Читать книгу Вразумление, самосотворение и биография - Валерий Николаевич Горелов - Страница 2

Река Емца – это левый приток Северной Двины, одна из немногих северных рек в мире, где не бывает ледоходов. Лед тает на месте, закипает бурунами и пропадает в воронках, растворяясь словно сахар. На крутом бережку этой чудной реки и стояла деревня Погост. Но это не тот погост, и не те ухоженные и приглаженные земли, которые были вотчиной Ганнибалов. Эта деревня примостилась прямо у берега Емцы, и самые крайние дома, кажется, нависали над ее обрывами. В таком расположении находился и дом, где хозяйкой была Мелания, тридцатишестилетняя вдова, мать двадцатилетнего сына по имени Киприан и дочери Ульяны четырех лет от роду. Дом этот, по-местному «Кошель», когда-то был громадного размера, но в начале сентября 1918 года, в тот самый страшный день, он сгорел, но, к счастью, не совсем, часть его сохранилась. Остались пять комнат с печками, да под единой крышей как бы веранда со столом из красной сосны и скамейками.

До того события, в апреле 1917 года, муж и двое ее братьев в лодке, полной икряного хариуса, попали в ту самую «сахарную» воронку посреди Емцы и утонули, даже ни разу не показавшись на поверхности. Она в тот день с сыном встречала мужчин на берегу и видела их гибель.

В сентябре 1918 года, в уже холодную ночь, в ее дверь забарабанили. Женщина была уверена, что это Киприан вернулся с речки, куда ходил с друзьями ловить налимов. Но это в дом рвались солдаты «туземной» дивизии, наступающих англо-американских войск. После удара по голове она очнулась голая под скамейкой. Пробыв в беспамятстве несколько часов, Мелания была изнасилована. Женщина выползла из дома, а вернулась уже на ногах, так же голая, но с вилами в руках. Мужчин было четверо, и в свете громадной луны она их поочередно убила ударами в горло без промаха. Потом запалила лампу, оделась, собрала необходимое, и, прошлепав ногами по липким от крови половым доскам, ушла в ночь. Женщина нашла сына, который спал, свернувшись у костерка, разбудила и, ничего не объясняя, потянула за руку вдоль берега, туда – не зная куда. К обеду следующего дня дом заполыхал, но, как часто бывает в сентябре, после полудня начался шквальный ветер с дождем, и дом не сгорел полностью. А воинство это англо-американское скоро кинулось со всех ног бежать с этих берегов. Мелания вернулась, разгребла пепелище, а когда вылез живот, попыталась убить сначала себя, затем новорожденную девочку; сын остановил тем, что просто был и любил ее.

Так они и жили теперь втроем, девочка была слабенькая, черноглазая и испуганная, к маме не жалась, все больше к братишке. Брат в свои двадцать лет был крепок, смышлен и трудолюбив, унаследовав лучшие качества своих предков-северян. Он-то и был кормильцем. За месяц до того как утонули его дядьки и отец, весенний медведь задрал его деда и ел того, пока не затропили зверя и не убили. А бабушка его «сгорела» за неделю от такого горя и тихо умерла. Теперь Киприан добывал хлеб насущный – рыбу и таежного зверя. К 1923 году советская власть в тех местах уже хорошо укоренилась. Мелания после ночной резни имела у нее уважение, ее неоднократно пытались завлечь во всякие политические мероприятия, но женщина всегда уклонялась. Помогли власти дом подстроить и подладить, а весной обратились с просьбой взять на жительство какую-то столичную фигуру, конечно, с содержанием. Мелания согласилась, ей даже аванс выдали.

***

И вот, через несколько дней, в яркий полдень, она увидела эту фигуру, сидящую на берегу, на краешке скелета давно умершей лодки. Ничего волнительного в той личности она не увидела: это был мужчина, годков эдак шестидесяти, в каком-то еще старорежимном сюртуке, без знаков отличия и регалий, среднего роста, с лохматой бородой, такой же лохматой седой шевелюрой и черными густыми бровями. Вот такой образ, с умными глазами и без улыбки. Мелания представилась, он попросил называть его Гедеоном, без отчества и прочего, что он имел в виду под прочим, женщина не поняла. В руках у него был объемный сверток, перетянутый бечевкой, вот с тем грузом он и похромал к новому месту жительства. Веранда со столом и скамейками ему явно понравилась больше, чем жилая комната с печкой и кроватью. За сосновым столом он и расположился, скрестил пальцы рук и в два кулака стукнул по строганным сосновым доскам, затем попросил воды и долго пил из кувшина.

Передохнув, мужчина спросил, платили ли уже за его столование. Он хотел, чтобы для него, в ущерб еде, приобрели много бумаги, перья, чернила и клякспапир. Когда он все это называл, глаза у него становились как у мечтателя-звездочета, поэтически загадочные. Вечером он познакомился с Киприаном, и также представился ему Гедеоном. Тот тоже особо не среагировал на это имя, и гость, похоже, окончательно успокоился. Он попросил Киприана сделать ему линейку в пятьдесят сантиметров. Ел мужчина мало, и, пока не доставили ему то, что просил, почти не выходил из комнаты, разговаривая там сам с собой, и, похоже, на разных языках.

– Стихослагатель, наверное, – подумала Мелания, но Гедеон не был поэтом. Это был арестованный в августе 1922 года профессор бывшей Николаевской академии Генерального штаба, заведующий кафедрой военной стратегии академии Генерального штаба РККА. В октябре 1918 года, сразу после приветственной речи Л. Троцкого, он поступил на службу в РККА, получив кафедру с подачи А.Е. Снесарева, прежде генерал-лейтенанта царской армии, а теперь начальника «красной» военной академии.

Согласно политической линии недоверия к военным специалистам, в августе 1922 года была проведена аттестация преподавателей и профессуры в академии. Всего аттестовали 144 человека, из которых 100 было штабных офицеров и генералов царской армии. Гедеона аттестовали с выводами: «Философ. Чужой. Огромные знания». В том году 50% слушателей было вычищено из академии. В 1922 -1923 годах по инициативе Ленина в рамках борьбы с инакомыслием была организована операция по высылке за границу деятелей науки и культуры. Всем высылаемым разрешили взять с собой: двое кальсон, две пары носков, пиджак, брюки и пальто, а деньги конфисковали. Его тоже запланировали выслать в ноябре1922 года, но фамилия в списке попала на глаза Троцкому, с последующим разгромом составителей бумаги: порка была обстоятельная и жестокая, их обвинили в том, что они хотели передать все стратегии и секреты РККА в лапы капитала через Гедеона. Его же скоренько с тем самым багажом в пакете отправили в тихое местечко с глаз долой.

Когда притащили бумагу, перья и чернила, мужчина выселился из комнаты за добротный сосновый стол.

***

Так, до холодов, все оставшиеся теплые месяцы он, казалось, не вставал из-за этого стола. За его постой деньги выдавали без задержек, невесть какая сумма, но кое-что необходимое можно было купить, а к холодам такого становилось все больше. Ульяне купили азбуку, она сидела рядом с Гедеоном, только край книжки торчал из-под стола вместе с тоненькими ручками. Иногда девочка что-то шептала, а Гедеон гладил ее по голове и всегда хвалил. Сам же он писал, написанного становилось все больше, и оно ложилось ровными стопками. Мужчина иногда ворошил эти стопки, но вновь гармонично раскладывал. В этих коробках с рукописями были только ему понятные смысл и содержание. Но вот пришла проблема с чернилами, он, похоже, исписал все резервы ближайшего поселения. Паники не случилось, ведь Мелания по старинному рецепту намешала ему золы со смолой и еще чем-то, и это писало. Умел ли он замечать что-то вокруг себя? Он всегда был далеко от деревни Погост и рода людского.

В деревне парни возраста Киприана жили дружно, рыбачили, охотились вместе, было чем добыть и лося, и оленя: интервенты, унося ноги, побросали много оружия – целые склады английских винтовок «Ли-Энфилд», которые власти выдавали вместе с патронами по одной на семью. На севере не было крестьян, то есть собственников, да и кулаков тоже, а значит, и классовых врагов, были только рыбаки и охотники. Добыть пушного зверя и перелетную птицу в этом году явно не получалось. Были и ружья, и гильзы, а дробь и мелкую пулю давно уже сами катали, но не было пороха – тот, что вытаскивали из артиллерийских снарядов, был как рваная тряпка и даже в печи не горел. Остаться в сезон без пушнины – беда для каждой семьи. Когда Гедеон услышал о той проблеме, то попросил Киприана принести тот самый артиллерийский порох, потом еще какой-нибудь легкий металл и напилить с него стружку напильником, да сухую траву размолоть в порошок. Все это Киприан растолок и смешал в указанных пропорциях, да принес в большой глиняной миске. Гедеон набрал где-то пол-ложки этой смеси, и попросил Киприана поднести зажженную лучину. Содержимое ложки вспыхнуло белым пламенем, да развеялось белым дымом. В тот же вечер Киприан с друзьями опробовал эту смесь в деле, все работало на отлично. Так появился порох, который в деревне иначе как «Гедеонов» не называли. По холодам охотники из благодарности подкидывали к дому то уток, то гусей перелетных. В те дни мама с дочкой ходили по ягоды, и однажды, вернувшись, не застали постояльца в привычном месте. Он лежал на кровати и жался ногами к теплой печке: простуда была серьезная, с хрипами и кашлем. Ушло почти две недели, чтобы Гедеон стал подниматься. На севере знали, как лечить простуду и как от нее охраняться. Из старых, сохранившихся семейных кладовок достали ему обувь из волчьих шкурок, самошитое теплое белье и тулуп. Вот теперь он, небритый и нечесаный, был совсем не похож на деревенского дедушку, больше на пещерного человека.

Пока был в жару и бреду, все время разговаривал, но на языках, жителям деревни неизвестных. Вдруг Гедеону привиделся Миша Тухачевский, вдохновленный славой Суворова, который в 1794 году триумфально взял Варшаву. Гедеон тогда сказал Тухачевскому, что тот вернется с выбитыми зубами, ибо Варшава – это не Тамбов и не Кронштадт. Все так и случилось. Мстительный военачальник добил бы тогда профессора, если бы его самого Лев Троцкий не объявил заговорщиком. Вот такие события ему виделись в горячечном бреду. Болезнь отступила, и он снова уселся писать, но теперь уже, по настоянию Мелании, не пропускал горячий кисель из клюквы и морошки. Ульяна уже дошла до буквы «Ы».

***

По большому счету, ему было наплевать на планы и амбиции того выскочки Тухачевского, но к Варшаве у него была ревность: его прадед под командованием Милорадовича брал ее. Все тогда обошлось вроде бы малой кровью, но прадед его был дважды ранен, а Милорадович, как известно, застрелен в декабре 1825 года заговорщиком польского происхождения, и прадеда он пережил всего лишь на сутки. Прадеда же в тот день смертельно ранили, но не на поле брани, а на Исаковском мосту, к ночи его бросили в прорубь в Неве. Предки Гедеона все время были в войне. В 1837 году овдовела бабушка, в возрасте тридцати шести лет погиб от пули при высадке русских войск на мысе Адлер его дед. А в июне 1865 года при взятии Ташкента кривой саблей был зарублен отец, он истек кровью в неполные тридцать два года. Его, Гедеона, война началась рано. Это был июль в родовой усадьбе матери, куда его отправляли каждым летом – последний месяц детства. С середины августа мальчик уже будет в кадетах.

***

Из ржаной муки на праздничный стол Мелания приготовила кулебяку с семгой и пирог с мясом оленя и грибами, а к рождественскому чаю – пирожки с ягодами. Мелания была крупной и добротной, сохранила толстую девичью косу, но при своих габаритах не была угловатой. Всегда подвижная, но глазами, правда, не лучезарная, отчего лицо ее было немного как бы застывшее.

Двор основательно занесло снегом, буран не отпускал вторые сутки, жутко завывая. Самую большую комнату натопили, и все уселись за узеньким столом. Киприан привел невесту – девочку лет шестнадцати, со звонким голосом и влюбленными глазами. Молодые сделали Гедеону замечательный рождественский подарок: два карандаша, синий и красный, и почти работающий циркуль. Даже впустили к порогу собачонку, которая неизвестно откуда прибилась – безродная, совсем не злая и без одного уха. Кличка у нее была странная, по мнению Гедеона – Перч. Он-то знал, что это мера длины на Индостане, но здесь откуда это было известно? Впрочем, собаку кликали по-разному, чаще даже Перчушка, а ей по-разному и нравилось, когда кидали рыбьи головы или кишки утиные. Сегодня за столом выпили немного вина из брусники, посмеялись. Было тепло от печки и смешно смотреть, как Ульянка, смешно выпучив глазки, лижет леденец на палочке – звездочку, специально для нее изготовленную в единственном экземпляре.

В том пожаре все образа в доме сгорели, в храм Мелания не ходила, да и от детей не требовала, она уже не ждала ни спасения, ни благодати. В теплые месяцы работы было предостаточно, а в зимние и того больше. Труд тут был залогом выживания. Гедеон тоже работал, теперь в своей комнате, печка грела, а земляные полы холодили, и не было конца его работе, как, впрочем, и начала. Не имея при себе ни единой книги, ни словаря, ни энциклопедии, он из своей абсолютно феноменальной памяти выжимал то, что ему выстраивало рельефы и графики, тропы, дороги и магистрали, ведущие к войнам. Это была геометрия войны, и он писал ее алгоритм. Но больше всего этой геометрии мешали эмоции прошлого, ибо история ничему не учит, а только как классная надсмотрщица жестоко спрашивает за невыученные уроки. Будешь смотреть назад из будущего – увидишь прошлое, которое еще не случилось, а будешь смотреть из прошлого – будущего не спрогнозируешь. Гедеона в будущем ничего не интересовало, даже собственная судьба, его интересовали только войны, которые, как он считал, обязательно состоятся. Злоба побежденных – причина новой войны.

***

В поместье в те дни стояла изнурительная жара, все хотели дождя, и люди, и коровы, бродившие по лугу и принюхивавшиеся к облакам в небесах. Дождь не всегда спасал от роя слепней, особо свирепствовавших в полуденном пекле. Ливень был где-то рядом, над горизонтом небо угрожающе чернело, и ветерок был хоть жарко жгучий, но настойчивый и тревожный – все предвещало грозу. Они в этих краях хоть редки и непродолжительны, но могучи.

Мальчик после утренних уроков по музыке, языкам и географии, с банкой червей, что с утра принесли деревенские, направлялся к пруду. Пруд был когда-то полон рыбы и ухожен, с беседкой и мостиком, а сейчас обветшал, оброс осокой и рогозом, но рыба еще там водилась, да порой и хороших размеров. Уда из ивового прута с лесой и поплавком из гусиного пера лежала на бережке, червяк был надет на крючок и заброшен за полосу кувшинок, поплавок встал белой палочкой, лягушки квакали, и что-то булькало со дна вправо. При малом своем возрасте, рыбак был готов, что клева не будет на смену погоды, но все же пристально смотрел на поплавок. Тот шевельнулся разок и замер. Так прошло с полчаса, как вдруг справа, с луга, донесся пронзительный и истошный детский крик. Мальчик бросился туда, это было совсем рядом. Сразу за прудовым бугром он увидел всю картинку. В десятке метров от него стоял на своих длиннющих ногах аист, тот самый, что селился каждый год на почерневшем от древности срубе, и которого все в округе дразнили по-своему. В своем клюве он держал зайчонка, который дрыгал лапками и истошно кричал голосом младенца, призывая весь мир спасти его. Аист пытался его глотать, но у него не получалось, зайчонок не проходил в глотку. Птица отрыгивала его, била о землю и снова пыталась глотать. Уже раздавались не сильные, но грубые раскаты грома. Мальчик кинулся на аиста, тот бросил изжеванного и покалеченного зайчишку и, расправив двухметровые крылья, ринулся навстречу ребенку. Тот развернулся и кинулся прочь. В этот момент ему в спину ударил громовой залп небесной артиллерии. Он упал на колени, но тут же вскочил и снова рванул вперед. Птица уже давно не бежала за ним, его подгоняли грохот и свет. Молнии были вокруг, и казалось, что за ним мчится сама смерть. Он бежал из последних сил, а навстречу из дома спешили люди. Оглушенный ужасом, мальчик упал. Внесли его в дом бесчувственного, а на червяка все же клюнул здоровенный карп. Он утянул легкую уду и таскал ее часами по прудовой растительности, пока не избавился от крючка.

Мальчик же в тот день приобрел то, что делает одновременно великим и несчастным – пророческий дар. Ребенок пролежал в постели неделю, вокруг все суетились со сказками и разговорами, а у него внутри шла война. С теми войнами он и будет взрослеть, он не мог объяснить причины их возникновения, не мог и влиянием своим что-то изменить. Он просматривал их от начала до конца, на каждом квадратном метре. Гедеон не будет вникать в иллюзии, что человеческая агрессивность требует войны, все это было не его, но на каких-то только ему известных формулах он мог рассчитывать дни ее начала и конца. Пока же его везут в город, теперь уже на постоянное проживание с учебой. Гедеоном назвала его бабушка, когда он, стараясь быть последовательным, осуждал ту птицу. Она просила мальчика не судить строго, а постараться понять. Аиста пристрелили, но зайчонка не спасли, он был обречен на поедание в любом случае, ибо родился уже жертвой.

***

В конце января умер вождь. В деревне был митинг, но из-за большого снега и шквального ветра продлился недолго. Главный вопрос все равно успели озвучить: – Как жить-то будем? Похоже, никто не знал. На одном из трепетавших на ветру красных стягов Ульянка узнала деда Гедеона, и как могла ликовала, утирая сопли. На стяге, рядом с теперь уже почившим вождем, был изображен Карл Маркс.

По возвращении домой Ульянка все рассказала. Гедеону вовсе не хотелось быть похожим на Мордехая – «выкреста» и вероотступника. В храмах его новой церкви Гедеону виделись орлы римского Пантеона, свастики фашистов, ненависть и презрение к русскому народу. Гедеон выглядел, конечно, ужасно марксоподобно, и, казалось, уже не было ни гребней, ни ножниц, чтобы изменить эту картину. Это его беспокоило лишь при помывке раз в неделю, а потом он быстро об этом забывал, благо, было о чем думать. Он рисовал карты новых победно-пораженческих границ и сводил цифры в километры. Мужчина совсем не вникал в прошлое, он был в том, уже свершившемся, но еще не показанном.

За двадцать дней до нападения японского флота на русскую эскадру в Порт-Артуре, на Рождество 7 декабря 1904 года, он показал картинку начальнику Николаевской академии Н.П. Михневичу, человеку, которого он давно знал и очень уважал. Они были знакомы еще со времен окончания им Николаевского инженерного училища, когда он прибыл в чине подпоручика в распоряжение офицера для поручений при штабе войск. Тем офицером и был подполковник Н.П. Михневич, который уже тогда считался одним из крупнейших русских военных писателей и теоретиков. Они хорошо общались и спорили по вопросам военной теории и практики войны, и десять лет потом сохраняли уважительные отношения младшего и старшего. По рождению они – земляки, друг другу были приятны и вразумительны. Так было до осени 1894 года, пока тридцатиоднолетнего капитана не покалечила дуэльная пуля, разбив начисто коленный сустав. Человека, спровоцировавшего дуэль, он убил, но сам остался калекой. Путь в войска был закрыт. Та история имела большой резонанс и могла жестоко для него закончиться. Как раз в тот год был пик хлопот военного министра об официальном разрешении дуэлей в русской армии, и его история как бы заглохла сама собой. Дальше была все та же деревня в Тульской губернии и прозябание у того, уже совсем заросшего пруда. Но прибыл посыльный от Н.П. Михневича, который в то время был ординарным профессором Николаевской академии Генерального штаба России. И он пошел под его начало, в чине штабс-капитана академии. Пройдет 10 лет, Н.П. Михневич станет начальником академии.

В тот год, после того как было зачитано поздравление от военного министра с Рождеством Христовым, Гедеон зашел к начальнику академии без стука и доклада. Николай Петрович, расстегнув ремни и пуговицы, сидел на малом диванчике с явным намерением отдохнуть от тяжелых регалий и длинных речей. Впереди рождественские праздники. Вошедшему он обрадовался и дружески пригласил присесть рядом. Гедеон попросил доложить не по форме, на что получил согласие. В руках у него была одна бумажка, и он начал читать:

«Через 20 дней, в ночь на 27 января, японский флот нападет на русскую эскадру в Порт-Артуре;

– 20 декабря падет порт-артурский гарнизон, и будут добиты остатки русской эскадры;

– 6 февраля 1905 года русские отступят в генеральном сражении при Мукдене;

– 14 мая разгромят русских в Цусимском сражении;

– У нас будет убито 34 тысячи человек, ранено 52 тысячи человек, в плен попадет 75 тысяч человек;

– Для нас война закончится позорным Портсмутским миром от 23 августа 1905 года».

***

Ульянка, на тоненьких ножках, в стоптанной обувке и какой-то полукофте из облезлого зайца, с щербатым глиняным горшком в руках, влетела в комнату Гедеона, размахивая косичками. Глаза у девочки горели как березовые угли, когда на них дуешь: вот-вот вспыхнут. Но вдруг как-то совсем тихо она сказала:

– Деда, посмотри, – протянув ему горшок. С большим трудом ему удалось разглядеть, что прямо по центру из земли проклюнулся зеленый росток. История была такова: на рождественские праздники девочка общалась со сверстницами, и ей показали мандарин, вернее, его шкурку, и даже дали понюхать. Пахло сказкой с феями и добрыми волшебниками. Еще ей удалось выпросить косточку, которая не пахла и была слегка подсохшая. Ульянка тогда, по пояс в снегу, бежала домой, боясь застудить зернышко, сжимая его в маленькой, красной от мороза ладошке. Потом, уже у дома, вместе с Перчушкой разгребла снег и, добравшись до земли, набрала в тот горшочек. Потом землю долго грела у печки, удобряла остатками брусничной заварки и еще чем-то. Зернышко было посажено, и чудо свершилось: сквозь треснувшее стекло северное солнышко улыбнулось девочке. Она держала в ручках горшочек и, глядя прямо в глаза Гедеону, спросила:

– Деда, как это называется?

Тот ответил:

– Это называется жизнь, а ты – мама этой жизни.

Девочка как-то сразу заплакала и, прижав горшочек к груди, пошла привыкать к новому чувству ответственности за живое. На тот день она выучила уже все буквы алфавита и скоро попросит Гедеона написать ей большими буквами слово «жизнь». Она хотела выучить его самым первым. Он мог написать это на многих языках, но у каждого человека есть главный язык и главные слова. Он написал ей два слова: «мама» и «жизнь».

Невеста Киприана уже жила в их доме постоянно, звали ее Маня. Она была кучерявая, проворная и работящая. По какой-то древней традиции, свадьбу в том доме, где у жениха не было отца, играли только после того, как невеста забеременеет, и для всех это станет очевидно. Вроде как к весне это и должно было случиться. Маня помогала Гедеону обувать и разувать больную ногу, при этом непрерывно крестясь и смешно закусывая нижнюю пухлую губу. Еще она все время извинялась. Киприан возмужал, весь недлинный световой день он был то в тайге, то на реке, а в сумерках еще что-то и по дому ладил. Иногда садился к печке и, приобняв за плечи Маню и младшую сестру, соревновался с ними в умении строить из букв слова. Мелания вечерами пекла калитки из ячменной муки с толченым картофелем, и шаньги – круглые булки из житного теста, иногда и овсяные блины. А какие бывали кулебяки из ржаного теста с сигами!

Как-то в тихую погоду, днем, когда никого не было дома, Гедеон решил пойти во двор и наколоть дров, прямо большую кучу. Все пошло не по плану, когда он ловко всадил колун в здоровенную березовую чурку, а вытащить уже не смог. Абсолютная физическая бездеятельность явно переформатировала его, Гедеона, параметры. Подмороженная ручка колуна выскользнула, и мужчина мягко присел в снег, а вот встать было затруднительно. Вскоре прибежал Перчушка и стал тыкаться ему в бороду заиндевевшим носом, а тут уже и Ульянка кричит:

– Деду! Вы гуляете?

Уже по теплу, за кружкой горячего киселя, ему стало дискомфортно от мысли, что он ничего, по сути, в своей жизни не умеет, даже того, что со стороны кажется совершенно простым, тем элементарным, что направлено на сохранение жизни.

***

Н.П. Михневич выслушал, потом попросил бумагу и стал сам читать, сначала сверху вниз, а потом взглядом стал вырывать куски текста. В его руках вдруг появилась нескрываемая дрожь. Николай Петрович поднял глаза и даже с каким-то понятным недоверием к собеседнику произнес:

– Писаное выглядит настоящей издевкой над русским оружием и армией Его Императорского Величества.

Этот солдат и ученый был полон патриотической патетики, которая уже через 20 дней превратится в национальную панику. Гедеон был готов к такой реакции, потому начал без паузы:

– Это не пророчество или предсказание, это геометрия и вычисления, только другого пространства. К великому нашему горю, Николай Петрович, это уже произошло, и то, что вы видите – картинка произошедшего. Изменить ничего нельзя, но и носить все это в себе мне не по силам. Если вы считаете правильным и возможным, донесите это выше, но за каждую букву и цифру, здесь написанную, я отвечаю жизнью.

Михневич, не поднимая головы, сказал как-то сухо и обморочно:

– Если бы я не знал вас давно и не был так сведущ в ваших способностях, то был бы уверен, что вы бредите.

– Николай Петрович, оказалось, что у нас нет и не было будущего. Все уже свершилось, и колесо времени, поворачиваясь, дает нам лишь увидеть то, что мы оцениваем как настоящее. Повторюсь, что это и есть геометрия, только другого пространства. Я могу ее просчитывать, только сам не знаю, что с этими расчетами делать, и как со всем этим служить Отечеству, но умолчать о том я не могу.

Михневич смотрел на него и думал, что похожий исход событий на Дальнем Востоке мог быть возможным при нынешнем положении дел, но не в таком же виде! Мужчина отпустил подчиненного и старался с ним не видеться даже по службе.

В ночь на 27 января японский флот напал на русскую эскадру в Порт-Артуре. Пророчество или что-то там другое сбылось и начало разворачиваться точно по прописанному сценарию. Крылья аиста хлопали, нагоняя огонь и грохот войны. К осени стало понятно, что порт-артурский гарнизон падет, и русская эскадра будет окончательно уничтожена, а дальше – Мукден и Цусима. Гедеон не мог знать, как Михневич распорядился его информацией и куда ходил, но после 20 декабря 1904 года, в траурное время для России, когда пал Порт-Артур, и русская эскадра на Тихом океане перестала существовать, по никому не понятной причине Император лично вручил Н.П. Михневичу погоны генерал-лейтенанта. В следующем году Гедеон был представлен экстраординарным профессором, а следом и ординарным, и был пожалован в статские советники. Теперь он был уверен, что вразумление случилось, и Портсмутский мир все-таки был подписан Россией, ибо, если бы военная машина встала на дыбы, потери были бы несоизмеримыми.

Пройдет еще 10 лет, и начнется новая война, Н.П. Михневич тогда уже три года будет начальником генерального штаба, им он и останется до конца Первой мировой войны. В начале 1914 года он сам приехал в Николаевскую академию к Гедеону, и в том же самом кабинете, что и 10 лет назад, они вновь объяснились. Профессор знал, что такой разговор будет, а потому не стал глубоко вникать в детали. Эта война положит начало распаду и гибели Российской империи, а когда она кончится, то начнется другая. Так он и доложил начальнику генерального штаба, а в датах война начнется 28 июля 1914 года, и закончится 17 ноября 1918 года. Россия будет воевать, но среди победителей ее не будет. Михневич пожал ему руку и поехал воевать в той, заранее проигранной, войне. Он был хорошим стратегом, но не умел воевать с собственным народом. Когда случилась советская власть, он остался и пошел служить, твердо убежденный, что военные служат не власти, а земле, за которую воюют. Из Парижа или Стамбула биться за эту землю – не дело военных. Гедеон уважал этого человека и последовал его примеру, хотя многие его коллеги, люди достойные, ушли с Колчаком и последний раз откликнулись из Владивостока, где на Русском острове, со всей библиотекой, документами и картами Николаевского Генерального штаба, сидели в ожидании парохода во французский порт.

Гедеон же был вычищен и какой-то не то злобной, не то праведной волей отправлен на ссыльное проживание с денежным содержанием. Ни суда, ни приговора не было, потому не было и представления, когда эта ссылка закончится, и закончится ли вообще. Сразу после того, как с ним это произошло, Михневич не оставлял попыток спасти его и вернуть к работе, да и фамилия Гедеона на глаза Троцкому попалась совсем не случайно. Михневич имел в 1922 году с ним встречу, и Троцкий не смог проигнорировать его просьбу, а по ходу дела решил, что пусть субъект, за которого просит этот знаменитый военный теоретик, побудет где-нибудь до возможного дальнейшего использования. Больше к Троцкому идти было нельзя; тому, конечно, очень льстило, что его просят седые генералы, отмеченные множеством царских почестей, но по своей натуре он стремился вникнуть во все до самой сути, а какую суть мог рассказать ему Михневич? Можно было еще и навредить. Был вариант переговорить с Вацетисом, который в 1921 году вновь стал в фаворе у власти, но Михневич с презрением и даже страхом относился к этому главнокомандующему за то, что он сотворил в Петербурге в июле 1918 года. От того русским духом и близко не пахло. Михневич отказался от мысли к нему обращаться, а жизнь лишь подтвердила правильность этого выбора. Был один человек, имеющий огромный авторитет у нынешней власти и облеченный большими возможностями. И чем больше Михневич о нем узнавал, тем больше соглашался, что авторитет этот был заслуженный. Однако тот был молод, и потому стареющий генерал боялся быть непонятым. Но в 1924 году Михневич, прочитав статью за его авторством под названием «Единая военная доктрина и Красная армия», понял, что идти надо. Этого человека звали Михаил Фрунзе. Сам Михневич преподавал в артиллерийской академии и вдруг встретил генерала Ф. Новицкого – одного из первых русских авиаторов, теперь начальника штаба красного воздушного флота. В былые времена семьи Михневича и Новицкого были по-родственному дружны. Федор носил имя отца и был средним братом. Михневичу доподлинно известно, что он всю гражданскую войну был заместителем, правой рукой и другом М. Фрунзе. Не было сомнений, что эти отношения сохранились до сих пор. Новицкие умели дружить, и он решил использовать этот мостик, чтобы помочь Гедеону. Связаться с Федором оказалось просто – достаточно было звонка. Михневич позвонил и почувствовал, что на той стороне провода обрадовались. Федор сказал, что непременно организует его встречу с Михаилом Васильевичем, и с радостью сообщил, что Фрунзе и сам хотел увидеться с Михневичем, и с большим жаром и уважением отзывался о его работах по тактике и стратегии. А узнав о давней дружбе семей, так и вообще стал настаивать на организации встречи. Верно, можно было хоть сегодня, но у Фрунзе обострилась болезнь, а потому встречу придется планировать.

***

Новицкий позвонил ему через три дня и передал, что Фрунзе сожалеет, что не смог принять его сразу, и приглашает завтра, к двенадцати часам. Место его временного расположения в Петрограде – это здание бывшего Военного министерства Российской Империи. Михневич, конечно, знал это здание и к полудню был уже там.

Внизу его встретил сам Новицкий, одет он был в форму РККА с летными петлицами и очень доброй улыбкой младшего, но старого друга. В приемной скопилось достаточно народа, но они с Новицким сразу зашли за высокую дубовую дверь. В конце большого кабинета, прямо на столе, полубоком, с бумагами в руках сидел человек. Он был русый, с зачесанными назад густыми волосами, с чуть рыжеватыми, густыми же усами и с очень добрым открытым лицом. Хозяин кабинета сразу подошел к вошедшим, и Новицкий их представил. Фрунзе заговорил, обращаясь к Михневичу:

– Уважаемый Николай Петрович, не иначе как провидение вас прислало! Уже давно хотел с вами познакомиться. Все ваши публикации прочел, восхищен и ободрен до такой степени, что сам рискнул говорить о стратегиях и тактиках

Говорил он чисто, взгляд был пронзительный, не напрягал и не отпугивал. Михневич чувствовал, что это человек новой военной формации, и притом талантливый, человек дела, один из тех, за кем будущее. Тех, кто уважает опыт старших и любит свое Отечество.

Фрунзе продолжал, он говорил о новой военной доктрине советского государства, которое будет создаваться вместе с проведением военной реформы, которая, кстати, уже идет, и где он добивается введения единоначалия в войсках, не отказавшись, однако, от марксизма в военной теории. Он будет работать в этом направлении, и очень надеется справиться со своей давней болячкой; и сможет ли тогда Николай Петрович его проэкзаменовать и подсказать? Он вдруг резко оборвался и озабоченно спросил:

– Но вы ведь, Николай Петрович, ко мне по конкретному вопросу?

Михневич, стараясь не сбиваться и не повторяться, начал излагать. Он настоятельно просил вернуть России военную науку и бывшего профессора военной академии с огромным даром к той науке, который будет служить Отечеству. Николаю Петровичу, кроме красочных эпитетов, говорить собственно, было нечего. То, что он сам знал о прогнозах Гедеона, рассказать не мог, боясь показаться старым маразматиком и понимая, что это только окончательно все запутает. Но он говорил эмоционально и горячо про профессора, да так, что и Фрунзе передалось это волнение от человека, хоть и в гражданском мундире, но во всем военного и преданного России, вставшего с ним по одну сторону и не искавшего себе новой Родины. Николай Петрович упомянул о роли Троцкого в судьбе того профессора, явно было заметно, что эта личность Фрунзе мало приятна. Михаил с хитринкой в глазах спросил у Новицкого:

– Ну что, Федор Федорович, вернем российской военной науке профессора?

Новицкий без промедления подтвердил, при этом заметил, что хорошо, что тот на довольствии, так больше шансов его отыскать, да и верно, что жив. Фрунзе положил руку на плечо Михневичу, опять хитро улыбнулся:

– К таким плечам погоны прирастают.

Он сам проводил Николая Петровича вниз, крепко пожал руку и заверил, что как только будут новости, его немедленно известят. Старый генерал был очарован открытостью и доброжелательностью этого человека. Если он когда и сомневался, что новая власть будет жить, то сейчас эти сомнения сами по себе таяли. Он-то понимал, что эту власть в Россию принесла война, а, следовательно, война может ее и поглотить. А что война будет, Николай Петрович не сомневался. Вот только когда и какая она будет, знать мог только один человек. Но в России теперь есть командиры, способные побеждать, и с одним из таких он встретился сегодня.

***

Гедеон уже в марте знал про следующую войну все. Она была, опять же, продолжением политики Пантеона римских богов. Политика была такой: «иди и порабощай, рабы – творцы твоего счастья, и пусть их будет много». В 1935 году Италия захватит Эфиопию, что станет прологом новой мировой войны, но фалеры со свастиками понесет другая нация, с расчетом прихватить добычу побольше. Война начнется в 1935 и закончится в сентябре 1945 года, и в ней римский Пантеон будет посрамлен.

Сейчас, когда перед ним лежали все даты наступлений и отступлений, все маневры войск, Гедеону казалось совершенно очевидным, чем все это закончится. Политики иногда влезают в битвы и сдаются, но главным и определяющим итогом будет бомба, которая поставит жирную точку в войне за рабов, на востоке, где их особенно хотелось иметь в том самом примитивном понимании.

Когда мужчине полностью открывалась картина грядущей войны, он полностью к ней остывал. Пантеон разрушен, кто теперь поведет свои армады, куда и когда? Карты, графики, расчеты, геометрия и физика: все, что делал Гедеон, было объемно и лежало целой кучей, а итогом стали всего десять предложений. Он часто порывался все бумаги сжечь, показывать их было некому, да и прочесть их никто не мог без тех ключиков, похожих то ли на музыку, то ли на радужные цвета, что жили в его голове. Вторая мировая война не принесет на землю мира, и будет готов новый прыжок к истреблению себе подобных. Вот это его манило сейчас больше, а наиболее интересным фактом для него была та бомба. Он сам себя пытался останавливать, не видя никакого смысла в своих видениях. Но ключики в мозгах светили и скакали, зазывая его еще дальше от дней сегодняшних. А сегодня был уже март, хоть не теплый, но уже и не свирепый и буйный. Была первая капель, и появились сосульки, а световой день стал значительно длиннее.

Сегодня с утра лепший друг Киприана в кармане принес Ульянке подарок – рыжего хвостатого бурундучка, которого он снял в лесу с ветки почти примороженного. Если бурундук так рано покинул свою норку, то либо у него кончились припасы, либо его дом был разорен – соболем, куницей, да мало ли кем. Он был обречен, но, попав в карман к человеку, отогрелся и потянулся к жизни. Ульянка, конечно, была несказанно рада и со словами:

– Деду, это тоже жизнь, и я – ее мама? – приняла в ладошки это лесное чудо. Но бурундук тут же выскользнул из маленьких ручонок и юркнул в первую же кучу домашнего хлама. Все кинулись, пофыркали, посвистели и забыли про него, но он сам вечером объявился в комнате Гедеона, высунув мордочку из щели между колотыми и расшатанными кирпичами над печкой. Сыпанули ему туда горсть овса, так он его шелушил и сорил, но это было не в тягость. А когда Ульянка, сидя рядом с Гедеоном, училась по слогам читать, зверек корчил им рожицы сверху. Но и там была война. Ночью местные мыши пытались обобрать бурундука, но тот неизменно оставался жив и здоров, за что и получал то овса, то старую пересохшую шишку.

Зиму пережили как-то легко, не голодно. Меланию это тревожило, ее все тревожило: и молчание, и разговоры, и мороз, и оттепель. Время ее не излечивало, она жила в режиме «живешь и живи», а от такой болячки рецептов не было даже в военной науке. Гедеону было жалко женщину, но всего он не знал, а потому дивился ее холодному отношению к дочке, которая была с ней совсем не схожа. Однако профессор не был силен ни в психологии, ни в физиогномике, а потому все принимал как есть. Умение жить настоящим как-то постепенно пропадало, уступая будущему, которое уже состоялось, и им прочитывалось раньше всех и вне очереди. Запахи и вкусы сегодняшнего дня ощущались слабо и не очень достоверно. Ульяна росла, радовалась, удивлялась, складывала слоги и разговаривала с бурундуком. Но все не обошлось тем хвостатым поселенцем, в конце марта было еще одно явление, и пришло оно вместе с оттепелью.

***

Прадед Сергей, 1885 года рождения, был выходцем из Симбирской губернии, уезда Терпигорева, из деревни Горелово, что через овраг от деревеньки Неелово, и через речку Переплюйку от Неурожайки. Деревня его называлась так не по причине того, что горела когда-то, а потому что явно горя словила. Его всегда кликали Гореловским, а потому так в бумагах и написали – Горелов. Он рос толковый и старательный, до восьми лет учился в церковно-приходской школе, потом с похвальной грамотой окончил уездное училище, дальше, явно с Божьей помощью и участием, – в Симбирской гимназии, которую окончил в 1903 году с похвальным листом. В 18 годков поступил в Петербургский Технологический институт.

В то время студенчество стало самой отзывчивой частью общества, реагировавшей на классовые и политические противоречия. Верно, это определялось теми моральными трудностями, с которыми приходилось сталкиваться, зарабатывая себе на жизнь, чтобы продолжить обучение. Тяжелое материальное положение было вечным спутником, иногда им не хватало даже на еду. Чтобы снять комнату, прокормить себя, заплатить за учебу, купить себе необходимые учебники и форму, студенты должны были искать дополнительный заработок, что негативно сказывалось на учебе. Контроль над студентами был жесткий, власти постоянно должны были быть уверены в их благонамеренности.

В 1904 году он вступил в эсеровскую студенческую группу. Это решение пришло в курительной комнате, где он принимал участие в обсуждениях и спорах об острых проблемах российского общества и в чтении литературных новинок, что продолжались в дешевых чайных и ресторанах, которые звались не иначе как «питомники студенческого алкоголизма». Там он и приобщился к этой российской судорожной дрожи радикально революционного терроризма. Ведущим ее мотивом была революционная месть. Из дома вести были ужасные, и Сергей решил направить туда свои усилия по освобождению от беспредела нового местного начальства.

В 1905-1906 годах терроризм стал массовым и беспощадным. Летом 1906 года по Поволжью прокатилась волна террористических актов. В июне 1906 года за слабую работу с революционным движением и нерешительность в руководстве карательными отрядами министр внутренних дел П. Столыпин снял с должности симбирского губернатора, князя Л. Яшвиля. В конце июля в Симбирск приехал генерал-майор К. Старынкевич, известный как ярый монархист. Был объявлен режим жесточайшего политического террора, введены в действие военно-полевые суды, стали проводиться обыски и аресты, при полном запрете собраний и демонстраций. В ответ поволжские эсеры стали готовить покушение на Старынкевича. Полиция и жандармерия, получившие на этот счет агентурную информацию, проводили повальные обыски и зачистки, но предотвратить убийство не сумели.

После того как Сергей 9 января 1905 года вытащил своего институтского друга из толпы раненых, кричащих и умирающих людей, и когда на руках его друг умер, он поклялся мстить. Это потом он станет инициатором и придумщиком психологической атаки против губернатора Симбирской губернии, отправив тому посылку с белым саваном, попутно наладив за Старынкевичем наружное наблюдение. От чиновника в канцелярии губернатора он получил сведения о распорядке дня и перемещениях Старынкевича по городу. К совершению теракта была привлечена боевая эсеровская дружина из уездного города Алатырь, которой руководил бывший крестьянин, а тогда учитель. Местные не могли сами изготовить бомбу, и, как студент-химик, он осуществил техническую подготовку. Так сложилось, что в августе того года, при испытании адской машины погибла его соратница по борьбе и новая любовь Роза. Теперь он – двадцатиоднолетнее дитя самых низших слоев российского общества, знал, что его главный и единственный враг – самодержавие. Он удручен и озлоблен.

Около трех часов дня 21 сентября 1906 года сам бросил бомбу в Старынкевича, который скончался от полученных ран. Среди жертв того взрыва оказались и случайно находившиеся в том месте, в том числе и какая-то женщина. Господь, который не оставлял его с младых ногтей, похоже, ждал от этого молодого энергичного юноши чего-то другого. Доучиться в этот год не довелось. Жандармский надзор ничего, кроме участия в политической стачке вместе с еще пятью студентами их института, что прошла 7 февраля в Петербургском университете, предъявить ему не смог. А на том собрании ему пришлось быть одним из ораторов, заявивших, что после событий 9 января самодержавие должно быть уничтожено. Там была принята резолюция о немедленном объявлении студенческой забастовки. Сам для себя он осуществлял политическую забастовку, двинувшись в родные места поднимать народ на борьбу с царским режимом. С произошедшим в Симбирске убийством Старынкевича его никто связать и не пытался, а все остальное даже на ссылку не тянуло, не то что на каторгу. Институтское начальство прилежно выслушивало мнения жандармов и просто пнуло его из стен института, несмотря на их собственные хвалебные мнения о его способностях в химии. При этом начальство институтское от себя добавило, что если бы их выпускник Дмитрий Менделеев был так же озабочен судьбами крестьянства, а не наукой, то общество до сих пор бы жило без фундаментального закона природы, который был им открыт в 1869 году. На это Сергей отреагировал по- своему:

– Адрес старца известен, потому можно спросить, что же ему сейчас дороже: тот фундаментальный закон или наука о спиртах, которая водочкой пришла к крестьянам? – Профессура была возмущена, и вердикт ее был суров.

***

Направился Сергей в Симбирск, в родные края. В местной эсеровской организации его уважали и воспринимали как дельного профессионала. Мало, что он проявил себя, метнув бомбу в Старынкевича, так еще кто-то знал, что именно его взрывчатку положили под дачу Столыпина, и она 12 августа 1906 года унесла жизни 27 человек и сотворила 33 раненых. Личная трагедия гибели Розы, члена их организации, Сергея как-то очеловечивала и делала своим. Эта боевая группа не сидела без дела, реакция наступала, кровь и слезы сочились из всех щелей провинциальной жизни. Какое-то время его студенческая фуражка мелькала в дешевых распивочных Симбирска, а потом пришло задание изготовить бомбу, да еще и приличной мощности. По законам боевой группы, каждый, даже косвенно принимавший участие в подготовке акта возмездия, имел право знать, против кого он будет направлен. Это прибавляло участникам собственной значимости и патриотической убежденности. В этот раз с пояснениями не спешили, а работы было много. Но бомба по уже опробованному рецепту к маю 1907 года была исполнена. Распоряжение Азефа, одного из руководителей боевой организации, правда, никем не больше не подтвержденное, было жестким – ликвидировать Г. Распутина, который к этому времени начал систематически общаться с царской семьей. Не было ни эпитетов, ни пояснений, был просто приказ казнить.

У Сергея вдруг образовалась неделя времени, и он аж физически почувствовал необходимость побывать в родном уезде Терпигореве. Положение там было отчаянное и страшное: подмеси к хлебу и травяные щи, в деревнях было продано и заложено все, что можно было продать и заложить. В Горелове на 10 дворов – четыре лошади и три коровы, половина земли была у помещиков и купцов, которые торговали и землями, и хлебом. Солдатчина, подати, невежество, которое сознательно навязывалось управителем, десятки тифозных больных, голодный мир и воскресная молитва.

Было по-майски тепло, а Сергея знобило, то тут, то там мелькали грязные тела людей. Он шел к дому, где прошло его детство, там, где рано умерла его мама, и где на земляном полу, всегда пьяный, валялся его отец. Там, где соседка, тетя Шура, у которой муж сгинул в солдатчине, подобрала его на улице и кормила, чем могла вместе со своим Федором, который был на год младше Сергея. Потом они подросли и вместе воровали с господских полей колоски пшеницы и за пазухой носили в дом, где тетя Шура молола их в ступке и жарила сухари на печке. Запах этих сухариков он сейчас остро ощутил, глядя вокруг себя. Лебеды тогда, конечно, было больше, чем сухариков. А где лебеда, там точно уже голодный мор. От дома, где он родился, остались только руины костра, заросшие сорняками. Дом тети Шуры был также до окон заросший, но стоял. Но окон, на самом-то деле, не было, и вместо дверей зиял черный проем. На крыльце сидел кто-то замотанный в тряпки и приваленный таким же тряпьем, руки его были наверху, и одна из них – высохшая, черная – сжимала православный крест, а другая мелко дрожала и изгибалась. Сергея охватила оторопь – это была тетя Шура. По его подсчетам, ей сейчас должно быть чуть больше 40 лет. На него смотрели заплывшие гноем глаза, а ссохшиеся губы пытались что-то произносить. Подошла девочка лет семи, взяла его за рукав и начала рассказывать, что бабушка Шура уже давно умирает, но все не может умереть, сидит на крылечке, вроде как кто-то должен обязательно к ней прийти. Потом еще подошли взрослые, и он слушал их, проклиная себя за то, что живет, ибо за то прощения не бывает, а смерть – не избавление.

***

Подошли еще трое каких-то деревенских, он все смотрел в ее невидящие глаза, а люди говорили и говорили. Рассказывали, как отговаривали ее от той дороги в Симбирск, но тетя Шура хотела найти какую-то работу. Тогда еще и осень не наступила, но было ясно, что зимой голодного мора не избежать. Да все она мечтала, наконец, увидеть, кому на Руси жить хорошо, и вместе с сыном ушла, прихватив с собой лишь узелок с двумя ржаными пряниками. В тот день угораздило же ее глазеть на выезд губернаторский. Тому, наверное, тоже не очень хорошо жилось, ибо взорвали его бомбой в тот день, а бомба та прямо напротив тети Шуры оказалась. Так губернатора убило, коней убило, прохожих покалечило, а ей, болезной, обе ноги оторвало. Любили ее, всей деревней вывезли, а ноги у церкви похоронили. Теперь вот, чуть тепло приходит, сидит на крыльце, и все не умирает, да только и не живет уже давно, все ждет, что кто-то должен прийти. Сергей подумал, что она ждала Федора, а пришел он – ее убийца. И тут она вдруг сказала два последних слова:

– Сережа, сынок, – и душа ее отошла.

Вчерашний студент пошел куда глаза глядят, и остановился только у той самой речушки, за которой деревня Неурожайка. Он плакал, потом спал, потом опять плакал. То рядом была тетя Шура, которая гладила его по голове и говорила, что он будет счастлив, то рядом проезжал генерал-губернатор при всех регалиях и приглашал спеть в два голоса «Боже, царя храни». Потом ему мерещились те 27 убитых, которые пытались тащить 33 раненых, а Роза смеялась и кричала, что любит его и ждет. Потом еще были ангелы, которые пели злыми голосами, да картинка как он, бросая бомбу, за ориентир прицеливания берет фигурку женщины на той стороне проезда, и когда карета поравнялась с ней, мечет. Он ушел с первыми лучами солнца. В ту ночь он не сошел с ума. Вот такое вразумление.

***

По прибытии в Симбирск он недолго пробыл в своей квартире- лаборатории. Сергей вышел оттуда с тяжелым свертком, сел в пролетку и доехал до набережной Волги. Здесь он раскрутил груз обеими руками и выкинул в воду. На той же пролетке он сел в уже отходящий поезд до Москвы. События 1905-1907 годов затронули и Московскую духовную академию; как и остальные три академии, она была охвачена забастовками. «…Разливая яд протестантского реформаторства и политического либерализма1». Одним из требований студентов и преподавателей для демократизации академического строя было возвращение ректорской должности. Ректор МДА Евдоким (Мещерский) никак не мог знать, усидит ли он в своем кресле. Не без помощи забастовочных телодвижений Сергей добился у него приема, и не без хитростей убедил того включить себя в число слушателей академии. Общий бардак и неуверенность по-своему редактировали правила. И так, с 1907 года он стал с высоким прилежанием и без всяких революционных амбиций изучать богословие, был отмечен, и в 1910 году, по исполнении ему 25 лет, рукоположен дьяконом. А через год за успехи и умения в делах церковных отправлен в услужение в приходскую школу и приют, что при церкви апостола Петра в Лахте.

Когда, в 1908 году до него дошли слухи, что Азеф, он же Евно Фишелевич, был изобличен как провокатор и агент Запада, но сумел избежать наказания, пробравшись за границу, явно не без помощи российского правительства, Сергею очень хотелось, чтобы это известие было последним ударом барабана из той, брошенной им жизни. Но случилось большее. Уже по холодам 1911 года ему принесут вести заупокойные и скорбные, мало его касающиеся, но волнительные.

***

При Храме, где служил Сергей, Божьей милостью, давно жила девочка, теперь уже, наверное, лет 17. Она была скромная, исполнительная и боязливая, но работящая и послушная. Все три года своего служения в Лахте Сергей обучал ее грамоте. Это, верно, и послужило причиной, что, по велению настоятеля Храма, в тот год, еще до холодов, она была отправлена в Киев учиться сестринскому делу милосердия. Она вернулась уже по снегу, и вроде стала еще более усушенная, да и глаз по обыкновению не поднимала. Прошла где-то неделя, и эта девочка по имени Ксения напросилась к Сергею с просьбой выслушать ее после вечерней службы. Она, видимо, долго собиралась на этот разговор, ибо так много слов говорить ей было непривычно. В Киеве ее определили в бесплатную больницу – приют при Киевском женском монастыре, где сестры-монахини стали обучать ее нелегкому труду сестры милосердия. Она очень старалась, и уже на втором месяце стала замечать, что у нее получается. Больно уж ей нравилось, когда ее кликали сестричкой. Раненого того привезли в обед, она с утра работала в прачечной, и только заступив на вечернее дежурство, увидела его. На койке лежал крупный молодой мужчина, плотно обмотанный бинтами, а из его правого бока не переставая сочилась кровь. Оперировать врач, наверное, сможет только с утра, а потому ночью он оставался на попечении сестер, но шансов, что он доживет до операции, почти не было. Мужчина бредил, скрипел зубами, стонал и пытался ворочаться на койке. Это был вечер 1 сентября 1911 года. Ближе к полуночи она, подсвечивая себе керосинкой, подошла посмотреть. Ей казалось, что он уже должен был преставиться, но пациент лежал с открытыми глазами, и вдруг, ясным голосом позвал ее:

– Сестричка, ты грамотная?

Ксения ответила утвердительно, тогда раненый попросил перо и бумагу. Она принесла и записала со слов мужчины:

– Мардока Багрова я знаю с тех пор, как тот был членом революционного совета и, одновременно, агитом царской охранки. Его ждал партийный суд и, неизменно, – смертный приговор. Но утром того дня в одном из киевских кафе Багров имел встречу с человеком, который брался разрешить его проблемы. Мардок на ту встречу взял меня с собой подежурить в сторонке. Свидание состоялось, и я узнал того человека, с которым Багров встречался…

Знал он этого товарища со слов самого Багрова, который за день до этого показывал его на одном из политических митингов на Крещатике. Это был Бронштейн (Троцкий). Тот с марта месяца, после ритуального убийства двенадцатилетнего еврейского мальчика находился в Киеве и что-то готовил. Багров очень восхищался Троцким и называл его Ребе. Он не знал, что произойдет тогда в театре, но, когда Багрова оттуда вытащили, и побежала толпа, понял, что это было спланированное убийство. Тогда-то в толпе его и ударили в бок ножом, он успел повернуться и заметил лицо старого знакомого, с которым вместе из Симбирска добирался на хлеба в Киев, а потом и бродяжничал по ночлежкам и приютам. Имя его Федор, а фамилия Конюхин, он откуда-то из Симбирской губернии. На тех словах раненый сник и больше не пришел в себя, а к утру скончался.

Ксения ту бумагу хотела сжечь под котлами с кипящими простынями, но все же привезла до дьякона, которому доверяла, и от которого плохого не ждала. Было понятно, что того мужчину «убрали» как свидетеля утренней встречи. Сергею стало ясно, что убийцей в толпе был тот самый Федор Конюхин, его названый брат и родной сын тети Шуры. В тот вечер он ставил свечи и молился за две жизни: одну, сотканную из голода, вшей и тифа, и вторую, сшитую нитками мести, крови, возвышения и жертвенности. Они не отпускали его от себя, обе не сулили ничего, кроме вырождения, и эта сатанинская игра еще только начиналась. После 13 лет служения за знания церковной жизни, высокой веры, опрятности и совестливости Сергей Горелов в 1923 году был рукоположен иереем и стал «батюшка», «отец» и «Ваше преподобие».

***

23 апреля 1923 года состоялся Второй Поместный собор, больше похожий на коммунистический митинг. Пришло обновленчество – грех, предательство Христа. На следующий день, 24 апреля, Сергей был отстранен от служения и удален из Храма. Но, запретив служение, его не извергли из сана. Епископ Илларион наказал ему ждать отмытой от скверны церкви и сохранить себя для истинного служения, а Лахтинский приход со дня на день будет отнесен к числу обновленческих. Сам же епископ Илларион, богослов, проповедник и духовный писатель, на следующий год будет на Соловках.

В ту зиму Сергей сам себя расстриг, сбрил бороду, расчесался как народоволец, надел светский костюм и с первым теплом двинулся по миру, пока уже поздней весной 1924 года не добрался до Русского Севера. Был теплый летний полдень, когда он в сопровождении местного рыжего подростка-провожатого шел против течения по крутому берегу Емцы. Видно было далеко, и там, у самой воды, поверх перевернутой лодки виднелась фигура с длинным ивовым удилищем, а рядом еще и собака. Это был Гедеон, он в этот май, в теплые часы приноровился ловить ельцов. Рядом бегал лохматый, не вычесанный от зимней шерсти, Перчушка, который не гнушался этих маленьких рыбок, пусть и сырых, но очень жирных. Рыжий провожатый махнул рукой на дом Мелании и скачками кинулся назад, а Сергей пошел дальше, медленно сближаясь с фигурой с удочкой в руке. На подходящего Сергея рыбак никак не среагировал, да и собака не очень насторожилась. Мужчина, сидевший на скелете умершей лодки, даже в профиль был явно не из этих мест. Это было видно не только из-за остатков когда-то фирменного сюртука, а, прежде всего, из-за точно не местной осанки и не менее примечательной бороды. Рукава сюртука у мужчины были подкатаны, а руки, крепкие, с большими ладонями, были развиты явно не на рыбных промыслах и не ремеслом кузнечным. Сергей первым поздоровался. Мужчина воткнул комель удилища в щель между досок лодочного скелета и, повернувшись, поздоровался в той же манере. Удивительное сходство сразу бросалось в глаза, это было сходство с портретом личности, которая преследовала Россию с 1917 года, – Карлом Марксом: гением, учителем, провидцем и т.д. От Гедеона, конечно, не ускользнуло замешательство незнакомца, но представить их было некому, и Сергей, опять же, первый назвался. Мужчина, возраста уже почтенного, не назвался именем основоположника марксизма, а сказал просто:

– Зовите меня Гедеоном, – это вызвало удивление.

Гедеон ухмыльнулся в бороду и прямо спросил:

– Что, еще не встречали человека с таким именем? – Сергей кивнул.

– А значение этого имени понимаете? – Сергей опять кивнул и сказал, что по апостолу Павлу это герой веры, праведный Гедеон, персонаж Ветхого Завета, пятый по счету из Судей Израиля. Гедеон пригласил Сергея присесть рядом и, вроде как, в усы и бороду спросил:

– А с трудами того, кого в моем облике увидели, знакомы?

Сергей кивнул, ощущая себя прижатым. Гедеон спросил:

– Если мою растительность проредить и слегка причесать, скажите, на кого я тогда буду похож?

Сергей снова кивнул и без подготовки выдал:

– На М. Бакунина.

Гедеон улыбнулся, ему точно нравился этот человек, хоть тот и был духовного звания, но по своему имени и при небольшой фантазии тоже смахивал на Сергея Нечаева.

***

Так познакомились эти два совершенно несхожих человека. Их объединяло лишь одно – они оба были гонимые. Их знакомство не изменит действительность и не сотворит подвигов, но оно поможет прозреть желающим прозрения. Сергей хотел проситься поквартировать, он сам себя расстриг и сам себя определил не то ссыльным, не то высланным. Дома устроились за столом, на фоне стопок рукописей. Ульяна притащила здоровенный котел с крупными кусками весенней жирной семги, да ячменные лепешки. Для Сергея это было невиданным изобилием, и он с трудом вкушал, смиренно, как человек, умеющий усмирить свою плоть. Потом брусничный чай и мед лесной, давно хранимый и потому засахарено- белый. Гедеон все же сказал Сергею, что тот видом похож на известную фигуру, он говорил о Нечаеве. Сергей смутился. Когда он был студентом, в курительных комнатах и трактирах обсуждали катехизис революционеров, он, да и не только он, хотел быть похожим на автора-нигилиста из русского революционного активизма. Они тогда все стремились быть Рахметовыми – ригористами, неуклонно следующими своим принципам и внутренним установкам. Во что все это обрядится, станет понятно позже, когда их радикализм обернется бесовщиной.

Гедеон был очень далек от каких-либо мировоззрений и факторов, их формирующих, и равнозначно отдален как от политики, так и от религии. Ему было все равно, кто кем притеснен, кто голоден, а кто жирует. Он, наверное, не был гражданином, как, впрочем, и патриотом. Проба им прикинуться успеха не имела: в 1910 году он издал свою книжку под названием «Борьба с распиздяйством в нижних офицерских чинах». Книжка была замечена, но никого ничему не научила. Это была его первая и последняя попытка поучаствовать в проблемах социума и окружающей действительности. Его призванием была военная стратегия будущего. Мозг мужчины работал по каким-то своим правилам и законам, извлекая картинки из того, что мы считаем будущим. Он был готов выдавать то, что когда-то пытались делать волхвы, которых никогда серьезно и не слушали. Гедеон жил далеко от действительности и в реальном времени не был востребован. Гениальный ум может говорить о любых событиях и людях, рассуждать логично и нелогично, и радости находить в парадоксах, но не уметь вразумить современников. Сергей не отрывал взгляда от стопок с рукописными текстами. Гедеон исподволь наблюдал за ним, и вопрос сам собой пришел. Он обратился так:

– Батюшка, отец, Ваше преподобие…, – Сергей ответил просьбой называть его по имени, не переставая удивляться проницательности этого человека.

Вскоре с реки вернулись сын с невестой, да и сама Мелания. Начались денечки приготовления хариусовой и щучьей икры, копчения и вяления нерестовой рыбы, которую они потом гуртом, с соседями и родственниками, вывозили на продажу и сдавали перепродавцам. Ульяна их предупредила, что дома гость, потому они пришли уже умытые и причесанные. У Сергея сегодня было дежавю везде: хозяйка дома, женщина статная, с толстой косой и красивым чистым лицом была прямо-таки тетя Шура из детской жизни, его названная мама, любая мысль о которой теперь вызывала тянущую боль в груди. Сергей попросился в постояльцы на неопределенный срок, обещая платить регулярно и быть аккуратным. Мелания показала ему нехитрые хоромы, тоже с печкой. Сергей был согласен, и с платой договорились. У него вдруг родилось ощущение, что Господь привел его в дом, и здесь, на краю ойкумены, с ним должно произойти что-то важное. Он сегодня же напросился помочь развесить по вешалам рыбу на подсушку и подкрошить щепы на копчение. Внутри Сергей испытывал тихую радость и волнение, находясь рядом с этой женщиной и вдыхая северный воздух под стрекот первых птиц, прилетевших на гнездование.

***

Назавтра день был теплый. Ульянка вытащила свой горшок с проросшим в длину карандаша деревцем, и глазела на него. Гедеон встал с зарей, он старался писать при дневном свете, чтобы не тратить керосин. Сейчас он вновь работал с картами, которые вычерчивал сам, нанося на них меридианы и параллели, государства, острова и проливы. Все это он помнил до последней извилины рельефов и закорючек заливов. Когда утром это увидел Сергей, он был поражен – как человек одним карандашом мог нанести на бумагу карту мира не только с материками, но и с отметками глубин и высот? Человек тот явно был не от мира сего. Гедеон чертил и писал, но тут прибежала Ульянка с криком:

– Деду! Бабочка села на мое дитя, не будет ли она его кушать?

Гедеон ответил, не поднимая головы:

– Нет, детка, бабочка его только поцелует.

Сергея разрывало на части, ему хотелось пойти на улицу и почувствовать себя в чем-то полезным, а оттуда уже тянуло запахом ольхового копчения. В то же время он не мог оторвать взгляд от руки, которая выводила карандашом на чистом листе европейский континент. Гедеон не противился, что ему заглядывали через плечо, ему это не мешало, ведь основную работу по Второй мировой войне он уже закончил. Сейчас пришло понимание, что все написанное можно уместить в десять, ну в двадцать предложений. Операций, определивших исход этой войны, было девять. Интерес у Гедеона к тем, теперь ему во всем ясным событиям, зримо угасал. Он, безусловно, был убежден, что движение человеческого общества по планете определяется не техническим прогрессом и каким-то хорошим политическим строем, а войнами, которые есть проявление свойственной человеческой природе агрессии. Государство создает базу для агрессии в форме войны. Если война является неотъемлемой частью человеческой натуры, то полностью избежать ее никогда не удастся. По заключениям Гедеона, со Второй мировой войной закончатся на земле войны за рабов, что вел римский Пантеон, и начало которых восходило к правлению Октавиана Августа. С Третьей мировой войны начнется новый цикл, который ему был особо интересен. Это будет цикл бомбы. С этой точки начнет раскручиваться очередная стратегия, и это было то, над чем сейчас работал его мозг. Это и называется военной стратегией будущих войн.

Прошла, наверное, неделя, и как-то, под горячий кисель, они начали говорить об этом. Гедеон не отрицал, что Христос разрушил Рим, он действительно уничтожил то государственное устройство, но суть бытия, которая стремилась к паразитированию над человеком или народом, никуда не делась. Весь организм человеческий стремился к выживанию в виде одного посыла – порабощение себе подобных, что, конечно, очень далеко от заповедей любви. Бог дал людям возможность самим избавиться от недугов рабовладения, на то ушли две мировые войны под штандартами с орлами и звездами. Нет войн справедливых или несправедливых, даже убивший единожды, из самой справедливой мести, становится убийцей. У крови есть группы и свойства, но нет ни национальностей, ни государственной принадлежности, ни политического статуса. Мотиваций, оправдывающих убийство, не существует. Результаты войн надо оценивать не по количеству убитых и раненых с той или иной стороны, а по объему пролитой человеческой крови. По приблизительной математике Гедеона, в Первой мировой войне без раненых погибло 12 миллионов, а во Второй погибнет 71 миллион. Если это количество умножить на средний объем крови у человека, а это пять с половиной литров, то получается 456 тысяч 500 тонн крови, это 9130 керосиновых железнодорожных цистерн. Гедеону это было совсем не нужно, он просто так подсчитал и, огласив это, оглушил Сергея. Тот сначала лишился дара вести разговор, только сопел и царапал ногтем мизинца сосновую доску стола. Потом, собравшись, с натугой спросил:

– А что еще за Вторая мировая война? Это откуда?

Гедеон ответил без жеманства, сказав, что такая война будет, а за ней и еще одна будет обязательно; Сергей почувствовал, что надо подышать. Во дворе дымилась коптильня на фоне клонящегося солнца, Перчушка лежал на прогретых за день досках, Ульянка сидела на завалинке и расчесывала гребнем волосы. Тысячи цистерн крови не вмещались в рельефы его умственных способностей, все слипалось в какую-то кучу, и Сергею вдруг показалось, что он не в той реальности, а этот лохматый человек вовсе и не человек.

***

Вернулся Сергей в дом с блуждающим взглядом, он вроде смотрел на Гедеона, а вроде и нет, но тот сказал, что надо. Объяснил, что Сергей не Хома Брут и находится не в гоголевской деревне, а он не Пан Сотник, а всего лишь профессор военной академии и даже статский советник в недалеком прошлом. Военная стратегия – это его профессия и суть.

– Вот у тебя же, Сергей, есть профессия?

Сергей, вдруг, неожиданно для самого себя начал рассказывать, как непросто он шел к рукоположению в батюшки, как старался быть нужным церкви, и как все это к сегодняшнему дню состоялось. Гедеон был внимательным, и в конце так, как бы отстраненно, сказал, что любой брошенный Храм обязательно превратится в языческое капище. В тот вечер они стали ближе.

Мелания к вечернему киселю принарядилась, надев блузку с вырезом и бусы. Еще, вроде как и без повода, кулебяку испекла. Сергей за ужином сидел с ней рядом и все боялся случайно руки ее коснуться. Под чай даже появился новый заварник, красный в белый горох. Во дворе убийственно пахло цветущей черемухой, а песчаный берег утопал в розовых цветах шиповника. Жизнь людям была дарована Богом, и украсть из нее весну не могли ни войны, ни вероотступники. На Русском Севере пела и расцветала жизнь.

Сергей понимал, что лишь Божьей волей он попал в этот дом, и по той же воле сидит за столом с гением. Гением, которого не восславят и не вспомнят, ибо «нет пророка в своем отечестве». Гедеон вдруг почувствовал себя за академической кафедрой и рассказал единственному увлеченному слушателю о том, чего еще не было: о битве за Москву зимой 1941 года, о сражении при Эль-Аламейне, о Сталинградской битве и штурме Берлина; он рассказывал еще, еще и еще. Мужчина называл фронты, корпусы и дивизии всех сторон и участников, анализировал ошибки и просчеты атак и контратак, называл имена маршалов и фельдмаршалов. Не удержавшись, рассказал о прологе третьей войны, то есть о тех двух бомбах – «Малыше» и «Толстяке», – которые в августе 1945 года в один миг упокоят 140 тысяч жизней. Римский Пантеон проглотил своих последних жертв и подавился. Вторая мировая война окончилась.

Сегодня, в 1924 году, все эти рассказы Сергей воспринимал как откровение, постоянно повторяя про себя, что все по воле Божьей, сам уже не понимая, как же могли быть по воле Божьей те 9 тысяч цистерн с человеческой кровью. Все слилось воедино и, не перевариваясь совсем, ложилось тяжелым грузом в сознание. Гедеон, видя, что даже для одного слушателя это совсем неудобоваримо, пытался его как-нибудь разговорить, абстрагируясь от того, что будет. Вот, например, «О добродетелях».

Тем вечером они были на берегу с ведром теплой воды, Сергей поливал, а Гедеон скреб голову и бороду. Мокрым он походил то ли на бравого пирата Южных морей, то ли на забытого людьми жителя необитаемого острова, но явно выглядел моложе и даже озорно. Подошла Мелания, тоже с ведром теплой воды, и поливала уже Сергею. Она за эти две весенние недели даже улыбнулась пару раз, видимо, время пришло. Так вот, «О добродетелях». Тема власти для Гедеона была нелюбимой, но разряжала собственные представления о будущем. Сергей предложил по своему студенческому регламенту дискуссию, и мужчина ее принял. Темой стали добродетельные деяния русских правителей здесь, на Русском Севере. Вот, что поведал Гедеон: как известно, на Русском Севере не было крепостного права, черносошному поморскому крестьянству еще Иваном Грозным была дарована свобода. Они были государственными людьми, ведь первые верфи были заложены там вовсе не Петром, а еще Грозным. Именно на тех верфях строил корабли Иван Годунов. Петр I лишил их этих свобод, а также запретил поморам ловить рыбу и бить морского зверя. Впервые туда пришел голод, когда в пищу шли и гнилые деревья, и белый мох. Над местными коренными народами – самоедами, то есть ненцами – Петр просто глумился, даря их иностранцам как диких зверюшек. Промыслы он передал своим прибыльщикам и монопольным компаниям. Гедеон сказал, что Петр I – это главный исторический миф России.

***

Тиражировался миф о царе – просветителе, демократе, вожде, который прорубил окно в Европу и повел Россию к светлому будущему. Позже, примерно по той же схеме будут создаваться культы последующих правителей-диктаторов: вокруг одного – о его любви к рабочим и детям, другого прославят как великого спасителя, полководца и ученого, третьего – как великого реформатора, демократа и спортсмена, и т.д. Эти мифы возникали не в народной среде, их создавали специальные государственные структуры. На государственные средства им ставили памятники, придворные поэты и писатели воспевали их в своих произведениях, а в то же время цензура и карательные органы следили за тем, чтобы никто эти мифы не пытался разрушить. Цель любого культа личности – внедрение в людское сознание мифа о народной природе власти. И, как правило, чем мощнее был культ личности, тем чудовищнее личность оказывалась в реальности. Царь-плотник, который «из своих», пытаясь сотворить Петербург как главные морские ворота России, уничтожил все Поморье и разорил Архангельск. Но надо помнить, что если бы не тот самый Архангельск, то царь-добродетель еще долго бы играл в Воронеже своим потешным флотом. Тот флот, что он затем построил, начал разваливаться еще при его жизни, а потом окончательно помер. Кто сейчас помнит о тех двух тысячах золотых червонцев, которыми он выкупил у турков собственную персону, или о налогах, которые он вводил на мытье тела или цвет глаз? Дискуссии не получилось, Сергею стало как-то не до возражений. Он опять в мыслях пытался вернуться к воле Божьей и божественному происхождению власти. Лишь упомянув апостола Павла, услышал в ответ следующее:

– Апостол Павел, имя которого Савл из Тарса, не входит в число 12 апостолов Христа. Он был воинствующим фарисеем и участвовал в преследовании первых христиан. Основным источником информации о его жизни является новозаветная книга «Деяния святых апостолов» и, отчасти, послания самого апостола Павла. Отец Павла принадлежал к колену Вениаминову, однако имел римское гражданство, которое от него перешло и к сыну. Такой привилегии римляне удостаивали только самых верных своих прислужников. В «Послании к римлянам» апостол Павел пишет: «всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены», – Гедеон цитировал все без единой ошибки. – Это «Послание к римлянам» имело большие шансы быть зачитанным императору. Это было обращение к язычникам, которые распяли Христа и продолжали убивать его последователей, а этот апостол призывал к полной лояльности по отношению к власти богоборческой и диктаторской.

Было понятно, о чем говорит Гедеон: о тех, от кого бежит Сергей, а бежит он от власти безбожной и от тех, кто этой власти поклонился, к кому не взывают 40 закопанных живыми на Смоленском кладбище священнослужителей и поруганные мощи 48 гробниц. Закончил Гедеон тем, что церковью будут править не от имени Христа, а указаниями людей, которые найдут компромисс с осатаневшей властью. Дискуссия провалилась. Гедеон погрузился в начертание карт, а Сергей долго смотрел, как Мелания полощет на реке белье, а потом решил пойти и помочь подняться с тряпками.

Солнце клонилось к закату, молодые в уголке шептались и хихикали, Ульянка сидела рядом с Гедеоном и по слогам читала все тот же букварь, а на речном берегу, на старой лодке, в сумерках виднелись две фигуры, сидящие на расстоянии друг от друга. Вскоре все собрались за сосновым столом, пришел час киселя, да к нему пресных шанежек. Все было тепло и по-доброму. Гедеон, обладая даром видеть будущее на многие годы, совсем не обладал даром предчувствия. Ему казалось, что он живет в мире, который у него теперь будет всегда, да и не хотел мужчина ничего другого, забыв, верно, что ясновидцев, по большей части, всегда сжигали на кострах.

***

Утром Гедеон увидел, что Сергей в зеркале рассматривает свою нечаевскую бородку. Ему явно по-весеннему приукраситься хотелось. Гедеон усмехнулся и выдал речь:

– Помнишь ли, Сергей, о раскольнической закваске великого выходца из этих мест, М. Ломоносова, который говорил, что представители всех сословий платят особую пошлину, покупая право носить бороду, а священник – «любезный брат» – имеет от императора право на беспошлинную бородатость? – Было понятно, что это сказано в продолжение вчерашней дискуссии. Гедеон взял у Сергея зеркальце и, взглянув на себя, начал так:

– Вот я помню тот день и год, когда отказался от бритья, а тот, наверное, с юных волос ничего подобного не совершал, – и тут же спросил сам у себя:

– А может я и умру как он, в 64 года?

Маркс был младогегельянцем, с той философией он и творил свои революционные атеистические методы, хотя был уверен, что Гегель все рациональное в своем учении мистифицировал. Кстати, Маркс изучал Гегеля по книгам, которые раньше принадлежали так ненавистному им Бакунину, и на которого, как заметил Сергей, Гедеон тоже был похож. Лекция была изумительна и, к счастью, затягивалась. Вся эта чушь о законах эволюции, революциях и формировании общества была высосана из Гегеля. Сергей не читал немецкой идеологии и тем более «Манифест», и ему было сложно сейчас следить за мыслями Гедеона. Тот явно это почувствовал и сказал, что сейчас расскажет об интересном – отношении Маркса к России и народу, частью которого они являются:

– Точно могу сказать, что этот Мордехай – предтеча той самой Второй мировой войны, глашатай зарождающегося германского империализма. Они вместе с его соратником и соавтором выражали лютую ненависть к России, русским и большинству славян. Русские были «реакционным» народом, который мешал немцам ассимилировать славян. Эти слова у них записаны на бумагу: «Ненависть к русским была и продолжает быть у немцев их первой революционной страстью». В своей «Тайной дипломатии» Маркс утверждал, что «Московия была воспитана и выросла в ужасной и гнусной школе монгольского рабства. Она усилилась только благодаря тому, что стала virtuoso в искусстве рабства. Даже после своего освобождения Московия продолжает играть традиционную роль раба, ставшего господином. Впоследствии Петр Великий сочетал политическое искусство монгольского раба с гордыми стремлениями московского властелина, которому Чингисхан завещал осуществить свой план завоевания мира». В реальности, русские были единственной силой, которая соперничала с немцами за культурное влияние на славян. Маркс писал, что «Настоящие московиты, то есть жители Великого княжества Московского, большей частью монголы или финны. Название Русь изуродовано московитами, они не славяне и вообще не принадлежат к индогерманской расе, они пришельцы, которых требуется прогнать». Им виделось это не иначе как противостояние цивилизованного запада и варварского востока. К сегодняшнему дню ничего в тех мыслях не поменялось. Если первая война не решила всех проблем влияния и дележки, то и вторая не решит, а в третьей главным козырем будет бомба.

Приготовленную рыбу надо было везти в город, чтобы она не пересохла, да и в икорке чтобы не вылезло соли больше положенной. Сборы были хлопотные. Сергей тоже собрался; тут вдруг обнаружилось, что у Мелании скоро день рождения, да и у Ульянки тоже близко. Собирались на двух подводах, да еще и с невесткиным братом – Федотом, здоровенным и добродушным парнем. Коль поехал Сергей, Мелания осталась дома, там, в городе, уже как сложится, но обернуться можно было за 7-10 дней. Такие возвращения всегда были праздником, но в ту весну все вышло по-другому.

***

Гидеон, чертя границы и контуры новой войны, подписывал каждую карту «Бомба». Сергей в редкие у того перерывы пытался убедить профессора, что его дар не может быть утоплен в повседневности, и он должен послужить. Только вот кому и чему может этот дар послужить, он не смог даже сам для себя объяснить. В один момент убеждаемый смог ему ответить так, что продолжать уговоры не хотелось. Ответ был не эмоциональный и не требующий подтверждений, но очень даже убедительный. Он спросил у Сергея, как тот считает, что если будет провидец, что заявит о гибели всего живого по причине того, что вода неожиданно поменяет свой удельный вес, поверят ли ему? И второе: если людям долго внушают, что сахар – это яд, а один будет настаивать, что белый кристаллический сахар – единственный барьер на пути к предстоящей мировой пандемии, поверят ли ему? Возразить было нечего. В тот день Гедеон на дворе выложил короб из полешек, обложил его своими рукописными папками и, не колеблясь, запалил. На вопрошающий взгляд Сергея сказал, что это всего лишь 10 предложений, а он уже вступил на новый путь эры сражений, он должен был описать то, что сам для себя назвал бомбой.

Киприан притащил свежую новость: у дома местного уполномоченного ОГПУ стоит автомобиль – грузовик и там уже сутки гульба по полной, а солдат здоровенный нерусской наружности ходит с винтовкой, пугает штыком девок и хватает их за подолы. Шофер, тоже пьяный, спит в машине, а главный, весь в портупеях и с большим пистолетом на боку, из дома не показывается, с местными уполномоченными там резвятся, самогон им носят раз за разом, да сала и балыков симужных на закуску. Тут все всех знали, а зачем те приехали – не знали, видимо, тайный визит, но пока только пьют и безобразничают.

Приехали телеги, коней до завтра распрягли, да кормиться поставили, а телеги загружали до самых сумерек, все перекладывали, увязывали да приноравливались. Настроение было на подъеме, даже Перчушка прыгал вокруг телег, предчувствуя их дальнюю дорогу. За вечерним киселем все были торжественны и смешливы, даже Мелания вдруг заулыбалась, и в ее больших серых глазах снова начала появляться жизнь. Сергей все бегал причесываться, подливал Мелании да крошил ей шаньги.

Утром, чуть засветло, запрягли лошадок да тронулись. Гедеона не разбудили, он всю ночь с коленом промаялся, к утру лишь уснул, а раскачался к обеду. Мелания покормила его жирным рыбным супом, а он усадил ее рядом и по-отечески спросил, нравится ли ей Сергей. Она не ответила, мужчина накрыл ее ладонь своей и сказал без нравоучительных ноток:

– По всему – человек хороший, добрый и совестливый.

Мелания, смущаясь, ушла во двор. Она готовилась идти на речку полоскать белье. Гедеон смотрел на нее и думал, что у него так ничего толкового с женщинами и не получилось. Он редко о таком рассуждал, а потому легко успокоился и сел за свою ворожбу. Сегодня он должен закончить вычерчивать карту с расстановкой государств союзников и противников, готовых вцепиться друг в друга. А уже завтра откуда-то появятся даты. Он – стратег войны, наделенный даром Божьим читать войны. Пришла Ульянка в платьице, чулочках и потертых сандаликах:

– Деду, я, вроде, заболела, – сказала она.

У девочки был небольшой жар, наверное, застыла вчера, бегая по еще очень холодной воде. У нее наступил возраст почемучки, и она спросила:

– Деду, я знаю, что люди врут друг другу, а птички тоже врут?

Гедеон смотрел в ее маленькие черненькие глазки и понимал, как важен ответ. Он объяснил, что люди врут во благо, а птички и во благо не врут. Девочка закивала, она, наверное, и сама так думала.

***

Карту он уже закончил. Подумав, на ее полях написал: США, Россия, Франция, Китай, Индия, Пакистан, Израиль и Северная Корея. Вдруг громко залаял Перчушка, лай был мрачный и тревожный, как те раскаты грома из детства. По крутому берегу Емцы, прямиком к Мелании, сидящей на корточках у воды, ехал военный грузовик «Паккард». Он остановился, двое пошли наверх к дому, а у машины остался тот самый здоровенный инородец, привычно пьяный, и еще шофер, который тут же прилег на руль. Инородец подошел к Мелании, она поднялась, тот пытался штыком поднять ей подол, женщина отшатнулась. Тогда воин, держа винтовку наперевес, попытался другой рукой схватить ее за грудь, за что получил мокрой тряпкой. Пытаясь увернуться, он споткнулся на пьяных ногах, полетел вперед и наствольный штык вошел в грудь женщины. Она опустилась на землю уже мертвой. Инородец вытащил штык, ее льняная белая рубаха превратилась в кровавый саван. Тот начал хмыкать и приплясывать, пинать женщину ногами в обмотках и щупать груди. У местного уполномоченного, что был в потертой кожанке, в руках был сосновый дрын, которым он сразу попотчевал собаку. Гедеон сидел за столом, разговаривать с ним и не стали, приезжий комиссар, похоже волостной, положил на стол бумажку, подтверждая свои полномочия. Второй поволок профессора из-за стола, ударив его за сопротивление палкой по здоровому колену. Теперь идти мужчина точно не мог, и потому вниз его катили пинками и улюлюканьем. Перчушка пытался на них кидаться, и чудом увернулся от выстрела из нагана. Подбежали шофер с инородцем-красноармейцем, затащили Гедеона в кузов и, не дав сесть, кинули на доски. Тот не издал ни звука во время этих процедур. Машина тронулась, было не видно, но, похоже, Ульянка бежала следом, был слышен ее пронзительный голос:

– Деду, маму убили, деду, не бросай меня! – а потом только затихающий тревожный лай собаки.

Инородец со штыком сидел рядом, наблюдая, чтобы враг и головы не мог поднять, потому и не увидел верст этак через 20 две подводы, которые «Паккард» с легкостью обогнал. За второй подводой шел Сергей, увлеченно и напористо рассказывая Киприану, что, если будет война, то мы обязательно победим.

В деревне видели, что приезжал грузовик и слышали выстрел. Через какое-то время прислали на разведку мальчишек. Меланию омыли, переодели, мужики срыли могилку. Долго искали Ульянку, когда нашли, она была уже сильно хворая. Хотели с кладбища соседи себе забрать, так она развернулась и убежала. Через день стала жутко выть собака, она выла всю ночь, утром пришедшие к дому увидели скамеечку, на которой лежал букварь, а поверх его стоял тот самый горшочек с маленьким мандариновым деревом. Ульянка повесилась на тонкой веревочке. Висящая в петле, она казалось крошечной, а один сандалик упал с ножки и лежал боком. Бабы завыли, стоя на коленях, крестились и молились. Но мир не впал в ступор и не упал в обморок, над Русским Севером солнышко шло к зениту и согревало всех одинаково.

***

Михневич, конечно, не забыл о своем ссыльном профессоре, дважды за зиму беспокоил Новицкого звонками, но новостей не было. Николай Петрович часто был хмурым: военные раны его лихой молодости с приходом холодов вдруг начинали с ним разговаривать. Уже в конце мая Новицкий сам позвонил: Михаил Васильевич просит опять встретиться, вроде как с новостями. Фрунзе в Ленинграде совсем на короткий срок и просит извинить его за то, что может увидеться только в определенное время в вестибюле «Астории». Михневич был вовремя, Новицкий его уже ждал, но сам он был без новостей, ждали Фрунзе, он задерживался. Наконец подъехали пять или шесть новомодных автомобилей, Михаил Васильевич был с какой-то делегацией. Увидев Михневича и Новицкого, тепло поздоровался и снова ушел, но вскоре вернулся. В своей манере бодро, по-военному, сообщил, что профессора нашли, и задержку объяснил тем, что жил тот под другой, выдуманной фамилией.

– И все бы ничего, дорогой Николай Петрович, – продолжил Фрунзе, – если бы всего за неделю до этого его не вывезли.

Взгляд Фрунзе стал вдруг холодным, он повернулся к Новицкому и сказал:

– Узнаешь, по чьему распоряжению. И сам же ответил:

– Наверняка, Кедрова. А сколько из взятых им людей нашлись живыми, это вопрос вопросов. Но, будем надеяться и работать, – обратился он к Михневичу.

– Дали мне не по моей профессии поручение, вроде как важное, государственное – встречать иностранных гостей.

Для Новицкого все, что рассказал Фрунзе, тоже было новостью. Он сказал, что днями сам навестит Николая Петровича и, подготовившись, постарается сам объяснить ситуацию. На том и расстались. Через два дня, как раз в обеденное время Ф.Ф. Новицкий сам приехал к Михневичу. Отобедать отказался, а вот за чаем был нескорый рассказ этого замечательного человека и генерала. Так вот, упомянутая Михаилом Васильевичем личность по фамилии Кедров – ярый приверженец Троцкого, можно сказать – его выкормыш и ставленник, в котором тот больше всего ценит умение действовать по-большевистски. Троцкий и назначил его командующим Северным флотом. На Русском Севере начались массовые казни и расправы. По его приказам расстреливали, топили и забивали до смерти. Фрунзе пришлось приложить много усилий, чтобы убрать его из северной армии. По выражению самого Михаила Васильевича, место того уже давно в психиатрической лечебнице. Но Троцкий не убирает его с Севера, а оставляет председателем главной карательной комиссии. Расстрелы заложников, карательные поезда, затопленные баржи с тысячами людей – это профиль его работы на власть, теперь уже в рядах ВЧК. Даже среди своих он отличался патологической жестокостью и садизмом: отправлял в тюрьмы детей 8-14 лет, особенно любил пытать гимназисток, нередко истязал детей на глазах родителей, и расстреливал родителей на глазах детей. Теперь он активно занимался созданием концлагерей на севере России. Лагерь, сотворенный им в Холмогорах, стал основой – накопителем для будущего первого в мире концентрационного лагеря нового типа – Соловецкого лагеря особого назначения.

– Туда, Николай Петрович, и вывезли вашего профессора. И хотя самого Кедрова на той должности уже нет, все нити управления остались в его руках. Так вот, удалось узнать, что распоряжение на его перемещение в Холмогоры было подписано самим Кедровым, и это стало частью той игры, которую сейчас ведет Троцкий в борьбе за власть. С конца 1923 года тот начал терять своих сторонников. В ходе дискуссии Троцкого обвинили, что он хочет установить единоличную диктатуру в партии и обновить кадры. Один из выступающих напомнил ему о тех людях, которых он прикрывал, давая возможность жирно проживать в ссылках за казенный счет. Тогда Троцкий и отдал Кедрову приказ «прибрать хвосты». Вот в число этих людей и попал ваш профессор, – закончил Новицкий.

Они тепло попрощались, Федор пожелал Михневичу не хворать и настоятельно убеждал, что Фрунзе обязательно доведет до конца это дело, раз обещал. По-другому за ним не водится.

***

На девятый день две подводы вернулись в Погост. Все были в хорошем настроении, хоть и были уставшие и не выспавшиеся. Но они еще не успели добраться до хаты, как уже узнали о случившемся. Бросив подводу у двора, двинули на кладбище. Меж двух свежих могилок издох Перчушка. Здоровенные местные мухи копошились вокруг его вывалившегося уже черного языка и оскаленных зубов. Сергей почувствовал, что у этих могил и его жизненные часы перестали тикать. Когда он вернулся в дом, то увидел на сосновом столе две лежащие бумаги: карту с раскрасками и мандат для уполномоченного ОГПУ Конюхина на право арестовывать и перевозить того, кого он посчитает нужным. Эта бумажка давала право привлекать и арестовывать всех, кто не содействовал, как пособника врагов власти рабочих и крестьян. Сергей свернул аккуратно обе бумажки, сунул их в карман и пошел бережком, той дорогой, что пришел однажды. Больше о нем в Погосте ничего не слышали.

***

Сентябрь 1924 года. Город Холмогоры, волостной центр.

В здании, совсем близко к центру, где раньше располагались этапные помещения, теперь находилось волостное управление ОГПУ. У ворот стоял человек с винтовкой, а в глубине двора – старый военный грузовик «Паккард». Город только просыпался, день будний, утро. Редкие еще прохожие жались на другую сторону дороги от грозного часового с красной звездой во лбу, да от страшной вывески с названием учреждения. Местное население еще с 1918 года усвоило, что такое «спецучреждение», с закрытой территорией и колючей проволокой. Часовой выглядел как-то перегружено, в большой, не по размеру шинели бойца Красной Армии. Рукава были не по-уставному длинные, и один из них был приткнут к винтовке, а из другого вился дымок вонючей цигарки. Он все время тревожно оглядывался на вход в здание, у которого был припаркован грузовик. Боец, ко всему, был еще и очкастый, одним словом – воин Объединенного главного политического управления. Но некто не собирался с ним воевать, а точно знал свою цель, знал он и маршруты, и расписания. Сегодня наступил тот день, к которому последний месяц готовился бывший студент-химик и бывший же батюшка. Эмоций он не испытывал, только холодный расчет. Сегодня среда, и вся команда направится в местную тюрьму за людьми, которых запланировано допрашивать. В кабину рядом с шофером всегда садился тот, кто был названым его братом, а в кузов – то самое звероподобное существо с винтовкой, на которую всегда был навинчен штык. Сергей был наслышан об этой парочке, а их подвиги, которые сотворялись во имя сохранения и процветания власти, были жутью для многих семей Холмогор. Он не хотел видеть ничьих глаз, он просто жадно, по-волчьи, хотел разорвать на куски этих, вроде, тоже людей. У него даже мысли не возникало помолиться за их черные души, он хотел жестоко их убить. Сегодня он – Гедеон, судья, он – в черном, ибо он – Божий дух, и имя ему – палач. Грузовик выехал по расписанию, в полном составе. Бомба легла в кузов прямо под кабину. В то утро Холмогоры потряс сильный взрыв, он долго еще гулял по городским улочкам обысками и арестами. Это был первый теракт против диктатуры пролетариата, а от террориста остался лишь черный балахон покроя братьев-доминиканцев.

В апреле 1925 года, после погребения патриарха Тихона, Сергей принял тайный постриг у монахов Зосимовой Пустыни в общине строгого богослужения при Петровском монастыре. Это была крупнейшая из подпольных монашеских общин в СССР, во главе с епископом Варфоломеем, который будет арестован и расстрелян по обвинению в террористических намерениях против советского руководства. Бывший монастырь оставался центром общины до июня 1929 года, когда был закрыт последний Боголюбский Храм.

В 2018 году, при завершении реставрации одной из каменных церквей Петровского монастыря, в кирпичной кладке обнаружили пергаментную трубку длинной 22 сантиметра и 2 сантиметра в диаметре. Все специалисты по древностям, не вскрывая контейнер, просчитали, что это есть новодел и для исторической науки интереса не представляет. Единственный листок, исполненный в форме карты мира, вообще остался сущим туманом. Ту посылку передали в государственный фонд хранения под грифом «неопределенного назначения». В том листе было главное, что ожидало человечество: внутри мира набухал гнойник предстоящей войны, сотворялась «бомба». Та бумажка была, конечно, не из глубокой древности, и точно новодел. Она была из будущего и явно не имела ценности. Но рано или поздно придет время, и она, конечно, будет прочитана и понята. Но вразумление бывает вразумлением, когда происходит вовремя.

Последним приветом из Погоста была судьба Киприана. Был в его жизни Беломорканал, после 1933 года вернулся домой, в деревню. Жена его все же родила девочку, назвали Ульянкой, завели собаку, назвали Перчушка. Лишь только Ульянка начала учить букварь, как в декабре 1939 года Киприана угнали на Финскую войну. С Финской он без каникул оказался в заснеженных окопах 1941 года под Смоленском, у станции Дорогобуж (ныне Сафоново). Там он и принял мученическую смерть. Его убьют лежачего, без обеих ног, в госпитале. Его, уверенного в нашей победе, расстреляют те самые, с орлами на кокардах.

И мы победим, все уезды Терпигорева изымем из служения христопродавцев, закроем в клетке всех зверей в человеческом обличье, избавимся от мздоимцев, казнокрадов и лживых правителей. И государство своих подданных перестанет видеть или рабами, или врагами. Все это – в будущем, и оно, конечно, свершится.

***

Джон Мозес Браунинг родился 21 января 1855 года в городе Огден, штат Юта, США. Это знаменитый конструктор, изобретатель ручного огнестрельного оружия, автор революционных нововведений в этой области. Браунинг образца 1900 года – самозарядный пистолет – был разработан им в 1896 году и выпускался с 1900 до 1912 года. Было выпущено около миллиона экземпляров. Модель 1900 года имела перед наганом огромные преимущества: быстрота перезарядки, габариты и масса. Это изделие было крайне популярно. С рождения это оружие много и громко стреляло. Из него были убиты генерал-губернатор Финляндии Бобриков и председатель Совета министров России П. Столыпин. От него погибли японский политический деятель Ито Хиробуми и эрцгерцог Франц Фердинанд. 30 августа 1918 года из этой модели также стреляли в Ленина, два раза с близкого расстояния. Следствие власти поручили вести только что вернувшемуся после убийства царской семьи с Урала Якову Юровскому. Возможно, в его руках и остался тот браунинг. В настоящее время он почему-то хранится в Венском военно-историческом музее.

Но с персоной Ленина связан еще один браунинг 1900 года. История его началась, опять же, в 1900 году, и связана она с именем лорда Герберта Китченера, героя англо-бурской войны, особенно финальной ее части – партизанской войны буров. После триумфальных побед в Судане он развернулся на земле буров, чтобы отбить у тех стремление бороться за независимость родной страны. Он избрал простые, но эффективные вещи: концентрационные лагеря и тактику выжженной земли. В британских концлагерях с 1900 по 1902 год содержалась почти половина бурского населения того времени. Благородный лорд такими методами вразумлял буров. Как показала дальнейшая практика XX века, у англичан в мире нашлось много достойных учеников. 24 июня 1900 года лорду Герберту Китченеру исполнилось 50 лет. Тогда его назначили командующим британскими войсками в англо-бурской войне. Подчиненные не сразу заметили ту черную коробку из эбенового дерева возрастом не менее тысячи лет, в крышке которой светился крупный рубин цвета голубиной крови. Ее принесли во время раскуривания трубок, принц поставил ее на стол перед сидящим лордом Китченером. Тот, чуть поколебавшись, открыл крышку. Коробка внутри была отделана красным индийским кашемиром, и на его нежной поверхности лежал браунинг. Лорд уже был знаком с этим новейшим оружием, но он пока не был в его пользовании. В коробке лежало что-то сказочное: стандартный по форме браунинг 1900 года был выполнен большей частью из серебра, а частью – из золота, с рукояткой из кости бивня белого слона. По серебру и золоту вились какие-то надписи, но язык их был непонятен, и потому, казалось, смысла не имел. Податель был неизвестен, но лорд был уверен, что знает дарителя.

– Господа, это, верно, – подарок 13 вице-короля Индии, лорда Керзона.

После вежливых аплодисментов все взялись за спиртное. К слову сказать, когда Китченер будет назначен главнокомандующим британских войск в Индии, на вопрос Керзона по поводу подарка получит категорически отрицательный ответ. Но пока он в Африке, и его не сильно волновал даритель. После поздней вечерней трубки, без всякого умысла, он, просто по военному зуду, возьмет в руку этот пистолет и с тех пор будет держать его при себе на расстоянии вытянутой руки. И когда он будет распоряжаться согнать женщин и детей в концлагеря, а весь бурский скот безжалостно забить, несмотря на то, что столько мяса съесть невозможно, и тысячи коров и овец будут гнить под палящим солнцем республики Трансвааль и оранжевого свободного государства. И когда он будет ждать из метрополии новых неограниченных полномочий, вплоть до самых жестоких, браунинг будет рядом. Триумф в Судане и на юге Африки принес Китченеру славу палача и осквернителя гробниц, но не забрал право называться джентльменом.

***

Ну а даритель, конечно же, был. А то, что инкогнито, так, видимо, мотивация подарка была не очень. Хотелось самому избавиться, а выкинуть было жалко. После издания его романа «Человек – волк» производитель оружия преподнес этот браунинг ему в подарок. Это произошло не публично, но с большим чувством и комментариями, что уж ему, любителю путешествий, этот предмет будет служить верой и правдой. Но ощущение, что это мыслилось как реклама будущих продаж, не особо и скрывалось. Время тогда наступало продвинуто-торговое. Пистолет был очень нарядный, и преподнесли его в не менее нарядной лакированной кобуре из кожи какого-то экзотического животного.

В январе 1900 года он, согласно своему графику, отправился в Южную Африку и дополнил свой костюм путешественника кобурой с красивым пистолетом, штучно-подарочного исполнения. Тогда последней остановкой перед пунктом назначения был порт Лагос в колонии Великобритании – Нигерии. В последнее время в Европу из африканских колоний привезли много разговоров о странных верованиях вуду, которые пошли от племени Йоруба, исповедующих древнейшую религию Ифа̓ Ориша, повлиявшую на зарождение традиций вуду. Ойоруба – основной город Нигерии, где находится самый большой рынок магических принадлежностей для ритуалов вуду. Здесь есть все, чтобы навести порчу или заклятие, те снадобья способны поднимать мертвых и причинять невыносимые страдания живым. На открытом воздухе тянулись ряды с травами, зельями, отрубленными головами и костями диких животных. Кругом были колдуны, и самые распространенные из них – пожиратели душ. Хотя издалека это жуткое место может показаться просто пустырем в клубах пыли. Но по мере приближения вы увидите длинные столы-прилавки, на которых выложены груды голов, хвостов, содранной кожи. Это безумное место, по рынку бродят сотни людей, и у каждого из них есть проблема, которую он хочет решить. А вот у него не было проблемы, она появилась прямо на рынке. Несмотря на то, что он собирал свои впечатления для литературных изысков на тему вуду в сопровождении двух чернявых, англоязычных охранников, у него в толпе срезали кобуру с пистолетом. Это был смертельный удар по репутации местных охранников, и они кинулись в толпу, а он присел на кучку ровных гладких камней, возможно, тоже необходимых для магических ритуалов.

Этого человека – писателя – звали Редьярд Киплинг. Его стихи знали все, а имя было у всех на устах, но некоторые произносили его с отвращением. В отношении бурского населения начала применяться тактика выжженной земли, а к началу 1902 года в концлагерях было около 12 тысяч детей буров. Все гуманные и честные люди Европы испытывали отвращение к этой войне. Киплинга среди них не было. Он сочувствовал не убитым, а убийцам, он был поэтом империи, и та платила ему огромные гонорары, в том числе и за масонскую прозу, ему – страстному пропагандисту и стороннику войны.

Через полтора часа явился охранник, но за украденным надо было идти самому. В этом, казалось бы, полном хаосе, был свой порядок и папа, к нему и надо было идти и просить. Папа-колдун сидел за прилавком, заваленным черепами животными и окровавленными конечностями. Он расположился под хлипким навесом среди этого смердящего товара. Вида он был высохшего, с раскрашенным белой краской лицом, в белых же бусах и окислившихся бронзовых браслетах. Он мычал и бормотал, и было непонятно, то ли он обращается к ним, то ли сам себе что-то рассказывает. Справа от колдуна на песке стояла здоровенная посудина, прикрытая грязной тряпкой, он тыкал туда скрюченным пальцем. Охранник сдвинул тряпицу, а под ней оказалась целая гора кровоточащих кусков порубленной змеи с желтой шкурой. Охранник вытаскивал по куску, начиная с головы, и собирал змею, которая состояла из 15 кусков. На дне посуды лежал его пистолет без кобуры. Охранник его достал и протянул Киплингу; тот, поколебавшись, отказался брать его в руки. Тут появился второй охранник с черной деревянной коробкой, в ее красное чрево и положили пистолет. Колдун все время бормотал, и охранники явно понимали, что он говорит, а говорил он, что этого белого знает, что это – большой любитель войны, и на войне через 15 лет желтый питон задушит того, кто ему всех дороже. Но это переводить Киплингу они не посмели, тот был особо охраняемой персоной, а сегодня и так неприятностей хватило. Они очень надеялись, что это не дойдет до колониальной администрации, так как украденное они вернули, а 15 лет – срок очень большой. На судне Киплинг велел не ставить коробку к себе в каюту, а по прибытии в Кейптаун распорядился доставить его к юбилею главнокомандующего британскими войсками Герберта Китченера. А на коробке был не рубин: при рассмотрении это оказалась всего лишь красная шпинель.

Много позже, в сентябре 1915 года, в третьей битве при Артуа разорвался немецкий снаряд с ядовитым желтым хлором. В числе погибших от удушья был и 18-летний командир взвода британской армии Джон Киплинг. То, что побывало в тех руках, всегда работало.

***

5 июня 1916 года из британского порта в Архангельск отплыл на английском крейсере «Хэмпшир» военный министр Великобритании, фельдмаршал, граф Г.Г. Китченер. Он был приглашен императором Николаем II для обсуждения вопросов снабжения русской действующей армии. Британский министр вез с собой десятки миллионов фунтов стерлингов золотом. Это был взнос в счет будущего кредита России от правительства Англии. У побережья Шотландии «Хэмпшир» подорвался на мощной мине неизвестного происхождения и мигом пошел на дно. Полуразбитой шлюпке удалось выловить только 12 членов команды. В той самой шлюпке обнаружилась и черная коробка с красным глазом. Российский сторожевой корабль вывез спасшихся в Архангельск, а потом их передали английской миссии в Петрограде. Когда Брюс Локкарт в январе 1917 года стал главой специальной британской миссии при советском правительстве, черная коробка с браунингом перешла под его отчет вместе с обязательством вывезти ее в распоряжение британского правительства как имущество, принадлежавшее фельдмаршалу Китченеру.

Ленин после покушения быстро пошел на поправку и в октябре 1918 года уже активно работал. Политическое руководство страны после покушения на вождя и официального объявления «красного террора» получило в свои руки огромную власть, что проявилось в возможности расправы над всеми врагами. После покушения на Ленина создавалось впечатление, что начался контрреволюционный переворот.

9 сентября ВЦИК официально сообщил о ликвидации заговора, которым руководили дипломаты во главе с начальником британской миссии Локкартом. Он был арестован в своей московской квартире вместе с любовницей Мурой Будберг, но под предлогом дипломатической неприкосновенности они были освобождены и позже высланы по приказу Я. Свердлова. Арестовывало и проводило обыски у них ВЧК во главе с тогда уже начальником особого отдела этого ведомства Кедровым. В вещах любовницы Локкарта он и обнаружил коробку из эбенового дерева, внутри которой на красной бархатной подложке и лежал тот самый 1900 браунинг, выполненный в серебре и золоте, с накладками из слоновой кости на рукоятке и украшенный сложным орнаментом. Так этот браунинг оказался у Кедрова, а на новый 1919 год он преподнес его в дар В. Ленину. Еще в 1912 году в эмиграции в Швейцарии он близко общался с Лениным, которого на партийных вечеринках персонально развлекал игрой на фортепьяно. Всему окружению этот подарок Ленину представился очень своевременным, что весьма подбодрило Кедрова. Но при вручении ему подарка Ленин, в свойственной ему манере шокировать публику, лукаво предъявил, что Кедров забыл, что Ульянов-Ленин вообще-то юрист, и попросил, чтобы на него выписали формуляр на разрешение владеть этим оружием. И такой формуляр Кремлевская канцелярия оформила, вождь на нем жирно расписался «Ульянов-Ленин» и даже поставил дату.

Уже 8 января 1918 года в Сокольниках банда Яшки Кошелькова напала на автомобиль Ленина. Того выволокли на улицу, и браунинг из кармана Ленина вместе с кошельком перекочевал в карман Яшки. ВЧК мобилизовала все возможные ресурсы и начала настоящую охоту за бандитом, напавшим на Ленина. В начале февраля были схвачены пять членов его банды, в том числе двое из тех, кто были участниками нападения на Ленина. 21 июня 1919 года в квартире на Божедомке шесть пуль чекистов достигли цели. Тот самый браунинг оказался у Кошелькова в кармане. Так он вновь попал к Кедрову, и тот заново преподнес его Ленину, но тот, не объясняя причин, наотрез отказался брать подарок, хотя по всем признакам браунинг не стрелял, но убедить Ленина не представлялось возможным. Отказ он обосновал тем, что у него уже есть наган, подаренный ему солдатами 195 Ейского полка. В коробке из эбенового дерева теперь хранились личные печати и штампы председателя СНК Ленина, а браунинг остался у Кедрова, но сам он из него не стрелял. Вдруг вождь вспомнит о нем и решит принять назад? Тот имел обыкновение менять решения очень даже неожиданно.

В марте 1920 года Кедров был назначен членом специальной правительственной комиссии по расследованию злодеяний белогвардейцев и интервентов на Севере. После ухода белой армии Миллера более 20 тысяч человек не успели уйти по морю и попали в плен к большевикам. Первые убийства пленных начались сразу после приезда Кедрова. В короткое время было уничтожено 8 тысяч человек. 5 апреля 1921 года председатель архангельского ГубЧК сообщил, что Холмогорский лагерь был организован Кедровым исключительно для массовой ликвидации белого офицерства. В архангельский концентрационный лагерь он сгонял оставшихся в живых, туда же сгоняли всех арестованных при массовых облавах: крестьян, ремесленников, священников, купцов, инженеров, врачей и учителей. Только осенью 1920 года здесь было расстреляно свыше 3 тысяч офицеров кубанской и донской армии, сдавшихся в Крыму. Условием той сдачи было сохранение жизни, но Кедров считал обещания и соглашения не более чем буржуазным предрассудком.

Перед строем обреченных он любил ходить с тем самым браунингом-вразумителем и тыкать им в приговоренных к смерти людей, рассказывая, что те и пули не стоят из оружия вождя. Из браунинга он никогда не стрелял, прятал его в карман, расстреливал из маузера, а когда кончались патроны, выхватывал винтовку у ближайшего красноармейца-карателя и, приплясывая, добивал жертву. Прибыв на Соловецкие острова, он своим приказом ликвидировал Соловецкий монастырь, создав там концлагерь. Из длинного списка офицеров, отправленных под надзор Кедрову, нельзя было найти следов и места пребывания ни одного. В Архангельске Кедров посадил 1200 офицеров на баржу и затопил ее, а тех, кто пытался спастись, расстреляли из пулеметов. Кедров фактически создал первый ГУЛАГ еще при Ленине. Под стать ему была и жена, Ревекка. Сведения о ее деятельности палача просочились даже в газеты: она лично расстреляла 87 офицеров, 33 местных жителей и потопила баржу с 500 офицерами.

После окончания гражданской войны он на советской работе находился на должностях от уполномоченного по Северу до старшего научного сотрудника Нейрохирургического института. Все годы и военной, и гражданской службы этот человек проносил в кармане «оружие Ленина», как он его называл. Это был его оберег, но в августе 1939 года он, похоже, потерял свою колониальную магию. 15 лет как умер вождь, а новый вождь желал поставить своих фаворитов, и наступило время платить по старым счетам. Зная, что будет, когда за ним придут, он всю ту ночь продержал «вразумитель» у виска, но так и не выстрелил. Всегда стучали ночью, он-то прекрасно знал, как стучат такие гости, сам долго пробыл таким ночным стукачом или посылал с визитами. К нему в ту ночь не стучали, просто поднялись на грузовом лифте в кухню, а оттуда уже в спальню. Так было принято в том чудном доме на Набережной – заходить неожиданно и без стуков. Кедров забросил свой оберег подальше под кровать и встал встречать ночных визитеров.

Через неделю первый секретарь МГК ВКП(б) А.К. Щербаков лично вручил ордер на освободившуюся жилплощадь своему заместителю Г. Попову, а от такого никогда не отказывались. Через день Г. Попов, при заселении, нашел тот самый браунинг и, зная, кому тот мог принадлежать, на всякий случай отнес его своему непосредственному руководителю Щербакову. Он к Первому всегда заходил без доклада, а сегодня зашел явно не вовремя, у Щербакова в кабинете находился Лев Мехлис, утвержденный, как и Щербаков в этом году, членом ЦК ВКП(б). Щербаков не дал Попову отступить назад в приемную и выжидающе на него смотрел. Тот не нашел ничего лучше, чем показать пистолет и доложить по существу. Щербакова это, похоже, не очень заинтересовало, а Мехлис взял браунинг, повертел и положил к себе в карман партийного френча, прокомментировав происходящее недлинной фразой:

– Неизвестно, чему он служил ранее, но что теперь будет служить верному делу партии – это точно.

Так «вразумитель» оказался у Льва Мехлиса.

***

Показания на Кедрова дал Орлов А.М. (урожденный Лейба Лейзерович Фельдбин), который в 1920-1921 годах был начальником секретно-оперативной части Архангельского ЧК. Это тот самый Орлов, который в июле 1938 года тайно скрылся сначала во Франции, потом в Канаде, а затем и в США. Резидент советской разведки сбежал из Советской России. Из Канады Орлов отправил письмо Ежову и Сталину, в котором предупредил, что выдаст советских агентов во многих странах, если его родных, оставшихся в СССР, будут преследовать. Его жена М. Рожнецкая, также член ВКП(б) с 16 лет, до того, как попасть в разведку к мужу, значительное время работала в архивном управлении Московского Кремля и, покинув вместе с мужем СССР, вывезла ряд важных документов, к которым имела доступ. Так, за границей оказался тот самый формуляр за подписью Ленина на владение личным оружием без номера, но с тщательным его описанием. Они-то знали, что можно продать там за хорошие деньги.

После ареста Кедров долго содержался в тюрьме НКВД. Там он получал вразумление по собственным сценариям жестоких пыток и избиений. Прижатый собственной системой, он написал слезное письмо Сталину, что ему, 62-летнему старику, следователи угрожают еще более тяжкими, жестокими и унизительными мерами физического воздействия. Кедрова суд признал невиновным и освободил из-под стражи. Тот, в порыве чувств, сказал, что верил всегда в большевистскую справедливость, потому когда-то и поборол искушение застрелиться из личного оружия настоящего вождя В.И. Ленина. Услышав это, Л. Берия дал указание не выпускать Кедрова из тюрьмы. 27 октября 1941 года, по приказу того же Берии, он был вывезен в поселок Барбыш Куйбышевской области, а 28 октября расстрелян. Пройдет много времени, на месте его расстрела воздвигнут памятник с надписью: «Поклонимся памяти невинно погибших». Явно время вразумления еще не наступило, да и наступит ли оно?

Щербаков после недолгих размышлений набрал номер телефона Л. Берии – наркома внутренних дел СССР, за него Щербаков недавно голосовал на Пленуме, где тот был избран кандидатом в члены Политбюро ЦК ВКП(б). Берия, молча выслушав Щербакова, пожелал здравствовать и положил трубку. Мехлис был одним из тех, кого Сталин лично поднимал к вершинам власти. Он, с одной стороны, был беспредельно жесток и умел переложить ответственность на других в любых аппаратных играх, а с другой стороны – отличался собачьей преданностью, ревностной исполнительностью и умением предугадывать желания хозяина. Все это Берия легко прочитывал, а из разговора с Щербаковым вынес лишь одно – с Кедровым надо быстро кончать, что и свершилось. А то, что он знает, что Мехлис взял себе во владение оружие предателя и шпиона, когда-нибудь сыграет свою роль в виде плевка на репутацию, ибо тот должен был понимать меру партийной ответственности.

Мехлис теперь всегда носил браунинг в кармане, а на ночь клал под подушку. В гражданскую он, политический комиссар, подписывал тысячи расстрельных приговоров, тогда и познакомился со Сталиным. А когда Сталин занял должность генерального секретаря партии, верный Мехлис возглавил его личную канцелярию, став главным секретарем вождя. В 1930 году Сталин назначил его главредом самой главной советской газеты «Правда». Во второй половине 30-х годов хозяин внезапно сделал его главным политическим комиссаром Красной Армии с присвоением генеральского звания. Первым же делом Мехлис вычистил свой главный аппарат политруков, более 200 из них были арестованы. Затем он приступил к чистке в армии, ликвидировал трех маршалов и большую часть высшего командного состава. С начала войны Мехлис принялся карать отступающих, паникеров и пораженцев. Так, за первый год войны он подписал расстрельные приговоры 150 тысячам, а почти миллион были осуждены. Мехлис имел непосредственное отношение к ликвидации польских офицеров в Катыни, в основу обвинений легли его рассуждения о враждебности польской нации.

***

В 1942 году Орлов вместе с женой переехал в Кливленд, жили они в настоящем страхе за свою жизнь: всегда держали дверь на замке и не пускали незнакомцев в квартиру. Главным телохранителем семьи стала жена Орлова – Мария, подозревавшая всех и каждого. В 1953 году Орлов издал книгу «Тайная история сталинских преступлений», позаботившись о том, чтобы изобразить себя не соучастником, а одной из намеченных Сталиным жертв. К этому времени у Орлова закончились изъятые из казны резидентуры деньги, тогда впервые и прозвучала новость о том самом формуляре на личное владение пистолетом за подписью Ульянова-Ленина. И произошло это в тридцатиминутной передаче по телевидению, организованной членами Национального общества коллекционеров автографов, существовавшей в США с 1948 года. В это время появился взрывной интерес к автографам, что вызывало повышение цены. В США начиналась эпоха модернизма в искусстве собирания автографов.

Формуляр за подписью Ленина стал собственностью Чарльза Гамильтона, и тот сразу после покупки застраховал его на крупную сумму. Это было необходимо, ибо почти сразу начались попытки создать фальшивые копии документа. Сложность была не в подделке подписи вождя, а в том, что сам формуляр физически невозможно было исполнить. Все вокруг понимали, что этот документ, дополненный самим пистолетом, станет аукционным лотом с огромной ценой. Появились охотники его найти, благо, внешний вид браунинга был описан очень подробно, но, будучи подарочным экземпляром, порядкового номера он не имел. Уже было известно, что Джон Браунинг подарочные экземпляры никогда не делал одинаковыми. Были попытки выдавать похожие браунинги за принадлежавшие Ленину, но описания не совпадали, что исключало фальсификацию.

До какого-то времени браунинг был у Мехлиса в кармане, что выработало у него привычку при нервных и злых разговорах всегда зажимать его рукоять в кармане. Это успокаивало и побуждало вразумлять, карать, отрубая все представления о сочувствии и милосердии. В преддверии целой череды освободительных походов Рабоче-крестьянской Красной Армии Лев Мехлис, возглавивший тогда политическое управление РККА, стал активно возрождать и усиливать органы по идейному разложению войск и населения враждебных государств, используя опыт времен Гражданской войны. От своих подчиненных Мехлис требовал вести пропаганду так, чтобы морально обессилить противника. Прибегая к возможностям особого отдела НКВД СССР, он принял непосредственное участие в решении вопроса об аресте военных сотрудников, заподозренных в нелояльности генеральной линии партии.

Сталин придерживался тезиса о неизбежности столкновения страны рабочих и крестьян с капиталистическим окружением, результатом чего должен был стать перенос боевых действий на территорию противника. Агентура Коминтерна и пролетарская масса должны были, в свою очередь, начать восстание в тылу своих государств. Конечным результатом подобного развития событий были мировая революция и, как пелось в гимне того же Коминтерна, «всемирный Советский Союз». В начале войны характерные представления о пролетарской солидарности рассматривались Мехлисом как вполне актуальные. В листовках для солдат вермахта звучали призывы повернуть оружие против общего врага – Гитлера: «Не стреляйте в своих братьев – русских рабочих и крестьян». Убедившись на практике, насколько далеки были солдаты германской армии от подобных идеалов, советские органы спецпропаганды изменили тональность, сделав упор на пропаганду преимущества плена, что было явным просчетом в первый период войны. Был и курс на карикатурно-издевательское изображение вождей Германии, пользующихся тогда почти безоговорочной поддержкой немецкого народа. Последним актом его стратегических способностей стал приезд в 1942 году, как представителя ЦК партии, в Крым для организации сопротивления врагу. К моменту его приезда ситуацию контролировали военные, но Мехлис влез полномасштабно. Одним из своих приказов он запретил рыть окопы, чтобы не прятались перед врагом, а шли в атаку. В результате деятельности Мехлиса Крым был сдан немцам, а сам он едва успел эвакуироваться на Кубань. Сталин убрал его с должности начальника главного политического управления РККА и понизил в должности до корпусного комиссара. Но вскоре он простил Мехлиса и вернул его к себе поближе.

Сталин отправил его узнать, как воевать в Крыму, у старой большевички Розалии Землячки, урожденной Залкинд. Теперь она – зам. председателя Совнаркома СССР. В 1920 году Землячка была членом Крымского Ревкома, возглавлял который Бела Кун. Вместе с Г. Пятаковым они организовали массовые казни жителей полуострова и пленных офицеров русской армии П. Врангеля. Всего тогда в Крыму было казнено до 150 тысяч белых и тех, кого сами большевики посчитали классово чуждыми. Работала она тогда под псевдонимом Демон, расстрелы шли по всему Крыму, а когда боеприпасы стали заканчиваться, Демон заявила:

– Жалко на них тратить патроны, будем топить в море.

Их топили, привязывая к ногам камни. Убивали всех подряд: врачей, учителей, медсестер, больных в госпиталях, рыбаков, рабочих порта, бывших гимназистов и священников. В городах Крыма на фонарях, деревьях и даже памятниках висели трупы. Видели и женщин, расстрелянных вместе с грудными детьми. Но Ленин и не думал прекратить вакханалию Землячки, ведь она воплощала в жизнь слова о диктатуре, которая, по его выражению, «есть власть, опирающаяся на насилие и не связанная никакими законами». В инструкциях по террору Ленин писал «ищите людей потверже». По его личному указанию Землячка стала первой женщиной, награжденной орденом Красного Знамени. В то время даже Ф. Дзержинский высказывался, что меры, применяемые к населению Крыма, чрезмерны.

Надо сказать, что Ф. Дзержинский охранял и опекал Землячку, и, похоже, эта забота восходила еще к 1902 году, временам его пребывания в Верхоянске и второго побега с каторги. Там он был в одно время с первым мужем Землячки, Шмулем Бе́рлином. Что там произошло – неизвестно, но Дзержинский бежал, а Шмуль остался с простреленной головой: то ли был убит, то ли сам застрелился. Землячка жила в доме на Набережной, в десятом подъезде, в квартире 201. Бледная, худая, с зачесанными в пучок волосами, высоким лбом и жестким взглядом через пенсне – сухарь и садистка, она наводила на собеседников тревогу и ужас. Неизвестно, были ли ее нездоровые садистские страсти вызваны любовью к революции или психическим заболеванием, но соратники так и продолжали звать ее Демоном. Член ЦК ВКП(б), зам. председателя Комитета партийного контроля при ЦК ВКП(б) – вот с этой интересной женщиной-большевиком и рекомендовал вождь встретиться и обсудить мнения по Крыму.

Мехлис закончил войну генерал-полковником, а по возвращении в Москву в марте 1946 года был назначен министром государственного контроля СССР. В этом-то году и случилась его встреча с Землячкой. На советских предприятиях должна была воцариться железная дисциплина, которая обеспечила бы ударные темпы роста производства. По поручению ЦК ВКП(б) им обоим пришлось поучаствовать в работе над постановлением об организации политико-просветительной работы с репрессированными советскими гражданами. Разговор у них меж собой состоялся короткий и совсем не о Крыме. Землячка поинтересовалась:

– Это правда, Мехлис, что ты все время носишь заряженный пистолет в кармане, даже когда бываешь среди первых лиц государства? – было понятно, что она это спрашивает как зам. председателя Комитета народного контроля. Мехлис в тот момент даже не нашелся, что ответить, уж очень вопрос был нежданным. Она продолжила:

– Ты, Мехлис, ответь, если не так, то не так, а если так, то опорожняй карман, – она протянула ему свою костлявую ладонь. Тот вытащил браунинг и отдал ей. Землячка расстегнула свой ридикюль, подаренный ей Лениным еще до революции, и опустила туда пистолет. Встреча закончилась словами:

– Идите, Лев, работайте, работы у нас очень много.

Так он лишился своего оберега и вразумителя, но, как оказалось, ненадолго. В следующем году Демон революции умерла, и Мехлису удалось попасть в ту самую 201 квартиру в доме на Набережной, благо подъезд был соседний. Браунинг лежал у изголовья, но он не стрелял. Поспешно как-то умерла красная девица.

***

В 1945 году, 9 мая, от обширного инфаркта умер А.С. Щербаков, который в 1942 году сменил Л. Мехлиса на посту начальника главного политического управления РККА. Он стал главой информационно-идеологического фронта, маршалом пропаганды СССР. На церемонии прощания с ним Л. Мехлис вдруг испугался. Вот сейчас он стоит рядом с хозяином, рядом весь большевистский бомонд, а он, как сказала Землячка, с заряженным пистолетом в кармане. Если Демон как-то узнала об этом, то вполне еще кто-то мог узнать и что-то инициировать в отношении него. Но он уже сросся с костяной рукояткой и испытывал наркотическую привязанность к данному предмету. Сразу после церемонии он подошел к молодому лейтенанту, летчику, сыну Щербакова, выразил соболезнования и грустно рассказал, что тоже скоро собирается на тот свет. Но Мехлис проживет еще восемь лет и умрет за месяц до смерти Сталина. Кончина его случилась, вроде как, в результате сердечного приступа. В короткой записке он просил передать браунинг Александру Щербакову, как предмет увековечивания памяти его отца, А.С. Щербакова, и уточнил, что этот пистолет ни разу не стрелял. Было много сомнений в причине смерти Мехлиса. Весной 1953 года Лаврентий Берия приказал проверить обстоятельства его смерти, но вскоре и сам был устранен; вопрос закрылся.

В этом же году и прошла та самая тридцатиминутная передача по телевидению США, и она, конечно, не осталась без внимания вновь организованного Комитета по безопасности СССР во главе с Серовым И.А., одним из близких соратников Н. Хрущева. Хрущев во всем изобличал Сталина, но Ленин оставался главным светочем СССР, и имя его было свято для любого коммуниста. Было заведено дело с громким названием «Оружие Ленина». Дело было политическое, с большим идеологическим окрасом и безрезультатно расследовалось всеми, от Серова до Андропова, пока в 1974 году не получило нового звучания на саммите во Владивостоке. Президент США Дж. Форд преподнес Брежневу два специально изготовленных для него револьвера. Рукоятки оружия были украшены накладками из слоновой кости с изображениями орла и медведя, символизирующими два мощных государства. Кроме того, револьверы были инкрустированы золотом и имели надпись: «Оружейная компания Кольта генеральному секретарю Л.И. Брежневу». На самом заводе револьверы были обозначены как «ЛИБ-1» и «ЛИБ -2», что означало «Леонид Ильич Брежнев». Но сюрпризы от американцев на этом не закончились. Уже за дружеским ужином в военном санатории Форд юморно высказался, что подаренные Брежневу кольты не приведут к нарушению паритета в вооружениях СССР и США, учитывая любовь генерального секретаря к красивому оружию, и положил перед руководителем СССР две фотографии. Брежнев, надев очки, долго всматривался в изображения, датированные 1918 годом с четко видимой подписью Ульянов-Ленин. Брежнев попросил прокомментировать. Помощник Форда на хорошем русском языке поведал, что это – формуляр на законное владение оружием, и обладателем его с указанной даты стал Владимир Ленин. Выслушав, Брежнев спросил:

– А как этот документ оказался за океаном? – на что получил ответ, что его привез в США генерал советской разведки Орлов. Брежнев посмотрел на сидевшего неподалеку Цвигуна, тот нервно кивнул. Форд через переводчика извинился, что не мог привезти оригинал, ибо тот находится в частном владении, и как-то лукаво заметил, что руководители СССР традиционно охотники и любители красивого оружия. Потом добавил, что паритет соблюден: документ у них, а браунинг в СССР, что должно укрепить доверие между странами. Это была чисто американская логика. К семидесятым годам гонка вооружений достигла критической точки, задачей Форда было привезти подписанный договор об ограничении стратегических вооружений, вот он и старался продемонстрировать доверие к партнеру. Брежнев, уже явно без настроения, посидев немного за столом и сославшись на усталость, удалился. Дело об оружии Ленина получило новый толчок. Брежнев идеологически был сильно уязвлен.

***

Декабрь 1974 года. Москва, Старая Площадь.

Специальное постановление Президиума ЦК КПСС «О возвращении и сохранении исторических реликвий, имеющих важное идеологическое значение».

Для ознакомления и исполнения:

– Генеральному прокурору СССР

– Министру внутренних дел СССР

– Председателю КГБ СССР

– Министру культуры СССР

– Центральному музею революции СССР (Москва)

– Председателю Комитета партконтроля;

Во исполнение этого Постановления Генеральная прокуратора возбудила два уголовных дела: одно – по 1918 году, о пропаже личного оружия В.И. Ленина, второе – по 1938-1953 году, о незаконном вывозе из СССР важнейших исторических (идеологических) документов. Брежнев считал себя серьезно уязвленным и решительно был намерен увидеть на своем столе оригинал того самого формуляра за подписью вождя мирового пролетариата и тот самый браунинг-1900. Но если по второму делу можно было что-то положить в папку, а именно фотокопии, любезно предоставленные американцами, и хотя бы были известны координаты искомого, то по первому вопросу были лишь потемки, протяженностью почти в 60 лет. Но всем, причастным к этому мероприятию, было без разъяснения понятно, что оба вопроса надо закрыть не позже дня 60-летия Великой Октябрьской революции. Первое уголовное дело пошло в МВД к Щелокову, а второе – в КГБ, к Андропову. Для осознания уровня ответственности оба они получили еще и по письму от председателя партийного контроля при ЦК КПСС А. Пельше.

Попытка выставить в негативном свете вождя и основателя государства, а также его прямых последователей, по мнению Брежнева, бросала тень не только на Советский Союз, но и на весь социалистический лагерь с идеологией коммунизма. Сохранение этой идеологии в чистоте – архиважная задача. Важнее, конечно, того, что в самый разгар брежневской эпохи в стране еще было 50 миллионов человек, лишенных паспорта гражданина этой страны, то есть ограниченных в праве передвижения. Еще по постановлению ЦИК и СНК от 1932 года они должны были работать бесплатно на государство, но в этом же, 1974, году конец этой практике положило постановление Совета министров. Конечно, эти два события не связаны, но показывают наглядно, что такое идеология, и что такое человек.

КГБ начал свою работу по схеме, у которой, возможно, не было альтернативы. Первый вариант – доказать кражу артефакта и незаконность вывоза, а значит и незаконность хождения как товара по заграничным территориям. Второй вариант был возможен, но крайне нежелателен, хотя многие его считали более реальным – выкупить данную бумагу. Тема Орлова была одной из самых кровоточащих ран ведомства. Он жил долго, и его история коснулась и ВЧК, и ОГПУ, и НКВД, и МГБ, и, конечно, сейчас КГБ. Орлов, он же Лейба Лейзерович Фельдбин, майор госбезопасности, нелегальный резидент во Франции, Австрии, Италии, резидент НКВД и советник по безопасности республиканского правительства в Испании до того, как попасть в разведку, работал в ЧК и какое-то время – в верховном трибунале при ВЦИК, под покровительством Николая Крыленко. Там он осуществлял правовое обеспечение деятельности генерала В. Блохина – «палача-рекордсмена». Схема была удивительно проста: сначала он доставлял Блохину предписание Военной коллегии Верховного суда СССР за подписью председателя коллегии Ульриха, а потом отправлял обратно собственноручно подписанный документ «Приговор Военной коллегии Верховного суда СССР в отношении поименованных приведен в исполнение». Штатный палач Блохин, по неофициальным данным, убил 550 тысяч врагов режима. Он разом решил проблему захоронения казненных в Москве, организовав крематорий на Донском кладбище. Именно Блохин руководил расстрелом польских офицеров, лично прикончив 700 человек. Тогда он работал в коричневой кожаной кепке, в длинном коричневом кожаном фартуке и коричневых же кожаных перчатках с крагами выше локтей. Блохин очень гордился, что лично расстрелял Якира, Тухачевского, Уборевича, Ежова, писателя Бабеля, журналиста Кольцова, режиссера Мейерхольда и много других известных людей.

Но все, связанное с Орловым, было опасно шевелить. Это касалось и вывоза 510 тонн золота из Испании в 1936 году. Никакого правового обеспечения того акта не было, сохранился лишь ничего не объясняющий Протокол № 44 заседания Политбюро ЦК ВКП(б): вроде как СССР согласился принять на хранение золотой запас, да только запроса от испанского правительства не было. Вопрос с этим золотом не решен до сих пор в международном правовом пространстве. Большинство практических шагов по вербовке Кима Филби и его сокурсников по Кембриджу были сделаны именно Орловым. Теперь Кима Филби знали как величайшего разведчика XX века, а большинство вопросов по нему и по сей день остаются строго секретными, и все это находится рядом с Орловым. Но история, произошедшая с Генеральным секретарем во Владивостоке, не была большим секретом, и всем было ясно, что распоряжение по поиску формуляра 1918 года исходит от первого лица партии и государства, а потому приходилось эту работу делать, и у этой работы были сроки исполнения. А Брежнев при каждой личной встрече с Андроповым задавал один и тот же вопрос, а тот этот вопрос адресовал своим подчиненным и требовал исполнения.

У Щелокова поле работы было за окном, а не за океаном. Только отталкиваться было не от чего, то есть план первичных мероприятий являлся плодом фантазии. Министр отдал распоряжение о создании оперативной группы, они оформили на себя доп. пропуски в архивы, и работа как бы началась. За Орловым маячил еще один узел проблем, не просто страшных, а таких, что даже мысль о них многих заставляла притворяться мертвыми. Когда-то Яго́да, нарком НКВД, отдал приказ покопаться, в рамках подготовки процесса против Зиновьева и Каменева, в старых полицейских архивах. В тех архивах майор госбезопасности Штейн и накопал папку секретного агента царской охранки по фамилии Джугашвили. Изучив папку, он провел какие-то экспертизы, и вывод был суров: до середины 1913 года Сталин точно был агентом-провокатором, еще и пытавшимся сделать карьеру в царской охранке. В феврале 1937 года эта папка попала к Орлову, там же, в Париже, он сделал несколько фотокопий всех материалов и отправил в СССР, оставив себе оригиналы. Это и было главной гарантией сохранения жизни как ему, так и его престарелой матери, которая осталась в Союзе. Сталин отдал приказ Орлова не искать, близких его не трогать. И только после смерти главы правительства Орлов опубликовал статью о Сталине – агенте царской охранки. Вот и скажите, кому сейчас охота все это будоражить? Тема токсичная, но других подходов к поиску формуляров не было. КГБ, конечно, никого не боялся, но все боялись друг друга, тут всегда было страшно где-то переработать или не так сформулировать. В МВД тоже этого боялись, но, если они рисковали только очередью на отпуск да очередным званием, в КГБ рисковали всем. Идеологическая непогрешимость там была главным критерием оценки умения думать и профпригодности. А общее мнение заключалось в том, что, конечно, эту бумажку не привезли бы во Владивосток, чтобы продемонстрировать миру другого Ленина, агрессивность коммунистических вождей и слабость спецслужб.

В 1973 году Орлов упокоился на кладбище в Кливленде, а за год до того умерла и его жена, Мария Рожницкая. Сейчас, уже задним числом, все службы США мстили Орлову. Когда им наконец-то стало понятно, кто есть мистер Орлов, они так ничего существенного и не смогли из него выдавить, хоть весьма прилично и платили ему как консультанту контрразведывательной службы ЦРУ, и предоставили Орлову и Марии гражданство США. Большая часть того, что рассказал Орлов даже под присягой или во время допросов его сотрудниками разведки США, либо в частных беседах, к настоящему времени проявилась как откровенный вымысел. И даже теперь не было официально сформулированного мнения, кто такой Орлов – шпион и предатель или просто невозвращенец? Все зависело от того, куда качнется репутация Сталина. Президент одной страны привез привет от предателя другой стране и озвучил это на весь мир. Это ли не борьба идеологий? Надо было защищаться.

***

В следственную группу, которая была сформирована МВД, привлекли не только следователей, но и лиц, осуществлявших оперативно-розыскную деятельность. Руководитель следственной группы был назначен отдельным приказом министра и отчитывался непосредственно замминистра, начальнику главного следственного управления. Впервые, по согласованию МВД и генеральной прокуратуры, в состав следственной группы был включен «важняк». Расследование покушения на идеологию требовало мобилизации всех ресурсов, и все их сосредоточили на Петровке, 38. Начальник вновь созданной группы был очень рад, что к нему подключили «важняка». До этого они почти четыре месяца работали вместе в Куйбышевской области, где два сержанта милиции из автоматического оружия убили одиннадцать человек и пятерых ранили. После окончания следствия по тому жуткому делу «важняка» перевели из прокуратуры Республики в прокуратуру СССР. Теперь его отточенный и логически безупречный ум аналитика уравнивал «жегловский» напор и хватку всех остальных восьми мужчин и женщин следственной группы. «Важняку» он и дал первому высказаться по черновику плана оперативно-следственных мероприятий, и тот предложил поработать:

1)

Во всех существующих архивах Кремля;

2)

Во всех существующих АХО Кремля;

3)

Во всех существующих музеях Кремля;

4)

Во всех существующих музеях, связанных с жизнью и революционной деятельностью Ленина с 1918 по 1924 год.

Они искали пистолет, который, согласно формуляру, подписанному Лениным, был у него в личном владении, знали его внешний вид и марку, а значит и все габариты. Искать будут не факты, подтверждающие владение им Лениным, а сам предмет. Последним реально подтвержденным фактом его наличия было расследование нападения летчика Яшки Кошелькова на Ленина 6 января 1919 года. Тогда браунинг оказался в руках бандита, но после убийства при задержании Кошелькова 26 июля 1919 года пистолет Ленину был возвращен. И следующие пункты предлагаемых им мероприятий звучали так:

5) Во всех организациях, имеющих хоть какое-то отношение к обороту оружия искать следы браунингов 1900 года;

6) Воспоминания и мемуары всех работавших с Лениным в период с 1918 по 1924 годы должны быть проанализированы;

7) Смотреть внимательно Н. Крупскую на предмет ее воспоминаний о последних месяцах жизни Ленина в Горках; нет ли связи между пистолетом, из которого стреляли в Ленина, и искомым, когда известно, что они одной модели. И, опять же, оригинала того оружия, из которого стреляла Каплан, у нас нет, а значит мы не знаем, как оно выглядит;

8) Изучить все фотографии Ленина 1918 -1924 годов, попробовать найти списки вещей, изъятых у репрессированных, кто был близок в эти годы с Лениным.

Руководитель следственной группы подписал план мероприятий и отправил наверх, там утвердили без добавлений и комментариев.

В первую неделю работы проходила только информация о револьвере, подаренном Ленину солдатами 195 Ейского полка. Потом принесли информацию на браунинг 1903 года Лаврентия Берии и особый экземпляр пистолета системы Воеводина, которым владел И. Сталин. Устно проинформировали о кольтах Леонида Брежнева. Все это не имело отношения к делу, но не отвлекало и настраивало на работу. Прошел месяц, и аналитики нашли в книге воспоминаний сестры Ленина, что ей однажды пришлось протирать пыль в рабочем кабинете Володи, и за спинкой его кресла на окне, чуть прикрытая пальмовым деревом, стояла черная коробка. Она, может быть, и не обратила бы на нее внимания, но под лучом солнца та горела красным цветом, какой-то камешек был вставлен в крышку. Женщина взяла эту коробку, протерла и поставила на место. Та была достаточно тяжелая, очень черная и тревожная. Маняша ее не открыла, но самое интересное было дальше, когда она пришла 12 декабря 1922 года, в день последнего визита Ленина в Кремль:

– Я не видела, когда Володя зашел в кабинет, а застала его уже выходящим. Он выглядел не очень здоровым, был расстроен и явно торопился. После его ухода я обратила внимание, что та самая черная коробка лежит у него на столе.

Появился вариант, что это и была коробка из-под пистолета, и, возможно, Ленин сам его забрал 18 декабря. Тогда надо было долбить Горки.

***

Расследование КГБ продвигалось в другом русле, они, с одной стороны, готовили документы для искового заявления в Гаагский суд, где собирались оспаривать право владения частными коллекционерами искомым документом. В процессе этой подготовки было столько нестыковок и просто пробелов, что надежд на положительное решение было очень немного, но специалисты права предлагали новые мотивации изъятия, и машина продолжала крутиться, скрипя и буксуя. Бушующая холодная война никак не способствовала правовому решению вопроса. И, что немаловажно, они совершенно не знали лица, которому сейчас принадлежит данный документ. В результате мероприятий в США удалось установить только брокера, который владел такой информацией, и они начали с ним переговоры. Это был Чарльз Гамильтон, который в своем возрасте не потерял ни оптимизма, ни интереса к своему ремеслу. Представители КГБ предложили ему встретиться, на что был вполне предсказуемый вопрос – а что ему будет за эту встречу. На вопрос «сколько хочешь?» он ответил «сколько дадите?». Возможно, это бы продолжалось долго, если бы Гамильтон всерьез не озвучил, что ему надо. Он просил привезти ему на встречу документ об отречении Императора Николая II от престола, именно тот подлинник, который обнаружили в 1929 году. Мужчина мечтал подержать его в руках. Он сразу предупредил, что не стоит пытаться везти копию, ведь их и так много в свободном доступе. Ему ответили, что документ такого уровня вывезти они не имеют полномочий, на что получили ответ, что если они без полномочий, то его больше не надо беспокоить. Через три дня он позвонил и сказал, что может приехать сам, если документ будет. Такой вариант с трудом, но согласовали.

Встреча состоялась через месяц в номере гостиницы «Москва», увенчанной огромным лозунгом «Ленинизм – наше знамя». Присутствующих было множество: два сотрудника КГБ, два сотрудника госархива, конечно, сам Гамильтон, и еще народ, рассредоточенный по холлам и коридорам гостиницы. Долго не расшаркивались, сотрудник госархива надел медицинские перчатки и такие же предложил Гамильтону, тот всем видом показал скепсис, но надел. Из стоящего на столе дипломата архивист достал тонкий, поджаренный временем листок и протянул Гамильтону. Чарльз достал мощную лупу и начал изучение. Помимо того, что в номере работала скрытая камера, и не одна, глаз с него не сводили, готовые ко всему. Посланник империализма всегда рад напакостить, подменить или испортить. Около часа Гамильтон изучал документ, потом отдал его в те руки, откуда принял, снял перчатки и на сносном русском языке сказал:

– Документ бесценный, ибо ничего не стоит. Как я и предполагал, это фальшивка, и отречение Николая Романова было инсценировано.

Работники архива скрылись за дверью, Гамильтон поерзал в кресле и сказал:

– Слушаю вас, красные товарищи, – в его тоне были ехидство и пренебрежение, которые он и не пытался скрыть.

Советская сторона изложила просьбу приобрести один документ с его посредничеством. Гамильтон, конечно, знал, о чем речь, и будет говорить с владельцем о возможных условиях сделки. Договорив, он встал, давая понять, что встреча окончена. По нему было ясно, что он перерабатывает информацию, которую получил, изучив тот листок, а эта просьба хоть и интересная, но все потом. Сейчас ему надо немедленно сесть и написать справку по осмотру того, что считалось подлинным документом отречения Императора Николая II от престола. Тот факт, что он держал его в руках, уже отрицать никто не сможет, что давало ему право широко и публично высказаться по сему вопросу. На оперативке перед поездкой в гостиницу в КГБ было мнение вообще ничего ему не показывать, привезти на Лубянку по придуманному предлогу и вытряхнуть из него все, что нужно. Руководство согласилось, что это хорошее мнение, но несвоевременное. Теперь оставалось только ждать какого-то шага от заокеанского брокера. Он им ничего не дал, хотя сам получил все желаемое. Каким же будет второй акт?

***

Мама работает экскурсоводом в Ленинской библиотеке. Работу свою любит. Если есть свободное время, пытается искать следы своих предков, считая, что они обязательно обнаружатся, но пока, к 1974 году, ее генеалогическое древо совсем не развесистое. Первая и самая затуманенная фигура в этой схеме – прадед 1859 года рождения, по раскопкам мамы, – генерал-инженер, профессор Николаевской военной академии, а ко всему еще и статский советник. Уже в другой системе координат и табели о рангах, он сгинул в начале 20-х годов где-то на Русском Севере. Мама любила об этом говорить, а ему было очень неловко, уж очень это далеко от жизни в сегодняшнем времени. Потом была только ее бабушка, 1900 года рождения, которую вместе с дедом забрали летом 1924 года, не оставив ни одной бумажки. Они пропали, как будто их и не было. Мать ее не забрали, ту спрятали родственники. В 1936 году, в 18 лет, мама вышла замуж за метростроевца-ударника, а в день сдачи участка Смоленская – Киевская, в марте 1937 года, он был арестован и расстрелян по доносу как вредитель. А мама была красавица и через 8 лет, осенью 1945 года, вновь вышла замуж за его отца: солдата, сержанта, кавалера двух орденов Славы и медали «За взятие Берлина». Вот он и родился к ноябрьским праздникам 1946 года, а через 4 года, 1 февраля 1950 года, его отец – оперативник МУРа, был застрелен при взятии банды Митина.

Мама стала тихо увядать и больше не пыталась как-то наладить свою жизнь. А он рос как вся московская пацанва 50-х годов, со всеми оплакивал Сталина и встречал Юрия Гагарина, а потом его хоронил. После похорон, в конце марта 1968 года, пришел на Петровку с письмом от матушки, адресованным человеку, уже ставшему легендой сыска, тому, на чьих глазах погиб его отец. Мать долго противилась этому выбору, но потом все же написала письмо. Тот сам привел его на Петровку, и из его кабинета он, 22-летний, пошел в оперативную работу, пять лет был уполномоченным, и вот уже пять лет – старший уполномоченный.

В сегодняшнем деле розыска браунинга ему с помощником при наличии всех допусков поставили задачу шляться по Кремлю и задавать вопросы. Эти поиски ему напоминали увлечение мамы искать в потемках времени тени и пытаться с ними общаться. Спрашивать приходилось у живых, и когда те начинали понимать, что от них хотят, то становились совсем грустными. Год 1918 был настолько далек, что казался былинным. В тот день, в послеобеденное время, выставка в Оружейной палате им представлялась последним и простым местом. Там был ремонт, все уже было отстроено и отделано, но еще не заполнено экспонатами. Сыщики попросили у охранника пригласить старшего на пару слов. Старший оказался очкастым и условно бородатым, так как эта борода была настолько редкой, что вся просвечивала. На их вопрос о пистолете он, кажется, разозлился и начал показательно высказывать, что он, вообще-то, ученый-геммолог, а не оружейник. Опера понимающе покивали и двинулись восвояси, но тот их неожиданно остановил словами, что есть история, и, возможно, она будет им интересна. Ученый вдруг стал важен и собран, а история вот какая.

Последние два месяца они готовили помещение, драпировки, устанавливали температурные режимы. В этом деле к ним была прикомандирована уборщица из АХО Кремля, уже немолодая, но работящая и проворная. Она и мусор убирала, и чайник могла вскипятить, только имени ее он не запомнил. Так вот, недели две назад она подошла к нему с просьбой глянуть один камушек, и он ей не отказал; тогда она из сумки достала черную деревянную коробку с камнем, вставленным в крышку. Она хотела вытащить тот камень и продать. Камень был шпинелью, хоть и хорошего качества, но много стоить не мог, зато коробка была шедевром из эбенового дерева, которому было не менее 700-800 лет. Все части коробки были скреплены шурупами из слоновой кости. Красный материал внутри был очень дорогой и художественно исполненный. Никаких знаков на коробке не было, но габариты под пистолет очень даже подходили. Просительнице он объяснил, что изделие не надо уродовать, ибо сам камень ценности не представляет. Если она оставит эту шкатулку, он покажет ее руководству. В ней можно будет в витрине выставить или алмазы, или самородки, но она отказалась, и больше он ее не видел. Сыщики умчались, не попрощавшись. Они стремились донести все это до Петровки, не расплескав по дороге.

***

С этой самой встречи двух лидеров сверхдержав во Владивостоке и порвалась нить паритета идеологии. Стрельнули подаренные Брежневу кольты, и сработала американская усмешка в сторону Ленина. Леонид Ильич понимал, что, если это не исправить и не сделать ответный шаг, то скоро над гробом коммунизма заиграет реквием. Это в тот год Суслов сидел и шмыгал носом, то снимая очки, то вновь надевая их. Тогда он согласился, что война идеологий предполагает войну физическую, с жертвами. В тот год в мозгах кремлевских долгожителей и родилась безумная идея продемонстрировать приоритет своей идеологии танками, и за те мысли, верно, дорогому Леониду Ильичу 1 ноября 1974 года вручен был воинский знак отличия – «Маршальская Звезда».

Пока Андропов от своих подчиненных требовал радикальных действий, было принято решение в отношении Гамильтона: подключить всю резидентуру США для сбора компрометирующей его информации, с целью работы с ним для получения нужных сведений. Не церемониться в методах и не ограничиваться в средствах, а работу по правовому решению вопроса – продолжить. Образ Орлова один – только предательский, он изменник и вор. Старый комсомольский активист понимал, что нерешение им вопроса возвращения в страну формуляра с подписью Ульянова-Ленина зашатает под ним кресло и придушит воротом его же мундира.

В ведомстве Щелокова картинка была такая – все, что нарыли аналитики и притащили опера из Кремля, могло только подтверждать, что у вождя был пистолет, но в этом, по сути, и не было сомнений. «Важняку» на допрос привезли того очкастого ученого, и он вновь под протокол подробно изложил свой разговор с той женщиной, он, кстати, вспомнил ее имя – Полина, и честно признался, что себе хотел купить ту шкатулку, но увы. В протоколе он нарисовал чертеж коробки в примерных размерах. С утра во всех отделениях обслуживания Кремля работали участники следственной группы, и результат появился уже к обеду – были и фамилия, и адрес, и по тому адресу опять отправили его с напарником, вроде как везучих. К счастью, все это было не очень далеко от станции метро Академическая. В хрущевке по улице революционера М.С. Кедрова он вдруг поймал себя на мысли, что в подъезд старается заходить крадучись, как на задержание.

Дверь на третьем этаже сразу по звонку открыли. Женщина, возраста его мамы, никак не тянула на расхитительницу исторических ценностей и вообще на злоумышленницу. Однокомнатная квартира выглядела бедно, но чистенько. В комнате на фанерной этажерке стояла, отливая черными боками, та самая коробка. Женщину вместе с коробкой повезли на Петровку, коробку уже ждали эксперты, через два часа они подтвердили, что в ней хранился тяжелый металлический предмет, весом и габаритами схожий с браунингом-1900. На материале коробки были обнаружены молекулярные частицы кости, золота и серебра. Частиц гари или пороха не обнаружено. У женщины был такой убитый и потерянный вид, что «важняк» даже не повел ее в комнату для допросов с привинченным к полу табуретом и окрашенными шаровой краской стенами. Он усадил ее в кабинете в мягкое кресло, сам заварил чай, остались только он и руководитель следственной группы. Первое, что сказал «важняк», – что ее ни в чем не подозревают и, как только кончится разговор, отвезут домой. От нее лишь хотят услышать историю этой шкатулки. Он заставил ее выпить весь чай и лишь потом начал задавать вопросы. Вкратце история была такой: в 1962 году последний кремлевский квартиросъемщик маршал Ворошилов съезжал на новые квартиры, ее тогда взяли на работу по уборке за ним. Но она после этого осталась в обслуге – убирала, мыла, стирала, делала все, что говорило руководство. В 1967 году летом готовились к празднованию 50-летия Октября и вывозили много хлама из подвалов. Два дня грузили на машины. В этих кучах мусора она и нашла эту коробку, заметив ее черный бок в куче бумаг, которые вывозили на сожжение. Она унесла ее домой и до сего года хранила в ней пуговицы да булавки, а в этом году убирала на выставке в Алмазном фонде и показала ту коробку с камешком ученому. Камень оказался не ценным, а коробку стало жалко продавать. Теперь «важняк» улыбнулся и сказал:

– Будет самый главный вопрос. Когда Вы в первый раз ее открыли, в ней что-нибудь было?

– Она была пустая, – ответила женщина без колебаний.

«Важняк» опустил голову, как-то весь расслабился и спросил еще раз:

– А если напрячь память? – он был блестящий профессионал и знал, куда шел.

И она ответила, что на дне лежал маленький квадратик плотной желтой бумаги с надписью синими чернилами. «Важняк» не спешил, он начал аккуратно рвать лист на квадраты, сказав, что как только квадрат будет такого размера, как она видела, то пусть она его остановит. И она остановила. Он положил этот квадрат перед женщиной и попросил нарисовать, что она увидела там семь лет назад, а сам подошел к начальнику следственной группы и стал выспрашивать у него, как в этом сезоне сыграл «Спартак». Прошло минут 10, и Полина сама обратилась со словами:

– Ну, вот что вспомнила.

На квадратике бумаги она написала две заглавные буквы СД, а в скобках «и 3 эт.».

– Еще что-то было, но больше не помню.

«Важняк», вроде и не посмотрев на ее квадратик, положил чистый листок, а сам вышел из кабинета. Вернулся он, когда не прошло и пяти минут. Женщина протянула ему бумажку со словами:

– Ну, вроде так. «Важняк» вызвал дежурный наряд и распорядился женщину доставить до дверей квартиры, извинился и вручил ей неизвестно откуда взявшийся здоровый апельсин. Когда они остались вдвоем, «важняк» закурил и, с минуту помолчав, сказал:

– Можешь ехать к Щелокову, в этой коробке Ленин действительно хранил свой пистолет. Вот, что нам написала эта женщина СД 3 эт. – кв – ул., Вам о чем-нибудь это говорит?

«Важняк» рассмеялся, пришел момент расслабиться. Этот квадратик – инвентаризационная карточка учета, СД – Сенатский дворец, 3 эт. – кв – ул. – это квартира Ульянова-Ленина. Комбинация была блестящая.

***

В 1974 году начало серьезно сдавать здоровье генсека. Верно, с того времени и начался период застоя в СССР. Кипела лишь стройка БАМа, которая была начата еще в 1932 году. Под лозунгами «Разрядка международной напряженности» и стыковкой американского и российского космических кораблей «Союз» и «Аполлон» готовилась последняя битва холодной войны. Но это был не Армагеддон, где битва была добра со злом, а заглатывание одного идеологического монстра другим. В этой войне победа будет очень даже непродолжительной, и она будет лишь прологом другой, последней, войны, которую уже прочел Гедеон.

А сегодня 1975 год, вползание в застой, и попытки отплеваться после той встречи во Владивостоке эффекта не имели. В фаворе пока был Щелоков. Принесенная им в кабинет генсека коробка из эбенового дерева со шпинелью хоть и не приблизила решение вопроса, но имела предмет для разговора. У Андропова не клеилось, и давний его метод «есть человек – есть дело» в отношении Гамильтона не срабатывал. Ничего найти на него не могли, на радикальные меры Андропов не решался, учитывая общую линию партии на разрядку международной напряженности, а Брежневу опять встречаться с Фордом 1 августа 1975 года в Хельсинки для подписания заключительного акта СБСЕ, что будет выдающимся достижением советской дипломатии в снижении числа военных конфликтов. На деле это было просто болтовней на фоне предстоящего вторжения в Афганистан.

У Сретенских Ворот в этом году поставили памятник Н.К. Крупской, а летчик А. Щербаков к своему пятидесятилетнему юбилею обкатал новую машину «Су-24» на предельных и запредельных режимах. Он уже Герой СССР, да еще и в самой романтической профессии летчика-испытателя. В то утро, 27 марта 1968 года, он проснулся рано, сделал зарядку, позавтракал легко, ибо ему сегодня гонять 15-ю «сушку», а лишнее из желудка может оказаться в дыхательной маске. Он уже выходил к ожидающей его машине, как вдруг вспомнил, что давно обещал показать отцовский пистолет своим инженерам. Вернулся, достал пистолет, завернутый в вафельное солдатское полотенце, еще живое с его курсантских времен, полюбовался на обводы и золотые бока браунинга, спрятал его в карман летной куртки. Погода была не очень, но доехали, как всегда, ко времени.

В Раменках хоть и стояли туман с дождем, но было уже по-весеннему тепло, и вовсю орали грачи. Машина, уже подготовленная, стояла во взлетном кармане, хищно вытянув вперед длинный клюв. Она была великолепной, хоть и казалась Щербакову чуть затянутой на разгон. Вот сегодня и будет работа на критических режимах. Его начали пеленать, обувать – обычное предполетное меню. Уже со шлемом в руках он обратил внимание на раздутый карман своей куртки, вынул браунинг и сунул в летный комбинезон, захотел батьку свозить на прогулку, да только батьку ли он повез? Штатно взлетел, так же во всех пронумерованных режимах набрал максимальный потолок. Пришла очередь форсажных режимов, он кинул «сушку» в управляемый штопор. Расчет был выйти на форсажи на 5000 метров, но там стояла плотная облачность, он опустил самолет еще ниже, где-то на 4200, и дал форсаж на каждый из двух двигателей, по 6600 кг. Самолет рванул вверх, проткнув снизу облака и уходя от собственного звука. Приземлился, запарковался – все в штатном режиме. Приехал домой, выпил водки и лег спать.

Через два часа с телефонным звонком пришло известие о гибели Гагарина и Серегина, он еще выпил водки, но спать уже не мог. Мужчина думал о разных вариантах, но себя никак не мог соотнести с собой эту гибель. Позже космонавт, генерал авиации А. Леонов расскажет, что Юрий Гагарин и Владимир Серегин погибли из-за того, что рядом с ними прошел другой самолет, «Су-15». Его пилот, не видя Гагарина, опустился ниже очерченной ему отметки, включил форсаж рядом с их самолетом и резко стал уходить вверх со скоростью звука, что привело к образованию спутного следа, в результате чего и был повернут в неуправляемый штопор самолет Гагарина и Серегина. Этот факт, по мнению Алексея Леонова, советское правительство предпочло скрыть, ибо народ потребовал бы самого жесткого наказания для виновника гибели символа эпохи – Юрия Гагарина. Те, кому надо, знали фамилию этого летчика, и был это А. Щербаков, который две ночи пролежал с браунингом в руке, но тот и в этот раз не выстрелил.

***

Старший опер собрался жениться; невеста, конечно, с маминой работы, молодой специалист библиотечного дела. Мама как-то хитро и изощренно их познакомила, он даже не осознал, что был сосватан, влюбился сразу же, как и положено по хорошему сценарию. Его насторожил только один факт: невеста окончила институт с красным дипломом, но не была членом ВЛКСМ. Какая-то в этом была интрига. Девушка была красивая и настоящая, познакомились они уже поздней осенью, а зимой ходили на Таганку, слушать Высоцкого, дважды смотрели «Афоню» в «Октябре» и, конечно, целовались. Дома мама все норовила их одних оставить, чай попить, но с этим было как-то туго. К Новому году созрела идея свадьбы, больше всего этому были рады мама и братья-опера. Как мама ни настаивала на проведении мероприятия в домашнем уюте, большинству хотелось простора и живой музыки. Все это обсуждалось вместе с подачей заявления, потому уже и назад не отработаешь. В ЗАГСе дали месяц на раздумья и талон в свадебный салон. В том салоне и были те самые закрома социалистической легкой и кондитерской промышленности. Он хотел жениться, мама хотела внуков, а друзья – официальной пьянки. Кое-что из этого удалось осуществить в намеченные сроки, а сами сроки были ужасно интересные, потому что заявление подали в этом году, а свадьба – только в следующем. На Новый год посмотрели фильм-символ эпохи – «Ирония судьбы или с легким паром». Маме очень понравились мамы героев, невесте понравились невесты, а ему – пьяный Бурков. В новогоднюю ночь еще пели «Песняры» о любимой Белоруссии.

Невеста его жила с матерью и младшим братом, где ее отец он и не спрашивал, похоже, там была тяжелая история, но он рассудил, что они сами расскажут, если сочтут нужным. Будущая теща являлась женщиной, к которой с первых минут знакомства ничего кроме восхищения испытывать было нельзя: статная, высокая, с идеальной осанкой, любила каблуки и завораживала походкой от бедра. Все это удачно сочеталось с длинными, но не очень свободных фасонов, платьями, которые плотно, от шеи, закрывали тело с большой грудью, и с неизменной костяной брошью с изображением царицы Нефертити. Женщина обладала идеальным овалом лица, густыми волосами с легкой проседью, бездонно-синими глазами, и любила пользоваться красной помадой. Старшему оперу очень хотелось, чтобы народная мудрость «если хочешь узнать, какая будет жена, то посмотри на тещу» сработала. Нрав у женщины был спокойный, а действия и мысли какие-то логически выверенные, что ли. Она была профессор, но, как понял старший опер, без кафедры, автор большого количества книг по истории, историографии и источниковедению, но те книги были не в общем доступе, похоже, у нее тоже не обошлось без проблем с власть имущими.