Читать книгу Багатур - Валерий Большаков, Валерий Петрович Большаков - Страница 6

Седьмого апреля, на Благовещение, киевляне выходили на улицы с клетками, плетёнными из ивового прута, и выпускали «заключённых» птиц, чтобы те «пели на воле, Бога прославляли и просили счастья‑удачи тому, кто их выпустил».

К этому дню лёд сошёл совершенно, а снег задержался разве что во глубине сырых балок, куда не часто заглядывало солнце. А как разгулялись вешние воды! Днепр разлился до самого горизонта, затопив восточный берег, и гляделся морем необъятным, разве что накаты прибоя не доносились.

Вода подтопила многие дома на Подоле, но хозяева были людьми опытными, к половодью привычными, и спасались у родни в Копыревом конце.

Тепло всё прибывало и прибывало, влажный ветер из Дикого Поля доносил возбуждающие запахи, от коих не одни лишь «чёрные клобуки» в беспокойство впадали, а и пахари, давно уж приросшие к своей земле, испытывали неясное томление, вдыхая терпкий степной дух.

А Олег по‑прежнему тянул лямку, муштровал новиков – и всё сильнее ощущал нетерпение. Ещё совсем недавно, в Константинополе, которого уже нет, он искал покоя подле любимой женщины, а ныне, когда утратил её, рвался в бой, не вынося скуки заведённого порядка. И вот надежды его – устроить ха‑арошую потасовку – стали вроде сбываться. Начинало попахивать войной.

В общем‑то, боевые действия на юге так называемой Киевской Руси и не прекращались, просто борьба князей за галицкий, да за киевский престолы обострилась в те годы до крайней степени, принося народам смерть да разруху.

Михаил Всеволодович, князь галицко‑черниговский, собирал войско в поход на Киев. И то сказать – Киевское княжество разделяло два его владения, Чернигов и Галич, лишая земли единства и целокупности. А вот ежели к ним Киев присоединить… Тогда власть князя Михаила распространится от Карпат до реки Воронеж, а где власть, там и богатство.

Надо сказать, что весной 1237‑го Михаилу Всеволодовичу приходилось туго – Даниил Романович мало‑помалу одерживал над ним верх. До того ободрился князь волынский, такую силу почувствовал, что решил дружку помочь, австрийскому герцогу. Видя такое дело, венгерский король Бела IV вынужден был отговаривать Даниила от столь опрометчивого шага, а взамен заключил с ним надёжный мир.

В общем, к весне Михаил Всеволодович не только оказался отрезанным от своей «отчины», но и растерял всех союзников – и Конрада Мазовецкого, и Изяслава Мстиславича, и короля Белу. Пришлось ему мириться с Даниилом и передать Романовичу Перемышль…

А Ярославу Всеволодовичу стало ясно: замирившись на западе, Михаил обратит свой жадный взор на восток. И вот в середине апреля прискакал к Ярославу гонец и передал тревожную весть – галицко‑черниговский князь слал в поход два полка с воеводою Мирославом, слал на Киев.

В тот же час великий князь киевский собрал в Гриднице главноначальствующих и отдал приказ:

– Тебе, Яким Влункович, следует выступить на Мирослава – не побьёшь, так потреплешь. Обескровишь войско галицко‑черниговское, измучаешь стычками да налётами. Пойдёшь напрямую, через Мическ на Тихомель.

– Слушаю, княже, – прогнулся воевода набольший, – вот только не мало ли нас будет противу двух‑то полков?

Ярослав Всеволодович нахмурился и оглядел собравшихся.

– Эва как… Олег Романович, – сказал он, обращаясь к Сухову, – пойдёшь на ту же войну.

– Да, княже, – поклонился Олег.

– Дозволь слово молвить, – поднялся Владимир Рюрикович. – Пусть бы и мои половцы в походе поучаствовали. Две сотни дам с конями заводными.65

– Добро, – кивнул Ярослав. – Сколь людей у тебя, Романыч?

– А тоже две сотни, княже.

– Тогда и половцев бери. Будешь полутысяцким.

– Половцев? – повторил Сухов, будто и не замечая повышения. – Это дело, княже. Половцы – конники знатные. Мне б тогда и лошадей для воев моих, не пешком же им топать.

– Найдём, – веско сказал Владимир, обрадованный похвалой Олега. Видать, заедало князя то обстоятельство, что дружина его сплошь из степняков состояла.

– Раз так, не медлите, – строго молвил Ярослав Всеволодович. – Чем скорее обернётесь, тем лучше. Награжу! Ступайте с Богом.

Сборы были недолги. Вскоре новоторжане Якима Влунковича выступили за пределы Золотых ворот, открывавшихся на западную сторону. Следом выступили новики да половцы. Степняки таскали на себе тяжёлые доспехи вроде длинных курток из бычьих шкур и кожаные шлемы. Щитами половцы не пользовались, а вот луки они держали поближе к себе.

Новоторжцы ехали, не особо разгоняясь. Сухов повёл своих стороною, дабы не пересекаться с Якимом. В конце концов, великий князь ничего не сказал о главенстве, стало быть, воевода ему не указ…66

Под вечер две растянувшиеся колонны, большая и поменьше, сблизились. Воевода выехал вперёд и вскинул руку.

– Эгей, рыцарь! – крикнул он с ухмылкою и показал на рощицу между холмами. – Ночуем здесь! Ты только своих подальше отведи. Понял? Во‑от… А то от вас хлевом так и прёт! Новики твои навозом коровьим провонялись, степняки лошадиным кизяком смердят, а мы нюхай!

Новоторжане жизнерадостно загоготали, а Олег тонко улыбнулся.

– От вас и вовсе говном человечьим несёт, будто все разом обделались, – любезно заметил он. – И ничего, притерпелись мы. Да, Олфоромей?

– Ага, – кротко ответил Лысун. – Глаза только щиплет.

Новики захохотали. Те, кто владел наречием степняков, перевели суть сказанного половцам, и хохот разросся, захватывая всю полутысячу. А сам полутысяцкий, с удовольствием наблюдая за тем, как выступают красные пятна на лице Влунковича, поспешил успокоить набольшего:

– Ладно, ладно, как скажешь. Подальше, так подальше. Хоть глаза резать не будет. Айда, ребята!

И ребята взяли с места, удаляясь от лагеря новоторжцев.

Немного погодя Олег въехал на высокий плоский холм и оглянулся назад. Далеко‑далеко, пробиваясь искорками в густеющих сумерках, мерцали костры.

– Ужин, чай, готовят, – принюхался Лысун.

– Едем, – сказал Сухов. – Чем скорее обернёмся, тем лучше.

– Задумал цего? – поинтересовался Олфоромей.

– Да есть маленько…

Сотни конных ринулись вниз с холма, проехали топкой низиной и поскакали по отлогому склону, желтевшему прошлогодней травой. Редкие деревья стояли поодиночке, растопырив голые чёрные ветки.

Половцы, свистя и улюлюкая, понеслись впереди, не пропуская ни кочки, ни борозды, – известные следопыты, они читали землю под ногами как открытую книгу. Следов было мало – вон пара туриц пробежала, рядом пролегала старая, сглаженная колея.

– А вот, глянь, – сказал Олег, показывая на следы лошади. – Неподкованная! Половецкая?

Молодой Кулмей пригляделся и уверенно сказал:

– Не, то тарпан пробежал. Дикая лошадь.

– Наверное, от волков удирал, – сделал вывод его друг по имени Итларь. – Смотри, шаг какой!

– Похоже…

Оба половца сложили пальцы в охранительном жесте – волки степняками почитались за священных покровителей.

Солнце село, землю укутали тени, предвестники ночи, а отряд всё скакал и скакал на запад. Лишь перейдя вброд речку Тетерев, Сухов объявил привал.

Коней согнали в табун и отправили пастись под усиленной охраной, а на берегу разжигали костры, подвешивали над огнём котелки с водою, доставали из сумок крупу и солонину. Итларь, жадно принюхиваясь к запахам, исходящим от варева, не утерпел и сгонял подальше в степь, притащил дикого луку и ещё каких‑то пряных трав. Накрошил поровну во все котлы – и дух пошёл такой, что даже терпеливый Олфоромей не выдержал.

– Вари быстрее! – простонал он.

Кашевары дружно заработали черпаками, помешивая походное яство.

После сытного ужина, с запивкой по вкусу – кому кумыс, кому сбитень, – воины стали укладываться, а сотники расселись у одного костра с полутысяцким и устроили военный совет.

– Чего делать будем? – с ходу спросил Чюгай Акланович, натуральный половец – длинные волосья его отливали соломенным цветом.67 В рубахе, кафтане и кожаных штанах, Чюгай пропах дымной гарью и травяной горечью – истинный степняк.

– Задумал я, братие, дело одно, – сказал Олег, палкой вороша костёр, – дело опасное, зато и выгодное. Хочу, чтобы мы одни Мирослава отогнали, без новоторжцев! Знамо дело, побить войско галицко‑черниговское нам не под силу, но разогнать его, проредить в стычках да засадах – это мы могём.

Слегка раскосые глаза Чюгая загорелись.

– Могём! – подтвердил он, гортанно выговаривая глагол. – А за то нам князь награду выдаст!

– Так это ж надо сперва новоторжан обогнать, – трезво рассудил Олфоромей, – чтоб не мешались.

– Как их придержать, я придумал, – сказал Сухов, – но суть не в том. Мало нас, вот в чём беда. Новики мои – ребята стойкие, лучники знатные, но конники они никакие…

– Пешцы мы, – кивнул Станята, – к земле привычны.

– Вот именно! Стало быть, вся надёжа на половцев, а две сотни на два полка… – Олег покачал головою.

– Справиться можно, – осторожно сказал Итларь.

– Можно, – подтвердил полутысяцкий, – но сколь народу зазря погубим? Ведь галичане стоять да глазеть не станут, стрелять примутся!

– А я знаю, чего делать! – раздался из темноты голос Кулмея. – Надо ещё наших позвать!

– Откуда, балбал?68 – хмыкнул Чюгай. – В Шарукань за подмогой сгонять или в Балин.

– В Салмакаты!

Над костром повисло молчание.

– А ведь точно! – хлопнул себя по коленям Чюгай. – Это, если отсюда на заход солнца скакать, забирая к югу. В одном переходе!

– Да поболе… – усомнился Итларь. – Но всё равно, близко. А кто там сейчас сидит? Не старый ли Ченегрепа?

– Он! – кивнул Чюгай.

– Хм… А вернулся ли Ченегрепа с кышлага?69 Зимует он у моря, а сюда обычно откочёвывает ближе к маю, когда всходит молодая трава…

– Ченегрепа, сын Белдуза, – мой дед! – гордо оповестил командующих Кулмей. – И в Салмакаты он возвращается, лишь только сходит снег. Тута айлаг его!

Итларь рот раскрыл, дабы определить место и значение молодого воина, но прикусил язык. Вместо отповеди он развернулся к Олегу и проговорил неторопливо:

– Салмакаты печенежской была, прадеды наши отвоевали её у орды…

– Йазы‑Цопон? – не удержался Олег.

– Не‑е… – замотал головою Итларь. – Кара‑Бей. Крепость такой же осталась, а прежних хозяёв перебили…

– Одного на развод оставили! – жизнерадостно поправил его Кулмей, по‑прежнему невидимый в потёмках. – Байчу, сына Кухея! Эй, Байча! Спишь?

– Заснёшь с тобой… – ответил ворчливый голос. – Чего тебе?

– Ты у нас печенег?

– Я не у вас, я сам по себе печенег. Всё, можно спать дальше?

– Спи, спи! – милостиво позволил Кулмей.

Отсмеявшись, командование вплотную занялось стратегией и тактикой…

На рассвете полутысяча тронулась к Мическу, что оставался в паре вёрст к северу, на том же берегу Тетерева. Городишко сей был мал настолько, что стены, окружавшие его, не имели башен. Но стража не дремала – мигом высыпала на заборола,70 лишь завидя конные сотни.

Олег подскакал к запертым воротам и крикнул:

– Княжье дело! Кто тут у вас волостель?71

Из бойницы над запертыми воротами высунулся дюжий мужик в шлеме‑наплешнике.

– Ну, я, – прогудел он.

– Так слушай! Сегодня до вас доберётся полк воеводы Якима Влунковича, ясно?

– Ну, ясно…

– Ясно ему… Ежели не хотите бесчинств, встретьте их ласково, приветьте – пиво выкатите и чего покрепче. Они, чем пьянее, тем добрее!

– Ну, ладно…

– Ну, пока! – передразнил Олег волостеля и поворотил коня прочь, в степь Половецкую.

Степь стелилась то гладкой, как море в тихий день, то слегка всхолмленной плавными перепадами высот и низин. А над нею распахивалось небо, такое же пустое и обильное простором.

Конь глухо тюпал копытами по колючей сухой траве, сбивал репейники, ступал в стародавний навоз, иссушенный ветром, переступал через лошадиные кости, выбеленные дождём.

К концу лета степная трава выгорает, буреет и желтеет. Ложится под осенними дождями неприглядными космами, приобретая вид унылый и безрадостный.

То, что простиралось вокруг, звалось равниной, однако монотонность плоского поля то и дело нарушалась – гладкую степь перерезали реки и ручьи, она распадалась оврагами, проваливалась круглыми котловинами‑западинами с плоским дном, густо заросшим ивняком и осиновым кустом. Островами, затерянными в степном море, поднимались дубравы, кленовые и ясеневые рощи, а пески речных долин скреплялись корнями могучих сосновых боров.

Чем дальше на юг, тем пустынней становилась Половецкая степь – рощицы остались позади, даже одинокие деревья не показывались взгляду. Одно Дикое Поле простёрлось вокруг – неопрятное, нечесаное, в буром полегшем бурьяне. Но уже пробивалась зелень, прорастала, жадно поглощая воду и солнце, обещая взойти буйным разнотравьем.

И вот равнина стала всё чаще горбиться курганами, вознося к далёкому небу каменных «баб» с руками, сложенными на животах, и с грубыми ликами, скорее уж намеченными, чем высеченными. Или то ветер с дождями так постарались, стёрли черты за века?..

Под вечер открылась Салмакаты – круглая стена из беленой глины, замыкавшая в себе «застройку» – островерхие войлочные юрты, саманные мазанки с покатыми крышами, бревенчатые срубы местных богатеев – дерево в степи дорого.

Местность вокруг крепости была голой – ни травинки, – изъезженной колёсами арб, истоптанной копытами коней и верблюдов, загаженной, но хотя бы не пыльной – слякотной.

Неровную глинобитную стену Салмакаты размыкали ворота‑решётки из кривых стволиков, перевязанных кожаными ремнями. Десятки, да как бы не сотни юрт, крытых бурым, чёрным, белым войлоком, окружали крепость неровным кольцом, этаким предградьем, слободой на степной лад. Со стороны поля юрты были прикрыты рядами кибиток, а ещё дальше маячили конские табуны, пасущиеся верблюды, отары овец – «движимое имущество» куреня.72

Первыми своё внимание на полутысячу Олега Сухова обратили стражники – в длинных кожаных панцирях, обшитых роговыми пластинами, нарезанными из копыт, в круглых шлемах с низкими шишаками на темени. Воины‑половцы сидели у стены, приставив к ней копья, и сонно следили за подъезжавшими. На их загорелых, обветренных лицах не было и тени тревоги – чувствовали свою силу. В Диком Поле они – хозяева.

Не доезжая до ворот, Чюгай Акланович спешился. Половцы спрыгнули следом, новики покинули сёдла, изрядно кряхтя с непривычки, а Олег слез на землю последним.

Из ближних юрт уже выглядывали любопытные ребятишки, чумазые растрёпы. Женщины в ярких цветных шабурах,73 в жёлтых и зелёных платках, выкладывали на просушку сыр из кобыльего молока, то и дело поглядывая на Олегову рать, а вот мужчины скрывали свой интерес к новоприбывшим – не подобает сие воинам. Они степенно сидели на расстеленных кошмах и работали по хозяйству – подшивали сёдла, плели сбрую из кожаных ремешков, строгали древки стрел.

За юртами фыркали довольные кони – подростки скребли им бока пучками соломы. Чаги, женщины‑служанки, хлопотали у очагов – то проса подсыпят в котлы, то сала копчёного добавят. Они доили кобылиц, вычёсывали верблюжью шерсть, пряли и ткали. Чаги тоже обращали внимание на гостей Салмакаты, но взглядывали мельком, походя – некогда им было.

А уж рабы с колодками на тощих шеях и вовсе отворачивались, косясь угрюмо и злобно. Колодникам поручалась самая тяжёлая и грязная работа – глину месить пополам с навозом и резаной соломой, лепить из этой гадостной массы кирпичи и заделывать прорехи в крепостной стене, пострадавшей за зиму. Выскребать шкуры, мочить их и мять в деревянных чанах с раствором едкого помёта, с утра до вечера взбалтывать кумыс в огромных бурдюках‑турсуках из коровьих кож.

И весь этот народ возился вокруг, бегал, расхаживал, орал, бранился, огрызался, вонял… Неприятный, неопрятный, непредсказуемый.

Чюгай громким голосом обратился к стражам у ворот. Олег понимал с пятого на десятое – вроде как его представляли знатным «Олгу‑батыром», прибывшим с дружественным визитом к солтану74 Ченегрепе.

Стражники, уважительно поглядывая на «Олгу‑батыра», пропустили его в крепость. Следом вошли Чюгай, Итларь и Кулмей, надувавший от важности щёки.

Изнутри Салмакаты казалась ещё больше. Внутри её стен полно было мазанок‑овчарен, а посередине возвышалась, как меловой курган, юрта солтана из белого войлока. У её входа торчали длинные шесты с лошадиными хвостами на перекладинах, треплемые ветром. Это были бунчуки, знамёна солтанские.

Юрту Ченегрепы кольцом окружали шатры победнее, из бурого войлока, – место жительства жён солтана.

У дверного полога юрты Ченегрепы стояли два воина громадного роста, с неохватными плечами. Они грозно хмурились, сжимая рукоятки кривых сабель. Только намекни, живо пустят в дело…

Следом за Чюгаем Олег пробрался в юрту. Там было довольно опрятно – пол устилали ковры во много слоёв, деревянный каркас шатра покрывали разноцветные шелка. Света, проникавшего через дымовое отверстие‑тоно в потолке, хватало, чтобы дать представление о богатом убранстве и о самом хозяине, восседавшем на толстой кипе кошм. Ченегрепа, сын Белдуза, не поражал богатырским сложением – росту среднего, мышцы заплыли жирком, волосатое чрево вываливается из кожаных шаровар. А вот лицо жёсткое, словно рубленное из дерева. Такой не будет колебаться, решая, казнить или миловать…

Половцы исполнили трио ритуал приветствия, в красках отобразив знатность и родовитость Сухова, а после Чюгай соло живописал ту нужду, которая привела «Олгу‑батыра» в степь. Олег с трудом улавливал смысл сказанного.

Солтан Ченегрепа, снисходя до просьбы знатного соседушки, посланца самого «коназа», ответил в том смысле, что всегда готов к войне, и сделал широкий жест: присаживайтесь.

Сухов опустился там, где стоял, скрестив ноги, а хозяин юрты хлопнул в ладоши. Звякая цепями, появился колодник с бурдюком и наполнил пенным кумысом дорогие чаши китайского фарфора, на редкость чистые. Олег с удовольствием отхлебнул резкого, холодного напитка – видать, бурдюк в проточной воде держали.

Довольный солтан оскалил щербатые зубы, а Кулмей, погладив Ченегрепе толстые руки, и вовсе лучился, как начищенная номисма.

– Видал, какой у меня дед? – горделиво сказал он.

– Большой человек, – согласился Сухов.

– А то!

Тут Чюгай повернулся к Олегу и передал слова солтана:

– Ченегрепа хочет знать, какая доля добычи достанется ему?

– Скажи, – спокойно ответил Сухов, – что всё, взятое с бою, достанется славному солтану. Мы же идём не за добычей, а за победой.

Ответ Ченегрепу порадовал, и его последние слова стали понятны Олегу.

– Сегодня я буду гадать по волчьему вою, – торжественно сообщил сын Белдуза, – и скажу точно, что сулит нам война!

Стемнело быстро. Засинели сумерки, похолодало. Вспыхнули десятки костров, по всему становищу потянуло сладковатым запахом горелого кизяка. С первой звездой солтан Ченегрепа выехал на коне за пределы крепости и удалился в степь.

Олег с Кулмеем потихоньку отправились следом, но почтительно задержались у курганов, не смея мешать таинству гадания.

Как ни вглядывался Сухов в сумерки, различить, где там Ченегрепа, а где балбал на оплывшем кургане, он не смог. Зато отчётливо услыхал солтана – тот издал хриплый вой, подражая волку. Вой был долог и тосклив, сам собою будя страхи перед оборотнями и упырями. Кулмей испуганно поёжился, и только присутствие Олега удержало половца от спешного ухода.

Неожиданно солтану ответил настоящий волк. Кулмей сгорбился, успокаивая встревоженного коня, и забормотал, вспоминая заклинания, рукою теребя оберег, висевший на шее.

Недолго тишину делили два голоса, волчий и человечий – целый хор волков поднял вой, отвечая Ченегрепе.

– Возвращаемся, – негромко сказал Олег, – а то ещё дед твой нас застукает.

– Конечно, конечно! – поспешно закивал Кулмей и мигом развернул коня. Животное тоже было согласно удалиться…

Неслышимые и невидимые, они вернулись за стены Салмакаты, а вскоре, со всеми вместе, встречали солтана. Ченегрепа остановился перед воротами, куда сбрелись все свободные, и провозгласил:

– Нам будет сопутствовать удача! Мы одержим победу! Яшасын!75

– Яшасын! Яшасын! – радостно подхватил весь курень.

Половцы не делились на мирных скотоводов и воинов. «Если завтра в поход, если завтра война», то почти все они становились в строй – суровые мужи и мальчишки, молодые парни, жаждущие подвигов, и крепкие деды, вышедшие победителями из сотни боёв, девушки и незамужние женщины. Половчанки, правда, копьями не грозили врагу, но с луком управлялись получше иного мужчины.

Каждая семья из куреня Ченегрепы выставила по кошуну, как бы родовому полку. У Чурнай‑бега насчитывалось всего полсотни воинов, у Тарха Красавчика и Камоса Карноухого – по сотне, а мужеподобная Аймаут вела чуть ли не двести конников. Всего войско Олега Сухова усилилось на полтыщи сабель. Сила!

Сам Ченегрепа остался в Салмакаты, переложив на «Олгу‑батыра» верховное командование.

Перед рассветом конники пришлые и тутошние покинули крепость. Ехали быстро, а когда кони уставали, пересаживались на запасных – у иных степняков в запасе скакало по пять, по десять коней.

Половцы принарядились, как на праздник, – все в кафтанах с галунами по подолу, вороту и вдоль рукавов, а половчанки ещё и в коротких юбках поверх кафтанов, да с головными уборами из остроконечных шапочек с отогнутыми вверх полями, косичек, лент, цепочек и колец.

Сухов ловил себя на том, что степняки ему нравились. То, что они антисанитарию разводят, отталкивало, зато половцы были единым народом и жили дружно. Случались, конечно, стычки – то водопой не поделят, то скотину уведут. Невесту украдут без уговору. Всякое бывало, но ханы не устраивали бойни и резни меж куренями и ордами, а воины половецкие были как на подбор – умелые, храбрые, дисциплинированные. Как начнёшь сравнивать с княжьим двором, тошно становится…

Путь «конармии» лежал на север, и Олег тихо радовался, что весеннее тепло не сменилось пока летнею жарой, иначе облако пыли, поднятое тысячами копыт, было бы видно издалека. А так чалый Сухова месил грязь, разбрызгивал лужи, тюпал по леглой траве.

Скакали весь день до вечера. У реки Случ Олег выслал вперёд разведчиков, молодых, азартных половцев. Естественно, без Кулмея тут не обошлось. А, вернувшись, внук Ченегрепы радостно доложил:

– Видали мы новоторжан! Реку перешли и дюже с похмелья маются!

Совсем юная половчаночка, скуластенькая и метко стрелявшая глазками, добавила:

– Вялые все, лагерем становятся между оврагом и рощей.

Олег задумчиво подёргал себя за ус, а Лысун каждому подъезжавшему бегу объяснял, кто такие новоторжане и какие гадости говорили они в адрес половецкого воинства.

– Напасть и перебить! – решительно заявила дебелая Аймаут. – По оврагу мы подберёмся незаметно.

– Нельзя! – отрезал Сухов. – Какие ни есть, а новоторжане – люди князя киевского. Они нам не враги, скорее уж соперники – тоже ведь идут на войну с галичанами. А нужно ли нам делиться добычей и славой?

– Придумал цего? – осведомился Олфоромей.

– Да есть маленько… Коль у новоторжан до сих пор головка бо‑бо и во рту будто кошка насрала, стало быть, крепко их угостили в Мическе! Считайте, на день они в пути задержались. Вот и надо нам ещё денёк выиграть…

– Как? – прямо спросил томный и смуглый Тарх.

– Разгоним их лошадей!

Лица половцев расцветились улыбками понимания.

– По коням!

К лагерю новоторжцев подкрадывались в темноте, следуя ручью, журчавшему на дне оврага. А когда в красноватых отблесках костров завиднелся обрыв у того места, где Яким Влункович объявил ночёвку, Олег завёл своих подальше в темноту и начал подъём.

Вместе с ним отправились верный Олфоромей, Кулмей (куда ж без него!), Тарх, Итларь, Байча и ещё четверо половцев, имён которых Сухов не упомнил.

Отправляясь на рискованное предприятие, оседлали самых смышлёных лошадей, а для верности обвязали их копыта войлоком – и не услышать, и следов не останется.

Десяток шагом объехал стан, хоронясь за кустарником и редко раскиданными деревьями. Тарх с Итларем пропали в ночи – поискать ночных дозорных – и обнаружили их мирно спящими. Ни убивать, ни будить сторожей не стали – тайные «гости» разбрелись по роще, не тревожа их сон.

Между деревьями были протянуты волосяные верёвки, к которым привязывали коней. Животные фыркали, порывались ржать, но половцы знали толк в лошадях и быстро успокаивали гнедков да саврасок. Споро заработали острые ножи, обрезая верёвки и поводья. Олег забирался всё дальше в рощу, освобождая всё новых и новых скакунов, шлёпая их тихонько по крупам, чтоб живее разбредались.

– Ва‑вай! – прошептал Кулмей неодобрительно. – Даже не расседлывали!

– Пора, Кулмей, – тихонько сказал Сухов, плохо различая лоснящиеся спины лошадей.

Половец хищно улыбнулся и пропал. И вот вспыхнули факелы, загорелись охапки сухой травы, и дикие вопли раскололи ночь. Гикая, свистя, подкалывая коней копьями, пуская стрелы так, чтобы не убить, а испугать, половцы погнали лошадей в степь.

Обезумевшие от ужаса животные, визжа и храпя, бросились напролом – через лесок, через луг. Вытянувшись стрункой, мчались кони, покидая вчерашних хозяев, разбегаясь в стороны, кто к реке, кто на север, к городку Полонному.

Новоторжане с трудом возвращались в явь, подхватывались, метались, начинали стрелять по собственным коням, спросонья принимая их за вражескую конницу. Дикое ржание и суматошные вопли разносились по лугу, по роще, а десяток Олега уже уходил тёмным оврагом, незрим и неуловим.

Само собой, кони новоторжан почти все вернутся к хозяевам. Да хозяева и сами немало побегают по степи, отыскивая пропажу. День на это уйдёт – весь, без остатка. А Тихомель отсюда – в дневном переходе…

Олег ухмыльнулся и прибавил чалому прыти.

Скакать до Тихомели не пришлось – войско галицко‑черниговского князя показалось сразу после обеда. Едва Олег успел утрясти в себе кусок вяленого мяса на лепёшке и хорошую порцию кумыса, как вот они, полки Мирослава!

Местность вокруг ровностью да гладкостью не отличалась, она то полого, очень полого вскатывалась, устраивая подъём чуть ли не до самого горизонта, то опадала спуском, едва заметным глазу. Спрятаться на этой перекособоченной плоскости было попросту негде – ни холмов поблизости, ни густых чащ. Только кое‑где торчали одинокие деревья – разведчики Леса, заброшенные ветром в Степь, внедрившиеся в жирный чернозём, но так и не дождавшиеся подхода основных сил.

Сборное войско Олега двигалось по степному обычаю – несколькими колоннами. Новики, малоспособные биться верхом, старались не отставать и надеялись быть полезными – хотя бы числом своим страху нагонят на разных там галичан!

Молодые половцы рыскали на флангах и уносились далеко вперёд, разведывая путь и высматривая противника.

Вот пятёрка Кулмея доскакала до гребня возвышенности – и круто развернула коней, понеслась, что было мочи, до своих.

– Иду‑ут! – долетел крик.

В тот же момент на «перевал» въехали чужие всадники, покрутились и сгинули.

– Ты не ори, – сердито сказал Сухов, – а говори толком! Кто идёт? Куда? Далеко ли?

– Галичане идут! – тут же отрапортовал Кулмей, вставая на стременах. – На нас идут! Они в трёх перестрелах!76

Олег и сам приподнялся над седлом, гаркнув:

– Вперёд!

А половцам объяснять, что к чему, нужды не было: ясно же – с горки ударить куда способней, нежели на горку мчать. И вся конница мигом прибавила прыти, одолела гребень – и оказалась в виду двух полков, над коими реяли жёсткие стяги с зубцами и колыхались хоругви. Полки на ходу перестраивались, смыкая ряды, подтягивая растянувшийся арьергард, а сам Мирослав скакал перед войском – меч наголо, красный плащ за плечами веет, конский хвост и грива на отлете. Картинка!

– Тарх! – крикнул Сухов. – Камос!

Подчиняясь мановению его руки, половцы бросились в атаку. Им не надо было объяснять тактику войны – степняки действовали по опыту сотен боев. Летучие отряды Тарха и Камоса налетели на галичан, ввязываясь в бой издалека – пуская стрелы на скаку и всякий раз попадая, не во всадника, так в его коня.

Покрутившись, побезобразничав, половцы ускакали прочь, но уже новые сотни тревожили полки, беспокоя их с флангов. Разозлённые галичане контратаковали, бросались на степняков, но куда там – половецкие отряды мигом рассыпались, отходя веером.

Это была давняя, проверенная метода – «свора собак против медведя». Медведь ворочается на месте, ревёт от злости, бьёт лапами наотмашь, а собаки вёрткие, под удар не попадают, кусаются, хватают зверя то за лапу, то за бок…

Подскакавший Чюгай возбуждённо крикнул Олегу:

– Хороший овраг есть! Глубокий, и близко отсюда!

Сухов, наслышанный о степных войнах, тут же отдал приказ – учинить ложное отступление.

Половцы завыли по‑волчьи, накидываясь на галичан всем скопом, но не приближаясь на длину меча, по‑прежнему действуя издали – меча стрелы, дротики, копья, накидывая арканы на воинов и сдёргивая тех с сёдел.

Мирослав воякой был опытным, он и венгров бил, и ятвягов, и ляхов, и рыцарям‑меченосцам жизни давал, а вот со степняками дела не имел. Это его и подвело.

Накал страстей достиг предела, галичане уже и сами выли от ярости, пытаясь достать половцев, хоть как‑то уязвить наглых кочевников, и те «дрогнули», начали отступать, а после развернули коней и стали трусливо драпать с поля боя. С торжествующим рёвом полки Мирослава бросились вдогон – выхваченные мечи так и заблистали на солнце, готовые рубить и кроить податливую плоть.

– Бей «копчёных»! – взвился крик.

– Бей! Бей!

– Руби! Коли!

– Врёшь, не уйдёшь!

А половецкие сотни заметались, как будто отчаянно ища прибежища, да и ринулись в устье глубокого оврага, втягиваясь в него потоком разгорячённых тел. Галичане с победными криками понеслись следом, забираясь всё дальше – вот‑вот догонят, покрошат беглецов, растопчут…

– Олфоромей! – рявкнул Олег, едва сдерживая дикое возбуждение. – Станята! Наш черёд!

И новики, вместе с сотней Итларя, ударили в тыл галичанам, этакой пробкой запечатывая устье оврага.

Здесь, между оплывших стен балки, было душно – жар, исходящий от лошадей, держался, наплывал, не рассеиваясь под ветерком.

Новики ударили «клином», выставив копья. Половцы поддержали их с флангов, пуская стрелы в упор или навесом – в узком, замкнутом пространстве оврага ни одно из смертоносных жал не пропало зря.

Сухов не мог видеть, что творится впереди, но догадывался – кошуны из Салмакаты перестали «трусить» и развернулись, в упор разя противника, опорожняя колчаны, а самые горячие кидались с саблями на мечи. Бешеное мелькание копыт… Выпученный конский глаз… Трава, раскрошенная в труху… Оскал зубов, мелькание стали, лютая бледность на лицах…

– Кулмей! – крикнул Олег изнывавшему молодцу. – Скачи к Аймаут! Её выход!

Осчастливленный Кулмей взял с места и ускакал. Стрелки Аймаут очень быстро вышли на позицию – они показались на краю обрыва, натягивая луки и методично расстреливая тех, кто копошился внизу, кто попался в западню и не знал, где выход из неё.

Меж тем Мирослав понял, что допустил ошибку. Развернув своих людей к устью оврага, он пошёл на прорыв, не обращая внимания на потери – лишь бы вырваться из теснины на волю!

Сухов сразу почувствовал возросший напор и дал команду отступать – стоять насмерть он не собирался.

«Раскупорив» овраг, новики с половцами Итларя и Чюгая отошли, не прекращая обстрел. И вот повалила рать Мирослава – растрёпанная, побитая, растерявшая полдесятка знамён. Огрызаясь, отстреливаясь, разрозненные полки повернули обратно, туда, откуда пришли. Ряды их значительно поредели – и склон холма, и дно оврага были усеяны мёртвыми телами. Несколько коней брели понуро, лишившись всадников, и спотыкались о брошенные поводья.

– Тарх! Камос! Аймаут! Чюгай! – воззвал Олег. – Преследовать полки до темноты! В ближний бой не вступать, нападать из засад! Добычу без вас делить не станем.

Успокоенные степняки поскакали на запад, а тем, кто остался, Сухов нашёл два занятия – приятное и не очень. Надо было собрать брони да оружие, проще говоря, обобрать павших и раненых. Половцы снимали с трупов всё, имевшее ценность, то есть раздевали догола и уносили мечи, шлемы, доспехи, портки, рубахи, оставляя одни нательные крестики, если те были из дерева.

А новикам и крещёным половцам пришлось хоронить чужих и своих. Своим отрывали могилы в размякшей земле, а галичан уложили под обрывом, да и обрушили песчаный край, разом погребая всех.

– Олфоромей, – устало обратился Олег. – Онцифор! Соберите стяги галицкие да черниговские, все, какие найдёте. Отвезём их князю!

– Это мы мигом!

Сухов подъехал к понуро замершему саврасому коню – осиротевшему скакуну с примесью хороших кровей, и спешился. Савраска вскинул голову, тревожно кося лиловым глазом, но Олег заговорил с ним ласково, погладил морду. Конь покивал головой, вздохнул, будто печалясь, и покорился новому хозяину.

А Сухов, взгромоздясь верхом на саврасого, оказался чуть выше – видать, степные предки «трофея» когда‑то пересеклись с чистопородными. Похлопав коня по шее, Олег осмотрелся. Победили они или нет? Мирослав бежал, и правильно сделал – воевода спас полки от полного разгрома. Степь ведь не зря Половецкою звалась – Ченегрепа и иже с ним властвовали над просторами между лесом и морем, а дабы удержать сии просторы, требовалась сила немалая. И она у половцев была.

Так или иначе, решил Олег, а задачу свою они выполнили – галицко‑черниговское войско отогнано за пределы княжества Киевского. Победил ли он Михаила Всеволодовича Черниговского – это ещё вопрос, но вот над Якимом Влунковичем верх одержан точно…

…На Бабином Торжку собрался полк из Нового Торга. Новики и половцы Олега скромно стояли в сторонке, у позеленевшей квадриги.

– Струсили галичане, – бойко докладывал Яким Влункович, – даже показыватьсе нам не стали! В Тихомели, как и полагаетсе, тишь да гладь да божья благодать. Мы по всей степи рыскали, а не сыскали ворога. Побоялси, видать, Мирослав клинков наших, не решилси границу‑то перейти!

– Эва как… – протянул Ярослав Всеволодович.

Великий князь осмотрел новоторжан и повернул голову к Сухову.

– А ты что скажешь, Олег Романыч? – спросил он сумрачно.

Вместо ответа Олег дал знак Олфоромею, и тот, на пару со Станятой, вынес охапку стягов и бросил Ярославу Всеволодовичу под ноги.

– Это знамёна воеводы Мирослава, – громко заговорил Сухов, – потрепали мы галичан здорово, вот они и утекли!

– Лжа это! – заорал Влункович, напрягая жилы. – Не можно четырьмя сотнями побить два полка!

– А уметь надо!

Князь с любопытством оглядел стяги, пощупал даже жёсткую ткань с изображением Святого Василия, а потом огласил своё решение.

– Храбрецы новоторжские! – сказал он зычно. – Благодарю за службу! Обещал я вас наградить и слово своё исполню. Можете возвращаться до дому!

Новоторжане – смущённые, растерянные, обрадованные, равнодушные, – зашевелились, зароптали, подались с площади, а Ярослав Всеволодович снял с себя витую золотую гривну и нацепил её Олегу на шею.

– Носи, воевода, – сказал он. – Служи с честью, и дано тебе будет не только славою облечься, но и великим почётом!

Сухов поклонился, больше всего упиваясь той зеленью, что проступила на лице Якима Влунковича, бледном от ненависти. «Понял? – мелькнуло у Олега. – Во‑от…»