. Это свобода, к которой я однажды был против воли принуждён, но к которой я стремился всю свою жизнь, когда ещё был человеком – таким же, как ты. Вся суета человеческой жизни, людские проблемы, предрассудки, боязнь смерти – это всё меня ограничивало, не давало быть собой. Многие годы я провёл над созданием философского камня, но безуспешно. Многих людей я пытался переделать, но старания мои не приносили тех плодов, которых я желал. Тогда я поднял глаза вверх и увидал летящую в небе птицу. Она навсегда запечатлелась в моём сердце, как символ свободы. Сколько раз я смотрел на них, но не видел их по-настоящему. Я знал, что полёт её целенаправленный – она просто искала пищу. Высота её парения, скорость зависели от законов аэродинамики, но всё же она была свободна. Потому что она не знала ограничений. Она жила согласно своей природе, она летела по направлению ветра, она не противилась своей сущности – это самое главное. Я понял тогда, что каждый человек всю свою жизнь тратит на то, чтобы бороться с собой. И самое печальное, что он сам себя не одолевает, а сам себе проигрывает. Так, я оказался в этом лесу, впоследствии слившись с ним. Я познавал его законы, прислушивался к ним, смирялся с ними и следовал им. Чем дольше я пропитывался душой флоры, чем глубже постигал законы мироздания, тем меньше во мне оставалось человека. Обездвиженный, но вдохновлённый, я прирос к земле своими ногами. Пальцы мои превратились в корни, волосы – в ветви и листья, а сам я слился с землёй. В тот момент я перестал бояться смерти. Нет, не потому что я стал подобен богу или обрёл бессмертие – всё когда-нибудь приходит к своему концу. Просто я понял, что в природе конец – это новое начало, смена старой формы на обновлённую. В тот момент я обрёл себя истинного, того, кто прятался долгие годы в глубине моей человеческой формы. Мне стало совершенно безразлично, что подумают обо мне другие: мне не перед кем было ни оправдываться, ни красоваться – таковых просто не было. Я стал свободен, как ветер, как вода, как огонь. Я опускал свои ветви вниз и слушал истории от самой планеты. Я отрывался листом и летел по воздуху, словно само дыхание неба. Я летал и прочерчивал на самой поверхности ветра историю мира, отражённую в единственном колебании высохшего кленового листа. Весь этот мир все шорохи, скрипы, грохот, стрекотание и щебетание – всё это музыка одной нескончаемой композиции, которая называется гармония, – старик глубоко вздохнул и замер. Пар понял, что тот снова погрузился в себя, и его размышления витают в сферах, которые невозможно описать ни одним из языков.

– То есть свобода – это любая неограниченность в рамках своего «я», – Пар вернул мудреца в реальность.

– Если тебе так угодно, юноша. Если тебе так угодно…

Последние слова Дайтрия растворились в эфире умиротворяющего сна, и Пар окунулся в забытье, будто снотворное было подмешано в нотки голоса старца.

Глава 9. Термит.

Утром юношу разбудил букет изысканных аппетитных запахов. Волшебник приготовил своим гостям экзотические блюда из фруктов, овощей и ягод. К пробуждению Пара, Мия вовсю игралась с едой. Только сейчас Пар понял, насколько он был голоден. Насытившись, Пар произнёс:

– Я так понимаю, пришло время ответов.

– Не совсем, – после большой и томительной паузы произнёс Дайтрий, будто оттягивал свой ответ.

От таких слов Мия чуть не поперхнулась.

– Что это значит? А весь этот путь, который мы проделали, все эти трудности? Всё это ради чего тогда было? – спросил юноша.

– Я никогда никого не просил до этого, но сейчас – особый случай. Мне просто необходима ваша помощь.

– Интересно. И что же мы можем для Вас сделать, с чем не в состоянии справиться даже Вы, могущественный волшебник? – с тенью недоверия произнёс Пар.

– Мои корни… Где-то в глубине завёлся паразит, который грызёт их днём и ночью. Это очень больно. Если бы вы могли избавить меня от этой боли…

– А как же Ваша философия о непротивлении природе? – спросил молодой учёный.

– Что-то человеческое есть в том существе, я чувствую. И, может быть даже, это человеческое идёт от меня. Я не могу с ним справиться. Всё, что у меня есть – это мои ветки и корни. А они для него – не оружие, они для него – лакомство. Вот я и вынужден терпеть его нападки. Но теперь пришли вы, и я могу просить вас помочь мне.

– Бедненький, – протянула Мия. – Парашютик, поможем дедушке?

Гнев и раздражение пылали в юноше, но, сделав, глубокий вдох, он сумел совладать со своими эмоциями.

– Говорите, как нам попасть к этому существу и как нам от него избавиться?

– Как избавиться – в этом я вам не помощник. Знал бы – сам бы что-то придумал. А попасть – легко. Мои корни пророют вам тоннель, и вы без труда сможете спуститься вниз.

– Так не будем же медлить, – произнёс Пар и бросил на прощание ещё один суровый взгляд в сторону мудреца.

Перед путниками разверзлась земля. Корни растений сплетались между собой, образуя тоннель и винтовую лестницу по его контуру, ведущую в глубины скал. Пар и Мия, держась крепко за ветки, как за поручни, начали свой спуск. Над головой постепенно угасало щебетание птиц и стрекотание насекомых. Мелодичные звуки природы заменились сквозящим свистом ветра. Каменные стены пещеры начинали ассоциироваться со склепом, в который их невидимой рукой опускал старик.

Над головой ещё виднелся край неба, усыпанный звёздами, хотя совсем недавно наступило утро. На мгновение Пару показалось, что это не отверстие в земле, через которое они только что спустились во тьму, а неустанно следящий за ними глаз, прорезающийся в темноте, которая окружала их всё это время и лишь сейчас начала проявлять свой истинный облик. Юноша почувствовал чудовищную усталость за всё время своего путешествия. Эта усталость подкреплялась тем, что со времени его ухода из деревни он ни приблизился к своей цели ни на шаг. А этот мудрец – правда ли он поможет ему? Или он обыкновенный шарлатан, который никогда не даёт людям то, за чем они пришли? Или ещё хуже – тёмный маг, и сейчас они с Мией направляются прямиком в его ловушку?

У Пара было своё негласное правило: судить по сухому остатку. Все слова, доводы, убеждения, оправдания, чувства – всё это лишь вода, которая рано или поздно испарится. На дне всегда остаётся остаток. В жизни это или нечто сделанное, или нечто узнанное, понятое. И ничего из этих трёх вещей в своём путешествии Пар для себя так и не находил.

Мие же спуск в пещеру казался, скорее, игрой, нежели погружением в преисподнюю. Она смеялась и отшучивалась от предостережений Пара, лепетала без умолку, представляя, что она спускается по узкой башне в подземелье дракона, чтобы спасти бедного беспомощного принца. Роль мягкотелого царевича, естественно, досталась Пару.

Яма плавно переходила в пещеру, а свечение люка над головой сменилось редкими факелами растений-светлячков. Вскоре исчезли и они. Какое-то время путникам приходилось пробираться на ощупь в кромешной темноте, но вскоре вдалеке замелькал тусклый свет. Для глаз, привыкших к беспросветному мраку, это был подарок судьбы.

Дойдя до того места, откуда исходило сияние, Пар обнаружил, что это светился кусок камня в горе, и свечение это было скорее призрачным, нежели реальным. Мия буркнула, что никакого света она не видела и не видит до сих пор, наотрез отказавшись верить, что камни в этих местах заменяют лампы.

– У тебя от страха просто звёздочки в глазах замерцали, вот тебе и кажется невесть что, – сказала она.

Но юноша отчётливо видел, как сияют валуны, торчащие из стен, потолка, земли. Перед ним прорисовывались очертания тоннеля, позволяя ему идти твёрдым шагом. Чтобы Мия его не задерживала, Пар посадил её на плечи и понёс на себе.

– А что если ты меня уронишь? – поинтересовалась она.

– Я думаю, что больнее, чем тогда, при прыжке с горы, тебе точно не будет, – съязвил он.

Светящихся камней становилось всё больше. Пещера расширялась и, наконец, путники пришли в огромный зал, накрытый каменным куполом. Перед ними лежал город, сложенный из костей людей и животных. Это было похоже на проклятое место, в котором покоятся пришедшие за помощью к мудрецу и не дошедшие до него. А их двойники, слепленные из глины, ныне расхаживают по миру и рассказывают о мудрейшем и благодетельнейшим старце, зазывая в глубины подземелий.

Пар медленно опустил Мию на землю и нерешительно начал подходить к постройкам.

– Что там? – поинтересовалась Мия.

– А ты разве не видишь?

– Говорю тебе, нет! Для меня здесь всё – мрак кромешный. Я и свои руки с трудом-то различаю.

– Здесь светящийся город. И он полностью состоит из человеческих останков. Стены и крыши из костей источают яркое свечение. Окна выложены из рёбер, а памятники и скульптуры – из черепов. Сверху – огромный купол, усеянный самоцветами и минералами, которые сверкают так, будто ночное небо со всеми своими звёздами и глубиной кристаллизовалось и обратилось в камень.

– Ого! Ну, ты и глазастый. А кто живёт в этом городе?

– Я не знаю. Признаться честно, и знать не хочу. Но улицы кажутся безжизненными, будто этот город заброшен много лет назад. Идём. Нам нужно найти того, кто грызёт корни волшебника.

Друзья зашли в город. Не опасаясь больше, что ненароком можно подпалить корни деревьев, Пар сделал Мие небольшой факел, чтобы она точно так же могла ориентироваться под землёй.

Вокруг были костяные дома с огромными входными дверьми и маленькими окошками. Кости держались между собой благодаря пазам, вырезанным в них и состыкованным друг с другом. Над каждой дверью красовался костяной символ, напоминающий разрубленное дерево. Город был необычен и тем, что помимо жилых домов в нём больше ничего не было: ни рынка, ни церкви, ни общественных зданий. Во всех жилых домах царил обездвиженный затхлый воздух. Мия плотно прижалась к Пару, оглядываясь по сторонам. Она была так напугана, что ненароком не подпалила своего друга. Не видя свечение костей, она то тут, то там пугалась пляшущих теней. Пар её то и дело успокаивал, уверяя, что ничего на самом деле не было ни за углом, ни в окне, ни за открытой дверью. Но один раз Пар всё-таки заметил, как нечто большое и тёмное скользнуло мимо них в конце улицы.

– Подожди здесь, – велел он Мие и пошёл проведать, что это было. В ответ девочка лишь залилась слезами, но друга не ослушалась.

Пар добежал до конца квартала, завернул за угол и увидел, как тень прошла дальше. Он преследовал её. Впереди постоянно что-то мелькало. Ещё поворот, ещё… И, наконец, тупик. А в конце тупика – что-то притаилось, свернувшись в комок и прижавшись к углу.

– Кто ты? – прохрипело нечто, – ты очень похож на моих друзей, но от тебя не исходит свечения. Ты пахнешь, под твоими ногами остаются следы, в твоих жилах течёт свежая кровь. И, что главное: твои кости при тебе. Кто ты, носящий кости? Что забыл ты в этих краях?

– Я – Пар, молодой учёный, который хочет освободить свою девушку. И здесь я по поручению Дайтрия, волшебника, который обещал помочь мне в моём деле.

– Дайтрий, – харкнул свернувшийся в клубок силуэт, – этот мерзкий лживый старикашка. Этот подлый коротышка. Как смеешь ты приходить от его имени ко мне?

– Он страдает. Какое-то животное в глубине этой пещеры грызёт его корни, и я должен это исправить. Но кто вы?

– Грызёт? – усмехнулся силуэт, – этот предатель ещё смеет на что-то жаловаться? – клубок развернулся, и Пар увидел два больших красных глаза. – Ты хочешь знать, кто я? Я – его дитя, брошенное на произвол судьбы. Я тот, кто был вскормлен им и им же проклят. Я его отрекшийся сын, которого он познакомил с человеческим злом и загнал в глубины ещё большего зла, одинокого и беспомощного. Но сейчас я не один, со мной мои друзья. Они, как и я, не очень-то жалуют гостей, посланных сюда предателем.

От тёмного клубка отделилась длинная костлявая рука, потянувшаяся навстречу Пару. Тот отступил и схватился за кость рядом стоящего дома, готовый отражать атаки. Но к удивлению Пара и непонятного создания, кость в руке юноши стала светиться немного ярче. Два красных глаза округлились, и рука втянулась обратно.

– Я вижу, ты тоже не доверяешь этому прохвосту, – прохрипело нечто в углу, – мы не тронем тебя, не бойся.

– Я никому не доверяю. Но откуда в тебе столько ненависти к волшебнику? Погоди… мы?

– Мы – брошенные Дайтрием на смерть. Мы – миллионы жизней, загубленных его тщеславием. Мы – все те, кого он обрёк на вечные муки. Мы, – существо развило длинные волосатые руки в стороны, как будто в знак приглашения, – это все те, кого он оставил здесь умирать.

Из костяных домов, камней, самоцветов – отовсюду внутреннее свечение отделилось от своих предметов, материализовавшись в призраков. Множество людей разных наций и возрастов наводнили улицы, освещая всё вокруг, будто днём. Пар огляделся, вглядываясь в их лица и фигуры.

– Ты хочешь знать больше об этом низком и подлом старикашке? – прохрипел силуэт, всё ещё находящийся в тени. – Ты хочешь познакомиться с нами ближе? Ты хочешь узнать правду?

– Да, – ответил Пар, – я хочу знать правду. Я не собираюсь плясать под дудку этого колдуна, если он окажется предателем. Но, со мной была моя подруга – Мия. Я должен найти её.

– Ссславно, ссславно. Не переживай о ней. Здесь ей никуда не деться. Я найду её. А сейчас – идём.

Даже выйдя на свет, фигура продолжала быть тёмной и неразборчивой. Существо подползло к Пару, схватило его за руку и куда-то повело. Юноша ещё раз прошёлся глазами по рядам призраков, выискивая среди них Мию, но, не найдя, отправился вместе с новым знакомым по улицам пропитанного смертью города. Среди толпы незнакомых ему призраков он так и не заметил, что в конце улицы за ним таки наблюдала его подруга, старательно вглядываясь в тускло освещённый силуэт Пара и какого-то незнакомца. Весь остальной город: дома, тротуары, дороги были пусты. Девочка была напугана. По последним словам Пара она поняла, что тот доверяет чёрному существу больше, чем волшебнику, а, значит, её теперь некому защитить. Она отвернулась и пошла дальше – вглубь пещеры, чтобы найти израненные корни Дайтрия и остановить того, кто их грызёт. Но её терзали опасения, что второго она уже нашла.

Пар вышел на большую площадь. Чёрное существо ненадолго пропало в одном из костяных домов, но вскоре вернулось, толкая перед собой тяжёлый ящик.

– Я – Малкольм, рыцарь, – из толпы окружающих призраков отделился человек. – Я всю жизнь стремился к победам, славе и доблести. Всё время я проводил в тренировках и походах. Но ни смотря ни на что, я никогда не выигрывал в турнирах. Виной тому всегда были исключительно случайности: то камень неудачно подвернётся, то меч сломается, то перед самым соревнованием меня сразит какая-нибудь болезнь. Чтобы разобраться, отчего меня преследуют подобные напасти, я отправился к мудрецу в Лес Теней. Увы, но этот враг мне оказался не под силу. Всё что от меня осталось – это…

Длинные костлявые руки чёрного существа протянули Пару стальной шлем. Лёгкое свечение исходило из него. Но стоило до него только дотронуться, как свет будто впитался в пальцы юноши.

– Я – Рита, – молвил второй призрак, так же вышедший вперед, – я была влюблена в одну девушку. Мы познакомились с ней во время моих странствий. Нам пришлось расстаться, когда я возвращалась домой, но мы долго переписывались. Мы делились друг с другом самыми сокровенными тайнами. Я чувствовала, что она любит меня так же, как и я её. Но в один день мне приходит от неё приглашение на свадьбу. Она выходит замуж. Переполненная горем, я бросилась искать волшебника, чтобы узнать, как мне вернуть её, как завоевать её любовь. Но в лесу меня ждал пожар. И всё, что не сгорело и осталось от меня – это лишь горстка писем.

Чёрные волосатые руки протянули Пару кипу подсвеченных страниц. И вновь их сияние впиталось в пальцы, стоило до них только дотронуться.

– Я – Примус. Очень красивый, влиятельный и талантливый музыкант. Мной восхищались друзья, меня любили женщины. Но любили они не по-настоящему. Я провёл множество ночей в объятьях страстных дам, но страсть их была бесцветная. Всё, что я хотел узнать у мудреца – где найти такую, которая полюбит меня полным сердцем, кто в любую минуту будет готова согреть меня в своих нежных руках? Вместо этого я закончил свою жизнь в объятьях старого дуба, который меня придушил. Разве я заслужил это?

Чёрная рука протянула красивую золотую заколку.

– А я – просто заблудившийся путник, – вперед вышел очередной призрак, – моё имя тебе ни о чём не скажет, моя жизнь – ничего не значит. Я просто свернул не туда. И вот что получил, – образ человека сам достал своей рукой пару потрёпанных туфель и протянул их Пару.

Один за другим призраки рассказывали юноше свои трагические истории, делясь предметами своего прошлого, свечение которых переходило в молодого учёного. Незаметно для всех, чёрная фигура скрылась за стенами города, отправившись на поиски потерявшейся девочки. Существо обводило своими красными глазами каждый закоулок костяных улиц.

Темнота. Камни, камни, камни – тупик. Длинная пещера, наконец, кончилась, и перед Мией толстыми стволами предстали корни мощно дерева. Глубокими тёмными тоннелями выделялись те места, где когда-то были деревянные отростки Дайтрия. Всё вокруг было изрешечено так, будто девочка попала в огромный каменный сыр. Ещё не съеденные выступающие корни были отмечены следами острых зубов существа, которое почему-то бросило свою трапезу. Что-то отвлекло или спугнуло короеда.

«Бедный. Как же ему больно. Как он мучается», – подумала Мия о мудреце.

Подойдя ближе, она начала изучать оттески клыков. Небрежно оставленные отметины покрывали всю поверхность корней – было видно, что вредитель предпочитал опробовать каждый корень, надкусывая самые злачные места, и лишь потом догрызать остатки.

– Это всего лишь выживание – ничего более, – раздался за спиной голос. Девочка вздрогнула и резко обернулась. Перед ней тёмным клубком лежало существо с красными глазами.

– Что ты такое? – испуганно спросила Мия.

– Я – дитя злого колдуна, из которого прорастают эти корни, – прошипело существо. – Но я не такой, как мой родитель. Я благороднее. Я лучше. Я…

– Дайтрий хороший! – не дав договорить существу, прокричала Мия.

– Ложжжь! Он предатель! И обманщик! – тёмная фигура начала медленно карабкаться к Мие.

– Зачем ты его грызёшь? Ему же больно.

– Так надо! Я питаюсь им. А иначе – я умру от голода.

– Но почему просто не есть фрукты с деревьев? Или овощи?

– Глупая! Глупая девочка. Ты разве не видишь, что он обманывает тебя?

– Нет, не обманывает! Он милый. А ты – страшный. И это ты меня обманываешь. Почему ты говоришь, что ты его сын? Волшебник ничего не говорил про сына, а вот про вредителя, который его грызёт – говорил.

– Потому что он Лжец-ссс! Он тебя обманул!

– Зачем? – последний вопрос Мии поставил существо в тупик. Оно улыбнулось, оскалив похожие на острые лезвия зубы.

– Послушай, дитя, ты заблуждаешься. Я лишь хочу… – оно запнулось, – подружиться с тобой.

– У меня уже есть друг. А тебе я не верю. И дружить с тобой не хочу. Ты пугаешь меня. Кто ты?

Существо поняло, что девочку ей заговорить не удастся, постоянно уходя от вопросов. Оно подползло к ней очень близко и начало выпрямляться во весь свой рост. Из небольшого чёрного клубочка оно развернулось в трёхметровое мохнатое чудовище, чьё тело покрывал мощный чёрный панцирь.

– А ты не такая глупая, как я погляжу. Но я тебе не враг. Я и правда отродье Дайтрия, о котором он сам не знает. Я – Человек-Термит, – существо приблизило свою морду, наполовину – человека, наполовину – насекомого к лицу беспомощной девочки. Мия отступила.

– К… как? – со страхом спросила она.

– Видишь ли, когда-то я был обычной букашкой, грызущей древесную кору. И так бы оно и продолжалось, если бы этот старик не слился со всеми деревьями в округе, переместив их, себя, а заодно и меня в какой-то особый, отделённый от реальности, мир. Он стал с ними единым целым. Когда он объединил весь лес под своим началом, мне ничего не оставалось, как грызть его кору, насквозь пропитанную магией. Так, по крупице, поедая кору за корой, я стал впитывать в себя всё человеческое, что в нём только было. Я стал мыслить, как человек. Я стал таким же ограниченным. Вместе с его магией, я впитал в себя и его переживания, и его страхи. Мне становилось тесно в этой сырой и тёмной земле. Я жаждал большего. Но слишком много животного во мне ещё осталось, чтобы покинуть свой дом. И я продолжал грызть его корни. Но уже не только из чувства голода, а из ненависти к нему. Ненависти за то, каким он меня сделал. В течение долгих дней я поедал его плоть, пока не наткнулся на чей-то скелет. Это был один из тех, кто потерпел неудачу, добираясь до древнего чёрта. Но, видимо, я настолько был переполнен чарами Дайтрия, что они воскресили душу погребённого человека. Так у меня появился друг и единомышленник, который не смог простить колдуну свою смерть. И тогда я задумался: наверняка это не единственный усопший в этих землях. Я начал искать их всех. Всё больше и больше сторонников у меня появлялось. Я заметил, что они становятся живее и материальнее, когда я злюсь, когда я питаю их своей ненавистью к создателю. И я стал разжигать в себе эту ненависть, стал взращивать её. И теперь я жду лишь одного – мщения.

– Ты… ты злой! И страшный! Мой друг Пар побьёт тебя! Он умный, благородный и сильный.

– Твой друг Пар? – рассмеялся Человек-Термит. – Дай-ка я отведу тебя к нему, и ты посмотришь, как он тебя защитит. Взять её! – обратилось чудовище к двум призракам, подошедшим к нему сзади.

Те набросились на девочку, но, прикоснувшись к ней, слегка померкли и прошли сквозь её тело. Не видящая призраков, Мия воспользовалась глупым положением Термита, когда тот разговаривал сам с собой и ждал от себя же какого-то ответа. Она прошмыгнула мимо него, пустившись наутёк.

– Что это? Как такое могло случиться? – завопило чудовище.

– В этой девочке совсем нет ненависти, – ответило ему одно из привидений. – Именно поэтому она нас не видит. Мы против неё бессильны. Она – слишком чистая душа для нас.

– Слишком чистая? – взревел Термит. – Тогда я испачкаю её душу в её собственной крови!

Чудовище отправилось в погоню. Когда Мия добралась до города, все находящиеся в нём призраки попытались её остановить, но своими стараниями только мешали Термиту в его преследовании. Понимая, что Пара сейчас искать бесполезно, а до выхода она добежать не успеет, Мия заскочила в ближайший дом из костей, который ей показался наиболее крепким, и заперлась в нём.

– Что такое? Ты решила спрятаться от меня в городе, который я сам же и построил? – усмехнулся Человек-Термит. – Брось, ты не сможешь находиться вечно в этой коробке.

– Ничего и не вечно. Придёт Пар и спасёт меня.

– А если не придёт? Если он теперь не твой, а мой друг? Что ты будешь делать? Умрёшь от голода?

– Я не могу умереть – я не умею. Так что ты мне ничего не сделаешь.

Морда Человека-Термита приблизилась вплотную к зарешеченному рёбрами окну, из которого выглядывала маленькая девочка.

– Когда я тебя съем, мне будет всё равно, что ты умеешь, а что нет. Не умеешь умирать? Значит, будешь жить в моём желудке. По частям, – чудовище злобно засмеялось, за что тут же и получило отломанным ребром дома в глаз. Термит завопил от боли, прикрывая руками рану. Больше к окну он не наклонялся.

Существо не могло достать Мию, поэтому оно переделало построенный дом в костяную клетку, забаррикадировав её снаружи. Так девочка стала пленницей огромного насекомого.

– Посиди пока здесь, а я проверю своего нового друга, – усмехнулся Человек-Термит и ушёл в направлении площади. Когда он вернулся под купол, Пар дослушивал последние истории. У его ног лежали сотни предметов, собранные в своё время чудовищем у мертвецов.

– Как проходит твоё обучение? – спросил Термит.

Пар повернул к нему своё лицо. Его глаза сияли призрачным светом, озаряя, словно маяк, любого, на кого он посмотрит.

– Превосходно! Мы уже подчинили этого юношу своей воле, – сказал Пар нечеловеческим голосом. – Он силён духом и у него высокие моральные ценности, но он слишком подвержен чужому влиянию.

– Да, перед всеми нами он слаб, – продолжил говорить Пар, но уже голосом другого призрака. – Каждый из нас посадил зёрна своей души в тело этого юноши. И теперь он – всего лишь сосуд, который полон злаков отверженный и угнетённых, – Пар поклонился чудовищу и с улыбкой посмотрел в его красные глаза, – нами.

– Тело – это хорошо, – заявил Человек-Термит, – но нужна ли нам его чистая душонка? Не будет ли она бунтовать?

– Душа его полностью подавлена, и цели его теперь слились с нашими целями, – произнёс Пар тонким писклявым голосом, – но есть ещё одна деталь, из-за которой нам не стоит лишать это полезное тело своей души.

Хозяин костяного города кинул быстрый взгляд на дипломата-призрака – того, кому принадлежал этот противный голос. Тот сидел, прислонившись к стене рядом стоящего дома без движения. Мёртвая улыбка застыла на его лице. Та же самая улыбка красовалась и на лице Пара.

– Говори, что за деталь?

– Наш живой гость был в своё время искусным резчиком по дереву. Этот его талант нам очень пригодится в борьбе с Дайтрием.

– Я сокрушаю его корни не хуже любого лесоруба! Мне не нужна помощь от какого-то мальчишки.

– Не сомневаюсь, мой властный друг, – настаивал на своём заколдованный Пар, – но я говорю сейчас не о вырубании корней и деревьев. Мои мысли идут дальше. Что, если этот юноша сможет вырезать из стариковских корней фигуры деревянных воинов? Все мы, призраки, без труда сможем вселиться в них так же, как и в кости домов, как в скалы и в личные предметы из нашего прошлого. Но в коре мудреца таится великая сила. Благодаря ней, мы сможем вдохнуть жизнь в эти фигурки, мы сможем создать армию, способную сокрушить Дайтрия. А наш новый друг, переполненный ненавистью, поведёт нас.

Коварная ухмылка до самого конца не сходила с уст Пара. Термит опустил голову и погрузился в раздумья. Призраки знали, что в такое время он предпочитает сидеть в непроглядной темноте, поэтому каждый поспешил занять своё место в камнях, костях и других предметах, которые бы не попадались на глаза гигантского насекомого. Пар присел на корточки и покорно закрыл руками очи, сияющие чужой волей. Чёрная фигура согнулась в кольцо, сливая наступившую тьму со своими собственными мрачными мыслями. Когда один мрак сливается с другим, на свет рождается новый демон, поселяющийся в детских страхах и ночных кошмарах. Сейчас у этого демона было два больших красных глаза, прорезающих пелену ночи и неровное присвистывающее дыхание, разрезаемое тонкими клыками ненасытной пасти. Чудовище размышляло. Взвешивая все «за» и «против», оценивая риски, достойно ли вновь обретенное тело небольшой, совсем крохотной, но всё же свободы. Ведь для того, чтобы выпустить талант резчика по дереву, необходимо было освободить часть души Пара. А это – очень опасная игра. Ведь если отнять у человека всю свободу, а потом вернуть ему небольшую её часть – он уже не выпустит её из рук. Да, он будет благодарен дарителю, как богу, но впредь будет держаться за неё, как остервенелый питбуль. Он уничтожит кого угодно и что угодно, только бы остаться со своим куском пирога, со своей надкусанной свободой. Но это лишь на время – до тех пор, пока выданный кусок не будет съеден, и человек, изголодавшийся и озлобленный, не пойдёт на поиски нового куска. Но ведь вместо этого куска можно кинуть питбулю игрушку, фальшивку – ложные ценности, которые он, забывший былое, наречёт новой свободой. Он забудется в ней! Отвлечётся от того, что действительно для него когда-то имело значение. От того единственного, что вообще может иметь хоть какое-то значение. Да, собачки любят игрушки. А после того, как он одолеет Дайтрия – он найдёт эти ложные ценности для своего питомца. На поверхности их должно быть много.

Убить Дайтрия! Существо злобно улыбнулось. На другой стороне весов лежала его давняя мечта, то ли согревавшая его душу, то ли обжигавшая его ненавистью. Разве может сравниться доля свободы какого-то оборванца, которого он впервые сегодня увидел, с этой священной целью? Разве стоит эта доля тех лет заточения в темноте и одиночестве, которые ещё предстояло бы пережить Термиту, жуя пресытившиеся магические корни? Ответ был очевиден. А чтобы душа человека не восставала против своего господина, его верные слуги, призраки, обитающие теперь в теле бедного юноши, неустанно будут ломать его волю, рассказывая о том, насколько доблестна и праведна кровавая месть, вытесняя из его головы все мысли, кроме жгучей ненависти. Дай человеку свободу кого-то ненавидеть, и он выжжет в себе все крупицы любой другой свободы, сковав себя кандалами этой ненависти.

Человек-Термит встал, и вновь пещера озарилась призрачным светом.

– Друзья мои! С этого дня мы начинаем новую страницу нашей истории. Дайтрий со всем его проклятым лесом падёт. Он будет предан смерти – страшной, мучительной, отвратительной – такой, какая и полагается всем подобным ему злодеям.

С того момента началась создаваться деревянная армия. Из камня и костей острые зубы чудовища соорудили для Пара топор и стамески. Заточив их о скалу, юноша немедленно принялся вырубать из мощных корней Дайтрия послушных воинов, в которых вселялись призраки. Хозяину костяного города пришлось отказаться от самого вкусного лакомства, питаясь лишь обрезками и стружками, оставляемыми после выделки гвардейцев. Как только древесина заканчивалась, Термит прорывал новые пещеры, оголяя свежие корни мудреца.

Забытая всеми и запертая в клетке Мия наблюдала, как шеренгами выходят новоиспечённые воины из пещеры, в которой она разговаривала с чудовищем.

По мере того, как приведения наполняли тела вырезанных фигур, пещера постепенно превращалась в тёмное и угрюмое место – такое, каким его видела Мия. Лишь тусклый свет пробивался через глазницы искусственных воинов. Она несколько раз видела кого-то похожего на её друга, то и дело проходящего мимо. Но во тьме ни в чем нельзя быть уверенным, а страх вновь напомнить о себе и привлечь внимание чудища пересиливал её смелость. Время шло, армия росла, и дома, превращённые в казармы, постепенно забивались до отказа.

Мия понимала, что недолго тот час, когда место в городе закончится, и призраки, о которых говорил Термит, и которых она так и не видела, поднимутся на поверхность, чтобы убить Дайтрия. Когда она поняла, что ей больше нечего терять, она попыталась поджечь догорающим факелом проходящих мимо деревянных воинов. Много дней он служил ей в костяном заточении, но сейчас последние колебания огня сигнализировали о приближающемся конце. Но факел лишь привлек внимание Человека-Термита.

– Я гляжу, ты всё ещё не сбежала из моего заточения, – усмехнулся он. – И как наша принцесса себя чувствует?

Он наклонился к ней, скривив улыбку.

– Куда лучше, чем мягкие и скользкие красные глаза, – съязвила Мия.

Чудовище молниеносно отшатнулось. Слишком свежие были воспоминания о причиненной ему боли.

– Что, испугался, паук мохнатый? – начала подтрунивать над ним Мия.

– Как смеешь ты разговаривать так со мной, негодница?

– А что ты мене сделаешь, чучело? Зальешь слезами? – смеялась она над своим тюремщиком.

– Ссстража! Угомоните её! – приказал Термит.

Двое гвардейцев отделились от роты и подошли к клетке, но тут же отринули назад, как только Мия направила на них свой факел. Они хорошо помнили, как на их плоти плясало пламя пожара в Лесу Теней.

– Ну что, помидорные глаза, не в силах тебе и твоей армии справиться с бедной беззащитной девочкой? – Мия откровенно издавалась.

Минутный гнев Термита вдруг сменился хитрой ухмылкой.

– Приведите сюда лесоруба, – скомандовал он.

– Но это её друг. Он не сможет сделать ей ничего плохого. Мы рискуем потерять над ним власть, – сказал один из призраков.

Но озлобленный дерзостью хозяин костяного города ничего не хотел слышать себе в упрек. Слишком долго он выращивал в себе ненависть, чтобы теперь не он, а она управляла им.

– Значит, подавите его волю. А ещё лучше – убедите, что мы и её друзья тоже. И мы, наконец, нашли её здесь – случайно запертую в этой клетке и хотим её освободить. А она, бедняжка, испуганная темнотой и голодом, боится нас.

Один из деревянных воинов кивнул и отправился вглубь тоннеля.

– Я покажу тебе, как хамить моему величеству.

Бедная Мия начала в испуге оглядываться по сторонам. Проследив за её взглядом, Человек-Термит предугадал её действия и приказал окружить клетку, чтобы девочка никуда не сбежала.

Через какое-то время из темноты пещеры вышел её друг. Глаз у него светились призрачным светом.

– Что с тобой, Паровозик? Ты какой-то странный, – робким голосом произнесла Мия, забившись в угол.

– Не бойся, Мия, мы тебя не обидим. Мы тебе поможем, – неживым хором отозвались все покойные внутри тела Пара.

– Мне не нужны «мы». Мне нужен ты. А эта чёрная гусеница пугает меня. У неё очень страшный правый глаз. Левый тоже был страшный, но теперь он подбитый и не такой суровый.

В ответ чудовище оскалило зубы.

– Это не гусеница – это наш новый друг. Он нам поможет. Не бойся, иди к нам. Подойди поближе.

Девочка замотала головой.

– Ты тоже неправильный. И тебя я тоже боюсь. Но я не хочу тебя бояться. Я хочу тебе верить.

– Тогда верь!

– Не могу, пока ты с этим пугалом.

– Что ж, это для твоего же блага, – пожал плечами Пар и, взяв в руки топор, начал рубить клетку.

Мия закричала. Через две минуты от укрепления мало что осталось. Пар выхватил у девочки факел и постарался поймать её, но та вырвалась и пустилась бежать. Однако бежать было некуда – она лишь наткнулась на стену из деревянных солдат, после чего в исступлении начала метаться по оцепленному кругу.

– Теперь тебе от меня не убежать, – процедил Термит и направился к ней.

– Пар, проснись, они тебя околдовали! – завопила Мия.

– Нет, – спокойно ответил юноша, не вздрогнув ни на миг от душераздирающего крика ребёнка.

– Но они хотят убить Дайтрия, – пытаясь увернуться от тощих лап Термита, кричала девочка.

– Правильно. Он предатель. Он заманил нас в этот лес, провёл через ад, а потом отправил вниз – во тьму, на верную смерть, – всё тем же непоколебимым голосом отвечал ей Пар.

– Но ведь это чудовище – он и есть та самая смерть, о которой ты говоришь, – пыталась достучаться до друга уже схваченная Мия, всячески выбиваясь из лап гигантского насекомого.

– Нет, он друг, – Пар был как будто загипнотизирован. Но основной его слабостью было то, что он принял внушаемые ему мысли, как свои, согласился с ними, поверил в них. Мия этого не знала и изо всех сил пыталась докричаться до друга.

– Но Дайтрий хотел нам помочь! И тебе он хотел помочь. И поможет! В твоих поисках – разве ты забыл?

– Нет, он хотел нас обмануть. Он бы всё равно мне не помог, – уже с дрожью в голосе произнёс Пар. – Он предатель.

– А если нет? Если он – наш единственный шанс быть с нашими близкими? Ведь надо хотя бы попытаться.

Чудовище скрутило девочку и пошло прочь, унося пленницу с собой. Деревянные ряды солдат расступались перед ним, образуя длинный коридор.

– Паровозик, миленький, пожалуйста, не теряй себя среди… – ей не дали договорить.

«Хотя бы попытайся, – звенело в настоящей душе Пара. – А мы и пытаемся! Мы вырезаем солдат, чтобы добиться своей цели. Мы одолеем мудреца только ради того, чтобы добиться своей цели. Цели… А какая у нас… у меня цель? Кто я? Она сказала, чтобы я не терял себя. Но кто я? И кто такие мы? Кто это – мы?»

– Термит! – низким и грозным басом произнёс Пар.

Случилось то, чего так боялся владыка костного города. Пар сумел отделить себя от ликов озлобленный призраков. Свет из его глаз перешёл в тонкое лезвие каменного топора, который уже занял своё место в руке юноши.

На оклик Человек-Термит остановился и повернул голову, не ожидая, что подчинённый ему человек прорвется через тот туман безумия, что наслали на него жестокие души. В то же мгновение топор скользнул по шее насекомого, и чёрный шар с двумя красными горящими глазами укатился под ноги деревянных воинов.

Схватив Мию, безоружный Пар бросил в толпу почти потухший факел, чтобы разбить их ряды. Деревянные солдаты в ужасе отпрыгнули в стороны, сбивая с ног своих соплеменников. Эта ситуация выиграла для гостей подземелья время. С девочкой на руках, Пар рванул через опрокинутых воинов к выходу. За ними тут же кинулась толпа пришедших в себя кукол-гвардейцев.

Пар бежал быстро, но не настолько быстро, чтобы оторваться от погони. Он будто бы спал и только сейчас проснулся. После заточения в своём же собственном разуме, он окунулся в реальность, будто упал в ледяное озеро с головой. Теперь ему приходилось действовать, принимая радикальные решения. Одним из таких решений стала отрубленная голова Термита. Но время ещё не насытилось кровью – оно ждало новых жертв для своей жатвы.

«Если даже мы успеем выбраться на поверхность, деревянная армия схватит нас, – думал Пар, – а потом и Дайтрия».

Ситуация казалась безвыходной. В груди бешено колотилось сердце, будто уже стучало в ворота смерти, требуя впустить его в мир на другой стороне жизни, но голова всё ещё не хотела покидать свою шею, лихорадочно ища пути решения.

Город уже был позади, а ответ всё никак не приходил. Вдруг в памяти, словно из тумана выплыли слова призрака-политика: «Наш новый друг, переполненный ненавистью, поведёт нас». Только сейчас юноша понял всю суть этой фразы. «Нет, не поведу», – сказал он себе.

– Мия, – обратился к ней Пар, – помнишь, ты просила, чтобы я тебя не ронял?

– Ага, ты ещё сказал тогда, что мне не будет больнее, чем тогда, когда я прыгала со скалы.

– Вот-вот. Но именно это я и собираюсь сейчас сделать.

– Как это? Ты меня бросишь? Они же меня прибьют!

– Ты же не умеешь умирать, забыла? К тому же не убьют, а немножечко придавят.

– А после того, как придавят? – задала риторический вопрос Мия.

– А после этого выбирался из кучи деревянного мусора и топай ко мне – я буду ждать тебя на поверхности.

Девочка начала было ноющим голосом что-то возражать, но Пар прервал её.

– Верь мне, с тобой всё будет хорошо.

Не без тяжести на сердце, Пар бросил Мию солдатам под ноги, которые почти догнали посланцев Дайтрия. Пар слышал, как падают за его спиной неуклюжие деревянные призраки. Каждый из них пытался добраться до бедной девочки. Бегущие же позади – те, кто имел надежду поймать именно парня, пытались перепрыгнуть через гору своих соратников, обойти их, но в результате сами оказывались в этой куче. Они либо спотыкались, либо застревали в скалах, либо их сбивали те, кто бежали сзади. Молодому учёному было жаль девочку, но другого выхода он не видел. Время получило свою очередную жертву и, насытившись ей, дало Пару возможность не переживать о собственной шкуре.

«С ней всё будет в порядке», – пытался успокоить себя Пар.

Вдалеке он услышал, как войска все свои силы бросили на бедную девочку. Теперь они вряд ли его догонят. Но вместо того, чтобы сбавить темп и отдышаться, юноша стал бежать ещё быстрее, дабы поскорее выбраться на поверхность подальше от этого кошмара.

Когда армия совсем скрылась из виду, всё вокруг погрузилось во мрак, так как свечение глаз больше не освещало дорогу. Ещё через какое-то время впереди показались первые из заколдованных Дайтрием растений. Тоннель становился всё светлее и шире, и вот уже за поворотом нарисовалась высокая винтовая лестница. Пар рванулся вверх. Когда до поверхности оставалось всего два витка, он остановился. Теперь – только ждать. Он присел на ступеньку. По мере того, как сердце успокаивало свой бой, смертельный голод покорял мысли юноши. Там, в глубине горы его силы поддерживали сотни душ, во век забывших об усталости. Но сейчас боль в животе сводила его с ума. Но нет, ждать – она придёт.

Пар посмотрел наверх – чёткий диск колодца отделял его от внешнего мира – светящегося, бурлящего, то и дело куда-то спешащего. Здесь же, в заточении серого камня время больше не имело значения. Оно, как вода в колодце, застыло среди однотонных валунов, отражая в себе бесконечность звездного неба. Но жизнь при этом не прекратилась – она тут, застыла вместе со временем и выжидающе смотрела на юношу, выискивая в нём отражение его будущего, гадая по песку его тёмных мыслей, как на кофейной гуще, пытаясь узнать, будет ли она гордиться им завтрашнем или возненавидит его.

Острая боль вновь поразила живот. Проклятый голод! Пар сдавил пресс руками, но это едва ли дало особый результат. Тогда он попытался отвлечь своё внимание на другую боль – боль в ладонях. Их покрывали мозоли и волдыри, натертые корнями и каменно-костяным топором. Сколько солдат он сделал? Сколько времени потерял, создавая деревянную армию? Но не потерянное время сейчас пугало его, а потерянная душа – его собственная. Теперь он знал, как порой легко сделать шаг за черту, где добродетель меняет своё лицо. Сделав этот шаг, становится ли он сам злым? Может ли вернуться? Если да, то возвращается ли он на тропу добра или может не тропа добра это вовсе, раз она готова принять назад к себе преступника, сломавшего чьи-то жизни?

Боль в животе пережила все остальные мысли. Что ж, тоже не плохо – она не давала голове заполняться тяжелыми думами. Всё, кроме биения крови в висках и острых спазмов как будто перестало существовать.

Он забылся и потерял счёт времени, пока внизу не услышал тонкий приглушённый детский плач. Это была Мия. Пару очень хотелось кинуться к ней, обнять подругу, поскорее попросить прощенья, но он остановил себя.

«Нельзя, – подумал он, – это может быть слишком опасно».

Он дождался, пока девочка доберётся до него, и встретил её ласковым взглядом. Та уставилась на него в исступлении и в следующую секунду бросилась с кулаками.

– Ах, ты, мерзавец! Ты бросил меня там, в тёмной пещере! Одну! На меня набросились толпы солдат, а потом…

– Потом ты порвала их всех на мелкие куски, как Тузик грелку.

– Нет! Вернее… Не совсем так… Но мне было больно!

– Но потом они все включились, верно?

– Д… да. А откуда ты знаешь? Ты подсматривал из-за угла?

– Нет, глупышка, – засмеялся Пар, – просто эти призраки – магические существа. Они живут и питаются за счёт человеческой ненависти. И именно они светились тогда в камнях и в костях. Ты же этот свет не видела, а, значит, и ненависти в тебе нет – ты слишком добрая для этого. А вот я – нет. Они гнались за мной и питались моей злобой. Если бы я вывел их на поверхность – это бы кончилось катастрофой. А так, ты переключила всю эту свору на себя и сбила их внимание. За это время я успел убежать достаточно далеко, чтобы они меня не чувствовали. Когда для них вокруг исчезли все, кто способен на ненависть, призраки просто прекратили своё существование, оставив за собой лишь груду деревянных кукол. Тебе, конечно, пришлось нелегко, выбираясь из-под всех этих дров, но я в тебя верил.

Девочка задумалась. Взвесив все «за» и «против», прокрутив все слова друга в голове, она ещё раз спросила:

– А откуда ты знал, как далеко надо убегать?

– Я не знал. Я и в себя верил, – улыбнулся Пар.

– Давай сделаем так, – заключила Мия. – Я притворюсь, что пока тебя не слышала, полуплю тебя, как следует, и только потом обниму крепко-крепко. Хорошо?

– Хорошо, – ответил Пар и подставил свою лохматую голову.

Глава 10. Ответы без ответов.

На поверхность они поднялись, громко смеясь и перешучиваясь, будто это было не страшное испытание, а весёлое приключение.

Когда друзья вышли в сад Дайтрия, их встретил широкий стол, уставленный разнообразными яствами. Пар с жадностью накинулся на еду, поглощая всё на своём пути. Мия же, напротив, манерно уселась за стол и, воображая себя принцессой, демонстрировала хозяину леса своё прилежное воспитание. Голодная жизнь в Лесу Теней поручила её терпению и полной независимости от еды.

Всё это время молчаливый и улыбающийся Дайтрий наблюдал за своими гостями, внимательно их изучая. В большей степени его интересовала Мия – что-то особенное было в ней, что-то нечеловеческое. И он начинал догадываться, что именно.

Пар и Мия до вечера рассказывали старику истории своих подвигов, хотя юноша всячески старался пропустить или перефразировать те места, где он не самым лучшим образом отзывался о волшебнике или рубил его корни. Девочка же выкладывала всё, как есть, а иногда настолько сгущала краски, что Пару ничего не оставалось, как краснеть, набрав в рот воды.

С наступлением сумерек, когда все истории были рассказаны, и вокруг воцарилось умиротворяющая тишина, Дайтрий произнёс:

– А теперь пришло время награды за вашу честность, смелость и доблесть. Рассказывайте о своей проблеме, задавайте вопросы, и я дам вам ответ, который вы так ждали.

Счастью Пара не было предела. Неужели за столько времени скитаний он найдёт выход?

– Есть одна девушка, – нетерпеливо начал Пар, не уступив маленькой девочке права первой задать вопрос, – её зовут Юна. Я люблю её и хочу освободить из-под гнета страшного существа.

– Освободить, говоришь? – улыбнулся старик. – Такой храбрых юноша, справившийся со вскормленным моей же собственной магией чудовищем из глубин, пришёл сюда, чтобы спросить у меня совета, как ему одолеть другое чудовище? Что же это за существо такое?

– Его зовут Синяя Рыба. Он нечто вроде палача, прислуживающего богу подводного мира.

– Синяя Рыба… – повторил мудрец. Друзья почувствовали его тревогу. – Высоко ты поднял свою планку. Не перепрыгнуть тебе её, боюсь, не перепрыгнуть.

– Вы знаете его?

– Увы, да. Другое его имя, коим его величает сам Лаотон – Хэт’Ксу. Мы говорим о проклятье, при котором Синяя Рыба в год совершеннолетия девушки приходит в дом её матери – своей бывшей супруги – и забирает свою дочь?

– Да, – ошарашено произнёс Пар, – но неужели ничего нельзя сделать?

Он был очень напуган. Столько сил, стремлений, надежды перекипело в нём, и неужели всё напрасно? Неужели им так и не быть вместе? Нет, всё не может вот так кончиться.

С не меньшим волнением смотрела на своего друга Мия. Только сейчас она узнавала подробности его беды.

– Можно. Но не каждый человек сможет вынести то, через что при этом придётся пройти. Это… будет… очень… – постепенно мудрец окунулся в собственные мысли и воспоминания, забывая про гостей.

– Я готов на всё! – выпалил Пар. Эти слова вернули Дайтрия в реальный мир.

– Что ж, смертному не одолеть Синюю Рыбу. Поэтому, единственное, что можно сделать в этом случае – снять проклятье. Для этого необходимо согласие духов стихий… – старик опять начал забываться.

– Духов стихий? А подробнее о них можно?

– Да… Во-первых, необходимо согласие духа огня. Они обитают в самом сердце жары – на планете пламени. На солнце, – взгляд Дайтрия пал на закатывающийся диск огненного шара. Борясь с собственным самозабвением, он продолжал. – Тебе придётся оторваться от земли и улететь далеко-далеко от дома. Там, среди пекла обитают духи огня. Тебе нелегко будет добиться их согласия – они не любят людей. Не любят за их природу, за их прошлое, за то, как люди извратили сакральный смысл огня, приравняв его к смерти. Это очень… давняя… история… Больше всего… они не любят людей… за… – мудрец утонул в собственных раздумьях. Несколько раз Пар и Мия окликали его, но он очнулся лишь тогда, когда солнце зашло за горизонт.

– Я говорил о чём-то? – поинтересовался волшебник у слушателей.

– Да, о духах, – напомнил ему Пар.

– Ах, да. Во-вторых, дух земли. У них есть одна особенность: они обитают в созданиях своего отца: в людях, деревьях, скалах. Как правило, договориться с ними несложно: для этого достаточно воли того, в чьем теле они ютятся. Предложи им что-то в обмен, и они помогут тебе. Куда сложнее их найти. Они рассыпаны по всему миру, и отличить их от других порождений земли очень сложно.

– Тогда надо спрашивать каждого встречного и поперечного, не является ли он духом земли, – звонко заявила Мия. – Кстати, а ты часом не дух земли, а? – поинтересовалась она у волшебника.

– Нет, – рассмеялся тот. – Да и ответит вам на этот вопрос далеко не каждый из духов. Не все знают, что внутри них живёт нечто куда более великое, нежели их бренное тело. Но даже если предположить, что им это известно, то человек вам, может, и ответит, а вот предмет – вряд ли. С духами, заключенными в предметах, способны общаться только маги.

– Но как тогда мне узнать этого духа?

– Никак, – покачал головой Дайтрий.

Настала новая пауза. Старик продолжил.

– Тебе – никак. Поэтому тебе сперва нужно найти остальных духов. Только другой дух способен узнать подобного себе. Так что с духа земли поиски лучше… не… начинать…

Чувствуя, что мудрец вот-вот вновь их покинет, Пар грубо прервал его мысли:

– С духом земли всё более или менее понятно. А что дальше?

– Дальше? Ах, да. Последний и самый гордый дух – дух воздуха! Эти духи очень высоко ценят свои принципы и традиции. Они обитают в телах механических существ, некогда созданных человеком – одним из Древних Мастеров. Город этих существ парит высоко в небе и постоянно перемещается. Чтобы с ними начать общение они должны признать в тебе равного им. Нет, они любят людей, но по-особому. Вы все для них – маленькие дети, которых нужно скорее оберегать, нежели идти у них на поводу. Иными словами, у тебя с этим будут проблемы.

– А если их попробует убедить один из уже найденных мною духов? – поинтересовался Пар.

– Они ценят только свой народ. Авторитет других духов может играть даже против тебя. Нужно знать их нрав и культуру, чтобы представлять ничтожности своих шансов. А шансы и вправду малы. Надо знать… древние легенды… чтобы…

– Всё у вас давнее, всё у вас древнее. Вон, скоро песок посыплется, – пробурчала Мия, но Дайтрий её уже не слышал.

– Значит, согласие духов! – громко произнёс Пар.

– Ах… ну да… Верно! Огласив все согласия при Синей Рыбе, проклятье будет разрушенного.

– Но ведь есть ещё один способ… – вкрадчиво спросил Пар.

– Ты имеешь в виду чистого человека? – переспросил Дайтрий. Пар кивнул. – Как я вижу, ты уже отчасти знаешь ответ на свой вопрос.

– Да, но где мне его найти?

– Чистого человека? – пережила Мия. – А какие с этим могут быть проблемы? Поймал человека, искупал его в ближайшей речке. Вот тебе он и чистый, и умытый.

– Было бы всё так просто, – с ухмылкой произнёс Пар и повернулся за ответом к Дайтрию.

– Найти его практически невозможно. В прочем, как и воспитать. Но на счёт второго – здесь у тебя больше шансов.

– Воспитать чистого человека?

– Да, из ребёнка.

– Но разве ребёнок сам по себе не является уже чистым, добрым и светлым?

– Хоть ты и старше, но рассуждаешь, как твоя юная подружка. Чистый человек – не тот, кто не успел запутаться и обозлиться, а тот, кто пропустил всю грязь этого мира через себя и всё равно остался чистым.

– Тундра ты! – воскликнула Мия. – Тебе дедушка про грязевые ванны рассказывает, а ты про речку думаешь.

– Нужно лишь воспитать ребёнка, чья душа не была ещё озлобленна, научить его справляться с этим злом и побеждать его. Но хочу предупредить тебя сразу: путь этот хотя и кажется более простым, но он куда более шаткий и трудный, нежели первый. Именно поэтому я и не стал упоминать его тебе.

– Пусть он и более шаткий, но в отличие от варианта с духами хоть как-то выполнимый. Где мне найти такого ребёнка? – сурово спросил Пар.

– Зачем кого-то искать, когда можно просто оглядеться по сторонам?

– А что, где-то здесь есть ребёнок? – поинтересовалась Мия и начала непоседливо крутиться. Её немного обидело, что здесь был кто-то ещё, с кем можно было бы поиграть, а их даже не представили. Но, никого не найдя, она поймала на себя взгляды Пара и Дайтрия. – Это меня вы ребёнком назвали? Сейчас как подойду и стукну больно, – а потом она состроила ангельские глазки и произнесла, – я не хочу грязевые ванны.

– Не будет никаких грязевых ванн. Никто тебе их не предлагает, – утешил подругу Пар, а потом обратился к волшебнику. – Нет, только не она. Мне же придётся её…

– Если ты думаешь, что другие варианты будут более гуманными, то ты ошибаешься. Теперь ты понимаешь, что ко всему прочему это ещё и не благородно?

– Я люблю её, – как бы оправдываясь, произнёс Пар, вспоминая Юну. Ему вдруг стало стыдно, и он опустил глаза. В памяти вдруг всплыли образы его любимой: как она танцевала, пела, как улыбалась, как она смотрела на него в то утро. Тогда он понял, что пойдёт на любые жертвы, только бы не лишаться этих глаз.

Шрам пульсировал, будто внутри жили мелкие плотоядные насекомые, старающиеся прогрызть себе путь наружу.

«Это не боль, – стал утешать себя Пар, – это просто зуд».

Смекнув, что друг уже получил ответы на свои вопросы, Мия, радостно подпрыгивая в кресле, засветилась.

– А можно теперь я? Теперь моя очередь задавать вопросы, да?

Сердце ёкнуло в груди у Пара. «Неужели она сейчас спросит про своих родителей? – думал он, – Что ответит ей старик? Правду? Конечно же, правду, иначе нельзя. Но эта правда – она разобьет ей сердце. Она ещё ребёнок, она не готова к этому. Тем более, не будет ли этот ответ тем, что испортит ту непорочную чистоту девочки, которая так мне нужна?»

– Конечно, задавай, – с мягкой улыбкой произнёс мудрец.

– Я хочу увидеть свою маму! Хочу обнять её сильно-сильно. Схватить и больше не отпускать до конца жизни, – мечтательно улыбаясь, она охватила себя руками.

Дайтрий смотрел на Мию. С одной стороны он был здесь, с ними, а с другой – где-то глубоко в себе. В эти минуты он был иной, нежели тогда, когда погружался в забвение, останавливая свою речь на полуслове. Сейчас он живыми глазами смотрел на сияющую светловолосую девчонку в лёгком летнем платьице и в то же мгновение изучал мир, в котором живет, проникая в него через себя, будто у него внутри, на обратной стороне глаз была маленькая копия земли из будущего, куда он всегда мог посмотреть, чтобы узнать правильный ответ. Пытаясь прочувствовать потоки прошлого и будущего, волшебник пропускал всё через своё сердце, аккуратно подбирая слова. Сейчас его мысли никто бы ни посмел перебить не то, что словом – даже дыханием.

– Да, у тебя есть всего один шанс увидеть её, – медленно, но с грустью произнёс Дайтрий. Он бросил взгляд на Пара – успокаивающий, будто говорящий: «Я не расскажу ей о трагедии в лесу», а потом продолжил. – Для этого ты должна будешь пойти со своим другом в долгое путешествие и помочь ему в его поисках. Тогда и только тогда ты увидишь свою маму. Извини, но большего я тебе сказать не могу. Для ответа на этот вопрос мне пришлось уйти слишком глубоко. Поэтому… я очень устал. Оставьте меня ненадолго.

Мудреца закрыли вылезшие из-под земли ветки с широкими листьями, будто образовывали крылья, сложенные как у летучей мыши. Он ушёл в себя.

Счастью Мии не было предела. Мало того, что она, наконец, всё-таки найдёт свою мать, так ей ещё в этом поможет её принц! Или она ему поможет? Это уже не имело значения. Главное – это новые приключения, в конце которых будет ждать её мама. И не важно, что старец сказал «всего один шанс» – он есть, а остальное – пустяки.

Пар же, напротив, был в растерянности. Возможно ли такое? Он был уверен, что её родители погибли при пожаре. Или нет? Ведь среди армии Человека-Термита не было никого, у кого бы пропала дочь в лесу. Но, с другой стороны, Термит мог пока попросту не раскопать их останков. Ведь Мия в лесу не так давно… Нет, они никак не могли выжить. Старик явно чего-то недоговаривает. Но мог ли он обмануть? Мог ли дать ложную надежду? А если так, обманул ли он его? Да и будь родители девочки живы, причём тут освобождение Юны? Как всё это между собою связанно?

От сложных вопросов голова у молодого учёного начала раскалываться, и он решил приберечь их до тех пор, пока Мия не уснет, а Дайтрий не вернётся в своё нормальное состояние.

Звезды уже вовсю сияли, рассыпавшись по темному простору неба. Пару вдруг показалось, что он ещё не выбрался из темницы чудовища, и окружающие его фонари, и высокие созвездия – это души покойных людей, вселившихся в камни. И над его головой не небо, а массивная скальная порода, нависшая над ним, словно крышка саркофага. Юноша надавил себе на глаза и прогнал эти мысли. Мия уже спала крепким сном, укутавшись в мягкие лепестки гигантского цветка, на котором сидела. Дайтрий следил за полетом ночных птиц, что-то приговаривая себе под нос. Пар встал из свитого растениями кресла и подошёл к волшебнику.

– Я хотел у Вас спросить: родители Мии – они же погибли в том пожаре? Я видел многих, кто похоронен в этой земле, но никто не говорил, что Лес Теней миловал хотя бы раз.

– Потому что он не милует. Никто, кроме Мии не мог выжить в тот день. Мои испытания – не детские игрушки. Но и награда того стоит. И, к слову о награде: я знаю о твоих сомнениях. Но, поверь, в моих словах нет лжи. Я всегда отвечаю на заданные мне вопросы. Её вопрос был не из лёгких.

– Я не понимаю. То есть она и вправду…

– Увидит свою мать? Только если продолжит путешествие с тобой. Только если поможет тебе в них. Так что, учти: на твои плечи ложится большая ответственность.

– Воспитать чистого человека, – произнёс Пар. – Я…

– Я больше не хочу об этом говорить. Я уже сказал слишком много. Сказать больше – сказать лишнее. Сказать лишнее – перечеркнуть всё сказанное ранее. А это может быть слишком опасно.

Они замолчали и стали смотреть куда-то вдаль. Звезды были слишком тусклыми, чтобы Пар смог различить очертания леса, но они были достаточно яркими, чтобы понять: таких созвездий он прежде никогда не видел. Мрак неба отразился на земле, словно в зеркале, а сияние светил – в уме молодого учёного.

– Тёмная ночь сегодня, – произнёс Пар.

– Именно поэтому этот лес и называется Лесом Теней. Деревья впитывают в себя свет и слишком далеко и высоко отбрасывают свои тени. Эти тени покрывают не только землю, но и небо.

– Чем больше я узнаю этот лес, тем загадочнее он мне кажется, – произнёс Пар.

– Ты не обращал внимания, что сам лес можно обойти стороной, как, в общем-то, и делают все нормальные люди. Но с вершины горы, на которой мы находимся, он кажется необъятным.

– Да, замечал. Это какая-то магия верно?

– Верно. Но магия не бывает какой-то. Она всегда конкретная. Все можно понять и объяснить.

– И в чём же секрет заколдованного леса?

– В тенях, мой юный гость, в тенях. Отбрасываемые деревьями тени материализуется и многократно дублируются. Узоры и сетки, которые образуются на листьях и траве рисуют картину нового мира – мира, находящегося на тонкой грани между царством света и царством мрака. На этой плоскости мы и находимся. Здесь стираются все границы, ибо как можно ограничить то, что уже является гранью.

– Я боюсь, что не очень понимаю, что Вы называние пограничным миром.

– Ты когда-нибудь задумывался над тем, что находится между «вчера» и «сегодня»? Где тот миг, который их разделяет? Когда все три стрелки стоят на двенадцати? Но к чему этот миг относится: ко вчера или к сегодня? Вот об этом я и говорю. А где находится грань между водой и воздухом, когда ты плывешь по морю? Эта грань принадлежит воде или воздуху? Или чему-то третьему? Для большинства людей всё очень просто: есть вода, есть воздух, они разделяются, но как? Для всех это настолько обыденные и повторяющиеся явления, что никто не задаётся вопросами, на которые ответы лежат очень глубоко. Или вот наши движения: сейчас ты стоишь здесь, через секунду – там. А что находится между? Какие-то промежуточные состояния? А между этими состояниями? Где та грань, которая разделяет наши неизменные статические состояния?

– Вы говорите вопросами, а я ищу ответы. Таких вопросов мне хватило ещё в университете.

– Но ты должен их слушать! В каждом вопросе ответ всегда лежит на поверхности. Если ты можешь найти этот ответ, значит, правильно задал сам себе вопрос.

– Тогда какой вопрос должен быть правильным?

– Я тебя спрашиваю, не ты меня! Ответ тебе нужен.

– Есть ли что-то на этой грани?

– Так! И ответ?

– Есть. Но что на ней находится?

– Ты видишь здесь ответ на поверхности? Лично я – нет. Только очередной тупик, в который ты уже попадал. Не спеши.

Пар задумался.

– Там пустота? – старик улыбнулся, и юноша продолжил. – Нет, там что-то другое, что может вместить в себя оба пограничные состояния или материи одновременно. Какой-то свой особый мир. И этот мир изменчив так же, как меняется граница, к которой он принадлежит.

– Хорошо, – похвалил его Дайтрий, – но почему же он меняется? Почему вообще что-то меняется? Что для этого нужно?

– Нужно? Нет, я не знаю. Слишком много вопросов. Хочется кому-то, вот оно и меняется, – устало отшутился Пар.

– Именно! Для этого нужна чья-то воля! Мир, заключенный в границе, образуется только благодаря чьей-то воле. До этого он лишь невероятный потенциал, который ждёт своего хозяина. Образующийся мир называется «разломом». В одном из таких «разломов» мы и находимся.

– И Вы – его хозяин?

– Хозяином может быть любой забредший в «разлом». Но это место подчиняется только моей воле. Уже только моей. Благодаря вашим стараниям.

Пар внимательно посмотрел на Дайтрия. За столько лет поисков, обучения он наконец начал открывать завесу того таинственного, что ещё с детства не давало покоя.

– Всю жизнь я чувствовал, что мир устроен иначе, нежели нам говорят учителя и родители. И только сейчас я начинаю что-то в нём понимать. Мне о столько ещё надо Вас спросить!

– Учти, парень, я отвечаю лишь на один вопрос, и ты его уже задал, – настороженно произнёс Дайтрий.

– Я понимаю! – кивнул Пар, – но Вы можете задавать мне вопросы, правильные вопросы. А я буду на них отвечать. Научите меня!

– А тебе разве не нужно спасать свою возлюбленную?

– Я успею! До её совершеннолетия ещё далеко, а у меня ещё столько вопросов… Ой, простите, ответов.

– Что ж, следующий день покажет. Следующий день…

– Я умею ждать, – улыбнулся Пар, – На сегодня никаких больше вопросов и ответов. Просто расскажите о себе.

– Что именно ты хочешь знать? – обречённо произнёс Дайтрий.

– Синяя Рыба, – произнёс Пар. – Я так понял, что Вы его знаете не понаслышке?

– Да, с ним мы познакомились очень давно. Я ему, собственно говоря, не был интересен. Но у меня был друг… да… тогда был… очень сильный маг… – Дайтрий начал впадать в забытье.

– Что с ним стало?

– Что? Ах, да… – проснулся старик. – Он не победил Хессера. Но и проигрывать ему не собирался.

– Он умер?

– Наверное. Это было слишком давно. Его одолела собственная одержимость.

– Вы больше не видели морского палача с тех пор?

– Нет. В конце того противостояния я ушёл искать упоения среди природы. Порой, мои листья отрываются от ветвей в хмурую осень и после долгих странствий приносят мне вести из вашего мира, да птицы, что летают над морем, щебечут истории о морском боге и его покорном слуге. Но больше мы с ним не встречались.

– Как Вы живёте здесь? В одиночестве, затерянный среди веков, в миру, который расположен на границе света и тени?

– В одиночестве… да, это и, правда, слишком одинокое место. Но оно полно умиротворения. Когда наступает осень, и холодный ветер, как завоеватель, приходит в мой мир, я поднимаю глаза высоко в небо и наблюдаю за оголяющимися ветками деревьев. Раскачиваясь в неуёмном порыве, они пытаются найти себе место, застряв между небом и землёй. Привыкнув к холоду, преобразовав его внутри себя, ветви перестают гнуться на ветру – они начинают танцевать под его песню. Это не те танцы напыщенных джентльменов и разукрашенных красоток – нет. Этот танец гипнотизирует, находится вне музыки и ритма. Он сам – музыка. Он настолько естественный и прекрасный, что душа объединяется с творчеством лихого ветра. И можно забыться в нём. Можно раствориться в природе, как соль в воде. Природа преображает меня, а я наполняю её смыслом. Мы – как симбиоз прекрасного и возвышенного, теряемся в бесконечном потоке времени… пока не приходит зима. Ветви под тяжестью опустившегося на них серебра останавливают свой фокстрот. Всё то вдохновение, что передавалось через танец, охлаждается и замораживает сердце, которое ещё не закрыло свои двери для природы. И вот приходит пора, когда монотонный блеск и холод снежного покрова заставляет скучать. Скучать по прошлому, по тем, кого я знал и любил. Или думал, что любил. Суровость зимы превращает меня обратно в человека. Мне вновь приходится испытывать слабости, присущие смертному. Память о былом накрывает меня с головы до ног, уносит, словно безумная машина времени, в далекое прошлое. И вот уже новые странички моей жизни разлетаются по зимнему ветру. А некоторые из них даже переписываются моим воображением ни один раз – и все они существуют, все эти варианты прошлого реальны. Они окружают меня, скользят по мне, шепчутся со мной, пока я не начинаю понимать, что все эти мысли – лишь белые хлопья снега. И от этой безысходности пробирается такой холод, какого не бывает даже в самую лютую зиму. Но вот эти снежинки опускаются на землю и превращаются в могилу прошлого, которого никогда не было. Они опускаются вниз белыми хлопьями пепла сгоревших надежд и мечтаний, сожженных позади мостов. Они разукрашивают весь мир в монохромный цвет. Так все мои мысли, вся память сосредотачивается на плавном падении кристалликов. И я понимаю, что по сути ничего не изменилось. Танец осенних ветвей заменился мелодичным и спокойным вальсом зимы. Этот вальс не менее красив – он просто другой. Чуть более грустный, чуть более тяжёлый, но не менее прекрасный. И тогда я понимаю, что вот она – настоящая свобода. Та свобода, которую даровала каждому существу жизнь. Эту свободу нужно лишь понять и принять, и тогда она вольется в тебя, как впадает река в море. И стоит впустить её, как приходит весна…

Дайтрий остановился. Его монотонный рассказ усыпил молодого слушателя, и теперь тот, погрузившись в свой собственный мир грёз, глубоко и мирно дышал.

Волшебник произнёс заклинание, и удобные кресла, в которых спали Пар и Мия, превратились в огромные бутоны. Они накрыли гостей с головой и потянулись вверх, оторвавшись от земли, словно бумажные фонарики. Они полетели навстречу рассвету. Огибая тени и тени теней, цветки проносились над лесом, периодически ныряя в чёрные порталы внутри широких дубов. Друзья покидали мир Дайтрия, обитающего на грани света и тени. Вокруг становилось все больше и больше живых существ и разнообразных растений. Бутоны нырнули под землю и проросли в уже давно знакомом Пару и Мие мире. Раскрылись они не в волшебной чаще, а в маленькой заброшенной деревушке, окруженной степью и холмами. Растения уложили друзей на старые деревянные кровати и снова скрылись под землёй.

Волшебник на горе вновь погрузился в вековое одиночество.

Глава 11. Мотыльки.

Скрип старого деревянного окна, сорвавшегося с петель под натиском сквозящего ветра, стал будильником для проснувшихся в чужой заброшенной деревне Пара и Мии. Злиться на волшебника было уже слишком поздно и бессмысленно. Слова негодования услышали бы только одинокие дощатые дома, да холодная осень, высасывающая из земли последние крупицы тепла. Шаркая сухими полуразложившимися листьями, она подходила к хижине, в которой поселились друзья, и порывами ветра стучалась в дверь, расшатывая и без того разболтавшийся замок и неукреплённые ставни. Она просилась внутрь, молила приютить её. Но не тёплой кровати она ждала от людей, а укромный уголок в их сердцах, чтобы, не задерживаясь надолго, родить и подбросить в человеческие души свою дочь – печаль по упущенному счастью.

Молчаливый и угрюмый, Пар принялся укреплять оконные рамы, уплотнять двери и разжигать печь в доме, который на какое-то время должен был стать для них родным. Вопреки ожиданиям Мии, вместо того, чтобы отправиться на поиски её мамы или духов, молодой учёный написал распорядок дня и программу её обучения, чтобы в результате из маленькой девочки он воспитал чистого благородного человека. Мие это не пришлось по нраву, и какое-то время она пыталась спорить со своим новым учителем. Но спорить с тем, кто скупиться на слова, заперевшись в своих обидах, было не очень-то и продуктивно.

Дом, в котором они поселились, был разделён на общую гостиную, кухню, в центре которой стоял массивный каменный камин, и небольшую спальную комнатку, по углам которой разместилось три деревянные кровати. В кухне стоял изъеденный термитами деревянный стол, а рядом с печкой располагался пыльный и порванный в нескольких местах диван.

Деревня была безлюдной. До ближайшего города было полдня ходу. Единственным жителем оказался местный пьянчуга Гаврон, без дела слоняющийся по округам, заливая своё одиночество низкокачественным пойлом. Время от времени к нему приезжал торговец, который и снабжал бедняка продуктами и алкоголем. Пар без труда договорился с купцом, и на следующий день тот снабдил новых поселян продуктами, а так же учебниками и тетрадями.

Учёба начиналась с рассветными лучами солнца. Первое время Мия клевала носом и всё пропускала мимо ушей, так как недосмотренный сон был для неё куда интереснее скучных занятий. Она всячески пыталась отвертеться от «занудностей» – так девочка называла уроки Пара. У неё с учёбой были весьма натянутые отношения, которые лучше всего описывались, как паритетные. Она не трогала учёбу, а учёба не трогала её. Но когда стало ясно, что Пар от своего не отступит, Мия время от времени стала задавать своему учителю глупые вопросы – на первый взгляд довольно простые, но на которые у юноши не всегда находились нужные слова для ответа. Он либо входил в ступор от них, либо тихо про себя начинал злиться. Это забавляло воспитанницу. У её отца была учёная степень и маниакальная мания ко всему правильному, что послужило надёжной прививкой для девочки не вести себя «правильно».

Так они прожили неделю, пока одно вечернее событие не заставило Пара покрыться холодным потом от увиденного за окном. В час после прихода сумерек он с Мией ожесточённо спорил, пытаясь привить воспитаннице уважение к старшим.

На улице послышался громкий треск. Минуту спустя он повторился.

– Господи, да что там делает этот Гаврон? Дома ему что ли не сидится? – раздражённо фыркнул Пар.

– А чем ты не доволен? – игриво поинтересовалась Мия. – Он ведь старше тебя. Пойди и выскажи ему, как ты его уважаешь?

Пар отодвинул шторку. За окном какая-то одинокая фигура, обломав от рядом стоящего дома кусок гнилой доски, шла к разведённому в конце улицы костру.

– Что он задумал? Зачем он обдирает обшивку? – спросил сам себя Пар.

Человек бросил дерево в огонь, и какое-то время стоял так неподвижно. Потом, словно загипнотизированный, он сделал шаг навстречу пламени. Тихо, не издав ни единого крика, он скрылся в танце красного цветка, словно был сделан из снега.

Не теряя ни секунды, Пар, бросился к нему, приказав Мие никуда не выходить.

Будто насытившийся зверь, окончивший свою трапезу, огонь тлел на углях обломков деревянных домов, лениво пугаясь резких порывов ветра. Никаких человеческих останков или обгорелой одежды среди сожжённого мусора не было. Пламя, полыхающее в человеческий рост, упало к самой земле, будто его кто-то усердно тушил, пока Пар к нему бежал. Но его никто не тушил, и юноша это прекрасно видел. Огонь будто бы всосался в землю, спрятавшись под грудой хлама.

– Гаврон! – позвал единственного жителя этой деревни Пар. Но ему никто не ответил.

– Что случилось? – спросила девочка друга, когда тот вернулся в дом.

– У этого пьянчуги алкоголь окончательно все мозги выел. Он бросился в огонь, словно в бассейн с водой. И о чём он вообще думал?

– Может, ему помочь? – с ужасом произнесла Мия.

– Может, и помочь. Но он куда-то скрылся. На мой зов он не ответил. Завтра его поищу.

Но искать никого не пришлось. Ещё до рассвета Гаврон постучался в домик к Пару, чтобы попросить у него спичек.

– Сосед, не выручишь? Закончились и всё тут. Я их в куртке ношу, в кармане. А сегодня хо, смотрю, а карман-то – дырявый. Ну, они и вывалились куда-то. А печь топить надо! Холодно всё-таки.

– Холодно, ага. Закончились, как же. Костры надо меньше разжигать, – буркнул Пар. – Ты как вообще?

Юноша полез в рюкзак за спичками.

– Нормально. А чё такое? – удивился Гаврон.

– Дома кто вчера ломал и доски жёг? – спросил его Пар.

– Не я. А чё, кто-то дома ломал?

– Ну да, гляди.

Юноша высунулся на улицу и указал на то место, откуда ночной гость отламывал обшивку. Все доски были целы. Пар вгляделся в местного бедняка. Ни на коже, ни на одежде следов пожара не было.

– Не понимаю, – произнёс юноша вдумчиво. – Но не важно. Хорошего дня.

Попрощавшись с Гавроном, Пар отправился будить Мию. За завтраком он расспросил её о вчерашнем вечере, надеясь, что это был всего лишь жутко реалистичный сон. Но, как оказалось, Мия помнила и громкий треск, и отблески пламени на стекле, когда Пар выглядывал на улицу. Это вызывало беспокойство.

Под вечер всё повторилось. Но на этот раз на улицах уже орудовали двое. Они обдирали дома, снимали с крыш шифер, загребали охапки листьев, разводя костёр ещё больше и выше, нежели накануне.

Пар и Мия сидели дома. Опасаясь незнакомцев, юноша погасил огни в своём доме и уложил воспитанницу в кровать, после чего ушёл в гостиную наблюдать за посторонними.

– Иди ко мне! – попросила его Мия.

– Подожди, я хочу посмотреть, что эти люди делают.

– Мне страшно одной! – возмущалась девочка.

– Не шуми! Вечно с тобой приходится спорить.

Дождавшись, когда тёмные фигуры растворились в огненном танце, он подошёл к воспитаннице.

– Завтра я вырежу тебе из дерева мишку. Если вдруг меня не будет рядом или тебе будет страшно – обними его покрепче. Он защитит тебя.

– Мне не три года! – возмутилась девочка, а потом, немного подумав, добавила: – но мишек я люблю.

На следующее утро будить пришлось самого Гаврона. Стучал Пар долго и громко, потому что днём должен был приехать торговец, и к его визиту бедняк решил прикончить все свои запасы спиртного.

– О, сосед, здорова! Ты чего-то хотел?

– Да, здесь накануне двое дома ломали. Костры разводили. Ты ничего об этом не знаешь?

– Ой, да кому нужно это старьё! Заблудился может кто, – отмахнулся Гаврон.

– Вчера тоже заблудился? – резко выпалил Пар.

– Они и вчера чего-то жгли? – протирая глаза, спросил Гаврон.

– Я же говорил, вчера один был. И в костёр прыгнул. Я думал, это был ты.

– Нет, я не… погоди. В костёр? – похмелье как рукой сняло. – Значит, они вернулись.

– Кто вернулся?

– Мотыльки. Странные типы. Тебе лучше с ними не пересекаться.

– Они опасны?

– Опасны? Нет, совсем нет. Но от них становится жутко. Ты ещё увидишь. Главное, за ними в костёр не прыгай. Ой, не понравится тебе это. Так, где моя бутылка? Без неё я отказываюсь отвечать на твои расспросы.

Он вошёл внутрь, приглашая за собой Пара. Перебрав пустые тары, он таки нашёл на донышке остатки водки и поспешил их принять внутрь.

– Зачем они прыгают в костёр? – спросил Пар.

– Хотят вспомнить, – безразлично ответил Гаврон.

– Что вспомнить?

– Всё! Кто они, откуда они. Кто мы все. Парень, лучше не спрашивай. Знал бы ты, чего мне стоило это забыть, не задавал бы глупых вопросов.

Поймав на себе недоуменный взгляд гостя, Гаврон пояснил:

– Да, я тоже прыгал в этот костёр. Не спрашивай зачем – я и сам не знаю. Они как будто гипнотизируют тебя. Они ничего не говорят, но так на тебя смотрят, так… странно, так… по-доброму. И ты начинаешь им верить. Ты готов каждого из них назвать своим другом. А потом, когда они начинают заходить туда, невольно появляются мысли: а что, если и мне пойти за ними. Терять мне было нечего, и…

– Ты бросился в костёр? – ужаснулся Пар.

– Не в первую ночь. И даже не во вторую. Они странные, я говорил тебе. И однажды я решился. А потом… – он выдохнул.

– Было больно? – поинтересовался Пар.

– Нет, – протянул Гаврон, не отрывая иступленные глаза от плинтуса. – Я просто проснулся поутру, но только в этот раз я всё помнил. Я скупил тогда у извозчика весь алкоголь. Всё, что было. Я отыскал все свои запасы и заначки. И я выпил в тот день всё до последней капли. И знаешь, что я тебе скажу? Это помогло. Эта чудесная жидкость в буквальном смысле выжгла у меня все воспоминания, будто их и не было, оставив разве что редкие ночные кошмары. Если бы я мог, я бы наложил на себя руки в тот день. Но я знал, что это бы ничего не изменило, не имело никакого смысла. Я бы не выбрался из того кошмара. А это зелье меня вылечило.

Он поднялся со стула и принялся одеваться.

– Если они вернулись, я затарюсь пойлом. На всякий случай. И ты, если что – обращайся. А девку свою подальше от них держи. Она у тебя как будто доверчивая слишком. Не к чему это ей.

И он вышел прочь, оставив Пара одного.

С каждым днём их становилось всё больше. Словно тараканы, они вылизали из чердаков, подвалов, спускались с верхушек деревьев, выползали из окон. Но самым жутким было то, что у всех у них было одно лицо. И лицо это пугало. Оно было каким-то неестественным: слишком добрым и слишком далёким. Будто то было лицо маленького ребёнка, помещённого во взрослое тело. На лысую голову у каждого из них был накинут капюшон. И даже складки на одежде, повторяющие форму черепа, были у каждого из ночных вандалов идентичны.

Они разбирали дома. Чем больше их становилось, тем меньше к полуночи оставалось от окрестных строений. Оголяя всё вокруг, разбирая деревню на строительный мусор, они разжигали в конце улицы огонь, который с каждым днём становился всё жарче и выше. А они смотрели на него, будто на откровение, прикоснувшись к которому, они познают все тайны мира. И они прикасались. Один за другим они сгорали в пламени, чтобы на следующую ночь всё повторить. Их жизнь была похожа на несколько часовой спектакль, в конце которого их ждала погибель. Но их – будто бы не самих актёров, а только персонажей, которые из раза в раз показывают одну и ту же немую пьесу, срывая все вывешенные на сцене декорации.

Но с наступлением утра всё возвращалось на круги своя. Дома были целы, предметы лежали на своих местах. Даже трещины, сколы и выброшенный мусор был таким же, как и до их появления, будто бы всё было лишь кошмарным сном. Если всё, что происходило, не было глупым миражом, то кто приколачивал назад доски, клал черепицу, восстанавливал стёкла? И когда? Много раз Пар наблюдал, как Мотыльки разрушают посёлок, но ни разу не видел и не слышал, как они возвращают ему былой вид. Никто не стучал молотком, никто не ходил по крышам. Тишину нарушал лишь холодный ветер, который пел колыбельную лучше любой дневной усталости.

Смирившись со странными ночными визитами Мотыльков, юноша продолжил обучать Мию, запретив ей выходить на улицу с наступлением сумерек. Она сопротивлялась, спорила с ним, отказывалась выполнять самостоятельные задания, которыми засыпал её молодой учитель. Чтобы воспитать Мию доброй и чистой, Пар пытался научить её жить для других, а не для себя, а девочка каждый раз сопротивлялась этому. Но, не смотря на все свои фокусы, она слушала его. Слушала внимательно, вдумчиво, и именно поэтому в её голове рождались те детские вопросы, на которые юноша порой не способен был ответить, каждый раз уводя тему в сторону или резко меняя её на другую. Мия каждое утро, преодолевая лень, вставая с первыми лучами солнца, постигала всё новые «занудности» своего друга, которые не всегда понимала, потому что верила ему. Верила, что он найдёт её маму, что ему важно то, чему он обучает. Верила, что всё это делается не просто для того, чтобы она, своего рода бессмертная, таки умерла от скуки, что во всём этом есть какой-то смысл. Пусть она его и не понимает. Она хотела спросить друга об этом, каждый день хотела, но боялась. Она боялась, что Пар не ответит и на этот вопрос. А это для неё было страшнее всего. Страшнее даже того вечера, когда Мотыльки добрались и до их дома.

Привыкнув к внезапным наплывам бритоголовых изгоев, Пар с Мией повторяли одну из изученных днём тем, чувствуя себя в безопасности. Вдруг раздался треск. Он был так близко, что друзья в буквальном смысле подскочили на месте. Юноша выглянул в окно, и не поверил своим глазам. В округе от домов остались лишь редкие одинокие стойки, открывая на многие мили вокруг пустую землю. Несколько Мотыльков прилипли к их дому и старательно пытались обломать его деревянную обшивку. Сверху послышались шаги. Несколько людей снимали черепицу и стропила с крыши, обнажая для друзей звёздное небо.

Пар крепко обнял Мию, достав из сумки силовой нож для резки по дереву. Медленно Мотыльки разбирали дом на доски, относя их на съедение костру. Они забирали мебель, кирпичи, стёкла, даже петли от замков, оставляя хозяевам лишь книги, да деревянного игрушечного медведя, вырезанного юношей для своей воспитанницы.

Вдруг один из оборванцев, собирая остатки бытового мусора, резко остановился прямо напротив друзей и посмотрел на них в упор. Каждому: и Пару, и Мие, казалось, что незнакомец смотрит им прямо в глаза. Его взгляд был успокаивающим, добрым и будто бы зовущим за собой. В них, казалось, горел тот самый огонь, что полыхал от сожжённой до основания деревни. В нём хотелось утонуть, раствориться без остатка, стать шумом, треском его пламени. И в этом треске Пар вдруг услышал биение сердца ночного гостя. Этот стук становился всё громче, всё резче, он уже колотил, что есть мочи. Он скрежетал, он хлопал. Он был готов разбить стекло его груди, под которым пряталось сердце. Да, именно стекло, но не груди.

Пар подкинулся на кровати. Оконная рама, сорвавшаяся с крючка, билась о стены дома под натиском холодного ветра. Рядом спала Мия. Выглянув в окно, он увидел, что всё на улице было, как и прежде. Почти всё. Деревня как будто бы сорвалась и сдвинулась с места. Переместилась на один квартал в сторону. А юноша проснулся уже в совершенно другом доме, который располагался по соседству.

Весь день Пар ломал голову о том, куда им спрятаться на время нашествия Мотыльков, если те снова решат разломать их дом. Торговец должен был приехать через три дня – вместе с ним можно было отправиться в город. Но за эти три дня нужно было попытаться не сойти с ума. Лучшим на его взгляд решением в этой ситуации было просто лечь пораньше и проспать весь тот кошмар, который будет твориться вокруг.

Но в назначенный час, когда нужно было укладывать Мию, он не нашёл её в доме. Проверив под диваном, под столом, прошерстив кровати, Пар понял, что она вопреки установленным правилам ушла из дома.

Юноша выбежал на улицу. Подобно тому, как на небе зажигались звёзды, на улицы выходили люди, не имеющие не прошлого, ни будущего. В конце дороги уже был разведён костёр, и острые пики пламени строили высокую лестницу в небо, собирая вокруг неравнодушных зрителей. С дюжину Мотыльков стояло на площади, растворяясь теневой стороной своего тела с холодной ночью. Среди высоких монахов, молящихся на последние минуты своей жизни, стояла низкая детская фигурка.

Танец костра, отрешённые добрые взгляды, треск сгорающего дерева – всё это создавало вокруг атмосферу бесконечного доверия, будто все вокруг были большой и дружной семьёй. Будто каждый, кто подходил близко, бросал в огонь монетку своей души, и там, в раскалённой жаровне, все эти монетки плавились, объединяя души всех зрителей в одну цельную и неделимую.

Пар подошёл и обнял Мию. От прикосновения его пальцев она ещё сильнее сжала деревянного мишку, пытаясь впустить друга ещё глубже в своё сердце.

– Мы с Юной любили сидеть у костра, – произнёс Пар. – Он был не таким большим, не таким грандиозным, но, знаешь, это было не важно. Есть в движении пламени что-то особенное. Будто это не языки плазмы, а кисти художника, которые перерисовывают твоё прошлое, превращая его из длинного и нелёгкого пути в картину или книгу, оставляя лишь несколько эпизодов. Всё остальное уходит в тень. Костёр, словно художник, хоронит всё обидное и жестокое под толстым слоем краски, как хоронит под сажей древесину, что его питает. Остаётся только самое важное.

– Расскажи мне о ней, – попросила Мия.

Пар улыбнулся, и предался ностальгии, вспоминая, как они с Юной были счастливы. Он рассказывал и о детстве, и о длинных вечерах у камина, и даже о ночном танце. А потом он добавил, что обязательно женится на ней, когда всё закончится, и когда он её освободит.

После этих слов в глазах Мии что-то померкло, уступив место нахлынувшей на неё грусти. Улыбка слишком быстро и резко ушла с её лица, оставив на прежнем месте след пустоты. Лицо вдруг стало каким-то неправильным, кукольным, потому что дети не умеют ещё так грустить – не должны уметь. А она умела. Она посмотрела на своего друга и полушепотом спросила:

– Ты хочешь освободить её, потому что любишь?

– Да, – ответил Пар. – Очень люблю.

– А может ей вовсе и не нужна твоя свобода? – Мия наблюдала за всполохами пламени, будто среди искр и отрывающихся в воздух огненных платков пыталась найти нужные слова. – Может, ей только так кажется? И никому эта свобода не нужна. Я никому не говорила, но я вот тоже хотела быть свободной: играть, сколько я хочу, где хочу, как хочу, гулять днями напролет, кататься – чего только не желала. И всё это без упреков, без поучений, наставлений, контроля – без всего, – голос у неё начал дрожать, – я хотела никогда больше не слышать ни одного запрета от своей мамы. Потому и сбегала из дома. И что? Мои желания сбылись. Теперь у меня куча свободы! Что хочу, то и делаю! – она с нарочитой искусственностью радостно вскинула руки и тут же снова стала мрачнее тучи. – Но больше мне она не нужна. Слышишь, мне не нужна эта чёртова свобода! Именно поэтому я здесь, с тобой, с самым ужасным учителем на свете пытаюсь стать хорошей девочкой, хотя у меня это ни черта не получается. Я иду на то, от чего бежала всё своё детство. Осознанно! Потому что мне не нужна свобода – мне нужна мама!

Это был первый раз, когда Мия плакала при Паре не на показ, не из-за каприза, не для того, чтобы получить какую-то плюшку, а по-настоящему, от сердца, от боли из самой глубины своей души. Юноша присел и обнял её, посадив к себе на колено. Они вместе продолжили смотреть на разгорающийся на улице костёр. Слова были не нужны. Треск пламени заменял все утешения, которые только можно было сказать.

Тем временем, за пределом освещённого островка земли просыпалась зима. Леденящий ветер уносил с собой все краски осеннего мира, превращая их в серые разводы, расплывающиеся в холодной тьме. За спиной выла ночь. Её мрак вползал в трещины и борозды – раскрывшиеся от мороза раны земли, очерствевшей и безжизненной. Этот мрак уходил глубоко, заражая своей безысходность всё вокруг: и заброшенные дома, оставленные хозяевами много лет назад, и одиноко стоящие повозки, будто брошенные в спешке кем-то на полпути с прогнившими от времени желтыми досками, и всю растительность, сухо проявляющуюся на горизонте темными силуэтами. Тьма, казалось, переходя через землю в корни, превращала оголенные деревья в разветвленные трещины, которыми покрыто осеннее небо. Через них-то лютым отчаянием и просачивалась зима. Мир под свист бури превращался в безмолвный город-призрак.

Среди этой мрачной канители в оторванном от реальности месте, разрывая узы между человеком и природой, горел огонь, рядом с которым на руках у юноши спала маленькая девочка. Но ни треск древесины, ни стук детского сердца не могли растопить лёд тех мыслей, которые таились у Пара в голове. С каждым днём их все труднее было держать такими же жестоким и холодными. С каждым днём Мия становилась ему всё ближе и роднее. С каждым днём всё больнее ему было отрезать от себя часть теплоты, предназначенной для этого ребёнка и скармливать наползающей вьюге. У юноши была миссия: воспитать идеального доброго человека, чтобы принести его в жертву. Грубо и расчетливо. Да, эта девочка стала для него куда больше, чем средством. В каком-то смысле она стала его новым миром, в котором он теперь жил. Но нельзя было давать своим эмоциям волю, нельзя сентиментальности позволить оборвать его светлое и счастливое будущее с Юной. А цена? Об этом лучше не думать. Он уже сделал свой выбор, он уже взвесил все «за» и «против». Он определился. А дальше – слепо следовать своей цели и жить с этим, когда всё закончиться. Но как после этого можно жить дальше? Это его крест. Никто не узнает, что будет твориться в его душе и в его голове. Никто не поймёт, если он придёт домой с пустыми руками. Уж лучше на него будут бросать непонимающие взгляды, когда он, опьяненный от горя и ненависти к себе, будет возвращаться по ночам в семью, смотреть в зеркало и видеть в нем пропитое лицо предателя. Это будет только его горе. Юна не простит, если вместо свободы ей принесут список оправданий, почему не получилось. Да и он сам себе не простит. Он в любом случае себя не простит.

Его мысли были холодными, как лёд, но и лёд может обжигать не хуже огня. Нечто очень горячее было скованно стужей равнодушного сердца. Что-то, что не требовало ни оправдания, ни милосердия, ни понимания. Что-то, что диктовало Пару его жизнь, будто пророчило давно свершившиеся события. Это чувство имело общие корни с любовью: то ли извращенной, то ли гипертрофированной. И если бы юноша подавил в себе это чувство, если бы прислушался к крику отчаянной души Мии, доверившей ему свою боль, может быть, на следующий день не случилось той трагедии, которая разрушила воздушные замки Пара, как карточный домик.

В тот день Пар и Мия как всегда спорили. Масло в огонь подливало то, что Мия накануне ослушалась его, покинув дом с приходом темноты. Юноша не мог допустить, чтобы вводимые им правила так своевольно нарушались, поэтому с усердной настойчивостью пытался доказать своей воспитаннице собственную правоту.

– Почему, – недоумевала Мия. – Почему я не могу жить так, как хочу? Ты пытаешься мне внушить, будто, чтобы быть счастливой, я должна быть ответственной за других, должна для них много всего делать. Я не хочу этого.

– Это твой моральный долг! Так правильно!

– А я не подписывалась на этот моральный долг. Как так получается, что я ни у кого ничего не брала, а уже всем должна?

– Если ты хочешь, чтобы люди были к тебе добры, если сама хочешь быть доброй – тебе придётся жить по этим правилам.

– Я не хочу такой доброты! Не такой ценой!

– За такие твои капризы придётся очень дорого расплачиваться. И твоя цена – одиночество.

– Это лучше, чем быть извечным должником всем и вся! – огрызнулась девочка.

– А как же долг перед матерью, которую ты должна спасти? Ему ты тоже предпочтёшь одиночество?

Это был удар ниже пояса. Пар знал, как болезненно Мия реагирует на подобную тему, но всё равно решил выйти из этого спора победителем.

– Это не долг, – понуро ответила Мия, – это моя цель. Это моя любовь. И никому я ничего не должна…

– И цель эта недостижима, пока ты не будешь меня слушаться. Ты должна следовать моим правилам, а не спорить с ними.

– А я не хочу следовать им – они глупые и непонятные.

– Но ты должна! Ведь если ты не станешь хорошим чистым человеком…

– А как я им стану, если я не понимаю этих чокнутых нравоучений? Ты говоришь, что старших надо уважать, но ругаешься с Гавроном. То ты говоришь, что о друзьях и близких нужно заботиться, то говоришь, что сама я от них взамен ничего требовать не должна. Сначала ты говоришь, чтобы я была во всем искренней, а потом учишь не говорить о людях дурное.

– Не просто не говорить – ты даже думать плохо не должна. Твои мысли должны быть настолько чисты, чтобы любой прочитавший их восхищался тобой.

– Эй, ты там чё, с дуба рухнул? Мои мысли? Я никому не дам залезать в мою голову. У меня могут забрать все мои игрушки, всю мою одежду, но так раздевать себя я не позволю!

– Ты должна!

– Я никому ничего не должна, – злобно заорала Мия. – Мои мысли – это единственное место, куда я прячусь от таких, как вы – от взрослых, считающих, что знают, как мне лучше жить.

– Не кричи на старших! – воскликнул Пар грозно.

– Почему не кричать? Почему я должна тебя слушать?

– Потому что я – твой учитель. И я тебе рассказываю, как правильно жить.

– А почему ты считаешь, что знаешь, как правильно жить?

– Потому что я много прожил и много пережил! Я знаю…

– Ну, так и рассказывай мне то, что ты пережил! Почему я вместо интересных историй должна слушать скучные правила, которые всё равно не понимаю?

– Это ты сейчас их не понимаешь. Но когда вырастишь…

– Когда вырасту! – уже не контролируя себя, Мия перебивала друга, предугадывая каждое его слово. – Когда вырасту – тогда пойму. Это ты хотел сказать?

– Именно!

– Но почему не сейчас? Почему не на словах?

– Это слишком сложно, – Пар, смотря на разгоряченную Мию, стал себя успокаивать, чтобы не натворить глупостей. По мере того, как возмущение отступало, к нему стало приходить понимание, что ситуация заходит в тупик, из которого будет сложно выйти и ему и его воспитаннице.

– Почему сложно? В чем сложность? Почему на все простые вопросы, на которые вы, взрослые, не хотите отвечать, вы говорите, что это слишком сложно? Почему вы, взрослые, чтобы быть всегда правыми, говорите в конце: «вырастишь – поймешь»? Может быть, вы просто боитесь правды?

– Ничего я не боюсь! – старался держать лицо Пар.

– Тогда ответь, почему вместо того, чтобы искать мою мать или спасать твою Юну мы сидим здесь, в богом забытой деревне и тратим время на эти «занудности»?

Мия смотрела на него полными ожидания глазами. Она хотела хоть раз услышать ответ на свой несложный вопрос не от учителя, а от друга. Честный ответ. Без изворотов и выкрутасов. И, может быть, Пар бы и ответил ей. Но вместо того, чтобы озвучить свои мысли, он искал себе оправдания. Искал так долго, забыв про ждущую его девочку, что Мия решила, будто ее игнорируют, специально не отвечая на неудобные вопросы. Она ждала долго. Очень долго. Но когда она поняла, что в пучину забвения ушел не только ответ, но и сам вопрос, она забилась далеко в угол своей кровати и не проронила ни слова.

Когда стало смеркаться и на улицу стали выходить первые Мотыльки, холодный ветер вывел юношу из состояния транса. Поняв, что он натворил, Пар попытался заговорить с Мией, но всё было бесполезно. Девочка лишь плотнее забивалась в угол и накрывала лицо подушкой. Гостиная не запиралась, поэтому Мия не могла закрыться от своего друга в другой комнате, отгородившись ещё и дверью. Но построенная между ними стена была куда толще деревянной панели.

В тот вечер Мия не реагировала ни на что: ни на извинения, ни на рассказы, ни на шутки, ни на упреки, ни на приглашения на ужин. Она превратилась в угрюмую мягкую игрушку, которую бросили под кровать и забыли о ней.

Когда Пар ложился спать, он еще раз посмотрел на Мию. Её вид испугал его. В полумраке вырисовывалось каменное обездвиженное тело статуи, у которой были живые человеческие глаза. Эти глаза смотрели лишь перед собой, в одну неподвижную точку. Они были переполнены болью, обидой и отчаянием. Ни одной слезы не упало с этих глаз. Мия смотрела на толстую трещину на стене, будто пыталась заглянуть в неё, как в замочную скважину, за которой можно было найти понимание. Но нет, деревня была пуста, и за много километров вокруг не было ни тени понимания. Зато была плотная тень непонимания. Эта тень убедила себя, что утро вечера мудренее, что завтра всё пройдет и дало себе слово один день позволить подруге выспаться и не будить её так рано. Пар перевернулся на бок и забылся мёртвым сном, растворяясь среди миллионов других теней, заполнивших эту ночь.

А девочка всё так же неподвижно сидела истуканом, отделившись мыслями от тела, уйдя в свой мир, где не было той лютой зимы, которая приходила в пустынный поселок, заползая в брошенные комнаты и в брошенные души, заселяющие эти комнаты.

Огородить ребенка от зла – не значит защитить его. Не страшится зла не тот, кто от него спрятан, а тот, кто способен с ним бороться. Но чтобы бороться и победить своего врага – его надо знать. Знать и понимать. Это сложная и очень опасная тропа, ведь у всякого зла есть корни. И питаются эти корни не грязными помоями, а чистой грунтовой водой, мягким тёплым дождём, родником. Когда человек приходит к тому, что в основу зла входят самые светлые и чистые чувства, он может заблудиться в понятиях добра и зла. Ум человека и его несовершенная подчас логика могут сыграть с ним злую шутку, разбив базовые представления о том, что правильно. Но чувство добра даётся от рождения. Оно не постигается ни через книжки, ни через длинные уроки, ни через священные тексты – оно впитывается с молоком матери. Оно длинными струнами соединяет души с богом. И пока эти струны не порвались, на них нужно сыграть прекрасную, красивую мелодию, чтобы она гармонией отложилась в памяти ребёнка навечно. Но если в этой музыке будут звучать фальшивые аккорды, если за этот инструмент души сядет бестолковый болван, чувство прекрасного и правильно может исказиться, и тогда зло навсегда засядет в человеческом сердце.

Пару нужно было сыграть эту мелодию – красиво и достойно. Сочетая лояльность и строгость, не перебарщивая ни с первым, ни со вторым. Парню нужно было увидеть в девочке не просто ученицу, а человека, которого нужно было полюбить, который заслуживал этой любви. Ведь не случайно Дайтрий увидел в ней ту, кто сможет распознать зло, понять его и не стать для этого зла темницей. Волшебник увидел в ней тот фильтр, который способен вместить и задержать в себе всю проходящую через неё грязь этого мира, выпуская из себя только кристально-чистую воду. Но Пар не справился. Он решил огородить воспитанницу от зла, заперев в четырёх стенах. Но тьма все же нашла способ пробиться, она нашла тайный ход. Нет, не через щели или трещины в стене – через сердце учителя. Комплексы, страхи, неуверенность, боязнь потери и упорство на ложных ценностях – всё то, что было присуще Пару, посадило в девочке семя недоверия, которое способно было вырасти в древо зла. Всё это время юноша бился с невидимым противником, хотя настоящим противником был он сам. Ему нужно было выпустить всех чертей из своего замкнутого сознания и попросить у маленькой девочки помощи в борьбе с ними. Но гордыня и чувство собственного превосходства над ребенком не дали ему поступить правильно, и черти продолжали жить в темных углах его сознания. Эта тьма безликих демонов постоянно билась со светом внутри. Иногда побеждал свет, а иногда и зло разливалось чернильным узором. И сейчас, утром, контуры этих узоров были четкими, как никогда. Смесь черного и белого обрело свою форму – это было письмо. Белый лист бумаги, на котором детским, едва разборчивым почерком читалось: «Я очинь плоха учусь. Я панимаю, што с такой учобай я ни найду маму. Паэтаму нихачу, штобы этат грус лижал на тибе. Ушла искать маму сама. Пращай».

Глава 12. Дорога всех дорог.

Первым делом Пар перерыл все чердаки и подвалы в поисках Мотыльков. Он боялся, что эти странные люди могли забрать его воспитанницу, пока разрушали их жилище. Но деревня была пуста. Все те места, откуда они выползали, словно тараканы во время травли, оказались безлюдными. Где искать Мию, в какую сторону идти? Пар не знал. Он решил, что отправится в город. Если она там, тогда наверняка кто-то заметит одинокую маленькую девочку, ищущую маму и папу. А если её там нет, тогда можно попросить коня и помощи в её поисках. Не желая оставаться в этом сумасшедшем месте ни дня, Пар отправился на поиски подруги. Далеко уйти она не могла.

Зима сменяла осень слишком быстро. Холод сковывал деревья, землю, воздух. Скалистый лес был похож на древнего окаменелого гиганта, замёрзшего много тысяч лет назад в эпоху Великой Войны. Земля будто упала на пронзившие её острые пики деревьев, оставив на их лезвиях свою белую снежную кровь. Земля вся залилась этой кровью и, вьюгой завывая от боли, пыталась зарыться в ней, как в первобытном океане.

Шла вторая ночь одиноких скитаний в поисках матери, и ночь эта подходила к концу. Мия не знала, где искать, с чего начинать, куда идти, но её это и не заботило. Главное – она не сидит, сложа руки, главное – она ищет. Нельзя же искать, пусть хоть и долго, и не найти. Поэтому направление ведущей её тропинки девочку не сильно заботило. Куда более печальным был тот факт, что тропинка неожиданно кончалась непроходимыми чащам и плотными зарослями. Обойти их было бесполезно – партизанской армией они окружили Мию со всех сторон. Из темноты то тут, то там появлялись новые сухие ветки, колючие кусты, редкие обрывы. Девочка перецарапала себе всё, что только могла, но продолжала идти вперёд. Она бы бросила эту затею, свернула бы назад, но пока не завершилась ночь, ей казалось, что вот-вот, да и закончатся эти сухие джунгли.

В воздухе повисла тишина, будто лес был диким зверем, охотившимся на случайно забредшую в его владения дичь. С приближением рассвета звуки стали меняться. Небо, всё ещё темное, стало каким-то мистическим, будто изменилось внутри, а не снаружи. То же самое девочка видела и в прошлую ночь, когда сбежала от своего учителя. Она не могла уловить ту минуту, когда небо начало светлеть – она просто вдруг ощутила запах утра, подняла глаза и поняла, что мир проснулся. Но то мгновение, когда небосвод озарился первыми неприметными взгляду лучами солнца, придавал миру трепетную фантастичность, которая отдавалась внутри груди предсказанием: «сейчас все переменится». Предсказание сбылось. Непроходимая чаща закончилась, деревья и кустарники поредели, а впереди красовался подъём на высокий холм, на который путешественница немедленно забралась.

Небо светлело с каждой секундой, и перед взором девочки открылась широкая панорама леса. Присев на выступ из камня, Мия позволила себе немножко отдохнуть. Очень хотелось есть, но поблизости кроме жесткой коры ничего не было.

На ветках тонким слоем лежал иней, сливающийся своим цветом с небом. В это утро природа поскупилась на краски, смешав все цвета своего пейзажа со светло-серым. Появись сейчас вдруг радуга, она бы, как губка, впитала в себя монотонность и бесцветность окружения, превратившись в серую арку, острым серпом нависшую над миром, чтобы рассечь его на утро и ночь. Небо справа стало ярче.

«Наверное, солнце встает», – подумала девочка.

Но за тонким слоем пелены облаков, кружевной вуалью накрывающих горизонт, не было видно светящегося диска – лишь кусок пятна, немного более светлого, чем остальная серость, будто начинающий художник на своем акварельном рисунке сделал непростительную ошибку и ластиком пытался ее стереть с бумажного листа.

Вдали раздался шум. Мия вслушалась. Среди суеты и грохота она различила людские крики. Вглядевшись, она увидела в зарослях проходящую через лес дорогу, едва просматривающуюся между деревьев. На ней что-то происходило. Мия, переполненная радости, что ей хоть кто-то повстречался, пулей бросилась на звуки.

Спустившись, она различила, что на дороге кто-то ругается. Брань сопровождалась тяжелым скрипом, треском и грохотом. Всё это должно было спугнуть девочку или как минимум насторожить, но Мия была не из трусливых.

– А ну всем тихо! Кто-то идёт, – раздался низкий женский голос, когда девочка подошла слишком близко.

– Если из-за тебя, остолоп, всё накроется медным тазом, я из тебя всю душу выбью, – прозвучал хриплый мужской голос.

Девочка вышла на дорогу и обвела взглядом группу людей. Они стояли около старой деревянной крытой повозки. Ближе всех к ней находились богато одетый худощавый старик и полная средних лет женщина с теплой цветастой шалью на плечах. На месте извозчика сидел молодой парень, а рядом его ровесник держал лошадей под уздцы. поодаль, лёжа на земле, на Мию уставился здоровенный амбал, что-то искавший в трещине выходящей на дорогу скалы. Это были цыгане.

– Это всего лишь маленькая девочка, – произнесла женщина, выдыхая накатившее на неё напряжение.

Она подошла ближе к одинокой путешественнице и наклонилась так, что их лица поравнялись.

– Как тебя зовут, дитя? Что ты здесь делаешь? – приветливо и с улыбкой произнесла женщина.

– Меня зовут Мия, – ответила девочка, крепко прижимая к груди игрушечного медведя, будто хотела его защитить от кого-то. – Я ищу маму.

– Маму? Здесь нет твоей мамы, – все с той же дружелюбностью говорила цыганка, – как ты её потеряла?

– Это было давно. В лесу… в другом лесу. И там… – девочка не договорила.

– Да что вы с нею нянчитесь? Гоните её в шею, да продолжим начатое, – с раздражением произнес крупный цыган, минуту назад лежавший на земле.

– Из-за тебя мы вообще ничего не можем продолжить – ты же уронил канат! Забыл? А столь ценный… потерявшийся товар грех упустить, – спокойно ответил перекаченному компаньону старик.

– Я не виноват! Этой дыры там не было, когда я положил туда верёвку, – начал оправдываться здоровяк, – скала сама её заживала.

– Не обращай на этого чудака внимание. Его огромные мышцы уже давно под своим давлением вытеснили из головы остатки мозгов, вот он и бесится периодически без всякой причины, – успокоила Мию цыганка.

– А он что, как-то провинился? – спросила Мия.

– Да, – дерзко выкрикнул парень на повозке, отвечая скорее не Мие, а озвучивая общее недовольство собратом, дабы острее его задеть, – этот дурак должен был привязать канат к скале, но вместо этого уронил его в глубокую щель между валунами. Чёрт, туда даже кошка не пролезет – как мы теперь сможем…

– Как мы теперь сможем достать его? А нам он очень нужен, – перебил старый цыган своего соратника, остерегаясь, что тот ляпнет лишнего. Ему не пришлось перекрикивать юношу – он произносил слова едва ли не шёпотом. Стоило ему только начать свою фразу, как все моментально замолкали. Было очевидно, что этот хриплый худощавый человек имеет очень высокий статус в своем окружении.

Мия подошла к здоровенному цыгану, которого все ругали, обошла его и заглянула в щель. Там и правда было слишком узко – взрослый человек едва ли смог бы пролезть туда, но вот она…

– Вам помочь вытащить верёвку? – спросила девочка.

– О, ты так любезна, – засуетилась полная цыганка. Такого предложения помощи она никак не ожидала. Или сделала вид, что не ожидала. Улыбка, похожая на жирный масляный блин, растеклась по ее лицу.

– Постой, – сказал старый цыган. Он подошел к девочке и присел перед ней на корточки. Изучающе посмотрев ей прямо в глаза, будто хотел увидеть в них нечто особенное, вожак произнёс. – Там темно и может быть очень глубоко. Ты не боишься?

Все остальные сморщили свои лица. Они не понимали, зачем их лидер остановил девочку, которая сама вызвалась им помочь. Пусть бы даже она разбилась в той пещере.

– Нет, – ответила Мия, – я люблю прыгать с высоты. Только я не знаю, как выбраться обратно.

Она оглядела всех вокруг.

– Не беспокойся – здесь мы тебя вытащим. Давай, лезь.

Цыган встал. Мия взглянула в щель ещё раз, протянула амбалу игрушку и аккуратно стала протискиваться в разлом скалы. Шаг – под ногою что-то хрустнуло и посыпалось. Мия вскрикнула и упала вниз под звонкое передразнивание пещерного эха.

– Ты цела? Ничего себе не разбила? – заботливо спросил старик.

– Нет, всё в порядке. Только и, правда, очень темно. Здесь куча мусора – жуть. Так я ничего не найду.

Цыган полез в карман своего пиджака, вынул оттуда два стеклянных шарика и стукнул их друг о друга. Внутри что-то зашевелилось, затем в шариках родилось по маленькому светлячку, и ладони старика залились сиянием. Старик бросил шары внутрь пещеры. Почти сразу раздался жуткий детский вопль. Все, кроме главаря, вздрогнули.

– Ну, зачем же так кричать? – спросил старый цыган.

– Здесь скелет! – возмущенно и испуганно прокричала Мия.

– Ну, скелет, ну и что? Подумаешь, мало ли скелетов водятся под землей, – но тут он остановился, будто услышал собственные слова в другом свете. – Погоди, какой скелет?

– Стра…ашный, – протянула Мия.

– Он прикованный? – предположил главарь.

– Да. Но всё равно он страшный.

– Тот самый скелет, – задумчиво произнес старик, но потом как будто проснулся. – Не бойся его. Он тебе ничего не сделает. Хватай канат – к нему еще должны крепиться два крюка – и кидай его нам.

– А если этот скелет когда-то был злым-презлым человеком и сейчас бросится на меня?

– Не бросится, – заверил её старик, – к тому же, он никогда не был человеком. Он всегда был скелетом. Его к этой скале никто не приковывал. По большому счёту, того места, где ты сейчас находишься, и нет совсем.

– Как это нет? Я же внутри!

– Поэтому я и говорю: вылезай быстрей, пока ты не исчезла вместе с пещерой.

Девочка засуетилась. Среди прочего хлама Мия быстро нашла канат и начала кидать его вверх. Но сил у ребенка явно не хватало.

– Не получается добросить. А вылезти я не могу – здесь отвесная стена.

– Делай, что я тебе говорю, – скомандовал главарь, – одним крюком, который поменьше, зацепись за скалу или какой-нибудь выступ. Второй крюк – побольше – направь в сторону щели. Когда прицелишься им, словно из арбалета, нажимай одновременно две кнопки рядом с наконечниками. Все поняла?

– Так? – спросила Мия.

За долю секунды старик сообразил, что девочка уже выполнила все инструкции и готова была нажать спуск. В тот же миг он отпрыгнул от расщелины, уворачиваясь от снаряда. Молниеносной стрелой вылетел сложный якореобразный крюк, едва не задев вожака. Упав на землю, канат потянулся назад. Амбал пулей кинулся к нему и схватил его, не жалея своих ладоней, которые тут же были расцарапаны металлом. Крупный цыган потянул верёвку на себя, упираясь ногами в скалистую породу. Женщина помогла встать своему предводителю.

– Очень хорошо, – похвалил Мию старый цыган, – только когда стреляешь из этой штуковины, сначала нужно предупреждать. А теперь медленно отцепи первый крюк и крепко схватись за канат. Только смотри не поранься.

– Я готова.

Вожак посмотрел на держащего канат громилу.

– Чего ты ждешь, остолоп, тяни!

– А зачем нам нужна эта беспризорница? Может, оставим её в пещере?

Старик пронзил амбала гневным взглядом.

– Когда это ты научился мне перечить, Мигель? Я разве спрашивал у тебя совета? Эта девочка нужна прежде всего мне.

– Верно! За эту крошку можно получить неплохой выкуп. Или продать подороже, – заявила полная цыганка.

– И продавать мы её не будем. У меня на счёт этой особы свои планы. А теперь тащи её из пещеры. Если ты не забыл, у нас есть ещё одно неоконченное дело.

Крупный цыган помог девочке выбраться, вытащив её через щель. На этот раз она показалась девочке намного уже, чем прежде, будто за время поисков она начала срастаться, словно рана. Отряхнувшись, Мия посмотрела сначала на того, кто её вытащил, а потом на главаря.

– А куда этот шкаф дел моего медведя? – недоуменно спросила она.

Все тут же посмотрели на игрушку, небрежно брошенную на землю.

Громила дёрнулся было поднимать её, но Мия, надув щёки, так грозно на него посмотрела, что ему стало ясно: теперь она не доверит ему не то, что поднять её любимца – дышать на него не позволит. Старый цыган подошёл к девочке, обнял её и повёл к уроненному в пыль и снег медвежонку, поднял его и вручил хозяйке, присев на колени. С его лба свисала одна длинная тонкая косичка. Усы узкой полоской переходили в короткую бороду, которую безжалостно пожирала седина. В правом ухе и в брови виднелись серьги, чей золотой блеск был приглушен пасмурным небом мрачного дня. Впалые щеки: дряблые и иссохшие превращали улыбку цыгана в звериный оскал, выделяющийся множеством золотых зубов. Но старость и немощность этого человека сходила на нет, когда девочка смотрела ему в глаза: полные жизни, огня и решимости. Из-за этих глаз он казался живее всех своих спутников. Живее и мудрее.

Главарь снял с себя шляпу, будто бы сделанную из рыхлого грязного песка. Несмотря на потрёпанный и изношенный вид, вещь казалась богатой: ее украшали разноцветные перья и невпопад навешанные драгоценности.

– Я – Дром Тагар, предводитель нашего отряда. Моя спутница – Чергэн. Те двое юношей – Бахтин и Гожо. А этот, как ты выражаешься, шкаф, который так грубо обошелся с твоей игрушкой, когда пытался успеть схватить канат, выпущенный тобой – его зовут Мигель. Все мы – бродячие артисты. Мы воспеваем свободу и боремся за неё. Иногда наш метод борьбы… не всем нравится. Но свобода требует жертв. Так вот, в нашем коллективе очень мало дам – одна Чергэн. И та с натяжкой, – старик добавил шёпотом, – достаточно взглянуть на её усы, – и вновь заговорил громко. – Я вот подумал: не хочешь ли ты разбавить нашу мужскую компанию?

– Ну, я не знаю. Мне нужно найти маму. Я хотела попросить чьей-либо помощи, потому что заблудилась.

– Она затерялась здесь, в лесу? Мы её найдём. Обязательно найдём. Мы – короли дорог! Так что скажешь?

– Ну, если вы поможете мне найти маму, то я с удовольствием. А как вы её найдете?

– У нас есть свои методы. Это долгая история. Но, если ты любишь старые легенды, я с удовольствием ими поделюсь. Но не сейчас – этой ночью. Потому что сейчас у нас есть неотложные дела. Нужно… – Тагар подбирал правильные слова очень медленно, – наказать некоторых плохих людей. А ты присядь пока к нашему лихому кучеру.

Предводитель встал. Его шляпа, одежды, нацепленные на него со всех сторон украшения, делали его похожим на попугая. Возможно, слегка облезлого, но вполне жизнерадостного.

Цыгане принялись суетиться. Амбал снова начал цеплять крюк к скале, но уже под пристальным надзором Чергэн. Гожо помог Мие подняться к Бахтину, а тот в свою очередь угостил девочку пряником. Изголодавшаяся девочка с жадностью набросилась на лакомство и съела его так быстро, что кучеру пришлось лезть в мешок с продуктами за добавкой, чтобы накормить нового члена команды как следует.

Благодаря чётким приказам Тагара, команда справилась со своими делами очень быстро. Через дорогу был проброшен канат, свободно лежавший на земле. С одной стороны он крепился крюком к скале, на которой уже не было трещины, с другой стороны он был продет через другой крюк, вбитый в землю. Конец каната держал Мигель. Трос был тщательно замаскирован в грязи и опавших листьях. Следы на снегу так же мастерски были сокрыты, будто никого здесь и не было. Повозка была убрана с дороги и так спрятана, что даже Мия, потеряв её из поля зрения, усомнилась, а была ли она вообще. Лошади были выведены глубже в лес и привязаны к дереву, а вся команда залегла в кустах около странного ящика, вытащенного из телеги. Все молчали. Даже когда Мие становилось скучно, и она пыталась заговорить, на неё злобно шикали. Мигель, зарывшийся с канатом в землю, бывало, и начинал причитать, что с этим ребёнком вся операция накроется, но слово старика заставляло его замолчать. Через полчаса тишины и ожидания, вдалеке послышался скрип колёс. Предсказывая непроизвольный восторг Мии, Тагар поднял руку, останавливая девочку, и приложил палец к губам. Это было уместно, ибо Мия действительно уже вскочила для торжественного возгласа. Поняв намёк, она тихо присела.

Когда карета проходила как раз под носом цыган, Мигель спустил курок, и натянувшийся канат сбил лошадей с ног. Оказавшись в треугольном капкане, да еще и с упавшими лошадями, карета была обездвижена. Из неё высунулись несколько крепких ребят с оружием в руках. Они не успели воспользоваться своим арсеналом, так как им в глаза ударил слепящий свет, вырвавшийся из брошенной бутылки. Цыгане начали доставать из сундука какие-то банки, шары и прочую утварь, закидывая ей телегу. В конце в неё полетела дымовая шашка, и всю местность покрыл густой туман. В этом тумане едва ли можно было различить очертания пальцев рук, поднесенных к носу. Тагар встал и достал из-за пояса длинный изогнутый булат. Увидев испуганные глаза Мии, женщина пояснила:

– Наш предводитель предпочитает классический способ расправы над противником. Только остро заточенная сталь и ничего более.

– А все те новинки, что ты видела до этого, используются исключительно для того, чтобы обескуражить жертву, – добавил Мигель.

– Ну, и чтобы нас позабавить, – посмеялась Чергэн.

– Он всегда уходит туда один, – произнес Гожо шёпотом, – он бьётся с ними на равных – таким же слепым, как и все. Но как он один в эту пустоту уходит, так он один из неё всегда и выходит. Мы все гадаем, как он это делает. Среди нас ходят слухи, что внутри него живет зверь, который чувствует чужую кровь, слышит чужой пульс и биения сердец – так он и ориентируется в непроглядной белизне.

Дром Тагар скрылся в густой пелене белого облака, словно привидение, уходящее в светящиеся озера покойных душ. Но весь страх происходящего заключался в том, что он действительно уходил на границу другого мира, ибо там, в тумане, решалась судьба множества душ, которым в скором времени суждено было уйти на тот свет.

Через некоторое время из тумана, несколько рассеивавшегося, появился мужской силуэт и подал знак рукой. Команда цыган растворилась в плотных клубах дыма. Всю эту церемонию сопровождала тишина, нарушаемая редкими раскатами грома. Суетящееся небо всё ещё хранило надежду вырвать несколько дней осени у наступающей зимы. Свинцовые тучи плыли в нерешимости, не зная, осыпать ли цыганские трофеи холодными стрелами дождя или безлико пройти мимо. В этих местах земля уже напилась, только не водой, а кровью, поэтому тучи могли приберечь свою влагу для других краёв.

– Готовься, мы уезжаем, – раздался из-за спины голос Тагара. Мия вздрогнула от неожиданности. Как он оказался сзади? Как он прошел мимо неё незамеченным? Из дымки вышел старик. Мия знала, что он только что сделал, но не могла найти на его одеждах ни капли крови, которая должна была бы попасть от убитых им людей. Девочка не шелохнулась, испуганно глядя на грозную фигуру. Прочитав по её глазам невысказанный вопрос, он произнес: – Это были плохие люди: чиновники, бюрократы и другие, кто жадно обворовывал хороших людей. Я уже говорил, не всем нравятся наши методы. Но в отличие от гуманистов, наши методы куда более действенны. Теперь их деньги у нас, и здесь нас никто не держит.

– Вы вернете эти деньги хорошим людям? – спросила Мия.

– Нет, потому что хорошие люди тут же понесут их тем же самым чиновникам, торгашам и бюрократам. Или у них их отберут. А ещё, потому что мы – тоже не хорошие люди.

– Вы плохие? – испугалась Мия.

– Плохие? Нет, дитя моё. Мы – свободные!

– А что, свободные – они не плохие и не хорошие?

– Более того, все мы не плохие и не хорошие. Просто одни делают то, что хотят, и их за это не любят, а другие делают то, чего хотят от них другие. Их тоже не любят. Но во втором случае тех, кто не любит, чуть-чуть меньше. А теперь – живо в повозку.

Когда туман был разбит холодными каплями дождя, на дороге осталась стоять одинокая карета без лошадей. В ней словно спящие покоились хорошо одетые люди дворянской крови. Но самой крови в них уже не было. Кожа обрела тот же цвет, что и сошедшее на землю утро, которое наблюдала маленькая Мия. Глаза их в безмятежности были закрыты, будто их хозяева проспали свой последний вздох. И никакие метели приходящей зимы не принесут пассажирам больших холодов, нежели тот могильный холод, коим они были скованы.

Цыганская повозка неслась прочь от бури. Дождь наступал им на пятки, заметая следы. Они уходили от погони, которая ещё не началась. Но в их команде был Гожо, у которого остро было развито предчувствие опасности. Каждый из бродяг понимал, что нападение на высокие чины власти просто так не оставят. У них в любом случае найдутся виновные. Поэтому, чтоб не попасться в лапы правосудию, они загоняли своих лошадей до безумия.

Под свист ветра и крики извозчика, Чергэн и Мигель считали награбленное.

– Как много нам выпало в этот раз, – восхищалась женщина. – На эти драгоценности я куплю себе столько платьев!

– А я напьюсь до чертей, – ухмылялся Мигель.

– Не так уж и много, не раскатывайте губу, – тихо прохрипел Тагар.

– Да брось! Столько добра! Не хочешь же ты сказать, что наша доля здесь незначительная? – возмутился Мигель.

– В этот раз вы слишком увлеклись и потратили неоправданно много химикатов. А они нынче дорогие. К тому же мы бежим уже несколько часов. Мы загоним лошадей насмерть. Вот вам ещё траты. И что у нас остаётся? Рассудите сами, – старик произнёс все это, не отрывая глаз от окна, за которым бушевала стихия. Если природа таким образом хотела наказать бандитов, то выбрала неверный способ, ибо непогода была им на руку – следы за ними таяли в уличной грязи, как свежевыпавший снег.

Вдруг из дождя перед самой каретой выскочил одинокий всадник в черном плаще и широкой шляпой.

– Дальше бежать нет смысла. Лучше всего свернуть в лес и укрыться в нем, – это был Гожо на украденном коне. Именно его предчувствие и завело команду так далеко от места преступления. Повозка повернула в лес и направилась за провожатым. Когда стихия успокоилась, и дождь начал стихать, парень сообщил, что пора сделать привал.

Повозка остановилась и все из неё вышли. Последней спустилась Мия. Она наблюдала за тем, как Дром Тагар командует по разбитию лагеря. Мимо пошёл Бахтин, жалуясь Мигелю на предводителя.

– Представляешь, он поручил мне собрать ветки для костра. От старости совсем с ума сошёл. Где я найду подходящий хворост после дождя?

Чергэн готовила пищу. Мигель ставил палатки, Гожо было поручено заняться лошадям, которых все ещё можно было реанимировать, а Бахтин пошёл искать сухие ветки. Несмотря на нытье некоторых членов команды, всё было готово лучшим образом в кротчайшее время. С хворостом дело обстояло проще, чем можно было ожидать. Молодой цыган подобрал ближайшие из сучьев, не разбираясь, мокрые они или сухие и поставил сородичей перед фактом, что других нет и найти что-то лучшее не представляется возможным. Тагар, не вступая в полемику, посыпал мокрый хворост каким-то порошком, после чего ветки стали гореть, словно смола. Стоимость порошка он, конечно же, вычел из доли Бахтина. К моменту, когда на улице стемнело, вся компания была сыта, и началось время веселья.

Костёр танцевал на обуглившихся ветках, словно демон из загробного мира, пытающийся вырвать из остатков дерева его душу. Но его неудачи искрами и дымом возносились к небу: темному и плотному, занавесившему звезды, напившемуся дождем и оглохшему от грома. Да, небо оглохло, ибо не слышало оно ни плача по погибшим, ни радостных песен празднующих преступников, ни зова юноши, ищущего свою малолетнюю воспитанницу. Вся суета мирской жизни растворилась в этом чугунном необъятном пространстве, как в котле ведьмы, где каждый – ингредиент её зловещего зелья. И ничего это небо больше не тревожило, кроме высших материй. Лишь что-то вечное, прекрасное способно было разбудить этого дремлющего, накрывающего землю гиганта. И вот до него дошли тихие звуки – тонкие, мелодичные. Перебор семиструнной гитары заполонил собой всё, превратил гул окружающего мира в эхо, еле слышное, тонущее в акустике бронзовых нитей. Казалось, ноты и костер слились в одно целое, испепеляя сознание Мии и заполняя образовавшуюся пустоту искрами давно забытой романтики, которая бурлила в сердце старого барда в незапамятные временна, когда у него вместо крови по венам текла музыка. Тагар наблюдал, как всполохи сотен светлячков отрывались от огня и уносились во тьму ночи, растворялись в ней и тут же заменялись новыми. Они, будто звезды, пропавшие с неба, спускались вниз и утопали в танце костра, соблазнившись гипнотизирующими изгибами пламени. Пальцы старого цыгана легко скользили по бронзовым струнам, будто руки, гитара и огонь были чем-то единым – продолжением большой ночи, которую девочке предстояло пережить… и не забыть никогда. Вокруг, как в немом кино, кружились и смеялись цыгане, со всей своей дикостью и эмоциональностью не способные перекричать спокойно льющиеся аккорды гитары.

– Зачем нужно было убивать этих людей? – спросила Мия, – ведь золотое правило говорит, чтобы мы поступали так, как хотим, чтобы поступали с нами, – повторила она правила, которым учил Пар.

Полное румяное лицо женщины повернулось к ребенку.

– А золотая тётя Чергэн говорит короче: «Поступай так, как хочешь!» Всё! Это залог счастья, это залог свободы.

– Да, – поддержал её Бахтин, – мы, цыгане – свободный народ. Мы не любим запретов, мы не любим условий. Мы делаем то, что хотим, и нам наплевать, кого это заденет.

– Но ведь есть правила, чтобы быть хорошим человеком, – эта фраза сорвалась с губ Мии и закружилась вокруг костра в хохоте и танце.

– Хорошим человеком… – повторил Тагар. Тонкие звуки пьянящей мелодии продолжали вводить компанию в транс, – нет хороших людей. Есть слабые, есть сильные. Есть глупые, есть умные. Есть сытые, а есть и голодные. Кому-то по жизни не случалось сталкиваться с настоящими трудностями, с тяжелым выбором, с бедностью и голодом, с предательством и подлостью. У таких, и правда, есть разделение людей на плохих и хороших, – его речь прервалась сложным перебором чётко работавших пальцев по натянутым струнам. Их натянутость перекидывалась и на нервы, будто заводя внутри слушателей сложный механизм, который, в конце концов, должен был выстрелить опьяняющим экстазом. Дром продолжил, – но копни каждого, достань на поверхность его настоящее лицо – и перед тобой предстанет… Нет, ни дьявол, ни чёрт – обычный человек. Со своими слабостями, со своими тёмными мыслями, которых он, глупец, стыдится.

– А их не стоит стыдиться, – продолжил Бахтин, наклонившись к маленькой девочке. Его лицо подсвечивалось снизу костром, едва не опаляя свисающие волосы. Он казался в ту секунду страшным демоном, раскрывающим свои тайны. – Их нужно достать из себя, выпустить на волю и стать свободным!

– Свободным? – её вопросы будто бы вплетались в общую песню, создавая совместную симфонию с костром, ночью и цыганами.

– Тебе рассказать о свободе? – спросил Мию Тагар.

– Да, наверное… да, да! – неуверенность девочки сменилось жаждой, жаждой к чему-то новому, необычному, к тому, от чего её всю жизнь огораживали взрослые. Как только она это произнесла, смеющееся лицо женщины, как отражение её самой, озарилось всполохом бушующего пламени, подстраивающегося под измененный ритм желтой гитары. Чергэн запела:

– Свобода – это безграничная беспечность. Когда ты садишься на коня и несешься навстречу ветру, навстречу солнцу мимо мелькающих деревьев, мимо линии горизонта, следующей за тобой. Ты когда-нибудь замечала, как, несясь на всех парах по дороге, лесополоса на горизонте силится тебя догнать? Ты несешься вперед без цели, без надобности, а просто, потому что хочешь! – к звуку гитары присоединились трещотки, все больше дразня и заводя языки пламени. – Свобода – это когда в твоем мире существуешь только ты. Все остальные – лишь приложения, лишь ряд шахматных фигур, которые вертятся вокруг тебя, короля, играя на черно-белой доске забавный спектакль. И этот спектакль играется тебе. Если кто-то добр к тебе – пользуйся этим. Если кто-то точит на тебя зуб – выбей ему этот и все остальные зубы. Не терзайся сомнениями, не глуми себя совестью. Ведь благо – это всё, что хорошо для тебя, – из вертепа танца отделился Мигель и забил в ударные. Музыка обрела черты суетящейся какофонии. – Свобода – это когда тебе не приходится надевать маски и быть для остальных кем-то другим. Свобода – это право быть собой. Это право ни перед кем не отчитываться, ни у кого не спрашивать разрешения, ни предупреждать всех заблаговременно о своем следующем шаге, смотря им в рот и ожидая поощрения или осуждения. Свобода – это когда ты желаешь всему человечеству благо, но человечество это ты видишь только в своем лице, – в руках Гожо запела свирель.

Звуки перемешивались, вливаясь друг в друга, спорили, мирились. Этот концерт походил на бал у сатаны с пляшущими вокруг костра чертями, разве что котёл был давно отставлен в сторону. Чергэн продолжила:

– Свобода – это осознание собственной независимости, собственной ценности. Когда ты жертвуешь мягкой периной и сытным обедом ради воли, ради того, чтобы сбросить с себя тяжелые цепи ответственности. Ведь желание комфорта и спокойного будущего – это самое тяжёлое, что есть в этих цепях. Свобода – это ты сам. Без всяких «но», без всяких «с». Это ты!

Сильный, громкий и чёткий удар по струнам прервал вальс, песни флейты, ударных и трещоток. Огонь освещал старческие глаза Тагара, полные знания и богатства – куда более ценного, нежели то золото, что они накануне награбили. Всё вокруг замолкло, и лишь треск костра да стрекотание кузнечиков нарушало ощущение остановившегося времени. Не отрывая глаз от пламени, цыган произнес:

– Всё это лишь атрибуты свободы. В словах моей команды она – нарисованная, ненастоящая. Это лишь иллюзия свободы.

– Почему? – заворожено спросила Мия.

– Потому что свобода всегда связанна с мечтой. Тебе рассказать о настоящей свободе?

– Да, – с придыханием произнесла девочка.

Тагар повернулся к ней, заглянул в глаза и улыбнулся. Это была одна из самых искренних улыбок, которых девочке доводилось видеть в своей жизни. И такая искренность слетела не с уст её друга, а с уст заядлого бандита, которого она только сегодня повстречала. Старик опустил голову, и едва заметные касания струн снова начали погружать освещённый участок леса в гипнотический транс.

– Мы все идем своей дорогой. Для кого-то она выложена красивой тротуарной плиткой, а кому-то достаточно щебня под ногами. Многие мечтают о булыжной мостовой. Да, трясёт, конечно, порой даже очень, но она прочная и почти что вечная. Но я свою дорогу так и не нашёл. Блуждая по узким улочкам пригородов и по широким бульварам городов, я искал тот свой путь, но не мог найти. Скитаясь от одного края к другому, грабя многочисленные повозки и телеги, проживая чужие жизни, я так и остался одиноким путником, не обретшим своей родины, – по лесу пошёл поток холодного ветра, растрепавший волосы барда. – Но есть легенда, будто где-то существует Дорога всех Дорог. Все люди, когда-то жившие и живущие, проходят по большому счёту один и тот же путь. У каждого такого пути свои нюансы и особенности, но дорога – одна. И есть место, где все эти пути пересекаются. На этой дороге сходятся путники всех времён и городов. У этого места нет ни координат, ни карты. Оно существует вне зависимости от нашей воли, и мы все по нему проходим. Или почти все. Некоторые сбившиеся, потерявшие ориентир, свернули в сторону. Не в том месте, не в то время. Они вынуждены до конца жизни блуждать вокруг да около, гадая перед перекрёстком, по какому из направлений пойти, – в пальцах Тагара изменился ритм, и мелодия стала более напряженной. Все: и маленькая Мия, и цыгане, и даже лошади, затаив дыхание, слушали старика. – Я наткнулся на записи. На множество записей. Великие путешественники, находясь в разных странах, разных континентах, разных временах, описывали одно и то же место: разрушенная античная статуя небрежной работы, лежащая у берега пересохшего ручья, пепелище костра, синие горы в виде попугая, проглядывающиеся сквозь деревья. Большинство людей проходят это место, даже не подозревая, сколь мистическое их окружение. Они просто проходят мимо, не задумываясь, хотя в эти мгновения может решаться их судьба. Потому что у всех одна общая дорога. Но это место всё же можно найти! – костёр опустился ближе к земле, будто боялся своими всполохами спугнуть рассказчика. Тусклое освещение создавало длинные тени от фигур путников, будто там, на границе света и тьмы заканчивалась вселенная. – Во многих манускриптах описываются схожие места, которые путешественники видели в той или иной форме. По своей начинке они идентичны, хотя по обёртке разные. Это фантомные места. Они появляются то там, то здесь на очень короткое время. Если ты на них наткнешься – значит, Дорога всех Дорог рядом. И тот скелет, прикованный к скале – одно из этих мест-фантомов. Это место так же не существует. И скелет тот не принадлежит ни к одному из живших когда-либо на земле людей. Это – нечто вроде больного воображения, выдумки, которую создаёт вокруг себя Дорога.

– Но как же всё равно её найти? – воскликнула Мия.

– Эти фантомные места имеют координаты. То в одном, то в другом дневнике я находил ссылки на места их расположения – зачастую, это описанное исследователями звездное небо. Люди описывали примерно одно и то же. Но не точь-в-точь. Различия были, и звёздной карты того заветного места у меня нет. Но она будет. Я никогда не прекращаю поиски, и шаг за шагом приближаюсь к своей цели. Моя команда помогает мне, но эти бандиты… – Тагар усмехнулся, – эти чёрные людишки мечтают лишь о том, как здорово можно нажиться на такой Дороге. Ведь ты только подумай: по ней проходили самые богатые люди всех времён и народов! Какой трофей! Но я… – струны размеренно дрожали под щепками старческих пальцев, огонь всполохом разгорался с новой силой, будто уже знал ответ и предательски старался раскрыть все тайны цыгана. Он ослепил на мгновение всю компанию. Однако Тагар даже не дрогнул, будто был слеп. – Я ищу, чтобы найти СВОЮ, заветную, единственную дорогу. Через Дорогу всех Дорог я вне времени пройду по ней, дойду до самого края… – сложный завораживающий перебор сковал внимание слушателей, будто хотел поймать их в свой капкан, где приманкой служил хрипящий голос предводителя, – …и загляну с этого края вниз, в обрыв!

– И что там будет? Что ты увидишь? – наперебой спрашивали цыгане.

– И что потом? – заворожено спросила Мия.

– Потом, – лицо старика вновь озарила та самая искренняя улыбка, будто наркотик, впитывающий в себя все краски этого вечера, перемешивающий их внутри себя и выплескивающий разноцветным психоделическим хаосом в души сидящих вокруг костра, – настоящая свобода.

Дружелюбным город никак нельзя было назвать. На помощь полиции рассчитывать не приходилось. Местный офицер угрюмо посмотрел на юношу, недовольный тем, что его отвлекают от чрезвычайно важного безделья и протянул бланк заявления, в котором на полях, обязательных для заполнения, спрашивалась никому не нужная информация. Записав самые общие сведения о девочке, дежурный сообщил, что, может быть, через месяц они свяжутся с ним. На просьбу юноши как-то поторопить поиск полицейский оглядел бедного парня и сообщил, что поскорее будет слишком дорого и удалился.

Все люди, у которых Пар просил помощи, лишь опускали низко голову да проходили мимо. О лошади и речи быть не могло. На неё средств не было, а сочувствующих среди холодных горожан отыскать было просто не возможно. Каждому нужна была какая-то выгода. Получался какой-то тупик: пока не будет денег – поиски не начнутся, когда будут деньги – искать будет слишком поздно.

Пар сидел в харчевне и продумывал свои дальнейшие действия. Голова раскалывалась. Он уже четыре дня подряд пытался найти работу, чтобы накопить хотя бы на самую убогую клячу, но нигде мест не было. Нужно было как-то притупить головную боль и заглушить тревожные мысли, но ничего другого, как залить их алкоголем, Пар не придумал.

Опустошая стакан за стаканом, юноша заметил на себе чей-то пристальный взгляд. Пьяный толстый мужчина смотрел на него, глупо ухмыляясь.

«Небось, драку затеял», – подумал Пар и начал было собираться, но уйти от недоброжелателя он не успел.

– Эй, браток, а деньги у тебя есть?

«Ещё лучше, меня решили ограбить», – настроение в конец испортилось, и, возможно, от этого безразличия и хмели в голову ударила смелость.

– Даже если бы они были – тебе бы не достались, – отрезал Пар.

– Эй, спокойно-спокойно. Мы же просто разговариваем.

– Мне с вами говорить не о чем, – сказал Пар, отвернулся и пошёл к выходу. Он ожидал скорее удара в спину, чем вопрос, который вдруг услышал позади себя:

– А это не ты случайно девочку ищешь?

Юноша остановился и поглядел на алкоголика. Как такой опустившийся человек может ему помочь?

– А что?

– Сразу видно – это ты, – засмеялся гуляка. – Да просто если деньги есть, то я знаю человека, который как раз тот, кто тебе нужен.

– Обмануть мне решил?

– Какой обман? Лично я у тебя ни цента не прошу. Так что ты ничего не теряешь.

Было это не совсем так. Заманить в ловушку, а потом ограбить было излюбленным делом бандитов. Напасть в одиночку, да ещё и при людях всегда было выше их смелости.

– Я останусь здесь. Если тот, кого ты знаешь, действительно придёт и предложит мне что-то стоящее, у меня найдутся деньги.

Пьяница скривил лицо, но быстро удалился. После десяти минут ожидания в бар вошли трое. Среди них был и тот толстый хам.

– Если ты меня дуришь, – грозно говорил самый высокий лысый мужчина, – я лично оторву тебе голову и выпью остатки твоих мозгов, растворившихся в алкоголе.

Когда толстяк указал на Пара, громила с другом пошли и сели за его столик.

– Да? – начал лысый.

– Меня зовут Пар. Я…

– Не нужно имён. Чего ты хочешь? Только коротко.

– Моя воспитанница – она пропала. Я хотел бы ее найти.

– Тридцать золотых! – отрезал бугай.

– Десять процентов мои, ты же помнишь, помнишь? – нетерпеливо выпалил рядом пьяница, расплываясь в радостной улыбке в предчувствие нового веселья.

– У меня сейчас нет таких денег, но если…

– Значит, до свидания, – сказал крупный человек и начал собираться.

– Я могу их заработать! – воскликнул Пар.

– Я тоже, – ответил громила, не глядя на юношу.

– Это маленькая девочка! Она, может быть, уже замерзла в лесу. Одна! Вам её совсем не жалко?

– Чего мне действительно жалко, так это потраченного времени!

– Чёрт! – выругался Пар. – Хоть опять иди к волшебнику на горе и спрашивай у него, где она потерялась.

Пар опустился на стул, продолжая запивать свое горе.

– Волшебник? Который отвечает на все вопросы? – громила сел на место.

– Да. Вы его знаете? – удивился юноша.

– Шутишь? Я его ищу не знаю сколько лет. Я уже склонен думать, что это лишь вымысел.

– Нет, это не вымысел. Он реальный! Но попасть к нему не так просто.

– Меня это не волнует! Ты скажешь, где он?

– А почему я должен вам верить? Какую помощь в поиске моей подруги вы мне можете оказать? – Пар понял, что он нашел нужный крючок для большой рыбёшки, и все козыри теперь у него. Он сам может диктовать правила игры.

– Самую что ни на есть отменную.

Широкоплечий незнакомец достал из кармана карандаш. Он был серебряным и ярко светиться. Он отражал свет, но не от ламп, повешенных в баре – он будто отражал солнце, давно зашедшее за горизонт и сквозь ночную темень пославшее своего солнечного зайчика.

– Этот карандаш способен нарисовать любую карту, которую ты только попросишь. Стоит лишь задуматься над своим вопросом и начать её рисовать, а дальше – твоя рука сделает всё сама за тебя.

– Звучит убедительно, но так же это кажется невероятным. Правду ли ты мне говоришь? – засомневался Пар. – Где сейчас моя подруга?

– Не рисуй! – вдруг подал голос товарищ громилы. – Если ты сейчас нарисуешь ему эту карту, то ему больше ничего не будет нужно.

– Верно, – лысый мужчина посмотрел на Пара и произнес: – Где живет мамаша этого дохляка?

Карандаш заскользил по листу бумаги. Вскоре перед Паром лежал набросок его родной деревни, нарисованный с такой тщательностью, какой мог позавидовать любой картограф.

– Это поразительно! С таким карандашом…

– Да, штука хорошая, – засмеялся амбал. – Я нарисую тебе карту твоей ненаглядной девочки сразу, как только ты мне скажешь, где живёт волшебник.

– Нарисуешь? Нет, мне нужен сам карандаш, – возразил ему Пар.

– Ещё чего! А не много ли ты просишь?

– Нет, в самый раз. Но, если ты не готов расстаться с карандашом, уверяю, в местах, где живет волшебник, тебе точно делать нечего.

Верзила задумался. Нахмурив брови, он произнес:

– А сам ты как можешь доказать, что не блефуешь? Может быть, ты тоже слышал сказочки про волшебника и сейчас мне втираешь всё это, только чтобы хитростью отнять мою драгоценность?

Этот вопрос загнал Пара в тупик. Показать ему блокнот с записями? А что если отнимут? Или не поверят, что он подлинный? Но надо же что-то делать. Вдруг в голове юноши через алкоголь и усталость пробилось просветление.

– Я вам докажу. Вы, наверняка, пытались нарисовать карту, по которой можно бы было найти мудреца. Так? Ну конечно так! Но ваши старания не увенчались успехом. Именно поэтому вы думаете, что всё это сказки. Ведь если такой чудодейственный предмет не рисует карты, на которой бы был изображён человек, значит, и человека этого тоже нет.

– Хм, предположим, что так, – в задумчивости произнес картограф. – И что дальше?

– А дальше то, что карандаш не оставлял пустым лист. Он рисовал на нём. Но рисовал не карту, а всего лишь линию. И линия эта, скорее всего, повторяла контур какого-либо из деревьев. Вернее, тени от дерева.

Громила со своим другом переглянулись.

– Да, это так. Но почему?

– Потому что волшебник живёт не в этом мире, а на одной из его границ. Именно эту границу и рисовал карандаш. И у меня есть тетрадь, в которой описано, как попасть в тот мир.

Несколько минут амбал неподвижно смотрел на Пара. После он склонился над листком и пробубнил:

– Как мне найти того, у кого есть путеводитель к волшебнику на горе?

В тот же миг на бумаге был прорисован план бара, в котором они сидели, и место Пара было обозначено крестиком.

– Хорошо. Я тебе верю. Он твой, – массивная ладонь положила перед юношей тонкий серебряный предмет. – Мой дед говорил, что он может даже открывать двери в другие миры. Но этого я уж тебе не обещаю.

Пар медленно полез в рюкзак и достал оттуда блокнот.

– Здесь очень подробно описывается, как пройти к колдуну. Ещё раз отмечу, что путь туда будет нелегким. Так что советую подготовиться, как следует.

– Обязательно! – сказал амбал и принял блокнот.

– А как же мои три золотых? – завопил пьяница.

– Какие еще три золотых? Совсем с дуба рухнул? – возмутился лысый.

– Ну, мы же договорились, десять процентов!

– А, десять процентов! Ну, так бы сразу и сказал, – успокоился амбал и, открыв блокнот, вырвал оттуда ряд чистых страниц. – Вот твои десять процентов! Доволен?

– Но зачем они мне? – пропищал толстяк.

– А мне какое дело? Я свою часть сделки выполнил.

– И ты думаешь, что я после этого буду тебе помогать?

– А мне уже не надо помогать. Я получил то, что хотел, и мне в этой дыре делать больше нечего. Вот только отпраздную удачную сделку и отправлюсь на поиски.

Лысый взял под руку своего друга и пошёл прочь из таверны.

Перед молодым ученым лежал чудодейственный карандаш, который способен был решить все его проблемы. Он раскрывал столько горизонтов! Но сейчас… сейчас нужно было поспать. Очень тяжелой была эта ночь. И все предыдущие ночи, накрытые свинцовым небом усталости.

Утром цыгане начали сборы. Если это, конечно, можно было назвать утром. После плясок и веселья до самого рассвета, в обычае бандитов был долгий и крепкий сон. Радостная Мия не находила себе места от счастья. В последний раз она высыпалась в тот день, когда покинула волшебника на горе. Сейчас, после спокойной и безмятежной ночи, она рассматривала вместе с Тагаром его исследования. Остальные цыгане были заняты более тяжёлым трудом.

– Все эти зарисовки, карты и схемы я сделал, изучая тексты и эскизы путешественников, – объяснял вожак своей новой помощнице.

– А эта Дорога всех Дорог – она и правда может привести меня туда, куда я захочу? – спросила Мия.

– Да. Но со своими желаниями нужно быть осторожнее. А то они как сбудутся! – старик рассмеялся.

– А если я загадала, куда я хочу прийти и вышла на это место – я уже не могу вернуться?

– Я погляжу, ты умнее, чем кажешься, – золотые зубы Тагара сверкнули на солнце. – Это, как лабиринт из множества комнат. А Дорога всех Дорог – это один общий коридор. Почти из любого места можно выйти в этот общий коридор. Но проблема в том, что зачастую двери в нём закрыты. И когда откроется следующая – неизвестно. Если ты выходишь из коридора в комнату – двери закрываются за тобой.

– И мне её больше никто не откроет?

– Не просто не откроет – её даже никто не найдет. Ведь дверь – это метафора. Её роль может выполнять поворот, нора, спуск. А на пути назад этого поворота может попросту не оказаться.

– Так что, надежды на возвращение нет? – печально произнесла Мия.

– Я этого не говорил, – заулыбался цыган. – Дверь ведь можно и придержать.

– А как?

– Гляди! – предводитель банды достал из сундука длинную веревку. – На первый взгляд это просто канат. Но, если обвязать его вокруг запястья, а другим концом привязать к камню или дереву, то ты будешь чувствовать этот камень или это дерево. Волокна этой веревки имитируют человеческие нервные связи. Так что если ты полностью выйдешь с Дороги всех Дорог, ты всё равно останешься с ней связан. Это как переступить порог одной ногой, а второй остаться снаружи.

– Ух ты! А если это не поможет? Поиски начинать заново?

– На тот случай, если это не поможет, у меня есть команда, на которой не жалко экспериментировать.

– Вот как! – Мия почувствовала себя очень плохо, будто только что предала кого-то собственным молчанием. – Но если ты говоришь, что определить, какая из двери откроются, невозможно, тогда, как ты собираешься туда попасть?

– В том-то всё и дело! У каждого коридора есть конец, его торцевая часть, он же и начало. Он вроде аварийного выхода – всегда открыт. Его я и ищу. Но чтобы в него войти, сначала нужно попасть на лестничную клетку.

– В фантомные места! – радостно воскликнула Мия.

– Именно! Но не просто фантомные места, а в одно конкретное. Потому что остальные могут быть просто-напросто на других этажах. – Тагар взглянул на Мию. Про этажи фразу она не поняла, но это было и не важно. Главное, что это были не те места.

– А как его найти?

Тагар поднял палец вверх.

– Фантомное место привязывается не столько к участку земли, на котором оно находится, сколько к звёздному небу. Сочетание звёзд создаёт это и другие фантомные места. Но каждый раз, когда я изучаю ночное небо – я натыкаюсь на то, что такого неба, которое описывают побывавшие на Дороге путешественники, просто не может быть. Передо мной множество звездных карт, схем. Но всё, что они мне дают, так это надежду когда-нибудь разобраться в них.

Мия внимательно рассмотрела все бумаги Дрома.

– Здесь везде нарисовано только ночное небо! – возмутилась Мия.

– Конечно, каким же ему ещё быть? – усмехнулся вожак.

– А если войти в этот коридор можно только днём? – предположила Мия.

– Нет, – возразил Тагар, – все путешественники описывали и зарисовывали только ночное небо. Да и сваленная античная статуя упоминается освещённой яркой луной. Как, по-твоему, можно увидеть звёзды днём?

– Я однажды видела звёзды днём. Когда спускалась по тоннелю глубоко под землю.

– А ведь и, правда. Звёзды можно увидеть днём через колодец. Или со специальными очками, как у меня в сундуке. Но у путешественников не могло быть таких очков.

– Значит, они могли смотреть вверх через колодец?

– По описаниям никто из них не видел колодца.

– Но они и не с торца коридора выходили, а из комнат… метафорически.

– То есть колодец – это вход? – Тагар в спешке поднял перед собой схему звездного неба. – И видели они небо именно со стороны коридора. А небо в этом коридоре могло быть иным. И путники могли принять звезду за то, что на самом деле было солнцем! У них над головой была огромная чаша колодца. Настолько огромная, что она казалась небесным сводом. А если они ещё смотрели на небо сквозь призму воды, то небо могло попросту отразиться зеркально – вот так, – Тагар перевернул чертежи и посмотрел на них через просвет. – Тогда я могу прочитать эту карту звездного неба! Тогда я могу отыскать вход! Тогда я найду Дорогу всех Дорог. Мия – ты мой талисман. С тобой я приду к своей мечте. Эй, лодыри! Что вы там копаетесь? Собираемся и отправляемся в путь. Нас ждут великие дела. А где Бахтин?

– Он поскакал в город за новыми лошадьми. Этих мы вконец измучили. Они долго не протянут, – ответил Гожо.

– Тогда ждём Бахтина. Его медлительность отделяет меня от моей заветной звезды.

Разъярённый Пар ворвался в таверну.

– Где тот подлец, что продал мне прошлым вечером эту… эту… чушь!

Все вокруг дружно захихикали. Было видно, что в этом городе обмануть простака, к тому же изрядно набравшегося, было обычным делом.

– И что тебе продали, малыш? – спросил кто-то из зала.

– Вот этот «волшебный» карандаш! – Пар поднял вверх серебряный предмет.

– Волшебный карандаш! Это ж надо так придумать! А волшебные бобы тебе случайно не продали?

– Это не смешно! Я серьезно!

– Да ну! И что такого волшебного было в этом карандаше? – публика никак не могла успокоиться. Было видно, что продолжать диалог с этой толпой бесполезно. Пар подошёл к бармену, который тоже не скрывал своей улыбки.

– Вы были вчера вечером. Вы видели, с кем я говорил.

– Нет, друг, не видел. У меня столько посетителей, что всех умников я запомнить просто не в состоянии. А уж с кем и когда они сидят – и подавно. Если ты мне скажешь хотя бы имя…

– Я не знаю… имени… – подавлено сказал Пар.

– Почему я так и думал?

– Послушайте, может быть, вы знаете его. Он такой большой, лысый, суровый…

– Ну, по сравнению с тобой много кто покажется большим, – не скрывая презрения, ответил бармен.

– Этот человек еще говорил, что специализируется на картах.

– Каких картах, Таро? – улыбнулся бармен, но вдруг лицо его стало серьезным. – Или ты имеешь в виду Гордона, нашего картографа?

– Да, его! Наконец-то меня кто-то понял!

– Не может быть, – отрезал бармен, – у этого человека безупречная репутация. Да, он слегка суровый. Но обвинять его в мошенничестве – это чересчур.

– Мне нужно знать, где его найти, а с остальным я сам разберусь.

Бармен скептически посмотрел на парня.

– Почему-то у меня складывается такое ощущение, что ты его не запугаешь.

– Тогда вам ничего не стоит безбоязненно сообщить, где он живет.

Бармен хитро улыбнулся.

– Мне – ничего не стоит. А вот тебе это будет стоить… ну, скажем, пять золотых.

– У меня только два, – угрюмо сказал Пар. Бармен нахмурился.

– Откуда вы все такие бедные повылазили? Ну, хорошо, давай сюда и слушай внимательно.

Трактирщик вкратце поведал, как можно найти вчерашнего торговца чудными вещами. Юноша немедля отправился туда. Дверь была заперта, и долгое время никто не реагировал на стук и крики.

Наконец, с обратной стороны послышались шорохи, а затем звук открывающейся щеколды. Перед Паром предстал полуголый Гордон.

– Ты что забыл здесь? Жить надоело? – произнес тот, протирая глаза.

– После того, как вы меня обманули? Вы еще спрашиваете, что я здесь забыл? Я сейчас полицию вызову и…

– И умрёшь от скуки, пока будешь её ждать. А мне не придется даже марать об тебя руки. Ты, вообще, что за бред говоришь? Какой обман?

– Я про карандаш!

– Ну, ясен пень, что про карандаш. А что с ним? Нет, погоди, не на пороге же обсуждать!

Громила посторонился, позволяя Пару пройти. Юноша с недоверием принял приглашение.

В комнате всюду был беспорядок. Вернее было бы сказать, что комната состояла из беспорядка. Её стены, потолок, мебель – всё было воплощением холостяцкого хаоса, диктовавшего гостям и хозяевам, куда можно поставить ногу, а в какой угол нет смысла даже смотреть – не то, чтобы идти туда. Присев на то, что осталось от дивана, юноша положил на стол серебряный карандаш, явно выбившийся своей красотой и аккуратностью из всего интерьера. Лысый амбал устроился прямо на куче мусора, как на кресле.

– И чем тебе он не понравился?

– Тем, что это фальшивка! Игрушка! В нём волшебства столько же, сколько в вас вежливости!

– Э, ты это поаккуратней. Если бы ты знал, что это за вещица, ты бы свой язык явно прикусил.

– Да он не рисует никакой карты. Я всё утро с ним провозился!

– Как это не рисует? Я же тебе вчера всё доказал. Не хочешь же ты сказать, что я знаю лично твою мамашу, и где она живёт?

– Я не знаю, что за фокусы вы мне вчера показывали, но этот предмет не работает.

Без слов амбал полез к себе за спину, отрыл где-то грязный помятый лист бумаги и, с треском положив его на некое подобие стола, произнес:

– Рисуй!

– Что, прямо сейчас?

– А ты что, обдурить меня решил? Небось, утром карту себе нарисовал, да блокнотик решил вернуть? Но я-то знаю – если этим карандашом начнёшь рисовать, то твоя рука сама карту закончит, как бы ты не старался всё прекратить. Так что, давай! Рисуй.

Делать было нечего, и юноша взял карандаш и листок. Лёгкая рука вознеслась надо бумагой и застыла в дюйме от неё. Так прошла минута.

– Ну, и чего ты ждёшь? – спроси Гордон.

– Когда этот карандаш начнёт рисовать, – хмуро ответил Пар.

– Он не начнёт – он продолжит и поможет. Начать должен ты сам.

Пар прикоснулся кончиком грифеля к мягкому листу… ничего. Юноша попробовал сделать линию. Не то, чтобы это было похоже на линию, но на листке было уже хоть что-то. Пар сделал непроизвольное движение рукой, и на бумаге появилась невыразительная каракуля.

– Так даже младенцы не рисуют. У тебя так дело не пойдёт. Ты можешь хоть что-нибудь нарисовать нормально?

– Я не художник, – огрызнулся юноша, залившись краской.

– Да здесь и не нужно мастерство. Достаточно простейших навыков рисования. Даже в детском садике справились бы с этим. А ты вроде бы взрослый человек, но…

– Я не художник… – повторился Пар, – но мне нужно найти свою воспитанницу.

Громила тяжело вздохнул.

– Сейчас я тебе помогу. Я нарисую для тебя карту, где находится твоя подруга. Но если она не задержится на месте – меня уже рядом не будет. Тебе придется искать других людей, чтобы попросить их сделать новый рисунок. И не все люди будут полны энтузиазма помочь тебе. Более того, найдутся и те, кто захочет завладеть твоим карандашом. Мелкие глупые душонки. Но меня ты с ними зря сравнил и усомнился в моей честности. Давай сюда карандаш – я проложу тебе маршрут. Как можно совсем не умеет рисовать?..

Амбал, свободно скользя серебряным карандашом по бумаге, начал рисовать карту. От небольшого наброска в правом нижнем углу мрачного города, где они находились, карандаш перешёл к более тщательной зарисовке окружающей местности. В отдельных местах всё выглядело настолько аккуратно и красиво, что можно было опознать породу и форму дерева, прилегающего к дороге. Когда шедевр был готов, пальцы чиркнули небольшой крестик – то самое место, где должна была находиться Мия. Грифель карандаша остановился в самом центре. Спустя мгновение рука громилы медленно поползла по карте.

– Что это? – удивился Пар, – ты закончил рисунок или нет?

– Да, закончил. А то, что моя рука не остановилась, значит лишь одно: подружка твоя движется очень и очень быстро.

– Это невозможно, у неё ведь нет лошади!

– Или не было, что ни одно и то же.

В душе Пара вновь зародилось недоверие.

– Откуда я могу знать, что в этот раз ты снова не блефуешь? Может быть это очередной трюк, чтобы отделаться от меня. И когда я приду в назначенное место, будет уже слишком поздно что-то решать – я буду слишком далеко.

– Я смотрю, тебе всё-таки стоит объяснить, что это за вещица. Ну, гляди.

Гордон резко попытался сломать карандаш. Хотя вещица на вес была удивительно легкая, в руках верзилы с ней ничего не случилось, пусть и казалось, что тот способен вывернуть подкову наизнанку.

Пар в недоумении уставился на карандаш. Гордон усмехнулся.

– Удивительно, правда? Можешь сам попробовать – сломать его невозможно? А ещё его грифель всегда остро заточен и никогда не тупится. И закончиться он тоже не может. Он не пачкается. Но самое интересное: где бы он ни находился – в нём всегда отражается солнце, будто мы не в комнате находимся, а в центре пустыни.

– Это какая-то магия, – поражённо произнёс Пар.

– Да уж, без магии тут не обошлось. История его очень мутная. Он принадлежит эпохе Великих Мастеров Древности – людей, общающихся с богами на равных. Какая-то из Великих подарила его своему любовнику, чтобы тот всегда мог её найти. Но потом наступили Темные времена, история карандаша с тех пор покрыта мраком. Как он попал ко мне – даже не спрашивай. Я и так рассказал тебе слишком много и потратил на тебя уйму времени – куда больше, чем ты того заслуживаешь. А теперь проваливай отсюда – ты получил то, чего хотел.

Поблагодарив за гостеприимство, Пар покинул захламленное жилище и пошел прочь из города. Теперь у него была карта.

Все широкие дороги были уже позади, и путь цыган проходил по узкой почти заросшей тропинке.

– Начальник, не заблудились ли мы? Как-то в слишком глухом месте находится это ваше чудо света, – сказал Бахтин. – Для точки сбора многих путешественников такая глушь не подходит.

– Это потому что мы пытаемся зайти с черного хода, а около него всегда пусто. Если бы мы пытались придти туда так же, как это делали все искатели приключений, мы бы плутали много лет. И совсем не факт, что узнали бы это место, – ответил старик Тагар своему оппоненту.

– А как ты определяешь, куда нам идти? – спросила Чергэн. – Каждую ночь я вижу тебя с какой-то картой, но как ты её читаешь, как понимаешь, где мы находимся – не возьму в толк.

– Я сверяюсь с ней по звездному небу.

– Но небо – оно же движется! Как можешь ты сравнивать то, что у тебя над головой с записями людей, проходивших здесь множество лет назад?

– А вот это – самое интересное, – усмехнулся Тагар. – Когда путешественники делают записи, они четко проставляют её дату и время. По этому времени и по описанию неба благодаря своей карте я могу определить, из какой точки света была сделана та или иная заметка. Эта карта очень сложная – она имеет в себе множества слоев кальки. Эти слои нужно вращать между собой, соединяя базовые координаты и время. Благодаря той же карте я могу предсказать, каким должно быть небо, к примеру, этой ночью на этом месте. Долгое время мы с вами искали несуществующее место, так как время под датами я ошибочно считал за ночное. К тому же, всё это время я искал зеркальное небо. Но когда наша новая компаньонка раскрыла мне глаза, я сумел вычислить абсолютно точно, куда именно нам нужно прийти. И это место не иначе как здесь.

Главарь банды остановился. Перед ним была небольшая поляна с кучей обломанных веток, будто здесь недавно проходил ураган. Цыган спешился и вышел на середину площадки. Перед ним почти в уровень земли располагался заброшенный колодец, непонятно кем и зачем построенный.

– Ещё один фантом? – спросил Бахтин.

– Если у фантомов бывают фантомы, то да. Это – выход на лестничную клетку.

Старик взглянул вниз. Дна видно не было и складывалось ощущение, что дырка ведёт к самому центру Земли.

– Прыгай! – приказал Тагар юноше.

– Вы представляете, о чём говорите? Да там высота невероятная. Я разобьюсь! – возмутился Бахтин.

– А я всё равно говорю, прыгай, – велел старый цыган.

Бахтин посмотрел на него испуганным взглядом, но более возражать не смел. Слова старейшины обсуждению не подлежали. Чтобы не трястись от страха перед своим лидером на краю пропасти, парень выбросил из своей головы все мысли и с разгона прыгнул вниз. Дром Тагар наблюдал за тем, как пропадает его спутник из виду. Далеко раздался всплеск. Простояв с минуту, вожак крикнул в колодец:

– Ты там как, цел?

– Цел, но немного в смятении. Хозяин, здесь ночь! – все эти слова были произнесены почти одновременно. Видимо, это были первые отголоски волшебства таинственного места.

– Ночь, – повторил Тагар, – значит, я не ошибся! За мной.

– Но, господин, повозка в дыру не пролезет, – недоуменно произнёс Гожо.

– Нам она пока и не нужна. Находясь на Дороге, мы её в любой момент сможем забрать. Всё что нужно прихватить с собой – это мой сундук. А теперь – не медлить!

Старик бросился в кольцо. Остальные стояли в нерешительности. Но когда вслед за ним прыгнула Мия, бесстрашие маленькой девочки если не успокоило остальную команду, то, как минимум пристыдило. Собрав всё необходимое, цыгане один за другим скрылись в колодце.

Мия летела вниз и гадала, куда же она попадёт. Но больше всего её интересовало, как за минуту из светлого дня можно переместиться в звёздную ночь. Поэтому смотрела она вверх на небо. К её удивлению, чем глубже она падала, тем больше расширялось кольцо колодца, захватывая собой всё большие просторы неба. Оно темнело не так, как темнеет в комнате во время грозы или затухает свечка. Небо разливалось северным сиянием, перемешивая в психоделической гамме цвета ещё не наступившего заката и таинственное мерцание далёких звёзд, перемигивающихся между собой различными спектрами. Вскоре, на расползающимся небе появились первые огни, которые, будто факелы Клитемнестры, постепенно зажигали остальные звезды.

Мия ожидала жёсткого приземления, как и тогда, когда она прыгала со скалы, но опустилась она очень мягко, будто кто-то невидимый подхватил её и поставил на землю. В то же мгновение небо словно перевернулась с ног на голову. Девочка огляделась: мимо пробегала небольшая речка, рядом с которой лежала разрушенная античная статуя. Неподалёку стояли Бахтин и Тагар, глядящие в небо. Старик держал на вытянутой руке нож, направленный вверх. Он был подобен недвижимой статуе, замершей в своей каменной грации. И даже грохот Мигеля, пожалуй, единственного, чьё приземление из-за его большого веса было не таким уж и мягким, не заставило дрогнуть руку старика.

– А что вы делаете? – поинтересовалась Мия.

– Историю, моя дорогая, историю, – вдохновенно произнес Тагар. – Но если ты о ноже – кое-что проверяю.

– Что именно?

– Небо остановилось, – сказал старик, не отводя глаз от острия булата, – оно не движется, как и всё за пределами этого фантомного мира.

– Так мы почти пришли?

– Верно! – цыган убрал нож. – Вон за тем поворотом находится наша мечта. Джентльмены, – предводитель расплылся в золотой улыбке, – это наше общее достижение, и я не мог не разделить этого торжественного момента с вами. Пройдемте все вместе, как одна большая семья.

Завернув за угол по большой дороге, путники застыли в блаженном экстазе. С виду ничего примечательного не было – это была широкая улица, окруженная деревьями. От неё отходило множество узких тропинок, скрывающихся в чаще леса. Но ощущение волшебства этого места наполняло каждого из цыган. Они нашли Дорогу всех Дорог.

– Эгей! – крикнул Гожо и кинулся вперед. За ним последовал Мигель и Бахтин. Чергэн с горящими глазами никак не могла определиться: остаться ей с предводителем или побежать радоваться со всей компанией. Тагар был холоден. Нет, в его душе и сердце происходило невероятное – радостным криком эмоции пытались вырваться наружу, но расчетливый разум не давал совершить поспешных действий. Старик принялся рыться в сундуке, брошенном Мигелем и Гожо, в поисках каната. Одну Мию увиденное не впечатлило. Она ожидала настоящего волшебства, чудес и зрелищ, невиданных животных, удивительных растений вроде тех, что окружали её рядом с Дайтрием. Но ни парящих в небе огоньков, ни вырастающих из земли кресел не было. Это была самая обычная лесная дорога, которую едва ли можно запомнить или даже заметить. Единственное, что радовало её сердце, так это то, что эта Дорога способна привести ее к маме.

«Мама, как она там? Наверное, скучает, ищет меня. Вот она удивится, когда я сама найду её первой! Так выскочу из-за угла и…»

– Работает! – мысли Мии прервал восторженный крик Тагара. – Канат работает! Теперь мы можем очутиться где угодно, не выходя с Дороги.

Магия этого места добралась и до главаря цыганской банды. Всегда спокойный и уравновешенный, старик был перевозбужден. Он восторгался всему происходящему, как ребёнок. Мию это немного испугало, но она решила, что, наоборот, стоит порадоваться его счастью.

– Ну что, ограбим каких-нибудь дворян? – встревожено спросил Мигель.

– Дворян? – торжеству Тагара не было предела. Казалось, всё, что он в себе копил все эти годы, сейчас стало пробиваться наружу. – Нет, бери выше, мой друг – королей! Отныне мы охотимся только на крупную рыбу.

Цыгане полезли в сундук за новым арсеналом оружия. Через несколько минут они уже грабили королевскую семью, жившую двести лет назад. Затем – богатого коллекционера. Следом за ним – патриарха. Мия не участвовала в их злодеяниях. Она просто наблюдала со стороны.

Все разбои были похожи один на другой. Один из членов команды оставался на стороже, карауля привязанные к дереву веревки, позволяющие вернуться бандитам назад. Остальные отправлялись за трофеями. Золота и драгоценностей становилось всё больше и больше, а пыл цыган всё никак не угасал. Девочка ждала. Она ждала, пока кто-нибудь вспомнит о ней и объяснит, как найти маму. Сама уходить и искать нужную тропинку она боялась – вдруг она сойдет с Дороги всех Дорог, и, ошибившись, больше не вернется, так и не найдя маму. Она ждала, когда остепенится предводитель и вспомнит о своей мечте. Она ждала, что это всё разрешится самой собой. Но ничего не менялось. За ограблением шло ограбление, за добычей – желание большего. И девочка начала сомневаться, правильно ли она поступает, просто находясь здесь и наблюдая весь этот беспредел, который творился вокруг неё. Не раз она пыталась остановить Тагара и Чергэн, чтобы напомнить, зачем они здесь, но цыгане только отмахивались.

– Успеем! – говорили они. – У нас впереди ещё целая жизнь!

Но в очередной раз, когда разбойники вернулись, обвешанные богатством, на дороге послышался цокот копыт.

Все замолкли и обратили внимание на всадника, выезжающего из-за угла. На лошади сидел пожилой человек, а за его спиной к нему прижималась молодая красивая девушка с тканевым свертком в руках. Она перепугано оглядывалась по сторонам, пока не заметила перед собой разодетых в блестящие разноцветные одеяния цыган. Это была первая пара людей, въехавших на Дорогу всех Дорог через «главный вход».

– Дедушка, это что, НэББєНы? – произнесла тонким голосом красавица, – мне страшно.

– Не беспокойся, милая – это не люди Эндера. Это просто разбойники. Им нечего у нас красть.

– Ошибаетесь! – радостно произнес Тагар, выходя навстречу путникам и перекрывая движение их коню. – Мы как раз необычные разбойники. Мы – гроза всех грабителей! Мы – страх всех времен и народов!

– Тогда мы вам совсем неинтересны. У нас ничего нет, – возразил дед.

– Вас выдает страх в глазах. Особенно страх этой юной красавицы. Не похоже, что тому, кто так напуган, нечего терять.

Девушка крепко прижала к себе сверток, который она держала в своих руках.

– Тагар, ты же сам говорил, что мы охотимся только на крупную рыбу, – вдруг вмешалась Чергэн, но подскочивший к ней Мигель дал понять, чтобы она замолчала.

– Может быть, – ответил Тагар, – но эта рыбёшка сама заплыла в наши сети. К тому же, такая чудесная леди не может называться мелкой.

Все мужчины засмеялись. Мии стало не по себе. Все предыдущие ограбления, кроме первого, происходили не на её глазах. Да и то, первое, было окутано туманом. А сейчас она наблюдала, как беззащитных путников собираются обобрать до нитки. Все внутри неё протестовало против действий цыган.

Вдруг Мия вспомнила о том, чему учил её Пар: и золотое правило нравственности, и учение о чести, о добре. Всё это не вязалось с тем, что говорил и делал Тагар. Но до сих пор жизненный опыт, возраст, харизма и уверенность старика в себе ставили его мнение выше авторитета юного друга. Но сейчас всё менялось. Девочка начала понимать, что некоторые поступки у людей пусть и идут от сердца, но к сердцу они не возвращаются. Поэтому люди ошибаются снова, и снова, и снова. Пока не теряют дороги к собственному сердцу. И Тагар начал её терять.

Мия поняла, что настал момент, когда ей придётся свернуть. Да, возможно, придётся сойти с широкой удобной улицы на узкую и невзрачную, но эта дорога приведёт её туда, куда она идёт, а не туда, куда её ведут.

Девочка взглянула на Тагара. Тот был уверен в себе и непоколебим. Он знал, что он делает, и он принимал эту строну осознанно. Но Мия не принимала. Какой бы близкий человек рядом не находился, не стоило идти по его стопам. Нужно было найти свою дорогу. И где, как не на Дороге всех Дорог это сделать?

– Не надо, не трогай их! – закричала Мия.

– А мне они оба и не нужны. Только вон та красавица со своим свертком, – Тагар поднял пистолет, прицелившись в деда. Эйфория вседозволенности начала стирать даже его собственную личность, и вместо сроднившегося с ним кинжала, старый цыган стал применять более простые и грубые способы убийства.

– Нет! – воскликнула Мия и бросилась на предводителя.

Раздался выстрел, и пуля разорвала плечо всаднику. Он упал с лошади. Девушка тут же спрыгнула за ним, чтобы помочь.

– Маленькая бестия! – выругался Тагар и отбросил ребенка в сторону. Внимание его вновь переключилось на случайно забредших сюда жертв. Он подошёл к юной красавице и схватил её за руку. – Теперь ты моя! И этот сверток тоже мой.

Старческая цыганская кисть потянулась за трофеем, но голос Мии остановил её.

– Ну, раз уж здесь пошла делёжка, то эти штучки я, пожалуй, оставлю себе.

Дром обернулся. В руках у Мии был канат, небесные карты и все записи путешественников. Она взяла их тогда, когда цыгане увлеклись разборкой Тагара и молодой девушки и напрочь забыли о своём инвентаре. Ужас вспыхнул в глазах главаря разбойников.

– Верни! – прохрипел он.

– А ты сначала отбери, – огрызнулась девчонка и бросилась прочь. Тагар, не задумываясь, направил на неё дуло пистолета. Острая боль пронзила девочку. Она почувствовала, как в спину вонзилось восемь грамм горячего металла. Пуля сбила её с ног, но она быстро поднялась и побежала дальше.

– За ней! Схватить её! – заорал Тагар.

– Но если мы погонимся за девчонкой, мы сойдем с Дороги! – заметила Чергэн.

– Если мы потеряем канат, то от этой Дороги нам никакого проку не будет. А без записей и карты мы её никогда больше не найдём. Так что шевелите ногами.

Все цыгане помчались за ребёнком, оставив плачущую девушку и подстреленного старика позади наедине с их общим несчастьем и маленьким свертком, которым они почему-то дорожили больше своих жизней.

Чтобы сбить бандитов с толку, девочка бросилась не на отходящую с Дороги тропинку, а прямиком в лес – через заросли деревьев, кустарников и высокой травы. Бахтин, Гожо и Тагар отправились за ней, а Чергэн и Мигель из-за своих внушительных габаритов вынуждены были её преследовать по рядом проходящей тропе. Спустя несколько мгновений на пути девочки появилась тропинка, которой не было на Дороге. Под ногами же цыган поднимался лишь густой столб пыли. Очень быстро посветлело, солнце пришло в зенит, а затем опять потемнело – время в этом месте буквально сходило с ума. Мия, не знающая, куда податься, блуждала по лабиринту путей, создавая под своими ногами новые фантомные места. Её швыряло от одной точки мира в другую: то через непроходимые джунгли, то в густой лес, то через скалы. То тут, то там из поворотов выскакивали цыгане, стараясь схватить девочку. Но детская проворность и тяжёлые богатые одежды, делающие бандитов неповоротливыми, каждый раз спасали Мию. Она зажмурилась и на бегу пожелала прийти туда, где она сможет отделаться от всех разбойников… и тут же врезалась в скалу.

– Глупая! – дерзко рассмеялся Мигель, выскочивший из-за угла. – Ты от страха даже глаза закрыла. Ну, теперь-то тебе никуда не убежать.

Мигель выхватил у неё канат и карту с записями.

– Чёртов старикашка! Из-за него мы стали зависимы от каких-то безделушек. Да ещё ты со своим нытьем. Нашёл старый дурак кого подобрать – ребёнка! Но теперь ты нам больше хлопот не доставишь. Уж я об этом позабочусь.

Мигель начал приближаться к зажатой в угол испуганной девочке. К этому моменту подоспели и другие члены команды. Мия жалостно посмотрела на Тагара, ища в нём помощи и поддержки, но тот был холоден. Он с улыбкой смотрел, как его компаньон собирается расправиться с беглянкой. В руках у цыгана блеснул острый нож.

Глава 13. Горец.

Внезапно воздух наполнился рыком, и горы вокруг эхом стали разносить слова, произносимые низким басом.

– Ты, преступивший закон, нарушивший святые заповеди, открыто предающий, боль несущий, подвергаешься суду – истинно праведному, жестокому, справедливому, равновесие приносящему, страх внушающему, золотом неподкупному. Ты, ребенка напугавший, честных людей грабивший, невинных убивающий, наивных обманывающий, осуждаешься… – за спиной маленькой девочки начала оживать скала, в которую Мия врезалась. Из земли высунулись острые лезвия-когти. Выпрямляясь во весь рост, перед цыганами вырастало чудовище. – Осуждаешься мной, небом посланным, закон защищающим, добро проповедующим, души исповедующим, правосудие исполняющим, веру хранящим. Осуждаешься на смерть – быструю, яростную, спокойствие приносящую, временем неминуемо приближающуюся, неизбежную. Да будет приговор исполнен.

Чудовище оторвало от земли огромную когтистую лапу, вознесло её над головой Мигеля и вдавило его в землю. Пораженный ужасом амбал не подумал даже о побеге. Этот грозный огромный человек казался гномом по сравнению с монстром, которого все изначально приняли за скалу. Теперь от самого крупного из цыган осталось лишь мокрое место. Чудовище подняло окаменелые глаза на остальных цыган. Неуклюже переступая ногами, оно направилось к ним. Его тело напоминало каменную свалку, залитую цементом. Изо всех мест торчали острые камни, куски стекла и железа. Руки монстра свисали до самой земли, и когда он шёл, клинки его когтей со скрежетом перемещались по горной породе земли.

– Вы, грехом наполненные, разбоем промышлявшие, зло творящие, девочку опасности подвергшие, обвиняетесь мной, судьёй непоколебимым, закон соблюдающим, преступность карающим, в грехопадении, людском убиении, алчном ограблении. Приговор выносимый, взвешенный, неоспоримый, правосудие вершащий во имя блага настоящего – суров. Очищение земли от черни, от злых деяний и дельцов непокаянных свершится. Да будет приговор исполнен.

Мия отвернулась от страшного зрелища. Вдали она увидела, как низко садится алое солнце. Значит, она где-то на вершине скалы – где-то очень высоко. Значит, цыганам не убежать. Может, Тагар всё-таки сумеет спастись? Он всё-таки сообразительнее, у него должно хватить хитрости улизнуть. Мие было особенно жалко этого старика. Да, он прошёл ту грань, за которой уже нельзя прощать. Да, он выпустил пулю в неё, и рана до сих пор болела. Да, он преступник. Но часть её, может, детского, а, может, женского сердца останется с ним. Этого человека можно было полюбить. За старой кожей, золотыми зубами и седыми волосами скрывался молодой мечтатель, который просто запутался и забыл о своих грёзах. Возможно, как раз любви ему и не хватало, чтобы найти свою дорогу по жизни, не прибегая к поиску таинственного чуда света. За спиной раздались крики и мольба о помощи.

Встретить на почти безлюдной дороге возвращающегося со службы офицера было огромной удачей.

– Здравствуйте, не могли бы вы мне помочь? – обратился к солдату Пар.

– Возможно. А что Вы хотите? – спросил офицер.

– Я ищу свою воспитанницу. Чтобы её найти, мне нужно нарисовать карту. Вот этим карандашом. – Пар протянул серебряный карандаш и листок бумаги.

– Но я не знаю, где находится ваша воспитанница, – не без нотки подозрения ответил солдат.

– Это не важно. Карандаш волшебный. Главное – начните. Девочку зовут Мия.

– Странная просьба, – сказал офицер, но всё же взял карандаш в руку. – С чего я должен начать?

– С чего угодно. Например, нарисуйте в центре листа нас с вами. С этого все начинают.

– Ну, хорошо, – согласился военный и, коснувшись карандашом листа, вывел две маленькие фигурки. Как только рисунки были закончены, карандаш остановился. Не отрывая грифеля, солдат спросил: – Так, и что дальше?

Пар недоуменно посмотрел на него.

– Почему вы не рисуете карту дальше? – спросил юноша.

– Может от того, что я не знаю, что рисовать? – офицер общался с Паром, как с умалишенным или маленьким ребенком.

– Нет, никто не знал. Но все люди, которых я встречал доселе, справлялись с этой задачей очень быстро.

– Не знаю, что у вас за шутки, но я в этом не участвую! – офицер хотел было бросит карандаш, но руки не поддались. Солдат замер, не смея оторвать кисть от листа бумаги и карандаша – Что за чертовщина? Я не могу пошевелиться?

– Потому что вы сначала должны закончить карту, – обеспокоенно произнёс Пар.

– Вы решили меня заколдовать? Этим Вы отплачиваете всем, кто соглашается Вам помочь?

– Бог с вами, нет, конечно. Будь у меня злые намерения, я бы не разглагольствовал с вами, а давно уже обчищал ваши карманы. Но я сам не понимаю, что происходит.

Офицер задумался.

– Может, эта твоя девочка умерла? Вот карандаш и не показывает её?

– Нет, она не умеет, – не задумываясь, сказал Пар.

– Откуда ты такой взялся? Странные у тебя вещи, странные друзья, да и сам ты странный. А, может, у этого карандаша есть радиус действия, и она за пределами этого радиуса?

– Опять нет. Этот предмет нарисовал мой родной дом, а он находится очень далеко отсюда. Даже если бы она обзавелась самой быстрой лошадью, она бы не успела так далеко ускакать.

– Может, карандаш сломался? А если и не сломался, то его точно нужно сломать. Не руку же мне отрезать.

– Его невозможно сломать. Он – творение Древних Мастеров. Но, Мия! Почему карандаш не рисует её?

– Может, она в каком-то месте, которое карандаш нарисовать не способен?

Пар пристально посмотрел на военного. А ведь он прав! Дайтрий жил как раз в таком месте – в «разломе» – на границе между двумя состояниями, в которой мог уместиться целый мир. Неужели девочка отправилась к волшебнику на горе? Но, если так, почему карандаш не рисует границу тени деревьев и не отпускает офицера?

Тут рука солдата дернулась, и он начал рисовать какую-то местность. Продолжалась радость мужчин недолго, так как вскоре кисть метнулась в другую сторону, и карандаш стал вырисовывать новое место.

– Что происходит? – спросил Пар.

– Ты у меня спрашиваешь? Я постоянно рисую всё новые и новые места. Ощущение, что твоя подруга вездесущая. Она то исчезает, то появляется в разных точках мира.

Пар и его новый знакомый с любопытством разглядывали то, что получается. Было изрисовано всё вокруг: весь лист, окружающие деревья, растения, ноги, камни. Все эти рисунки напоминали скорее росчерки, легкие эскизы, не проработанные и брошенные на полпути. В конце концов, рука остановилась и в самом углу листа старательно начала прорисовывать окружающую местность. На листке стали узнаваться очертания гор.

Вскоре, карта была закончена, и солдат со страхом отбросил от себя карандаш, как только почувствовал свободу в руках.

– Чтоб я ещё хоть раз притронулся к этой бесовщине – да ни в жизни!

– Погодите! Где находятся эти горы? – полюбопытствовал напоследок Пар.

– Вон в той стороне, – указал офицер на еле проступавшие вдали пики гор. – Но будьте осторожны. Ходят слухи, что там обитает дикий зверь, не оставляющий в живых ни одного путника.

– Большое спасибо. Я учту.

Пар посмотрел на карту. Длинным извилистым маршрутом был прорисован путь к Мии. Противоречивые чувства одолевали юношу. Он никак не мог определить, кто она для него: друг, попавший в беду, или разменная монета, на которую он выкупит свободу своей любимой. Если бы только был такой карандаш, который рисовал карту чувств и мыслей, что одолевают художника – как много бы сейчас Пар отдал за него. Вместо того, чтобы блуждать во мраке собственных сомнений, блеснул бы этот карандаш серебром да указал направление, в котором нужно идти. Почему ни один из Великих Мастеров Древности не догадался изобрести хоть одну вещицу, способную понять человеческую душу? А, может быть, мог, но побоялся?

Алое солнце обагрило горные камни, смешав серость окружения скал с кровью, дополнившую вечерний пейзаж. На фоне всё ещё голубого неба проявлялась фигура нечеловеческого создания, провожающего догорающий диск взглядом. Это были несколько минут абсолютной тишины. Казалось, что существо вслушивается в последние вздохи своих жертв, контролируя, чтобы каждая из душ преступников встретила криком всепожирающий огонь из преисподней. Оно стояло в ожидании услышать этот крик – едва отличимый от свиста ветра, что заполнял мозг, будто звон в ушах. Для этого и нужна была абсолютная тишина. Мия эту тишину не нарушала, боясь даже пошевелиться.

–Вот и свершилось правосудие – честное, неподкупное. Нашли свое пристанище лезвия моих когтей в крови отступников. Низверг я души грешные в преисподнюю!

– Прекрати! – всхлипнула Мия. – Не нужно прикрываться красивыми речами, чтобы скрыть весь тот ужас, что ты натворил.

– Эта речь моя – звонкая, мелодичная, как ветра свист лёгкая – всё, что осталось во мне людского, с ума не сводящего, душу спасающего.

– Ты – чудовище, – ответила Мия громадному монстру, помотав головой. Её взгляд нечаянно останавливался на останках разбойников, которые монстр всё еще сжимал.

– Я? Да, я чудовище. Но когда-то я был человеком. Я никого никогда не мог обмануть, я был слишком добрым, а люди – подлые, мелкие – этим пользовались. Они забрасывали меня камнями и грязью каждый день. Но я был большим человеком, сильным. Я ловил брошенные в меня камни и ими, словно ножами, придавал форму облепившей меня грязи. Под яркими лучами благословенной богини солнца Глассэоны и от жара моего собственного сердца грязь высыхала на мне и каменела, срастаясь с моей кожей. У меня был выбор: либо позволить им смешать меня с грязью и терпеть все унижения, уготованные мне мелкими людьми, либо стать чудовищем, но потерять себя, лишившись, возможно, всего человеческого и человечного, что когда-то я носил в себе. Я выбрал второе. Тогда брошенная в меня сырая земля стала мне панцирем, а камни образовали мощные рога и когти. Я преобразился. Теперь я зверь с человеческим сердцем и я ищу людей со звериным сердцем: либо чтобы вернуть себе былое обличье, либо чтобы окончательно превратиться в чудовище.

– А ты не мог просто помыться от этой грязи или отряхнуться?

– Не всякую грязь можно смыть водой кристальной, свежесть дарующей, чистотой чарующей. Какую-то – мог. Но если бы я, минутной слабости поддавшийся, сделал так, то изо дня в день мне пришлось бы отмываться и оттряхиваться от этой грязи. А так, я дал своим обидчикам, злым, подлым, гнев в сердцах хранившим, того, чего они желали. И даже больше: я принял брошенную ими грязь внутрь себя. Я дал им полюбоваться на их собственное творение.

Мия встала и подошла ближе. Недалеко от неё застыло в вечном страхе лицо Тагара.

– В глубине души он был хорошим. Его не стоило трогать, – произнесла девочка.

– Не каждый достойный понимания достоин и оправдания. Слишком много гнусных и жутких людей я встречал в своей жизни. Теперь я, судьбы вершащий, жизней лишающий, читаю по лицам, как много боли они уже причинили и способны были причинить. На лице этого старика, морщинистом, зло повидавшем и в нём же утонувшем, читается очень много мерзости и боли.

– И всё-таки, он был хороший, – осудительно сказала Мия. Её лицо осветили последние лучи заходящего солнца, и красный свет ослепил ребенка. А может быть она просто закрыла глаза, чтобы не видеть, во что превратился человек, ставший за короткое время ей очень дорогим.

– Приближается ночь: холодная и тёмная. Позвольте мне проводить вас, гостью внезапную, в мою пещеру нерушимую, разбойникам непреступную, где вы сможете согреться, наесться и отоспаться. Я не представился. Меня зовут Гкхадту'Уэльт, – чудовище попыталось поклониться.

– Как-как? Гадкий Эль?

– Гкхадту'Уэльт. Но поначалу называйте меня, как вам удобно. А сейчас – покинем это место, смрадом и смертью пропитавшееся. В горах погода меняется очень быстро.

Чудовище взяло девочку на руки и понесло через горные хребты на высокое плато. На нём они спрятались от дождя в одной из пещер. В ней было множество человеческих вещей, служивших обитателю скорее предметами памяти, нежели чем-то полезным в быту. Среди них была и зубная щётка, и туфли, и вязаный шарф, и дверца резного шкафа. В одном из закутков валялись игральные кости. Кое-что, по-видимому, уже забытое, заканчивало свой век в куче мусора, используемого для розжига костра. Огонь Гкхадту'Уэльту был не нужен – вряд ли погода могла навредить такой громадине. Но то, как он смотрел на танцующие языки пламени, поражало девочку. С одной стороны, при виде огня, нечто человеческое, романтическое приковывало взгляд монстра к отрывающимся лоскутам прожорливой стихии, но с другой стороны, это пламя гипнотизировало зверя, доставая из его глубин всё животное, лишая воли и разума, превращая Уэльта в недоразвитое создание, увидевшее чудо природы и сбитое с толку его необъяснимостью. Ступор этот сходил либо после оглушающих раскатов грома, либо, наоборот, от еле слышных шорохов, сигнализирующих о приближении кого бы то ни было к пещере. Тогда чудовище выходило и осматривалось, нет ли поблизости злоумышленников.

Одним днём пребывание Мии у зверя не окончилось. Сначала Гкхадту'Уэльт ссылался на плохую погоду, затем на то, что именно сейчас уходить небезопасно – слишком много на улицах злых людей. А потом пришла зима, и девочка поняла, что она здесь надолго, потому что в такую стужу Уэльт её точно не отпустит.

Когда Гкхадту'Уэльт уходил за едой или на охоту за бандитами (карать плохих людей и быть им судьёй с тех пор, как он стал монстром, Уэльт считал своим призванием), пещера плотно закрывалась массивным валуном. Зверь закрывал девочку, оставляя в проходе лишь маленькую щель, через которую едва пробивался свет.

– Пока я, опекающий и заботящийся, пищу добывающий и тебя кормящий, буду отсутствовать по делам нужным, неотложным, я закрою вход в пещеру камнем массивным, несокрушимым, дабы не навредили тебе ни люди, злые, богам неугодные, ни животные – хищные, свирепые. Но оставлю для тебя зазор я – маленький, незначительный, чтобы при желании ты выйти могла и отправилась бы, куда сердцу угодно. Ведь ты не пленница, а гостья моя. Но не советую пещеры моей покидать тебе, ведь времена сейчас смутные, тёмные, праведностью обделенные.

В действительности же оставляемое отверстие было столь мало, что Мия при всём желании не смогла бы через него пролезть. Не раз пыталась она это сделать, но лишь едва не застряла среди камней. Сказать о том хозяину пещеры она не могла, так как его чрезмерная забота и беспокойство вылились бы скорее в бесконечные расспросы о том, что ей не понравилось, нежели в понимание, что девочке свобода от его опеки важнее, чем безопасность. К тому же, Мия осознавала, что сам Уэльт видел, какую щель он оставляет. Он знал, что ей не выбраться и запирал её осознано, прикрываясь радушием. Он просто привязался к ней от лютой скуки и стал воспринимать её, как некую собственность, коей может распоряжаться по своему усмотрению.

Иногда, когда существо возвращалось в пещеру, оно рассказывало о своей прошлой праведной жизни и о тех, кто пользовался его добротой. Тема плавно перетекала в обсуждение людских злодеяний и заканчивалась эмоциональными речами, пропитанными жгучей ненавистью ко всему порочному. Вся чистота и доброта, которые были когда-то в человеке по имени Уэльт, не найдя своего отражения в окружающих и близких, начинали пожирать сами себя, порождая уродливое представление о том, что такое правильно. Именно этот эффект зеркала и преобразил некогда праведного гражданина в чудовище. Привыкая смотреть на ближнего, как на самого себя, на своё отражение, Уэльт невольно менял себя. Он подходил к другим с открытой душой и, ожидая увидеть в собеседнике такую же открытость, видел лишь наглость и жестокость, смех над его порядочностью, плевки в лицо и удары в спину. Так, мнимое зеркало покрывалось трещинами, искажая лицо на той стороне, придавая им чудовищность. Вскоре Уэльт стал видеть в других лишь стадо жестоких тварей, не задумываясь, что тем самым зверя растит в самом себе. Постепенно ненависть заполнила все пространство внутри его сердца. Засыпая по ночам, он уже не думал ни о прекрасных девушках, ни о далеких звёздах, он не вспоминал приятных моментов прошедшего дня или минувших лет детства. Он представлял себе тёмную угрюмую площадь, в центре которой стоит виселица. И к этой виселице длинной-длинной очередью стоят люди, чтобы затянуть себе петлю на шее. В этой очереди были и знакомые обидчики, и продажные полисмены, безразличные к чужому горю люди и множество серых и безликих фигур, которые, по его мнению, заслуживали смерти. Со временем эта очередь в его голове всё увеличивалась, дополняясь новыми пороками и злодеяниями, которые ранее им же самим считались не такими уж и серьёзными, чтобы за них обвивать шею удавкой. За пределами этой площади должны были находиться люди, которым стало бы легче жить, когда процесс казни закончится. Но об этих людях Уэльт почти не думал. Они воспринимались некой общей чистой и непорочной массой. Их слезы по родным и друзьям, ждущим своего часа на темной площади, были не в счёт. За них уже всё было решено – им будет лучше без той черни, которая вскоре сотрется с лица земли. Так суд начинался с первых мгновений сна обиженного всеми юноши.

Суд шёл. Под пристальным взглядом великана, обретшего силу. В заточенных когтях чудовища. В каменном лице и сердце Гкхадту'Уэльта.

– Ты не думаешь о том, что после всего, что ты сделал и делаешь, ты стал таким же, как и те, кого ты судишь? – как-то спросила его Мия.

– Думал ли я над подобным вопросом, сложным, часто всплывающим? Думал, задавался. И ни раз приходил к одному и тому же ответу: нет – другой. Я – растение совершенно иного семени, но единой с ними почвы – сухой и безжизненной. Именно потому моё тело покрыто шипами, пиками, именно потому мои листья жухлые, а бутоны невзрачные. Да, возможно мой лик похож на лик того нелюдя, что гибнет под моими клыками и когтями, нелюдя, приносящего боль и несущего скорбь. Возможно, я не меньше него заслуживаю суда строгого и самой жестокой расправы. Но я не такой же. Как разные растения из земли получают разные питательные вещества, так и меня питают иные мотивы. У бандита, убийцы, вора, продажного толстосума – любого осужденного мной – на уме лишь они сами, их комфорт, прихоть – их эгоизм, различные стороны их драгоценного и вездесущего «я», которое они стремятся выпятить, как павлин, красующийся своим пышным хвостом. Не видят они, что выглядят не как павлины, а как павианы, и на показ выставляют они вовсе не хвост. За это самолюбование, за ещё одно зернышко комфорта эти твари готовы продать души всех окружающих. Кто-то из них сам нажимает на курок, но большинство молча делает то оружие, из которого рано или поздно выстрелит убийца. Это большинство защищает свою нравственность за маской неведения – просто не задумываясь о последствиях и людских жизнях, судьбах. Но в корне их зла неизменно остается эгоизм. Мой корень зла куда толще – он не состоит из чахлого стебелька собственного благополучия и личных интересов. Он сплетен из веток сотен и тысяч обиженных, преданных, обманутых. Мой стебель заряжен вековым терпением и проглоченной обидой. Слишком много было съедено обиды – настолько много, что она рвотой рвется наружу. Мой корень зла весь пропитан ненавистью – не моей – всего человечества! Ненавистью к коррупции, безнаказанности, ненавистью к упадку, против которого люди не в состоянии восстать поодиночке.

– Но если не поодиночке? Если всем дружным миром? – возразила Мия.

– Тогда они всем дружным миром станут подобны мне, недружному мне. Так как нет против силы и насилия другого средства, чем ещё большая сила и насилие. Что бы там ни пели романтики-гуманисты, только крепкий кулак да острые зубы способны загнать мелкого хищника обратно в нору.

– Но это ведь плохо…

– Да, это плохо. Это такое же зло. И я обрекаю себя на это зло ради вас. Ради множества слабых и не покинувших круг праведности людей. Во имя человеколюбия, человеколюбие приносится в жертву. И у этой жертвы нет ничего общего с эгоизмом… разве что чувство мести и давней обиды, глубоко затерявшееся во всех остальных звериных чувствах, которые с каждым днём поглощают меня всё больше и больше. Это отличает меня от моих жертв, дарующих последние вздохи лезвиям моих когтей.

После такого и подобных ему рассказов, когда чудовище замолкало, Мия долго сидела в растерянности. Она никак не могла определиться: то ли стоит бояться это существо, то ли с ним можно вообще ничего не бояться. Так в один из дней девочка решила довериться хозяину пещеры. Она рассказала, как встретила цыган и что она делала в лесу. Она рассказала о том, что потеряла свою мать и теперь ищет её. Она рассказывала свои воспоминания и ощущения, но никак не могла вспомнить ни лица, ни имени матери. Лишь какие-то образы, вспышками появляющиеся в её сердце. Мия поделилась своим беспокойством и тем, как она скучает по маме. Она не была уверена, что чудовище её слушает. Хотя Гкхадту'Уэльт и способен был читать чувства в сердцах людей, но его стеклянные глаза вновь приковало к себе бездушное пламя. Наверное, именно из-за этой неуверенности и было рассказано слишком много.

Наутро, когда девочка ожидала, что очередной день ей придётся просидеть взаперти, пока Гкхадту'Уэльт будет на охоте, он подошел к ней, аккуратно взял на руки и большими скачками понёсся через плато и хребты, через высокие пики и крутые обрывы. В мгновение ока они оказались у небольшой деревушки на склоне горы. Ленивое время нежилось под солнцем мирного быта простых людей. На улице дети играли в снежки, и к удивлению Мии никто не испугался внезапного появления монстра. Из одного из домов вышел морщинистый человек средних лет с густой чёрной бородой, держа в руках толстую сигару. Он подошёл к новоприбывшим и поприветствовал их.

– Давно тебя не видел, Уэльт. Что привело тебя в наши края? – было видно, что местный житель был другом зверю.

– Это – моя гостья. Она проводит зиму, лютую, холодную, до костей пробирающую, в моей пещере. Я забочусь о ней. Но вчера она поделилась со мной своим горем – печальным, не по годам к ней сошедшим. У неё потерялась мать, и она, бедняжка, в одиночку пытается её найти. Я помогу ей. Я пощажу жизнь любому преступнику, кто без обмана поможет мне найти её родителей. Но если он захочет меня обмануть… его жажда уйти от ответственности темной стороной повернется к нему.

– И пока ты будешь в странствиях, я должен присмотреть за твоей новой любимицей? – предположил горец.

– Не присмотреть – заботиться! – сказал Гкадту'Уэльт, словно выдыхая из себя эти слова. Как дикий зверь он сорвался с места и помчался через горы прочь.

Мия была ошарашена происходящим. Существо, которого она так долго боялась и винила в смерти Тагара, хотело дать ей то, о чём она мечтала каждую ночь. Притом, без лишних слов, без пустых обещаний и, что главное, без всякой причины. Из доброй воли! Не требуя ничего взамен. Видимо, в этом монстре добра сохранилось намного больше, чем он сам в себе видел.

Фермер, смотревший в след уносящемуся чудовищу, повернулся к девочке с улыбкой.

– Как тебя зовут, милая?

– Мия, – протянула она.

– Красивое имя. А меня – Кавзук. А что это в руке у тебя такое интересное?

– Это мишка! Мне его друг сделал.

– Друг? – горец призадумался, не представляя, как Гкхадту'Уэльт может сделать своими огромными лапами деревянную игрушку. Может речь идёт не о нем? – А где он сейчас?

– Он… – Мия внезапно поняла, как сильно она соскучилась по Пару, – далеко.

– Ну, ничего. Зато новые друзья совсем близко. У меня есть дочь как раз твоего возраста. Хочешь с ней познакомиться?

Мия молча кивнула.

– Вот и хорошо! Агнесса!

Крестьянин позвал свою дочь. На зов прибежала красивая черноволосая девочка с тонкими чёрточками бровей, будто нарисованными лёгким движением чернильного пера. Её губы были алые, как кровь, её кожа была настолько светла, что нельзя было однозначно определить, от чего ярче отражается солнце: от лежащего кругом снега или от её лица. А может это так светилась её улыбка? Девочка напоминала большую ожившую куклу. В ней было нечто загадочное, но эта загадка скорее отталкивала от себя, заставляла насторожиться, нежели вызывала любопытство. Однако Мия приняла её, как родную. То ли за её веселость, пусть и слегка надменную, то ли из-за того, что Мия, как в воздухе, нуждалась в друге.

Девочки со временем очень сблизились. Весь день, пока Кавзук работал в теплице, они играли недалеко от дома. Мия пыталась было навязаться к хозяину в помощницы, но Агнесса её отговорила.

– Мы же леди! Нам не положено работать! – преисполненная достоинства говорила дочь горца. – Лично я ни за что на свете не стану гнуть спину, когда рядом будет хоть один мужчина. Труд – для них, красота – для нас.

По вечерам все собирались у камина и рассказывали разные истории. Не обошлось и без расспросов Мии о её жизни. Особенно хозяев интересовало, как она познакомилась с чудовищем и стала его любимицей. Но когда девочка начала свой рассказ, она к своему удивлению никак не могла вспомнить всех обстоятельств. Начало её рассказа начиналось в лесу, а заканчивается высоко в скалах… но что было посередине? Что было между одним моментом и другим? Волшебным образом, любые воспоминания о Дороге всех Дорог испарились из её головы. Последнее, что она помнила, были фантомные места, которые тусклыми вспышками мерцали в её сознании. Ещё оставалось ощущение, что она прикоснулась к чему-то великому, и великое это – внутри неё. Эти преждевременные для Мии ощущения заполняли её всякий раз, когда она пыталась вспомнить о том таинственном месте.

– А как вы познакомились с Гкхадту'Уэльтом? – закончив свой невнятный рассказ, спросила Мия.

– Уже несколько лет, как он – покровитель наших сёл. До этого мы слышали о нём, как о звере, который набрасывается на путников и разрывает их на части. Далеко в горы мы не заходили, поэтому причин особых бояться его у нас не было. Зато были заботы другого характера. Был у нас король-самодур. С каждым месяцем он повышал налоги в несколько раз. Нам приходилось работать на земле без сна и отдыха, чтобы выплачивать барщину. Но мы держались. Потом в наши сёла стали приезжать зажиточные титулованные особы и без всяких объяснений выселяли нас из наших домов, сносили их, а на месте плодородных земель строили себе огромные особняки да развлекательные центры. Мы стали писать нашему правителю, но в ответ нам приходили лишь отписки. Там значилось, что эти земли принадлежат королю, а потому он вправе распоряжаться ими так, как ему вздумается. Мы терпели. Но терпению нашему настал конец, когда в один день пришли приближенные короля и забрали наших женщин, пока мы были на работе. Тогда мы взялись за оружие, которое только нашли и отправились силой защищать наши права и нашу честь. В тот день мы думали, что ничто не заставит нас отступить. Мы готовы были жизни отдать за наших любимых. Но в тот же день на наши земли спустилась стая саранчи. Она пожрала все поля. Наутро посыльный доставил письмо от короля с угрозой, что если произойдет ещё один бунт, вместо саранчи он спустит на нас огонь. А огонь для земли, даже самой плодородной – это гибель. Для фермера и всей его семьи – это голодная смерть. И мы смирились. Тем более, что многие женщины в тот день так и не вернулись. С тех пор в наше поселение, которое славилось самыми прекрасными девушками, посылали гонца с требованием предоставлять королю женщин. И нам приходилось повиноваться. Ради наших детей и стариков. Выдерживали не все. Кто-то лез в петлю, кто-то сбрасывался со скалы, но мы видели, как худо приходилось потом их семьям, поэтому терпели, в сердцах желая королю смерти. В один из дней, когда мы ждали очередного гонца – он не пришел. Не пришел он и на следующий день. А еще через день к нам вернулись все наши женщины… – Кавзук посмотрел на свою дочь, – или почти все. Они пришли с чудовищем, которое поначалу напугало все деревни. Но страх сменился уважением и признательностью, когда наши дочери и жёны рассказали, как этот монстр – Гкхадту'Уэльт – разорвал короля на части в его собственных покоях. Правитель в тот вечер дожидался одной из своих служанок, но дождался на свою голову не того, на кого рассчитывал. Зверь разогнал всю его паразитическую верхушку, которая высасывала все соки из своего народа. Уэльт прогнал всех титулованных и привилегированных дворян с наших земель, принеся в эти края мир и справедливость. С тех пор горное чудовище – наш друг и частый гость. Во многом даже учитель. Мы оказались с ним соседями. Мы живем у подножья той горы, на вершине которой находится плато с его пещерой. И теперь никто – даже самый маленький из нас не боится того страшилища, которое подарило нам свободу. Ты даже не представляешь, насколько сладким может быть этот вкус свободы!

– Свободы, омытой кровью. По-моему, это жестоко.

– А не жестоко было тому тирану угнетать нас?

– Да, неправильно. Но чтобы разрывать человека на части…

– Это огромная смелость и ответственность. Для того чтобы в мире царила гармония, кто-то должен обладать правом на убийство.

– А если он это право будет использовать неправильно? Или ошибётся? Или специально захочет ошибиться?

– Тогда он ничем не будет отличаться от государства. А Гкхадту'Уэльту мы верим – у него доброе сердце.

– Когда-нибудь и мой папа будет таким же, как Уэльт, мечтательно произнесла Агнесса, обнимая отца.

– Нет, доченька, – засмеялся тот, – я слишком мирный для этого. Я признаю, что миру нужны палачи, но стать таковым я бы никогда не смог.

В дверь постучали. Хозяин поднялся с кресла, оставив девочек сидеть у камина. За дверью ждал сборщик налогов. Кавзук его поприветствовал, отсчитал из мешочка несколько золотых и передал казначею. Они перекинулись ещё парой фраз и любезно попрощались. Когда горец вернулся на своё место, Мия спросила:

– Разве чудовище вас тогда не освободило?

– Так и есть, освободило.

– Почему тогда вы отдали тому человеку деньги?

Кавзук рассмеялся.

– Я же говорил, что многим Гкхадту'Уэльт стал учителем. Он нам объяснил тогда, что такое свобода. Свобода – это полная гармония закона и общества. Когда каждый понимает, что на самом деле необходимо, и принимает эту необходимость. Когда ни ты, ни кто вокруг не заставляет ближнего выходить за рамки этой необходимости. Свобода – это когда тебе и всем вокруг дарятся правила и законы. И именно их соблюдение дарует тебе гарантию твоей свободы.

– Я так и не поняла, значит, у вас просто сменился король?

– Да. Но этот король знал судьбу своего предшественника и оказался более благоразумным.

– Иначе говоря, к власти пришел новый правитель, которого ты теперь любишь?

– Я люблю свою страну. А власть – она на то и власть, чтобы её не любили. Но только не сильно громко, – прошептал последние слова Кавзук и принялся стелить девочкам постель. На сегодня разговоров было достаточно.

В таких беседах проводился не один вечер. Агнесса видела в новой подруге сестру, а Кавзук – приёмную дочь, второго ребёнка, о котором они с покойной женой так долго мечтали.

Но однажды девочек разбудил громкий стук и недолгая перебранка между хозяином дома и внезапным гостем. Агнесса зарылась в несколько слоёв одеял и подушек, чтобы только не слышать шумного отца. Мия же, напротив, вылезла из мягкой постели, чтобы посмотреть, что происходит. Стоило ей выйти в гостиную, как снующий по комнате Кавзук в приказном порядке заставил её вернуться в свою комнату и не выходить ни под каким предлогом. Он закрыл на окнах все ставни и достал из кладовки ружьё.

– Зачем вам это?– испугано спросила Мия.

– Спи-спи, – огрызнулся Кавзук, поглядывая в просвет между ставнями.

– Да уж как-то не получается, – созналась Мия. Мужчина посмотрел на неё.

– Ходят тут всякие, интересуются…

– Чем?

– Не чем, а кем. Тобой.

– Мной? – удивлённо спросила Мия. От этой фразы проснулась даже Агнесса. Ей было как-то странно слышать, что пришли в её дом, а интересуются не ей.

– Да, очень необычный тип. Похоже, что один из бандитов твоего прошлого. То просил помочь найти свою воспитанницу, то какую-то карту просил нарисовать.

– У него ещё такой большой орлиный нос? – в волнении спросила Мия.

– Не то, чтобы большой, – сказал Кавзук, вспоминая себя и весь свой род, – но, да, орлиный.

– Это же Пар! – восторженно воскликнула Мия. – Он мой друг! Где он? Пустите меня к нему!

Не добежав до входной двери, девочка наткнулась на мощную волосатую руку.

– Куда? Я тебя к нему не пущу. Нечего тебе невесть с кем болтаться. Тем более ушёл он уже давно.

– Но это мой друг!

– Знаем мы друзей таких. Нечего ему здесь делать. Мы чужаков не любим.

– Но… но… – Мия забыла все слова на свете.

– Я обещал Гкхадту'Уэльту, что присмотрю за тобой. И никакие «друзья» мне в этом помогать не будут. Я за тебя головой отвечаю. В буквальном смысле этого слова.

– Но это же тот самый друг, о котором я столько рассказывала. Это он мне мишку вырезал.

– Тот самый? – сердце горца потихоньку начало оттаивать.

– Д… да, – робко произнесла девочка. Кавзук долгое время ничего не отвечал.

– Ладно, – после долгой паузы произнес он. – Уэльт вернётся – тогда решим.

– А если он меня не пустит к Пару? Он же грозный.

– Может и правильно, что не пустит. Не нравится он мне.

– Я сбегу! – заныла Мия.

– Ну, хорошо-хорошо. Если что, я замолвлю за него словечко.

– Этого мало!

– Ничего большего обещать не могу. К тому же, ты, по-моему, добровольно ушла от него. Никто тебя не заставлял. Кстати, почему?

Девочка угрюмо замолчала.

– В любом случае, я сказал ему, что здесь тебя нет. Если он не маньяк какой-то, а нормальный человек, то мы его вряд ли увидим.

Кавзук закончил разговор и отправил девочек в ванную. В теплицу он пошёл, не расставаясь с ружьём.

Весь день Мия вела себя так, будто воды в рот набрала. Как бы ни пыталась Агнесса её расшевелить, игры у них не шли. Всё это время Пар не вылезал у неё из головы. Он так долго шёл, чтобы найти её… И даже почти нашёл! Значит, он беспокоится. Значит, она ему нужна. А нужен ли он ей? Конечно, да! Об этом даже речи быть не может. Она так давно его не видела, она так по нему соскучилась! Если он добрался так далеко, если он нашёл её в горах, в которых она сама невесть как оказалась, значит, он может найти её даже на краю света.

Но ведь скоро вернется Гкхадту'Уэльт. С мамой. И тогда она, Мия, не сможет сопровождать его в поисках, она не сможет ему помогать. У неё, наконец, будет своё счастье. А у него – своё. Так что, получается, это она ему не нужна? Может, тогда и лучше, что они разделились? Но зачем тогда он её ищет? Ради неё? Хорошо бы ему сказать, что затея его бессмысленная, что ей уже не нужно помогать в поисках – её маму и так найдут. А Дайтрий… он же сказал, что она найдёт маму только с Паром. Наверняка, он сказал один из возможных путей. А помощь Уэльта – другой путь. Волшебник же не предполагал, что можно попросить помощи у монстра. Только бы поговорить с Паром… Или нет? Или лучше всего забыть – и каждый пусть живёт своей жизнью. Последнюю мысль Мия никак не могла принять. Оставить всё, как есть? Опять плыть по течению? Нет, так нельзя! Хотя, порой, так этого хочется.

Мия заставила себя поверить, что Пару будет легче без неё, и самое правильное – просто не думать о нём. И на следующий день она снова проснулась весёлая.

А ещё через несколько дней вернулся Гкхадту'Уэльт. К величайшему разочарованию Мии – один.

Мия, Агнесса и Кавзук вышли встречать чудовище во двор.

– Ты не нашёл? – с мольбой в голосе произнесла Мия.

– Найти твою мать непростым делом оказалось. Я бежал по лесам и полям, огибая болота, заросшие тиной. Многие от когтей моих пали смертью недостойной, трусливой. И дошёл я так до самого края земли – до глубокого чистого моря. Для меня, тяжёлого, каменного, эта грань неприступна, опасна, смертельна. Закрыта для меня та дверь, и не преодолеть мне водяную гладь никакими силами.

– Значит, ты пришёл ни с чем? – спросил чудовище горец.

– Нет, ибо повернул я и дошёл до другого края земли с обратной стороны. Есть у меня весть для вас – печальная, нежданная, дорого стоящая. Двух бандитов мне, праведность несущему, пришлось помиловать за неё, скорбную. И новость эта поиски матери на второй план сдвинула.

– Что такое? – удивился Кавзук.

– Злое сердце в краях наших обитает. Детей маленьких, беззащитных крадет. От души родительской их отрывает.

Агнесса от испуга спряталась за отца. Тот повернулся и взял её на руки.

– Да, правда, был тут один, который детьми интересовался.

– Не может быть! Это не он, – возмутилась Мия, – ты же обещал замолвить за него слово.

– Всё может быть, – возразил ей Кавзук и обратился к каменному гиганту. – И что же там?

– История долгая, печальная, важная. Соберите площадь народную, чтобы слышать глас мой предостерегающий мог каждый из жителей. Каждый воспитанник и воспитывающий знать должен, с чем столкнуться может.

В тот же день до самой ночи Гкхадту'Уэльт рассказывал историю своих приключений, внушая ужас перепуганным отцам и матерям.

Чудовище искало любого, кто знает, кто такая «мама». Оно описывало приметы маленькой девочки и расспрашивало о любых похожих случаях, предлагая преступникам жизнь в обмен на честность. И люди шли на этот обмен, но никогда не предлагали честность. Сердце Гкхадту'Уэльта глубоко внутри становилось каменным каждый раз, когда зверь слышал ложь. Это причиняло ему боль, и он делился этой болью со своими жертвами. Множество хитрецов лишились своей головы, пока на пути не попался пьяница и пройдоха, действительно слышавший что-то о «матери».

– В моей деревне есть человек – он проповедник. Вторую неделю он выходит на площадь и что-то втирает нам по поводу какой-то «матери» и её детях. Или наших детях – я не слушал. Мне куда важнее было выжить в эти морозы, сами понимаете, господин чудовище, – оправдывался нищий, поднятый за ногу огромной лапой Уэльта.

– Этого слишком мало для того, чтобы выкупить свою жалкую жизнь тому, кто грабит людей, – возразил монстр.

– Я не граблю, господин монстр. Они сами мне дают их. Я прошу милостыню.

– Они дают тебе на хлеб, а ты покупаешь бутылку.

– Больше никогда не буду – честное слово, – заплакал пьяница.

Уэльт прищурил глаза. Он знал, что пройдёт от силы несколько дней, и нищий примется за своё. Но в тот момент в словах его не было лжи – он и правда верил, что исправится, если ему даруют вторую жизнь. Сердце чудовища не окаменело, и зверь помиловал бедолагу.

В ту же ночь Гкхадту'Уэльт пробрался на главную площадь деревни и приник к стене одного из домов, прикинувшись огромным камнем.

К середине дня, когда на улицах было больше всего народу, в центр площади вышел человек в глубоком капюшоне и длинном сером плаще. Он стоял так неподвижно, пока люди потихоньку не стали собираться вокруг него, чтобы послушать очередную проповедь. Спустя несколько минут пророк стал вещать хриплым голосом.

– В древнем разрушенном городе Астегоре, руинами доставшимся вам в наследство со времён Великой Войны, с недавних пор живёт чудовище. Имя тому чудовищу – «мать». У неё много глаз, чтобы следить за вами, много рук, чтобы отнять у вас самое дорогое, и много зла, таящегося в её сердце. И она хранит в себе это зло, смотрит за вами, ждёт. Ждёт, чтобы явиться однажды ночью в ваши дома и отнять у вас ваших детей. Она заглотит их в свои чресла, и вы больше никогда их не увидите. Вы будите молить бога о том, чтобы вы вернулись в сегодняшний день и вслушались в мои речи, послушались меня, как пророка, но будет уже поздно.

Человек стал обходить людей, вглядываясь в их испуганные лица.

– Вы слышали что-нибудь про такой город, как Аристера? Или, может быть, посёлок Листебсон? Или о воинственном городе Атекнос? Конечно, слышали. Во всех этих городах пропали дети. Все до единого. Потому что в них побывала «мать». И ваших чад ждёт та же участь, если вы не внемлите моим словам: заприте своих детей. Всех до единого. В подвал, погреб, на чердаке – где угодно, откуда они не смогут сбежать. Заприте их на замок, посадите на цепь, но ни в коем случае не выпускайте их из дома. Держите их так, пока я не принесу вам весть, что «мать» ушла из ваших краёв. А когда я явлюсь к вам с благой новостью – будьте готовы щедро отблагодарить меня за оказанную вам милость. Не сейчас, но потом, когда вы услышите, как плачут ваши соседи, потерявшие своих детей. Иначе «мать» вернётся и принесёт горе в ваши семьи.

Пророк умолк, опустив низко голову, словно статуя, поставленная в центре площади. Спустя несколько минут народ стал разбредаться. Кто-то просто уходил, а кто-то кидал под ноги глашатая деньги. Когда улицы стали жить своей прежней жизнью, человек в капюшоне собрал монеты и пошёл прочь.

Стоило ему завернуть за угол – как раз около того места, где в виде бесформенной скалы притаился Гкхадту'Уэльт, как его окликнули. Пророк никак не отреагировал. Обычно, к нему со стороны народа всегда было много вопросов, но он никогда на них не отвечал. Его ещё раз позвали, на этот раз громче. Человек прибавил шаг, желая уйти от нежелательных собеседников, но через мгновение его схватили за плечо и прижали к стенке.

– Ты что, не слышал, как я тебя звал? – два человека в форме обступили проповедника. Он оглядел их.

– Простите, я думал, что это кто-то из простого люда, – начал оправдываться он.

– Думал он, – усмехнулся тот, что был помоложе, но старшина смирил его грозным взглядом.

– Не бойся, мы не враги тебе. Наоборот – друзья, – и он достал из пиджака мешочек с деньгами. – То, что ты говоришь про «мать» – это правда?

– До последнего слова, – подтвердил проповедник.

– Знаешь эту «мать»?

– Выслеживаю её. Уже очень долгое время.

– Нам покажешь?

Пророк склонил голову на бок и посмотрел из-под капюшона на своего собеседника.

– А вам зачем?

– То, что ты говорил про Аристер, Атекнос и Листебсон – правда. Оттуда, действительно, пропали дети. Правда, не все. Но почти. Наш король очень обеспокоен этим, и он верит, что тут замешено что-то нечистое. Он обещал щедро наградить того, кто поймает похитителя детей. Понимаешь, к чему я веду?

– Вам не справиться с «матерью», – снисходительно фыркнул пророк, – лучше бросьте эту затею.

– Мешочек ты себе всё же оставь. В качестве аванса. А когда «мать» будет в наших руках – будут ещё деньги. Подумай над этим. Захочешь найти меня – спроси Ривьена.

Стражники ушли. Проповедник простоял ещё какое-то время, в нерешительности, перебирая деньги в руке, а затем пошёл своей дорогой.

В ночь Гкхадту'Уэльт покинул площадь, прячась во тьме жилых домов и выискивая самопровозглашенного мессию. Зверь нашёл его на окраине селения в самодельной палатке, сделанной из кучи тряпок и порванных одежд.

Несмотря на то, что зверь мог передвигаться практически бесшумно, пророк учуял его на подступе к своему жилищу. Он выбежал из палатки и пустился наутёк. Не упуская проповедника из виду, Уэльт длинными прыжками нагнал его и заточил в клетку из своих огромных когтей.

– Ты, закон нарушивший, лжепророком назвавшийся, деньги у людей обманом выпросивший, признаёшься мной, судьёй праведным, волю высшую соблюдающим, признаёшься виновным в грехах непростительных. Что в оправдание своего проступка тяжкого можешь ты предоставить? Молви.

– Мне нечего тебе сказать, чудовище. И не таких, как ты, видал, – дерзко огрызнулся проповедник.

– В таком случае ты, законы не чтивший, будешь немедленно приговорён к смерти…

– Ну, так и не медли! – гордо и без страха ответил человек в капюшоне.

– Не спеши и не перебивай меня, судью своего благочестивого. Ибо могу дать тебе шанс я, судьбы вершащий. Говорил ты о матери доселе на площади людной. И не узрел я лжи в словах твоих страшных. Стало быть, знаешь ты и, правда, о ней не понаслышке.

– А тебе какое дело, чудовище? Никак расправиться с ней решил?

– Нет, не расправиться. Есть в моих краях дитя сиротское, мать свою ищущее. И помогаю ей я в деле том нелёгком, блага исполненном.

– Ещё одну «личинку» решил подсадить «матери»? Вы заодно, значит? Нет уж, меня в это не втягивайте.

– Никак жизнь тебе не дорога, старик, – возмутился Гкхадту'Уэльт и поднял проповедника за капюшон на два метра над землёй.

Но вопреки ожиданиям, вопреки голосу, исходившему из глубин тёмных одежд, под плащом скрывалось юное лицо мальчика, ещё не достигшего своей зрелости. В горле у него торчала острая зазубренная спица, которая и делала голос отрока хриплым.

– Ты – ребёнок? – удивился Гкхадту'Уэльт.

– Тебе какое дело, страшилище? Или ты детей не убиваешь?

Уэльт опустил мальчика на землю, пригвоздив его одежды когтем к земле.

– Нет, не убиваю.

– Тогда мне нечего тебя бояться, – плюнул в сторону монстра мальчишка.

– Ни к страху призываю я твоё сердце, но к благу, – взревел зверь. – Девочке нужна мать.

– Такая – не нужна. Она – чудовище. И если её бросили, то назад уже не примут.

– Может, это не она, – засомневался Уэльт, – Мия тепло относилась к своей матери и не называла её чудовищем. Но она о ней почти ничего не помнит.

– Потому что «мать» у своих «личинок» выжигает о себе все воспоминания. Огнём! Я видел, как это было. Потому и сбежал от неё.

– Ты – её сын? – удивился Уэльт.

– Нас называют «личинками». За каждым из нас закрепляется имя, которого мы удостоимся, когда вырастаем. Но каждое из этих имён далеко от человеческого. Я вот, например – Сверчок.

– Ты говорил, что она лишала людей памяти…

– Да, её звали Пиявкой. Это была больная девочка – одна из «личинок», которая прислуживала «матери». С ней всегда были проблемы: она вечно отставала от нас, терялась, всё роняла, а по ночам просыпалась с жуткими криками. Мы много передвигались между городами, и такая сестра нам была в тягость. Её все ругали, но так, чтобы желать ей зла – это было ниже нашего достоинства. Но однажды мы проснулись, и не нашли её среди прочих. «Мать» сказала, что «личинка» стала Пиявкой и навсегда покинула нас. И мы двинулись дальше, продолжая свои странствия. Но в тот день я потерял по дороге часть своего снаряжения, решил ввернуться за ним и незаметно отбился от остальных. Каково же было моё удивление, когда совершенно случайно нашёл Пиявку. Она была слепа. Она всё твердила, что ждёт кого-то, но не помнит кого. Думала, что меня. Она не помнила ни одного из нас, не помнила «матери», зато помнила дикую боль. Помнила, как ей выжигали глаза калёным железом. Эта боль затмила всё её прошлое. Я не мог так бросить свою сестру. Я взял её за руку и отвёл в ближайшее селение. Там нашлись люди, которые согласились нам помочь. Ты бы знал, чего мне это стоило. Ведь всю жизнь до этого я думал, что люди – зло. Всю жизнь до того события я лишь прислуживал чудовищу, воспитывающему меня, как сына. Всё детство я думал, что та жизнь с «матерью» – лучшая из всех. Но я ошибался. Нас приняли, нас приютили. И тогда я понял, кто на самом деле крадёт детей. «Мать».

– А раньше ты не видел, что она крадёт детей?

– Раньше я думал, что мы их спасаем. Мы ходили между посёлками и городами и спасали детей. Так говорила «мать». Мы принимали их в свои ряды, и они тоже становились «личинками». А когда уходили, до нас доносились слухи, что в городе том исчезали все дети. И тогда мы пуще прежнего верили своей прародительнице. Но сейчас я понимаю – всё это её рук дело. Она всегда исчезала накануне ночью, и её не было до самого утра. Все остальные, кто не присоединился к её улью, становились её жертвами. Что она с ними сделала – я не знаю. Но после выжженных глаз Пиявки даже знать не хочу. Всё, чего я хочу – так это того, чтобы «мать» заплатила за всё, что она сделала. Поэтому я хожу из города в город и предупреждаю каждого, кто готов услышать, что грядёт неминуемое.

– Такое зло, прощенья не достойное, нельзя оставлять безнаказанным. Я найду эту «мать», а затем…

Чудовище сделало паузу в своей речи.

– Убьёшь её? – спросил Сверчок.

– Отведу её к Мие. А потом предам суду, жестокому и бескорыстному.

– Это уже другой разговор, – сказал мальчик. – Я помогу тебе. Я покажу, где прячется «мать», но сейчас ты должен будешь отпустить меня. Отпустить и не преследовать.

– Ты – преступник.

– Которому ты всё равно ничего не сделаешь. Так что уйди с дороги и не мешайся под ногами. Если хочешь помощи с моей стороны – тебе придётся довериться мне.

Зверь поднял лапу, освобождая одежды бездомного от своих острых когтей.

– Если ты сбежишь – придёт час, и я найду тебя. Ты предстанешь перед судом моим праведным, но не отроком, а юношей, и не избежать тебе будет ответа за злодеяния свершённые. Иди. Я буду ждать тебя здесь до следующей ночи. Коли не придёшь – буду я сам по себе, но с заточенным зубом по тебе.

– Усёк, – отряхнулся Сверчок. – Я не заставлю себя долго ждать.

На закате следующего дня мальчик вернулся к чудовищу.

– Выдвигаемся завтра с утра. Наш путь лежит в Астегор.

– К чему медлить, тёплое место просиживать, время, бесценное, вечно тающее, терять? Отчего не сейчас? – спросил Уэльт.

– Я устал. У меня был тяжёлый день, и мне нужно как следует выспаться. А ты будешь стеречь мой сон.

Наглость Сверчка разожгла негодование в груди монстра. Но возразить ему было нечего. Уэльт свернулся горой вокруг палатки мальчика и погрузился в глубокие раздумья.

На лошади до города можно было добраться за полдня. Но скорость, которую развивал Гкхадту'Уэльт, не шла ни в какое сравнение с любыми скакунами. Мощными прыжками он преодолевал безумные расстояния, словно летящий метеорит, проносящийся над лесами и полями. Через час они уже были на месте. Впереди лежали руины некогда угасшей цивилизации. Даже разрушенные за века здания были выше ныне стоящих в столицах крупнейших государств. Вся инфраструктура была похожа на один сложный часовой механизм, сделанный мастером-великаном, который, ненароком уронив, разбил свой творение и так и оставил его лежать на земле. Только эти часы были куда больше и куда сложнее. Некоторые из отскочивших деталей были навсегда преданы покою, иные запускались от лёгкого прикосновения к ним. Именно поэтому многие места в городе были усеяны скелетами. Охотники до чудес, да и просто мародёры нередко подбирали предметы, не ведая, как те устроены, за что впоследствии и расплачивались своими жизнями. Остатки людей будто бы говорили: «Это не город – это огромная мышеловка для людей. Уходи! Уходи!».

Но Уэльту нечего было бояться – его скрывал толстый панцирь из окаменевшей грязи. Чего нельзя было сказать о Сверчке. Но вопреки этому, мальчик с невероятной ловкостью стал прыгать по свалке, перебираясь с одного островка руин на другой. Он шёл не по прямой, аккуратно обходя некоторые места. То и дело он замолкал и прислушивался, давая понять, чтобы и его массивный спутник тоже притих. Спустя время он шёл дальше. Уэльт подчинялся. Не один год он охотился на неблагочестивых людей, но выслеживать другого монстра ему ещё не приходилось.

Наконец, они вышли на небольшую площадь, окружённую со всех сторон высоченными развалинами. Стоило Сверчку оглядеться, как его прошиб холодный пот, а лицо побелело от страха.

– Что случилось? – спросил Уэльт.

Мальчик выставил вперёд руку. Монстр обернулся и вгляделся. Впереди никого не было. Всё было пусто, как и несколько кварталов до этого. Единственное, что мозолило глаза – это летающая повсюду мошкара, но насекомые не страшили Уэльта. Он ещё раз оглянулся на своего юного спутника. Тот стоял, как вкопанный. Снова окинув взором площадь, зверь заметил, что мошки не летают – они замерли в воздухе, словно остановившиеся капли дождя. Уэльт подошёл ближе, чтобы рассмотреть их, и понял, чего так испугался мальчик. На всей площади на паутине, словно на виселице, были казнены сотни сверчков. И все они были повешены совсем недавно.

– Она знает, что я здесь. Знает, что я её предал, – запаниковал мальчик.

– Пока ты со мной, детей не бросающим, страха не знающим, тебе не стоит её бояться.

– Её всегда стоит бояться. Она умнее и хитрее нас всех.

– Хитрость ей не поможет, – Уэльт обнажил свои длинные острые когти.

На небоскрёбе что-то мелькнуло. Будто там, среди пустых рам и разбитых витражей кто-то прятался.

– Жди здесь, – скомандовал зверь и пулей бросился на движение.

В несколько прыжков он добрался до здания и пролез в окно. Внутри среди разбитых конструкций, хлама и мусора в противоположном углу комнаты на него смотрело странное существо. Это было огромное насекомое – длинная многоножка с саблями вместо челюстей и большими полусферами стеклянных глаз. Её ноги были словно тряпичные ошмётки, раздваивающиеся на концах. Продолговатое тело состояло из полукруглых сегментов, которые шевелились внутри, будто, каждое из них было беременным брюхом, готовым разродиться сотней личинок. «Мать» всего мгновение стояла неподвижно, после чего быстро пролезла в окно, перебираясь своими многочисленными ногами. Её движения были странными. Каждая из ног жила своей жизнью, но не поднималась вся целиком, а передвигалась благодаря своим раздвоенным пальцам.

«Мать» сползла по подоконнику вниз на фасад здания. Уэльт последовал за ней. Но стоило ему высунуться из окна, как сверху на него напали. За то время, пока он мешкал, насекомое сумело подняться на этаж выше, чтобы атаковать из засады. Зверь попытался схватить насекомое, но «мать» отскочила так же быстро, как и напала. Тело горного монстра обдало странной вибрацией. Внутри что-то жужжало, путешествуя по каменным мышцам, словно черви в земле. Уэльт стал изворачиваться и выбивать инородные тела из себя. Он заскочил в здание и стал биться об стены. Панцирь его лопнул, и на пол вывалились несколько спиралевидных механизмов. Это были не живые существа. Это были машины не из этого времени. Они принадлежали эпохе процветания города Астегора. Видимо, «мать» отрыла их среди кучи мусора и нашла игрушкам достойное применение. Механизмы переворачивались вокруг своей оси ещё некоторое время, после чего стали зарываться в бетонное перекрытие, выгрызая внутри ямы.

Зверь снова обратил свой взгляд на окно, за которым на него напали. «Мать» могла ждать его там, а могла и скрыться. Он подпрыгнул, и, пробив собой несколько перекрытий, очутился тремя этажами выше. Он выпрыгнул из окна и когтями зацепился за каркас здания. Насекомого нигде не было. Тогда Уэльт поднялся на вершину и с самой высокой точки стал осматривать город. Многоножка ползла по улицам, скрываясь за руинами и прячась в ямах. Она медленно ползла к Сверчку, пытаясь напасть на него с тыла.

Разбежавшись, Гкхадту'Уэльт спрыгнул с дома и, перекатившись кубарем по земле, едва не достиг противника. Сороконожка отпрыгнула от него, как от огня. Между ними завязалась драка. Несколько раз зверь нападал, пытаясь придавить насекомое своим тяжёлым телом, но всякий раз оно отскакивало, одаряя громадину укусами своих острых сабель и уколами шипастых мохнатых ног. Время от времени, когда Уэльт пытался схватить её за хвост, «мать» скатывалась в бесформенный клубок, не теряя при этом скорости перемещения.

Когда существо поняло, что оно лишь защищается, а редкие уколы и механические черви не приносят врагу особого вреда, оно попыталось скрыться в развалинах. Заползая в руины города, вплетаясь в его инженерные сети и подлезая под упавшие конструкции, мать стала отступать. Уэльт не отставал. То тут, то там он вонзал свои когти в землю, стараясь поразить многоногое чудовище. Ему даже казалось, что иной раз ему это удаётся, но кожа насекомого будто прогибалась под лезвиями.

Зверь проводил взглядом возможный путь отступления. Среди всех руин из-под земли ближайший выход был вблизи угла одного из разрушенных зданий. Если паразит этого города не планировал укрыться в подземелье, то он непременно выскочит из той ямы. Уэльт прекратил погоню и в два прыжка укрылся в соседствующем здании, притаившись для атаки. Как он и предсказывал, «мать» вынырнула из ямы. Тогда он выскочил из-за угла и острыми лезвиями своих когтей полоснул своего противника. Насекомое оказалось слишком быстрым, и удар пришёлся в крайнюю заднюю ногу. Из неё брызнула кровь, и конечность, словно хвост ящерицы, упала на землю. Вместо неё из тела «матери» высунулась очередная нога. Той заминки Уэльту как раз хватило, чтобы поднять своими огромными руками гору мусора и кинуть её на спину хозяина этих мест. Камнепадом рассыпались обломки по туловищу насекомого, и то взвыло от боли, источая крики из каждого сегмента своего тела.

«Мать» рванулась прочь, но на этот раз её движения были более сбитыми и неуклюжими. Зверь собирался было броситься за ней, как услышал крик Сверчка:

– Крапивница! Крапивница!

Уэльт оглянулся. Мальчишка подскочил к отрубленной рыжей конечности многоножки, которая лежала в луже крови. Времени разбираться не было, и гигант пустился в погоню.

Неуклюже переступая через горы мусора, замедляясь при обходе опасных участков в городе, «Мать» пыталась скрыться.

Зверь постарался проделать трюк с камнепадом ещё раз, закидывая беглянку обломками зданий, но на этот раз «мать» ловко изворачивалась, хотя камни едва не сбивали её с ног. Тогда чудовище понеслось на свою жертву, как разъярённый носорог, сбивая со своего пути все препятствия. Оно оттолкнулось от земли и полетело прямо в центр многоножки, расставляя во все стороны острые когти. На этот раз искалеченному насекомому не хватило бы скорости увернуться или отбежать в сторону. Но произошло нечто удивительное. Тело «матери» распалось на множество частей, которые стали разбегаться в разные стороны. Некоторые из ног или сегментов туловища запутались в тряпичных накидках и повалились на землю. Уэльт приземлился и стал оглядываться, соображая, что к чему. Из одежд, длинных тканевых покрывал и тряпок выползали дети, крича и разбегаясь в разные стороны. Кто-то из них хромал, кто-то полз, а кто-то нёсся со всех ног, укрываясь то в здании, то в ямах, то за горами мусора. Из головы насекомого выползла женщина. Один из клинков оцарапал ей бедро, но, несмотря на это, превозмогая боль, она бежала, почти не хромая. Она кричала своим подопечным, чтобы те прятались, и обещала задержать монстра.

– Уэльт! – вдруг услышал зверь, как зовёт его Сверчок. – Уэльт, она умирает!

Не упуская из виду женщину, направившую в его сторону саблю, монстр прыгнул на здание, забрался на самую высокую точку и посмотрел на своего проводника по этому городу. Тот склонился над телом рыжей тринадцатилетней девочки и громко кричал, призывая чудовище на помощь. Из глаз его текли слёзы.

Зверь был в замешательстве: что делать? Преследовать ту, за кем он сюда пришёл или помочь ребёнку, которого он едва не убил.

С другой стороны города раздался другой крик. На этот раз на помощь звала «мать». Уэльт обернулся и увидел, как стражники из соседнего селения окружили женщину, связывая её по рукам и ногам. Другие из солдат пытались догнать и поймать детей, скрывающихся в развалинах города.

«Мать схвачена, – подумал Гкхадту'Уэльт, – теперь она не причинит никому вреда. Значит, нужно спасать девочку».

В несколько махов он добрался Сверчка.

– Её зовут Крапивница, – в слезах произнёс мальчик. – Она мне очень дорога. Она не виновата, что «мать» заставила её сражаться с тобой. Спаси её!

Уэльт поднял с земли металлическую трубу и, согнув её вокруг израненного плеча, остановил кровотечение.

– Ей нужно к врачу, – взмолился Сверчок.

– Знаешь, где его найти? – спросил зверь.

– Да, ты доберёшься до него за двадцать минут. Есть ещё врачи в деревне, но я им не доверяю. В лесу живёт знахарь – он нам точно поможет.

– Веди, – произнёс Гкхадту'Уэльт и поднял Сверчка и Крапивницу на руки.

Лекарь знал этих детей. За то время, когда «мать» обитала в этих краях, раненные отроки нередко приходили к нему за помощью. Как правило, они получали свои травмы, исследуя город Астегор, напарываясь на различного рода древности. Но увидеть вместе с детьми гигантского монстра знахарь не ожидал. Скрывая страх, он попросил Уэльта и Сверчка выйти, чтобы те не мешали ему оперировать. Спустя несколько часов, девочке ничего не угрожало.

– Ей нужно время, – сказал врач, – спустя несколько дней она поправится и может уже идти ко своим.

– Нет у неё больше своих, – заявил Сверчок.

Гкхадту'Уэльт вопросительно посмотрел на него.

– Я связался со стражниками. Они обещали позаботиться о лечи…, – он запнулся, – о моих братьях и сёстрах. К тому моменту, как мы пришли в город – они уже ждали нас. У солдат против «матери» не было никаких шансов – я понимал это. Поэтому я показал тебе, где она обитает, чтобы ты ослабил её, и стража без особых усилий упекла её за решётку за всё, что она сделала.

– Ты говорил, что она – чудовище, страшное, добра не знающее. Но она оказалась человеком, слабым, мощи моей испугавшимся, – сказал Уэльт.

– Нет, она чудовище. Не стоит обманываться тем, что она из плоти и крови, как и я. У неё сердце демона. От того она и придумала этот образ насекомого, от того она и научила нас, «личинок», быть частью этого образа: двигаться, как одно существо, поступать согласно одной воле, мыслить так же, как она. Но я не поддался на её хитрость. И за это она едва не отняла у меня ту, кто мне дороже всего.

– Это уже без меня, – заявил знахарь. – Девочке нужен уход. Я не смогу сутками сидеть над ней.

– У меня есть важное дело в деревне, – испуганно произнёс Сверчок. – Я не могу его оставить.

– Я с ней посижу, – произнёс Уэльт, чувствую угрызения совести за то, что едва не убил девочку, – я не сомкну глаз ни на минуту. И со мной, сна не ведущим, отдыха не знающим, она не пропадёт.

Днями и ночами сидел зверь с бедной девочкой. Поначалу вид монстра вызвал у неё страх, но лекарь объяснил, что именно ему Капустница обязана своей жизнью. Так, со временем, они сдружились. Раненая рассказывала Уэльту о себе, о том, как её украла «мать», и о её приключениях вместе с этой странной женщиной. Вопреки ожиданиям чудовища, она защищала свою опекуншу и с неприязнью отзывалась о Сверчке.

– Он в последнее время стал другим. Странным и очень жестоким. А ещё он всё чаще стал заглядываться на своих сестёр, порой позволяя лишнее своим рукам. Но «мать» это строго-настрого пресекала. Она была против браков между личинками. Она всегда нам повторяла, что наше детство заражено страхом и болью, и когда мы выйдем из этого детства, когда нас больше никто не сможет похитить, мы должны будем найти себе нормальные семьи, нормальных жён, мужей, чтобы не плодить ту боль, что была рождена во чреве «матери». А браки между нами – это как раз сохранение этой боли. Она желала нам лучшего, а Сверчок этого не понимал. Да, он хотел большего, он, как и любой подросток, влюблялся и бунтовал, но делал он это чересчур агрессивно, слишком яро. От этого и «мать» к нему была слишком строга. Она никому не позволяла рушить свой авторитет.

– Даже Пиявке? – поинтересовался Уэльт.

– Пиявке? – стала вспоминать Капустница, – та отсталая девочка? А что с ней? Она как-то резко ушла из нашего отряда, но «мать» говорила, что она уже нашла свою семью, и теперь в безопасности.

– Она была ослеплена и лишена памяти, – ошарашил девочку зверь.

– Нет, не может быть, «мать» бы не пошла на это.

– Так сказал Сверчок. И он не лгал. В любом случае, она больше никому не причинит вреда, – подытожил Уэльт.

– Почему? Что с ней случилось? – в ужасе спросила Капустница, со страхом и надеждой смотря на того, кто за несколько последних дней стал ей бесконечно дорог.

– Нет, мой клинок, острый и яростный, не убивал её. Но стражи той деревни, куда приходил Сверчок пророком нечестным, лукавым, схватили «мать» твою и увели с собой.

– И что теперь с ней будет? – в ужасе спросила Капустница.

– Её придадут суду. Буквально сегодня, – вмешался в их разговор лекарь, зашедший в комнату девочки за новыми припасами трав. – Я слышал, что ей готовят смертный приговор. И этот мальчик, Сверчок, по-моему, он выступает главным свидетелем.

– Её убьют, – испугалась Капустница.

– Я не позволю, – встал во весь рос Уэльт.

– Постой, возьми с собой и меня.

– Нет, ты слишком слаба, – возразил зверь.

– И не из такого выбиралась. А за меня не бойся – я же буду с тобой, – и она крепко обняла зверя. Её руки были горячими – слишком горячими для его тела. И это была не болезнь.

– Хорошо, – согласился Уэльт, – но далеко от меня не отходить.

Он взял девочку и понёсся с ней над землёй, словно пушечное ядро.

Когда они добрались до деревни – улицы были пусты. Нельзя было встретить торговцев на рынке или гуляющих влюблённых. Вокруг не было никого, кроме бездомных собак. С центральной площади доносился какой-то гул. Зверь и Капустница двинулись на него. Пройдя несколько домов, они встретили стражников, разговаривающих с мальчишкой. Увидев Гкхадту'Уэльта, они подняли свои оружия.

– Нет, стойте, – запротестовал мальчик. Это был Сверчок. Он обратился к «личинке» и чудовищу. – Что вы тут делаете?

– Мы пришли за «матерью» и за остальными «личинками», – ответила Капустница.

– «Мать» на площади. Её сейчас будут судить.

– Нет! – запротестовала девочка, – я не допущу.

– Как ты можешь такое говорить? И это после всего, через что она заставила нас пройти, – удивился парень.

– Нет, это после того, как она подняла нас с колен и заставила идти. А то, через что мы прошли – это дорога, которую преодолевают все, кто не плывёт по течению, – огрызнулась Крапивница.

– Значит, ты с ней, – подавлено произнёс Сверчок.

– С ней и с остальными, – зашипела девочка. – Где они?

– Остальные – идём, я отведу тебя к ним.

– Она останется со мной, – раздался рык зверя.

– Им ничего не грозит. Напротив, они сейчас в безопасности, как никогда, – утешил его Сверчок.

– Уэльт, я должна пойти к своим, – сказала Крапивница.

– Ты ранена.

– Меня в обиду не дадут. Если кто-то пожелает мне зла – остальные тут же заступятся. Мы – семья.

– Иди, – согласился Уэльт, – я же отправляюсь на суд.

– Опомнись, – возмутился мальчик, – ты всех там распугаешь!

– Не меня им стоит бояться, но грехов своих.

– Детям тоже? Там все: от мала до велика. И младенцы, и старики – все пришли на этот суд. Если он будет честный, если «мать» и в самом деле окажется виновна – ты будешь жертвовать их жизнями ради преступницы?

Зверь склонил голову. Затем, подумав мгновение, вытянулся к стражникам.

– Если мне не будут мешать, я не дам о себе знать окружающим. Неприметной стеной дома, серой, как день, я примкну к фасаду улицы и буду внимать речам истинным али лживым. Сердце моё чувствовать будет фальшь, и если наберётся её достаточно, я ворвусь в центр этого спектакля и поражу того, кто ложью отравляет слух людей. Будь то хоть сам король, хоть «мать».

Он грозно посмотрел на Крапивницу и, согнувшись, побрёл к центру деревни. Пробираясь от стены к стене, перемещаясь по узким улочкам и подворотням, Уэльт добрался до судилища и притаился на крыше одного из выходящих на площадь зданий. «Мать» стояла на коленях на деревянном подиуме, рядом с которым ждала своего часа толстая петля виселицы. Руки и ноги у женщины были связаны, одежда на теле порвана, а всё лицо было в запёкшейся крови. Видимо, стражники за эти несколько дней решили поучить «мать» уму-разуму, не дожидаясь приговора.

Вокруг народ кишел, как полчище мух, слетевшихся на вонь. Все ждали крови. На судейском кресле, в центре арены, сидел главный помещик. Он внимательно изучал какие-то записи, то и дело советуясь с одним из солдат. Через десять минут суд начался.

Один за другим на трибуну выходили люди, которые были чересчур впечатлены проповедями Сверчка, и пересказывали его слова в своей вольной трактовке. Затем в центр вышли солдаты, которые принимали участие в задержании «матери» и «личинок» в городе Астегоре. Все они описывали невероятную жестокость и бесчеловечность, которую «мать» проявляла в схватке с Уэльтом.

– Когда чудовище схватило одну из девочек – эта женщина извернулась и саблей отрубила бедняжке руку, чтобы та не тащила их назад, – врал один из стражников.

Уэльту хотелось бросится на всех этих лжецов и предать своему собственному суду, но он ждал. Его сердце ещё не окончательно превратилось в камень, и он хотел услышать оправдание главной виновницы.

Наконец, в качестве свидетеля обвинения вышел сам Сверчок. Его лицо было холодным, как снег на улицах. Он даже не посмотрел в сторону той, кто когда-то его приютила. Опустив глаза в пол, он стал припоминать «матери» всё, чем когда-то был обижен. Он вспомнил и своё похищение, и похищение детей в других городах, и то, как его заставляли красть детей и прививать им любовь к бродяжнической жизни. Он вспомнил все обиды и наказания, вспомнил, как «мать» не давала ему общаться с сёстрами и, конечно, он вспомнил Пиявку, которую женщина ослепила и оставила на дороге умирать одну-одинёшеньку. Он говорил всё это на одном дыхании, чтобы ни в коем случае не остановиться и не разразиться слезами боли и отчаяния за все те годы, что ему пришлось пережить.

По мере того, как он раскрывал толпе свою душу, народ вскипал. Гневные отзывы слышались со всех концов улиц, жаждая мщения. Камни и плевки летели в сторону униженной женщины, а она сидела и смотрела вперёд себя, тщетно пытаясь поймать взгляд Сверчка.

Когда обвинение закончило, судья дал слово «матери». Несмотря на то, что она была связана по рукам и ногам, избита и истерзана, она встала и, гордо подняв голову, стала отвечать всем, кто пытался сломить её дух.

– Меня обвиняют в трёх вещах: в жестокости к людям, в краже детей и к беспощадности к своим же «личинкам». И я отвечу на каждое из обвинений. Вопреки тому, что вы говорите – я не жестокая. Я отражение вас всех, плюющих в меня, кидающих камни и жаждущих увидеть болтающуюся на верёвке связанную женщину, чья судьба никому из вас неизвестна. Но вы правы – я не человек. Я – продукт вашего мира, полуфабрикат ваших собственных страстей, я – сырьё, из которого слеплены все вы, но не прикрытое лицемерием, нечистотами вывернутое наружу. Поначалу, я думала, что вы боитесь меня, потому что не хотите видеть во мне ваше же собственное отражение. Но нет, вы хотите. И забитые улицы, пришедшие на казнь – тому подтверждение. Вам хочется хоть на миг стать такой же, как я, и поэтому вы здесь. Для вас не имеет значение, кто перед вами стоит – вам важно, чтобы перед вами висели. Для вас это весело. Вам это нравится. Вы чувствуете, что, лишая жизни, вы становитесь на одну ступень с богом. Нет, я не чудовище. Я – обратная сторона зеркала вашей души. Но и вы – тоже не чудовища. Вы – люди. Вы родились такими. И потому, я вас прощаю.

Она обвела глазами площадь. Народ смолк и слушал.

– Вы обвиняете меня в том, что я краду ваших детей. И я не стану отпираться – да, я и, правда, краду ваших детей. Но не чтобы отнять у них дом – чтобы спасти их. Не от вас – от других, кто так же крадёт ваших детей, но не чтобы усыновить, а чтобы поработить. Я знаю это, потому что и сама была ребёнком. Потому что и меня саму точно так же едва не поработили. Мне тогда было десять лет. Как и сейчас, тогда я была очень нелюдимой. И надо мной смеялись. Надо мной издевались. Я всегда была одна. Но мне хотелось иметь друга, хотелось играть и с другими детьми, хотелось быть счастливой. Поэтому я приходила туда, где играют дети, и пряталась. Я забивалась в дальний угол и представляла себя на месте одной из девчат. Я слушала, как играют другие, и думала, что вот так же играют и со мной. Пока меня не находили и не прогоняли. И в тот день я так же слушала. Я укрылась брезентом, снаружи замаскированным под газон, и, прячась под ним, поползла на лужайку, где игрались дети. Я наблюдала за ними и мечтала хоть раз оказаться в их компании. А потом пошёл дождь, а вместе с дождём пришли и они. Похитители. Я не видела их целиком – только массивные белые ноги. Они подходили к детям и забирали их куда-то. Я хотела вылезти и посмотреть, но мне было страшно. Очень страшно. Когда всё закончилось, я побежала домой позвать на помощь. Но в ответ я наткнулась на непонимание. Никто из жителей не видел похитителей. Родители пропавших детей винили в своём несчастье меня. И никто не встал на мою защиту. Даже мать. Она и ещё несколько женщин даже не вспомнили, что у них были дети. Дабы избежать народного самосуда я спряталась лесу. Я шастала по посёлкам и воровала по мелочи, пока через год в том городе, где я остановилась, вновь не пропали дети. Как и тогда, никто ничего не видел и не помнил. Я не оставила это просто так. Я стала узнавать обо всех городах и посёлках, куда являлись похитители, и нашла в их действиях некую закономерность. Вскоре, я научилась предсказывать, где и когда появятся охотники на детей. Я приходила в города и во всё горло кричала людям, чтобы они прятали своих чад. Но меня не слышали. О моих словах вспоминали лишь тогда, когда было слишком поздно. Но не для того, чтобы прислушаться к ним, а чтобы найти меня и обвинить в злодеянии. Меня стали преследовать. За мою голову объявили награду. Я стала изгоем. И я приняла на себя лик изгоя. К тому моменту я уже не была девочкой. И поэтому я решила стать «матерью». Я стала красть детей из тех мест, куда должны были прийти похитители. Я брала не всех – только тех, с кем бы меня не поймали, кто бы не выдал – детей, которых недолюбливали свои родители. Я уводила их далеко прочь от домов, а через несколько дней в те места являлись охотники за детскими жизнями. Их остановить я не могла. Так, год за годом, я собрала свою собственную семью, обзавелась детьми – «личинками», ещё не вылупившимися из своих детских мирков. Я стала воспитывать их, научила выживать, научила помогать им спасать таких же, как я, таких же, как и они. Я любила их, и учила любить их. И они любили. Все до единого.

Именно в этот момент взгляды Сверчка и «матери» встретились. Словно по волшебству, на глазах у них выступили слёзы.

– Но каждый – по-своему. Порой, наша любовь заставляет нас делать глупости и ошибки. Особенно, когда начинает казаться, что ты достоин какой-то особой любви, нежели другие. Но Пиявка не была ошибкой. Эта девочка была больной. Многие считали её отсталой, да и я когда-то так думала. Но по пути мне встретился знахарь. Он прочёл болезнь ребёнка – у неё была опухоль мозга. Её убивал рак. Поэтому она была медлительной, поэтому она много не понимала, и поэтому в последние дни она стала забывать всё на свете. И меня, и мою семью. И даже саму себя. И единственное, как можно было побороть болезнь – это выжечь её, пробираясь до самого мозга. Знахарь побоялся это сделать. Он предпочёл смерть для девочки, нежели мучительное лечение. А я не побоялась. Я договорилась с ним, что оставлю ребёнка в лесу, а он сходит в ближайший город за семьёй, которая согласится приютить бедняжку. С собой я взять её не могла – со мной она бы не выжила. В ту же ночь пропал и Сверчок. Он стал против меня. Он стал путать мои планы. Он стал ходить по городам и запугивать мной. Но я терпела. Потому что любила его. И потому что знала – он делает это из любви ко мне. И даже после его предательства, после того, как он натравил на меня чудовище и посадил за решётку, после того, как выступал против меня в суде, я прощаю его. Слышишь, Сверчок, я прощаю тебя! Прощаю!

От этих слов каменное сердце Гкхадту'Уэльта растаяло. Но всего лишь на мгновение.

– Зато я тебя не прощаю! – заорал мальчик, срываясь со своего места. Слёзы текли из его глаз. – После всего, что ты сделала, после всего, что я сделал, не прощу тебя. Я не прощу тебя из-за того, каким я стал. Я хочу лишь одного – чтобы ты сдохла!

Толпа подняла гул. Люди кричали, требуя смерти для «матери».

– Тишина, тишина! – стал успокаивать всех судья. – Не надо поднимать волнения. Пришло время выслушать приговор. Итак, Вы рассказали нам, наверное, очень печальную историю. Но, к сожалению, она не имеет никакого отношения к делу. Детей Вы крали, девочку слепили, солдат наших поколотили. А потому, у меня просто нет иного выхода, как признать Вас виновной. К тому же, народ Вас не любит. Не любите же? Вон, слышите, как он скандирует. А зачем же нужна такая жизнь-то, без народной любви? Правильно, незачем. Палач, можете приступать. От имени короля, – безразлично проговорил вердикт судья.

В тот же миг с крыши, словно метеорит с неба, на площадь спрыгнул Гкхадту'Уэльт.

– Вы, справедливости не знающие, законы глупостью подменяющие, судить осмеливающиеся, людишки жалкие, обвиняетесь мной, богом избранным, порока не знающем, кару небесную приносящем, в малодушии. Пошли прочь, и не трогайте эту женщину.

Острое лезвие когтей прошло в нескольких миллиметрах от тела «матери», разрезая связывающие её верёвки.

– Стража! – закричал главный помещик.

Несколько солдат вышли из оцепенения и набросились на гиганта. Тот несколькими ударами разбросал их по разным краям деревни. Следующий удар пришёлся на палача, который осмелился подойти к приговорённой.

– Она – моя, – произнёс зверь.

«Мать» и Уэльт встретились взглядом. Этот взгляд заменил десятки слов благодарности и оправдания. Женщина поняла, что теперь она в безопасности. Она выбежала на середину площади, встав перед своим судьёй, и громко спросила:

– Где мои дети?

– Стража! – испуганно заорал помещик. Но в ответ на его зов, солдаты побросали оружия и побежали прочь. Женщина подняла один из мечей телохранителя главы деревни и произнесла:

– Спрашиваю ещё раз, где мои «личинки»?

– Они… они… в… – старика свалил сердечный приступ.

– Их здесь нет, – крикнул Сверчок, всё ещё стоящий за кафедрой.

– Где они? – заорала «мать».

В ответ она получила лишь издевательскую улыбку. К мальчишке подошёл зверь и навис над ним.

– Где они? – спросил Уэльт.

– Вы их уже больше никогда не увидите, – язвительно произнёс Сверчок.

– Говори, а ни то… – взревел монстр.

– Ни то что? Убьёшь меня? Ребёнка? Пожертвуешь своей непогрешимостью?

– А ни то так и не узнаешь, где твоя настоящая мать, – спокойно произнесла разбойница. Эти слова стёрли с лица подростка улыбку.

– Ты расскажешь мне? – с надеждой спросил Сверчок.

– Не просто расскажу – отведу, – пообещала «мать».

Растерянное лицо мальчика снова стало мрачнее тучи.

– Нет, я тебе не верю! Ты ведь чудовище, слышишь! Чудовище! – заорал он.

– На всей этой площади есть только одно чудовище, – произнёс Уэльт, упорно смотря в глаза Сверчку, – и это не я.

У мальчика перехватило дыхание. Слёзы вновь хлынули из глаз. Он не боялся «матери», не боялся Уэльта, не боялся суда и стражи. Он боялся себя. И он боялся, как он таким предстанет перед той, кто его родила.

– Они на корабле. Плывут к королю. Он отбирает девочек в качестве своих наложниц, а мальчиков в качестве прислуг, – выдавил из себя Сверчок.

Не говоря ни слова, Гкхадту'Уэльт бросился к пристани. В считанные секунды он добрался до берега и уставился в раскрывшийся перед ним океан. Вдали, у самого горизонта, уплывал корабль. Их разделяли километры воды. Зверь стоял неподвижно.

– Чего ты стоишь? Они же уплывают? – подбежала к нему «мать».

– Вода губительна для меня. Она смоет мою броню, и я снова стану человеком.

– Ты и так человек. В сердце. И твоё сердце куда прочнее твоей брони.

Уэльт повернулся к ней.

– Миру не нужен ещё один человек. Ему нужно чудовище. И чудовище во мне говорит, что я должен остаться здесь.

– Ты должен спасти моих детей! – заорала «мать».

– Вода смоет мою броню, – всё так же спокойно повторил монстр.

– Нет, не смоет, – решительно сказала «мать» и подошла к берегу. Она достала нож и стала отбивать оледенелый край моря.

– Что ты делаешь? – удивился Уэльт.

– Мастерю тебе плот. Возьмёшь весло и поплывёшь на льдине. И это не обсуждается. Ты спасёшь моих «личинок» и точка. Возражения есть?

Монстр подошёл к женщине, посмотрел, как она маленьким куском металла орудует на льду и произнёс.

– Возражений нет.

С этими словами он вонзил в огромный айсберг свои длинные когти, отделил его от остального ледяного покрова и, схватив весло, оттолкнулся от берега. Мощными рывками он грёб по морю. Расстояние до корабля сокращалось с немыслимой скоростью. Победа казалась у него в кармане. Но вдруг весло сломалось. Зверь оказался запертым среди моря на огромной льдине. Сзади была погрязшая в грехе деревня, впереди – уплывающий корабль. Уэльт посмотрел на свои руки: мощные когти, широкие длинные пальцы. Если сложить их, то получится огромная ласта. Но вода смоет её. Смоет. Но не сразу.

Зверь опустил в ледяное море правую лапу и оттолкнулся от волн вперёд. Ещё раз правой, но с другой стороны, ещё раз. Он был подобен брошенному по волнам плоскому камню, лягушкой скачущему к центру моря. Грязь на его пальцах и плечах размягчалась. Острые сабли отсоединились и пошли на дно. Правая рука становилась человеческой. Когда броня смылась с неё, до корабля оставалось всего пара сотен метров. Уэльт напрягся и оттолкнулся от льдины. Он подлетел и вонзился звериной лапой в обшивку корабля. Ещё мгновение, и он был на палубе.

– Я, из пучин вод вышедший, зло изгоняющий, низость пресекающий, приказываю вам, тьме подчиняющимся, присягу нечистому отдавшим, детей укравшим, сложите оружия. Отпустите девочек, отпустите мальчиков. Передайте им власть над штурвалом и поворачивайте назад, ибо ждёт вас смерть мучительная, пощады не знающая, мраком охватывающая.

– Уэльт, – закричала Капустница, вырываясь из рук матросов. Она подбежала к чудищу и кинулась к нему в объятья. – Ты всё-таки пришёл.

– Я же говорил – тебе не стоит отходить от меня далеко.

И он обнял её человеческой рукой. Это было одно из самого приятного, что ей удавалось почувствовать за всю жизнь. Спустя несколько минут их обступили и другие дети, желающие прикоснуться к невиданному чудищу не в схватке, а уже как к другу. Корабль повернул назад и поплыл к деревне.

Астегор мрачно встречал своих гостей. Этот город был хмур даже в самые светлые и солнечные дни, будто он затаил обиду на человечество, оставившее его гнить в собственных величайших технологиях, которых человечество давно переросло и уже никогда больше до него не дорастёт. На обломках погибшей цивилизации «личинки» разбивали лагерь, сооружая новое жилище. Рыжая веснушчатая девочка по имени Крапивница каждый раз отвлекалась от своих обязанностей, мечтательно засматриваясь на гигантского монстра, стоящего рядом с её «матерью». Она, как никто, видела в нём человека и мечтала заглянуть под маску каменной холодной непроницаемости.

– Она уже почти взрослая, – произнесла «мать». – Она хочет уйти с тобой.

– Она не знает, на что хочет подписаться, – возразил Уэльт. – У нас есть ещё одно незаконченное дело. И решить его мы должны не здесь.

«Мать» кивнула на стоящее неподалёку разрушенное здание. Они медленно побрели в его сторону. «Личинки» провожали их взглядом, будто стая голодных комаров, почувствовавших запах крови.

– Я ищу женщину. Она потеряла маленькую девочку. Её зовут Мия. Восемь лет, длинные волосы…

«Мать» покачала головой.

– Я не бросаю и не теряю своих детей. И каждого из них я помню. Когда они готовы отделиться от улья, я выпускаю их на волю. Воля – это нормальное человеческое общество. Не бандиты, не пираты. И не цари. Их я тоже не люблю. Я слежу за жизнью своих подопечных. Пусть и тайно, но я выведываю, как они живут, счастливы ли они, какой семьёй они обзавелись. Но никого по имени Мия я не знаю. Одно я знаю точно, ни её, ни кого другого не минует тяжёлая участь, если до них доберутся похитители детей. За этот посёлок я спокойна. Зная, что я на свободе, матери ещё долго не будут выпускать своих чад на волю. Пусть они боятся меня, но детей они уберегут от куда более страшных существ.

– Что же до тебя – ты будешь красть детей?

– Да, – твёрдо сказала «мать».

– Это – грех, это – зло, – угрожающе произнёс Уэльт.

– Добро, зло, – усмехнулась «мать», – всё зависит от того, какой промежуток времени мы берём до или после того или иного события. Очень хочется закончить сказку на «Жили долго и счастливо». Но конца нет. Всегда есть продолжение, в которое нам не хочется заглядывать. Мы боимся его. И это губит нас.

– Да, это губит, – согласился Уэльт, – и всё же, я должен сделать нечто ужасное. И, возможно, низкое. Так что заранее прошу меня простить.

Уэльт вышел из здания один. Острые лезвия левой руки были обагрены человеческой кровью. Все дети с ужасом смотрели на гиганта.

– Где наша «мать»? – испуганно спросила Крапивница.

– Её больше нет, – ответил зверь. – Тяжесть её грехов была больше тяжести принесённого ей блага.

– Нет! – воскликнула девочка.

– Да, – угрюмо ответил Уэльт, – такова цена моей справедливости.

– Твоя справедливость ничего не стоит, ты, чудовище! – заорала рыжая и, подняв с земли камень, бросила его в гиганта. Тот укрылся от броска человеческой рукой.

– Ты – чудовище, чудовище! – кричала Крапивница, поднимая с земли всё, что попадётся под руку. Остальные личинки, не сдерживая своего гнева, последовали её примеру.

В монстра летело всё, что было в заброшенном городе, приправленное отменной бранью. В него летели обидные слова, обжигающая правда и тысячи проклятий, срывающихся с уст детей. Осколки и металл, камни и грязь, механизмы и обломки изобретений. А Уэльт лишь стоял неподвижно, прикрываясь правой рукой, и смотрел сквозь пальцы на то, как его смешивают с грязью. Затем, когда силы у детей иссякли, он опустил новую, покрытую более совершенной, более прочной, более разрушительной бронёй руку и произнёс:

– Да, я чудовище.

С этими словами он сорвался с места и убежал прочь. Лишь достигнув самой окраины разрушенного города, он обернулся, взирая на детей, которые кидались в объятья вышедшей к ним «матери». Ладонь женщины была оцарапана клинком. И лишь одна девочка на последнем издыхании бежала за уносящимся прочь гигантом, умоляя его о прощении.

– Да, я чудовище, – повторил тихо сам себе Уэльт и отправился в деревню к Кавзуку предупредить всех об охотниках за детскими душами. По всем городам таинственно исчезают дети. Эта беда могла коснуться и Мии. Этого Уэльт никак не мог допустить. Нужно найти похитителей. Нужно защитить его маленькую гостью. А его обещание найти маму – оно подождет. Безопасность Мии превыше всего. Наказание виновного – превыше всего.

Гкхадту'Уэльт закончил историю. Площадь погрузилась в молчаливую тишину. Чудовище, будто каменная статуя в центре селения, оглядывало каждого и в каждом находило молящий взгляд, как бы кричащий: «Помоги! Спаси наших детей!» Но здесь Уэльт был бессилен. Всё это время он имел дело с реальными преступниками из плоти и крови, которых можно было проучить их же кровью: покалечить, разорвать на части или, как минимум, запугать до полусмерти. Его метод – действовать напрямую, в лоб. Но как бороться с легендой? С отрывистыми рассказами, перемешанными с народными байками и недомолвками? Опасность таилась в незримом маньяке, который крадет детей. Уэльт не был детективом или экстрасенсом. Он способен по стуку сердца, по пульсации крови в венах и артериях, по запаху страха определить, виновен ли человек, но как найти человека, чьё сердце высечено из камня, как найти призрака, что пускает по своему телу вместо крови души загубленных ребят? Всё, что он сейчас мог – это предупредить. Защищать ему предстояло только одного человека – Мию. Но с этим всё просто: можно закрыть её в пещере, как и раньше – пока он будет на охоте.

Толпа начала потихоньку разбредаться. Старейшины сбились в кучу, обсуждая, что теперь делать, женщины пошли в дом, успокаивая детей, а мужчины отправились заниматься своим ремеслом. Дурные вести дурными вестями, а работа сама делаться не будет. Кавзук строго приказал Агнессе отвести Мию в дом, а сам пошёл к чудовищу обсудить то, что не предназначалось для её ушей.

Это был последний раз, когда Мия могла насладиться уютом дома гостеприимного фермера. В тот же вечер мягкая перина теплой постели сменилась соломой в тёмной и холодной пещере. Мие не хотелось покидать дом крестьянина. Помимо уюта в нём она нашла новую подругу, с которой всегда было весело. Но теперь вместо радостного смеха и задорных шуток она слышала лишь треск костра да сквозящий горный ветер. Вместо игрового взгляда Агнессы и отеческого взора Кавзука ей приходилось довольствоваться лишь стеклянными ничего не выражающими глазами монстра, впившимися в пляшущие языки пламени, будто в глубине огня пряталась отрубленная голова Медузы Горгоны, обращающая хозяина пещеры в камень. Камень… да, всю эту жизнь гиганта можно было назвать одним словом: камень. Каменное сердце каменными ножами убивает каменные души. И ничего не меняется: будто на каменном пляже взяли несколько булыжников, поменяли их местами, а часть бросили в воду. Но, в общем, картина осталась неизменной. И она, Мия – это тоже камень во всем этом пейзаже: слишком сухой, слишком горячий. Накрыла бы её волна жизни, да унесла в глубокое море. Но слишком далеко извивается вспененная грань мирового океана, слишком спокойная водная гладь, чтобы поглотить в себя монотонную жизнь девочки. Поднялся бы шторм и…

Мия вдруг заметила, что снова разговаривает со своей игрушкой. Не первый раз она забывалась, награждая куклу умением слушать, понимать и сопереживать. Всё это прошло, когда она стала жить в домике доброго горца, но вот опять одиночество прошлого протянуло к детской фантазии свои длинные пальцы.

Девочка легла на колкую жухлую солому. Сегодня ей не уснуть. Ни один час придётся потратить, чтобы найти наиболее удобное положение, если таковое здесь вообще возможно, свыкнуться с жаром со стороны костра и с холодом со стороны тени, забыть о страшных звуках, доносящихся снаружи от пещеры и не думать о маме. Да, она не заснет. Может, разве что под самое утро. Хорошо хоть завтра никто не станет её будить.

Всё случилось несколькими днями спустя. Зверь был на охоте, а Мия сидела в пещере, наблюдая через узкую щелку, как играют на ветру редкие деревья. После своего возвращения Уэльт стал плотнее закрывать выход, и то только для того, чтобы девочка не задохнулась, пока его нет. В щель можно было просунуть разве что руку, но на большее рассчитывать не приходилось.

Вдруг с той стороны послышались какие-то шорохи. Мия насторожилась. Это могли быть похитители детей, но что им искать в горах среди безлюдных пещер? Чувствуя себя в безопасности, она подошла к валуну, служившему дверью, и огляделась через щель по сторонам. По открытому плато шёл Пар.

– Паровозик! – завизжала девочка. – Паровозик, миленький, я здесь!

Юноша чуть не подскочил на месте. Оглядевшись, он увидел, как из узкого отверстия высунулась детская ручка и помахала ему. Пар тут же подбежал к подруге.

– Слава богу, я тебя нашёл! Мия, золотце, как ты?

– Хорошо, – засияла девочка.

– Это хорошо, по-твоему? Шутишь? Кто тебя тут запер?

– Гадвельт. Вернее, у него чуть более сложное имя, но я его точно не выговорю. Но ты не думай – он не плохой. Он просто так заботится обо мне.

– Да уж, хорошая забота, ничего не скажешь, – выпалил Пар, а потом вспомнил, как сам прикрывался заботой, терроризируя девочку своими постоянными нравоучениями. – Мия, я хочу извиниться перед тобой. Извиниться за то, как поступал, как не слушал тебя. За то, что вёл себя как… – юноша стал подбирать слова.

– Как напыщенный индюк, – подсказала девочка.

– Ну, да, как-то так, – опустил он глаза, – извини. Я сам всю жизнь ненавидел таких вот учителей, а в итоге стал таким же, как они.

Она протянула к нему свои маленькие пальчики и коснулась его руки.

– Ничего, главное, что ты не бросил меня и сейчас здесь.

– Надо тебя отсюда вытащить.

С этими словами Пар стал толкать валун, закрывающий проход. С тем же успехом домашний паук-сенокосец мог бы двигать шар для боулинга. Мия скептически посмотрела на друга. Атлетическим телосложением он не отличался.

– Мне почему-то кажется, что ты просто теряешь время, – сказала она.

– Нет, погоди, я уже почти… – еле выдавил из себя Пар.

– Почти сплющил себя в лепешку? Да, я заметила.

– Что за сила должна была сдвинуть этот камень? – ужаснулся Пар.

– Да, Гадвельт очень большой. Он – такое огромное чудовище!

– Это тот зверь, что нападает на людей?

– Он нападает только на плохих людей, – обратила его внимание Мия, – хороших он не трогает. И сейчас он выслеживает компанию из бандитов, которые крадут детей.

– И что, пока он их не найдёт, он не вернётся?

– Вернётся. Каждую ночь возвращается. И на всю ночь оставляет проход открытым. Я бы смылась от него, да он слышит каждый шорох. Я словно пленница какая-то! Оставил бы он меня с Агнессой и Кавзуком – так нет, с ним же мне «надёжнее». А то, что я здесь мёрзну и скучаю – он и слушать не хочет!

– Погоди, с кем? – притормозил её речь Пар.

– Агнесса и Кавзук. Это люди, у которых я жила в деревне на склоне этой горы. Ты приходил к ним как-то, да хозяин тебя прогнал.

– Это его друзья? Друзья монстра? – удивился Пар.

– Да, – кивнула Мия.

– Может, я тогда постараюсь договориться с этим Кавзуком, чтобы он замолвил за меня словечко.

– Не получится. Я уже пыталась. С этими воришками детей все с катушек посъезжали. Пока они на свободе – мне отсюда не выбраться. Может, оно и к лучшему, – загрустила Мия. – Всё-таки, зверь обещал найти мою маму.

– Слушай! – засиял Пар, – а если мы поможем им найти этих воришек?

– Как? – удивилась Мия.

– А вот гляди! – Пар достал из сумки серебряный карандаш. – Он волшебный! Если у него спросить, где тот или иной человек – он нарисует карту, как к нему добраться.

– Здорово! – воскликнула Мия.

– Давай, дерзай, – передал юноша своей подруге карандаш и бумагу. Та выхватила его и хотела было что-то намалевать, но рука её дрогнула и оторвалась от листка.

– Ничего не получается, – расстроилась девочка.

– Странно. Попробуй ещё раз.

Мия попробовала. Эффекта не было.

– Ты уверен, что он волшебный? – спросила Мия.

– Да, именно так я тебя и нашёл, – задумчиво произнёс Пар. – Карандаш почему-то иногда даёт сбои. А нарисуй-ка, где твой друг Гадвельт.

Девочка с недоверием ко всей этой затее взялась за карандаш. Но стоило ей коснуться бумаги, как её рука начала вырисовывать окружающую местность. Спустя пару минут карта была готова.

– Какая прелесть! – восхитилась Мия.

– Да, но это всё равно не то, – огорчился привыкший к таким вещам Пар.

– Мою руку будто что-то вело. А маму он сможет найти?

– Нет, стой! – запаниковал Пар. Не хватало девочке ещё узнать, что её родители мертвы. Но было слишком поздно. Мия коснулась грифелем бумаги, и её рука застыла на месте. Внутри карандаша что-то происходило. Он будто бы сомневался в ответе, сомневался в собственных силах, после чего по его яркому серебряному контуру прошла тень. В нём отразилась грозовая туча, хотя небо не было затянуто облаками. В переливах между мраком и светом, карандаш выскочил из рук девочки и упал на землю. Через мгновение он принял прежний вид, будто у него ничего не спрашивали.

– Почему он не рисует? – огорчилась Мия.

– Я же говорю, он иногда даёт сбои, – произнёс с облегчением Пар. А потом добавил: – А, знаешь, нам ведь не нужны грабители, чтобы спасти тебя. Эта девочка, Агнесса…

– Её никто не послушает, – с горечью заявила Мия, – мы с ней ровесницы.

– Нет, ты не поняла. Я не хочу через неё договориться с Гадвельтом. Она как, хорошая тебе подруга? Падкая на авантюры?

– Да! А ты что, ты её знаешь? Погоди! Ты хочешь взять её вместо меня?

– Глупости не говори, – возразил Пар, – тебя мне никто не знаменит. Просто я подумал, если все так ищут этого маньяка – мы дадим им его.

– Но как? Мы же так и не смогли нарисовать карту, где он прячется!

– Она нам и не нужна. Мы сымитируем его. Ты доверяешь мне?

– Да, но я тебя не понимаю.

– Поймёшь. Когда твой монстр убежит на поиски маньяка и не закроет пещеру…

– Но он всегда её закрывает!

– Не перебивай. В этот раз в спешке не закроет. Ты выбираешься из тоннеля и ждешь меня вон за тем уступом. Когда я приду, а это будут скоро – мы убежим. На север.

– Но если у нас не получится?

– Всё получится. Это всего лишь животное. Большое хищное животное. Мы его перехитрим. Ты веришь мне? Иди сюда, – Пар просунул руку и потрепал подругу за волосы. Она почти забылась в блаженстве ласкающих её рук, как вдруг резкая боль пронзила её затылок. Мия в ужасе и непонимании посмотрела на Пара. В его руках торчал клок выдранных волос.

– Извини, так надо. Жди меня, – произнёс он и направился в сторону деревни у подножия скалы.

Следующим вечером Гкхадту'Уэльт сидел в углу пещеры, уставившись на огонь, а Мия ужинала принесенными им грибами и ягодами. Когда в пещеру ворвался Кавзук, монстр даже не дрогнул. Он на уровне инстинкта определял звуки опасности, и от спешащего за его помощью горца её не исходило. Зверь всё так же пребывал в трансе.

– Уэльт, помоги, срочно… – фермер задыхался. Всё это время он бежал со всех ног от самого дома до пещеры.

Никакой реакции.

– Уэльт, ты меня… слышишь?

– Слышит. Но толку! Для него сейчас ничего не существует, кроме его костра, – буркнула Мия.

Кавзук уставился на него, словно на предателя, и, собрав последние силы, бросился вперёд и затоптал костёр. Чудовище вздрогнуло, будто резко проснулось от страшного сновидения. Оно подалось вперед на горца, будто хотело его разорвать, но быстро пришло в себя, узнав, кто перед ним.

– Что случилось? – спросил монстр.

– Моя дочь! Эти бандиты украли мою дочь.

– Как? Когда?

– Этим вечером. Прямо из дома. Я пришёл… И обнаружил… на своем пороге… вот эту записку, – мужчина постарался достать из кармана листок бумаги, но трясущиеся от перенапряжения и усталости пальцы выронили его. Послание унеслось сильным ветром в сторону, но Кавзук даже не посмотрел ему в след. – Ты должен… ей помочь, – горец, тяжело дыша, едва произносил слова.

– Что в записке?

Уэльт встал и подошёл к выходу.

– Требование выкупа. Сроки… очень жёсткие. Через несколько часов… Я сюда бежал… очень долго. Времени совсем нет. Я боюсь не успеть.

– Они сказали, где то место, куда приносить выкуп?

– Да, у водопада, – его одышка потихоньку начала спадать. – Быстрее, Уэльт, нам нельзя медлить.

Чудовище вылезло из пещеры и схватилось за валун. Мия последовала за ним.

– Сиди здесь! – приказал зверь.

– Ты хочешь меня запереть?

– Да, здесь опасно – ты же сама слышала.

– Нет, я слышала, что опасно у водопада, а не здесь.

– Всё равно, сиди здесь.

– Буду сидеть, только ты не запирай меня, – стала проявлять характер девочка.

– Это моё дело.

– Значит, я твоя пленница?

Монстр остановился и в упор посмотрел на неё. Видимо, этим фраза его зацепила.

– Поэтому ты меня запираешь, чтобы я не ушла? – стояла на своём Мия.

– Моя дочь, – попытался напомнить о себе Кавзук.

– Нет, – ответил Мие Гкхадту'Уэльт, – чтобы тебе никто не навредил.

– Никто мне не навредит! Ты что, мне не доверяешь? – возмутилась Мия.

– Уэльт, моя дочь! – со слезами на глазах едва не кричал Кавзук.

– У меня нет времени на разговоры, – решил закончить спор гигант.

– Так и не трать его на то, чтобы таскать туда-сюда этот чертов валун. Беги! Доверяй мне!

Чудовище простояло с секунду, смотря на Мию.

– Я всё равно скоро вернусь. Я буду здесь ещё до захода солнца. Ничего за это время не произойдёт, – Гкхадту'Уэльт схватил крестьянина и быстрыми шагами, скорее, больше похожими на скачки, направился к водопаду.

Спустя несколько минут, с юга показался силуэт Пара. Он шёл быстрой походкой, разбрасывая по дороге выдернутые накануне волосы Мии. Когда последние локоны были брошены на землю, он подбежал к девочке, взял её за руку, и друзья скрылись за северной границей горного плато. Лишь багровые лучи спускающегося к горизонту солнца окрасили камни в рубиновый цвет, на недолгое время превращая горную вершину в груду алых самоцветов, спокойно наблюдавших танец вновь разгоревшегося от ветра одиноко оставленного костра. Эти камни не имели воли – по воле судьбы они лежали на своём месте и время от времени скатывались вниз, гонимые разбушевавшейся стихией. Точно так же, как и эти камни, выглядели сверху головы столпившихся у водопада крестьян, ожидающих команды или командира. Их безвольные глаза смотрели в сторону горной вершины, где жил каменный гигант, в сторону заходящего солнца, в сторону массивного силуэта чудовища, надвигающегося на них.

– Рады тебя видеть, Уэльт, – засуетились все, когда к ним спустился гигант и поставил на землю угнетённого переживаниями отца.

– Где бандиты? – спросило чудовище, никак не реагируя на приветствие.

– За этим потоком воды, – откликнулся один из толпы. – Мы не хотели заходить туда раньше времени. Боялись всё испортить.

Глаза чудовища осмотрели горную реку. Вода могла размыть его панцирь из грязи. Да, монстр был каменным, но вода точит камни. Если Уэльт чего и боялся, то это была вода. Он никогда не охотился в дождь, он боялся рек и морей, он никогда не проходил сквозь водопады. Недолгое воздействие влаги могло и несущественно повредить ему, но лишний раз подвергать себя опасности не было никакого смысла.

– Иди к своей дочке. Я рядом, – произнёс великан.

Кавзук на ватных ногах побрел к ущелью. За стеной воды он обнаружил свою девочку, в сумерках вглядывающуюся в страницы своей книги, на обложке которой было вытеснено её название: "Утопия".

– Ты знаешь, что чтение книг в темноте не ухудшает зрение? Это очередной миф, так горячо полюбившиеся заботливым отцам и матерям, навязанный из поколения в поколение, – произнесла Агнесса, не отрывая глаз от текста.

Ничего не ответив, Кавзук кинулся в объятья к дочери, едва не придушив её от нахлынувших чувств. Взяв её не руки, он вынес свою дочь на багровый свет заката к ожидающим их жителям деревни.

– Где бандиты? Они там? С ней ничего не случилось? – посыпались вопросы со всех сторон.

– Она цела. Нет там никого. Всё хорошо. Уже всё хорошо, – со слезами на глазах отвечал всем Кавзук.

– Где тот, кто тебя увёл? – строго спросил Гкхадту'Уэльт у Агнессы.

– Какая разница? Разве не главное, что я, целая и невидимая, стою сейчас среди вас? – девочка, конечно, не стояла, а висела на руках у отца, но это уже было не столь важно.

Зверь подошёл ближе, почти вплотную, и навис над ней.

– Где твой похититель? – переспросил гигант грозно. Он чувствовал по биению её сердца, что тут что-то нечисто, что тут что-то не так. Он слышал по пульсации её висков, что она знает больше, чем говорит. Он принял позу, при которой кто угодно скажет ему правду. Уэльт будто не отдавал себе отчёт, что он требовал ответа не от своих жертв, а от маленькой напуганной его видом девочки.

– Не знаю, – со страхом в голосе произнесла Агнесса. – Надеюсь, что далеко.

– От меня далеко не уйдёт, – зверь подался было прочесывать местность, но что-то внутри его остановило. Человеческий внутренний голос заставил его вернуться. Монстр понял, что всё это было одной большой аферой, предназначенной для того, чтобы выманить его их логова. – Он давно ушёл? Отвечай!

– Уэльт! Что ты творишь? – с ужасом спросил Кавзук и крепче прижал к себе дочь.

– Отвечай! – не унимался гигант.

– Да, давно, – под таким напором Агнесса не могла ответить ничего другого, кроме правды.

– Мия, – монстр произнёс это слово, будто оно было сказано не в этом мире, а на границе между жизнью и смертью. Земля под его ногами, словно тетива, прогнулась и запустила многотонное тело монстра назад в горы, будто стрелу. В воздухе осталось лишь ощущение ужаса. Все были готовы к тому, что вместо бандитов им придётся драться с озверевшим защитником их посёлка. Но когда страх пылью осел к ногам горожан, все начали расходиться. Кавзук с Агнессой всё ещё стояли и смотрели в след уносящемуся монстру.

– Если он его найдёт, то от него и мокрого места не останется, – с ненавистью произнёс фермер. От этих слов девочку передернуло. Она решилась рассказать обо всем отцу.

– Пап, я должна тебе кое-что в чём признаться.

– Что, моря хорошая? – ласково произнёс Кавзук.

– Ты всегда держишь свои обещания. Обещай, что не будешь сердиться на меня.

– Что ты, милая, на тебя – никогда! – он крепко обнял её. – Что ты хотела?

– Видишь ли… дело в том… меня никто не похищал.

– Как так? – удивился Кавзук. – А записка? А твоя пропажа?

– Я никуда не пропадала – я сама ушла. А записку написал Пар, лучший друг Мии. Он приходил как-то к нам, помнишь? Так вот, он сказал, что Гкхадту'Уэльт держит Мию в заточении. И что её нужно спасти. Мы подружились с ним. Он мне рассказал всё: и про волшебника, и про то, что он единственный, кто может найти её маму, и всё-всё. Он дал мне волшебный карандаш, и с помощью него я сумела нарисовать место, где нет и не будет никаких похитителей детей – безопасное место, куда бы я могла спрятаться. Вот мы и разыграли этот спектакль. Как только ты ушёл утром по делам, я оставила на столе эту записку, а сама пришла сюда.

Кавзук помнил Пара. Он вспомнил разговор Мии с Уэльтом в пещере, вспомнил, как Мия боялась говорить о своём горном опекуне, вспомнил, как дал обещание этой маленькой девочке, что замолвит словечко за её друга. Пришло время отдавать долги.

– Я всегда выполняю свои обещания. И сейчас я собираюсь сдержать ещё одно слово, данное твоей подруге. Мы побежим в горы, и побежим очень быстро. Будь добра – не отставай. Но и слишком далеко не убегай, чтобы я мог тебя видеть. Мы должны помочь твоим друзьям.

Пещера была пуста, а в её чреве рассыпчатыми углями догорал оставленный костёр. С ненавистью Уэльт начал переворачивать вещи в поисках ребёнка. Перерыв всё вверх дном, он выбрался наружу. Куда они пошли? Куда увели его девочку? Его собственность. Чудовище начало рыскать по плато среди длинных теней, отбрасываемых маленькими камнями. И вот зацепка! Клок волос Мии. А там дальше – ещё… и ещё… Следы уходят на юг.

Гигант пустился галопом в том направлении, опустив руки до самой земли, затачивая о каменные скалы свои могучие когти.

– Вы будьте умирать очень долго – это я вам гарантирую, – тихие слова Уэльта утонули в порыве вечернего ветра. Не успели ленивые камни забыть о брошенном обещании, как от зверя остались лишь глубокие следы на земле.

Кавзук и Агнесса шли иным путём. Девочка знала, что её друзья отправились на север, поэтому они всячески срезали дорогу, не проходя через логово Гкхадту'Уэльта. Мужчина был старой закалки и выносливости, что позволяло ему при необходимости бежать хоть всю ночь. Но горячая горная кровь требовала скорости. Поэтому вместо того, чтобы медленно, но верно продвигаться к своей цели, Кавзук двигался рывками: то надрываясь, то задыхаюсь, то переводя дух. В результате, Агнесса опередила его очень сильно. У отца больше не было цели догнать свою дочь – только бы ни упустить её из виду.

Уже полчаса на пути не встречался ни один детский волос. Только холодные тёмные скалы, утонувшие в океане ночи. Чудовище остановилось. Среди всей этой горной безжизненности оно что-то чувствовало. Да, здесь не было Мии, но следы постороннего не ускользали от острого чутья Уэльта. Мелкие частички кожи, волосы.

«Это был мужчина. И это будет труп», – подумал монстр.

Его обманули, повели по ложному следу. Возможно, даже ни один раз. Но где он теперь? Агнесса была на западе, ложный след вёл на юг, деревня стояла на востоке. Идти туда было бы глупостью, а похитители явно не были глупы. Значит, один путь – на север. Но это безумие! Им не выжить в северных пиках. Если их не сдует ветер и не заморозят снега и метели, значит, их сожрут горные хищники. Нет, им не погибнуть от острых клыков дикого зверя. Погибнет лишь один. И не от клыков, а от когтей. От его когтей. Они не уйдут!

Гкхадту'Уэльт настиг их на вершине одной из гор, через которую пробирались друзья. Так глупо было выходить на высокое хорошо обозреваемое место, но иной дороги просто не было. У подножья горы были либо отвесные скалы, либо быстрая река, справиться с течением которой ни Пар, ни Мия не смогли бы. Оставался только один путь – наверх. Там разъярённое чудовище и выследило друзей.

Дикий рёв разлетелся над вершинами гор.

– Это он, он нас нашёл, – в панике произнесла Мия. – Надо спрятаться!

– Нет, прятаться уже поздно. Сейчас нужно найти место, где я смогу его одолеть, – возразил Пар.

– Одолеть? Ты с ума что ли сошёл? Ты видел эту громадину?

– Нет. Но, огромный – значит, неповоротливый. Если ему будет тесно, значит, у меня есть шанс. Силой я не отличаюсь, зато в ловкости мне не занимать.

– Даже если ты сможешь увернуться от его ударов, как тебе удастся его победить? Он неуязвим!

– Я его заколю, как дикое животное.

– Какое там! Он же каменный! От него любой нож отскочит.

– Нож – да. А вот это – нет, – он достал из кармана серебряный карандаш.

Друзья перешли в расщелину, битком заваленную камнями. В тот момент, когда Пар велел девочке спрятаться, за его спиной эхом раздался низкий нечеловеческой голос.

– Я, справедливость несущий, зло карающий, к праведности призывающий, обвиняю тебя, грехи таящего, к подлости прибегающего в похищении детей, невинных, чистых, матерями потерянных, в страх обратившихся, приговариваю тебя…

Не успел Гкхадту'Уэльт договорить, как Пар, убедившись, что Мия спряталась, кинулся гиганту между ног и полоснул его по лодыжке острием серебряного карандаша. Чудовище развернулось, занося когти для того, чтобы расплющить наглеца, но тут же получило удар в бок, и от ребра откололся кусок камня. Пар снова был сзади, готовый к очередной атаке. Каждый раз, когда Уэльт пытался нанести удар, юноша ловкими обманными маневрами отпрыгивал за его спину, нанося очередную царапину или откалывая часть брони от тела зверя. Юноша не ожидал, что он окажется настолько громадным. Это было испытание не только на ловкость, на что рассчитывал Пар, но и на выносливость.

Битва продолжалась очень долго. Со множеством ранений, потеряв огромный коготь на левой руке, гигант остановил попытки прихлопнуть Пара.

«Так этот негодяй оставит от меня лишь горстку камней, – думал Уэльт, – я защищаю свои ноги – он отпрыгивает сбоку. Я защищать бока – он кидается между ног. Я защищаю всё тело, он по уступам умудряется перескочить через голову. Так мне его не одолеть. Я привык бороться на открытых участках. Нужно выманить его на открытое место. Там уже у меня будет больше места для маневра, и я задам ему жару, – чудовище бросило взгляд на юношу. Он прятался за большим выступом, держа наготове грозное оружие. – Нет, он не так глуп. Само место боя он выбрал неслучайно. Он не уйдёт отсюда по доброй воле. Значит, открытое место придётся сделать самому».

Уэльт расправил мощные когти и, вопреки ожиданиям Пара, направил свой гнев не на своего врага, а на камни, среди которых тот метался. Глыба за глыбой отбрасывались гигантом со скалы. Вся выступающая часть гор была срезана и отправлена в бездну.

Сообразив, что происходит, юноша кинулся на зверя. Один за другим Пар наносил удары своему противнику. Но Уэльт пропускал их. Не обращая внимание на эти «комариные укусы», которые порой очень дорогого стоили, он расчищал себе место для боя. Куски брони опадали с чудовища, как листья с осенних деревьев. Местами даже выступала кровь. Но Пару просто не хватало времени, чтобы одолеть монстра до того, как местность вокруг опустеет.

В потоке ярости, мужчины забыли про маленькую девочку, которая, дрожа от страха, пряталась среди камней. И вот, во время расчистки, острые когти впились в её тело, когда Уэльт убирал очередную каменную глыбу, за которой таилась Мия. Он отбросил её в сторону вместе с валуном, и камень едва не раздавил её. Девочка, истекая кровью, упала без сознания.

– Мия! – воскликнул Пар и кинулся к ней, но, не добежав, пропустил сильный удар в бок. Его отбросило в сторону. Карандаш выпал из руки. Безоружный и растерянный, юноша смотрел в демонические глаза Гкхадту'Уэльта.

– Ты, сопротивление оказавший, раны наносивший, хитростью овладевший, к гибели мою гостью приведший, выслушай приговор!

– Это я – к гибели приведший? – возмутился Пар, – это ты, дрянной поэт – убийца! Если бы она не была…

Он не успел договорить. Зверь напал на него. Это уже не было дракой, это скорее походило на игру «кошки-мышки». Пару приходилось уворачиваться от яростных ударов, что на пустыре было намного сложнее. Он изрядно вымотался. Силы были на исходе, а надежда таяла, как таяла темнота вокруг в ожидании утра.

– Прекрати! – вдруг раздался тонкий девичий голосок. На недавно обрезанной скале стояла Агнесса. – Он ни в чем не виноват! Прекрати!

– Это преступник – хитрый, безжалостный, детей крадущий и жизни их лишающий, – ответил ей Уэльт.

Воспользовавшись моментом, когда зверь отвлёкся, Пар кинулся к карандашу. Монстр только того и ждал. Он грубо оттолкнул Агнессу в сторону и накрыл когтями левой руки юношу, заточив его тем самым в клетку. До карандаша оставалось чуть больше метра – слишком далеко, чтобы дотянуться. Это был конец.

Агнесса, не узнавая некогда своего защитника, тряслась от страха. Придя в себя, она поднялась и подбежала к подруге. Она начала лихорадочно трясти её и бить по щекам, приводя в чувства. В отличие от монстра, она знала секрет Мии о её бессмертии.

– Очнись! Скорее! – кричала Агнесса.

– Что? Что случилось? – в беспамятстве спросила Мия.

– Нам надо срочно бежать! Если мы здесь останемся, то нас с тобой сотрут в порошок. Уэльт совсем обезумел!

Агнесса помогла Мие подняться, и они побеждали прочь – вниз со скалы. Дочь горца в ужасе оглядывалась, боясь, как бы чудовище не стало их преследовать. Но Гкхадту'Уэльт был занят судом над Паром.

– Теперь, существо слабое, неразумное, я выношу тебе приговор: суровый, справедливый… – несмотря на пафосность речей, в голосе гиганта не читалось больше справедливости – только месть и ненависть.

Его вердикт прервали.

– Уэльт! – то был Кавзук. Яростные глаза монстра обратились к фермеру. – Ты знаешь, что я был всегда на твоей стороне. Но сейчас, – он перевёл дыхание, – сейчас ты не прав.

– Ты запутался в праведности, бедняк. Не вмешивайся.

– Нет уж, я вмешаюсь. Ибо запутался ты. Власть и сила вскружили тебе голову. Ты уже забыл, что значит ошибаться, но ошибаться при этом не перестал. Ты знаешь, я всегда был на стороне твоих методов, какими бы жестокими они ни были. Но, как ты сам говорил, эти методы рано или поздно сделают из тебя животное, лишив всего человеческого. Так вот, я хочу, чтобы это произошло позже, не сейчас!

– Этот человек, подлый, безнравственный, зло приносящий, похитил твою дочь, хрупкую, нежную. Похитил гостю мою Мию, несчастную, судьбой обиженную.

– Никто не похищал мою дочь. Это была её шалость, на которую мы все повелись. И Мию он не похищал – он искал её. Он приходил ко мне! И я дал его воспитаннице слово, что заступлюсь за него, когда придёт время. И я здесь! А вот ты мне ответь, где девочки? Где Мия? Где моя Агнесса?

Уэльт оглядел пустые скалы.

– Что ты с ними сделал? – взревело на Пара чудовище.

– Нет, это ты что с ними сделал? – перебил его Кавзук. – Почему их сейчас нет рядом с тобой? Почему они не прячутся за твоей спиной, как это было всегда, а бегут от тебя прочь, объятые страхом?

Вспышка памяти нарисовала Уэльту раненую Мию, придавленную камнем. Она нарисовала ему испуганные глаза Агнессы на фоне радужного неба, окрашенного восходящим солнцем. В толщине звериной ненависти и злости, упрямства и самоуверенности родилось сожаление. Это чувство вспыхнуло внутри чудовища, пробуждая от долгого животного сна человека, который жил в нём ещё до метаморфозы. Уэльт на мгновение вновь почувствовал себя слабым и жалким искателем праведности. Но теперь на месте десятков обидчиков, которые когда-то закидывали его грязью, он увидел себя: жестокого, беспощадного, относящегося к праведности, как к собственности. Уэльт вдруг увидел, как все вокруг стоят на коленях перед ним, триумфально поднявшим свои лезвия-когти: сотни и тысячи погибших от его рук грешников, Кавзук, Мия, Агнесса. И все они молили о милосердии. И даже он сам – в человеческом обличье, восторгающийся собственной мощью. Но теперь человеку внутри него нужно было подняться и поставить на колени это самоуверенное чудовище, чтобы оно было ниже закона, которому он служит, ниже справедливости. На это не способно никакое оружие: ни волшебный карандаш, ни свора десятерых таких же гигантов. На это способно лишь одно чувство: сожаление. Гкхадту'Уэльт взглянул в глаза Пару, читая в его крови и сердце все грехи, что в нём накопились, выискивая всё до последних мелочей.

– Я, праведный, чистый, справедливость несущий, законы гласящий, объявляю приговор тебе, обвиняемому в краже детей, во множестве смертей, в подлости, хитрости, бесчестии и предательстве. Мой вердикт: невиновен!

С этими словами каменная клетка разомкнулась, и Уэльт убрал свои когти. Пар остался сидеть на земле, уставившись вдаль. Он не убегал, он не сопротивлялся. Он толком даже не слушал. Его глаза были полны отчаяния.

Чтобы как-то прервать угнетенное молчание, Уэльт спросил:

– Есть ли тебе что сказать, оправданный?

– Мия… – хрипло, еле слышно произнёс Пар.

– Они с Агнессой, подругой верной, чистой, убежали вниз со скалы – в лес высокий, густой…

– Нет, – покачал годовой Пар, и слёзы выступили на его глазах, – нет… Они похищены. Я, наконец, понял, кто эти… похитители детей.

Гкхадту'Уэльт обернулся. Из-за горы показалась стальная светящаяся птица невероятных размеров. Она медленно поднималась над землёй и уносилась навстречу восходящему солнцу.

Кавзук бросился за ней, выкрикивая имя своей дочери. Он не добежал всего несколько метров до отвесного обрыва, после падения с которого не выжил бы. Ноги его стали ватными и он, переполненный горем, в слезах упал на землю.

Чудовище, оценивающе прикинуло свои шансы с разбегу запрыгнуть на крылатую металлическую бестию. Даже при самом лучшем раскладе с его массой это было невозможно.

– Всё тщетно! – в отчаянии произнёс Пар и, схватив рядом лежащий карандаш, вонзил его в обломанные скалы, чтобы хоть как-то усмирить свой гнев. Теперь ему было ясно, почему карандаш не мог нарисовать местоположение воров. Всё это время они были в воздухе.

– Клянешься ли ты, оправданный, ценой своей жизни, обеспечить безопасность гостье моей, Мие, в обмен на помощь мою?

– Какую помощь? Они недосягаемы! Ни ты, ни уж тем более я не сможем допрыгнуть до этой птицы, – заорал в отчаянии Пар.

– Клянешься? – грубо повторил Уэльт.

– Спаси, спаси мою дочь, – закричал Кавзук.

– Если бы я мог что-то сделать, я бы поклялся! – рыдая, выдавил из себя Пар.

– Обещание сказано. Обещание принято, – произнёс зверь, и мощные лапы Гкхадту'Уэльта обхватили Пара. Гигант помчался через скалы в след уносящемуся орнитоптеру. С бешеной силой, не прекращая бег, запустил он Пара, как ядро, в стальную птицу. Не успел юноша сообразить, что вообще происходит, как звук бьющегося стекла и острая боль оглушили его.

– Хозяин решил навестить своего слугу? Хозяин зол? – раздалось где-то рядом. – Почему хозяин бьёт стёкла? Это же небезопасно, – слышал юноша через пелену забытья. Как в тумане он видел силуэт человека, поспешно заделывающего брешь в корабле. – Хозяин молчит? Хозяину плохо? Я позабочусь о хозяине.

И Пар отключился. А между тем, стальная птица уносилась прямо к солнцу. Её блестящий силуэт слился со светилом и исчез из глаз, наблюдающих за ним каменного стража и мужчины, постаревшего за эту ночь на много лет.

Глава 14. Огненная планета.

Очень сильно пекло. Из недавно разбитого иллюминатора в глаза больно бил яркий свет солнца, к которому подлетала стальная птица. Пар лежал перебинтованным и уложенным на жёсткую кровать в небольшой комнатке с очень высокими потолками. Напротив окна, трещины которого были заделаны каким-то специальным прозрачным составом, располагалась странная сложная конструкция. Это была печь народов, живших до Великой Войны. Около неё работал сутулый худощавый человек, периодически засовывающий в топку прозрачные контейнеры, через стенки которых просвечивались крупные кристаллы. Те, попадая в огонь, извергали из себя мощные струи пламени, которые тут же засасывались стальной трубой. Юноша заметил, что руки старика были очень сильно обожжены.

Рабочий остановился и, не поворачиваясь, произнёс:

– Я слышу, что хозяин уже проснулся. Пускай хозяин не двигается. Его покорный слуга позаботится о нём.

«Почему он называет меня хозяином?» – с удивлением подумал Пар.

– Все раны уже должны были зажить. Не двигайтесь, я сейчас сниму с вас бинты, – сутулый человек нагнулся над парнем. При виде его глаз Пар вздрогнул от неожиданности. Они были совершенно белые.

«Он слеп! Ну конечно, вот почему ко мне столько заботы. Не видя, этот старик принял меня за кого-то другого. Видимо, за того, кто командует всем этим беспределом».

Вдруг за дверью раздался тяжёлый металлический звук.

– Это, наверное, ещё один хозяин, – радостно проговорил калека.

После этих слов, юноша мигом вскочил с койки и спрятался за угол печи. В помещение вошёл огромный человек трёхметрового роста. Кожа его была белая и светилась призрачными сиянием, будто свет фонаря в туманное утро.

– Мы почти прилетели домой, человек. Приготовиться к посадке, – произнёс вошедший, но тут же осекся. Его внимание привлекло разбитое окно. – Что со стеклом?

– Его разбил другой хозяин, хозяин.

– Я этого не чувствовал. Зачем?

– Не знаю, хозяин, мне показалось, что его самого это огорчило. Если хотите, вы можете спросить это у него самого.

«Неужели выдаст?» – испугался Пар.

– Нет необходимости. Я вижу, что всё уже исправлено. Ты понимаешь, что это твой последний полёт?

– О, да, хозяин, конечно. После него я сразу отправлюсь в город, где суета бытовых дней не будет меня тревожить. Спасибо, хозяин, вы так добры.

Высокий человек, ничего не ответив, развернулся и вышел прочь. Сутулый старик скрестил на груди руки и произнёс с блаженной улыбкой:

– Наконец-то город! Но не отвлекаться. Скоро посадка.

Стальная птица опускалась на поверхность огненной планеты.

Вдалеке виднелись всполохи протуберанцев, закручивающихся в длинную изящную спираль. На посадочной площадке через окно Пар увидел множество огромных белых людей. Титаны выстроились в длинную шеренгу, подняв вверх металлические прутья с неким подобием короны на конце. Все эти копья были украшены вкраплениями драгоценных пурпурных камней. Создавалось ощущение, что их оружие было сделано из скипетра и короны местных монархов.

Клюв гигантской птицы раскрылся, и из корабля вышли дети. Множество детей. Все они двигались, низко опустив головы. Кто-то плакал, кто-то шёл молча. Некоторые в истерике сопротивлялись. Таких ближайший конвойный касался металлическим жезлом, и ребёнок падал на землю с выражением дикого ужаса на лице. От этого всем вокруг становилось ещё страшнее. Лежали бунтовщики недолго. Через несколько минут они поднимались на ноги и дальше шли молча.

Среди толпы Пар увидел Мию. Она шла, взявшись за руку со своей подругой Агнессой.

– Мия! Мия! – закричал Пар и забарабанил по стеклу.

– Хозяин хочет ещё раз разбить окно? Какие странные у хозяина желания.

Эта фраза остудила Пара. Окно не разбить, это верно. Да и незачем. Выдать себя сейчас, значит, бросить вызов всем этим гигантам-альбиносам. А тут силы явно не были равны. Лучше всего выждать, пока вся эта церемония разойдется, а потом, когда путь будет чистым, выбраться из этого корабля и найти Мию.

– Мы же отсюда никуда не улетим? – решил уточнить у слепца Пар.

– Улетим, хозяин. В город ведь!

– В город? А он далеко?

– Вы не знаете, где находится город? – в голосе старика мелькнула нотка подозрения.

– Конечно, знаю! – соврал Пар. – Просто после моей травмы хочу убедиться, что ничего не путаю.

– Сразу за стеной вашей Обители, хозяин.

– То есть недалеко, – заключил юноша. – А все остальные… хозяева – они снаружи скоро разойдутся?

– Сразу, как только мы поднимемся в воздух.

– Хорошо…

– А почему хозяин интересуется, далеко ли город? – горбач уже начал раздражать. Недоверие его стало нарастать с каждой минутой, и это сулило плохой конец.

– У меня там есть некоторые дела…

– Какие у хозяина могут быть дела в городе? Это же город!

– Что значит, какие? Я же хозяин! И вообще, я не должен отчитываться перед своим слугой, – юноша постарался взять наглостью.

– Конечно, нет. Позвольте узнать, какое имя хозяина?

Пар начал медленно продвигаться к двери. Чтобы выиграть время, он продолжил играть свою роль.

– Как смеешь ты спрашивать меня моё имя, не представившись сам?

– Меня зовут человек, хозяин.

– Это я вижу. Но имя же у тебя есть!

– Моё имя – человек, – старик уже не называл его хозяином. Это был знак к побегу. Пар с силой повернул тугой замок и быстро выбежал из котельной.

Перед ним был длинный коридор. Времени на раздумья не было, и юноша пустился по нему со всех ног. В самом конце вдруг резко открылась дверь, в которую Пар врезался по всем законам юмористического жанра. Только смешно ему в тот момент не было. Повалившись на пол, он с ужасом уставился на выходящего белого гиганта. Тот смотрел на него в упор, но на его лице нельзя было прочитать и намека на удивление.

– Ты что, потерялся? – спросил титан. Пар молча кивнул. – Это детская Обитель. Но ты не ребёнок.

– Я… в город, – неуверенно ответил Пар.

– Пройдём, я отводу тебя.

Его не избили, не скрутили, не заковали в наручники. Это уже было неплохо. Вместе с альбиносом Пар пошёл в другой отсек, и его поставили в очередь. Многих людей средних и пожилых лет вводили в один огромный зал. Страж у ворот оценивающе взглянул на юношу.

– Ещё совсем молодой, – заметил тот. При каждом его слове он делал странные движения руками и головой.

– Случается и такое, – ответил ему сопровождающий Пара, – видишь, какой он хилый и тощий. Потому и определили его в город, – движения второго гиганта были не менее странными. При этом они были очень изящными и красивыми, будто это были элементы танца, ненавязчивого танца, которым можно засмотреться, нежели решить, что танцующий поехал крышей. Но, несмотря на всю ту грациозность, Пара задели последние слова. Он совсем не считал себя слабаком, хотя и признавал, что до спортивного телосложения ему далеко.

– Может, здесь ошибка? – усомнился сторожевой. – Человек, ты в город? – юноша заметил, что обращаясь к людям, бледные гиганты не жестикулируют.

– Да! – уверенно ответил Пар.

– Всё в порядке, проходите.

Пар вошёл в огромное помещение, накрытое куполом, где ютилось множество людей. Он пошёл и занял место недалеко от входа.

Через несколько минут стальная птица поднялась в небо и улетела прочь. Город ждал своих новых жителей. Птица несла их в своём чреве. Съеденных, прожёванных и переваренных. С полсотни детских глаз провожали её взглядом. И Мия была среди них. Этот орнитоптер, как огромное оригами, уносил с собой лучшие времена счастливого детства.

Внизу детей ждало их первое испытание. Каждому вновь прибывшему давали странное снадобье, которое необходимо было выпить. Оно, словно магическое, светилось слабым голубоватым туманом. От него отдавало приятной прохладной свежестью, так что первые, кто его пробовал, утомлённые и измученные пеклом, накидывались на напиток, словно на спасение. Радость их длилась недолго. Глубоко дыша, едва выдавливая из себя крики, мальчишки и девчонки хватались за свою грудь, били её и царапали, будто пытались проделать внутри дырку и достать выпитое. Некоторые, видя последствия, начинали было сопротивлялся, отказываясь от угощения, но их усмиряли жезлами, после чего всё равно поили отваром.

Очередь дошла до Мии. Она подошла и сделала маленький пробный глоток. Жидкость, находящаяся в чане, оказалась живой. Шустрым червяком она схватилась за горло и вся до последней капли стала проникать внутрь. Девочка почувствовала, как лёд – самый холодный из тех, что она когда-либо пробовала – заполнял её. Нет, не жидкость растекалась по её телу, это было скользкое отвратительное насекомое с множеством цепких длинных лап. Оно пробегало по всему телу, вонзаясь изнутри острыми зубами и впрыскивая в мышцы и вены свой яд. Обежав все конечности, оно поднялось вверх и вцепилось в сердце. Обвившись вокруг него, тварь уснула, обдавая орган жгучим холодом. Вскоре, боль поутихла, и Мия привыкла.

– Люди, – обратился ко всем один из бледных гигантов. – Вы попали в плен к огненному народу. Отныне, это ваш дом. Каждый из нас – ваш хозяин. Соблюдайте несколько простых правил, и эта Обитель станет для вас родной. Вы почтенно относитесь к нам – мы хорошо обращаемся с вами. Правило первое: у вас больше нет имён. Каждого из вас зовут человек. Этого уже более чем достаточно, чтобы к вам как-то обращаться. Все вы равны и все вы абсолютно одинаковые. Поэтому, одного имени вполне достаточно. Правило второе: слово хозяина беспрекословно. Мы – высший народ. Наша мудрость не идёт ни в какое сравнение с вашими сомнениями. Поэтому, если вам что-то велено – не стоит над этим думать. За вас уже всё продумали. Нужно делать. Никто не будет принуждать вас к чему-то дурному без необходимости. Будьте покорны и будите спокойны. Правило третье: работать! Отныне это смысл вашего существования. Все силы пускать на труд. Отдых полагается, но ровно в том объёме, который необходим для восстановления сил. Хочу, чтобы вы знали: вы трудитесь во имя правого дела, важного как для нас, так и для вас. Старайтесь, и ваши усилия будут вознаграждены, ибо в конце пути всех достойных примет в себя город – место, созданное специально для таких, как вы, для людей. В нём нет хозяев и нет работы. Только вы. Город, где суета бытовых дней не будет более вас тревожить. Но его ещё нужно заслужить.

– Ты – злобный тиран, – не выдержала Мия, – чёрта с два я буду на тебя работать. Не дождётесь! За мной придёт Па… – она не договорила. Она лишь ощутила лёгкое покалывание на своей шее.

И вот она проваливается сквозь землю и из глубины видит расплывчатую фигуру стража с копьём, нависшего над её телом и слышит, как эхом до неё доносятся слова:

– Нарушение правил номер два и три.

Мия проснулась в пустой белой комнате. Она встала и огляделась: голые стены, белые потолки. Комната была освещена равномерным неестественно белым светом, струившимся из большого окна. За окном ничего не было. Вообще ничего. Только однотонный эфир. Мия обернулась и увидела перед собой стул. Этого стула минуту назад здесь не было. На нем лежало платье. Эта одежда – первое, что имело цвет: синее с рисунком огромных ярких цветов. Это платье подарила ей мама на день рожденья. В нём она девочка в зоопарк и каталась на пони. Там же она заляпала его мороженым. А вот и то самое пятно! Но какое-то оно… холодное. Намного холоднее любого мороженного в мире. Потому что от него стынет не сердце, а душа.

– Прекрати! – Мия резко обернулась. У окна стояли её родители. Отец был повернут к ней спиной, а мать плакала, закрыв лицо руками. Её слёзы казались единственным, что было реальным в ней. – Прекрати, это же подарок…

– Подарок? – отец был в гневе. – Ты вообще стоимость этого подарка видела? За такие деньги я продам это платье вместе со своей дочерью!

В центре пустой комнаты на полу лежал ценник. Сейчас, после уроков Пара, она знала цифры. Жирным черным цветом в глаза било многозначное число. Мия подняла бумажку и начала читать:

– Один… ноль – десять… ноль – сто… ноль… как там? Тысяча! Ноль… – дальше она забыла.

Ноль… ноль… ноль… ноль… ноль… ноль… ноль… Круги замельтешили у неё перед глазами. Вдруг девочка заметила, что цифры давно уже вышли за пределы бумажки.

– Ну а что ты предлагаешь, оставить ребенка без подарка?

– Да, предлагаю! Нужно было купить ей сладости, и пусть довольствовалась малым. Потому что денег у нас и так недостаточно!

Жирное пятно на платье начало разрастаться и увеличиваться. Краска расплывалась, а на месте сладкого следа начала скапливаться пыль.

– Кстати, о сладостях! Что это? Вот что это? – отец каким-то образом оказался сзади неё, схватил её за шею и начал тыкать носом в грязь на ткани. При этом он спрашивал не её, а свою жену, будто девочки, как таковой, и не было в комнате. – Это вот так она свой подарок ценит?

Мия в ужасе начала оттирать пятно. Она схватила свою одежду и терла её друг о друга. Всё было тщетно. На месте жирного обвода стала образовываться дыра. Мать плакала. Отец кричал.

– И где она умудрилась это сделать? Где? В зоопарке? Так вы меня совсем решили разорить? Зачем, вот зачем вы туда пошли? Тебе что, нашего зоопарка мало?

Он махнул рукой в сторону. В том направлении стоял старый потёртый бесцветный шкаф, на дверце которого висело зеркало. В нём отражалась маленькая девочка со свиным рылом. Мия не сразу узнала в этом уродце себя. Зеркало было разделено на две части длиной трещиной. Эту трещину сделал отец, когда очень сильно напился и поругался с мамой. Вон, в углу, на белом полу на фоне белых стен отражаются пустые зеленые бутылки. Сколько их? Одна, две, три, четыре…

Существо в отражении хрюкнуло и начало поедать собственное платье.

Ссора родителей переросла в один бесконечный гомон. Претензии, претензии, претензии. У стены Мия заметила собачью будку. Когда-то давно в ней жил их питомец. Всякий раз, когда родители ругались, Мия забиралась в эту будку вместе со своей куклой и пережидала скандал там, обнявшись с любимым псом.

В руках уже было не платье, а тряпичная кукла. Девочка подошла и положила внутрь игрушку. Но при попытке залезть в собачий домик, туда помещалась одна её нога. Будка вдруг показалась очень маленькой – совсем крошечной. Мия постаралась просунуть туда руку, чтобы забрать куклу обратно, но теперь не пролезала даже рука.

Девочка обернулась. Комната вновь была пуста. Теперь не было ни стула, ни зеркала, ни платья. На полу не валялся ценник, а в углу не стояли выпитые бутылки из-под алкоголя. Лишь пустая белая комната, окно и механические часы, тикающие под такт нарастающей брани. Родителей уже не было, но их крики, в которых они совсем уже не стеснялись своих слов, становились всё громче и громче. Всё громче и громче тикала секундная стрелка, как бы возвещая о том, что время не лечит: что, сколько бы оборотов стрелка ни совершила – ор в голове девочки не утихнет. Мия горько заплакала. Ещё больнее ей было рыдать в абсолютно пустой комнате, зная, что никто к ней не подойдёт и не утешит. Она вдруг почувствовала себя одинокой и никому не нужной. Среди всего этого гнёта единственное, что менялось – это освещение. Очень медленно комната погружалась в сумерки, окно темнело, и вокруг воцарялась непроницаемая мгла.

После того, как корабль сел, и все двери были открыты, из огромного зала молча стали выходить люди. Пар ждал, пока он останется один. Он собирался вернуться на этой птице обратно в Обитель, куда увезли Мию.

Вдали под раскалённым воздухом дребезжало измученное жарой пространство. Что-то странное было в этой дрожи – она как будто приближалась. Вскоре пол под ногами стал извиваться, как змея, выталкивая последнего пассажира наружу.

Через несколько секунд Пар уже стоял на раскаленных камнях, а за спиной раздавался рёв взлетающего корабля. Стальная птица взмыла в небо и превратилась в далекую звезду. Несмотря на то, что вокруг было светло, как днём, небо давило сверху своей чёрной массой. Пар заметил, что земля не обжигала ноги. Температура её была безумная. Кожа должна была покрыться волдырями и зудеть от боли, но сейчас на ней не было даже покраснения.

Впереди выселись многоэтажки из стекла и бетона. Каждая из них старалась быть более прямоугольной, более стеклянной. В них почти не было архитектурных деталей. Они будто кричали: "У нас нет имени, у нас есть только одно общее название". В стенах каждого дома отражался другой дом, а в отражённом – ещё с десяток. Зацикливаясь в бесконечной пародии друг на друга, они робко скрывали быт внутри себя.

«Нужно сходить и всё разведать, а иначе, как отыскать путь назад – к Мие?» – подумал молодой учёный.

Пройдя через стеклянное фойе, Пар очутился в библиотеке с непомерно высокими потолками. В ней были люди, которые неспешно проводили своё время. Кто-то слонялся без дела, кто-то читал, кто-то пожирал своё время – в прямом смысле, словно бутерброд. Юноша остановился у журнального столика, за которым двое мужчин играли в нарды. Сухими загорелыми руками один из игроков бросил кости, и те, мельтеша и гипнотизируя своими черными точками, стали отскакивать от поверхности доски. Прошло уже несколько минут, но кости всё не останавливались, продолжая свою неистовую беготню по деревянной плоскости. Второй игрок достал ещё пару кубиков и кинул их. Теперь на доске скакали четыре маленькие коробочки, которые обменивались своими точками друг с другом во время полета и столкновения, будто те были не вытеснены на них, а держались на магнитах. Но Пар точно видел, что там, где были точки – были выемки. Потом кубиков было шесть… потом восемь. Когда их стало так много, что игра напоминала ярмарочный аттракцион, один из игроков взял доску, поднял её вверх и отпустил. Нарды застыли в воздухе, а в стеклянной поверхности журнального столика отразилась шахматная доска, на которой вместо кубиков отобразились шашки. Они разыгрывали всё новые и новые партии. Когда у Пара зарябило в глазах, он отошёл.

Всё в этой библиотеке было странно. Вон какой-то человек очень быстро перелистывал книгу, а количество страниц с обеих сторон разворота не увеличивалось и не уменьшалось. Другой человек снова и снова протирал пыль со скульптуры – чьего-то бюста, но после каждого раза лицо у скульптуры менялось. А в углу сидел человек, который постоянно кашлял, но звук был такой, будто кто-то громко захлопывает старую толстую книгу. Юноше даже показалось, что из его рта паром вываливается залежавшаяся пыль.

Пар осмотрелся. Наименее странным ему показался джентльмен с чёрной бородой в широкой шляпе, неспешно читающий книгу. Единственное, что в нём могло показаться необычным – это чёрные солнечные очки. Нет, вещь эта была вполне себе нужная – они всё-таки были на солнце, и Пар бы не отказался примерить их на себя, но только тогда, когда он находился снаружи. Внутри, несмотря на панорамные окна, было очень даже темно, потому что чёрное небо не освещало комнаты своими лучами. Всё же подойти к тому джентльмену стоило.

– Добрый день, – поздоровался Пар.

– Я бы сказал просто – день, – не отрываясь от книги, ответил мужчина, – да и кто знает, день ли.

– Этот город, он… – начал Пар.

– Чудесное место, не правда ли!

– Эм… Наверное. Странное немного.

– Ровно настолько, насколько вы странные для него, я полагаю, – заметил джентльмен.

– Пожалуй. Но дело не в городе. Я только что прилетел из другого места.

– Из Обители, – уточнил джентльмен.

– Именно!

– С прибытием, – всё так же спокойно и не отвлекаясь от книги, отвечал собеседник.

– Спасибо. Но я хотел бы попасть обратно.

– Мы все хотим попасть обратно. Но у каждого «обратно» есть и оборотная сторона. Такая сторона, где мы открываем в себе оборотня. На сколько оборотов вы хотите вернуться обратно?

– До тех пор, пока она не сбежала, – задумчиво произнёс Пар. Он вдруг почувствовал себя волком в овечьей шкуре по отношению к Мие. – Но нет, вздор, я сейчас не о жизни вообще, я сейчас про место, куда изначально меня высадил корабль.

– Все места одинаковы. Лишь наличие жизни, а именно души делает их уникальными. Так что если в вашем месте нет ни души, оно не заслуживает внимания.

– Нет, душа есть! В смысле: там моя подруга! Она в беде!

– И давно она в беде?

– Ну, в общем, да.

– Так если она давно варится в этой беде, может быть, она уже сварилась в ней. И эта беда – её неразрывная часть, как бульон в супе? Вы не спрашивали, хочет ли она сама, чтобы её вынимали из этой беды?

– Но ей там плохо!

– Всем плохо! Но кто-то любит своё плохо, а кто-то от него бежит. А кто-то гордится своим плохо, носится с ним повсюду и каждому его сует… чтобы им было ещё хуже. Не осознанно, конечно, по глупости. Мало им своего плохо, так ещё и чужое навязывается.

– Я уже навязал и хочу это исправить.

– Если вы сначала завязали, а потом перевязали: и так и так – всё равно получается узел.

– Угу, главное, чтобы не петля на шею, – буркнул Пар.

– А вот здесь я с вами соглашусь.

– Скажите, вы знаете, как попасть в Обитель?

– Знаю.

– Можете нарисовать карту? – Пар протянул собеседнику серебристый карандаш. Сейчас он не отличался от любой другой канцелярии.

– Конечно! – с лёгкостью согласился джентльмен.

Он достал листок бумаги и через минуту вернул рисунок. На бумаге красовалась мастерски изображенная карта, на которой была проработана каждая деталь, каждая мелочь. Игральная карта. Дама червей. Пар взглянул на товарища исподлобья. Джентльмен широко ему улыбался.

– Так как мне вернуться назад? – недоуменно спросил Пар.

– Задом. Спиной. Только, боюсь, вы при этом ничего не увидите, оступитесь и упадете.

– Я уже достаточно набил шишек – хватит! Больше падать не собираюсь, – он не замечал, как принимал навязываемые ему правила игры их диалога.

– Ну, друг мой, от этого вы не застрахованы, даже если будете идти вперед по ровной плоскости с широко открытыми глазами. Особенно, если будите идти вперед.

– Я не очень понял, вы предлагаете мне идти в другом направлении?

– И в другом. И в направлении. В другом от друга. А другое направление от друга – это недруг. А если недруг в наПРАВлении, значит он прав. Получается, что недруг прав.

– Это какой-то бред! Что за недруг?

– Мы же на солнце! Здесь только один недруг – это огонь!

– Сколько можно ходить вокруг да около? Вы мне поможете или нет?

– А вам нужна помощь? – озабочено спросил джентльмен.

– Да! – чуть ли не крикнул Пар.

– Слабак! – констатировал собеседник и вновь принялся за свою книгу. Этот жест взбесил юношу.

– Да оторвитесь вы от своего чтива! – Пар в бешенстве выхватил книгу из рук мужчины и… она была пуста. Он перелистал страницы, но на них ничего не было. Джентльмен снял тёмные очки и посмотрел на молодого учёного. Глаза мужчины были белые. Он был слеп.

– Юноша, как вам ни стыдно. Теперь придется начинать все сначала.

Он встал и начал подходить к книжным стеллажам. С каждым шагом в его ногах появлялся новый сустав, и человек становился всё выше и выше. Наконец, он, словно клоун на ходулях, выбрал с самой верхней полки книгу и так же, уменьшаясь, вернулся на своё место, снова принявшись за чтение. Но и эти страницы были пусты.

Пар кинулся к другим посетителям. У них всех в руках были пустые книги.

«Он сумасшедший! – заключил Пар, – они здесь все сумасшедшие. И я схожу с ума вместе с ними. Нужно отсюда бежать!»

Пар повернулся и наткнулся на низенькую старушку.

– Слабак! – писклявым голосом произнесла она.

– Слабак! – хором произнесли игроки в нарды.

«Слабак!» – красовалась надпись на двери выхода.

Пар выбежал из здания, но вместо того, чтобы очутиться на полыхающей огнём улице, он оказался в коридоре какого-то лабиринта. Пол был усеян углями. Юноша пустился вперед. Он петлял в поворотах и переходах, не задумываясь, какая из дорог может быть верной. В его мыслях было одно: «Только бы выбраться отсюда»!

После отчаянной беготни он наткнулся на дверь. На ней было написано: «Путь назад! (Не вперёд)». Он вошёл.

Тёмные коридоры лабиринта сменились успокаивающим белым светом. Пар очутился в пустой белой комнате. Сзади раздался звук захлопывающейся двери. Юноша обернулся. Двери там уже не было – только идеально плоские стены. Не заметно было даже щели, выдающей проём, располагающийся здесь мгновение назад.

– Ты мне соврал! – в комнате сидела Мия в белом платьице. Кажется, что оно когда-то было яркое, но все цвета на нем отстирали. Неотстиранным осталось лишь большое жирное пятно.

– Мия, золотце, наконец, я тебя нашёл, – он протянул к ней руки.

– Не трогай меня! – заорала девочка. – Ты хотел меня убить! Отдать на растерзание этому морскому чудовищу. А сам при этом прикидывался божьим одуванчиком.

– Извини меня, деточка, я виноват, но…

– Но что? Но я тебе всё ещё нужна? Как жертва? А иначе, зачем ты здесь?

– Чтобы спасти тебя.

– Единственное, от чего меня нужно спасать, так это от тебя.

– Не говори так!

– Не говорить? Хозяева мне всё рассказали. Ты – ничтожество, решившее пойти по самому простому пути. А ещё учить меня вздумал. Ты даже в институт поступил не с первого раза, а мнишь себя самым умным.

– Я старался…

– Он старался! – передразнила его Мия. – За тебя твои родители старались. И вся деревня. Деньгами. А без денег ты вообще ничего не значишь.

– Это не так! Я могу воспитать тебя идеальным человеком.

– Нет! Всё, что ты можешь, так это трындеть и вешать лапшу на уши. И вообще, есть хоть один человек, которому ты не сломал жизнь? Кого ты сделал счастливым? Родителей бросил, брата и сестру бросил, девушку влюбил в себя и бросил. Даже та семья, которая меня приютила в горах – и тем жизнь испоганил. Ничтожество.

– Замолчи!

– Не замолчу! – девочка встала и медленно начала проходить. – Скажи мне лучше, что может быть проще, чем сбежать от проблем? Что может быть слаще для успокоения твоей совести, кроме как изображение кипучей деятельности? Ты куда-то идёшь, что-то делаешь, а результат как был дыркой от бублика, так и остался.

– Никуда я не бегу!

– Бежишь! И сейчас ты убежал бы. Только двери нет – бежать некуда. Ты и совсем недавно убегал! Тебе дело говорил тот слепой джентльмен, а ты его не слушал. Потому что у тебя в голове только одна мысль: бежать!

– Нет!

– Да, ничтожество!

– Замолчи!

– Слабак!

Пар с силой оттолкнул девочку. Она растянулась на белом полу, и её снежное платье окрасилось багряной кровью. Юноша взглянул на свои руки: его ладонь сжимала разбитую стеклянную бутылку. С острия её осколков стекла красная жидкость.

– Мия, – испуганно произнёс Пар и кинулся к ней. – Мия! – но девочка уже не дышала. Юноша начал заливать её рану своими слезами, прося у неё прощенья. – Мия, солнышко. Мы же через столько прошли: и через лес, и через мрак, и через скалы. Чтобы вот так всё кончилось… – тут Пар замер. – Действительно, мы ведь и не через такое подходили. Ты не через такое проходила. Мия, ты же не умеешь умирать. Какой-то случайный осколок не лишит твои губы дыхания. Ты не умерла.

Но тело оставалось бездыханным.

– Значит, это не ты! Это всё была не ты. И не могла ты знать про деревню, и про институт. Это всё был я – моё подсознание, мои страхи. Это место сводит меня с ума. Не только тех стариков в библиотеке, но и меня. Оно закрадывается в самые глубины моего подсознания и вытаскивает его наружу. И ты не мертва. А я не в этой комнате. А, значит, если моё подсознание снаружи, стало быть, реальный мир – внутри. И всё, что нужно сделать – это взглянуть внутрь себя, раскрыть глаза и…

Он заморгал от слишком яркого света. В лицо било утреннее солнце. Пар лежал на мягкой тёплой кровати, укрытий шерстяными пледом.

– Ты проснулся, милый? Я приготовила тебе сырники.

– Юна? – произнес Пар и тут же замолк.

Как давно он не видел её. Она казалась легендой из старых сказок, которые он читал в далеком детстве, персонажем историй, которых он рассказывал Мие. И сейчас, когда она была так близко, он не мог поверить, что она – человек, не мог признаться себе, что когда-то целовал её губы или гладил волосы. Она казалась ему скульптурной статуей, сложенной из маленьких доминошек. Тронь её – и она развалится. Поэтому он замолчал. Поэтому боялся даже дышать, пока не понял, что своим поведением пугает её и только отдаляет от себя. Она не может быть для него ангелом. Она не может быть его богиней. Человеку никогда не подняться до бога, а ангел никогда не спустится до человека. И пусть она и была в его сердце воплощением всего прекрасного на земле, для него она хотела навсегда остаться человеком. Поэтому, Пар набрался смелости, его губы растянулись в едва заметной улыбке, и он произнёс ещё раз:

– Юна!

Мия пришла в себя на огромном полигоне. Рядом стояла Агнесса и держала в руках деревянного медведя.

– Моя игрушка!

– Да, я подобрала её, когда ты упала без сознания. Ты тогда поднялась и, как зомби, прошла вперёд, оставив его позади. Только, боюсь, напрасными были мои старания.

– Почему?

– А ты погляди, – Агнесса указала на выход их полигона. С детей снимали и отбирали все вещи, укладывая их на конвейер. Взамен выдавались специальные термозащитные костюмы одинакового фасона и цвета. Конвейер уносил сложенные на него вещи в массивный бункер, из которого валил чёрный дым.

Осознав, что её ожидает, девочка достала найденный Паром гребень и приколола его за затылком, пряча сзади под длинными волосами.

Пары тяжёлого пепла клубились и сливались с гнетущим воздухом огненной планеты, но процесс этот был таким медленным и плавным, что Мия на мгновение забылась, раздумывая о только что пережитом в белой комнате кошмаре.

«Что это было со мной? Воспоминания? Какие-то они были странные. Если всё именно так и было, почему я всё это время любила своего отца, если он был таким чудовищем? Может, от того, что была маленькой и ничего не помнила? Или всё это был лишь дурной сон. Да, я видела пустые бутылки у двери. И мой папа часто ругался. Он пил… но не так много и не так долго. И скандалы их с мамой вовсе не были такими шумными и страшными. А в тот день, когда я испортила платье – да, я помню этот день – родители вообще не ругались, и обо мне никто не забыл. Мне тогда хотелось, чтобы обо мне забыли, хотелось сквозь землю провалиться, но отец подошёл ко мне, обнял и успокоил, крепко прижав к себе. И его рубашка стала такой же грязной и жирной, как и моё платье. Он тогда ещё сказал: «не будь свиньёй и помоги маме отстирать своё платье». Я помню эти слова. Но только слова. Ни голоса, ни его лица я почему-то не помню».

Мия вдруг начала понимать, что все её видения, не лишённые зерна истины, были во многом преувеличены и перевраны. Эти палки, которыми гиганты тыкали в нерадивых детей – они какие-то неправильные. Они показывали худший сценарий из жизни, доставали из глубины сердца самую острую боль и превращали её в кошмар. Они обманывали. Заставляли проверить, что предыдущая жизнь – один сплошной коллапс несчастий, и только здесь за свою работу и свой труд люди сумеют найти покой.

– Мия! – раздался голос Агнессы, – Мия, иди сюда, не отставай.

Тут же к дочери горца подошёл белый титан и оглушил её тростью.

– Нарушение первого правила, – произнёс он.

– Да как ты смеешь! – взбунтовалась Мия, – ты, бездушная гора мышц. Да как же без имени-то? Как мы поймем, к кому именно вы обращаетесь, если каждый из нас – человек?

– Мы и, правда, бездушны. И мы гордимся тем, что у нас нет души. От неё лишь одни беды. Если мы обращаемся к тебе, а на наш призыв ответит кто-то другой – для нас это будет приемлемо. Потому что вы все одинаковы, вы все легко заменимы. А теперь успокойся.

Агнесса уже давно встала и на автомате пошла к выходу, снимая с себя все вещи, а её подруга всё продолжала скандалить.

– Да я тебе так успокоюсь! Я тебе синяк под глазом поставлю и только тогда успокоюсь. Нет, даже не так: я превращу тебя в один большой синяк, и тогда посмотрим, кто из нас должен будет успокоиться!

– Нарушение второго правила, – сказал бледный гигант, и после этих слов Мия снова провалилась в бездну.

Раздался громкий протяжный гул. Девочка вздрогнула. Она лежала на холодном бетонном полу, усыпанном металлическими опилками. Вокруг были высокие чугунные трубы, из которых чёрным облаком валил едкий дым. Гул не затихал. Казалось, он был повсюду. Под ногами Мия увидела насекомых и мелких животных, убегающих от чего-то страшного. А, может быть, они, наоборот, бежали к чему-то.

После недолгих раздумий девочка решила пойти за ними. Металлические опилки колосились. Они были похожи скорее на траву под ногами, нежели на промышленные отходы. Высокие чугунные башни напоминали деревья, у которых вместо листвы были клубы грязного газа. По мере того, как Мия шла, животные и насекомые заползали в отверстия в чугунных трубах и сгорали там заживо. А вот «деревья» встречались всё реже, диаметр их становился всё толще и толще. Животные, которых девочка то и дело пыталась спасти, оттаскивая за хвост, давно уже превратились в пепел. Они вырывались из детских рук и устремлялись к своей погибели, которая им казалась чем-то святым.

Перед Мией показалась огромная башня, сложенная из красного пережженного кирпича. Это была самая высокая труба во всём этом сумасшедшем лесу, из которой вместо отходов горения вырывались души людей, истошно крича. Их ор входил друг с другом в резонанс, что и создавало тот неутихающий гул.

На пороге башни спиной к девочке стояли её родители.

– Мама, – прохрипела Мия. Дым въедался в её лёгкие, покрывая их изнутри чёрной маслянистой плёнкой, которая то и дело слипалась и не давала не то, что говорить – дышать. – Мамочка, постой!

Она пулей подлетела к родителям и схватила мать за руку. Та повернулась к ней и улыбнулась. Мия отчётливо видела её улыбку, но лица у матери не было – женщина была обращена затылком к собственной дочери. Рот был одновременно и на затылке, и на своем месте. Это могло показаться страшным, но девочка была уверенна, что именно так её мама и выглядит. Женщина, не торопясь, взяла себя за предплечье и отсоединила свою руку от тела, будто была не кем-то родным, а пластиковым манекеном. А потом, всё так же улыбаясь, вошла в печь вслед за своим мужем. На глазах у дочери, волосы, скрывающие лицо матери, развеялись пылью, оголяя глаза, нос, скулы. Но черты эти были уже неузнаваемы. Краска с кожи начала слезать, облупляя переносицу, уши и щёки потекли, словно были сделаны из мёда. Платье стало прилипать к телу и сливаться с ним, будто все они были вылеплены из воска. Родители сгорали, словно свечи, всё больше скрываясь за разгорающимся кругом пламени.

Выражение ужаса застыло на лице Мии. Она осмотрелась вокруг и только сейчас заметила, что всё ещё держит протез руки. Накатывающие от горя и обиды слёзы резко сменились недетской серьёзностью.

– Я знаю, что вы просто-напросто хотите меня напугать. Это всё не по-настоящему!

Она отшвырнула часть руки от себя, будто крылатого паука, всё это время притворяющегося бабочкой. Раздался стеклянный звон. Этот звук будто бы разрушил иллюзию, навешанную ей огненным народом. Мия стояла посередине какого-то цеха, а перед ней лежала горсть кристаллов рубинового цвета. А вокруг: работающие в поте лица дети.

– Юна, это ты?

– Да, любимый.

– Но… но как это возможно? Я же только что был на огненной планете! Что я здесь делаю?

– Ты упал. С их корабля. Ты не долетел до солнца. Я тебя нашла и выходила. Ты очень долго был без сознания. Слава богу, что ты вообще выжил.

Пар сел на кровать и положил свою ладонь на её мягкую щёку.

– Я скучал по тебе.

– Я знаю, – смущенно произнесла девушка.

– Нет, не знаешь. Каждую ночь, замерзший от сквозного ветра, от голых камней и от холодной зимы я думал о тебе. Именно твоё лицо являлось мне в такие моменты. Именно твоё лицо я видел, когда надо мной нависала смертельная угроза. Потому что если бы я и хотел встретить свой конец, то только с этими прекрасными глазами, с этими губами, что дарят мне сейчас улыбку. Но она больше не кажется мне сладкой. Она горькая. После всех моих приключений твой лик для меня неразрывно связан с болью, потому что всякий раз, когда мне было плохо, ты была рядом. Как ангел скорби. Я боюсь, что именно таким печальным ангелом ты останешься для меня навсегда. Но, нет, не бойся, что это оттолкнет меня. Как цепь, сковывающая пленника в темнице грусти, твоё лицо заточило меня в монастырь боли и любви, которые отныне ходят рука об руку. Эти чувства отныне неразрывно связаны во мне. За свой поход я изменился. Я повзрослел. Я больше не могу так радостно и беззаботно сиять счастьем рядом с тобой. Теперь это счастье иного рода – это тоска о прошедшем, страх об утерянном и воспоминания о себе бывшем. Но во всём этом – ты! Ты, как звёздное небо, накрывающее всю мою жизнь и освещающее мне дорогу яркой луной. Но дорога эта ведёт в одиночество, в ещё больший лес, в котором есть только два места: для тебя и для меня. Поэтому, я сейчас счастлив. Нет, не потому что ты сейчас рядом со мной – тебя нет. Ты сейчас за много километров от меня, на другой планете в маленькой тихой деревушке. Я счастлив, потому что в моих видениях: сон ли это, бред, галлюцинации, иллюзия – я не знаю – но в них, в этом мире грёз я вижу твоё лицо. И я могу его поцеловать.

Их губы сомкнулись. Волна нежности прошла дрожью по всему телу от одного лёгкого прикосновения. Поцелуй вдруг стал очень солёным. Пар отодвинулся от девушки и посмотрел на её лицо. Она смущённо прятала глаза. Она плакала.

– Что с тобой?

– Это… всё твои слова. Да, теперь я понимаю, что это, действительно, не взаправду… но не обращай на меня внимания, прошу. Лучше расскажи, как твои странствия? Как ты оказался на этой огненной планете?

Пар обнял её.

– Есть одна девочка… о, нет, не беспокойся, совсем маленькая. Я встретил её, когда направлялся к одному мудрецу за советом. И этот мудрец мне сказал, что я могу воспитать из неё идеального человека. Юна, ты представляешь, она – ключ от твоих бед! У меня есть шанс снять с тебя проклятье!

– А если… – дыхание у девушки всё ещё было сбивчивым из-за того, что она недавно плакала, – если я этого не хочу?

– Да ты что такое говоришь?

– Нет, Пар, я серьёзно! Ты и вправду хочешь принести в жертву невинного ребёнка? Притом, по твоим словам, идеального человека? Ты послушай себя: так мы с тобой оба превращаемся в палачей. Даже хуже: палач хоть смотрит в глаза своей жертве, а мы трусливо подписываем этой девочке смертный приговор за стенами своего уютного дома. И всё ради чего? Ради того, чтобы не свершиться проклятью, уготованному мне с детства, к встречи с которым меня растили и воспитывали?

– Я не собираюсь покоряться судьбе, которая лишает меня счастья.

– Зато, я собираюсь! Я так воспитана! Хоть мне и не говорили этого прежде, но меня всё детство и всю юность готовили к этому. Да, мне страшно, но я готова. А этот невинный ребенок – к чему готов он? Ты послушай себя…

– Нет, теперь ты послушай меня. И услышь. Да, я готов принести её в жертву. Да, я готов стать палачом. И мне это нелегко. И с каждым днём всё сложнее. Потому что я сам привязался к ней. Но ты мне дороже неё, дороже моей души, которая, возможно, после содеянного, никогда не найдет покой. Я люблю тебя, и это проводит для меня черту между тем, что хорошо и что плохо. И я буду защищать тебя: как от зла, так и от добра. Даже если придется принять тёмную сторону – я это сделаю. Ради тебя. Ради тебя я принесу в жертву кого угодно. Даже себя. В первую очередь себя. Но я от тебя не отрекусь.

– Но не так же, – еле выдавила из себя Юна.

– А как? Или ты думала, что я уйду на неделю, погуляю по зелёным полям и вернусь с огромным букетом цветов: «Дорогая, проклятье снято благодаря вот этим чудным ромашкам!» Нет, чтобы чего-то добиться, всегда нужно чем-то жертвовать. И чем больше ты хочешь получить, тем больше слёз тебе придётся влить в свою жертву. Знаешь, Юна, я был в нескольких шагах от гибели. И не раз. И каждый раз я задавал себе вопрос: «За что я умираю?» И ответ был всегда. Это ты. Стоит оно того или нет – не важно. Но каждый раз в этом был смысл. И тут вдруг ты говоришь мне всё это бросить. Ради чего? Ради какой-то гуманности? И что потом? В чём мне тогда видеть смысл? В мире? В справедливости? В честности? Во всём том, во что я перестану верить? И всю жизнь заменять то, что, действительно, важно абстрактными понятиями?

– Но эта девочка – она же не абстрактна, она – живой человек.

– Для меня – да. Но не для тебя. Ты даже имени её не знаешь. Поэтому, это моя боль, а не твоя.

– Пар, а где находится та грань, через которую ты не готов перейти?

– Нет грани. Мы сами её рисуем. И для меня это та грань, что отделяет от тебя. Вот ты ратуешь за доброту. А ты убери добрых людей, которых можно потрогать, с которыми можно поговорить, и что останется от твоей доброты? Или честность, о которой ты так печешься: сожги все книги о чести, оставь одних подлецов, и это слово станет ругательством.

– Нет, эти чувства не на бумаге или в словах. Они – в сердце!

– Знаешь, что находится в сердце? Кровь! И когда эта кровь кипит, сердце жаждет ещё большей крови. А уж тогда берегите вашу доброту и честность, пока разгоряченное сердце от них камня на камне не оставило.

Юна забилась в угол комнаты.

– Ты меня пугаешь, Пар. Мне страшно.

– Извини. Ты боишься – меня?

– Я понимаю тебя. Понимаю твои чувства, твои доводы. И умом я допускаю, что ты можешь быть прав. Это меня и пугает. Я знаю, что ты никогда не сделаешь мне больно, но боюсь я не тебя, как человека, а тебя, как собственное отражение. Я люблю тебя и хочу быть с тобой единым целым. Но если я когда-то стану думать так же, как ты сейчас, то я сегодняшняя возненавижу себя завтрашнюю. И это ввергает меня в ужас.

– Юна, зачем же так? – Пар сделал к ней шаг, но девушка только сильнее вжалась в стены.

– Я поняла ещё кое-что.

– Что?

– Почему Синяя Рыба не оставил других вариантов на моё освобождение, нежели невинная жертва. Если я всё же принесу её – я буду заслуживать того проклятья, что мне уготовано. Это замкнутый круг. Потому что иначе я прокляну сама себя. И эта неизбежность быть проклятой погружает меня в океан отчаяния.

Пар глубоко вздохнул. Воздух показался ему неимоверно тяжелым, будто тонны недосказанности хранились в нём.

– Вариант есть, – выдавил из себя парень. Юна резко посмотрела не него.

– Ты о чём?

– Есть способ снять проклятье, не принося в жертву ребёнка. Но как его осуществить – я ума не приложу.

– Неужели? – Юна не могла поверить тому, о чём только что услышала. – Не томи, говори же.

– Мудрец сказал, если я смогу получить согласие на твоё помилование у духов огня, земли и воздуха, тогда морской царь будет вынужден освободить тебя, и чары спадут. Но проблема в том, что я не знаю, где искать этих духов и как с ними договориться.

– А тебе этот мудрец не сказал, где их искать?

– Сказал, да толку от этого! По его наводкам я их и за сто лет не разыщу. Начать хотя бы с того же огня.

– А что с ним?

– Ничего, кроме того, что он вообще на другой планете. И как ты мне прикажешь туда… – он замолк.– Погоди, он ведь как раз на планете пламени. На солнце! И я сейчас на нём. Эти родные стены, мебель, ты – всё это так сильно похоже на мой дом, что я и позабыл, что не на Земле.

Юна кинулась к нему в объятья.

– Пар, я понимаю, что не вправе просить тебя. Но я прошу. Не приноси в жертву ту девочку. Найди этих духов. Если хочешь освободить меня – сделай это через них.

– Хорошо, – сдался он. – Обещаю. Но и в беде её не оставлю. Она попала в плен к огненному народу, и теперь мне придётся спасать ещё и её.

Они застыли в объятьях друг друга, будто превратились в каменные изваяния, не смея ослабить хватку. Сколько они так простояли? Час? Два? Может, неделю? В том мире не было ни суток, ни часов. Был лишь размеренный стук влюблённых сердец, который Пар с Юной слушали с упоением.

– Я ведь уже готов тебя отпустить. Я понимаю, что всё это иллюзия, из которой нужно выбираться. Тогда почему я не возвращаюсь?

– Потому что я не готова, – тихо прошептала девушка. – Да, всё это иллюзия – это сон! Но это мой сон. Пусть я сейчас и далеко от тебя, но я – настоящая. И я рядом. Я понимаю, что если отпущу тебя сейчас – ещё не скоро тебя увижу… если вообще увижу. Ещё никогда в жизни я не боялась пробуждения так, как сейчас. Я не хочу потерять тебя.

– Не потеряешь. Я вернусь. Я обещаю.

– Обещай… и прощай!

Видение Юны растворилось в воздухе, а с ним и стены родного дома, и утварь, и уют двора за окном. На смену пришёл невыносимый жар палящего солнца и пугающая панорама Города – настоящего города, без иллюзий.

Всё это походило на один огромный муравейник. Работа не останавливалась ни на секунду. Если бы на солнце существовало время суток, Мия бы сказала, что люди вокруг трудились днём и ночью. Сама Обитель представляла собой огромный амфитеатр, трибунами возвышающийся по краям. За стенами высокими всполохами танцевала плазма. То и дело бушующая стихия огня выбрасывала в Обитель закрученный спиралью протуберанец. Иногда такая пламенная волна разрушала стену, иногда здания, а иногда приводила к гибели людей. Основные удары принимала на себя стена, но человеческие потери ощущались куда ярче. По приказанию Девонтов – так называл себя народ огня – погибших тут же подбирали и укладывали на стену, используя их обгорелую плоть в качестве нового строительного материала.

Те минуты, когда огонь перебирался через стены, были очень страшными. Но в этом ужасе и кошмаре было столько красоты и изящества, что все люди бросали свою работу и смотрели на полёт вырвавшейся из клетки жар-птицы. Расправив длинные красные перья, низко опустив свой изогнутый клюв, она накрывала зачарованных людей широкими крыльями, одаривая бедняков последним пламенным поцелуем ада. Мгновение тишины, и город снова погружался в работу.

Огненный народ не пресекал таких остановок. Они расценивали это, как очередную слабость низшей расы. С этой слабостью невозможно бороться – её необходимо просто принять. Самих титанов огненные атаки никогда не задевали. Хозяева умудрялись или вовремя уйти со злополучного места, или вовсе там не появлялись, предчувствуя беду. Или это просто было невероятным везением, случайностью, по которой огонь бил куда угодно, только не по Девонтам.

Работа в Обители была трёх видов. Первый, самый, главный – строительство. Дети добывали из недр твёрдые породы, вытесывали из них камни и строили стену Колизея, делая её ещё выше. Помимо этого, приходилось постоянно восстанавливать здания, заделывать дыры и убирать образовавшийся во время разрушения мусор. Второй вид заключался в непрерывном обслуживании Обители. Дети таскали еду, питьё, выполняли самые разнообразные поручения хозяев, передавали послания и никогда не стояли на месте. Пожалуй, именно из-за таких людей и создавалось ощущение непрерывной суеты, творившейся вокруг. Именно такие служащие чаще всего погибали от разбушевавшейся стихии, потому что они были почти везде. Третий вид, где как раз трудилась Мия и Агнесса, был связан с добычей кристаллов. Они рождались в самом центре Колизея, распускаясь, как цветы и застывая бутонами в окаменелой земле. Во время цветения их запрещалось трогать. Но после кристаллизации их необходимо было извлечь, разбить на кусочки, что было очень непросто из-за их высокой твёрдости, и расфасовать на отдельные партии в ящики. К величайшему сожалению Мии, большинство кристаллов уничтожалось. Ей так нравились эти блестяшки, что она даже порывалась сделать из них ожерелье. Но такие игры хозяевам были не по вкусу, и они каждый раз пресекали её творческие порывы.

Кристаллы, которые не подлежали уничтожению, либо отправлялись на хранение в защищённый бункер, либо ими инкрустировались жезлы огненного народа. Такие жезлы назывались стимарами.

Вокруг Мии и Агнессы, как и вокруг любого, кто занимался кристаллами, всегда было полно охранников. И каждый из них в унисон с другими твердили общее нравоучение:

– Всё, что вы делаете – благо. Каждая минута вашего труда приближает вас к пониманию высшей истины: к тому, что сами вы не представляете из себя ровным счётом ничего. И лишь работа, продукт ваших действий, может иметь смысл. Вы – лишь промежуточное звено между грубой материей и творением. И это для вас уже должно много значить. Ваши личные качества должны заботить только ваше тщеславие. Ваш ум и талант может быть оценен только как орудие к достижению результатов труда. Всё остальное – пустота. Всё остальное – зло. Память о счастливом прошлом есть зло, ибо она отвлекает от работы и даёт ложную надежду. Игры есть зло, ибо драгоценное время труда расходуется впустую. Любовь есть зло, ибо она привязывает вас к чему-то постороннему, невечному, нежели труд. Долг есть благо, ибо это чувство мотивирует вас к лучшим результатам. Свобода. Свобода есть наивысшее зло. Свобода – это бомба, разрушающая душу. Она создаёт ложное представление о том, что от вас что-то зависит. А потому провоцирует на глупости. Вера в свободу – это не более чем религия, провозглашённая во множестве романтических книг. Она заставляет надеяться, что где-то есть лучший мир и лучшая жизнь. Это ложь, так как рабство у человека в крови. Так, природное чувство покорности животного борется с воспитанным в вас и навязанным вам чувством свободы. Это противоречие губит вашу целостность, что делает вас ещё более несчастными. Чем человек более несчастлив, тем яростнее ищет он отдушины в чём-то несбыточном, недосягаемом. В свободе, которая всё больше завладевает его умом. Так, человек становится адептом собственной боли, поработившим себя собственной слепотой. Мы призываем вас открыть глаза. Принять неизбежную участь слуги. Признать необходимость хозяина. И служить нам так, как верный пёс служит человеку. Учитесь у этого пса. Учитесь его смирению, учитесь его довольству быть подвластным хозяину. Тогда хозяева будут добры и благосклонны к вам. И в конце пути вас будет ждать Город – человеческий рай, где суета бытовых дней не будет вас тревожить.

В таком роде стражи постоянно повторяли детям заученные фразы, как молитву. В конце концов, люди переставали воспринимать её. Для них подобные выступления стали сродни бормотанию на фоне рабочего процесса. Но огненному народу только это и нужно было, ибо знали они, что подсознание у человека слышит каждое слово, каждую интонацию, замечает каждый акцент, едва поставленный во всём потоке речи. И природное свойство человека подчиняться сделает этот монотонный бубнёж самым действенным орудием против их свободной воли.

Мия сорвала очередной окаменевший цветок. Этот кристалл отличался от всех остальных – он чем-то напоминал деревянного мишку, которого вырезал ей Пар, и которого сожгли, когда они приземлились на солнце. Улыбка невольно нарисовалась на её лице. Она попыталась тайком спрятать цветок, но ей это не удалось.

– Человек, продолжай работу. Уничтожь сорванный кристалл, – приказал один из бледных гигантов.

– И не подумаю! – ответила Мия. – Вы мне ничего не сделаете. Потому что я знаю: всё, что вы пытаетесь мне внушить – всё неправда. Это попытка сыграть на моём страхе. Но я не боюсь вас!

Девочка высунула язык и скорчила гримасу. Подошедший к ней стаж хотел было парализовать бунтарку, но остановился, прислушавшись к её словам. Он поднял свой стимар и начал вертеть некоторые из колец, опоясывающих жезл.

– Вы все восковые чучела, – Мия уже не говорила, она кричала. – Знайте, сюда придёт мой друг Пар и всем вам так задаст, что…

– Нарушение первого, второго и третьего правила, – с этими словами охранник ударил Мию жезлом.

– Ах ты, свинья! – возмутились Мия и кинула в него кристалл. Тот пошёл через стражника, как через дым. Бледный титан потемнел и рассыпался в угольную пыль. Все вокруг встали, как вкопанные. – Так вот оно ваше уязвимое место! – восторженно вскричала девочка, после чего схватила второй рубиновый цветок и запустила его в очередного хозяина. Тот вслед за первым развеялся чёрной пылью. Мия потянулась к третьему цветку, но от одного её касания драгоценный камень тут же превратился в пепел. – Что за чертовщина?

Мия попыталась схватить за руку подругу, но и её безмолвный истукан обратился в ничто. Весь мир вокруг маленькой девочки начал осыпаются, устилаясь под её ногами толстым слоем чёрного песка. Солнце, на котором она находилась, будто по прошествии многих веков остыло и потемнело, превратившись в мертвого гиганта. Все, кого она знала и не знала, стали тленом. Перед глазами Мии все её бесконечные годы жизни стали складываться кирпичами в толстую стену, окружающую девочку со всех сторон и образуя вокруг неё тёмный колодец. И вот Мия сидела уже в безмолвной башне, заточённая наедине со своими страхами и бессмертием. Её освещала только тусклая лампочка в центре арены, длинным шнуром подвешенная к нескончаемому чёрному небу. Под ногами – прах суеты былых дней. Вокруг – голые стены пустого безрадостного существования. Девочка чувствовала себя призраком, воскресшим после апокалипсиса: когда всё уже закончено, когда судьи вынесли свой вердикт и разошлись по домам, а один забытый подсудимый, уснув, пропустил своё право оправдаться. Или хотя бы право быть осужденным. Без надежды на спасение он сидел, закованный в наручники в опустевшем зале суда и ждал непонятно чего, зная, что дверь больше никогда не откроется.

Мия взяла себя в руки и посмотрела вверх: конца стены не было видно. Она так же, как и всё вокруг тонула во мраке, сливаясь с бездонностью прожорливого неба.

«Но ведь где-то конец должен быть» – подумала Мия и начала сантиметр за сантиметром прощупывать стену. Ни потайной двери, ни выпадающего камня она так и не нашла. Но зато она заметила кое-что другое. Шов между кирпичами – он был настолько толстым, что её тоненькие пальчики могли протиснуться между камнями. Нужно было только расковырять раствор. Чем? Конечно же, ногтями – ничего другого здесь и не было. Да, это долго. Но что значит время для бессмертного ребёнка, мечтающего выбраться на свободу?

Часы и дни, измеряемые лишь мерцанием тусклой лампочки, тонули в неизменном безвременье, в то время как лестница из проделанных борозд становилась все выше и выше, пока свет одинокого фонаря не превратился в маленькую точку. И вот, в один злополучный миг, девочка сорвалась и с непомерной высоты упала вниз – обратно в заточение.

Это напоминало очередную иллюзию – дурной сон, в который мало верится даже во время дрёмы. То, что называется Городом, скорее походило на гигантский детский конструктор, собранный второпях неумелым малышом. Детали зданий соединялись между собой через однотипные блоки, которые всякий раз меняли своё место и положение. И без того неустойчивая система постоянно приходила в движение, что со стороны напоминало колеблющееся пламя. Дома изменялись и трансформировались. С ними изменялись и люди, проглядывающиеся через стекла. Чем-то удивительным было зрелище, когда мимо окна шёл какой-то человек, а в следующий миг комната раздваивалась, разделяя жильца пополам, а его ноги, как и туловище, продолжали жить своей жизнью, порой отличной друг от друга.

Неизменной оставалась лишь гигантская плотина, растворяющаяся вдали в раскаленных переливах горячего воздуха. Увиденное всколыхнуло память Пара, но недостаточно для того, чтобы вспомнить, где он уже мог наблюдать такую картину. Быть может, это сон? И всё вокруг такое же нереальное, как и Юна, как и смерть Мии? Если вся планета сродни сюрреалистическим видениям, как определить, какой мир настоящий? Должна была быть какая-то зацепка, деталь, по которой можно было определить материальность этого мира.

Пар стоял на длинной улице, аккуратно вымощенной тяжёлыми булыжниками. Он проверил пальцами твердость камней – они казались волне реальными. Но стоило оторвать взгляд от того, что у него было под ногами, как в голову снова лезли сомнения: «Вдруг это очередной фантом, уготовивший мне обрыв в конце пути?»

Юноша тяжело вздохнул и опустил руки в карманы. Его пальцы наткнулись на твёрдый предмет. Пар достал его – это был серебряный карандаш. Сейчас он светится сильнее обычного. Конечно, никакой предмет не мог затенить его от солнца, а сейчас он как раз был на солнце. На секунду юноше вспомнился старик в читальном зале. В тот раз, когда Пар просил его нарисовать карту, карандаш не светился. Видимо, доля фантастичности в этих иллюзиях строго распределена – чтобы человек медленно сходил с ума. Но если в этот мир попадает предмет, который сам по себе волшебный, он становится обычным, неприметным. Сейчас карандаш сиял, а, значит, и мир вокруг был реален, как никогда. Юноша поспешил к Городу.

На этот раз внутри всё было более приземлено: огромный зал и комнаты без дверей. Ни одного шкафа, ни одного стола, не говоря уже о книгах. Внутри сидели на полу или стояли в большинстве своём пожилые люди. Взгляд у них всех был отрешённым, как будто там, в раскаленном воздухе они увидели бесконечность, мысли их сливались с нею и тонули в бесформенном пространстве вечности.

Пар понял, что некоторое время назад он был таким же, как они, он плутал в собственных грёзах и страхах, будто загипнотизированный. Если их не удавалось привести в чувства внутри транса, возможно, сейчас ему больше повезёт?

– Мистер, простите, вы не можете мне помочь… ну куда же вы? Мадам… нет, пожалуйста, не отворачивайтесь, мне нужно кое-что узнать. Вот вы, мужчина, что так пристально смотрите на меня. Подскажите, как мне попасть… мужчина, вы слушаете меня, мужчина?

Все попытки разбудить кого-либо заканчивались провалом. Пар и тряс их, и бил, и кричал на ухо. Люди реагировали, но не совсем обычно. Примерно так же реагировал бы сонный слон на ребёнка, пытающегося с ним поиграть.

– Да как же вам не стыдно! Вы же взрослые люди. А у меня там девочка – моя подруга. Её зовут Мия, и ей нужна помощь.

После этой фразы все вдруг резко повернули к нему головы, словно туча одинаковых марионеток по велению кукловода.

– У неё нет имени, – сказал один.

– Её зовут «человек», – подхватил другой.

– Мы все люди, и это наше общее имя, – заключил третий.

– И меня зовут человек, – начало раздаваться отовсюду, сливаясь в общий хор отработанного человеческого материала, будто это был один многоголосый человек. – И меня так зовут! И я – человек. И моё имя человек. И её – тоже человек. И девочку твою зовут человек. Меня зовут Пит. И меня зовут человек. И я человек! Мы все – человек.

– Меня зовут Пит! – среди обступивших какой-то щупленький редкозубый старик вцепился в руку Пара и повторял без умолку: – Меня зовут Пит.

Все затихли. Все товарищи с испугом начали от него отходить. Минуту назад они считали его своим. Одним из них. Но сейчас…

– Меня зовут Пит. А её, – старик указал на пожилую женщину в углу комнаты, – её зовут Жозефина. И у нас у всех есть имена. И у тебя, и у тебя – у всех. Только вы их не помните, а я – помню. Я… всё помню.

Вокруг начало разгораться любопытство, и отрешенность стала исчезать из глаз окружающих.

– Пит, ты можешь мне помочь? Мне нужно в Обитель. Это очень важно!

– Зачем тебе в Обитель? Там жарко и страшно! А здесь – лес, прохлада. И очень много воды, – он будто бы взял кувшин и начал из него пить.

«Он безумен, – подумал Пар, – он так же безумен, как и все остальные. Другое дело, что по соседству с этим безумием живёт и его настоящее "я", которое стремится выбраться на волю».

– Пит, в Обители моя подруга. Её зовут Мия. Ей нужна моя помощь. Ты знаешь, как туда пробраться?

– Никто из смертных этого не знает.

Слова безумца прозвучали, как гром. Никто! Никто ему не поможет!

– Значит, придётся искать этот выход самому, – с отчаянием произнёс Пар.

– И не найти. Уж поверь, я проработал там везде, побывал в самых укромных и тёмных уголках. И уж я-то знаю, что тебя там ждёт.

– Тогда расскажи мне. Расскажи мне всё!

– О! Это долгая история! Меня зовут Пит, и я, значит, с Земли. Здесь все с Земли. Люди в смысле. А ты знаешь, что ты с Земли?

– Да, знаю.

– Хорошо, значит, если знаешь. Многие не знают. Многие позабыли. Но я не забыл. Я помню Землю. И я помню родителей. Особенно отца, да, отца. Не помню, как его зовут, но помню, что у него было имя. У всех было имя! Но многие его забыли. Тогда, в дни моего детства, была война. И мы, значит, эту войну проиграли. Нас почти что поработили. Захватчики стали жить припеваючи, а мы, значит, делали всю чёрную работу. Наш народ стал считаться людьми второго сорта. Да, если не третьего… если не третьего. Так нам всем говорилось.

И тогда отец сказал мне: «Не забывай, кто ты есть, сынок. Не забывай, что ты – не раб, ты свободный человек. И все мы: народ, люди, звери, птицы, деревья – все равны. Это очень легко забыть и в этом очень легко себя потерять. И вот чтобы не потерять себя, нужно провести в уме своём черту и поклясться самому себе, что бы ни случилось: дурного или хорошего – не переступать через эту черту».

Так, когда ранним утром мы, дети порабощённых родителей, вовсю трудились на чёрной работе – прилетели их огромные стальные птицы и всех нас забрали. Я тогда, помню, как жутко злился, что эти гиганты похитили самых трудолюбивых из нас, а ленивые дети захватчиков, которые в то время даже не встали со своих мягких перин, мирно видели десятый сон. Но это было давно. Теперь я уже и не злюсь. Так вот, значит, забрали нас эти белые громадины – это сейчас они просто большие, а тогда, для нас, маленьких, они были подобны горе. Все мы жутко их боялись. Много позже я узнал, что они в действительности не такие уж и страшные, какими кажутся на первый взгляд. С детьми-то они справиться могут, а вот взрослых они боятся – держатся от тебя на расстоянии двух метров, да тыкают в тебя своими палками. Немного ловкости – и эта палка уже у тебя в руках. Но это сейчас я всё знаю, а тогда мы все жутко боялись. Да, так и было.

И вот тогда собрали всех нас в огромный ангар и всю дорогу нам рассказывали, как нам повезло, что нас схватили и пленили. Говорили, что теперь у нас у всех один общий дом, одно общее дело и одно общее имя – «человек». Нас заверяли, что все мы рано или поздно это поймём. Тогда-то я и сказал себе: «Друг, тебя зовут Питт. И всегда будут звать Питт, что бы ни случилось, что бы тебе не говорили». Я повторял своё имя с пробуждением, я повторял своё имя перед сном. Тихо, конечно, чтобы никто не слышал. Так я и сохранил его в своей памяти. У вас есть имя! У всех есть. Просто не все его помнят. Я говорил, что вон ту леди зовут Жозефина? Что? Ну, хорошо, хорошо, я продолжаю.

С тех пор имя становилось редкостью. Тогда как любое наше увлечение каралось огненным народом, я нашёл себе такое, в котором бы меня не сумел упрекнуть ни один хозяин. В детстве мой отец коллекционировал какие-то бумажки – я помню это. Марки… да, точно, марки! Так вот, а я, значит, начал коллекционировать имена. Я узнавал, как кого зовут, и пристально вглядывался в лицо человека, запоминая его черты. Так я создавал очередную именную фигурку у себя в памяти. Спустя много лет в повзрослевших и постаревших согражданах я всё-таки распознавал некоторых из тех, кого так долго изучал. Моя коллекция пополнялась, хотя с годами собирать её становилось всё труднее. Моя память стала периодически меня подводить, да и другие стали забывать, кто они.

– Что Вы ещё помните? – спросил Пар.

– Всё началось тогда, в корабле, когда я дал себе слово, что никогда не забуду, кто я есть. Перед тем, как приземлиться на огненной планете, в нас вживляли какие-то лепестки. То ли белые, то ли голубые – у них был странный цвет. От них на метр веяло холодом. И вот, представляете, как такой лепесток распускается на тонкие нити и впивается к тебе в грудь, проникая в самое сердце. Так и было. От холода внутри всё разрывало, болело, ныло и создавало невыносимую тяжесть, как будто у тебя внутри поселился огромный ледяной паук. И он по всему твоему телу сплёл паутину изо льда, а сам притаился, обняв твоё сердце длинными острыми лапками, и ждёт, когда оно станет таким же холодным, как у похитивших тебя хозяев. Слава богу, когда мы вышли из корабля в жару, боль утихла.

Дальше у нас всё забирали и разделяли нас на группы. А потом – годы непрерывной работы. Я переработал везде, где только можно, во всех Обителях. Я делал это, потому что так мне удавалось разузнать как можно больше имён, пополнив ими мою коллекцию.

– Во всех Обителях? Их несколько? – удивился Пар.

– О, да! Их великое множество! Они разбросаны на всей поверхности солнца. Но побывать в них всех не удаётся, пожалуй, даже хозяевам. Слишком уж их много. Когда я говорил про все Обители, я имел в виду все четыре: детская Обитель, Обитель молодости, Обитель для зрелости и Обитель для старости. Как только годы берут своё, тебя непременно перевозят в другую крепость. В первой тебя знакомят с их правилами и обычаями, дают свыкнуться со своей участью. Но рано или поздно в тебе вскипает дух противоречия, и ты готов бросить вызов всему миру. Тогда тебя переводят во вторую Обитель. Уж там к тебе найдут достойный подход. Если первый приют тебе казался страшным, то после Обители молодости ты понимаешь, что это были только цветочки. Хе-хе, – старик хрипло засмеялся.

– И чем дальше – тем хуже?

– Нет, наоборот! После второй крепости никто уже не бунтует. С нами там не церемонятся и ставят на своё место. Остальные Обители отличаются лишь ношей, которая сваливается к тебе на плечи. Самое главное – это, конечно, строительство стен. Чем выше и быстрее ты их построишь, тем довольнее будут хозяева. Если у них вообще есть какие-то эмоции. Для строительства материал нужно извлечь, обработать, установить. И всё это сопровождается мощными всполохами. А этот огонь вечно что-то рушит. А ты потом ходи, заделывай за ним дыры. Пожалуй, ничего хуже строительного труда я вспомнить не могу. Городить платину из тяжелейших камней и тел своих друзей – не самое приятное занятие, знаешь ли. Что действительно было весело, так это быть посыльным. Относить еду, питье, поручения – это было так увлекательно! Столько новых имён! Вы себе и не представляете. А путешествуешь ты при этом! Иной раз забьёшься в какую-нибудь щель, да передохнешь минуту-другую. Жаль только, щелей было мало. Те, кто кладут стены, не очень-то любят тех, кто прохлаждается в тени уступов. Поэтому работяги и строили так, чтобы каждый угол хорошо просматривался нашими высокими хозяевами. Но даже когда отдыха было мало, быть посыльным всегда считалось престижно. Это и увлекательно, и не так тяжело. Нашим владыкам было всё равно, кто мы, кто из нас лучше, кто хуже, поэтому мы между собой сражались за место посыльного. Ведь оно сравни путешествиям, если вы понимание, о чём я. Хе-хе.

А ещё были кристаллы! Да-да, среди нас считалось привилегированным занятием работать с кристаллами. Потому что это единственная работа, где не надо бегать туда-сюда. Да и огонь не бил по тем местам, где росли кристаллы. Поэтому работать там было безопасно. Месторождение кристаллов всегда находились в центре Обители. Это был огромный кратер, разветвляющийся пещерами вглубь земли, на стенках которых прорастали удивительные цветы. И цветы эти на самом деле мягкие! Но во время цветения, когда они распускаются, они каменеют и превращаются в рубиновые драгоценности. Зрелище очень красивое. И завораживающее! Главное – не слишком увлекаться, иначе получишь порцию кошмаров от хозяев. После кристаллизации, значит, цветки вынимались из земли. Это было очень просто, потому что их корни во время цветения выходили через стебель наружу и завивались спиралью. Эти завитки выдергивались в первую очередь, так как они могли снова пойти в землю и пустить новое потомство. По всей видимости, хозяева не очень-то ценили эти блестящие растения. Там, где вовремя был сорван цветок с корнем, больше никогда ничего не прорастало. А между тем кристаллов оставалось очень и очень много. Девонты ещё сажали специальные растения, чтобы яма была ещё больше – бобы. Хе-хе. Хорошие бобы! Но не о них сейчас речь. Потом цветы приходилось разбивать. А разбивать-то толком не обо что! Все твердые породы с собой уносили каменщики, что стену возводят. А у тебя только молоточек, руки да кристаллы. Какие схемы по разбивке этих цветов мы только не изобретали! А сколько было изобретено до нас! Мы били бутон между двумя другими, били молотками всей толпой, отыскивали микротрещины. Самые изворотливые из нас направляли бутон в бутон, пока цветы были мягкими. Так, в момент их твердения, они сами разбивали друг друга. Хозяева ругались, если такое видели – уж очень они боялись, что разрушение произойдёт до того, как корни выйдут наружу.

Потом кристаллы расходились кто куда. Некоторые ящики отправлялись глубоко под землю. Другие –немногие – в мастерскую. В этой мастерской нам уже давали нормальные инструменты, которые резали эти стекляшки, как масло. Мы выпиливали из рубинов разные причудливые формы, а после инкрустировали ими дубинки наших хозяев. Украшали мы их не как кому в голову взбрело, а по определённой схеме. Стимары в наших руках всегда были в нерабочем состоянии. Но это было сделано не для того, чтобы мы не свергли господства Девонтов – нет, этого они не боялись. Как многие из нас уже убедились, находясь в Обители для подростков, магия хозяев действует только на нас, людей. Может это из-за того, что у Девонтов вообще нет никаких чувств, и страха в том числе. А палки эти как раз призывают страх. И ни чей бы то ни было, а твой собственный. Он вырывается из недр твоего подсознания и материализуется вокруг тебя! Но это ты так видишь. Для других ты просто превращаешься в зомби и выполняешь всю работу на автомате до тех пор, пока не сумеешь побороть свои кошмары. Ну, или пока твои страхи не сожрут тебя самого. Увы, первое бывало редко. Очень редко. Мало кто мог этим похвастаться. А когда бывало, хозяева для тебя перестраивали своё оружие и запирали тебя в темнице. Какой? Чёрт его знает, я никогда там не был. Мне об этом рассказывали только. Кто мне об этом говорил? Мимисата… кто ещё? Асилицытум…

Старик начал вспоминать имена, затерявшиеся в безликой истории огненной планеты, пока Пар его не прервал.

– Ох, извините, старая привычка. О чём я? Ах, да, кристаллы! Так вот, орудия нам давали нерабочими скорее всего для того, чтобы мы друг другу не навредили. Сами они их не боялись. Но была ещё огромная партия кристаллов, которая отправлялась в печь. Печь эта находилась глубоко под землёй и представляла собой зал с удивительной машиной. Мы складывали кристаллы на конвейер и наблюдали, как они сгорают в белом пламени. Как ни странно, но этот огонь был холодным. Он испепелял всё вокруг, как самое горячее на свете пламя, но прах, осыпающийся от цветков, источал мертвенный холод. Холод из помещения уносился по трубам, и в зале вновь становилось тепло. Холодно было только внутри нас самих, будто низкая температура пробуждала животное, родившееся из вживлённого нам в грудь лепестка. Но потом проходило и это.

– Куда вели эти трубы? С холодом?

– Не знаю. А они что, куда-то должны вести?

Было видно, что перед Паром стоит человек, который по природе своей родился очень умным, сообразительным, изобретательным. Но жизнь в рабстве, отданная тупому физическому труду, непросвещённость и отсутствие самого простого образования превращали его в полуличность: полуумного, полуглупого, полупонимающего, полузаблуждающегося. Так ему уготована была судьбою роль местного сумасшедшего среди всеобщего безумия. Он был слишком странным для своего народа, потому что о многом задумывался, и слишком странным для любого человека с Земли воде Пара, потому что слишком многое недодумывал.

– Я так понимаю, это всё, чем вы занимались?

– О, нет, есть ещё одно секретное дело! После него Девонты тщательно старались внушить тебе, что оно тебе приснилось. Но в моём случае они просчитались, – старикашка злобно захихикал. – Я их сумел перехитрить. Обитель, напоминающая амфитеатр, вся изборождена подземными помещениями и тоннелями. И вот в одной из таких тайных комнат они выращивают волшебные бобы!

– И чем они волшебные? Быстро вырастают? – вспомнил юноша детскую сказку.

– Да, – удивился старик, – а откуда ты знаешь?

– Для чего они им нужны?

– Они ими добывают кристаллы! А ещё эти бобы останавливают огонь. Но об этом никто не знает! Девонты тщательно маскируют эти воспоминания под видения. Но я их перехитрил – я съел эти бобы!

– И что же с тобой потом было?

– Как, что было? Ничего! Они оказались несъедобными. Поэтому после того, как меня проверили, обыскали и ввели в транс, я, проснувшись, первым делом, выплюнул их. Так я понял, что это был не сон.

– Ты спятил, старик! Ты уже сам не знаешь, что говоришь!

– Нет, сынок, я знаю. Если ты не знаешь, о чём я говорю, так и не порывайся судить, – сказал Пит обиженно. Он что-то достал из карманов и протянул это Пару.

– Вот, гляди.

На ладони у Пита была горсть бобовых зёрен. Старик схватил руки юноши и высыпал на них свои сокровища.

Почувствовав вину, Пар постарался сменить тему.

– Хорошо, даже если всё, о чём ты говоришь – правда, это ни на шаг меня не приближает к моей цели. Мне нужно попасть в Обитель.

– Тут тебе, сынок, я не помощник.

– Да, я помню. Ты ранее уже говорил, что мне никто не поможет.

– Никто? Я разве такое говорил? Я говорил, что никто из смертных.

– А среди нас есть бессмертные? – со скептицизмом поинтересовался Пар.

– Нет, что ты! Мы же люди! Но за пределами Города в горах среди огня живёт нечто древнее и нечто страшное…

Мия проснулась от холода. Внутри неё всё так и ныло, будто она только что съела огромный кусок мороженого, не умудрившись его даже прожевать. Она оглянулась. Вокруг, как и раньше, кипела работа. На неё уставился один из белоликих титанов. Сообразив, что Мия уже в сознании, он направился к ней, угрожающе выставив вперёд стимар. Но не успел он дойти до бунтарки, как к ней подсела девочка в длинном красном плаще и капюшоне. Такую форму носили посыльные. Незнакомка стала выкладывать перед Мией еду, заставив тем самым отступить гиганта назад.

– Они не любят, когда ты сидишь без дела. Ты должна или работать, или спать, или есть. Другого не дано. Иначе последует приказ, а потом наказание.

– Спасибо, – ответила Мия и откусила кусок хлеба.

– Я не могу здесь задерживаться надолго. Но во время следующей трапезы я обязательно к тебе приду. Ты – Мия, верно? – имя девочка произнесла так тихо, что оно разве что читалось по губам.

– Да. А откуда ты знаешь?

– Поговаривают о тебе, – быстро произнесла посыльная, собирая вещи обратно в лукошко. Она намеренно выложила слишком много еды, чтобы выиграть время, и сейчас чувствовала на своей спине пристальный взгляд надзирателя. – Ты что-то говорила о человеке, который должен тебя спасти?

– Да, Пар! – она осеклась, поняв, что только что произнесла имя. Девонт повернулся к ней. – Парк бы здесь разбить, а то скучно, – выкрутилась она. Охранник купился.

– Откуда он? – спросила её посыльная.

– Не знаю даже… жил где-то около Карского моря, а так…

– Ешь и ничего не говори больше. Позже приду.

Она вручила бунтарке батон и быстро пошла прочь. Мия посмотрела на подарок. На корке хлеба было нацарапано: «Меня зовут Лания».

До обеда Мия старалась не выказывать хозяевам своего характера, хотя несколько раз едва не сорвалась на них. Её очень заинтересовала эта девушка, которая была с ней так добра. Когда Мия пыталась разбить очередной кристалл, к ней в помощники вызвалась Агнесса.

– Тобой интересовались, – улыбнулась она.

– Я что, теперь, местная легенда?

– Кого-то и правда вдохновляет твоя смелость. Это хорошо.

– Мне от этого не очень-то хорошо. Эти палки… – её передёрнуло.

– Я знаю. Уже успела угодить один раз под горячую руку. И мне это совсем не понравилось. Как вспомню – снова в страх берёт.

– Тогда тебе лучше не злить этих громадин.

– Тебе тоже, – усмехнулась Агнесса. Она будто завидовала, что её подруга умудрилась за первые дни схлопотать три удара, при этом один из них на повышенной мощности, и едва не нарываться на ещё одно наказание, будто ей это нипочём.

– А я и не злю! Это они меня злят! Вот чего они пристали?

– Потому что у них нет сердца. И они чувствуют свою безнаказанность. Мы – всего лишь дети. А они – великаны. Поэтому они и чувствуют себя защищёнными. Но у меня есть план – устроить революцию и свергнуть их. Как в книжках. Не боишься?

– Нет! – улыбнулась Мия, почуяв что-то интересное. – А как ты это сделаешь?

– Очень просто. Я договорюсь с посыльными. Одна из них, Лания, много расспрашивала о тебе. Посыльные смогут передавать сообщения не только от наших хозяев, но и от нас самих. Так мы разошлем весть всем о готовящемся бунте. А когда получим от всех согласие, мы подадим условный знак и всем скопом ударим по этим великанам.

– Мне нравится, – расцвела в преддверии приключений Мия.

– Нужно всё продумать. Нам нужен план. Но теперь я должна тебя покинуть, чтобы не вызывать подозрений. Добро пожаловать в мир интриг, – черноволосая красавица подмигнула подруге через плечо. Мия широко улыбнулась. Она уже успела стать звездой, затеять революцию, сплести интриги, а день обещал ещё немало всего интересного.

В обед Мия снова встретилась с Ланией. Та поведала, что Пар – её брат. Она согласилась, что на него можно было бы положиться, но он – не бог, и если уж бежать из этого места – то только своими силами. И ни на кого не рассчитывать.

– Ты что-нибудь знаешь про восстание? – тихо спросила Мия. Лания утвердительно кивнула.

– Агитация уже началась. Но многие сомневаются. Смотрят на других и не спешат с ответами. Если бы все дружно сказали «да», тогда всем было бы проще. Но дети боятся, что будут в меньшинстве, и им достанется больше всех. Мы боимся их палок. Очень боимся. Натерпелись за эти годы столько! Вот все и молчат. А собрать людей разом невозможно, сама понимаешь.

– Так говори каждому, что все согласны! – предложила Мия.

– Это неправильно. Это должен быть их выбор, их решение. А если всплывет, что я вру? Будто я пытаюсь подставить под удар всех без их ведома или обманом?

– Ты сама боишься, – осознав всё, произнесла Мия.

– Пожалуй. Но не титанов. Я боюсь подставить других.

– Чтобы они, в конце концов, не подставили тебя?

– И это тоже. Послушай, вы здесь новенькие и ещё не очень знаете здешнюю атмосферу. Тут каждый сам за себя. Если один заступается за другого – все воспринимают это с удивлением. Все без исключения напуганы и измотаны. Такое состояние в Обители является нормой. Среди такого отчаяния поднять людей – это безумие. Но я понимаю, что нужно что-то менять, а иначе мы так долго не протянем. Так что не учи меня жить! – Лания резко схватила лукошко и пошла прочь, тут же столкнувшись с Девонтом.

– Отправляйтесь работать! – приказал тот.

– Непременно, – с издёвкой произнесла посыльная и удалилась. Страж без каких-либо эмоций посмотрел на жующую Мию и вернулся на своё место.

Перед самым сном к Мие подсели Агнесса, Лания и Айри. Девочка впервые увидела этого парня: высокого, сильного, широкоплечего. Он выбивался из ряда тех детей, что работали вокруг. Он был выше и казался взрослее. Ежедневный физический труд облепил его могучими мышцами и закалил волю. Его лицо, серьёзное и уставшее, показалось ей красивым, но очень отчуждённым, будто у этого человека не осталось и больше никогда не будет никого из близких. Это первое впечатление оказалось обманчивым. Как Мия потом узнала, Айри очень дорого расплачивался за своё не по годам развитое тело. Всех, кто вырастал, Девонты забирали в другую Обитель, где работали подростки и молодые люди. Та же участь ждала и брата Лании. Но если он становился всё больше и мужественнее, то его сестрёнка, пусть и старшая, оставалась всё такой же маленькой и хрупкой, как раньше. Менялись лишь её черты лица, становясь всё печальнее и мудрее. Тогда Айри понял, что придёт момент, и стальные птицы унесут его далеко-далеко от единственного родного человека, оставшегося на этой адской планете, и они больше никогда не увидятся. Ведь Обителей молодости так много – едва ли им выпадет шанс спустя годы попасть в одно и то же место. Тогда он пошёл на хитрость. Он оставил в возводимой им стене нишу – секретный ход, известный только ему. Стоило ему увидеть, как к Обители приближается очередной орнитоптер – он прятался в этой нише и пережидал там до тех пор, пока корабль огненных людей не улетал прочь. Такие выходки не оставались безнаказанными. Так как ему неоднократно приказывалось явиться в пункт сбора, когда прилетит следующая птица, а он смел ослушаться приказа, его наказывали. Его наказывали неоднократно. За один такой пропуск он получал удар стимаром от каждого хозяина, которому попадался на глаза. Уровень ужаса на жезлах при этом был не из щадящих. По ночам парень долго плакал на плече у Лании, говорил, что больше этого не вынесет, что больше не будет прятаться и сдастся, потому что тот кошмар, который ему приходилось пережить, был сильнее его. Он просил у сестры прощенья, а она гладила его по завивающимся волосам и молчала. Так они засыпали. А когда прилетал очередной орнитоптер, Айри снова забивался в секретную нишу в стене, потому что чувствовал свою ответственность перед сестрой, знал, что ей нужна его защита. Потому что любил её. И наказывался за эту любовь.

Девонты не запрещали людям спать группами. Они воспринимали такое поведение, как очередную людскую слабость, как животное стадное чувство, на которое не стоит даже тратить своё внимание. Они считали себя великой расой, а великим понятие интриг не было знакомо. Поэтому они не чувствовали надвигающейся на них детской угрозы. Сам народ никогда не ел и не спал. Энергия от солнца ими впитывалась через кожу из воздуха, поэтому потребности в пище у них не было. Сон, общение и любые другие социальные функции им так же были чужды. Каждый из Девонтов был связан с другими единым коллективным разумом. Но не как у насекомых. Каждому титану к голове тянулась длинная волнообразная нить эфира, незримая для человека. Один гигант был связан с несколькими собратьями, но не со всеми. В целом, сеть эфирных связей по всей огненной планете и вне её представляла собой единый узор: красивый, сложный и гармоничный. Ни один член великой нации не мог передвигаться по своей воле, нарушая архитектуру рисунка. Все их движения были слаженным. Если двигался кто-то один на одной точке планеты, одновременно с ним двигались и другие Девонты, которые могли находиться с противоположной стороны от шара, обеспечивая гармонию и баланс изменяющегося рисунка. Один символ или узор сменялся другим, другой – третьим. Именно так огненный народ и общался – совершая движения, как бы рисуя в воздухе то, что нужно передать всем. Так они обменивались информацией, обучались и взаимодействовали. Но общение это не имело ничего общего с общением людским. Слово, сказанное человеком, растворялось в воздух, изредка прорастая в мыслях собеседников. Общение же титанов, воплощённое в узоре, представляло собой храм, хранящий все мысли, чувства, идеи, помнящий историю и провозглашающий долг, как единственную цель и наивысшую из религий. Титаны представляли собой жрецов, рисующих и молящихся сложной геометрической пиктограмме. Именно так для них открывались высшие смыслы и идеалы. Те, к кому приходило наибольшее количество эфирных связей, считались высшими по рангу и значимости. Ими были женщины, и они были сокрыты от людей. Ни один из порабощённых не знал об их существовании. Высшие Девонты слишком высоко ценились, чтобы допускать к ним неразумных диких и примитивных людей, которые уже готовили заговор против народа огня.

Заговор составлялся во время сна. Сгрудившись телами, Айри, Лания и Агнесса перешёптывались, обсуждая детали и привлечённых за день сторонников. Первой на себя удар должна была взять Мия. Поругавшись с охранником, она должна заманить титанов ближе к шахте с кристаллами. В том момент, когда они будут готовы нанести удар, Айри и Лания собьют их с ног и отправят вниз к их излюбленным стекляшкам. Сообразив, что происходит, другие стражники помчатся на помощь товарищам, собравшись все в одном месте. И тут дети, работающие на стенах, закидают их камнями, из которых они, собственно, всё и строят. Когда вторая волна будет отражена, Девонты поймут, что это бунт. Тогда пощады не жди. Они бросят все свои силы на подавление. Чтобы одолеть армию гигантов, все, кто может, должны кидать со стен камни. Но не для того, чтобы набить противникам шишки. Уставшие дети едва ли смогут отбиться от армии Девонтов простыми булыжниками. Камни необходимо кидать гигантам под ноги. Огромные и неуклюжие, воины солнца споткнутся и упадут, покатившись по уклону в центр Колизея – туда, где добываются кристаллы. А там уже соберутся наиболее крепкие и сильные из детей, которые будут подхватывать захватчиков и сбрасывать их в яму. Если по окончанию битвы и останется несколько титанов, то против толпы детей у них просто не будет шансов.

Мия не участвовала в обсуждении. Хоть она всегда была рядом, всё же она была очень далеко. Она смотрела высоко в небо, затерявшись мыслями в немыслимых высотах горячей атмосферы. Ей нравилось смотреть наверх – так ей представлялось, что вечно длящийся день наконец-то сменился ночью, оголив чёрное чрево своего неба. Там, вдалеке должны были гореть звёзды. Они рассыпались маленькими кристалликами по чёрному покрывалу вечности. Это чёрное покрывало было подобно её грусти, боли, обидам. И среди всей этой боли и горести острыми стёклышками, разбитыми кем-то то ли в порыве гнева, то ли на счастье, прорезались добрые моменты из жизни, полные счастья и тёплых слёз по тому, что она так любила. Раньше, когда она поднимала глаза, всё тёмное пропадало, становилось лишь фоном – подложкой для того, что действительно важно – она видела звёзды. Так её жизнь не текла непрерывной рекой млечного пути, а оплеталась вокруг счастливых моментов, маленьких фонариков, излучающих тепло и свет далеко вокруг себя, а все обиды и горечь отступали назад – за грань воспоминаний. Ей сейчас очень не хватало звёздного неба.

Город был позади, а перед глазами юноши раскрывались величественные горы огненной планеты. Пар не знал, что как только он ступил на территорию скал, ему нужно было бежать со всех ног, пока те окончательно не откажут. Ведь там, среди вершин, объятых пламенем, за ним наблюдали существа, населяющие эту планету – хищники. Они были рождены из лавы и огня. Они пожирали всё, что только могли сожрать. Но не для поддержания жизни – энергия солнца подпитывала этих тварей круглосуточно и до самой их смерти. Они охотились из-за инстинкта, врождённого им природой – вечного голода, так присущего пламени.

Существа эти окружали Пара со всех сторон. Они были подобны диким кошкам, но их шеи и лапы были намного длиннее. Перепрыгивая на своих пружинистых конечностях с вершины на вершину, хищники образовали кольцо вокруг жертвы и медленно смыкали его.

Пар смотрел на вершины холмов, видел какие-то фигуры вдалеке, но принимал зверей за всполохи пламени, так как шкура их была покрыта огнём.

Когда западня была готова, и все пути к отступлению были отрезаны, кошки из преисподней показали себя. Юноша пришёл в оцепенение. Он хотел было повернуть назад, но за его спиной тихо подползали ещё несколько хищников. Спустя полминуты из-за холмов так же показались горящие морды, пришедшие на трапезу. Все животные приближались медленно, без резких движений – так, чтобы все они дошли до жертвы одновременно. Это и пугало и в то же время успокаивало, завораживая жертву танцем пылающей шерсти. Если Пар приближался к одной из кошек, то хищники, которые были сзади, ускоряли свой ход. Но самым страшным было то, что никто из них не кидался, как одуревшее от голода животное.

Бежать было некуда. Тут Пар вспомнил про волшебные бобы. Да, тогда, когда старик Пит ему о них рассказывал, они показались нелепой выдумкой. Но сейчас ни на что, кроме чуда рассчитывать не приходилось. Пит обмолвился, что те способны останавливать пламя. Настало время это проверить.

Пар достал несколько штук из кармана и запустил ими в кошку. В мгновение ока боб, коснувшись земли, вырос до невероятных размеров. Ближайший хищник, почуяв рядом с собой то, что можно сожрать, с жадностью набросился на растение. Но стоило кошке коснуться его пламенем, как стебель за долю секунды превратился в пепел, оставляя под собой глубокую яму, в которой только что ветвились корни. Существо тут же провалилось вниз и застряло в земле. Уличив момент, Пар бросился к освободившемуся проходу. Охотники кинулись за ним. На бегу, юноша достал ещё несколько бобов и швырнул их себе за спину. Это ненадолго остановило хищников. На их истошные вопли стали стягиваться и остальные обитатели солнца.

Бобов была целая горсть, но против всех горных тварей этого явно было мало. Пар побежал к вершине горы. Её структура была иной, нежели на Земле. Из-за высоких температур материал был более мягким и податливым, так что можно было карабкаться даже по вертикали, продавливая себе пазы для рук и ног. Но за ним гнались, и на изготовление каменной лестницы не было времени, а из-за мягкой земли ноги будто увязали в трясине.

Перепрыгивая с камня на камень, прячась за углами гор, Пар медленно поднимался на самый пик, то и дело забрасывая преследователей бобами, словно гранатами. За спиной фейерверками вспыхивали высокие растения, превращая в огонь и пепел спиральные завитки растений. Это было очень красиво, будто писатель взял вместо гусиного перо жар-птицы и длинными росчерками сочинял сонет о борьбе и противостоянии. Но некому было оценить эту красоту, ибо в беглеце эти всполохи рождали лишь чувство страха, а в охотниках – чувство голода.

Когда Пар достиг вершины, он обернулся и увидел, как ловко хищники преодолевают высоту. Бежать было некуда. Он сам себя загнал в капкан. В кармане оставалось только два боба. Один нужно было сохранить во что бы то ни сало. Тяжёлый раскалённый воздух сдавливал лёгкие. Силы иссякали вместе с последними крупицами надежды.

Снова началась игра в медленное приближение. Все хищники с жаром на шерсти и с холодом в глазах медленно сокращали расстояние между ними и своей жертвой. Все, кроме одного. Эта кошка беспокойно оглядывалась по сторонам. Она смотрела то на сородичей, то на Пара, и периодически шипела на соседей. Она была первой, кто почуял Пара. Готовая разделить свою жертву ещё с дюжиной сородичей, она не хотела мириться, что теперь, после погони, на завтрак сбежалась вся округа. Так, жадность беспокойного зверя брала верх над обычаями стада, сводя с ума. И в один момент, не выдержав, кошка резко рванулась к Пару. Уже давно ожидая атаки от неадекватного зверя, юноша перекатился, уворачиваясь от когтей, подставил вперед ногу и откинул хищника в пропасть.

Жалостный визг вырвался из груди твари, и она скрылась за гранью утёса. Но радоваться было преждевременно – вместе с кошкой вниз отправилась и сумка Пара, которую тварь умудрилась зацепить своими тонкими когтями во время атаки. Среди животных началась суета: часть кошек решили последовать примеру их менее удачливого сородича, и кинулись на свою жертву, не дожидаясь остальных. Но большинство, не одобрив своеволия, сбили нетерпеливых родичей с ног, жестоко расправляясь с ними. Среди хищников началась грызня.

Это дало Пару время. Он оценил ситуацию: без сумки он бы просто не выжил. В ней было всё: провизия, снаряжение, волшебный карандаш. Уходить без неё было безумием и самоубийством. Пар зацепился за край обрыва и свесился с него. Теперь оставалось сделать выемки для ног. Он упёрся ступнями в скалу, и твёрдая, но пластичная материя медленно начала поддаваться.

Пар осторожно спускался, продолжая конструировать себе лестницу, терпеливо выдавливая проступи. Вдруг над головой возникла морда огненной кошки, и длинные когти полоснули юношу по щеке. От испуга, он с криком сорвался со скалы, сбил своим телом затесавшуюся среди уступов сумку и вместе со всем своим снаряжением отправился на дно ущелья. Лишь глупая случайность не позволила раскалённым камням солнца стать для Пара могилой. Из его кармана вывалился боб и, едва коснувшись отвесного склона, моментально пророс, став надёжной опорой для юноши. Пар схватился за образовавшийся стебель, и тот стал прогибаться под его весом.

Это было нечто среднее между спуском и падением. Сердце работало, как ненормальное, время растянулось, как расплавившаяся на жаре жвачка. Наконец, руки, так упорно цепляющиеся за стебель, как за ниточку, опустели – огонь испепелил бобовое дерево. Видимо, одна из тварей, соблазнённая жаждой и голодом, всё-таки бросилась навстречу верной гибели и спалила своим касанием надежду Пара на мягкое приземление.

Юноша с грохотом упал на землю, слегка поддавшуюся и прогнувшуюся под его телом. По счастливой случайности, стебель сгорел за несколько метров до дна, и удар о скалы не был критичным.

Едва соображая, Пар повертел головой: в стороне возвышался над плато вход в пещеру, неподалёку лежала мёртвая кошка, свернувшая себе шею, кругом были разбросаны его вещи и раскрытый рюкзак. Удар! Это со скалы сорвался ещё один кот. Тело животного замертво упало среди груды камней. Эти камни… что-то странное было в них. Все они были одинакового размера, одинаковой структуры и отличались от всего, что их окружало. Здесь было что-то ещё… Сознание мутилось, спину прострелила острая боль – падение не осталось бесследным. В пещере кто-то был! Кто-то притаился во тьме и наблюдал. Нет, не притаился. Его силуэт стал выходить из тени. Он был огромен! Массивный, широкий каменный голем с чёрными жемчужинами в виде глаз вышел на свет. Его тело напоминало те камни, что валялись повсюду: чёрные рыхлые угли с рубиновыми прожилками по всей поверхности. Только на лежащих кругом камнях эти прожилки не светились, а в големе они сияли, будто огни магазинных вывесок, будто в них, как в венах, тёк красный фосфор вместо крови.

«Почему мне постоянно встречаются какие-то великаны?» – была последняя мысль юноши перед тем, как он потерял сознание.

– Прекратить вертеть кристаллы и продолжать работать! – белый гигант широкими шагами начал приближаться к Мие.

– А чем это не работа? Вполне себе работа. Требует усилий! Знаешь, сколько терпения нужно, чтобы не запустить в тебя этой штукой?

Девочка смело издевалась над надзирателем, изредка поглядывая на друзей. Сегодня после сна к ней подошла Лания и сказала, что все дети готовы и ждут сигнала. Камни наточены, воля взята в кулак, и сегодняшний день должен был стать самым значимым в их жизни. Теперь она стояла неподалёку, смотрела подруге в глаза и улыбалась. В руках её была корзинка с провизией, в которой лежал специально заготовленный булыжник. Мия ей подмигнула.

– Лирику и оскорбления оставить в стороне. Приниматься за работу соответствующей инструкции – это приказ.

– Свои мозги оставь в стороне! А до этого, желательно, тебе их стоит найти. Так что, живо, ищи, давай.

– Нарушение правила номер два, произнёс стражник, но не успел он переключить режим на своём оружии, как тут же получил по голове запущенным Ланией булыжником. Он попытался обернуться, но тут же пропустил второй удар – на этот раз это был Айри, и его бросок был куда сильнее. Потеряв ориентацию, Девонт начал падать. Девочки подхватили его и тут же сбросили в карьер.

– Ну что, покажем этим грубиянам, как нужно обходиться с дамами, – весело заверещала Агнесса.

Тут же из строя отделились ещё три гиганта и направились к месту конфликта.

– Мы ожидали, что они все кинутся на нас, – прошипела Агнесса.

– Это плохо? – спросила Мия.

– Думаю, нет. Так их будет даже легче перебить.

По всей арене стали раздаваться приказы приниматься за работу и не присоединяться к бунтующим. Как только белые великаны подошли к Мие и Агнессе, Айри и Лания начали отстукивать простой, но понятный ритм, возвещающий начало революции.

– А теперь, чувак, тебе крышка, – произнесла Мия, злобно улыбаясь.

Она приготовилась, что сейчас град камней, наполненных гневом угнетённых, обрушится на мощные тела тюремщиков. Вся боль, страдание, часы каторжного труда стрелами должны были вонзиться в тела бледных великанов. Но всё было тихо. Очень плавно, даже демонстративно медленно один из Девонтов повернулся и оглядел детей. Те в ужасе смотрели на происходящее, не смея шелохнуться.

– Ну и что вы застыли? – отчаянно прокричала Агнесса. Этот зов о помощи эхом разнёсся по амфитеатру, наполненному гробовым молчанием. Обитель, всегда кишащая шумом и жизнью, была заморожена страхом. – Трусы! – Еле выдавила из себя дочь горца.

– Мия, Агне… – Айри не успел даже закончить слово, как был парализован за нарушение первого и третьего законов.

Девонт стоял и продолжал с укором осматривать дрожащих от страха детей. Наконец, то тут, то там стал раздаваться стук и скрежет. Обитель возвращалась в привычное русло. Титан с той же медлительностью, что и раньше, повернулся к Мие. В глазах его читался укор. Он как бы насмехался: «Видела, они боятся. Каждый раз, когда человек сталкивается со своим страхом, он думает только о себе. И его стремление замкнуться в своей сущности сажает его в клетку. Не мы тюремщики! Это вы! Мы лишь гарантируем вам эту клетку. Мышление человека столь ограниченно, что он боится сегодняшнего дня. Так же, как и завтрашнего. Он живёт прошлым. Потому что этот путь им уже пройден. И он знает, что по нему можно пройти снова. А сегодняшний день может быть болезненным. И боль эту можем причинить именно мы. Что касается завтра – если оно не будет похоже на вчера, оно может вообще не наступить. Или может принести ещё больше боли. А это страшно».

Страшно… страшно… страшно – это слово закружилось в голове у девочки. Ей было так стыдно за всех этих людей. Да, умирать она не умела, но боль чувствовала. И в чувстве этом она уяснила одно главное свойство: оно не может продолжаться вечно. Боль пройдёт, а глупости, совершённые под страхом этой боли, останутся. Так боль физическая, кратковременная, превратится в боль душевную, постоянную. А от этой боли не спастись никакими лекарствами.

– Нарушение второго правила, – произнёс титан, и огненный мир вновь преобразился для девочки в тесную темницу, едва освещённую тусклой лампочкой, свисающей из бездонной тьмы.

И снова её окружал бесконечный ряд камней, перевязанных друг с другом через цемент. Теперь Мие они напоминали не её дни жизни, а серых и убогих людей, которые не в состоянии хоть раз в жизни поступить правильно. Вся эта кладка – это были не брошенные в противника глыбы, перевязанные между собой страхом, поставленные каждый на своё место и гниющие в сырости и мгле. Каждый блок цепляется за следующий, второй – за третий, и так рабский ужас передаётся по цепочке, образуя круговорот покорности. Покорности ответу, что завтра будет таким же, как вчера. Обида и злость Мии восставали против этого. Она подошла к стене. Как всегда, выемки, проделанные ей под пальцы, никуда не делись. Сколько раз её уже смиряли стимарами, сколько раз она возвращалась в это место и снова и снова карабкалась вверх, проделывая в швах всё больше и больше борозд. Сколько раз она пыталась отсюда выбраться, но, в конце концов, срывалась вниз. Но в этот раз она не упадёт. Ни за что! В этот раз ей двигала не воля к свободе, её вела за собой злость. Ну, а если стена никогда не кончится? Если она уходит вверх в бесконечность? Значит, придётся лезть до конца времён. Но не отступать. Ни в этот раз.

Девочка вцепилась ловкими пальцами в выступы кирпича. Она лезла вверх. Прорезая ногтями новые пазы, изнывая от усталости, разодрав руки в кровь, она преодолевала метр за метром, оставляя маленький огонёк лампы почти не видимым где-то глубоко внизу. Она пробивалась через непроглядную тьму, двигалась на ощупь и в минуты накатывающей на неё жажды пила собственные слёзы. Когда лампочка казалась далёкой звездой, а мир вокруг – потерянным куском космоса, она нащупала край стены – горизонтальную плоскость, за которую можно было схватиться полной рукой, на которую можно было встать, через которую можно было перелезть. Это казалось чем-то удивительным и невероятным, хотя именно к этому она так долго тянулась. От радости она едва не сорвалась, но вовремя сумела обуздать свои чувства. Ещё несколько аккуратных движений, и она была наверху, она была на свободе, она… Чувство радости погасло столь же резко, как угасает перегоревшая лампочка. Тенью пробежав по лицу, чувство отчаяния оставило вместо улыбки изуродованную гримасу – нечто среднее между отвращением и плачем. Верх не был другим миром или выходом на свободу. Это было место, где заканчивалась стена, и начинался голый мрак. Вокруг бесконечной сеткой во все стороны разбегался лабиринт стен, образуя тысячи колодцев. В каждый колодец из пустоты тянулся шнур с тусклой лампочкой, чтобы освещать очередную никчёмную жизнь. Там, внизу, кричали, плакали, звали своих мам дети из Обители. В тюрьме собственного рабства их души медленно сливались с окружающей пустотой, их кожа серела, становясь подобной массивным стенам, их сердце перегоняло через себя уже не кровь, а тьму. Так, огромные массы людей теряли гордое название общества и коллектива – это были лишь мелкие индивиды, жалкие, загнанные в угол, перепуганные и чертовски одинокие. Обитель была реальным местом, но этот мир был создан разумом людей. Каждый из сидящих здесь сам выстроил вокруг себя стену, сам огородил себя от всего страшного и злого. Но от одного зла никому из них так и не удалось обезопасить свою темницу – от самого себя, от стремления быть брошенным, униженным, обиженным. Обиженным на весь мир и на судьбу, которая так несправедливо с ними обошлась. А в центре – маяк, светило их собственной сущности. И им бы оторвать глаза от этого мерцающего в полумраке светила, вырваться за грань их призрачного комфорта – может, и не было бы этой боли, этого одиночества. Но пока выбраться смогла лишь маленькая девочка, которая, переступив через себя, возвысившись над всем, так и не смогла избавиться от чувства, что она брошена и одинока. Наоборот: здесь, наверху, это одиночество кололо ещё больнее. Мия села на холодные камни и горько заплакала, шепча себе под мокрый нос одно лишь слово: «Мама».

Когда Пар пришёл в сознание, ему показалось, что голем был лишь плодом его воображения. Юноша и его вещи оставались нетронутыми. Он был жив, не съеден, не растоптан – оставило бы его чудовище в живых, будь оно реально? Потом до Пара дошло, что огненных кошек, преследовавших его, тоже нет. Испариться они не могли, сгореть, не задев ни его, ни раскиданных всюду вещей из сумки – тоже. Значит, он здесь не один!

Пар встал и собрал вещи. Спина ещё болела после падения, но это была меньшая из проблем. Вокруг возвышались лишь лавовые горы, кишащие прожорливыми хищниками. Единственной дорогой была пещера, образованная длинными острыми глыбами, напоминающими пасть огромного дикого зверя, застрявшего в земле после извержения вулкана. Другого пути, кроме как через логово голема не было. Пар, собрав всё своё мужество, двинулся вперёд.

Изнутри пещера походила на скелет, чьи рёбра то опускались, то поднимались под напором упругой массы гор, будто это обиталище дышало страхами пришедших. В конце своего пути юноша вышел на большую открытую арену, обрамлённую местными камнями со странной текстурой, которые встречались ещё при входе, но гораздо реже. В центре пространства, опустив голову, сидел голем.

– Зачем ты явился сюда, человек? Отвечай, пока я не поджарил тебя.

– Я ищу древнее бессмертное существо. Оно должно помочь мне.

– Оно никому ничего не должно. Это, так называемое «оно» – я! И я не потерплю, чтобы обо мне говорили, как о вещи. Оно, человек, меня поняло?

– Я извиняюсь, – начал было оправдываться Пар.

– Извиняешься за то, что человек?

– Нет… – ответил Пар, но голем прервал его.

– Это очень печально, что оно извиняется за что-то другое. Чем больше в нём от человека, тем меньше у него шансов уйти отсюда живым.

– Я никому не хочу причинить зла, – Пар понимал, что он попал в положение оправдывающегося, но жить хотелось.

– Нет, ты не можешь причинить зло. Это другое. Люди – сами по себе зло. И всё, к чему они стремятся – зло. Так что не вздумай лукавить и отвечай, какое зло несёшь ты. Если оно мне понравится, ты, возможно, будешь жить.

– Я просто хочу спасти подругу из Обители – разве это зло?

– Для тех, кто держит её там – зло. К счастью твоему, это зло мне по вкусу. К несчастью твоему – этого слишком мало, чтобы выкупить у меня свою жалкую жизнь.

– Это они украли её у меня. Это они – зло! – настаивал на своём Пар.

– Украли у тебя? То есть доля твоего зла ещё в том, что ты её не сберёг. Ещё одно очко не в твою пользу. К твоему разочарованию, этого зла я не приемлю, – голем говорил так, словно змей, спрятавшийся в камнях. Все его слова были похожи на шипение, пробивающееся через каменную улыбающуюся маску.

– Это не зло! Это вина, – возразил Пар.

– Это слово из человеческого лексикона. Значение его мне не знакомо. Я знаю лишь то, что вина – это следствие того зла, которое ты сделал, – древний начал медленно обходить юношу.

– Я ничего не сделал! – ответил Пар.

– О, я тебе верю, – улыбался голем. – Наверное, даже слишком ничего. По иронии судьбы, это «ничего» очень часто граничит с предательством. Открыто предать близкого люди, как правило, не могут. Как ты уже сказал, им в этом мешает чувство вины. А вот допустить предательство своим бездействием – это для них намного приятнее.

Пар подумал о Мие. О том, как хотел поступить с ней. В укоре гиганта были слова правды.

– Не переживай. У тебя ещё есть маленький шанс уйти отсюда невредимым. Если ты вместе со своей подружкой захватишь и остальных узников Обители.

– И остальных? – Пар не верил своим ушам. – Но мне показалось, что вы не любите людей.

– Тебе показалось. Не любить – это, пожалуй, слишком мягкое слово. Вот ненависть…

– Тогда зачем вы просите меня освободить их?

– Это моё дело. Скажем так, я считаю, что им не место на этой планете. Так как тебе моё условие? И поверь, обмануть или перехитрить меня не удастся.

– Я не знаю, как это сделать.

– Малыш, да у тебя нет плана! Что, ни одного козырного туза в рукаве? И с этим ты пришёл ко мне? Весьма печально… для тебя.

– Я что-нибудь придумаю.

– Судя по тому, что за помощью ты пришёл ко мне – думать у тебя не очень-то получается. Встань-ка на колени, чтобы мне приятнее было сделать из тебя жаркое.

– Я ищу огненного духа, – выдавил из себя Пар.

– Огненного духа? Какое печальное совпадение. Как раз я и являюсь множеством огненных духов. Видишь эти камни, из которых состоит моё тело – это они! Не очень удачный у тебя день, не правда ли! Столько разочарований за такой короткий промежуток времени, – голем очень широко улыбнулся. – А ты всё же становись на колени, не игнорируй мои просьбы. Так, и зачем тебе понадобился дух огня, не поделишься?

«Надо стать на колени, чтобы не злить его» – пронеслось в голове юноши, но он удержался от порыва подчиниться монстру.

– Я должен снять проклятье со своей девушки.

– Ещё одна подружка? С каждой минутой всё интереснее. Какой «правильный» человек ко мне заглянул. И ты ради проклятья прилетел в такую даль? Сильное, должно быть, проклятье, если без духа огня его не снять.

– Это проклятье Синей Рыбы.

Весёлая надменность и сарказм голема сменились на гнев.

– Ты – олух! Синяя Рыба – палач! Он не накладывает проклятье. Он их исполняет, – гигант так близко подошёл к Пару, что у того от тревоги закружилась голова.

– Я не знаю, кто его наложил. Но Синяя Рыба заберёт у меня мою девушку, если я не смогу ей помочь.

– Ты говоришь о проклятье Лиссианы?

– Кого? – не понял Пар.

– А ты, я погляжу, глупее, чем кажешься. Это проклятье наложено морским богом, а не его прислужником.

– Я постараюсь это запомнить, – Пар старался быть спокойным.