Читать книгу Комедианты - Валерий Михайлов - Страница 10

Я никогда не был слишком уж впечатлительным, но рассказ Дюльсендорфа подействовал на меня так, словно всё это произошло не с ним, а со мной. Я был убит, уничтожен, размазан, как кусок масла по булке. Это было словно в кошмарном сне. Конечно, если верить Светлане, которой, кстати, совсем не было смысла меня обманывать, это и был сон, самый настоящий сон объевшегося на ночь Города. Бред, Тарковщина или «Пикник на обочине» со своим сталкером в мини-юбке. Или, что уже более правдоподобно, алкогольный делирий во всей своей красе. Я вдруг ощутил себя героем американского фильма ужасов, пытающегося при помощи своего жалкого умишки втиснуть необъяснимое в рамки патентованного американского опять-таки здравого смысла. С одной стороны, это было весьма забавно, с другой… Подобные скептики обычно погибали в первую очередь, и это совсем не внушало мне оптимистичного взгляда на жизнь. Шестое чувство уверенно твердило мне, что это далеко не плод подогретого лошадиной дозой (лошади столько не пьют) алкоголя воображения, а самая что ни на есть не прикрытая ничем реальность. В такую реальность я меньше всего хотел бы верить. Хотя, с другой стороны, не так важно, в какую реальность веришь ты, намного важнее, какая реальность верит в тебя.

Рассудок напрочь отказывался принимать то, что говорил странный человек с экзотической фамилией Дюльсендорф. Его рассказ был невероятным, невозможным, неправдоподобным, в конце концов, но у меня в ушах всё ещё стоял его крик, обрушивший на меня безграничность человеческого горя. Он рассказывал совершенно спокойно, я бы даже сказал, безучастно, как на его глазах погибали любимая жена и неродившийся ребёнок, он говорил, словно речь шла о погоде на завтра или иных совершенно несущественных мелочах. Он закончил рассказ, сделал большой глоток прямо из бутылки и зарыдал или зарычал, я даже не знаю, как назвать его полный отчаянья вопль. Он рыдал без слёз, он кричал, закрыв руками лицо, ничего не видя и не слыша. Для него ничего больше не было во всём мире, кроме горя, вечного, бесконечного горя, над которым…

– Помоги. Не сиди как пень, – вывела меня из ступора Света.

– Что?

– Давай его переложим на диван. Ты в состоянии?

– У меня весь хмель прошёл.

– Вот и хорошо. Бери его… Не урони только.

Её предупреждение было более чем уместным. Дюльсендорф, несмотря на свою тщедушную внешность, оказался достаточно тяжёлым. Его тело было жилистым, мускулистым и совсем не дряблым. Мне бы такое тело. Он был словно боец ушу или ниндзя, «переодетый» в старика. Так в старых китайских фильмах про единоборства молодых актёров гримировали под стариков. Будь я в другом состоянии или расположении духа, меня наверняка бы насторожило подобное несоответствие формы и содержания, но тогда… Тогда я хотел как можно быстрее убраться из этого чёртового тупика. В общем, думать я начал только после того, как свершилось непоправимое, и мне пришлось, что называется, в принудительном порядке срочно анализировать ситуацию. Тогда же я только матерился и тащил тяжёлое тело молодого старика на диван, который был, слава богу, в двух шагах от стола.

– Давай быстрее, – поторопил я Светлану.

Меня терзал страх вперемешку с тем отвращением, которое возникает у людей при виде змей или некоторых насекомых. Я боялся Дюльсендорфа, как прокажённого или больного чумой. Едва я выбрался из вагончика, как меня вырвало прямо на ступеньки.

– Зашибись, – услышал я почему-то далекий голос Светы, – Карл будет доволен.

– Да пошла ты со своим Карлом!

– Пошли уже.

Она взяла меня за руку чуть повыше локтя и потащила за собой. Как маленького.

Дома я первым делом скинул с себя всю одежду и отправил в корзину для грязного белья, словно боялся, что на ней остались испарения или, лучше сказать, миазмы Дюльсендорфа со всей его отвратительной реальностью, способные проникнуть каким-то образом в меня и отравить мою и без того не очень счастливую жизнь, и принял душ. Никогда ещё я не мылся с таким остервенением. Если бы было можно, я бы, наверно, содрал с себя всю кожу, вырвал бы желудок и лёгкие, чтобы только окончательно избавиться от всего, что хоть как-то соприкасалось с Дюльсендорфом. Я извёл на себя целый кусок мыла, стараясь смыть малейшие воспоминания. Я вернулся домой из чумного района и теперь проходил санобработку.

Супруга моя была на очередном семинаре, и это меня радовало. Не надо было придумывать объяснения своему поведению. Правду я ей всё равно не смог бы сказать. Во-первых, она бы не поверила. Слишком уж взрослый и здравый у неё рассудок. Во-вторых… Во-вторых, вполне достаточно и во-первых.

Надо было исчезнуть, спрятаться, скрыться от всех и вся. Я никого не хотел видеть, а уж тем более Светлану или Дюльсендорфа. Я был настолько возбуждён, что до самого утра ходил по квартире из комнаты в комнату, оставляя после себя мокрые следы. Я даже не подумал о том, чтобы одеться или вытереться. Утром я позвонил на работу, сказал, что заболел (нет, ничего серьёзного, возможно, грипп), затем переключил телефон на автоответчик, принял сразу две таблетки феназепама и забрался с головой под одеяло.

Я провалялся в постели больше суток, но чувствовал себя полностью разбитым. Тело болело и совсем не хотело двигаться, как обычно, когда слишком долго валяешься в постели. Крепкий кофе, душ… к зарядке тело отнеслось с нескрываемой враждебностью, и, махнув пару раз руками, я решил заменить её прогулкой. Почему бы не посидеть на лавочке в парке со стаканчиком мороженого? Весна, птички, девочки… банально, но мило.

– Игорь! Привет!

Дима собственной персоной. Как обычно немного пьяный и слегка неряшливый. Мы не виделись… Сколько же мы не виделись? С тех пор, как он вообразил себя гением литературы, Дима редко показывался на людях, предпочитая сидеть дома за машинкой образца тридцатых или сороковых годов. Машинку он нашёл на чердаке у деда, экспроприировавшего её в одном из немецких штабов во время войны. Принёс он её с войны в качестве контрибуции да и положил на чердак. Дима привёл всё в порядок, почистил, смазал, кое-что заменил, и стала машинка вполне сносно печатать. Писать он начал ещё в школе и начал, как это водится, со стихов. Вполне, кстати, приличные были стихи. А буквально с год назад переключился вдруг на прозу. После нескольких неудачных рассказов (Дима их порвал, так и не дав никому прочесть), позволивших ему набить немного руку, он переключился на роман о себе, отвлекаясь иногда на небольшие рассказы. Рассказы он писал совершенно разные, от экстремально – бредовых до романтических, в духе Куприна, частенько очень даже приличных. Телевизор он не смотрел, только видак, радио не слушал, газет отродясь не читал, при этом он всегда был в курсе и всегда оказывался в нужных местах.

– Пойдём куда-нибудь посидим? – предложил он.

– Мне лучше лишний раз не светиться, – признался я.

– Теряешься?

Я кивнул.

– От кого?

– Да есть тут…

– Обещал жениться?

Я скривился.

– Должен денег?

Я скривился ещё сильней.

– Не знаешь, как от неё отвязаться?

– Я вообще ничего не знаю.

– Ну, это излечимо. Берём пиво, и ко мне.

– Тапочки? Хотя можешь не разуваться. Я ещё не убирал.

Дима жил в однокомнатной квартире «хрущёвского» типа. Он убрал все перегородки, оставив разве что стены ванной и туалета (совмещённых). Кухня отделялась от жилой части квартиры исключительно цветом отделки. Такими вещами, как уборка или приготовление пищи, он занимался исключительно по вдохновению. Он мог не браться за веник неделями, что не мешало ему принимать гостей, среди которых нередко попадались и весьма симпатичные девочки.

– Садись на диван. Сейчас всё приготовлю.

Дима брезгливо сложил грязную посуду в и без того полную мойку, смахнул крошки прямо на пол, протёр стол отбивающей своим видом аппетит тряпкой. Немного подумав, он помыл стаканы.

– Курить будешь? – Он кинул на стол пакет анаши и пачку папирос.

– Меня и без этого глючит.

– Жизнь кипит?

– Кипит, чтоб её.

– Рассказывай.

– Чего рассказывать: жена ушла, любовница тоже. Познакомился с бабой…

– А ты уверен, что тебе это не приснилось? – спросил он, когда я пересказал ему историю Дюльсендорфа.

– Иди ты…

– Подожди. Это, конечно, мистично, увлекательно, стильно, но ты бы поверил, если бы тебе кто-нибудь рассказал что-нибудь похожее?

– Наверно, нет. Зря я тебе рассказал, проехали.

– Подожди. Давай плясать от фактов.

– Какие тебе ещё факты?

– Хреново тебе. Это факт? Факт. Далее… ну, с женой всё понятно, тебя это не беспокоит. Любовница, говоришь, так толком ничего и не смогла тебе объяснить, ну да тоже бывает, потом эта у Вовика, и сразу к своему Будапешту…

– Дюльсендорфу.

– Один хрен. Послушай, а что тебе здесь не нравится? Ну, напились где-то у чёрта на рогах, ну, услышал сентиментальный бред старого мудака. Ну и что?

– Не знаю. Это как боязнь тараканов. Глупо и в то же время ничего с собой не можешь сделать.

– Жрать будешь? – спросил вдруг Дима.

– Нет.

– А я пожру. Мне после пива всегда есть хочется.

– У тебя ж наверняка ни хрена нет.

– У меня есть макароны и тяй.

– Тяй с макаронами?

– Ты предлагаешь есть его без макарон?

– Не знаю, тяй с макаронами…

– Ты буржуазен, и это когда-нибудь тебя погубит. Сходи лучше ещё за пивом.

В ларьке юная особа увлечённо читала «Мастера и Маргариту». Какие продвинутые у нас продавцы, подумал я, но не стал обыгрывать эту тему. Не сейчас, хотя, наверное, это было бы интересно. Немного подумав, я взял к пиву чипсы (не травиться же голыми макаронами).

Пока я ходил, Дима успел приготовиться к трапезе. Он бухнул хорошую порцию тяя прямо в кастрюлю с макаронами (воду он слил) и разделся до пояса, чтобы не заляпать рубашку. Адепт неаккуратности, он предпочитал есть раздетым, обильно роняя еду на покрытый густой шерстью живот, а потом, вылитая обезьяна, выбирал всё руками, отправляя самые аппетитные крошки в рот.

– А это здесь зачем? – спросил я, увидев мелкий гребень, который Дима положил рядом с тарелкой.

– Это для чистки животика. Думаешь, наука стоит на месте?

– Ты вычёсываешь этим?!

– А почему бы и нет? Что тебе не нравится?

Я представил себе Диму, вычёсывающего макароны из растительности на животе, и мне стало вдруг весело. Теория Дарвина, фильм первый. Превращение обезьяны в человека! Наверно, это была разрядка, катарсис или истерика. Я смеялся, как ненормальный, смеялся до слёз, сначала над Димой, потом над собой, над своими страхами, бедами, проблемами. Я вдруг представил всё это со стороны…

– Ты чего? – спросил Дима, когда я наконец остановился.

– Ничего… это от нервов.

– Лечились бы вы, барин.

– Так наливай лекарство.

– Может, папироску?

– Можно и папироску, – я был смел и весел, как заяц во хмелю.

– Слушай, а как ты умудряешься сюда баб водить? – спросил вдруг я, выпустив наркотический дым изо рта.

– Я никого не вожу. Ко мне все приходят сами.

– Тем более. Тут вертишься, стараешься, всё для неё делаешь…

– Это от незнания элементарных основ.

– Чего?

– Основ. Вселенная основана на вращениях, и ты либо в центре, либо нет.

– Это как-то и без соплей…

– Без соплей, – передразнил меня Дима, – я стараюсь быть центром.

– Все стараются быть центрами.

– Чушь. Все стараются вертеться, я же, наоборот, стремлюсь к полной неподвижности.

– Под лежачий камень…

– Это такая же чушь, как уборка листьев в саду. У нас сосед по даче во время субботников, наоборот, загонял к себе на дачу несколько машин с листьями. Так у него груши были… Одной хватало, чтобы наесться. Так вот. Стоит тебе обрести неподвижность, как вокруг тебя тут же начинается движение. Ты становишься центром маленькой вселенной. Ты как паук сидишь в центре паутины, а вокруг происходит жизнь. Мир начинает вращаться вокруг тебя.

Я представил себе Диму в центре патины, держащего лапки на пульсе событий и чешущего свой лохматый, обильно сдобренный макаронами и пивом живот, и мне стало совсем спокойно. Захотелось даже новых приключений.

– Пойдём, может, правда, куда-нибудь посидим? – предложил я.

– Куда пойдём?

– К Лысому.

– К Лысому так к Лысому.

Едва мы устроились за столом кафе, как перед нами появилась Светлана собственной персоной.

– Привет, – сказала она.

– Здравствуйте. Вы Светлана? – Дима посмотрел на неё так, что только двойного лорнета ему не хватало. – Мне Игорь о вас много рассказывал.

– Садись, – я пододвинул стул, – что будешь?

– Кофе. Кофе и мороженое.

– Может…

– Нет, – отрезала она. Светлана была злой.

Над столом повисла пауза.

– Ладно, пойду, – засобирался Дима.

– Кто я, по-твоему? – спросила Света, и этот её вопрос не предвещал ничего хорошего.

– Что?

– По-твоему, со мной можно вот так?

– Как?

– Ты знаешь как. Если не хочешь меня видеть, так и скажи, но зачем прятаться по углам?

– Ты не так поняла…

– Не зли меня.

– Нет, правда. После истории твоего сумасшедшего друга…

– Он не сумасшедший!

– Хорошо… Мне надо было побыть наедине. Слишком уж как-то было муторно.

– Наедине. Ну и торчи наедине! Надумаешь – звони. Только не опоздай. – Она бросила на стол бумажку с номером и быстро вышла из кафе.