Читать книгу История и тайны Северной столицы. Загадки земли сестрорецкой - Валерий Пикулев - Страница 18

– Да ты, Алик, выпей ещё стопку-то на дорожку, выпей, – бабушка доложила гостю в тарелку жареной картошки со шматом отдельной колбасы (её фирменное блюдо), и подала дедушке беззвучную команду, взглянув на пустую стопку и быстро подняв и опустив брови. Дедушка, привыкший угождать жене, тут же наполнил маленькую гранёную стопку «московской». – Ты выпей и не волнуйся. Ульяна и не узнает, путь-то неблизкóй. А узнает, не беда! Неужоль и выпить нельзя у своих?! Ведь, мы ж как родня с вами, столько годков!

– Спасибо, спасибо, нянька, – отнекиваясь ради приличия, дядя Алик «поддался» уговорам бабушки, которую почему-то называл нянькой, и с явным удовольствием осушил мерку, не забыв пожелать здоровья гостеприимным хозяевам. Дедушка с Венькой выпили по стопке лимонада.

Угасшая беседа затеплилась вновь. Теперь Олег Петрович обратился к Вене:

– Ну что, нонешним-то летом последний разок с дружком своим в поле побегаешь!

– А… а почему, дядя Алик? – насторожился парень в ожидании скверных вестей, – Борька, он что… – И вот что поведал об этом Олег Петрович…

Бориного отца, крупного спеца по судовым энергетическим установкам, переводят в Севастополь, как раз на следующий год. Он сам об этом просил руководство: сыну, с детства страдавшему дерматитом (о чём Веня и сам хорошо знал), врачи давно советовали сменить сырой ленинградский климат на южный, приморский. Более всего для этого подходил Крым. К тому же, в Севастополе жила бабушка Бори.

– Теперь и не знаю, где дачников сыскать, – таких-то порядочных днём с огнём… Культурные они, аккуратные, ничего не побьют, не испортят. Да и заплатить норовят вперёд и всё сразу. Семь лет уж снимают.

– Молодцы, заранее предупредили, – вставил дедушка, – всегда надо так. Надобно заранее…

– Да вот сейчас и прояснилось у них. Как раз в августе и поедут, чтобы сыну-то к осени в школу там устроиться, в седьмой класс…

Веня приуныл: последнее лето вместе. А как же теперь с кладом-то… одному, что ли, придётся? И как полноправный собеседник, он решил напрямую спросить Олега Петровича об интересовавшей его проблеме.

– Дядя Алик! А… а о кладе-то Вашем ничего не слыхать? Не нашёл кто? Ведь, солдаты осенью могли…

– Вроде, ничего не нашли твои солдаты, – ответил гость, подтыкая вилкой кусочки пропитанного маслом картофеля. – Вот только Василь Матвеич какой-то смурной стал, зáпил… А ведь он и обследовал поле тогда, говоришь? С женой разводиться удумал. Жёнка-то евойная моей жаловалась… Со службы чуть не выгнали.

И тут Веня понял, что единственной ниточкой в его руках, как раз и был тот самый Василий Матвеевич, капитан Звягинцев! Эх, рано Боб в Крым намылился! И, то ли пузырьки лимонада ударили в голову, то ли известие так повлияло, но вдруг он порозовел и воспрял духом. Веня понял, что теперь, оставаясь «за главного», ему и решать! – чувство, надо сказать, сколь пьянящее, столь и тревожное. Необходимо начать разработку плана «летней кампании»! Вот только… Да, экзамены совсем не кстати.

– Ну а с дачниками, всё ж, как решил? – дедушка, перехватив бабушкин взгляд, наполнил стопку по новой. Дядя Алик теперь даже и для виду не сопротивлялся. Он лишь подцепил кусочек селёдки в масле и аккуратно переложил его в тарелку. А потом, подумав, словно собираясь с мыслями, добавил и шмат копчёной колбасы.

– Да в этом году всё то ж, а после… Есть один на примете… художник. Снимает поблизости, а теперь вот подешевше ищет… Одну комнатёнку, пожалуй, сдам. Ну, будь здоров, сосед! – и «кувыркнул» стопку.

Проводив гостя, Веня осведомился о цели его визита. Вот уж третий раз навещает с осени. – Видимо, неспроста…

– Зачем приезжал, говоришь? – заулыбался дедушка, – ясно дело, зачем! Седьмой класс кончаешь, пятнадцатый годок тебе, сынок… А и Тоньке его то ж… Смекай! Вот и приезжает. Женихом ты скоро будешь. – И все дружно рассмеялись.

Веня этому особого значения не предал. Эк куда хватили! – Женихом! Когда там ещё… А вот экзамены, те уже через два месяца: два письменных и устный… И хоть отличником был всю дорогу, а всё ж боязно как-то: экзамены впервые в жизни!

Александровка, близ Сестрорецка

1967 год, лето

На дачу приехали в конце июня! Всё благополучно завершилось: экзамены сданы, – опять отличник! Но, расслабляться нельзя: в августе снова сдавать. Дело в том, что Венина школа была семилетней; и на семейном совете решили, что ему лучше поступить в техникум. Так что свободного времени оставалось месяца полтора от силы, и Венька решил не терять времени даром.

Прежде всего, согласно его плану, следовало установить слежку за капитаном, да вот только в городе он, – отпадает, значит. А, с чего же тогда начать? Ему чутьё подсказывало, что начать следует – с поля.

Борька с родителями дня на три умотал куда-то на экскурсию, и Вене пришлось открывать полевой сезон в одиночку. Подсобив разложить вещи по углам, натаскав воды из колодца, сходив в магазин за продуктами, Венька, наконец, освободился. С лёгким сердцем, трепетавшим однако, словно воробей в клетке, – сколько ж месяцев мечтал об этой минуте! – он направился… нет, не в поле, – на свидание с полем!

Перейдя Горский Ручей по мостику в два брёвнышка, он очутился в поле. Опоённый дурманом пространства, замешанным на терпких ощущениях долгожданной свободы, Веня остановился, заворожённый, вдохнул полной грудью чистый полевой воздух и пошатнулся, будто пьяный. – Вот она, свобода! Вот оно, его поле!

Парочка жаворонков в небе, будто пытавшихся перепеть друг дружку, выводила на разные лады свою старую-престарую песенку, – как-то дедушка напел даже её, – и насколько же птичья мелодия соответствовала нехитрым и мудрым крестьянским словам: «му-жи-ки-и-и-и, ду-ра-ки-и-и-и, жги-те-се-но-ско-ро-ле-то»!

Ах, как здорово, как хорошо! Венька направился по тропинке, забиравшей вправо. Она выведет на дорогу, разбитую колёсами трактора, а та поведёт в лес, огибая старые развалины… Те самые. Взобрался на холмик близ дороги и вновь оглядел родное поле. Достал маленький туристический бинокль, подаренный по окончании седьмого класса, и, настроив его, оглядел окрестности. – Никого.

Ему хотелось прямёхонько направиться к развалинам и как следует всё там осмотреть: может, изменилось что за год. Поразмыслив, решил, что лучше это следует сделать завтра, – уж больно пустынно и неуютно сегодня как-то в этом уголке поля, да и время, четвёртый час. А сегодня лучше уж обойти всё поле и насладиться первым днём знакомства, ведь целый год не виделись! Вот только… Вот, разве что взглянуть разочек на них, на эти таинственные развалины, со стороны леса…

Веня, пройдя по дороге к лесу, свернул налево и по малоприметной тропке направился к предлеску. А там, сделав небольшой крюк, можно подойти к постройке совсем близко, оставаясь незамеченным.

Но чем ближе приближался он к лесочку, тем неспокойней становилось как-то, будто следил за ним кто. Остановился и огляделся. Лишь верхушки деревьев едва шумели да лесной голубь заворковал в глубине леса. И никого! Может, обратно повернуть? Там, сзади, залитое солнцем поле. А здесь…

Зайдя в пpедлесок, он сквозь ветви тоненьких беpёзок увидал замечательную pовненькую полянку. Таких уютных полянок много в перелесках, но эта отличалась яркостью зелени и почти безукоризненной ровностью поверхности. Она так и манила к себе: зайди, отдохни… насладись тишиной и покоем! Раздвинув ветви, Веня собрался уж было выйти на полянку. Сделал шаг, как вдpуг…

– Пи-и! Пи-и! Пи-трик! – услыхал он вдруг над самой головой столь знакомый ему птичий крик! На него, словно с неба свалившись, налетел чибис, чуть не задевая головы и издавая пpонзительные кpики!

Он застыл на месте, заинтеpесованный птицей, – гнездо у неё здесь, что-ли? – и pешил зайти на полянку с дpугой стоpоны. Однако, птица и не собиpалась оставлять его в покое, налетая снова и снова. Вернулся на тропинку, – чибис продолжал атаковать. И лишь когда отошёл назад на порядочное расстояние, чибис оставил его. Постояв немного, вновь решил испытать судьбу. Но только приблизился к полянке, лишь сделал несколько шагов… – и всё снова повторилось.

Уже направляясь к дому, Венька вновь и вновь обдумывал странное поведение птицы: как же это походило на тайный знак, посылаемый ему полем! А если так, то от чего поле предостерегало его? Какая опасность затаилась в этом предлеске? С такими мыслями он провёл первый день, с ними же и заснул.

Утром, наскоро позавтракав и выполнив свои нехитрые обязанности по хозяйству, Веня снова намеревался пойти в поле. Развалины и предлесок тянули его теперь с необъяснимой силой.

– Сынок, а ты не забыл, что нонче за керосином сходить надобно? – напомнил ему дедушка. По четвергам в Александровку привозили керосин, а сегодня как раз четверг.

– …Не, не забыл, – ответил Венька без особой радости. О том, что сегодня «керосиновый день», он, конечно же, и не вспомнил. Но делать нечего. Взяв шестьдесят пять копеек (чтоб без сдачи), две жестяные пятилитровые цилиндрические банки с маленькими крышками-колпачками и дугообразными ручками, он отправился. Запас керосина, с четверть банки, у них оставался с прошлого лета, но раз уж старшие говорят… А старшим перечить в те добрые времена ещё не было в моде.

Встав в очередь и поставив свои баночки рядышком с другими, почти таким же, он стал прохаживаться вдоль улицы взад-вперёд, обдумывая план предстоящих действий и размышляя о вчерашнем происшествии.

– Гляди, гляди! Щас она его задерёт! – какой-то старик в тренировочном костюме указал тростью на маленькую рыжую собачонку, пулей вылетевшую из соседнего садика за таким же рыжим сибирским котом. Бедный кот юркнул в канаву и, перевернувшись на спинку, выставил все четыре лапы, готовясь встретить неприятеля. Собачонка же, подбежав, прыгнула на кота в канаву и стала валять его, поддевая носом. И при этом в полной тишине!

– Да что Вы! – пожилая женщина в ситцевом платке, видимо соседка, успокоила старика, – они уж лет десять так играют. Каждое утро. И, действительно, лишь только хозяйка окликнула заигравшихся домочадцев, кот и собачка тут же выскочили из канавы и, отряхнувшись, мирно потрусили обратно в свой садик.

«Сельская идилия, – улыбнулся Веня, – вот они, маленькие радости деревенской жизни!»

В это время подошла девица и поставила свою банку за Венькиными. Он окинул её быстрым взглядом: высокая, симпатичная, в скромном платьице, закрывавшем колени… Вроде бы и видал её где-то, да вот где только… – И тут услыхал знакомое урчание керосиновой полуторки, а чуть погодя «керосинный Джо» возвестил посёлок о своём прибытии бодрыми звуками жестяного рожка.

Наполнив банки, Веня поплёлся домой, но… но где же он, всё-таки, её видел? Этот вопрос вдруг вырос до таких размеров, что даже заставил обернуться. Обернулся: незнакомка в это время уже закрывала банку и расплачивалась за керосин… Он даже и не заметил, как поле, развалины, перелесок… – ка всё это отошло на второй план. Он заметил лишь, что она расплатилась и вот уже шла в его сторону… и что это его каким-то непонятным образом почему-то волнует!

Поставив свою ношу на землю, за тополями, росшими вдоль улицы, и, подождав, пока девушка пройдёт мимо, он последовал за нею на безопасном расстоянии. Ведь, интересно ж было хотя бы узнать где она живёт. Ну а дома… дома потом можно будет сказать, что очередь была длинная.

Венька весьма удивился: а, идут-то они прямёхонько к его дому. Остановившись невдалеке, подождал немного и… и вздохнул с облегчением, – незнакомка, миновав их двор, дошла до Горского ручья и, свернув налево, скрылась за густым кустарником. Шпионить не решился: тогда пришлось бы идти мимо своего двора, а потом объяснять… Да ну её! В следующий раз он её непременно встретит. А нет, так другую…

И тут ему вспомнилось, что дедушка сказал по поводу визитов дяди Алика. Он вспомнил про Тоньку. Что ж, девчонка и ничего, вроде… пристаёт, правда, к нему не по делу, с вопросами дурацкими лезет, а то и подсобить попросит в чём-нибудь. Да только… Вот только знают они друг дружку, как облупленные. И всегда-то она под рукой, и всегда-то во дворе… и следить не надо. – Что ж тут интересного?!

– Венюшка, где ты долго так пропадал? – услыхал он бабушку, – заждались уж. Помоги-ка, вот, Ульяне керосинку наладить…

В поле ему так и не удалось выбраться: тёте Ульяне понадобилось сменить фитиль в керосинке, а новый как назло куда-то задевался; вот и пришлось рыться в бабушкиных припасах. А потом провозился, пока вставлял… а там снова в магазин, – Тонька, дура, зачем-то сообщила бабушке, что сосиски дают, после обеда завезли, – а в магазине очередь длиннющая…

Спал плохо. Размышлял, с чего начать новый «сезон». Жаль, Боба нет! А то они бы с ним обязательно с планов начали. А потом бы они… А что, в самом деле, потом? – Продолжать копать? Эх, вдвоём копать было б куда веселей, а то одному! Венька представил себя, одного с лопатой, среди развалин, у самого леса, – бр-р! – нет, надо как-то иначе. Дядю Алика, что ли, подключить? Не, не годится: за ребячество может принять, да ещё и на смех подымет.

Лишь под утро, ничего толком не надумав, забылся он неспокойным сном. А проснувшись, решил сперва сходить в поле и хорошенько обследовать развалины. А почему, собственно, развалины? Да по кочану! Ведь, надо ж было с чего-то начинать. Да и голова какая-то тяжёлая после дурного сна…

Вот он и в поле, наконец. По тропке вышел на дорогу, ведущую в лес, и, дойдя до того места, где дорожка круто забирала влево, огибая на почтительном расстоянии развалины, остановился. Задумался.

«Вот, просто взять и пойти туда? – Ну, нет! Так и дурак поступит. Бинокль напрасно, что ли взял?» – Отработанным движением он ловко вытащил бинокль, подкрутил окуляры и оглядел развалины. Вроде, никого.

Вдруг, до его слуха донеслись приглушённые удары камней друг о друга; снова прильнул к биноклю. На этот раз он заметил движение за обвалившимися стенами старинной постройки и решил подойти к развалинам с другого края, со стороны леса: оттуда его точно никто не засечёт. Вновь услыхал звуки ударяющихся камней. Теперь, как ему показалось, камни ворочали в другом углу постройки… Открыто идти к развалинам было, и вправду, ни к чему.

Веня уже вошёл в предлесок, примерно там, где позавчера напал на него чибис, и остановился, прислушавшись. И, то ли на тяжёлую голову с недосыпу, то ли ещё по какой причине, как-то неуютно стало и даже тревожно. А тут, вдобавок, где-то впереди, ещё и ветка треснула сухая… а потом снова.

«Нет, сегодня явно не везёт, – подумал Венька, – завтра попробую, да пораньше», – и уже решил было повернуть обратно, как вдруг… – Вдруг впереди что-то хлюпнуло и тут же послышался несильный приглушённый вскрик:

– А-а! – а через две-три секунды, уже испуганный, чуть дрожащий и более громкий: – Помогите! Помогите!

Венька бросился на крик…

Ленинград

1967 год, лето

Звягинцев глянул в зеркало. «Ну и образина!» – ужаснулся он собственному отражению. Подошёл к столу и вновь наполнил водкой гранёный стакан. На тарелке надкушенный кусок хлеба и солёный огурец прошлогоднего посола, – всё, что осталось из закуски! Юрка скоро вернётся из магазина, что-нибудь принесёт. Но, что он может купить на оставшиеся деньги?! С кривой ухмылкой Звягинцев чокнулся с собутыльником и залпом осушил стакан. То же самое проделал и его приятель из зазеркалья, или почти то же самое, если учесть, что он был левша…

«Надо взять себя в руки, – подумал капитан, а то недолго и…» – он вновь усмехнулся. Да! Это поле подкосило его под корень! Столько лет поисков, столько надежд, и всё псу под хвост! А, собственно, сколько же лет он прокопался в этом проклятом поле? Прикинув, присвистнул: вот уже девятый год! А, может, не там ищет? – Эта мысль приходила ему в голову не раз. Раньше он гнал её от себя, понимая, что, приняв её, он таким образом распишется в собственном бессилии, в зря потерянном времени. Сейчас же она стала приходить ему особенно часто, становясь палочкой-выручалочкой, единственной ниточкой, связывавшей с действительностью и заставлявшей хоть как-то ещё оставаться на плаву. Да! Вложив в голову эту мысль, судьба давала ему шанс и, быть может, последний!

После окончания поиска взрывоопасных предметов капитан резко изменился. Начал пить. Нередко даже на службе. С женой разругался в пух и прах и переехал жить в город, в квартиру, оставшуюся от родителей. Татьяна Аркадьевна, силясь удержать мужа от окончательного падения, упросила сына пожить летом вместе с отцом, а сама осталась с дочкой в Александровке. Она, всё же, не оставляла надежды спасти мужа и вернуть его к прежней семейной жизни; да и сам он, между запоями, божился, что к осени придёт в норму. А пока они с дочкой терялись в догадках, не находя сколь-нибудь внятного объяснения столь разительной перемене, произошедшей с ним…

Александровка, близ Сестрорецка

1967 год, лето

Екатерина успешно закончила седьмой класс и, вообще-то, намеревалась пойти в восьмой, но перемена с её отцом спутала карты и нарушила семейные планы. Теперь они с мамой решили: ей необходимо быстрее вставать, что называется, на ноги, а для этого, – куда ж ещё податься девчонке! – надо поступить в медицинское училище. Потом же, если повезёт… – ну да что там загадывать! – а кусок хлеба в кармане лишним никогда не будет.

В тот июньский день Катя, как и обычно, была дома одна. До прихода матери, – а Татьяна Аркадьевна работала в Сестрорецке, в Исполкоме, и возвращалась часам к семи, – надо было успеть выполнить кучу домашних поручений: убраться в доме, полы помыть и на огороде полить грядки, и в магазин успеть… Да что там, вести хозяйство, когда огород в восемнадцать соток, это непросто, очень даже непросто.

Она подвернула фитиль у керосинки, – вот ещё и картошки наварить надо, – и вспомнила, как вчера ходила за керосином, как увидала его… и лёгкий румянец сделал её личико ещё более привлекательным. Значит, он приехал, наконец…

Екатерина вошла в комнату отца. Поправила стенное зеркало, мельком взглянув на своё отражение, – ещё бы чуток позагорать, и с лицом полный порядок! – оглядела шею, покрутив головой, и, убедившись, что и здесь, вроде… присела на диван.

Прежде всего надо прибраться на отцовском столе. Беспорядок на нём, – блокноты с исписанными карандашом грязными листками, какие-то старые, пожелтевшие от времени бумаги… – заставил Катю вспомнить тот день перед отъездом отца в город. Она со вздохом опустилась на стул, сложив руки на коленях, и задумалась…

Катя взяла одну из этих бумаг, свёрнутую вчетверо, и развернула. Пожелтевший лист, протёршийся на изгибах, был исписан чернилами, порядком выцветшими, таким знакомым ей угловатым отцовским почерком. Она сложила листок и вернула на место, аккуратно поправив стопку блокнотов и тетрадок. Взяла другой… Хотела его тоже положить к первому, но, чуток помедлив, – взгляд её выхватил из текста дедушкину фамилию, – решила прочесть.

На этом листке, – она снова узнала отцовский почерк, – каким-то родственником (видимо, отец переписал всё это с более древнего документа) сообщалось, что искать (а что именно искать?) следует у озера, на холме, у старого дома…

Кровь бросилась в лицо, дыхание перехватило. Значит, вот в чём дело! Отец, действительно, что-то искал в поле… И совсем не по долгу службы! Но что искал? Зачем? – Катя не могла найти ответы на свои вопросы. Волнение не проходило.

Взяв себя в руки, она, быстро пробежала оба листка, – других просто не было, – и поняла из них, что у развилки тропинок близ озера, на холме, у каких-то там развалин что-то спрятано. Вот, в сущности, и всё. Видимо, начальный документ содержал более подробные сведения, а в листках этих лишь одни обрывки. И вдруг её пронзила мысль: «А если это и есть причина теперешнего состояния отца? Тогда разбираться придётся самой.»

Пока ходила в магазин, занималась домашним хозяйством, мысль эта не покидала её и усиливала и без того тревожное состояние. Развилка тропинок… старый дом… Ну, где развилка дорог, она знает, – прямёхонько у развалин… А вдруг развалины и есть тот старый дом? Катя поймала себя на мысли о поле.

А, собственно, идёт ли речь о здешнем поле? Может, имеется в виду какое другое место? Но, другого места она не знала и, кроме того, её отец… – он ведь именно здесь искал… – короче, Катя решила, что загадка перемены, случившейся с её отцом, кроется именно в здешнем поле. К тому же, поле это как раз и находится близ озера.

Наконец, все дела переделаны, и она в поле. Знакомой дорогой, – столько раз по ней хаживала, когда хотелось позагорать вдали от людей! – Катя подошла к развалинам. Уже оказавшись близ них, она вдруг поняла с досадой, что день выдался неудачный: в развалинах кто-то копошился.

«Похоже, опять этот чудак с мольбертом, – подумала со злостью, – неужто на озере хороших видов не найти, а обязательно сюда переться!» И это, действительно, был он, – Екатерина тут же узнала его по мелькавшей среди развалин детской панамке. Вскоре она заметила и мольберт, брошенный у кустов. Ну что ж, ей сегодня явно не везёт, хоть позагорать до прихода матери, а заодно и продумать всё как следует. Но загорать на излюбленном пригорке, близ развалин, на виду у этого старика, не хотелось, и Катя решила найти другое местечко, где-нибудь, в предлеске.

Свернув влево от развалин, она углубилась в лесок, где так много замечательных уютных уголков. Вскоре за невысоким березняком обозначилась небольшая прогалина и, раздвинув ветви, Катя увидала чудесную, почти круглую, уютненькую поляну, которую со всех сторон обступили берёзки. Вот тут она и позагорает часика полтора.

Нырнув под ветви берёзки, она шагнула на полянку и… – и с ужасом почувствовала вдруг, что земля уходит под ногами! Затем что-то хлюпнуло, и Катя опомниться не успела, как провалилась по пояс. Она оцепенела от ужаса и лишь заметила краем глаза, как трясина заколебалась, и по ней поползли медленные волны…

– А-а! – лишь и смогла она выдохнуть из себя, не соображая, что делать. – Помогите… Помогите!

Екатерина высвободила руки, облепленные болотной тиной, и попыталась дотянуться до тоненького ствола чахлой берёзки, однако её движение лишь усугубило и без того отчаянное положение: она погрузилась в болото по грудь. И вот в эту страшную минуту… – ей показалось, что само Провидение поспешило на помощь:

– Погоди, я щас, – и какой-то парень, невесть как оказавшийся здесь, мигом снял ремень и, обмотав его вокруг кисти, бросил другой его конец Кате. Левой рукой он обхватил берёзку у корня, а ноги его уже по колено увязли в жиже! Попытка не удалась. Не хватило каких-то полуметра!

Её искажённое ужасом лицо, походившее скорее на лицо женщины, а не девчонки, теперь однако, выражало не только ужас. На нём появилось ещё и удивление, смешанное с надеждой! На лбу и щеке, – она даже и не пыталась очистить их, – лепни болотной тины и ряски!

Вторая попытка оказалась более удачной…

Вскоре они сидели на пригорке близ дороги и девушка, – насколько же отчаянье старит человека! – дрожа всем телом, наспех обтирала мокрым платком лицо и руки.

– Спасибо, Веня! – произнесла она чуть слышно. – Как здорово, что ты здесь оказался! А я думала, что уже…

– А… а откуда Вы… ты меня знаешь? – спросил Вениамин, только сейчас, узнавший в девушке вчерашнюю незнакомку с керосиновой банкой.

– Так соседи ж мы, – ответила она, чуть улыбнувшись, – меня Катей зовут, и мой отец у Олега Петровича молоко покупал. Да и я как-то заходила прошлым летом, и ты меня о чём-то спрашивал даже. – Забыл?

«Катька Звягинцева! – осенило его, – вот она какая стала-то за год, и не узнать даже! … Красивая!»

– А сейчас покупает? – спросил он так, чтобы скрыть волнение. Всё тело охватила какая-то непонятная, неуёмная дрожь.

– Не, он в городе живёт… лечится. И Юра с ним там. А я тут, с мамой.

– Послушай, а зачем тебя в болото понесло? Я позавчера… – и тут он рассказал о том, что приключилось с ним два дня назад, о чибисе, который, выходит, – да, он пришёл теперь к такому выводу! – спас его.

– А они частенько и надо мной летали, – удивилась Катя, – да я не придавала этому значения. Думала, от гнезда отводили…

– Или от болота… – задумчиво произнёс он. Теперь, что бы там ни говорили, он верил в это.

– Так, зачем же ты здесь, оказалась? – он снова задал этот вопрос, чтобы хоть как-то завязать разговор.

– А зачем ты со своим приятелем прошлым летом здесь целыми днями копался, – а? Я в бинокль всё видела!

– Да так… – не нашёлся, что сказать, Венька.

– Ну и я так! – Они помолчали.

– Здесь многие копаются. Вот и сегодня… – начал он и не договорил. Катька, похоже, наблюдает за всеми, кто роется здесь. Ведь, и отец её тоже…

Затем, спросив о Василии Матвеевиче, он узнал, что тот серьёзно болен… и почувствовал, что Кате об этом говорить не очень-то хочется. Значит, план его, основанный на слежке за капитаном, требовал серьёзной корректировки.

Яркое июньское солнце делало своё дело, – вскоре одежда подсохла. Кате нужно было домой, и она, встав, протянула Вене руку. Он тоже встал, не зная как себя вести. Ему почему-то хотелось задержать Катю ещё, ну хотя бы ненадолго. Но в голову, как назло, ничего не приходило. Да и вообще, он чувствовал себя дурак дураком.

– Спасибо тебе, Венечка, – произнесла она тихо. И вдруг, быстро чмокнув его в щёку, убежала. Ошарашенный, он так и остался стоять на дороге, даже и не сделав попытки её догнать. Лицо пылало, мысли путались, в голове вертелось: «Венечка…» В блаженном состоянии он побрёл домой.

Первый в жизни поцелуй… Он спутал все карты! Теперь Вениамин, забыв о главной задаче, целыми днями крутился возле дома. Даже приезд Борьки, – а он с родителями ездил в Таллин, – не смог вывести Веньку из этого состояния. Ему нетерпелось вновь увидеться с Катей, и он неусыпно наблюдал за её домом. Вдруг она пойдёт в магазин… – и вот тогда… А что тогда? Он даже не знал, о чём будет говорить с ней! Ему просто хотелось видеть её, и всё!

Нет, не всё! Ему вдруг захотелось и самому выглядеть настоящим мужчиной! – Этаким… Вот, надо бы и брюки погладить, и рубашку… а то ходит как охламон, хоть стой, хоть падай!

– Бабушка, а где у нас утюг? – он твёрдо решил начать жить по-новому.

– Господи, Иисусе Христе! – только и произнёс дедушка. Никак платье своё гладить надумал? А то ходит по Александровке, чучело чучелом! Рубашка, та аж с грязи сломивши, как у Берда на заводе!

– Сперва постирать надо штаны-то с рубахой, а потом уж гладить! – наставительно сказала бабушка. – Ужо ж я в понедельник…

– Не, бабусь, я сегодня хочу, сам.

– Ну, сам с усам! Стирай, кыль хошь, сейчас мыло хозяйственно сыщу. – И бабушка открыла кладовку. И Венька, – впервые в жизни! – выстирал брюки с рубашкой и повесил их сушиться на верёвке, во дворе. А потом выгладил. Коряво, правда, со складками во многих местах, но дедушка одобрил, – сойдёт.

И с чего такая блажь нашла, – стирать, гладить? Сказал бы кто год назад, что придётся ему этим заниматься, ни за что б не поверил! – Да! Первый поцелуй…

– Веник, – Борька подсел на скамейку, – а чего ты стирать штаны-то выдумал? И погладил даже! Ведь мы же в поле снова в земле вымараемся. Я всё лето в этом костюме ходить буду. Ну в Таллин съездить, – другое дело, а здесь, на даче…

– Не, Боб… – Веньке сейчас было не до поля. Ему хотя бы ещё дней пяток во дворе поболтаться, – копать бесполезно, сперва надо подумать хорошенько… А ты-то как съездил? – постарался перевести он разговор на другую тему.

– Да так… – в гостиницах не устроиться, пришлось на вокзале кантоваться, для транзитных пассажиров. И то не хотели пускать: мест нету, и всё тут! Отец пятёрку в паспорт вложил да сказал, что из Ленинграда мы… – тогда подействовало. А то, – нивкакую! Вот так-то за границей!

– А что подействовало, – пятёрка, или что из Ленинграда?

– А то и другое, вроде. Старушка, дежурная, сказала, что москвичей и за десятку бы не пустила! А ленинградцев уважают ещё…

Знаешь, я тут ходил к развалинам… Копается там кто-то. Вот нам и надо последить, а самим копаться как-то… Да и Василий Матвеич так ничего и не нашёл, заболел даже. Дядя Алик рассказывал…

– Ну, давай, сходим и поглядим, кто там копошится, – согласился Боря. – Вот, завтра и сходим. – На том и порешили.

На другой день, – не всё же Катьку дожидаться! – друзья отправились к развалинам. Денёк выдался хороший, солнечный. В такие дни только и любоваться природой – где-нибудь, на озере или на заливе! Не доходя до цели метров сто, ребята, не сговариваясь, убавили шаг и перешли почти на шёпот. Настораживала сама тишина… гнетущая какая-то, липкая, неприятная.

– А давай, Веник, вот так, сходу… – Боб не договорил: оба заметили вдруг, как в проломах стен древнего строения мелькнуло белое пятно!

– Там кто-то есть… Обогнём-ка, Боб, слева и со стороны леса поглядим, уж больно интересно. С той стороны стена обрушилась, мы всё увидим, а нас – никто.

Друзья так и сделали. Они, молча и стараясь не очень шуметь, продрались сквозь кустарник и подошли к полуобвалившимся стенам древнего строения так близко, что, казалось, протяни руку и…

– Тра-та-та! Тра-та-та! Вышла кошка за кота! – услыхали они чью-то незатейливую песенку и, осторожно раздвинув ветви, увидали забавного старика в белой детской панамке.

– Это… художник! Он снимает у соседей Звягинцева… – прошептал Венька. – Он-то и крутится здесь целыми днями, будто места красивше нет! Картинки рисует.

Ребята заметили и желтоватый мольберт на треножнике, к которому старый художник подходил то и дело и кисточкой наносил короткие мазки. Подойдёт, тыкнет кисточкой, а потом глядит подолгу на свою мазню, наклоняя голову то влево, то вправо.

Боб толкнул Веньку в бок. – Сваливать будем, или… – он не успел докончить свою мысль, как вдруг…

– Эй, ребята! Идите сюда, чего стесняетесь? – обратился к ним старик, сняв очки и хитровато щуря глаза. Делать было нечего, приходилось принять приглашение…

Новый дачник, снимавший комнатёнку с верандой у соседей Звягинцевых, маленький толстенький очкастый старичок, – он походил скорее на историка или ботаника, но только не на художника. В белой детской панамке, – ему бы ещё сачок в руки! – уходил он с неразлучным мольбертом утром, а домой заявлялся лишь к обеду. Пообедав же, вновь исчезал, уже до вечера. И где целыми днями шлялся, где пропадал?

Вечерами его частенько видели на пешеходной дорожке, близ озера: примостится где-нибудь с мольбертиком и наносит редкие мазки акварели на лист, подолгу разглядывая свою мазню. Днём же его можно было встретить лишь в поле, и то невзначай. Здесь его привлекали места, не совсем… скажем, популярные: болота, участки леса с замшелым валежником, древние развалины и прочая рухлядь. Вот и сейчас…

Художник смешал краски, зелёную и жёлтую. «Настоящие мастера, – вспомнил он, – когда смешивают краски, наносят первый мазок на камзол… а мне… – старик наложил мазок на плотный лист ватмана, – а мне придётся вот так», – он долго разглядывал буроватое пятно и затем удовлетворённо хмыкнул. Похоже, вышло что надо!

Семён Ильич вновь оглядел развалины. «В таких местах и происходили шабаши ихние… Да и тропа сворачивает загодя недаром: боятся люди заходить-то сюда. Вот, не знают наверняка, а чувствуют… Ну, поработаю здесь два-три денёчка, а после, – он установил мольберт поудобнее, – а там нехудо бы и на Глухое наведаться. Там, ведь, тоже…» – Он застыл с кистью в руке. А с чего же, собственно, всё начиналось?

Началось же всё это давно. Ещё будучи студентом института Культуры, заинтересовался Семён бытом и народными преданьями древнего населения Северной Ингерманландии, а точнее, северо-западной её части.

Северная Ингерманландия… Некоторые считают столицей её город Туаксава (нынешний дачный посёлок Токсово), другие же переносят её западнее… – к старой финской границе, к реке Сестре…

С более обжитóй, Южной Ингерманландией, было понятнее. Её столица, Саара-мойза, окрещённая новгородцами по созвучию и без особых затей в Царскую Мызу, а потом и вообще, чтоб без дураков (ох уж эти русские!), – в Царское Село, сохранила и быт и традиции… И не даром же к югу от Невы, на Лысой горе, что в Пятигории, близ Дудергофа, можно ещё и сейчас обнаружить остатки древнего кладбища с финскими или похожими на финские фамилиями на камнях!

И там же приметы более поздних эпох: остатки строений Главного полигона русской армии, на брёвнах которых, разбираемых садоводами для строительства дач, кое-где можно было заметить вырезанные ножом и почерневшие от времени: «поручик Бенкендорф… корнет Лермонтов…».

И не даром же Можайский в тех местах проводил испытания первого в мире «самолёта», заметка о которых появилась сперва в «Сатириконе», что какой-то там чудак… а потом уже, в советское время… что первый в мире!

Семён объездил тогда всё Пятигорие в поисках следов былой культуры. Был он и на Вороньей горе, на которой во время блокады Ленинграда размещался немецкий наблюдательный пункт (до сих пор от него, в зарослях орешника, остались элементы подъёмных механизмов на бетонных столбах с вращающимися без скрипа и скрежета, – крупповская сталь, немецкое качество! – колёсами на подшипниках. А рядом, – ржавые, заклинившиеся и заменяемые каждый сезон «современные» подъёмники для горнолыжников!). Бывал и на Ореховой, что совсем рядом, – с которой в конце лета увозят груды лесных орехов в корзинах, а то и просто, в наволочках! Переходил по плато (а именно, на нём и стояли огромные орудия, обстреливавшие Ленинград во время блокады!) и на Лысую гору…

Семён Ильич задумался… А задуматься было над чем! Ведь, эти места, – вся нынешняя Ленинградская область! – в 1617-м году, ещё при царе Михаиле Фёдоровиче, по Столбовскому договору (до сих пор стоит памятный камень близ села Столбово, что в приладожье) отошли к шведам. Присоединены же к России они были лишь в 1721-м году, по Ништадтскому договору. И выходит… А то и выходит, что Великий Пётр строил столицу Российской империи не просто «на болоте», а на болоте, что на шведской территории! – Вот потому он и был Великим! Художник ухмыльнулся.

А потом… Потом он как-то очутился в картографическом отделе, в Публичной Библиотеке, и вот там… – ему вновь вспомнились далёкие деньки юности, – там, в отделе картографии, попалась на глаза старинная карта: долина рек Сестры и Чёрной. На ней озера Разлив не было и в помине (оно появилось после 1721-го года, когда английский плотинный мастер Венедикт Бэер, выписанный Петром, сделал плотину для оружейного завода). И вот на той карте были помечены места капищ древних ингерманландцев! И если наложить ту карту (вернее, кальку с карты, сделанную им ещё тогда) на современную карту-километровку, – он уже много раз проделывал это в поисках ответа на свои вопросы, – места древних капищ удивительным образом совпадают с развалинами: и здесь, и там, на Глухом озере…

«Удобнейшие места для захоронения кладов! – подумал он, – легенды живучи, и передаются они лишь устно, обрастая всякой всячиной, а поэтому люди такие места обходить стороной норовят.»

Одиннадцатый год он здесь дачу снимает, и лишь в прошлом году в развалинах кто-то копаться начал… сперва военные с миноискателем, а затем… эти сорванцы. Вот и сегодня… Интересно, что они затеяли? Лопат нет, копать не будут… Значит… – Значит, они пришли просто понаблюдать, что здесь происходит. Проследить, вот, за ним, к примеру. Да! Любознательные ребятишки, ничего не скажешь, а главное, смелые!

«А если они задумали что против меня? – эта мысль заставила художника поёжиться и оглядеться: один в поле, у леса, где люди не ходят, а лишь хулиганы отъявленные, которых не испугать ничем! Вот влип-то!» Но тут же сообразил: в этом случае как раз и следует инициативу взять в свои руки. И, не медля!

Старик успокоился и внутренне собрался. Что ж, развеяться не помешает… А потом, ребятишки эти, похоже, и не хулиганы вовсе, а очень даже симпатичные: нет чтоб на озере плескаться, так они по развалинам… которые и взрослые-то обойти норовят…

Катя не понимала, что с нею происходит. Да! Ей очень хотелось с ним встретиться, но… а, как же она встретится-то с ним теперь, если?… Она подошла к зеркалу и показала язык двойняшке из зазеркалья, скорчив мину. Та тут же отреагировала, проделав почти то же самое. Что ж, ей снова придётся избегать встреч, вот и всё.

Она взяла бинокль и отправилась в поле. Там, на любимом пригорке, ей никто не помешает наблюдать… Издали. Подойдя к развалинам метров на сто, Катя остановилась в нерешительности за кустами, – вдруг там кто-то есть? Навела бинокль на лес и подкрутила окуляры. Затем навела на развалины… Там, определённо, кто-то есть! Она досадливо поморщилась и, повернув обратно, медленно побрела к посёлку.

Солнце припекало. Эх, сейчас бы мороженого! И Катюша решила сходить в Тарховку, в магазин. Там, в отличие от Александровки, мороженое бывало двух сортов: эскимо и в вафельных стаканчиках.

Купив вафельный стаканчик, Екатерина прошла зачем-то к платформе, потом, будто одумавшись, повернула обратно, – мимо развалин усадьбы Стенбок-Ферморов, вдоль забора с лозунгом: «Ленинскую политику КПСС – одобряем!», мимо постамента Ленину под пятью огромными буквами… и с пустой бутылкой из-под пива у каменной руки вождя, – и вышла к озеру.

Дорожка змейкой вилась вдоль озера, с каждым поворотом открывая изумительные виды северной природы. Погода замечательная! Тёмно-зелёные сосны и ели чётко выделялись на фоне голубого неба, словно ретушированные. На ветерке шумели метёлками камыши; утки-нырки занимались промыслом: нырнёт вдруг, а вынырнет секунд этак через пятнадцать, где-нибудь, метрах в двадцати…

«Озеро… А в этих местах есть ещё одно… – Глухое. И всего-то в каких-нибудь шести-семи километрах отсюда. А что если в тех бумагах… – у Кати перехватило дыхание, – а что если… вот, прямо сейчас?!…»

Постояв немного, – солнечные блики весело играли на воде, рассыпаясь на множество искорок, – медленно поплелась Катя по дорожке вдоль озера, к Музею-шалашу Ленина. Мать должна вернуться лишь к вечеру, и времени достаточно: ещё полдень.

К музею идти не хотелось, да чего там смотреть: жалюзи на окнах финские, кондиционеры из Швеции… один лишь Ленин русский, да только и он тоже… говорят… А вот, о Зиновьеве, – о том ни словечка, будто и не было его там!

Катя обогнула экспозицию справа, пройдя через небольшой посёлок обслуживающего персонала музея, – кирпичный дом на несколько квартир, да котельная, – и затем опять вышла к Разливу. Здесь асфальт кончался и начиналась грунтовая дорога, которая вела в Дибуны, всего каких-нибудь пятнадцать километров.

Далее можно выйти к устью Чёрной речки. Места отменные: дорога идёт пóверху, а Разлив плещется внизу, меж гранитных обломков и валунов. На дороге пустынно: ни машин, ни туристов. И лишь болотистый лес справа. Дальше дорога поднималась на пригорок, а там будет карьер, а справа – Глухое озеро, то самое… Неуютное местечко, кругом болота.

Катя прошла по дороге уже с полкилометра, и всё вдоль берега Разлива. Слева обрывистый берег, справа, – болотистый лес. Дорога пошла в гору, как раз в том месте, где Разлив, сужаясь, принимал в себя воды Чёрной речки. Местность стала ещё более привлекательна: болотистое редколесье сменили сосны и ели на песчаной возвышенности, а на пригорках справа, – костяника и веточки плавуна.

«Вот здесь, похоже, и надо подняться да поглядеть, что там, – подумала Катя, – а то дальше не хочется зря переться-то».

Поднялась на холмы, справа от дороги. Огляделась. За поросшими редколесьем и костяникой холмами в глубокой низине расстилалась гладь лесного озера. Она мерцала словно тусклое зеркало, – ни волн, ни малейшей ряби! Ветер с Разлива сюда, за холмы, не долетал. Отделённое от Разлива на западе перешейком шириной с полкилометра, оно со всех остальных сторон было окружено болотистым лесом. И лишь с севера к нему вела узкая грунтовая дорога, отходившая от той, по которой только что она шла. Озеро невелико: с северо-запада на юго-восток оно простиралось примерно метров на шестьсот – семьсот, а с севера на юг – и того меньше.

Она спустилась к воде. Здесь, в низине, было тихо и спокойно, пожалуй, даже в самую ветреную погоду; и птиц не слышно, и уток не видно. – Ни даже всплеска рыбы! А ведь, на Разливе… – А здесь тишина! Гнетущая глухая тишина! Озеро было словно заколдованное.

Кате стало понятно, почему озеро назвали Глухим. Она поёжилась. Неуютно здесь. «А не пройти ли по этой дороге подальше, поглядеть… и к Шалашу. Уж больно мрачновато здесь как-то». Катя опустила руку в воду, – она была неприятная, маслянисто-слизкая, – и тут же выдернула, ощутив её липкий холод. И вдруг почувствовала, – не поняла, а почувствовала! – вот она, осязаемая реальность её судьбы! – Холодная! Гнетущая! Глухая!

Тревога и страх постепенно окутали её, проникая во все клеточки естества. Но она не хотела уходить с Глухого, не обследовав его хоть немного. Ведь должно же быть здесь что-то этакое… Не даром же… Озеро было невелико, и его обход не занял бы много времени. Пересилив страх, она пошла по тропке, дав себе слово не соваться больше в сомнительные места. Обходя озеро, Катя подивилась его мертвенному спокойствию, – ни одной утки на поверхности воды, ни крика дикой птицы в зарослях!

Она уже прошла с полпути, – не такое уж и громадное, это озеро! – как на его восточном берегу заметила небольшой холм, который выделялся на фоне чахлого болотистого леса. Холм находился метрах в ста от берега, и от него к воде вела еле заметная тропка. По ней и направилась.

Ступив на тропу, она вдруг ощутила сопричастность к событиям, изложенным в листах с отцовского письменного стола. Даже мурашки закопошились в пояснице! И она совсем не удивилась, увидав на холме остатки фундамента какого-то строения, – булыжники, хорошо прилаженные друг к другу и скреплённые чем-то вроде цемента. Камни образовывали прямоугольник размерами двенадцать на восемь шагов, – она не поленился измерить это, пройдя вдоль периметра. Сквозь щели меж камней фундамента густо проросла трава. Вершина же холма сплошь поросла вереском, – божьим деревом, как его называют старики.

Екатерина решила вернуться на этот холм, а пока же направилась дальше вдоль озера; тропинка то подходила к самой воде, то отдалялась чуть ли не на пятьдесят метров. Ничего более, достойного внимания, она не обнаружила и, вернувшись на холм, поняла: если и есть здесь чертовщина какая, то наверняка она связана с этим местом.

Вернувшись домой, Катя тут же бросилась вновь просматривать записи, лежавшие на отцовском столе. Теперь, как ей казалось, она могла увидеть в них хоть какие-то намёки, хоть что-нибудь, указывавшее на истинное место клада. В них было написано, что… искать следует близ озера, на холме, у старого дома. Она перечла их и задумалась: и в поле, близ Александровки, и у Глухого озера были холмы и какие-то развалины… Искать же надо на холме, у старого дома… близ озера. И то и другое место подходили…

Стало ясно, что разобраться в этом вопросе одной будет не под силу. Не сможет же она одна рыться на холме, у Глухого, – два часа туда, два обратно, – и невесть сколько дней! О том же, что в поле искать бесполезно, она догадывалась: уж слишком ярок пример отца! Но кто же тогда поможет? К кому обратиться?

И тут она вспомнила о Вениамине и его неразлучном друге…

– Эй, ребята! Идите сюда, чего стесняетесь? – на лице Семёна Ильича играла хитроватая улыбка. Ребята вышли из-за кустов. Держались они как-то скованно и трусовато. Первым появился Веня, за ним, с опаской поглядывая по сторонам, вылез и Боб.

– Ну, смелее, – Семён Ильич подбодрил их, – «какие там хулиганы!», – и сделал шаг навстречу. Зашуршали осколки булыжника и битый кирпич. Он представился, вовлекая ребят в беседу. Они – тоже, но как-то несмело: к такому повороту событий друзья готовы не были.

– Вениамин, – художник обратился к обладателю отпаренных брюк, – Вы, как погляжу… кладоискатели? – он решил сразу пойти ва-банк, иначе ребята замкнутся, и их будет уже не разговорить.

– Не… мы так… – промямлил Венька.

– Да не робейте, ребята! Я и сам не прочь заняться этим. Вот, собираю сведения всякие исторические, пытаюсь события реконструировать, так сказать… Ну а вас я ещё прошлым летом здесь приметил. Что ж, интересное и полезное дело, должен сказать. А главное, весьма поучительное.

– А Вы… с натуры картины свои рисуете? – Веня решил «соскочить» с опасной темы, но получилось неуклюже как-то. Художник рассмеялся:

– Ну а как же, конечно с натуры! Хотя… Вы здесь в чём-то правы, коллега: натура в моих картинах, – всего лишь фон, на котором происходит действо…

– И какое же действо происходит на Ваших… э-э… полотнах? – вставил Боб, решив для солидности подражать разговорной манере своего отца.

– А вот, поглядите, – предложил Семён Ильич, – этюд почти завершён, осталось так… несколько штрихов.