Читать книгу Ангелы и демоны российской власти. Монархи и фавориты - Валерий Пирогов - Страница 26

В истории человечества есть немного личностей, судьба которых аналогична судьбе второй жены Петра Великого – Екатерине. По происхождению она мало чем отличается от Меншикова, но по своим способностям её потенциал был несравнимо ниже, чем у этого друга и первого помощника императора.

Однако природа дала ей то, за что российский царь Пётр I выбрал её в качестве спутницы своей жизни и в итоге короновал её как российскую императрицу. Без стремления к самовозвышению, не имея особо выдающихся способностей, образования и светского воспитания, эта простая крестьянка, вдова германского офицера, была вознесена судьбой на самодержавный престол огромного и могущественного государства на земле.

Её прошлое и происхождение покрыто мраком. Документально не установлены родина и национальность, к которой принадлежали ее родители, какую веру они исповедовали и каково было её первоначальное крещение.

В XVIII веке, в царствование Екатерины Великой, немец Бюшинг, занимавшийся историческими исследованиями, говорил: «Все, что историки о происхождении Екатерины I утверждали или только приводили свои догадки, – все ложь. Я сам, будучи в Петербурге, напрасно доискивался и, казалось мне, потерял всякую надежду узнать что-нибудь верное и правильное, как вдруг случай сообщил мне то, что я нарочно искал долгое время».

И вот что он раскопал: Екатерина происходила из Великого княжества Литовского, в детстве исповедовала римско-католическую религию своих родителей, потом, после их переселения в Остзейский край, приняла лютеранство, а после того, как попала в плен к русским, а затем сблизилась с русским царем Петром, приняла православие. Другие подробности, сообщенные Бюшингом, ничего точно не проясняют.

Отец Екатерины был родом из Литвы, переехал в Дерпт. Там у него родилась эта дочь, которую он крестил, как и всех детей своих, в римско-католическую веру. Повальная болезнь, свирепствовавшая в Дерпте, побудила его с семьей выбраться оттуда в Мариенбург.

В книге, составленной Шмидом-Физельдеком и напечатанной в 1772 году в Риге, приводится письмо ганноверского посланника в России Вебера, где рассказывается следующее:

«Мать Екатерины была крепостная девушка помещика Розена, в имении его Рингене Дерптского округа. Эта девушка родила ребенка женского пола, потом скоро умерла. Малолетнюю дочь ее взял воспитывать помещик Розен, в продолжение двадцати лет, служивший в шведском войске и по отставке проживавший в своем имении.

Этим своим человеческим поступком Розен навлек на себя подозрение; думали, что он был настоящим отцом незаконнорожденного ребенка. Он скоро умер, девочка осталась бесприютною круглою сиротою; тогда ее принял из сострадания местный пастор. Но судьба, готовившая ей со временем странную и блестящую будущность, скоро послала ей другого покровителя: то был препозит, или суперинтендент лифляндских приходов, мариенбургский пастор Эрнест Глюк».

По данным Рабутина, бывшего цесарским посланником при русском дворе в последние годы царствования Петра и при царствование Екатерины I, явствует, что Екатерина была дочерью крепостной девушки помещика лифляндского Альфендаля и была своею матерью прижита с помещиком, который потом выдал свою любовницу замуж за богатого крестьянина, имевшего впоследствии от нее нескольких детей, уже законных.

Вольтер считал Екатерину незаконнорожденной от крестьянской девушки, но говорит, что отцом ее был крестьянин, занимавшийся ремеслом могильщика.

Шведский историк, при Петре Великом находившийся в России в плену, сообразно с донесением шведского военного комиссара фон Сета, говорит, что Екатерина была дочерью шведского подполковника Рабе и жены его Елизаветы, урожденной Мориц. Потеряв в младенчестве родителей, она взята была в рижский сиротский дом, а оттуда принята благодетельным пастором Глюком.

Писатель Иверсен в статье «Das Madchen von Marienburg» говорит, что Екатерина была рижская уроженка из рода Бадендак.

Из всех этих разноречивых известий известие Вебера опирается на такое свидетельство, которое дает ему сравнительно более достоверности. Вебер говорит, что он слышал это от Вурма, жившего некогда у Глюка учителем детей и знавшего Екатерину в то время, когда она жила служанкой у мариенбургского пастора.

Более важными и достоверными являются сведения, почерпнутые из правительственных актов того времени: из государственного архива известно, что Екатерина была дочь крестьянина Скавронского. В конце царствования Петра Великого были найдены брат Екатерины Карл Скавронский и жена его, которая ни за что не хотела ехать с мужем в Россию.

Карл в Москве содержался под караулом, и это доказывает, что Пётр не доверял ему, иначе этого не было бы при чрезвычайной любви Петра к своей супруге. Быть может, опасаясь заточения, жена Карла Скавронского только после долгого сопротивления наконец поехала к мужу. Когда Екатерина после смерти Петра стала Императрицей России, тогда стали находиться и более доверчивые претенденты на родство с государыней.

Тогда явилась еще и женщина, называвшая себя родною сестрою Екатерины; звали ее Кристина, она была замужем за крестьянином Гендриковым и вместе с мужем состояла в крепостной зависимости в имении лифляндского помещика Вульденшильда или Гульденшильда. Просьба, с которою эта женщина обратилась на имя русской государыни, написана была на польском языке, что позволяет считать вероятным известие, что родители Екатерины были выходцы из Литвы. Кристина была взята в Петербург с мужем и четырьмя детьми.

Потом нашлась еще женщина в польских «Инфлянтах», тоже объявившая себя сестрой русской государыни. Анна была замужем за крестьянином Якимовичем и, признанная урожденной Скавронской, также приехала в Петербург с семьей.

Нашелся еще и брат Екатерины – Фридрих Скавронский. Его привезли в Петербург, но его жена с детьми от первого ее брака с ним не поехала. Оказывалось, что у Екатерины был еще и брат Дитрих. Он был взят в Россию в числе шведских пленников. По приказу Петра I его всюду его разыскивали, но не нашли.

Екатерина обласкала своих родственников, но кто знает, доверяла ли она им всем вполне в том, что они действительно ее родные. Едва ли она могла их помнить и проверить собственными воспоминаниями. Однако она пожаловала своего брата Карла Скавронского графским титулом, а полное возвышение всех ее родных произошло уже в царствование дочери Екатерины, императрицы Елисаветы. Тогда потомство сестер Екатерины получило графское достоинство и образовало роды графов Гендриковых и Ефимовских.

В это время пастор Глюк, живя в городе Мариенбурге со своим семейством и отправляя должность препозита, объезжал приходы и заехал однажды в Ринген к пастору, или кистеру. У него увидал он девочку сиротку и спросил: кто это?

– Сирота бедная; принял к себе из христианского сострадания, хотя у меня самого небольшой достаток. Жаль, что я не буду в силах воспитать ее, как бы хотелось, – сказал рингенский пастор.

Глюк поласкал девочку, поговорил с нею и сказал: «Я возьму эту сиротку к себе. Она будет у меня за моими детьми ходить».

И препозит уехал в Мариенбург, взяв с собой маленькую Марту Скавронскую. Марта с тех пор росла в доме Глюка. Она ухаживала за его детьми, одевала их, убирала, водила в кирху, а в доме прибирала комнаты. Она была служанкой, но при доброте и благодушии хозяина ее положение было гораздо лучше, чем в то время могло быть положение служанки в немецком доме.

На её умственное воспитание, кажется, не обращалось особого внимания. Поэтому, когда её судьба ее изменилась чудным образом, она, по разным оценкам, оставалась недостаточно грамотной. Зато Марта день ото дня хорошела, и мариенбургские молодцы стали на нее засматриваться в кирхе, куда она и являлась каждое воскресенье с детьми своего хозяина.

У неё были блестящие, искристые черные глаза, белое лицо и черные волосы. Исполняя в хозяйском доме различные работы, она не могла отличаться мягкостью и нежностью кожи рук и изяществом манер, но в крестьянском кругу могла считаться настоящей красавицей.

Когда Марте пошел восемнадцатый год, ее увидел в кирхе шведский драгун, служивший в гарнизоне, расположенном в Мариенбурге, Иоганн Рабе. Ему было 22 года. Он был кудряв, хорошо сложен, статен и ловок. Марта очень понравилась ему, и он ей тоже. Рабе просил одно почтенное лицо поговорить с пастором насчет своего желания жениться на его служанке.

Пастор Глюк сказал ему:

– Марта достигла совершенных лет и может сама решить свою судьбу. Конечно, я человек небогатый; у меня своих детей много, а теперь настают времена тяжелые: началась война с русскими. Враги идут в наш край с сильною ратью и не сегодня завтра могут добраться сюда. Такие опасные времена пришли, что отец семейства может позавидовать тому, у кого нет детей. Я свою служанку не неволю идти замуж и не стану удерживать. Как она хочет, так пусть и поступает! Но об этом драгуне следует мне спросить у его командира.

Гарнизоном в Мариенбурге командовал майор Тильо фон Тильсау. Он был в добрых отношениях с Глюком и посещал пастора. Глюк сообщил ему о предложении, сделанном от имени драгуна, и спросил, каков человек этот драгун и находит ли его командир уместным, чтоб он вступил в брак.

– Этот драгун очень хороший человек, – сказал командир, – и хорошо делает, что хочет жениться. Я не только дозволю ему сочетаться браком с вашей служанкой, но за хорошее поведение произведу его в капралы!

Глюк позвал Марту и сказал:

– Сватает тебя здешнего гарнизона драгун Иоганн Рабе. Хочешь ли ты идти за него?

– Да, – ответила Марта.

Пастор и майор позвали драгуна и в тот же вечер совершили обручение. Солдат-жених сказал тогда:

– Я прошу, чтоб наш брак совершился как можно скорее и не откладывался на долгое время. Могут нас куда-нибудь услать. Время военное…

Порешили совершить бракосочетание Иоганна Рабе с Мартой Скавронской на третий день после обручения. По окончании богослужения Глюк соединил драгуна со своею служанкой супружеским союзом. Присутствовали при этом майор и с ним три офицера, а жена самого майора вместе с другими женщинами убирала невесту и провожала в церковь. После обряда новобрачные и все гости отправились в дом препозита и пировали до ночи.

Есть разные версии насчет того, как долго пришлось этим новобрачным жить вместе. Одни уверяют, что слышали о подробностях события от самой новобрачной впоследствии, когда она была женой уже не шведского драгуна, а русского царя. Они говорят, что весть о приближении русского войска пришла в день брака и разогнала пировавших в доме Глюка гостей.

По другим данным, молодые супруги жили вместе восемь дней. Как бы то ни было, разлука новобрачных в связи с приближением русского войска последовала очень скоро после брака. Рабе с другими десятью драгунами по приказу майора отправился на разведку и больше не видал своей супруги.

К Мариенбургу подступили войска Шереметева. В донесении Петру он писал, что все кругом опустошил, ничего не осталось в целости: везде пепел и трупы, а пленного народа так много, что он не знал, куда его девать. Царь одобрил такой образ ведения войны, а пленных приказал отправить в Россию. Тогда десятки тысяч немцев, латышей и чухонцев гнали на поселение в глубь России, где они смешавшись с русским народом.

У майора Тильо оставалось немного драгун в замке. С приближением русских жители бросились спасаться в замок, но поместиться там всем было невозможно. Шереметев расположился на берегу озера и решил непременно взять город и замок. Фельдмаршал потребовал от осажденных добровольной сдачи, но они не согласились. Шереметев выждал десять дней, но на помощи шведам никто не пришел.

Теснота в замке грозила появлением болезней, поэтому Шереметев приказал готовить плоты и, посадив на них три полка – Балка, Англерова и Мурзенкова, ударить на замок с двух сторон. Он потребовал сдачи на милость победителей и на глазах у присланных к нему посланцев приказал палить из пушек в сделанный пролом, а солдатам идти на штурм замка.

На этот раз к нему явились комендант майор Тильо фон Тильсау и все офицеры: два капитана, два поручика, провиантский смотритель, инженер и аптекарь. Они отдали фельдмаршалу свои шпаги, были объявлены военнопленными и просили милосердия для всех.

Однако не все военные, находившиеся тогда в замке, согласились сдаться русским. Один артиллерийский прапорщик, штык-юнкер и несколько солдат остались в замке, не объявив никому, что тайно решились на отчаянный шаг.

За военными, которые сдавались в плен, шла толпа жителей с детьми и слугами. Впереди шел препозит Глюк с семьёй и прислугой. Пастор знал, что грозный русский царь ценит людей, посвятивших себя науке, и думает о просвещении своих подданных. Глюк взял с собою перевод Библии на русский язык и представил его Шереметеву. Фельдмаршал принял его ласково и понял, что этот пленник может пригодиться государю в деле воспитания русского общества.

Так в русский плен попали Глюк с семьей, учитель его детей Иоганн Вурм и бывшая их нянька Марта Рабе, потерявшая мужа и свою свободу. Шереметев раздал пленных своим военачальникам. Марта Рабе досталась полковнику Балку, который определил ее стирать белье солдатам вместе с другими пленными женщинами.

Вскоре Шереметев заметил Марту и взял от Балка себе. По другой версии, когда к Шереметеву явился Глюк с семьей, русский фельдмаршал сразу заметил Марту, поразился ее красотою и спросил Глюка:

– Что это у него за женщина?

– Это бедная сирота! – сказал пастор. – Я взял ее ребенком и содержал до совершеннолетия, а недавно выдал замуж за шведского драгуна.

– Это не мешает! – сказал Шереметев. – Она у меня останется. А вы все прочие отправитесь в Москву.

Фельдмаршал якобы приказал достать у жены одного из своих офицеров приличное платье и одеть пленницу. Она села за стол обедать с другими, и во время этого обеда раздался оглушительный взрыв. Это погиб в развалинах Мариенбургский замок.

Фактом остается то, что сразу после прибытия Глюка в русский лагерь Марта была оставлена Шереметевым или, доставшись прежде Балку, после этого была взята фельдмаршалом, а Мариенбург погиб через несколько часов после того, как гарнизон и жители города сдались победителям.

Артиллерийский прапорщик Вульф с солдатами вошли в ту палату, «где был порох и ручные ядра, и сам себя и с теми, кто был с ним, порох зажег и много с собою народу погубил». «Едва Бог спас и нас! – написал в своем донесении Шереметев. – Слава всемогущему Богу, что нас мост ближе не допустил: был сожжен! А если бы не мост, много бы нас погибло; и того жаль: что не было какой рухляди, все пропало, хлеба одного было ржи 1500 пуд и прочего, магазины сколько пожег! И взятые (в плен), того проклятого клянут».

Говорят, что Вульф, решившись на отчаянный поступок, открыл свой умысел Глюку и дал ему совет спастись, а Глюк, узнав о его намерениях, убедил и словом и примером других жителей выйти из замка и отдаться на милосердие победителя.

Шереметев затруднялся тогда с таким обилием пленных. «Прибыло мне печали, – писал он Петру, – где мне деть взятый полон. Тюрьмы полны и по начальным людям везде, опасно того, что люди такие сердитые! Тебе известно, сколько уже они причин сделали, себя не жалея; чтобы какие хитрости не учинили: пороху бы в погребах не зажгли, также и от тесноты не почали бы мереть, также и денег на корм много исходит. А провожатых до Москвы одного полка мало».

Однако царь Пётр дорожил не только немцами, но также чухнами и латышами. Ливонские туземцы, хотя и представлялись в глазах европейцев необразованными, были не менее культурны тогдашних народов в России. Из ста семей, отправленных Шереметевым в Россию из-под Мариенбурга, было до четырехсот душ, которые, по данным Шереметева, «умеют оные топором, оные иные художники для Азовской посылки годятся».

Шереметев отправлял всех пленных в августе 1702 года в Москву в распоряжение Тихона Никитича Стрешнева. Вместе с другими был отправлен в Москву и Глюк. Петру было знакомо имя Глюка, и он был доволен, что в его власти находился человек, способный, хотя бы и против собственной воли, приносить пользу русскому народу.

В Москве пастор был помещен в Немецкой слободе. 4 марта 1703 года царь по указу пожаловал ему годичного содержания три тысячи рублей и повелел открыть в Москве школу для детей разночинцев, предоставляя выбор учителей по разным предметам преподавания на его усмотрение.

Глюк набрал шестерых, чтобы преподавать в новой школе философию, географию, риторику, языки латинский, французский и немецкий, а также начала греческого и еврейского. Учителя были немцами, за исключением двух французов. Сам Глюк, основательно изучивший русский язык, занялся составлением руководств и переводов.

Он перевел Св. Писание, Новый Завет, лютеранский катехизис и написал по-русски молитвослов в рифмованных стихах, составил vestibulum (словарь русского, немецкого, латинского и французского языков), а также перевел из Коменя «Janua linguaram», «Orbis pictus» и составил учебник географии с посвящением царевичу Алексею Петровичу и приглашением к российским законам.

Русский язык, которым писал Глюк, состоял из смеси народной русской речи со славяно-церковной. Он достаточно хорошо изучил славянскую речь, но не дошел до понимания грани между славяно-церковным и народно-русским наречиями. Для школы ему отвели помещение на Покровке, в доме Нарышкиных. Полезная деятельность Глюка продолжалась до его кончины в 1705 году, но он оставил после себя многочисленное семейство.

Пётр I вообще покровительствовал всякой умственной деятельности, но не смог найти в Глюке подходящего деятеля в сфере того образования, которое хотел распространить в России. Царь был реалистом, и для планов его реформ не мог стать исполнителем пастор-немец с латинскими школами для массы простого народа. Петру нужны были в России сведущие моряки, инженеры, техники, а не филологи и эллинисты.

Иная судьба выпала на долю служанки Марты. Когда она находилась у Шереметева, приехал Александр Меншиков и, увидев Марту, изъявил желание взять ее к себе. Шереметев неохотно, но уступил ему пленницу, не удержавшись при этом от грубых слов. Не уступить первому любимцу царя и самому могущественному человеку в России он не посмел. Меншиков отправил Марту в свой богатый дом со множеством домашней и дворовой прислуги.

Там царь Пётр и увидел его прекрасную служанку. Это было зимой 1703/04 года, когда, окончив годовые труды, он посещал Москву и устраивал празднества по поводу своих успехов. 27 мая 1703 года он вместе с Меншиковым заложил Петропавловскую крепость на Неве, положив начало Петербургу – первому русскому городу на Балтийском море.

Это место очень нравилось Петру, и Меншиков старался изо всех сил веселить государя, устраивая у себя в доме пиры и празднества. В один из таких пиров Петр, порядочно выпив, и увидал Марту. Петра поразили ее лицо и осанка – она понравилась государю сразу.

– Кто такая у тебя эта красавица? – спросил Пётр у Меншикова. Меншиков объяснил царю, что это ливонская пленница, безродная сирота, служившая у пастора и взятая с ним вместе в Мариенбурге. Пётр в этот день остался ночевать у Меншикова и приказал ей проводить себя в спальню. Он любил хорошеньких женщин, и они доставляли ему мимолетные радости, не оставляя в его сердце никакого следа. Но с Мартой всё вышло по-другому.

Пётр не удовлетворился только знакомством с ней. Марта так понравилась царю, что он сделал ее своей постоянною любовницей. Сближение с Мартой совпало у Петра с охлаждением к прежней его возлюбленной – Анне Монс, потому что было найдено любовное письмо Анны у посланника Кенигсека. Царь не мог простить, что она предпочла положению царской любовницы желание стать женой прусского посланника.

Это Меншиков подбил Анну выразить желание выйти замуж, а потом сообщил об этом царю. Он ненавидел Анну Монс за то, что она отнимала у него привязанность, которую Пётр ранее безраздельно оказывал Меншикову. Поэтому то, что Пётр сошелся с Мартой, не было случайным совпадением с разрывом его отношений с Анной.

Пётр повелел Марте перебраться жить к нему. Она приняла православную веру и была наречена Екатериной. С этого времени Екатерина жила в Москве, чаще в селе Преображенском в обществе девиц Арсеньевых, сестер Меншикова, и Анисьи Толстой. 6 октября 1705 года в письме, которое подписали эти женщины, любовница Петра Марта назвала себя «сама третья», что доказывает, что у нее в то время было уже двое детей от Петра.

Пётр часто требовал Екатерину к себе, и она несколько раз ездила с ним по стране, а потом снова возвращалась в Москву. В поездках её называли Екатериной Василевской или Катериной Михайловной, потому что Пётр в поездках значился под именем Михайлова.

Когда Екатерина не находилась вместе с царем, он беспрестанно писал к ней и в письмах своих называл ее «маткою», подразумевая, что она – мать его детей, а близкую к ней Анисью Толстую – теткой, которая в первые годы была при Марте-Екатерине чем-то вроде надзирательницы.

Екатерина по отношению к Меншикову, как своему бывшему хозяину, несколько лет соблюдала уважение, и Меншиков обращался с ней тоном человека, стоявшего выше ее, который при случае может повлиять на ее судьбу. Эти отношения изменились только в 1711 году. До тех пор Меншиков писал ей: «Катерина Алексеевна! Много лет о Господе здравствуй!», но в письме 30 апреля 1711 года написал ей: «Всемилостивейшая государыня царица», а дочерей ее стал назвать государынями царевнами.

Это показывало, что Пётр уже признавал её своей законной женой, и все подданные должны были признавать её в этом звании. Брак Петра с Екатериною совершился 19 февраля 1712 года в Петербурге, в церкви Исаакия Далматского.

Существуют косвенные доказательства об участии Екатерины в Прутском походе, о том, что Екатерина в минуты серьезной опасности пожертвовала все свои драгоценности на подарки, чтобы склонить турецкого визиря к миру и иметь возможность вывести всю русскую армию из безвыходного положения, в котором она тогда находилась.

Екатерина действительно умела в эти минуты заявить себя и угодить Петру. Через много лет после того, когда государь, приняв титул императора, решил короновать свою супругу, в указе об этом он свидетельствовал о важных услугах Отечеству, оказанных Екатериною в 1711 году во время Прутского дела.

После Прутского похода отношение Петра к Екатерине заметно улучшилось. Она стала его неразлучной спутницей. Совершила с ним заграничное путешествие по Западной Европе, хотя не сопровождала его во Францию и оставалась в Голландии. В 1722 году Екатерина она была рядом с Петром в Персидском походе, разделяя с ним славу успехов, как одиннадцать лет назад разделяла скорбь неудачи в турецкой войне.

Существо их личных отношений может прояснить прочтение писем Петра к Екатерине. В них царь предстает как счастливый семьянин. В его письмах к Екатерине нет и тени той суровости и черствости, которые сопровождают всю его государственную деятельность и отношения с подданными.

В письмах Петра I чувствуется нежная привязанность. Они явно скучают друг без друга, поэтому даже находясь в разлуке, посылают один другому подарки. Когда царь находился за границей, Екатерина посылала ему пива, свежепросольных огурцов, а он посылал ей венгерского вина и желал, чтоб она пила за здоровье, а он и те, кто находился рядом с ним, будут пить за ее здоровье, а кто не станет, получит штраф.

В 1717 году Пётр благодарил Екатерину за присланный презент и писал ей: «Так и я посылаю отсель к вам взаимно. Право, на обе стороны достойные презенты: ты прислала мне для вспоможения старости моей, а я посылаю для украшения молодости вашей». Затем из Брюсселя он прислал Екатерине кружева, а Екатерина отдарила его вином.

Однако Пётр с отроческих лет приучился не стеснять своих желаний и поступков ни в чем. Поэтому он и не мог ужиться с первой женой Евдокией. Вероятно, он не смог бы ужиться с любой другой супругой, кроме Екатерины. Только круглая сирота и иностранка, бывшая служанкой и пленницей, обязанная безропотно повиноваться всякому господину, имевшему право как вещь передать ее другому, – только такая женщина и годилась быть женой Петра.

Потому что российский император был человеком, который не обращал ни на кого внимания и считал себе дозволительным делать всё, что ему ни придет в голову, развлекаться и находить удовольствие во всем, к чему влекла его необузданная чувственность.

Пётр не только не терпел противоречия себе, он не выносил даже сдержанного, не высказываемого прямо неодобрения своих поступков. Он хотел, чтобы все, кто его окружал, признавали хорошим и правильным все, что он делает. Так Екатерина и относилась к Петру. Это была ее первая добродетель.

Другой добродетелью, которой обладала Екатерина, была способность успокаивать царя. Нередко в гневе Пётр приходил в такое умоисступление, что все бежали от него, как от дикого зверя. Только Екатерина, по врожденной женской способности, умела подметить и использовать такие приемы обращения с мужем, которыми было возможно успокоить его свирепость.

В такие минуты одна Екатерина могла подступиться к нему без боязни. Даже один звук её голоса успокаивал Петра. Она сажала его, брала за голову, лаская и почесывая, и тем наводила на него успокоительный сон. Иногда два или три часа он покоился у нее на груди и утром просыпался свежим и бодрым. Без этого раздражение вызывало у него головную боль.

Когда Екатерине несколько раз удалось это средство, она стала для Петра необходимым успокаивающим существом. Как только приближенные замечали на лице царя судорожные движения рта, они немедленно звали Екатерину, в которой было что-то магнетическое и исцеляющее.

Тут напрашивается прямая аналогия с Распутиным при семье императора Николая II и с Раисой Максимовной – женой генерального секретаря Горбачева, а также с легендой о Розе Каганович, якобы «третьей жене» Сталина.

Пользуясь таким значительным влиянием на супруга, Екатерине, казалось бы, легко было стать ангелом-хранителем и для многих – заступницей несчастных, настигнутых царским гневом. Но Екатерина, от природы одаренная большим женским тактом, не злоупотребляла этим и позволяла себе обращаться к Петру с заступничествами только тогда, когда замечала, что ее заступничество не только не будет отвергнуто, но и понравится царю.

Но иногда, при всем своем житейском благоразумии, она ошибалась. В этом случае, получив отказ, она не смела повторять свою просьбу и не давала супругу заметить своего неудовольствия. Наоборот, она спешила выказать полное равнодушие к судьбе виновного, за которого пыталась просить, и признавала безусловно справедливым решение Петра.

Еще одна её добродетель заключалась в том, что Екатерина старалась думать обо всем, как думал Петр, интересоваться тем, чем интересовался он, любить то, что он любил, шутить над тем, над чем шутил он, и ненавидеть то, что он ненавидел. Екатерина полностью «растворилась» в супруге, у нее не осталось самобытной личности: до такой степени она подчинила себя во всем воле Петра. Но в ответ он также обращается с нею не так, как деспот с рабыней, а как властитель со своим лучшим и верным другом.

В это время бесхарактерный и ничтожный, но упрямый и своевольный царевич Алексей, убежавший от отца в Вену, в разговоре с имперским канцлером указывал на Екатерину как на главного своего врага и приписывал злому влиянию мачехи нерасположение к себе родителя. Однако он же, вернувшись в отечество, валялся в ногах у Екатерины и умолял её о заступничестве перед царем.

Когда царевича Алексея не стало, потомки Екатерины оказались в выигрыше от его смерти, что, естественно, вызывает подозрение, будто Екатерина была довольна трагической судьбой пасынка как конкурента на престол. Но свидетельств, подтверждающих это подозрение, не существует.

5 февраля 1722 года Пётр I издал закон о престолонаследии, который определил право царствующего государя назначать себе преемника, руководствуясь только своей волей. Поэтому дети Алексея Петровича уже не имели права на престол по своему первородству, а Екатерина была еще молода и могла произвести на свет ребенка мужеского пола, которому Пётр мог бы передать свой престол по завещанию. Если бы Екатерина даже не родила сына, то Пётр мог решить вопрос о наследнике как угодно.

15 ноября 1723 года он издал манифест о том, что его супруга и государыня Екатерина Алексеевна «во всех его трудах помощница была и во многих воинских действиях, отложа женскую немочь, волею с ним присутствовала и елико возможно вспомогала, а наипаче в Прутской кампании с турки, почитай отчаянном времени, как мужески, а не женски поступала, о том ведомо всей армии, а от нее, несомненно, и всему государству».

Пётр учредил особый отряд телохранителей – роту кавалергардов из шестидесяти дворян. Капитаном этой роты был сам государь, а капитан-лейтенантом – генерал-лейтенант и генерал-прокурор Ягужинский. Эта рота впервые сопровождала Екатерину в день коронации.

Трое суток перед торжеством Екатерина соблюдала строгий пост и молилась. Это нужно было для того, чтоб русский народ поверил в её преданность православию и она получила право царствовать и управлять государством самодержавно. Обряд коронования совершился 7 мая в Успенском соборе с церемониями по церковному чину как при царских венчаниях.