Читать книгу Кира - Валерий Лисицкий - Страница 1

Пролог.

Откапывать труп из-под груды ветвей было страшно. Парень долго сидел на корточках, вытирая обильно текущий по лбу пот ладонью и с тоской оглядывался по сторонам. А, может, и чёрт с ним? Путь остаётся на своём месте…

Но нет. Нельзя. Завтра в лесу будет полно милиции. Наверняка притащат и собак. И тогда тело найдут быстро. И никакой обещанный на ранее утро ливень не поможет. От тела необходимо было избавиться. Хоть как-то.

Кашлянув, будто от смущения, юноша тихо пробормотал:

– Вот Сталин говорил, что верные товарищи должны легко в могилы ложиться…

Невдалеке завопила неясыть. Визгливый крик, похожий на плач и смех одновременно, заставил мужчину вздрогнуть и замолчать. Он с тревогой огляделся по сторонам, внимательно прислушиваясь к звукам ночного леса. Крик не повторился.

– Так вот… – продолжил он, нервно приглаживая рукой волосы. – Ты у нас, похоже, так себе товарищ, сплошной геморрой с тобой!

Резким движением он откинул в сторону еловые лапы.

Тело лежало именно так, как он и запомнил. Белели в лунном свете обнажённые руки и ноги. Рот чуть приоткрыт, глаза кажутся чёрными провалами… юноша попытался прикрыть их, проведя по векам пальцами, но те упорно открывались.

– Да и чёрт с тобой… Сучка глупая.

Громко сглотнув, он неловко подхватил тело, нервным движением взвалил на плечо. Кожа покойницы на ощупь напоминала резиновый мяч, промокший под ледяной утренней росой.

– Сука… – прокряхтел парень. – Дура ты, чёрт, тяжёлая!

Сухие еловые ветки захрустели под тяжёлыми шагами. Изо всех сил стараясь не прижиматься щекой к холодной плоти, парень шагал вниз по пологому холму, поросшему соснами. Ему предстояло преодолеть ещё несколько таких подъёмов и спусков, прежде чем он сможет избавиться от трупа.

Неподалёку снова зарыдала, словно оплакивая усопшую, ночная птица…

Глава 1.

В больнице пахло чистотой, лекарствами и смертью. Мама лежала под простынёй, похудевшая настолько, что казалось, будто на койке вообще никого нет. Только приподнимали белую ткань её ступни, да виднелось лежавшая на подушке голова. Меньше чем за год из активной женщины, весёлой и общительной, она превратилась в древнюю старуху с лицом, похожим на обезьяню мордочку. И даже в таком состоянии мама обращала больше внимания на меня, чем на себя.

– Ты как-то осунулся, сынок. Случилось что-то?

Я сидел молча, скрючившись на стуле и изо всех сил пытался сдержать горькую ухмылку, кривившую губы. Что случилось? Не знаю даже. Как будто рак, сжигающий её тело изнутри, не был достаточным поводом для того, чтобы я плохо выглядел. Хотя она прекрасно понимала, что дело не только в этом. Даже на смертном одре материнское чутьё никуда не девается.

– Плохо сплю в последнее время. Кошмары мучают… иногда.

Она коротко и быстро покивала, хотя едва ли уловила суть сказанного. В последнее время это случалось с ней всё чаще и чаще. Если ответить на вопрос недостаточно быстро, мама забывала, о чём шла речь минуту назад.

Я помолчал ещё некоторое время. Мама тоже молчала. На тумбочке возле кровати стояли увядшие цветы и подгнившие апельсины, которые с маниакальным упорством тащили в больницу её коллеги. Даже когда мама больше не могла употреблять твёрдую пищу – поток апельсинов не уменьшился. Словно эти фрукты вдруг обрели чудесную способность исцелять безнадёжно больных…

– Кхм… – неожиданно деликатно кашлянула у меня за спиной мамина сиделка, беззвучно вошедшая в палату. – Виктор, время посещений закончилось, так что…

– Да-да, я уже… Уже скоро иду, спасибо.

Женщина, чьё грузное тело туго обтягивала форма весёленького розового цвета, ушла, шаркая по полу разношенными шлёпанцами. Привстав со стула, я торопливо попрощался с мамой. Она, снова не поняв ни слова, на всякий случай улыбнулась пустой и бессмысленной улыбкой. Момент просветления закончился, и её сознанием полностью овладели мощные транквилизаторы. Капелька слюны выкатилась из уголка маминого рта, и я стёр тускло блестящую прозрачную ниточку краем одеяла.

– Пока, мам…

*

На улице бушевала метель. Зима в этом году выдалась на редкость снежной. Территория больницы превратилась в белую целину, иссечённую узкими тропками, на которых едва могли разминуться два человека. Сил дворников хватало только на то, чтобы более или менее разгрести дороги, по которым ездили кареты скорой помощи.

С трудом добравшись до проходной, я отметился в журнале у седоусого охранника с потухшим взглядом.

– Родственник? – неожиданно спросил он.

– Мать.

– М-м-м…

Я потоптался на месте, ожидая, что он продолжит разговор, но ЧОПовец хранил молчание.

– До свидания…

– Угу.

Машины на больничной стоянке больше походили на огромные сугробы, а так и не прекращавшийся с самого утра снегопад продолжал накидывать на них новые и новые хлопья снега. Каково-то будет врачам их раскапывать… Разглядывая, как искрятся и вертятся снежинки в ровном свете фонарей, я дождался, пока затхлый больничный запах покинет лёгкие, и отправился пешком к станции метро.

С каждым шагом я прокапывал небольшую траншейку в устилавшем тротуар мягком покрове. Поначалу это занятие даже развлекало меня, напоминая о детстве и зимних играх, но скоро я почувствовал, что начал терять силы. Переутомление дало о себе знать в самый неподходящий момент. Перед глазами расплылись тёмные пятна, кровь застучала в висках.

Я крупно просчитался, думая, что смогу одолеть немалое расстояние в такую пургу. Слабость всё нарастала. Пальцы рук онемели, на глазах выступили слёзы, а ноги стали мягкими и неустойчивыми. Крупные облачка пара вырывались изо рта и медленно таяли в морозном воздухе у меня над головой.

Кое-как добравшись до края тротуара, я поглядел влево и вправо, стоя под деревом, крона которого походила на переплетение толстых белоснежных канатов. Время было ещё не позднее, но по случаю непогоды многие предпочли пересесть на общественный транспорт, и дороги пустовали. Только позёмка мчалась по чёрному асфальту, не обращая внимания на белые разделительные полосы.

Не знаю, сколько я простоял так, тупо глядя на дорогу, располосованную серебристыми снежными горками, когда вдалеке забрезжил свет. С больничной стоянки, едва видимой через снежную круговерть, вырулила машина. Я зачарованно наблюдал, как свет её фар режет черноту зимней ночи, серебря снежные хлопья. Только когда автомобиль оказался совсем близко, я очнулся от ступора, без особой надежды поднял руку и помахал.

К моему удивлению, водитель внял просьбе. Скрипнули тормоза, и старенький «логан» замер напротив. Пассажирская дверь дёрнулась, приоткрываясь, и я вышел из сугроба на проезжую часть.

– Ноги отряхивай! – долетел до меня хрипловатый грубый голос.

Я послушно потопал, потом понял, что в этом нет никакого смысла. Поэтому торопливо отряхнул пальто и шапку, сел на место пассажира спиной в салон, постучал ботинками друг о друга, и развернувшись нормально, наконец, захлопнул дверь.

– Ну ты даёшь… – проворчал сидевший за рулём мужчина, медленно разгоняя автомобиль. – Околеть же мог. Или думал, больничка недалеко, спасли бы?

Я кивнул, не зная, что ответить. Истома разлилась по телу, особенно когда мужчина включил печку на полную мощность:

– Грейся…

Некоторое время мы ехали в молчании. Я исподтишка разглядывал водителя. Макушка здоровяка подпирала крышу седана, а мягко сжимавшие руль руки больше походили на медвежьи лапы. Движения его при этом были легки и изящны, как у человека, привыкшего выполнять тяжёлую, но требующую сосредоточенности работу. Мне подумалось, что такому верзиле пошла бы борода лопатой, лежащая на мощной груди, но незнакомец, напротив, до синевы брил массивный подбородок. Серые больничные корпуса за окнами сменились городским пейзажем, и мой спаситель поинтересовался:

– Тебе куда надо-то?

– К метро…

Мужчина хохотнул:

– Да уж до дома не повезу, не надейся. Мало ли, вдруг ты тут поближе куда. А то я знаю, здесь в паре домов…

Он осёкся, словно сболтнул лишнего, и резко сменил тему.

– Ты же к нам регулярно ходишь, да? Ну, в больницу. Навещаешь кого?

– Мать. В онкологии.

– Дерьмово, – глубокомысленно произнёс водитель, и зачем-то уточнил: – А я патологоанатом.

Больше никто из нас не смог придумать что сказать, и до заветной алой буквы «М» мы добрались в молчании. На меня напала сонливость, голова отяжелела и мысли замедлились, но я старательно держал глаза открытыми.

– Ну вот, доехали… – пробормотал водитель.

Кивнув ему, я быстро выдавил из себя слова благодарности и собрался выйти из машины. Но едва я собрался выбраться из салона, как он схватил меня за рукав:

– Погоди, слушай…

Занятый своими мыслями, я даже не испугался. Просто взглянул на него слегка удивлённо.

– Слушай, я понимаю, что с мамкой твоей беда, но ты это бросай, ладно?

Я не понял, о чём он говорит, но мой удивлённый взгляд почему-то привёл патологоанатома в ярость. Он заговорил с нажимом, а голос его завибрировал, словно в груди у мужчины заработал электромотор, медленно раскручивающий тяжёлый механизм. Мне подумалось в тот момент, что гигант наверняка страшен в гневе.

– Послушай, ты! Не строй мне тут из себя! Я таких много повидал… по работе. Тощие, круги под глазами, всё такое. Не моё дело, конечно, но тем, что гердосишь, ты своей мамке не поможешь, ясно?

Я едва не рассмеялся. Да что там – я хохотал бы до колик, если бы не был напуган тем, как переменилось лицо моего собеседника. Поэтому, старательно подавив улыбку, я ответил ему:

– Я не гердо… Кхм. Я не наркоман.

– А что с тобой тогда? Ты себя в зеркало видел вообще?

Он всё ещё держал меня за рукав, и мне подумалось, что едва ли я смогу вырвать руку из его огромных, оплетённых выступающими венами, лап. Надо быть крепким, чтобы целыми днями ворочать и резать трупы… Во всех смыслах крепким.

И я задался вопросом, стоит ли мне отвечать. Откровенничать перед случайным попутчиком не хотелось. Хотя он спас меня, да ещё и проявил участие, хотя мог молча высадить из машины, а следом выкинуть и из головы мои возможное проблемы. Поэтому я решил отделаться полуправдой, как раз соответствующей возникшему к нему полудоверию.

– Я не сплю почти. Кошмары мучают.

– Ого… – хватка на предплечье ослабла, а потом и вовсе исчезла. – Прости, дружище. Просто выглядишь ты… Ну, ты понимаешь.

– Краше в гроб кладут.

– Эт точно. К врачам пробовал обращаться?

Я посидел, молча глядя в окно. Потом подумал, что ещё один кусочек правды, небольшой и незначительный, хуже не сделает.

– У меня денег нет. На мать всё уходит.

– Дерьмово, – задумчиво повторил патологоанатом.

Не согласиться с ним было сложно. Я посидел ещё немного, но больше он, похоже, ничего говорить не собирался.

– Ладно, спасибо, что подбросили.

– Погодь.

Решившись на что-то, он достал из кармана куртки блокнот и ручку, вырвал лист и торопливо накарябал на нём какие-то цифры.

– Держи. Это Ефим Маркович, сомнолог. И мой друг. Скажи, что от Сашки-патанатома, он поймёт.

Водитель протянул мне клочок бумаги, но я его не принял.

– Я же говорил, у меня денег нет.

– А я тебя слышал. Он денег не берёт, его внуки обеспечивают.

– И в чём тогда смысл?

Мужчина посмотрел на меня долгим взглядом, потом произнёс:

– Книгу он пишет о ночных кошмарах. А если тебя сны до такого состояния довели – ему всяко с тобой встретиться интересно будет. Бери давай! Не факт ещё, что он согласится принять тебя!

Не желая обижать мужчину, я принял записку. Тот вздохнул явно удовлетворённо:

– Ну вот. Не боись, никто тебя не обидит. Я ж врач всё-таки… Надо и живым помогать иногда, – он на миг задумался о чём-то, потом замахал на меня рукой: – Всё, вали давай! Я уже дома должен быть. Помыться, бахнуть пивка, да на боковую. Всё, давай до свидания!

Попрощавшись, я вышел из машины. Мороз мгновенно набросился на меня, едва успевшего согреться, дружески обнял за плечи и запустил ледяные ладони под полы пальто. До входа в метро я добирался бегом. Уже стоя на верхней ступеньке, оглянулся, поискав глазами своего спасителя, но успел разглядеть только красные хвостовые огни, мигнувшие, прежде чем скрыться за поворотом.

*

Дома я оказался поздно. Долго стоял на остановке возле конечной станции, дожидаясь автобуса. Пальцы на ногах и руках медленно немели, лицо теряло чувствительность, из носа текло. Я уже начал опасаться, что могу серьёзно заболеть, когда транспорт, даже в позднее время под завязку набитый людьми, появился. В густом и липком от смеси запахов пота, кофе и перегара салоне меня стиснули со всех сторон усталые люди, возвращавшиеся с работы. Но всё равно чувствовать, как в конечности возвращается тепло, было приятно.

В другое время, едва оказавшись дома и скинув пальто и ботинки, я немедленно отправился бы в кровать. Но в последние несколько недель о такой роскоши и речи быть не могло. Особенно после того, как мучавшие меня кошмары оформились окончательно, превратившись в настоящие извращённые аллюзии на реальную жизнь…

Передёрнув плечами от неприятных воспоминаний, я прошаркал напрямую на кухню, мимо двери в спальню. Включил кофеварку и телевизор. Потом вернулся в прихожую и извлёк из кармана клочок бумаги с номером телефона. Звонить кому-то вслепую не хотелось. Я вообще сомневался, что решусь на это.

Но и узнать, к кому меня направил случайный знакомый, хотелось. Так что, включив поселившийся на кухонном столе ноутбук, я начал небольшое расследование. Первым делом попытался найти что-нибудь, просто вбив цифры в поисковике, но никаких результатов не это не дало. Поддавшись проснувшемуся на мгновение азарту, я зашёл во «ВКонтакте» на страницу восстановления доступа к профилю. Вбил номер телефона и там, но и это ничем не закончилось – привязанных к нему страниц не оказалось. Ефим Маркович либо не пользовался этой социальной сетью, либо имел несколько симок и мне достался номер предназначенной для рабочих звонков. Первое представлялось более вероятным – сомнолог, насколько я понял, был человеком пожилым.

Некоторое время я ещё вертел записку в руках, затем бросил её на стол. Звонить незнакомцу, чей номер я получил в общем-то случайно, да ещё и уточнять, что я «от Сашки-патанатома»… От этого разило не то шпионскими играми, не то диссидентством советских времён. Если не «воровскими малинами» родом из той же эпохи. Пройдясь по кухне и потянувшись, разминая затёкшие мышцы, я с сомнением поглядел на кружку кофе. Потом покачал головой и вылил её содержимое в раковину. Не стоит взвинчивать организм ещё больше, и так едва стою на ногах, какой там кофе…

Вместо ароматного напитка я проглотил пару таблеток снотворного, запив лекарство стаканом воды. С сомнением поглядев на цветастую упаковку лекарства, продававшегося без рецепта, выдавил из блистера ещё два белых кругляша и разжевал их, морщась от горечи. Говорят, что так активные вещества всасываются в слизистую рта и действуют быстрее и сильнее. В этом ли было дело, или в том, что измученному организму большие дозы уже и не требовались, но буквально через пару минут мне пришлось прилагать усилия, чтобы держать глаза открытыми.

Уже чувствуя, как постепенно усиливается головокружение, я прошёл круг по квартире, щёлкая выключателями и наблюдая, как медленно разгораются энергосберегающие лампы под потолком. В тот момент я ещё надеялся, что достаточная доза снотворного усыпит меня до того, как вернутся кошмары…

*

Солнечные лучи пробивались сквозь густую зелень древесных крон, расплёскиваясь по вымощенной квадратными плитками дорожке яркими белыми пятнами. Я шагал по прямой, как стрела, тропе, держа в руках несколько листов ватмана, свёрнутых в тугой рулон. Резко пахло не высохшей до конца гуашью, тёплой пылью и сочной зеленью. Мне не было нужды торопиться. Я наслаждался прогулкой, с улыбкой поглядывая на скачущих под ногами солнечных зайчиков… и потому едва не налетел на неё, невесть откуда появившуюся прямо передо мной.

Тёмное пятно посреди цветущего рая. Невысокая худая фигурка в тёмно-синих шортах и белой маечке. Она словно попала в лес, буйно зеленеющий под тёплым солнцем, из снятого на дешёвую, слишком тёмную плёнку фильма. Её шею, как след от повешения, перечёркивал кроваво-алый платочек. Обычная девочка-подросток. Хрупкая, почти болезненно худая, нескладная. И абсолютно неподвижная.

Она стояла, всем своим видом выбиваясь из окружающей меня слащавой пасторали. Как чернильное пятно, посаженное на девственно чистую страницу. Вся словно из брызг чёрной краски, случайно попавшей на едва написанный пейзаж. У меня мигом пересохло во рту, а губы слиплись, не позволяя сказать ни слова. Я остановился.

Я хотел встретиться с ней взглядом, но в то же время боялся этого. Боялся того, что смогу прочитать в её глазах. А девчонка, совершенно не обеспокоенная моим присутствием, разглядывала носки своих кед. Руки она держала за спиной, отчего её фигура казалась ещё более худой и нелепой.

Понадеявшись, что смогу бесшумно ретироваться, я отступил. Шаг, другой, третий… Сердцебиение приходило в норму. Рациональное мышление вернулось ко мне, притащив вместе с собой жгучий стыд. Кого я испугался? Маленькой девочки?

Но даже торопливо соглашаясь с голосом разума, крепнущим с каждой секундой, я не забывал о тягучей тоске и чёрной безнадёге, волнами исходившей от девчонки. Вот что было страшно. То, что она являла собой, а не то, чем казалась.

Она вскинула голову резко, словно подслушав мою мысль. В тот самый миг, когда я решил, что оказался на безопасном расстоянии. По окружающему пейзажу пронеслась рябь, словно кто-то швырнул камень в самое сердце мироздания, как в сонный лесной прудик. Мгновение – и вокруг раскинулся босховский Ад. Уродливо искривлённые деревья. Газоны вспухли пульсирующими гнойными нарывами. Листы ватмана в моих руках рассыпались в пыль. Приятное сочетание запахов гуаши и зелени улетучилось, уступая болотной вони разложения и гнили.

Девочка в мгновение ока очутилась прямо передо мной. Преодолела разделявшее нас расстояние, не шевельнув ни единым мускулом. Её тёмные, глубокие, как болотные омуты, глаза оказались прямо напротив моих. Я замер, не решаясь дышать. Губы девчонки дрогнули в ухмылке. На её переносице появилось крохотное, похожее на маленький кровоподтёк, пятнышко.

– Нравится?.. – заговорщицки прошептала она по-детскивысоким, но чуть хрипловатым голосом. Дыхание, ледяное, будто сквозняк, дующий из затопленного подвала заброшенного дома, коснулось моего лица.

Я попытался отшатнуться, закрыться руками… но не смог. Мои ноги приросли к брусчатке, руки отяжелели и плетьми повисли вдоль тела. Сердцебиение замедлялось с каждой секундой всё больше. Меня не слушались даже глазные яблоки, и я не смог отвести взгляд, когда увидел, как бледнеют, выцветая, глаза девочки. За несколько секунд они приобрели мутно-голубой оттенок, знакомый каждому, кто видел глаза начавших уже разлагаться покойников. Пятнышко на узком лице одновременно с тем разрослось, превратившись в огромную гнилую рану. Нос провалился внутрь черепа, обернулся вязкой жижей. Губы превратились в чёрно-коричневую бахрому, едва прикрывавшую зубы.

– Тебе ведь нравится? – выдохнула она.

Я закашлялся от вони. Из глаз потекли слёзы.

– Тебе нравится…

Руки девчонки обвили мою шею. Тронутые тлением губы шевельнулись, приближаясь к моим…

*

Я проснулся мокрым от пота, комкая в руках одеяло. Острая боль разрывала голову, словно в каждое ухо вбили по раскалённому гвоздю. Сердце тяжело стучало под горлом, мешая дышать. Я со стоном скатился с кровати на пол и полежал так некоторое время, чувствуя, как по телу распространяется прохлада от потёртого ламината. Моя левая щека была приплюснута к нему, и изо рта вытекла тоненькая струйка слюны, которую я попытался стереть, но только размазал по лицу.

Снизу долетали вопли и ругань: соседи снова не поделили что-то среди ночи. Но в этот раз я был им скорее благодарен, чем зол на вечный шум. Своими криками они вырвали меня из ночного кошмара за миг до кульминации. А видеть и тем более ощущать, чем должно было закончиться это путешествие с мир снов… Меня передёрнуло, колени непроизвольно стукнули по полу. Соседи, приняв стук на свой счёт, чуть примолкли. Ну и славно.

Дождавшись, когда сердце успокоится, я поднялся на ноги. Комната казалась чужой и незнакомой. Как в детстве, когда мы с мамой ездили к одной из её немногочисленных подруг с ночёвкой. Только вот мне было уже не пять лет, и находился я в родной двушке, а не где-нибудь в чужом районе, чужой квартире и чужой кровати.

С силой растерев лицо ладонями, отгоняя остатки сна, я отправился в душ. Мыться пришлось с открытой настежь дверью. В ванную тянуло сквозняком, но лучше уж так, чем постоянно на грани панической атаки от щелчков и шорохов, постоянно долетавших до меня из пустой квартиры.

Ледяная вода принесла облегчение. Головная боль утихла, сердце забилось ровно, хотя и тяжело, как всегда бывает у страдающих недосыпанием. Дурноту, преследовавшую меня из-за превышенной дозы снотворного, почти удалось побороть. Крепко растеревшись полосатым махровым полотенцем, я пошёл на кухню и поставил чайник кипятить воду.

За окнами чернела непроглядная зимняя ночь, кое-где подсвеченная нездоровым желтушным светом фонарей. Кто-то торопливо шагал по тротуару, сгорбившись и засунув руки глубоко в карманы. По пустой Варшавке шоссе с грохотом неслись фуры. Мир за промёрзшим стеклом был настолько нормальным, привычным, будничным, что я даже засомневался в его реальности. Как космонавт, вернувшийся из долгой экспедиции, вынужден заново привыкать к земной гравитации, так и я, выныривая из омута ночных кошмаров, должен был всякий раз заново привыкать к настоящему.

Чайник громко щёлкнул, выключаясь. Бурлящая вода успокоилась. Усевшись за стол с чашкой чая, я уставился слезящимися глазами в схваченную с книжной полки наугад книгу. Строки наползали друг на друга, буквы путались и менялись местами, предложения казались пустыми и лишёнными всякого смысла. Я понял, что мой план дождаться утра, сидя за столом и вникая в сюжет неторопливого скандинавского детектива, провалился, и со вздохом отбросил томик на стол. В воздух взлетело, кружась, что-то белое, и я инстинктивно прижал это к столешнице. Записка от патологоанатома.

В моём восприятии клочок бумаги почему-то принадлежал к потустороннему миру, тому же, из которого происходили мучавшие меня видения. Возможно, потому он и казался единственным реальным предметом в квартире. Я повертел его в руках. Буквы и цифры слегка оплыли от влаги в промокшем от снега кармане пальто, но ещё вполне читались. Не вполне осознавая, что делаю, я взял в руки стоявший на зарядке телефон, отсоединил от него провод и набрал номер.

Из динамика полилась дурацкая бодрая мелодия. Незамысловатые аккорды повторялись и повторялись, музыка смолкала и начиналась вновь… В другой ситуации я бы повесил трубку, но усталость и дереализация давили на мозг, а мелодия гипнотизировала, как зов вампира. Проваливаясь всё глубже в состояние сонного отупения, я слушал и слушал повторяющиеся раз за разом ноты…

– Алло! – наконец, гаркнул кто-то на том конце провода.

Я, уже успевший забыть кому и зачем звоню, растерялся и спросил:

– Да, алло?

Мужчина помолчал, потом ответил желчно:

– Таки да, вы не поверите, но «алло». Что вам надо?

Я сообразил, что имя сомнолога совершенно вылетело из моей головы и принялся шарить по столу руками, но и записка, как на зло, испарилась. А старый доктор тем временем медленно выходил из себя:

– Если вы мне звоните, чтобы помолчать и посопеть, то это можно было сделать и не в три часа ночи!

– Да, я по поводу кошмаров! Ночных кошмаров!

И тогда он принялся вопить что-то вовсе непонятное:

– «Психология для всех»?! А, нет! «Поппсих», это они способны на такие гнусные поступки! Или вы кто-то ещё более «жёлтый»?! Совсем с ума посходили?!

И тогда я, цепляясь за имя спасшего меня водителя, как за последнюю ниточку, выкрикнул:

– Я от Сашки-патанатома!

Бумажка волшебным образом очутилась прямо у меня под ладонью, и я добавил для пущей убедительности:

– Ефим Маркович, мне Са… Александр дал ваш номер! Патологоанатом!

Доктор замолчал на несколько секунд, потом хмыкнул:

– Ох, я-то думал, что вы из журналов… Любят они, знаете…– он осёкся, видимо, поняв, что говорит не то, что нужно. – Так вы Сашин друг, мой дорогой полуночник?

Я прикинул, стоит ли врать, но решил этого не делать.

– Нет, мы с ним случайно встретились. Он меня подвозил из больницы, я к маме приходил, и…

– То есть, вы не его друг, да?

– Нет…

Мы оба помолчали, каждый думая о своём. Я размышлял, стоило ли вообще звонить этому старику, тем более так неосмотрительно делать это среди ночи. За кого он меня принял? Тем более, когда узнал, что я не так уж близко знаком с Александром. И Ефим Маркович, словно отвечая на мой вопрос, проговорил:

– И он ни с того ни с сего дал вам мой номер?

– Он… Сперва он принял меня за наркомана. Потом я рассказал ему, что меня мучают кошмары. И уже тогда он дал мне номер.

– И сказал позвонить мне в начале четвёртого ночи? Молодой человек, вы…

И я перебил старика, поняв, что терять мне по сути уже нечего, ведь решение он принял:

– Меня уже два месяца мучают кошмары, а последние недели я уже почти что и не сплю… Минут сорок назад я проснулся снова, мне опять снилась она и… Простите. Просто записка попалась на глаза, и я решил позвонить, хотя и не собирался поначалу. Извините ещё раз, я вас больше не буду беспокоить. Доброй ночи, Ефим Маркович.

Я повесил трубку прежде, чем он успел ответить. Это тоже было невежливо, но я мало беспокоился о впечатлении, которое произвёл. Всё равно ведь созванивался с ним в первый и последний раз в жизни.

Записка отправилась в урну, и я отхлебнул слишком крепкого остывшего чаю.

*

Раньше я провёл бы субботнее утро, допоздна валяясь в кровати. Слушал бы, как гремит на кухне посуда и бубнит телевизор, нашедший своё место на холодильнике. Но эти времена давно остались в прошлом. Мама лежала в больнице, и я не хотел заниматься самообманом, убеждая себя, что скоро она вернётся. Да я и сам возвратился в родную квартиру только потому, что больше не хватало денег на съёмное жильё – зарплата, последний раз повышавшаяся пару лет назад, едва покрывала оплату счетов да покупку самых необходимых продуктов и лекарств. Родственников и друзей, способных по-настоящему помочь, не обнаружилось, мамины коллеги ограничились редкими визитами в палату. Так что мне пришлось разбираться со всем самостоятельно.

С такими мыслями я и встретил позднюю зимнюю зарю. А остаток ночи провёл, шатаясь вперёд и назад по пустой квартире. Слушал, как продолжают собачиться соседи. Под утро запал у них прошёл, ссора превратилась в вялый обмен оскорблениями, а затем и в примирительный секс, такой же, впрочем, вялый.

Оставаться в квартире становилось невыносимо. Я задыхался в спёртом воздухе, носоглотку саднило от вездесущей пыли. Но стоило открыть окно, как потоки ледяного ветра набрасывались на меня, заставляя саднящие от усталости мышцы непроизвольно подёргиваться. Намучавшись, я захлопывал форточки и всё начиналось по новой.

Чернильный заоконный мрак, разбавленный чахлым сиянием, тем временем постепенно светлел, хотя солнце ещё не показывалось над изломанной крышами домов линией горизонта. Поняв, что, если не выйду на улицу, я либо сойду с ума, либо всё же улягусь спать, что было для меня практически одним и тем же, я выкинул белый флаг и пошёл одеваться.

Мне всегда казалось, что самые холодные часы зимой – предрассветные. Воздух ещё не успевает прогреться после долгой ночи, и стоит такой мороз, что ноги коченеют даже в тёплых кожаных ботинках на меху. Что уж говорить о слабо утеплённых кроссовках, в которых я вынужден был коротать зиму… Занятый грустными размышлениями, я вышел из подъезда. Морозный воздух, крепко укусивший меня за нос и щёки, прогнал оцепенение, навеянное бессонной ночью. Небо, последние несколько дней затянутое тяжёлыми тучами, наконец, прояснилось, и походило на тёмно-синий тяжёлый полог, туго, без единой складки, натянутый над миром. Сугробы, готовые встретить первые лучи поднимающегося светила, казались голубоватыми сказочными холмами.

Всё это навевало такой необоснованный оптимизм, что я, просто чтобы ощутить, что всё ещё являюсь частью человечества, заскочил в круглосуточный магазин и купил пачку сигарет, хотя уже давным-давно бросил курить. Усталый азиат за прилавком, без улыбки смотрящий старые выпуски КВН, мазнул по моему лицу подозрительным взглядом. Тоже принял за наркомана, наверное.

Бесцельно покружив по лабиринте серых стен, облепленных снегом, я свернул в знакомый с детства сквер. Деревья стояли промёрзшие насквозь, заснувшие до весны. Скамейки укрывали ровные белые шапки. Кое-где виднелись следы, оставленные на выпавшем за ночь. Я распечатал сигареты и засунул целофанку в маленький сугроб, несколько месяцев назад бывший урной. Набитый табаком бумажный цилиндрик ощущался между пальцев непривычно, и только тут я осознал, что забыл купить зажигалку.

Возвращаться за ней было лень, да и немного стыдно, так что я просто засунул сигарету обратно в пачку и встал возле одной из лавочек. Бодрость быстро, словно кто-то дёрнул у меня в голове рычаг, сменилась глухой тоской и чувством беспомощности. Деревья перестали казаться спящими и превратились в окутанные искрящимися саванами трупы. Крепко зажмурившись, я потряс головой, стараясь отогнать неприятные ассоциации, но это не помогло. Мрачные образы продолжали захлёстывать подсознание, вселяя страх и панику. Сжавшись в комок и засунув руки глубоко в карманы, я зашагал по тропинке к дому, перечёркивая цепочки следов, на которые недавно любовался, новой цепочкой.

Старуха с маленькой собачкой на поводке выскочила прямо передо мной словно из-под земли, и я с криком отскочил в сторону. Сердце подпрыгнуло в груди. Собачка залилась испуганным лаем. Бабка закатила глаза, мелко перекрестилась, сплюнула на снег и направилась дальше по тропе между сугробами. Её питомец ещё долго рычал, оглядываясь на меня, пока они оба не скрылись из виду за очередной горой снега.

Я подождал, пока сердце не успокоится, и направился дальше. Настроение было безнадёжно испорчено.

*

Раздевшись, я вернулся в привычный и уютный кокон комнаты. Развалился на диване, согрелся, пощёлкал пультом телевизора, бездумно переключая каналы. Бессмысленная жвачка, льющаяся с голубого экрана, заполнила мозг, и мне стало почти хорошо. Просидев в отупении с четверть часа, отправился на кухню и нашёл в одном из ящиков спички. Попытался покурить, но от горького дыма запершило в горле и быстро закружилась голова, так что я затушил сигарету в раковине и выбросил в мусорное ведро.

День едва начался, и я всё так же не имел понятия, на что его тратить. Бессонница и кошмары выматывали меня и иссушали, высасывая всякое желание жить. Для чтения книг я слишком отупел, от телеэкрана болели глаза, музыка вызывала отвращение. Единственным моим желанием был сон, но я никак не мог себе позволить забыться хотя бы ненадолго. Если поначалу чудовище, преследовавшее меня, появлялось лишь по ночам, когда я засыпал по-настоящему, то теперь всё изменилось. Она находила меня, даже когда я ухитрялся на несколько минут задремать в метро или автобусе. Уже не один раз я пугал окружающих дикими воплями, которые испускал, не просыпаясь, и корчами. Люди будили меня, я извинялся. Но догадывался, что рано или поздно мой сон при посторонних закончится либо приводом в полицию, либо беседой с психиатром.

В первое время, когда всё только стало ухудшаться, я ещё с опаской подумывал, что, возможно, схожу с ума. Стресс, причина и следствие всех заболеваний современного городского человека, настиг и меня, как я думал. Позже сил на подобные размышления не осталось. И я незаметно стал называть происходившее со мной «травлей». Оно преследовало меня, загоняло в угол, глумилось и издевалось… даже если было при этом лишь порождением моего больного мозга.

Мысль о завтраке появилась и пропала, вытесненная липкой пустотой усталости. Я снова щёлкал каналы, не понимая толком, что смотрю. Глаза болели всё сильнее, но я упорно цеплялся за это занятие, позволявшее хоть чем-то занять себя, не засыпая. От слёз жгло воспалённые веки, и я сам не заметил, как стал держать глаза закрытыми всё дольше и дольше, постепенно проваливаясь в тревожную дрёму.

*

Вода. Меня держала в мягких объятиях вода.

Мелкая рябь бежала по тёмной поверхности, превращая её гладь в покрытое паутиной трещин зеркало. Ветер тихо играл в сухом камыше. Я грёб, размашистыми движениями толкая своё тело вперёд. Слева и справа медленно катились назад берега ленивой узкой речушки, украшенные вековыми соснами. Мой настрой полностью соответствовал пейзажу. Лёгкая расслабленная меланхолия…

Которая моментально испарилась, когда меня хлестнула по ногам струя ледяной воды. Я вздрогнул всем телом. Бестолково забил ногами, стараясь отплыть в сторону как можно скорее. Короткий рывок вперёд – и я выгреб из ледяного протока.

– Ничего себе… – пробормотал я.

Должно быть, где-то под водой бил ключ, один из многих, питавших реку, и мне не повезло влезть прямо под ледяную струю. Передёрнув плечами, я плеснул в лицо пригоршню воды и поплыл вперёд. Настроение было испорчено. Хотелось побыстрее добраться до берега.

Но…

Каждый взмах рукой давался мне всё тяжелее и тяжелее. Как будто вода медленно густела, не желая меня отпускать. Сперва это было почти не заметно. Слегка изменился звук, с которым падали в воду летящие с моих рук капли. Усилилось ощущение, с которым ноги рассекали толщу воды. Но спустя всего несколько гребков я понял, что увяз.

Река перестала быть жидкой. Пропала рябь с её поверхности, ведь ветер больше не способен был волновать похожую на кисель тяжёлую массу. И вернулся холод. На этот раз он не хлестнул по ногам ледяной плетью, сбивая дыхание и настораживая. Холод подкрался огромным зверем, чудовищем, таящимся у самого дна.

Меня проняло до самых костей. Ощущение недоброго присутствия пришло вскоре следом за мурашками на коже. Это не холод казался мне чудовище. Это скрытое под тёмной водой чудовище принесло его с собой. Я запаниковал. Кровь застучала в ушах.

Я попытался рвануться к берегу, дёрнул рукой, выбрасывая её вперёд для гребка… и едва не выдернул плечо из сустава. Я увяз в холодной патоке речной воды. Попался в ловушку невидимого преследователя, как насекомое в золотистую каплю смолы.

Свободной оставалась лишь моя голова. Я вертел ей во все стороны, до боли вглядываясь во взявшие меня в плен тёмные воды, изо всех сил пытаясь выглядеть того, в чью ловушку я попал.

И она скоро появилась в поле зрения. Нечёткий овал лица, бледный до невозможной для живого человека фарфоровой белизны. Корона тёмных волос, медленно колышущихся над головой. Глаза, покрытые белесыми бельмами разложения, но резко очерченные тёмными кругами теней. И синюшные губы, резко выделяющиеся на фоне бескровного лица.

Она… Оно, это существо, приближалось медленно, хотя и было похоже, что загустевшая вдруг вода стала препятствием только для меня. Постепенно вырисовывались контуры тела, такого же бледного и неживого. И не поднималось из глубин ни одного пузырька воздуха – его не было в заполненных водой лёгких похожей на девочку твари.

Она приближалась ко мне, медленно поднимаясь всё выше и выше, и кошмарный облик дополнялся новыми и новыми деталями. Стали видны длинные пушистые ресницы, чётко очерченные брови. Дрогнули, чуть раскрываясь в улыбке, губы. Она что-то говорила, беззвучно, но едва ли заботясь об этом. А я и не пытался прочитать по губам. Вместо этого я, задыхаясь от ужаса, смотрел, как изо рта чудовища выползает огромный чёрный жук.

Массивное насекомое и толстыми лапками и длинными усами пробралось между посиневших губ. Взмахнув лапками, похожими на вёсла, он описал круг вокруг головы пленившего меня чудовища, запутался в волосах, как жуткая заколка… Девчонка, или то, что прикрывалось внешностью девчонки, не обращало на него внимания. Цепляясь за волосы, жук прополз обратно к её лицу, перелез на лоб. Я смотрел за его перемещениями, как зачарованный, спасаясь от истерики за этим наблюдением…

И всё же мне пришлось отвести взгляд. Холодные твёрдые пальцы сомкнулись на моей щиколотке. Я вскрикнул, но тут же закрыл рот, чтобы не нахлебаться воды. Чудовище потянуло себя вверх, одновременно опуская меня под воду. Напрягаясь изо всех сил, надсаживая мышцы, я попытался вернуться на поверхность, но не сумел этого сделать. Густая патока речной воды лишь слегка расступилась, когда вторая рука утопленницы ухватила меня за бедро. Новый рывок – и я очутился под водой с головой.

Воздуха в лёгких почти не оставалось. Перепуганный, я не догадался вдохнуть заранее. Тем временем, пока я отчаянно рвался к медленно меркнущему солнечному свету, мой корпус оплели тонкие, но твёрдые, как молодые ветви орешника, руки. Диафрагму сдавило с неожиданной силой. Огромный пузырь воздуха вылетел из моего рта и, медленно покачиваясь и играя лучами солнца, едва до него добивавшими, издевательски медленно поплыл вверх… а в мои лёгкие хлынула мутная речная вода, вдруг вновь ставшая жидкой.

Я отчаянно забился в руках утопленницы, извиваясь всем телом и размахивая руками и ногами, но хватка не ослабевала. Она медленно опускалась на дно, утаскивая меня за собой. Пытаясь спастись, я опустил взгляд на чудовище и обнаружил вдруг, что её лицо находится прямо перед моим. В глаза снова бросился жук-плавунец, на этот раз сидящий над верхней губой девчонки, как украшение-мушка на лице аристократки.

Она беззвучно произнесла ещё одно слово, которое я не смог разобрать. Улыбнулась. И рванулась вперёд, как метящий укусить в лицо пёс…

*

Звонок телефона вырвал меня из сна. Простенькая мелодия ударила по барабанным перепонкам, рванула нервные окончания, и я, задыхаясь, раскрыл глаза. Комната. Моя знакомая с детства комната. Экран телевизора вспыхивал разноцветными бликами. Реальный мир, плавно покачиваясь, вернулся на место, но мышцы продолжало саднить, а лёгкие горели огнём. Я скатился с промокшего насквозь дивана и стошнил на пол. Вода лилась из моей глотки, вытекая через рот и нос одновременно. Тёмная речная вода… Отросшие за последние несколько месяцев волосы свисали сосульками, колыхаясь перед глазами. Меня колотило от холода, хотя в квартире было жарко натоплено.

Закончив тошнить, я с трудом приподнялся на четвереньки. Перед глазами плыло, колотилось, болезненно сокращаясь, сердце. Измученный организм среагировал на движение моментально: к воде на полу добавилась порция желчи. Я с отвращением разглядел, что в вонючей вязкой массе что-то копошится. Приподнял шевелящийся предмет и понял, что держу в руках водяного жука. Того самого, которого видел во сне. Передёрнув плечами, я с возгласом отвращения отбросил его обратно в лужу и отполз к стене, прижался спиной к батарее. Тепло растеклось по лопаткам, приятно щекоча кожу. Боль медленно успокаивалась. Я смотрел на диван, из обивки которого сочилась речная вода, на огромную лужу рвоты, комкал в кулаках волосы, чувствуя, как влага проступает между пальцами. И шептал, без конца повторяя одну и ту же фразу:

– Мне не нравится, не нравится, не нравится, не нравится…

Не знаю, долго ли я пробыл в близком к кататонии состоянии, нашёптывая незамысловатую мантру. Час, два часа? Десять часов? Дневной свет заметно померк, погружая комнату в загадочный полумрак, а волосы успели высохнуть. Тогда, справившись с собой, я смог подняться на ноги и отправиться в душ – кожа неприятно зудела от вызванного страхом липкого густого пота и речной грязи. На диван, лужу на полу и, тем более, на медленно подыхающее в этой луже насекомое, я старался не смотреть.

Горячие струи, скользящие по коже, приятно расслабили, смывая пережитый ужас. Всему произошедшему наверняка должно было найтись какое-то вполне логичное объяснение… Я присел прямо в ванне, направив на себя лейку душа, и глубоко задумался.

Допустим, начать можно с насекомого. Откуда оно взялось у меня в желудке? Хотя, почему я так уверен, что вытошнил его? Возможно, это просто что-то вроде паука или таракана, идущего по своим делам, на которого мне вырвало. Перед глазами мелькнули мощные и широкие, похожие на вёсла, лапки этого существа, потом оно же, сидящее на лбу преследовавшего меня чудовища, но я поспешно вытряхнул эти картины из головы. То, о чём я думал, хотя и с треском, но умещалось в мои представления о действительности. В отличие от предположения, что насекомое переместилось ко мне в квартиру, в самый разгар зимы, прямиком из сна о лете. Нет, в такое верить нельзя. Не невозможно, ведь поверить можно во что угодно. Именно нельзя, иначе я сойду с ума по-настоящему.

Итак, я наблевал на таракана. Но откуда взялась вода, которой я это сделал? С самого утра я не пил ничего, кроме кофе, да и его не в таких количествах, чтобы залить половину комнаты. Но текла из меня именно речная вода. Мутная, с очень характерным вкусом и запахом. Можно было бы предположить, что я каким-то образом глотал её в полусне, но, во-первых, где я её брал, и во-вторых, почему так болит носоглотка? В детстве мне случалось тонуть. До серьёзных последствий не дошло, но ощущение воды, вдыхаемой и неконтролируемо текущей в лёгкие, мне знакомо. Именно после него остаётся такая же боль, тупая и саднящая.

Я вышел из душа и вытерся полотенцем, ещё немного влажным после предыдущего купания. По спине пробежал холодок, шевельнулись волоски на загривке.

Оставался ещё один вопрос, последний, но, пожалуй, самый важный. Откуда вода на диване? С потолка не текло, даже в своём состоянии я бы запомнил льющиеся сверху потоки. И тем не менее, её было столько, что она насквозь пропитала матрац, капала с обивки на пол. Возможно, конечно, я обмочился во сне, от страха, но чтобы столько… Да и запах, оставался ещё запах. Даже стоя в ванной комнате, я чувствовал, как из комнаты несёт цветущей рекой. Странный запах, отдалённо похожий на вонь травы, медленно преющей в компостной яме.

Необходимо было продолжать что-то делать, чтобы происходящие вокруг события, бредовые и нелогичные, не поддающиеся никакому разумному объяснению, не захватили меня в свой водоворот. Механически, как робот, переставляя ноги, я вышел в коридор и с силой захлопнул дверь в комнату. Это должно было ослабить текущую из неё вонь. Затем прошёл на кухню, вскипятил на плите воду, бросил в кастрюлю пельмени. Придумывать каждое новое действие становилось всё сложнее, и я ощущал, как постепенно отрываюсь от окружающего мира, уплывая куда-то в неизведанные дали сумасшествия.

Мне необходимо было чем-то занять руки и голову… Внезапно вспомнив кое-что, я хлопнул себя ладонью по лбу. Телефон! Ведь меня разбудил звонок на мобильный! Я мысленно обругал себя, не особенно стесняясь в выражениях. Ведь могли звонить из больницы, чтобы сообщить, что с матерью произошла беда. И как я сразу не вспомнил об этом звонке?

Однако, даже понимая, как важно узнать, кто пытался со мной связаться, я несколько мгновений помедлил перед запертой дверью. Телефон остался на столе в той комнате, где совсем недавно я извергал на пол потоки воды, и мне потребовалось несколько раз напомнить себе, что у всего произошедшего есть простое и понятное объяснение. Другое дело, что я этого объяснения не знал… Резко и глубоко вздохнув, я толкнул дверь.

Смрад цветущей речной воды, смешанный с вонью желчи, обрушился на меня. В глаза сразу же бросился трупик жука, съёжившийся в подсыхающей луже. Меня снова замутило, но я смог преодолеть приступ головокружения. Нужно было лишь сосредоточиться на цели…

Стиснув челюсти, с колотящимся сердцем, я рванулся вперёд, схватил трубку и немедленно выскочил в коридор. Сердце несколько раз глухо болезненно бухнуло, но вскоре ритм его сокращений пришёл в норму. Ничего страшного не произошло. Никто не бросился мне наперерез, не вскочил на спину в момент позорного бегства. Только лужа рвоты и труп жука. А это вполне можно пережить.

Восстановив дыхание, я просмотрел журнал вызовов и с облегчением обнаружил, что звонили не из больницы. Номера в моей телефонной книге не было, и я подумал, что кто-то набрал мне по ошибке, но через мгновение сообразил, что он уже есть в истории, но записан как исходящий вызов. Мне перезванивал Ефим Маркович, специалист по кошмарным сновидениям. Сглотнув вязкий комок, вдруг появившийся в горле, я уселся на стул и перезвонил сомнологу.

– Я поговорил с Сашей, молодой человек, – проигнорировав приветствие, начал старик с ходу, едва сняв трубку. – И судя по тому, что он описал, вам-таки нужна помощь специалиста, не так ли?

Я помолчал, не зная, что ответить. Помощь мне требовалась, но последнее событие…

– Или вы передумали и намеренно игнорировали мой вызов?

Я поёрзал, изо всех сил пытаясь удержать расползающиеся и путающиеся друг с другом мысли.

– Нет, простите, просто я… Я спал, когда вы звонили.

– Снова были кошмары?

Тон старика моментально превратился в профессиональный. Мне даже почудилось, что он в этот момент взял блокнот, чтобы отметить в нём что-то. И словно в подтверждение моих мыслей, Ефим Маркович спросил:

– И простите, что не спросил раньше, как вас зовут?

– Виктор.

– Так, хорошо. Приношу свои извинения, продолжайте, пожалуйста.

– Да, я спал, и мне снова снился кошмар, – я сглотнул ставшую тягучей слюну. – Наверное. Я… Не знаю, не уверен.

– Вы не запомнили сон?

– Запомнил. Ещё как… Просто… Потом произошло нечто, что… Это так странно, Ефим Маркович. Честно говоря, я не уверен, что мне нужно обратиться именно к вам, простите уж. Всё становится очень, м… Не знаю, даже, как сказать.

Старик помолчал некоторое время, а потом осторожно предположил:

– Вы чувствуете, что теряете контроль над ситуацией?

Я едва не расхохотался. Ещё как теряю! Во сне меня топит монстр, явившийся непонятно откуда, а потом я просыпаюсь и выблёвываю водяного жука на пол в квартире моей умирающей матери. Какой уж тут контроль…

– Это не совсем то, что я имею в виду. Да, наверное, можно и так сказать. Всё это очень сложно, почти невероятно…

– Погодите, Виктор, – так же мягко прервал меня доктор. – Знаете, как говорят? Лиха беда начало. Думаю, вам стоит встретиться со мной. Мы обо всём поговорим, а там и решим, могу я помочь или нет. Идёт?

Я подумал, что в любом случае ничего не теряю. В конце концов, старику можно не рассказывать всю историю целиком.

– Да, думаю… Почему бы и нет. Спасибо. Спасибо вам большое.

– Пока благодарить рано. Вы свободны завтра утром?

Я зачем-то взглянул на настенный календарь с огромным рисунком котёнка с бантом на шее. Отвратительная вещь, но моей матери нравятся такие. Взгляд скользнул по чёткой сетке недель, отыскивая воскресенье.

– Вечером я еду к матери в больницу, а утром – да, свободен.

– Вот и чудно! Тогда давайте условимся, скажем, на десять часов утра. Вам подходит?

Мне вполне подходило.

– Чудесно. Тогда в десять утра у меня дома. Адрес я вам оставлю. А пока, если вы не торопитесь, посвятите меня, пожалуйста, коротко в суть ваших снов.

Я не торопился. Мне предстояли тяжёлый вечер и долгая бессонная ночь в зомбирующем свете телеэкрана. Так что, устроившись за кухонным столом и ковыряясь в сахарнице ложкой, я как мог сжато пересказал сомнологу свои сны. Не смог только упомянуть о являвшейся в них девочке. Не нашёл в себе сил, чтобы воскресить образ монстра в воображении.

Глава 2.

Сомнолог жил в старом районе недалеко от метро Тульская, так что мне предстояла поездка на автобусе с пересадкой на метро и пешая прогулка минут на пятнадцать. Несмотря на то, что в воскресное утро весь транспорт был полупустым, а после очередной бессонной ночи я чувствовал, что выключаюсь на ходу, я упорно не садился. Слишком уж велик был соблазн… Но и расплата была бы соответствующей. Орошать полы автобуса или вагона метро речной водой пополам с желчью я не собирался.

Ефим Маркович открыл дверь сразу же после звонка, словно ждал, положив тонкие пальцы на собачку замка, но впускать в квартиру сразу не стал. Сперва он, загородив проход своим тощим телом, тщательно осмотрел меня, стоящего в пропахшем кошачьей мочой подъезде, дрожащего от холода и усталости. Должно быть, я являл собой довольно жалкое зрелище, потому что, снова подняв взгляд на моё лицо, доктор снял с носа узкие очки для чтения, и пробормотал, протирая их полой рубашки:

– Да уж… Теперь я понял Сашку. Проходите, раздевайтесь.

Я послушно прошёл в прихожую и стянул шапку, перчатки и шарф. Их Ефим Маркович тут же у меня отнял и, не глядя, бросил на полку над вешалками. Крутанув защёлкой на двери, он пробормотал:

– По коридору налево, – после чего скрылся в глубине квартиры.

Район, где жил специалист по расстройствам сна, словно застыл где-то в середине семидесятых годов. Просторные улицы, обрамлённые кривыми деревьями, почерневшими от влаги и холода, и сталинки, бывшие коммуналки, выкрашенные в вызывавший ассоциации с больницей грязно-жёлтый цвет. Некоторые из них были расселены, и таращились на заваленные пивными бутылками скверы пустыми глазницами выбитых окон. На детской площадке уныло ковырялись в сером снегу грустные дети.

Я почему-то ожидал, что окажусь в старой квартире с бумажными обоями на стенах, а хозяин откроет мне, кутаясь в засаленный халат. Но я заблуждался. Ефим Маркович жил в просторно и мог похвастать недорогим, но аккуратным и со вкусом сделанным ремонтом. Мебель, кое-где носившая на себе следы бережного ремонта, бликовала чистым лаком без единой пылинки – хозяин жилища наверняка регулярно проводил влажную уборку. Разувшись, я прошёл по длинному коридору мимо кладовки и остановился. Слева от меня был ещё один, упиравшийся в кухню, коридор, в котором находились двери в туалет и ванную, а справа обнаружилась распахнутая дверь в кабинет. Припомнить, в какую сторону идти мне было сказано, я не смог, но рассудил, что беседовать он скорее всего захочет в кабинете, и повернул направо.

Огромная комната, явно рассчитанная на то, что в ней будет жить не один человек, тонула в полумраке. У наглухо зашторенного окна нашёл своё место большой стол, на котором тихонько гудел вентиляторами потёртый ноутбук, и валялись в кажущемся беспорядке бумаги и справочники. Перед столом стоял единственный на первый взгляд современный предмет в квартире: офисное кресло с высокой спинкой и блестящими пластиковыми подлокотниками. Стену слева от двери занимал стенной шкаф, полки которого заполняли, хвастающиеся корешками всех возможных видов и цветов: потёртыми бумажными, заботливо укреплёнными скотчем, зелёно-коричневыми от старости со следами вытесненных на картоне золотистых букв… впрочем, виднелись среди них и совершенно новые, глянцево блестящие. Там, где находилось свободное место между томиками, стояли разномастные безделушки. Некоторые из них смотрелись обычными дешёвыми пылесборниками, которыми в праздники откупаются друг от друга дальние родственники, другие производили впечатление дорогих и древних предметов. Хотя для старика они, похоже, имели примерно равную ценность.

Я хотел было шагнуть в вперёд, к двум креслам, стоящим как раз напротив шкафа, как мне на плечо легла похожая на птичью лапку ладонь хозяина квартиры.

– Сюда мы ещё успеем, проходите на кухню, пожалуйста.

Смутившись, я коротко кивнул и направился следом за ним в противоположную сторону. И если кабинет врача был мрачен и тёмен, то кухня разительно от него отличалась и казалась больше подходящей для румяной бабушки-хозяюшки, а не для сухощавого бодрого старичка. Маленькие аккуратные стульчики и небольшой стол, укрытый ажурными салфетками, смотрелись чужеродными и карикатурно смешными на фоне непомерно высоких потолков.

– Присаживайтесь.

Ефим Маркович кивнул на один из крохотных стульев и, подхватив со столика возле газовой плиты тарелку бутербродов, поставил её на стол.

– Ешьте.

Я присел на стульчик, оказавшийся неожиданно удобным, но к бутербродам притрагиваться не стал.

– Спасибо, но… Ефим Маркович, я же к вам по поводу кошмаров, мне нужна помощь от вас…

Старик перебил меня, одарив ещё одним взглядом поверх очков:

– А я что по-вашему делаю, молодой человек? Я вам говорю, как врач: ешьте. Считайте это началом терапии. Если бы не помогал вам бесплатно, я бы в счёт эти бутерброды включил!

Хихикнув над последней фразой, старик повернулся к плите и принялся колдовать над чайником. А я повернулся к бутербродам и с подозрением на них уставился. Запах сырокопчёной колбасы напомнил мне, что я не ел ничего с прошлого вечера. Да и потом, не отравит же меня этот респектабельный пожилой мужчина? Решившись, я подхватил с тарелки бутерброд и откусил. Хлеб был чуть лежалый, но в целом оказалось вкусно. Колбаса, приправленная незнакомыми мне специями, приятно кислила, чуть обжигая язык. Так что, когда хозяин квартиры поставил передо мной чашку крепкого чёрного чая, я доедал уже второй.

– Замечательно! – похвалил меня старик, усаживаясь напротив и прихлёбывая свою порцию напитка. – И впредь давайте условимся: какие бы кошмары вас ни мучали по ночам, вы должны есть. Страшные сны выматывают почище, чем профессиональный спорт, и эту энергию нужно восполнять! Так?

Я с готовностью кивнул. После еды мне и правда стало легче, и мир обрёл чёткость очертаний, перестав быть похожим на сплошное размытое пятно.

– Тогда пройдёмте в кабинет. Расскажете всё подробно и по порядку.

Ефим Маркович заботливо, как тяжело больного, придержал меня за локоть, провожая в кабинет. Там он раздвинул плотные шторы, впуская в мрачноватую комнату серый свет зимнего дня, и мы устроились в глубокие кресла.

– Ну-с… – старик поёрзал, усаживаясь. – Рассказывайте, как вы довели себя до нынешнего состояния.

– В общем… Несколько месяцев назад моя мама попала в больницу. Рак. Вот…

Сперва мне приходилось совершать над собой усилие, чтобы подыскивать слова, но в какой-то момент дело пошло проще, и я поведал доктору свою историю более или менее связно.

– Не так давно… Ну, то есть как. Относительно, конечно. В общем, состояние моей матери стало быстро ухудшаться. Болезнь, знаете, как будто дремала некоторое время, копила силы… А потом нанесла удар. И, понятное дело, возросли расходы. Лекарства, сиделка…

– Простите, Виктор, – перебил меня сомнолог. – Глупый вопрос, но скажите, насколько поменялся уклад вашей жизни после этого… эм… события?

– Кардинальным образом, – усмехнулся я. – Пришлось переехать обратно к ней домой, сократить расходы по максимуму. У нас не было накоплений особенных, она бухгалтером работает… работала. Я – в небольшой фирме менеджер. Ничего выдающегося, в общем.

– Угу, угу… – старик покивал седой головой и пригладил мягкие волосы. – Нагрузка на вас возросла наверняка?

– Ну, конечно.

Некоторое время мы посидели молча, после чего Ефим Маркович деликатно кашлянул и уточнил:

– Вы сами как считаете, это как-то связано с кошмарами, которые вас мучают?

Я отвёл взгляд и потёр шею вспотевшей ладонью, подбирая слова. Старик терпеливо ждал, когда я начну говорить.

– Я сам не знаю. Возможно. Но почему именно в такой форме? То есть, я могу вот что понять: летние пейзажи, которые выворачиваются наизнанку – это, очевидно, моя жизнь до маминой болезни и после неё. Работа подсознания и всё такое. Но вот…

– Виктор? – моментально насторожился Ефим Маркович. – Что «но», Виктор?

Уткнувшись лицом в ладони, я глянул на своего собеседника через разведённые пальцы и проговорил глухо, но отчётливо:

– Я не всё вам рассказал. Есть в этих снах ещё одна… Одно… Одно чудовище.

– Так-так… – Ефим Маркович всем корпусом подался вперёд. В глазах его появился азартный блеск.

– Это… Я даже не знаю, как описать. Сны различаются, но всегда в них есть… – я сглотнул, чтобы избавиться от сжавшей горло судороги и продолжил: – В каждом сне я встречаю её. Каждый раз. Так или иначе всё заканчивается… ей.

Сбиваясь и запинаясь, я постарался описать учёному преследовавшее меня создание. Образ девочки никак не желал складываться. Из подсознания постоянно всплывали картины ужасно изуродованного тела, мешая сосредоточиться. Сомнологу, впрочем, хватило и этого, чтобы сделать какие-то выводы. Он слушал, скользя взглядом по книжным полкам и постукивая себя по подбородку сложенными вместе указательными пальцами.

– Повторяющиеся кошмары, – проговорил старик, когда я закончил. – Это не такая уж редкость. Чаще они, конечно, встречаются у детей, но бывает, что и взрослые страдают них. Обычное, в общем-то, дело. А вот то, что связывают их не события и не декорации, а некий персонаж – это уже более любопытно. Тут есть о чём поразмыслить.

Я кивнул головой:

– Я очень устал от этого всего. От неё устал. Как будто преследует меня…

– Ну, ну… – Ефим Маркович, не удержавшись, улыбнулся. – Давайте не будем мистифицировать происходящее. Скажите лучше, эта фигура, ваша преследовательница, она в каждом сновидении появляется? Неизменно, из раза в раз?

Я снова кивнул.

– На самом деле, сперва никакой девочки не было. В первые дни я видел расплывчатые разноцветные пятна: зелёное, жёлтое, белое… Больше всего обычно было зелёного. Слышались какие-то звуки, которые никак не получалось определить. А потом в одном из ярких пятен появлялась червоточина. Иссиня-чёрное пятно, из которого вырастала огромная клякса. Она вбирала в себя яркие цвета, как будто отравляла их или пачкала. Потом появлялись звуки: невнятное бормотание, стоны, хриплое дыхание. И я просыпался.

Ефим Маркович, внимательно слушавший рассказ о том, как развивались мои кошмары, мелко покивал головой и поправил очки, сползшие на кончик носа.

– Любопытно, очень даже, да. Скажите, Виктор, с чем у вас ассоциируется зелёный цвет?

Я пожал плечами:

– С летом? Травой? Деревьями?

– Хм, хм… – он опять пригладил редкие мягкие волосы и вернулся к первоначальной теме: – А потом из так называемой «кляксы» появилась она?

– Да… – я содрогнулся. – Поначалу просто мелькала на периферии. Среди деревьев, далеко впереди на дорожке появлялась. Я даже разглядеть не успевал её толком, сразу просыпался. А однажды она…

Я едва не сказал старику, что она приблизилась ко мне, но это было бы неверно. Она скорее позволила мне приблизиться. Вновь появившись на краю видимой части тропы, она застыла там, глядя прямо перед собой, словно не замечая меня. Такая же, как и всегда до и после: тёмные шорты, белая майка, нелепый красный платок на шее – не иначе, дань подростковому кокетству. Постриженные под каре волосы обрамляли лицо, вот только черты его разглядеть никак не удавалось, они всё время расплывались, будто были не в фокусе.

Я подошёл к ней медленно, чувствуя чудовищную неправильность в том, что она стоит посреди леса. Даже приняв человеческий облик, она была червоточиной в ярких пезажах: слишком чужая, лишняя. От неё воняло чем-то неприятным, вроде болотной тины. Или мокрым трухлявым деревом, внезапно всплывшим со дна водоёма. Не совсем так, как может пахнуть долго лежавшая на солнцепёке дохлятина, но довольно похоже. С каждым шагом мне становилось всё сложнее идти. Как будто я пробирался через густой кисель. Воздух дрожал, как бывает над раскалённым асфальтом летними днями. Деревья искривлялись, переплетаясь друг с другом и завязываясь в невообразимые узлы…

Видимо, я вновь надолго замолчал, потому что Ефим Маркович, несмотря на свою тактичность, поинтересовался:

– И когда вы подошли? В тот самый первый раз.

Я ответил, крепко растерев лицо ладонями:

– Когда я подошёл, она улыбнулась, и… – меня передёрнуло. – И у неё изо рта выползло какое-то насекомое. И я проснулся. Опять.

Ефим Маркович помолчал некоторое время, покачивая ногой, закинутой на ногу. Его пальцы нервно пробежались по карманам, словно пытаясь отыскать припрятанную в одном из них пачку сигарет, а потом легли на колено, сцепившись в замок. При этом он, не отрываясь, следил, как медленно кружатся пылинки в полосе света, падавшей из окна. Пока я рассказывал, небо, на выходе из метро встретившее меня хмурыми свинцовыми тучами, очистилось, и стало заметно светлее. Я отметил, что этой зимой, злой и снежной, удивительно быстро менялась погода. У меня на душе тоже полегчало, словно я сбросил какой-то груз с плеч. Дышать стало проще.

– Очень любопытная эволюция, – пробормотал, наконец, доктор. – Саша, выходит, не ошибся, что у вас происходит что-то особенное.

Я грустно усмехнулся, глядя на него, и он продолжил, в ответ постаравшись улыбнуться ободряюще:

– Вы говорили, что в последнее время всё стало хуже, да?

Я поёрзал в кресле.

– Вы меня разбудили… Насколько я понимаю, ваш звонок прервал сон. И он был… Хуже, чем предыдущие… Хотя они все мерзкие и страшные.

Ефим Маркович снова кивнул, изображая внимание, а у меня мурашки побежали по спине, едва я припомнил всё, что пережил накануне. Снова накатила тошнота, онемели пальцы, а на лбу выступил липкий холодный пот.

– Виктор? – старик протянул ко мне руку, но замер в неловкой позе. – Что с вами? Вы в порядке? Может, воды?

Последнее слово ещё раз всколыхнуло воспоминания, и меня замутило сильнее. Во рту появился привкус влаги, вонючей, липкой, цветущей… Я замахал руками, показывая, что сейчас приду в норму.

– Простите… – прохрипел я. – Простите…

– Если вам тяжело об этом говорить, то…

Я снова поднял вверх раскрытые ладони и покачал ими из стороны в сторону, прервав старика. Медленно, то и дело останавливаясь, мне удалось коротко пересказать сон, в котором ледяные пальцы монстра смыкались на моей икре, а вода бурным потоком текла в глотку, заполняя лёгкие.

На этот раз старик слушал меня, не перебивая и не задавая уточняющих вопросов, за что я был ему безмерно благодарен. Даже когда я закончил и некоторое время сидел, вцепившись в подлокотники кресла, он продолжал молчать.

– Вот и всё. А потом вы мне позвонили, и я проснулся.

Некоторое время сомнолог сидел, поглаживая свою седую шевелюру. Его пальцы вновь обследовали карманы, прежде чем взяться за это занятие.

– Мне кажется, что вы рассказали мне не всё, – произнёс он наконец. – Ваше состояние, простите уж за прямоту, говорит об этом достаточно ясно, тем более, для специалиста.

Настал мой черёд надолго замолчать. Мы подошли вплотную к тому моменту, который страшил меня больше всего. Одно дело рассказать врачу о своих ночных кошмарах, даже о тёмной девчонке, шествовавшей за мной следом от одного сновидения к другому. И совсем другое – поведать, как я блевал на пол комнаты речной водой, невесть откуда взявшейся в желудке и лёгких. Если до этого он ещё слушал меня, то после такой байки наверняка отправит к специалистам другого профиля. А если я окажусь в психиатрической лечебнице, то кто будет заботиться о матери? Кто будет платить сиделке и покупать дорогостоящие препараты?

Старик верно истолковал мои сомнения, проговорив мягко:

– Виктор, послушайте. Ночные кошмары, да и любые сны, часто подкидывают нам такие загадки, в которых трудно разобраться самостоятельно. А если фоном для них есть ещё и истощение, как физическое, так и эмоциональное, то сложно даже вообразить, какие шутки проделывает с нами наш мозг. Галлюцинации, видения – всё это нормально в вашей ситуации. И поверьте, я не собираюсь насильно отправлять вас в какие-то… Хм… В специализированные заведения. По крайней мере, если вы не захотите этого сами, да.

Даже несмотря на то, что мне не показалось, что доктор обманывает, собираться с духом пришлось долго. Куда дольше, чем я мог предположить. Я сидел, перебирая воспоминания о произошедшем, как бусины чёток в ладони, и занимался этим до тех пор, пока мне и самому не стало казаться слишком невероятным вчерашнее происшествие.

– Виктор… – не выдержал, наконец, старик.

И я ответил мгновенно, словно бросаясь в омут с головой:

– После того, как я проснулся, меня стошнило на пол. Речной водой. Она ещё так воняла, знаете, как когда реки цветут. Как во сне.

Ефим Маркович, выдержав небольшую профессиональную паузу, заговорил мягко, тщательно подбирая слова.

– Вы уверены, что это была именно речная вода, Виктор? Может быть, вас стошнило желчью? Во время сна могут возникать проблемы с вестибулярным аппаратом и, как следствие – рвота.

Он почти слово в слово повторил то, что твердил себе и я сам. И так же, как я сам не смог убедить себя, так не справился с этой задачей и он.

– А как же вода? Столько желчи не бывает.

Мне кажется, что мстительное наслаждение промелькнуло в моём голосе, но старик послушно пошёл по тому пути, на который я его толкал.

– Канализация быть может? Да и, простите, вы… – он замялся. – Во сне бывает…

– Я не обмочился. И канализация в полном порядке. Ефим Маркович, я уже обдумывал это всё, и не раз, понимаете? Это была вода. И её было столько, что она пропитала кровать, мой желудок был ей наполнен…

Настал черёд доктора перебивать меня

– Послушайте! Как я уже говорил вам, наш мозг проделывает с нами удивительные вещи время от времени. Галлюцинации – вещь, вопреки популярному мнению, малоизученная. Порой наш мозг, этот хитрец, додумывает за нас некоторые детали произошедшего, чтобы не подвергать сомнению реальность мира вокруг! Понимаете? Вы проснулись от кошмара на пропитавшейся вашим потом кровати. Но мозг, мозг ваш, воспринял это так, что она была насквозь мокрой от воды! Вас тошнит, и он дорисовывает речную воду в рвоту! А потом, когда вы это убираете, он уже не хочет ломать картину мира, и убеждает сам себя, что всё виденное – истинная правда! И желчь волшебным образом приобретает запах цветущей речной воды, который вы когда-то давно уже слышали и, как вам кажется, способны отчётливо вспомнить!

Ефим Маркович замолчал, тяжело дыша после тирады и против воли глядя на меня с победным выражением на лице. Он уже раскрыл было рот, чтобы продолжить говорить, рассказать мне о том, как именно планирует лечить мой недуг, но я опередил его. Молча достал из кармана штанов и поставив на стол прозрачную баночку для анализов, отыскавшуюся в маминой аптечке.

– Что это? – проглотив заготовленную фразу, спросил старик.

– Помните, я говорил о… – снова накатила тошнота, и мне пришлось сглотнуть липкий комок. – О жуке-плавунце на лице той… На лице того персонажа. Это он.

Ефим Маркович некоторое время помолчал, пристально глядя на банку.

– И вы хотите сказать, что вытошнили это существо?

– Да.

– И таким образом доказать мне, что ваша история реальна?

– Да.

Доктор поднялся с места медленно, словно эта новость разом прибавила ему несколько десятков лет. Протянул руку к банке, но отдёрнул её и отошёл к письменному столу. Его лицо исказила гримаса сильнейшего отвращения. Рывком распахнув ящик, Ефим Маркович вытащил портсигар, достал из него самокрутку и поджёг, громко и зло щёлкнув массивной настольной зажигалкой. Терпкий дым поплыл по помещению, клубясь и извиваясь.

Я смотрел на старика, думая, какой вообще реакции от него ожидал. Его знакомый порекомендовал ему встретиться с чужаком, буквально человеком с улицы. Должно быть, патологоанатом напирал на то, что мне срочно нужна помощь специалиста. Что меня мучают сильные кошмары, что я выгляжу измождённым. Может быть, он даже упомянул, при каких обстоятельствах мы встретились, чтобы надавить на жалость. А я пришёл к старому человеку, мирно пишущему какую-то никому не нужную научную работу, и вывалил на него всю эту ахинею, да ещё и с дохлым жуком в качестве доказательства.

Я ощутил жгучий стыд, хотя и понимал, что не сделал ничего плохого. По крайней мере, ничего очевидно плохого. И всё равно, реакция старика натолкнула меня мысль о том, что я натворил что-то, чего делать не стоило.

Сомнолог продолжал стоять спиной ко мне, тяжело навалившись на старомодный стол. Со своего кресла я видел, как мелко дрожит, закручивая дым крохотными колечками, самокрутка в его руке.

– Уйдите, пожалуйста.

Его фраза прозвучала глухо, будто он говорил сквозь подушку, прижатую к лицу. Мне даже показалось, что я ослышался, но Ефим Маркович продолжил. На этот раз он говорил отчётливо и громко, видимо, справившись с эмоциями.

– Уходите, Виктор! Я не знаю, что вы хотите доказать мне этой шуткой, зачем вы приволокли это несчастное насекомое, кто вас прислал ко мне… Но передайте этим людям, что так шутить над пожилым человеком стыдно!

Я попытался было возразить, но доктор замахал на меня руками, прогоняя. Его лицо покраснело, на лбу и шее вздулись вены, проступив сквозь дряблую кожу. В какой-то момент показалось, что его вот-вот хватит удар. Я попытался возразить, но в ответ он лишь закричал громче:

– Довольно! Довольно! Даже то, что я поддерживал в своё время весьма спорные теории, не означает, что я поверю в такую убогую мистификацию!

Не выдержав его напора, я отправился в прихожую. Пока я обувался, наматывал на шею шарф и трясущимися от неожиданности руками застёгивал пальто, он стоял рядом со мной, не переставая покрикивать:

– Какая низость! Какой жалкий трюк! Вам стыдно должно быть, раз вы согласились участвовать в этой афере! Ещё и Александра обдурить смогли! Какой стыд! Как низко вы можете пасть, и ради чего! Ради чего я вас спрашиваю?!

От шумной истерики старика у меня разболелась голова. Переубеждать его не хотелось, да и едва ли я смог бы что-то доказать. Не знаю, хотел ли пошутить надо мной патологоанатом, направляя к сумасшедшему доктору, или напротив, желал развеять скуку старика, дав ему возможность вновь кого-то полечить… В любом случае, я понял, что от этой пары помощи мне ждать не стоит.

*

Выйдя из обшарпанного подъезда, я уселся на лавочку. Коробочка с жуком-плавунцом вновь покоилась в кармане штанов. Я хотел было выкинуть её, но в последний момент передумал. Пусть Ефим Маркович не поверил мне… Но сам себе-то я верю? Порой я в этом сомневался, и требовалось что-то материальное, чтобы напомнить ещё раз: со мной произошло нечто странное.

Отойдя на несколько метров по чахлому скверу, я обернулся к дому и ещё раз взглянул на окна только что покинутой квартиры. Мне показалось, что тяжёлая плюшевая штора едва заметно дёрнулась. Как будто некто отскочил от щёлки между занавесками, в которую подглядывал. Наверняка он сейчас курит вторую самокрутку, пытаясь успокоиться, шумно прихлёбывает крепкий ароматный чай…

На минуту мне стало интересно, с чего вдруг старик так разволновался. Какие, интересно знать, странные теории он поддерживал, если намёк на нечто необычное принял за мистификацию и попытку поиздеваться над ним? Впрочем, решил я, не моё это дело. Без разницы, по какой конкретно причине старик сходит с ума, если он не собирается помогать мне с моей бедой.

Сплюнув в подтаявший вокруг канализационного люка грязный снег, я зашагал к автобусной остановке. У меня был ещё запланирован визит к матери. Да и единственному совету, который успел дать мне специалист по сновидениям, я собирался последовать: забежать в магазин у дома и купить, наконец, хоть чего-то, что было бы похоже на человеческую еду.

Глава 3.

Мамину сиделку Александру Васильевну я встретил в коридоре на четвёртом этаже. Она, судя по виноватому лицу и запаху, бегала покурить в туалет и на обратном пути натолкнулась на меня.

– Ой, Виктор, здравствуйте! А кто вас пустил сейчас… – женщина осеклась, поняв, что ляпнула грубость, и быстро исправилась: – Я имею в виду, сейчас же не время посещений.

– Меня охранник помнит, – ответил я. – Здравствуйте. Как мама?

Сиделка, поняв, что я не собираюсь ругаться или доносить на неё, расслабилась и затараторила своим обычным приятным мягким говором.

– В порядке матушка ваша, в порядке. Сегодня полегче стало, знаете, взгляд прояснился… Хорошо, что вы сейчас заехали, вечером может и хуже снова стать. Но сейчас хорошо ей. Говорит, что не болит почти.

Александра Васильевна замолчала на минутку, и продолжила без всякого перехода:

– Жалко вас, Витя, ой, Виктор, жалко мне прямо. Такой вы молодой, так убиваетесь на работе этой, чтобы матушку содержать. Неужто никаких совсем родичей-то нет? Помог бы вам кто…

Я покачал головой, стараясь скрыть раздражение, и ускорил шаги. Каждый мой визит эта добрая, но простоватая женщина заводила одну и ту же песню. О родственниках, которые непременно мне бы помогли, о том, как мне, должно быть, тяжело… Прервать её у меня каждый раз не хватало совести, поэтому я просто старался побыстрее добраться до двери палаты.

– Ну ладно, пообщайтесь, – полушёпотом произнесла она, когда я положил ладонь на дверь. – Я пойду пока… Ну, пойду, в общем. Зовите, если что понадобится.

Висевшая на хорошо смазанных петлях дверь беззвучно распахнулась. На меня пахнуло смесью запахов детской присыпки, лекарств и увядших цветов. Мама, почувствовав движение, подняла голову так резко, что я испугался, как бы не переломилась спичечно тонкая шея.

– Во… – её взгляд сфокусировался на мне, и она осеклась, будто хотела сказать что-то другое. – Вот ты и пришёл…

Она слабо улыбнулась и уронила голову на подушку.

– Да, пораньше сегодня. Привет, мам.

Я присел на стул возле её кровати и легонько пожал холодные пальцы. На пожатие мама не ответила.

– Как себя чувствуешь?

Идиотский вопрос, который я никак не мог перестать задавать. Даже когда мамин вес уменьшился почти втрое, и она стала жить только благодаря тому, что её беспрерывно накачивали дорогостоящими обезболивающими, даже когда счета за её содержание в больнице почти сравнялись с моей зарплатой, я продолжал день изо дня спрашивать, как она себя чувствует.

– Неплохо, сегодня неплохо. Вспоминала всё, знаешь… Столько всего вспомнилось. Девчонок из института вспоминала. Галку, Любку. Веру Смешинину. Ты помнишь её? Нет, конечно нет, ты тогда малыш был, она под машину попала… И куда спешила?

Мамины глаза стало заволакивать туманом, и я поспешил прервать её:

– Может, ты о чём-нибудь повеселее подумаешь? А ты всё грустные моменты вспоминаешь.

– Ну, а откуда я радостные возьму, Витя? – слабо улыбнулась мама. – Жизнь такая выдалась… Много тяжёлого было.

Мы помолчали. Я чувствовал, как у меня в затылке зарождается тупая, давящая головная боль. Глаза резало, словно в них попал песок.

– Ну ничего, скоро отдохну… – грустно улыбнулась мама.

Я не сразу спохватился, что нужно ответить.

– Ну что ты такое говоришь, мам. Тут врачи хорошие, лекарства…

– Да не помогут эти лекарства, что я, не понимаю, что ли… Ты бы лучше не тратился так на меня.

Эту тему мы обсуждали уже не раз – при всяком мамином просветлении. Порой мне казалось, что она и сама толком не понимала, о чём просила. Дорогие лекарства требовались не столько для того, чтобы продлевать её жизнь, сколько для того, чтобы держать чудовищную боль за мягкой стеной наркотического опьянения. Сиделка и врачи объяснили мне это достаточно доходчиво, чтобы не возникало вопросов.

– Нет, мам, это вообще не тема для разговора. Тебе сейчас это необходимо.

Мы снова помолчали, каждый думая о своём. Я – о том, как часто мама сидела так рядом с моей кроватью, когда я болел в детстве. Я рос болезненным и слабым, и несколько раз врачи даже начинали подозревать, что мне не выкарабкаться. Но каждый раз мама каким-то образом совершала чудо, и я вставал на ноги. Но повторить его для мамы я не мог. Все знакомые доктора уже сделали всё, что могли, и даже немного больше. Но вся их помощь свелась к тому, что мать попала к хорошему онкологу и лежала в палате одна, а не в душной компании стонущих без умолка старух.

О чём думала мама, я не знал. Но её глаза стали похожи на те, с какими она обычно вспоминала отца: глубокими, тёмными, полными тоски. И на дне их плескалась боль. Она никогда не рассказывала ни как они познакомились, ни почему разошлись. Даже в детстве, когда я начинал расспрашивать, она отделывалась коротким: «просто так получилось». Если я настаивал, она моментально приходила в ярость, и я получал по губам. Потом мама, конечно, извинялась, и мы мирились. Сложно жить в ссоре с единственным в мире близким человеком, даже если этот человек – надоедливый маленький мальчик.

Сам не знаю, почему я спросил это. Вопрос просто сорвался с губ, словно вовсе без участия мозга.

– Папу вспоминаешь?

Мама вздрогнула, будто я уколол её иголкой, и мне стало даже стыдно за свою бестактность. Но она быстро взяла себя в руки и спросила в ответ:

– Так заметно, да?

– Ага…

– Да, он мне что-то часто вспоминается в последнее время…

Мама молчала так долго, что я даже подумал, что она ждёт, пока я сменю тему, но она вдруг продолжила:

– Он хороший был. Несмотря на… Ну, в общем. Детей любил. Смеялся много. Мы с ним так хохотали, всегда, каждую встречу.

Её тихий голос, в котором вдруг прорезалась странная нежность, казалось, тихими облачками оседал в углах палаты, скатываясь в пыльных кроликов. Махнёт уборщица шваброй – и снова поплывёт негромкий ласковый шёпот… Потом, когда всё кончится.

– Ты на него так похож, прямо очень. Меня это так пугало поначалу, характером ты тоже в него… Непоседа такой. Тебе всегда было скучно со мной детстве, да?

Мама посмотрела прямо на меня, и я торопливо сморгнул слёзы. Потом замотал головой, показывая, что она не права. Но мама и не слушала меня. Она говорила сама с собой, позабыв о том, что не одна в палате.

– Так боялась, что и поступать будешь так же… Как же повезло, вырос хорошим человеком. А ведь я так боялась…

Мамин голос затухал, становясь всё тише и монотоннее. Её голова опустилась на подушку, и она прикрыла глаза. Губы ещё некоторое время продолжали шевелиться, беззвучно артикулируя слова, но вскоре прекратилось и это. Мама уснула.

Я хотел было встать и выйти, но, поддавшись внезапному порыву, поднёс кончики пальцев к её лицу. Дыхание, слабое, как порыв ветра, поднятый биением крыльев бабочки, коснулось ладони. Я испытал странное облегчение, смешанное с почти кощунственным разочарованием. Мама давно уже перешла черту, когда смерть стала бы освобождением, но я стыдливо отогнал эту мысль прочь. Нельзя позволять себе думать о таком.

Поднявшись со стула, я осторожно прошёл к выходу и толкнул дверь. Распахиваясь, она едва не угодила по лицу Александре Васильевне, которая стояла близко к ней, словно подслушивая. Хотя какие у мамы могут быть секреты? В бреду, который бывает у неё всё чаще, она язык не контролирует…

– Уснула? – свистящим шёпотом спросила сиделка.

Я молча кивнул, прикрывая дверь. Старушка кивнула в ответ и потянула меня за рукав, оттаскивая в сторону. Первым моим порывом было выдернуть руку, но я почему-то не прислушался к нему, и позволил ей отвести меня от маминой палаты.

– Можно я вас спрошу кое о чём? – вкрадчиво произнесла женщина, когда мы оказались в конце коридора.

В толстые стёкла находившегося рядом с нами окна стучал ветер, швыряя пригоршни снега в невидимую преграду. Солнце стремительно катилось к горизонту, скоро уже должны были зажечься янтарные огни фонарей. Я почему-то задержал свой взгляд на руках Александры Васильевны, покрасневших, покрытых грубой, потрескавшейся кожей. Руках женщины, наверняка жившей тяжёлой и безрадостной жизнью.

– Что-то случилось? – спросил я.

Больше всего я боялся, что она объявит, что вынуждена уехать обратно в Тамбовскую область, в свою родную деревеньку, к мужу-алкоголику и больной сестре. Она и работала в Москве только для того, чтобы прокормить их. И если вдруг она не сможет больше присматривать за мамой – я не представлял, как мне искать новую сиделку. Несмотря на многие не нравившиеся мне черты характера, с работой она справлялась великолепно.

– Да не… – женщина замялась. – Виктор, вы уж простите, что я вас спрашиваю, но… Что с вами происходит?

Я едва не поперхнулся, делая вдох. Неужели я один понимаю неуместность этого вопроса?

– О чём вы?

Я с удивлением увидел, что Александра Васильевна начала краснеть. Должно быть, и правда стеснялась расспрашивать. Никогда бы не подумал!

– Ну, вы… Вас будто гложет что-то. Точит изнутри. Ну, то есть, кроме того, ну, мамы вашей…

Она замолчала, силясь подобрать слова. А я снова вгляделся в круговерть снежинок за окном, любуясь их танцем, древним, как мир. Забота почти что не знакомой женщины почему-то умиляла и забавляла.

– Сплю я плохо, Александра Васильна, – признался я, наконец. – Кошмары снятся.

– О… – выдохнула она. – Это плохо. Что-то не в порядке, значит. В церковь-то ходили? У меня так двоюродная сестра, знаете… Тоже спать не могла, говорит, мол, как спять ляжет – так нашёптывает ей прямо в уши, так и нашёптывает. Исхудала, осунулась… Как тень стала, аж соседи шарахались. А потом догадалась, или надоумил кто, сходила в церковь, свечку поставила Николаю Угоднику, помолилась, исповедалась…

Сиделка замолчала, так же зачарованно, как и я, глядя на вихрящуюся непогоду.

– И как, помогло? – не выдержал я.

– Не знаю, она как домой пришла, её сынок прознал, что она денег снесла в церковь, да забил её до смерти. Наркоман он у неё был, всё тащил из семьи. Говорят, за волосы взял, да лбом об стену…

Я молчал, немного шокированный неожиданной развязкой истории, не зная, что ответить. Сиделка рассказала эту историю тем же ровным тоном, каким люди обсуждают погоду или вчерашний футбольный матч, который ни одному из собеседников не был интересен. А Александра Васильевна тем временем очнулась от странного транса, в который внезапно впала, и продолжила:

– Но сходить-то всё равно лишним не будет? Бог-то, он, знаете, во многом помогает. Маме вот о здравии свечку поставьте, тоже помощь какая-никакая.

– М…

В бога я не верил, но говорить об этом сиделке почему-то не хотелось. Её-то он наверняка выручал не раз, давая силы в сложные моменты. Должна же она была к кому-то обращаться за утешением? Словно прочитав мои мысли, женщина продолжила:

– Вы неверующий наверняка, я понимаю… В Москве не до бога, молодым тем более. Но попробуйте всё же. Хуже ведь всяко не станет, правда?

Я кивнул, но скорее не соглашаясь, а просто для того, чтобы она от меня отвязалась. Поход в церковь в моём понимании был последним средством, если уж совсем накатит отчаяние, и других вариантов не останется. Хотя вариантов и так было немного, мне просто нравилось осознавать, что есть ещё нечто, что я как бы отложил на чёрный день. Это позволяло убеждать себя, что все остальные дни не так плохи.

А к сиделке тем временем вернулся её обычный жизнерадостный тон.

– Так или вон, к бабке сходите к знающей. Тоже ведь помогают, если уж вам в церковь так не хочется. А?

Я поразился тому, как легко вроде бы верующий человек предлагает мне обратиться к знахаркам, но комментировать не стал, и ответил уклончиво:

– Ну, может быть…

– А что? Народ к ним веками ходит, и не зря ведь! Я как раз тут одну знаю, она даже живёт неподалёку. У меня, представляете, недавно палец болеть начал, прямо болел, ну, вы не представляете, как! Я к ней пришла, а она мне пошептала над ним, он и прошёл!

Я уставился на неё, не в силах поверить, что мало того, что верующий, так ещё и работающий в больнице человек способен отправиться к знахарке с больным пальцем. Она, впрочем, истолковала мой взгляд по-своему:

– Да вы не волнуйтесь, она недорого берёт. Цену, говорит, сами назначите, и то, только если поможет её заговор. Ну так что, дать вам телефон?

Я не дал своего согласия, но не знающая преград в своей заботе Александра Васильевна едва ли не силой заставила меня записать цифры и сохранить в телефонной книге.

– Сходите, обязательно сходите! – ещё раз повторила она, уже прощаясь со мной. – Если сейчас позвоните, может, она сегодня вас и примет, живёт-то в двух шагах.

Я лишь снова кивнул в ответ.

*

Выйдя за ограду больницы, я остановился. Машинально поискал взглядом автомобиль патологоанатома, но так и не смог определить его среди сугробов, застывших на парковке. Хотя, её там могло и вовсе не быть. В любом случае, это ничего бы не изменило. Ефим Маркович наверняка уже позвонил своему приятелю и рассказал, что я оказался нанятым недоброжелателями нахалом-лжецом. Приволок ему какое-то насекомое и рассказал совершенно безумную историю…

Шмыгнув носом, я достал баночку с жуком, так и лежавшую в кармане. Мне и самому-то было тяжело принять тот факт, что я могу держать в руках что-то, неведомым образом явившееся из сна. Днём, занятый обычными мыслями и заботами, мой мозг заставил меня позабыть об этом происшествии, задвинул его на второй план, как рядовой раздражающий фактор. Но с наступлением темноты, когда дела остались позади, мои мысли снова вернулись к преследовавшему меня кошмару.

Как я проведу эту ночь? Выдержу ли ещё несколько часов без сна? И даже если выдержу, то смогу ли пойти на работу? Не идти я не мог, от этого зависело слишком многое. Но и возможности моего организма далеко не безграничны. Я отлично понимал, что ещё несколько дней – и попросту упаду, скончавшись от истощения. Не выдержит сердце, или как это обычно бывает в таких случаях…

Я тряхнул прозрачной банкой, слушая, как стучит покрытый жёстким хитином трупик о пластиковые стенки. Я отлично понимал Ефима Марковича, мне и самом у не верилось в реальность происходящего. Неужели со мной и правда, происходит нечто, не укладывающееся в рамки обыденного? А я, выходит, настолько твердолоб, что никак не могу заставить себя признать очевидное.

Поглощённый размышлениями, я и сам не заметил, как достал телефон и нашёл недавно записанный номер. В реальность того, что кто-то обладает сверхъестественными силами, я не верил так же, как и в то, что объекты из снов могут попадать в реальность. Но если есть в моих руках мёртвый жук, значит, и экстрасенсы бывают?

Логическую цепочку можно было бы развить и дальше, но этого я делать не стал. Просто нажал на кнопку вызова и замер, слушая гудки и разглядывая прозрачную пластиковую банку с красной крышкой.

– Алло? – донеслось, наконец, из трубки.

Голос звучал совсем не так, как в моём представлении должен был звучать голос «знающей бабки». Говорившая, скорее всего, была в возрасте, но вот хрипловатый низкий альт, который я услышал, подошёл бы скорее пожилой актрисе, уверенной в себе светской львице, а не отрекомендованной больничной сиделкой знахарке.

*

Женщина открыла мне не сразу. Сперва появилась щель в ладонь шириной и брякнула, натягиваясь, цепочка. Из полумрака прихожей на меня уставился полный подозрения глаз, резко дисгармонирующий с недавно слышанным голосом.

– Хтота? – проскрежетал старушечий писклявый голосок.

Я выудил из памяти имя знахарки и спросил в ответ:

– Зинаида Игоревна? Это Виктор, я вам звонил. Мне ваш номер…

Дверь с грохотом захлопнулась. Я в растерянности посмотрел на потёртый дерматин. Неужели ошибся адресом? Засуетившись, полез в карман за мобильным, но в этот момент дверь квартиры снова распахнулась, на это раз – на всю ширину. Подозрительная старушка пропала, и вместо неё появилась дородная женщина лет пятидесяти с небольшим, одетая в бежевые бриджи и свободную футболку с цветочным узором.

– Виктор? – поинтересовалась она, и я узнал свою собеседницу.

– Да, мне ваш номер…

– Дала Александра Васильевна, – со вздохом прервала меня женщина. – Которой мне скоро придётся доплачивать, как своему агенту.

Вздохнув ещё раз, знахарка отошла в сторону и сделал приглашающий жест рукой:

– Заходите уж, раз пришли. Посмотрим, чем вам помочь можно.

Немного смущаясь, я прошёл внутрь. В квартире было уютно, как бывает уютно в жилищах довольных своей одинокой жизнью старых дев. На стенах виднелись старые, аккуратно подклеенные на стыках и в углах обои в цветочек, на всех подоконниках, что я смог увидеть из прихожей, стояли цветы. Пахло свежей выпечкой и чаем.

– Проходите, проходите… – поторопила меня Зинаида Игоревна.

Я быстро разулся и бросил на вешалку пальто, после чего знахарка цепко ухватила меня за локоть и поволокла вглубь своего жилища. Я немного растерялся и даже не стал упираться. Хотя мне и не хотелось. Слабая надежда на то, что, если не учёный, так экстрасенс поможет мне избавиться от чудовища, подавила мою настороженность и недоверие к едва знакомой женщине.

Мы миновали уже большую часть коридора, когда перед нами внезапно возникла та самая старушка, которая открывала дверь первой. И она, словно для живописного контраста со впустившей меня женщиной, как раз была очень похожа на «знающую бабку». Низкого роста, худющая и сгорбленная, старуха встала, раскинув в стороны руки и едва заметно покачиваясь. Её длинные седые волосы, собранные в тощую косу, растрепались, а с плеч свисали какие-то сальные лохмотья, похожие на драную дерюгу.

– Не пушшу! – прошипела ведьма, воинственно глядя на меня. – Чаво удумала, грех на душу брать из-за ентого!

– Мама! – взвизгнула Зинаида Игоревна. – Ну что опять!

– Сидить, сидить на нём! – взвыла старуха, и медленно направила на меня правую руку с выставленным указательным пальцем. – Не лезь, дура! Сидить, говорят тебе!

– Да мама же!

Выпустив мою руку, женщина бросилась на старушку, широко расставив руки в стороны. Она ухватила её в охапку, как мешок с соломой, и без напряжения подняла в воздух.

– Грех берёшь! Гре-е-ех! – трубно завыла старуха, запрокинув косматую голову. В уголках её рта запузырилась пена, глаза закатились.

Зинаида Игоревна сноровисто юркнула в одну из боковых дверей, утаскивая за собой свою сумасшедшую маму. Вопли превратились в глухое мычание, а спустя ещё мгновение смолкли вовсе. Я решил убраться из этой квартиры, пока была такая возможность, даже сделал два шага по коридору, но не успел, знахарка выскочила обратно и без улыбки произнесла:

– Простите маму, она из деревни у меня. Перевезла, как здоровье ухудшилось.

Я кивнул, и она кивнула в ответ, словно заключая со мной какую-то сделку.

– Проходите.

Мы направились в одну из комнат. Это тоже был кабинет, но он разительно отличался от того, в котором меня принял Ефим Маркович. Под низким потолком ярко горела люстра, письменного стола и книжных шкафов не было – вместо них повсюду висели полочки, на которых вперемежку стояли иконы, фигурки из дешёвых сувенирных магазинов и нечто, имитирующее азиатские статуи божеств. Посреди комнаты стояли стол и два стула. На краю клетчатой клеёнки были изображены косорылые зайчики, резвящиеся в кислотно-зелёной траве. В этой комнате запах чая и пирожков почти пропал, зато чувствовался аромат каких-то трав.

– Итак, – знахарка жестом пригласила меня за стол и уселась напротив. – Вы жаловались, что вас кошмары мучают, так?

Я присел и, облокотившись на мерзкую клеёнку, коротко пересказал всю историю, второй раз за выходные. Как я и ожидал, на эту женщину рассказ о речной воде, которой меня тошнило, впечатления не произвёл.

– Думаете, вас преследует кто-то? – поинтересовалась она, когда я закончил. – А за что? Натворили дел, а? Вспомните, делали зло кому-то, живому или мёртвому? Может, обидели незаслуженно?

Я по-честному задумался, но спустя пару минут развёл руками. Если кого-то и обижал, то сам того не знал. Ясновидящая, похоже, думала о том же:

– По неведению, должно быть… Или без умысла просто. Бывает.

– Так что со мной происходит? – поинтересовался я, запоздало поймав себя на том, что говорю со знахаркой, как с доктором.

Настал её черёд крепко задуматься. Некоторое время она сидела и, нахмурившись, смотрела мне куда-то в переносицу. Потом по очереди поглядела мне за левое и правое плечо.

– Думаю… – протянула она, – Что на вас что-то вроде порчи. Наслали на вас, как мы говорим, сущность. Судя по тому, что она не сразу даже появилась в сформированном облике, не особенно сильную. Но у неё получилось вас пугать, и ваш, Виктор, страх, стал эту сущность подпитывать. Она тянет из вас соки этими кошмарными снами, и чем вам страшнее – тем она сильнее. Понимаете?

В другое время я сказал бы, что понимаю только то, что она шарлатанка. Посмеялся бы над ней и её первобытными представлениями о мире. Спросил бы, не стыдно ли зарабатывать на жизнь таким образом. В другое время, но не в то, когда у меня в кармане лежала прозрачная банка с дохлым жуком.

– Думаю, да… Скажите, от этого можно избавиться?

– Можно, – произнесла она неожиданно уверенно. – Можно даже прямо сейчас, если у вас время есть. Это не долго, минут двадцать.

Я прикинул, что двадцать минут у меня вполне имеются. Тем более, если ценой этих минут я обрету, наконец, возможность спать без сновидений… Но оставался ещё один вопрос, куда более приземлённый.

– А стоить это сколько будет?

Женщина пожала плечами:

– Сколько сами решите заплатить. Вы не переживайте, мне Александра Васильна говорила о вашей беде. Я с оплатой не тороплю. Убедитесь сперва, что всё хорошо, потом на ноги встанете, а там уж… А там и заплатите. Устраивает вас?

Меня формулировка «сколько решите заплатить» не очень устраивала. У нас со знахаркой могли быть совершенно разные представления о том, какая оплата может быть достойной за такую работу. С другой стороны, подумал я, сумму можно уточнить у маминой сиделки, а там и отдать частями, если будет слишком много для разовой оплаты. Ведь мне пообещали вернуть спокойный сон, и в тот момент я был готов поверить во что угодно и согласиться на любые условия, лишь бы женщина помогла мне.

– Да, вполне устраивает.

– Тогда начнём.

Я ожидал, что сейчас экстрасенс начнёт задёргивать тяжёлые шторы на окнах, зажигать свечи или ароматические палочки, а то и достанет откуда-нибудь тяжёлый хрустальный шар. Но ничего этого не произошло. Зинаида Евгеньевна лишь глубоко вздохнула несколько раз, торопливо, будто смущаясь, перекрестилась, и протянула мне руки:

– Беритесь!

Я послушно потянулся ей навстречу, и она крепко сжала мои пальцы в своих.

– Теперь не отпускайте меня, даже если вам этого захочется, ясно? Пока я не скажу отпускать. Вам ничего говорить и делать не нужно. Можете закрыть глаза, если вам так комфортнее. Начинаем?

Я кивнул и наклонил голову, прикрыв глаза.

Сперва ничего не происходило. Я сидел, держась за руки с абсолютно незнакомой женщиной и чувствовал себя до ужаса глупо. Желание отпустить её действительно возникло, но не из-за влияния каких-то сущности, а от банального осознания, до чего я докатился. Если Ефим Маркович, при всех его странностях, ещё производил впечатление человека, практикующего хоть что-то, похожее на научный подход и вроде как имел звание доктора, то Зинаида Игоревна походила скорее, действительно, на полусумасшедшую, уверившуюся в своих чудесных способностях. Слушая тихий хриплый шёпот женщины, я размышлял о том, как легко даже современный человек может оказаться в плену суеверий. То, что произошло накануне в моей квартире, было странным, бесспорно. Но наверняка всему этому существовали какие-то объяснения. Почему, в конце концов, я с такой готовностью записал мёртвое насекомое в жуки-плавунцы? Мало ли у кого ещё есть такие мощные, похожие на вёсла лапки. А за запах цветения я вполне мог принять вонь протухшей в трубах канализационной воды. Ведь сами трубы-то я и не проверял, если уж говорить честно, даже пятна на потолке и обоях не поискал. Просто принял как факт то, что вода – речная.

Жгучий стыд перед старым доктором, которого я попытался убедить невесть в чём, накатил на меня огненной волной. Я решил даже, что непременно позвоню ему позже и извинюсь за своё поведение. Оставалось только дождаться конца спиритического сеанса: прерывать сосредоточенно бормочущую заговор женщину тоже было стыдно. Она всё же старалась.

Приоткрыв глаза, я посмотрел на знахарку. Та сидела в позе, почти точно копирующей мою: наклонившись вперёд с вытянутыми руками и сомкнув веки. Её губы беспрерывно шевелились, и мне показалось, что я смог прочитать по ним: «уйди, уйди, уйди». Она повторяла это слово раз за разом, раз за разом. Вот так просто? Уйди? Эту магию я, кажется, уже и сам не раз пробовал…

Спустя несколько минут сосредоточенного бормотания она замолчала. Мне даже показалось, что женщина уснула, утомлённая монотонностью заговора. И я уже почти решился вырвать у неё свои ладони, даже сделал какое-то движение, чтобы встать, как её руки внезапно сжались с огромной силой. Я услышал, как хрустнули фаланги моих пальцев, и резкая боль выстрелила от ладоней до локтей. У меня непроизвольно вырвался вскрик.

– Зинаида Игоревна!

Женщина не среагировала. Её тело напряглось, как сведённое судорогой, на лбу выступили вены, а кожа на скулах натянулась и покраснела. Я дёрнул руки на себя, но так и не смог освободиться из её хватки.

– Всё, стоп! – заорал я. – Хватит, я передумал!

Я снова дёрнул руками, так сильно, что на этот раз хрустнуло уже в районе едва не вышедших из суставов запястий. И в этот самый миг заметил, как между крепко зажмуренных век знахарки набухает слеза. Поблёскивая в свете лампы, капелька росла в размерах до тех пор, пока не сорвалась с ресниц и не упала на клеёнку с громким стуком. Я сообразил, что женщина себя не контролирует, и то, что я принял за какое-то пугающее продолжение ритуала, было припадком.

В голове пронеслись бессвязные ругательства. Я с ужасом подумал, в какую ситуацию угодил. Что если эта женщина сейчас умрёт, так и продолжая стискивать мои руки в своих?

– Отпустите! – крикнул я снова и добавил едва различимым шёпотом: – Пожалуйста…

Женщина медленно раскрыла глаза и поглядела на меня. Сперва мне показалось, что её взгляд горит ненавистью, но спустя мгновение я понял: она в ужасе столь сильном, что едва не сходит с ума.

– Зинаида Игоревна!

Её грудь тяжело ходила под цветастой футболкой. На лбу выступили крупные капли пота, пальцы стали скользкими и холодными, но она по-прежнему держала меня слишком крепко для того, чтобы я смог вырваться. Я сообразил, что она судорожно пыталась вдохнуть, но у неё никак не получалось это сделать. Так ли выглядят сердечные приступы? Или это инсульт? Или это вообще одно и то же?

– Что с вами? – спросил я дрожащим голосом.

Рот Зинаиды Игоревны болезненно искривился, словно она готовилась вот-вот разрыдаться. Губы разошлись в стороны, и я заметил, что между зубами у неё клокочет что-то чёрное. Кровь?..

Я раскрыл рот, чтобы спросить ещё что-то, и в этот момент женщину вырвало. Тёмная вязкая масса тугой струёй вырвалась из её рта и носа, хлынув на стол, прямо на наши руки, всё ещё крепко сцепленные. Я заорал, не в силах видеть эту омерзительную и ужасную картину. Мне показалось, что экстрасенс тошнит густой, наполовину свернувшейся кровью.

Потоки рвоты вырывались из её рта и носа. Футболка с легкомысленным узором полностью почернела, пропитавшись этой субстанцией, завоняло гнилью и… Я с ужасом понял, что узнаю этот запах. Речной ил. Вязкий и тёмный речной ил, который так легко и быстро схватывает неосторожно поставленную ногу. Он заливал наши руки, тёк по клеёнке, с тяжёлыми шлепками падал на вытертый линолеум на полу. Его было по-настоящему много, куда больше, чем могло уместиться в теле этой женщины, думавшей, что может легко избавить меня от проклятия.

Заверещав ещё громче, я вскочил на ноги и отпрыгнул от стола, увлекая Зинаиду Игоревну за собой. Ударившись грудью о край стола, она запрокинула голову, и струя тины окатила мой свитер. С поразительной ясностью я заметил, что на испачканном ворсе осталась какая-то водоросль. А зеленовато-чёрная жижа всё продолжала и продолжала хлестать из глотки женщины, словно из брандспойта. Её пальцы окостенели на моих, но никакого сочувствия к ней у меня больше не было. Панический ужас полностью завладел мной.

Я опять рванулся назад, к выходу из комнаты, скользя на заливавшей пол грязи. Знахарка с громким воплем, прорвавшимся через нескончаемый поток, вломилась грудью в столешницу, и я отстранённо подумал, не сломал ли ей пару рёбер. Донная тина струёй брызнула вверх, марая стены и даже потолок. Две из пяти лампочек в люстре погасли с громким хлопком, когда жижа залетела в плафоны.

Но своего я добился: мои руки оказались свободны, ил сработал как смазка, помогая мне выдернуть их превратившихся в каменно твёрдые клешни пальцев женщины. Обрадовавшись, я попытался двинуться к выходу, но не устоял на скользком полу и рухнул на живот. Густая вонючая масса, казалось, была уже повсюду в комнате. Я приподнялся на руках и с ужасом увидел, что мои запястья полностью скрылись в жиже. А Зинаида Игоревна всё продолжал исторгать из себя ил, перемешанный с мусором и растениями…

Ползти в этом было почти невозможно. Руки и ноги скользили, оставляя на полу чистые полосы, немедленно заполняемые новыми порциями грязи. Полностью измазавшись, я едва ли преодолел несколько сантиметров. За моей спиной раздался глухой всплеск: знахарка тоже рухнула на пол. Долго же простояла…

Стоя на четвереньках, я осознал вдруг, что мне суждено утонуть в этой невесть откуда взявшейся тине, прибывающей так быстро, что за этим почти невозможно было уследить. Комната была залита уже так сильно, что мои руки до середины предплечий уходили в вязкую дрянь. Я даже не пытался предположить, откуда в экстрасенсе столько этой жижи.

Дверь комнаты внезапно распахнулась наружу. Ила моментально стало меньше: грязный поток ринулся в коридор уютной квартиры. Я протянул руку к своему спасителю, но, подняв голову, едва не завопил ещё раз. Старуха с растрёпанной косой смотрела на меня таким ненавидящи взором, что кишки у меня в животе скрутились в узел. Я понял, что она убьёт меня, даже если я не захлебнусь в густой тине. Бабка оскалилась, обнажив гнилые пеньки зубов, и вдруг завопила, тряся сухими кулаками:

– А ну пшёл отсюдова! И забирай енту с собой! Приташшил нам тут, скотина!

Не помня себя, я выполз из комнаты и мигом вскочил на ноги. В два прыжка оказавшись в прихожей, я подхватил пальто и кроссовки, и выбежал в подъезд.

*

Дальше в моих воспоминаниях есть лишь чёрный провал, в котором изредка, как отблески далёкого костра в тёмном лесу, мелькают воспоминания. Передо мной плыли улицы и дома. Мне казалось, что я прошёл много километров по однообразному, безликому городу, но, скорее всего, кружил в пределах квартала, не больше. Когда ноги стало сводить от мороза, я остановился и, не зашнуровывая, натянул кроссовки. Пальто куда-то пропало. Должно быть, я потерял его, пока оттирал со свитера ил, зачёрпывая снег из сугробов. Единственным ярким воспоминанием был холод, постепенно всё глубже и глубже пробиравшийся в моё тело. В какой-то момент появился озноб, но вскоре пропал. Или я перестал его замечать.

Последнее, что мне удалось запомнить – это чей-то смутно знакомый голос, произносящий:

– Ну вот, а говорил, что не наркоман…

Затем две крепкие руки ухватили меня за шиворот и приподняли, как котёнка, и я окончательно перестал воспринимать реальность.

Глава 4.

Лесная тропинка бежала вниз по пологому склону, петляя между стволами деревьев. Шагать было легко и весело, мягкая почва чуть пружинила под ногами, а ноздри ласкал запах листвы, прогревшейся на летнем зное, и готовой отдохнуть прохладным вечером. Солнце медленно погружалось за горизонт, бросая прощальные блики на крытые битумом крыши невысоких, этажа в два-три, кирпичных зданий, видневшихся у подножия холма.

Оттуда, из-за этих построек, звучала музыка. Слышался громкий детский смех, хрипели колонки. Именно туда мне и нужно было. Я не мог точно вспомнить, зачем, но был уверен, что уже немного опаздываю.

Миновав примерно половину пути, я немного ускорил шаги. Хотелось даже побежать, но с другой стороны, очарование вечернего леса, купающегося в мягких сумерках, было слишком сильным. Залюбовавшись его видами, я и не заметил, что едва не налетел на девочку-подростка, неподвижно стоящую посреди тропинки.

Резко остановившись, я перевёл дух. Она была буквально в нескольких шагах от меня, и чем больше я смотрел на спутанные волосы, постриженные под каре, и острые лопатки, топорщащие ткань маечки, тем неуютнее мне становилось. Откуда она тут, одна посреди леса?

Холодок пробежал по спине, но я предпочёл не обращать на него внимания. Тут не пугаться надо, а выяснять, почему она не вместе со всеми!

– Эй! – окликнул я её.

Девочка никак не среагировала, и я сделал шаг в её сторону, одновременно вытягивая руку, чтобы тронуть за плечо. И пространство вокруг меня пошло волнами, закручиваясь неторопливой спиралью. Стволы деревьев искривились, завязались узлами и выгнулись, словно в агонии. На земле вспухли уродливые холмы. Некоторые из этих курганов порвались сверху, и из них потекло что-то густое и липкое, тёмное. В нос ударила вонь разложения.

И в тот же самый миг девочка развернулась. Она сделал это плавно, но быстро, одним почти танцевальным движением. Я, не удержавшись, вскрикнул. Незнакомка была мертвенно бледной, на её лице красовалось буро-сине-фиолетовое пятно, похожее на гематому. Такие появляются на трупах, долго пролежавших лицом вниз, из-за стекающей крови, которую больше не гонит сердце.

Но даже без трупных пятен, её лицо было ужасно. Его черты беспрерывно плыли и изменялись. Кожа на щеках и лбу бугрилась, и бугорки эти без остановки изменяли своё положение. Её глаза, широко распахнутые, казались бездонными чёрными колодцами, из которых сочился гной. Она подняла руку и продемонстрировала мне растопыренные пальцы.

– Нравится, как косточки хрустят? – поинтересовалась девочка.

– Что?..

Её средний палец сломался, выгнувшись под невообразимым углом. Сам по себе. Меня замутило. А девочка, улыбнувшись, спросила снова:

– Нравится, как хрустят?

Я замер, не зная, что делать. Безымянный палец на её руке мелко задрожал, словно сопротивляясь какой-то невидимой силе. Я выкрикнул:

– Нет!

Дрожание прекратилось, и я перевёл взгляд на лицо незнакомки. Она больше не улыбалась, уголки её губ обвисли, как у грустной театральной маски. Один из бугорков с её лба добрался до края глазницы и из-под её века выполз, деловито шевеля лапками, крупный жук с массивными, похожими на вёсла, лапками.

– Жаль, – шепнула девочка.

Она задрожала. Жестокая судорога скрутила её с ног до головы, выгибая дугой. Раздался хруст костей – перенапряжённые мышцы мяли и ломали каркас тела. Я отчётливо разглядел, как опала грудная клетка, когда рёбра превратились в крошево, не способное удержать мясо и кожу на месте.

– Жаль…

Раздался особенно громкий и долгий хруст, её руки начали извиваться, как брошенная на раскалённые угли змея. Они гнулись под невообразимыми углами, кожа натягивалась и рвалась, а из ран текла густая, тёмная, маслянистая кровь.

– Жаль… – произнесла она в третий раз и быстро шагнула ко мне.

Она преодолела разделявшее нас расстояние мгновенно. Её лицо застыло прямо перед моим, сидевший на кончике гнилого носа жук оказался прямо перед моими губами. Я услышал, как хрустнула, выходя из суставной сумки, её нижняя челюсть. Девочка качнулась вперёд, и…

*

Хлёсткий удар по спине мгновенно разбудил меня. Всё ещё не оправившись после сна, я прижал ладони к лицу и извернулся всем телом. Под моим весом застонали пружины старого матраца.

– Ну хорош, хорош! Угомонись! Тяжело, блин, с живыми!

Говоривший ещё раз шлёпнул меня, на этот раз по бёдрам, и я открыл глаза, всё ещё плохо соображая, где я нахожусь и что происходит. Образы и запахи сна медленно таяли в ярком свете лампы дневного света, мирно гудевшей под потолком. Надо мной нависло улыбающееся лицо старого знакомого: того самого патологоанатома, который несколько дней назад подвёз меня до метро.

– Ну ты хорош, гусь. Упоролся знатно вчера. А как заливал-то, что не ширяешься…