Читать книгу Миражи Предзеркалья. Роман-мистерия. О лабиринтах и минотаврах плоти, разума и души - Валерий Сабитов - Страница 3

Промозгло, сыро и серо… Льёт холодный дождь. Дождинки тяжёлые, как ртутные шарики. Льёт уныло, мрачно, давно. Настроение никакое. Спасает от нервного срыва знание: когда-то ливень закончится. Ледяная вода заполняет рубку, поднялась до щиколоток, и я основательно продрог. Остаётся одно: закалять терпение, дожидаться полного исчезновения иллюзии. Психика деформируется, сознание колеблется…

С первого момента блуждания в Пустоте каждая минутка – гирька на весах жизни. Весы с гирьками отмеряют судьбу. Минута за минутой, гирька на гирьку. Какая-то в правую чашу, какая-то в левую… Весы могут хрустнуть от нарастающей тяжести в любое мгновение.

Вот если б убрать полизеркальный барьер, множащий отражения в бездонных глубинах… Терпение на пределе, придётся включить активность:

– Песка хочу! Южно-Аравийского! Летнего!

Истерическая команда прорвалась сквозь стены рубки и дошла без искажений. Куда надо дошла. Перископ развернул панораму источающей жар пустыни. Получилось: вид из прежней жизни, без гирек-весов. Барханы, ослепляющее высокое небо в редких облачках – нормально. Да вот обжигающий лицо ветер! На «Арете» нет климатической машины. Но погоды в пределах допустимого. Недавно пришлось спасаться от стужи антарктического суховея. Мороз проник в каюты, заледенели холодильники.

Млея от жара, осмотрелся. Дождь в основе – фантомный, а влага держится частыми каплями на сине-голубых стенах, поблёскивает на сером пластике пола. Быстрое испарение скрадывает часть зноя, но превращает рубку в прилично разогретую парную.

Вакуум-мираж… Что за сюрпризы впереди?! Сейчас бы тёплую ванну. Тёпленькую… Но для этого надо пройти в каюту. А там… Там может ждать что-нибудь неприятнее погодных капризов.

Внутри – в мозге? в сердце? в душе? – поднимаются волны протеста.

– Что же ты молчишь, «Арета»? – глупо спросил я.

Корабль не ответил. Отреагировал Путевой Шар. Из глубины искрящейся вселенной всплыло лицо Сибруса, доброе и печальное. Таким я его не помню. И заговорил Сибрус непривычно-торжественно, официально-представительно. Ударной волной прокатилась бессмысленная фраза:

– «Арета» в галактической либо во внегалактической многомерности. Более точное определение в данный момент крайне сомнительно.

Песок зашуршал, барханы заметно сдвинулись.

Путевой Шар сомневается? Вот уж действительно неопределённое определение! Неудивительно, что я в большем смятении, чем наш заблудившийся путеопределитель. И не только в отношении местонахождения «Ареты». Больше волнуют вопросики поменьше. Вот к примеру, кто внедрил в Путевой Шар такого Сибруса: мягонького, гладенького да причёсанного? Одно ясно – не сам конструктор; он и понятия о своём присутствии тут не имеет. Спорить с Сибрусом, требовать от Сибруса, приказывать Сибрусу – что может быть невероятней? Одним словом, кошмар!

Шар обрёл обычную бессодержательность. Бес-содержательность… Наполненность бесами?

Пока размышлял о странностях языковых реалий, пустыня исчезла. Сама по себе, без команды. Перископ демонстрирует очередную звёздную несообразность, стопроцентно несопоставимую с любым куском объективного мира. Откуда у биомозга страсть к фантазированию? Причудливые скопища разноформенных галактик; отдельные кучки то ли звёзд, то ли квазаров; цветные облака чего-то непонятного… Неужели тёмное, скрытое вещество Вселенной проявилось? Много чего накручено. И вся эта красочная смесь ворочается в переменных ритмах гравитационных полей. До жути красиво. Но ведь выхода «наверх» нет! Звёздные миражи появляются тем же бесовским образом, что и дожди с суховеями.

Я обоснованно – то есть твёрдо! – подозреваю: ни в разумных пределах, ни за ними «Арету» не отыскать. В каждый отдельно взятый момент шхуна занимает иную, новую точку в очередном «нигде».

Но стоп! Какую-такую точку? Нет там никаких точек, и само это «там» не имеет ни ориентиров, ни каких-либо разумных определений. Как не имеет чёткого смысла происходящее вокруг меня, внутри распахнутой в никуда оболочки «Ареты». Нет ни слов, ни образов. И взять их негде – в памяти также пустота. А бес-словесно да без-образно – одно бесоподобное безобразие и выходит.

Некий намёк на стабильность в жизни когда-то имел место быть. И остался в том мире, который застрял в затенённом уголке пустой памяти. Где-то там, невообразимо позади, по ту сторону старта – только там властвует устойчивая, крайне запутанная, разнообразная, многословесная, сложносочетаемая, никем не понимаемая межчеловеческая стабильность.

А здесь… Я с тоской осмотрелся. Выше бесполезных пультов навигации по всему кругу до условного зенита – изогнутый экран Перископа. Ниже – дежурные места для вахты. Бесполезная техника. Напротив люка-двери на палубу, на стальной тумбе-подставке – Путевой Шар, по замыслу Сибруса обязанный надёжно ориентировать экипаж. Экипаж, команда? Скорее – пиратский сброд.

– …Не бойся, Сибирцев, ссор и разборок. Остерегайся эмоций безысходности. В противоречиях – ключ к решению задачи! И пропуск обратно, домой. Потеря веры в спасение – смерть. На забудь, Сибирцев! И помни всегда: лидер – ты! Уйдёшь в тень – пропадёшь.

Так напутствовал меня Сибрус накануне старта. «Не бойся, Сибирцев; не забудь, Сибирцев…» Знать бы, чего бояться. А память… Тут совсем загадочно.

О смерти он ещё говорил: в пустоте, без опоры, без надежды, без озарения. И, кажется, без посмертия. Сам—то он понимает значение всего этого? А если мы перешли все рубежи жизни? И уже не люди, а фантомы, трансформирующие в себе полузабытые ощущения? Суд свершился, и приговорил нас к вечному движению из ниоткуда в никуда, внутри безжизненной бесконечности, где ни прав, ни обязанностей, а двоичный перебор несуществующих вероятностей. Мира в экипаже тоже нет – сплошь затаённые противоречия. Но что-то не слышно приглашения в потерянную жизнь.

В рубке тихо и призрачно. Погода никакая. Путевой Шар молчит. В прозрачной глубине мнимо четырёхмерного минуса мерцают скопища не сотворённых пока галактик. Мне всё равно, существуют они в реальности или нет. Те и другие в равной недостижимости. И Шару всё равно – даже не притворяется живым и разумным. Блаженное, ничем не озадаченное безделье.

Может быть, огреть его чем-нибудь покрепче? А после и Перископу добавить! Экран жемчужно нейтрален – окно в макромир закрыто. Нет ни выхода, ни входа! Вместо них Ничто и Нигде. В этих словах нечто колдовское, затягивающее. Я приближаюсь к ним, и в одном из кусков разваленной памяти оживает Земля…

Земля – прежде всего Сибрус. Сибрусу я доверял больше, чем себе. Больше, чем кому бы то ни было. Вот и надоверялся! Но так было. Особенно – после исчезновения Илоны. Теперь понимаю – боялся остаться наедине с самим собой. Всё же в Сибрусе есть нечто особенное, притягивающее. Не могу определить, что скрывается в этом «нечто». Как он залез в Шар? Или это призрак Пустоты избрал такое официальное Путевое лицо?

А экипаж у «Ареты» – хуже не придумать. Будто общий враг свалил нас в кучу для смеха и погибели. Лучшие люди планеты, прошедшие жёсткий отбор! По-видимому, и всё человечество нисколько не прекрасней. От той мы все яблоньки, от той… В кресло капитана, без сомнения, протолкнул меня Сибрус. Не креслом оно оказалось, а конурой пса цепного, назначенного стеречь единство несоединимого.

Остальные – креатуры Цехов. Знаю, каждый что-то прячет в потайном кармашке. Скрытую цель, второе лицо, камень для броска в спину. Кто что прихватил, кому что всучили.

Немного, совсем чуть-чуть, знаю одного – штурмана. Зачем «Арете» штурман? Не нашли другого слова?

Агуара-Тунпа – свидетель гибели Илоны в небе Марса. С ним ясно – ставленник Цеха Гора. Как и Кертис, специалист по настройке мини-Тарантула, корабельного Путевого Шара. Кертис загадочен, туманен… С первого дня открыто противопоставил себя Агуаре. Как объяснить разброд между людьми Гора-Сфинкса? Они же монолит, семья единая. Внешне Кертис – римлянин; древний, имперский. Из тех, что не могли без власти, оружия и чувственных мальчиков. Жирная пена в котле выкипевшей империи. Но то внешние ассоциации. Внутри он скорее многоучёный латинянин; из тех, кому впору скромная серая тога да перо с бумагой на письменном столе. А не тяжкий винный кубок.

Астроном Андрий, хоть и не обозначил себя чётко, без сомнения, из Розы Мира. Как ни лакируй, ни скреби его, отовсюду выглядывает образцовый славянофил. Нормально. Его предсказать можно. Пока, конечно.

Чего не скажешь о Джино: смазливенький бой без обязанностей, назначенный в последний час. Джино – само изящество. Пик обаяния. Меня от него почти тошнит, как от случайного глотка сгущённого сиропа. Смотрю на него, и кажется: мечтает Джино раздеть капитана до горячей наготы и перещупать длинненькими девическими пальчиками. Так и слышу слащавую любовную просьбу: «Ну же, возьми меня, мой милый!»

Наверное, в один из счастливых дней я его прибью. Пусть потом катится с любовными обидами к жрецам Гора. Слышал, человека спрашивают перед рождением, кем он желает стать. Думаю, Джино желал родиться женщиной, да почему-то не вышло. Первые дни – или часы? – он бродил за мной, тыкаясь в спину жадным взглядом. Пришлось поручить надзор за внутренним порядком. Пусть попыхтит, наберёт опыт пылеуборочного комбайна. А всё-таки: какая власть за Джино? Кто они, дотянувшиеся до секретной «Ареты»? Тайная четвёртая сила Земли?

Вместе, впятером, мы не собирались уже… Может, никогда не собирались, потому и не помню. Если так – по причине бездействия капитана. А бездействует он потому что боится. Да, признаю – боюсь я общего собрания. Ибо представляю, что может получиться. Начнём говорить-беседовать, и… Рано или поздно выйдем на преимущества одного Цеха над другим. Тема в наших условиях смертоубийственная.

Лучше дождаться всплытия в трёхмерность. Рядом с землеподобным миром. И отыскать там брата по истине. Пусть он будет зелёный, дремуче волосатый, дурно пахнущий… Неважно. Устроюсь с ним на берегу жёлтого пруда под лиловым солнышком, прилягу на красно-бурую колючую травку и скажу:

– Привет тебе, брат! Скажи, кто я? И каким должен быть? Где дорога моя? Может, проясним разумы наши глотком…

Стоп! У жёлтых прудов лучше не делать глотков очищения. Волосатые зелёные могут потреблять непитьевые напитки. И не расцветут от наших объятий братских цветные сады под небесами лиловыми. Никуда я не денусь от человеческой геометрии «Ареты», её слепых стен, свободно пропускающих ветер Пустоты.

Страшно. И скучно. Так есть, так было, и так будет.

Земля – та же «Арета», только размерчиком отличается. Там тоже не отыскать брата по истине. Так зачем ностальгировать, если впереди то же, что позади? Если нет разницы между верхом и низом, если правое равно левому?

Это Перископ! Это его мерцание управляет моими мыслями. Жемчуг экрана крутит меж обломков памяти. Сейчас начнётся новый кошмар. И кусок личного мира выплеснется на пустой экран. Отразится в Пустоте. Отражение – правдоподобное присутствие отсутствующего отражаемого.

Принцип Ямы-Сатьи гласит: правда – зеркало истины и реальности. Кто или что этот Яма-Сатья? Пустота нашёптывает: посмотри туда, вглядись сюда, и увидишь себя. А оно мне надо? Ещё одно ложное отражение в очередном неверном зеркальце…

Официально «Арета» нацелена на поиск братьев по телу в доступной человеку реальной вселенной. Как будто у них, братьев, зеркала правды почище и поярче! Не надо никого искать, бесполезно это.

По экрану справа налево, исчезая за спиной, побежали зеленоватые волны. От волн исходит неопределяемый конкретно, но знакомый шёпот:

– Алису они заставили пить из бутылки. Что у них, стакана не нашлось? Или рюмочки на крайний случай… От бутылки она стала такой крохотной, что уже не могла больше кричать: «Чем дальше, там любопытственнее!»

Шёпот сошёл было на визг, но выправился и продолжил уверенно:

– Волшебное Зеркало они одним ударом молота разбили вдребезги, и пропали все Красные Короли и Устрицы.

Неопределимо знакомый голос утонул в зелёной волне. Бедная Алиса, подумал я. Всё у неё было, целая странная страна. А кто-то пожелал – и всё исчезло. Убрали зеркало, и не стало волшебного мира-видения.

Чей же голос вызвала Пустота из моей памяти? А слова – вспомнил! – взяты из «Марсианских хроник» Рэя Брэдбери, любимого Илоной. Уважаемого в нашем общем, недостижимом и невероятном детстве.

А любопытственно, Путевой Шар участвует в моих погружениях внутрь себя? Или же Перископ обрёл самодостаточность и решил основательно перезагрузить воспоминания капитана?

Я невольно засмотрелся на экран, так невиданно он заиграл цветными фракталами. Предназначено для удлинения ассоциативных цепей. Но за спиной, где люк на нижнюю палубу, в одноместные камеры – пылает нечто супергипнотическое, специально для мозжечковых структур. Это точно, я воспринимаю.

Но такого и предположить было нельзя!

Экран воспроизвёл «Тайфун».

«Тайфун» – космический крейсер, в который Цех Агуары вложил всю свою греко-египетскую научно-техническую страсть. Место моей последней земной работы. Странно видеть его со стороны. И понимать: показывают момент, когда я внутри «Тайфуна». Момент, видимо, предроковой. Добрался-таки Перископ до наиболевой точки! Сейчас начнётся повтор страшных минут, и никуда я не денусь, не оторвусь от видения, как наркоман от дозы.

Готовясь, покрутил головой, стараясь не оборачиваться. Кресла, кроме моего, пусты: свежевымытая и высушенная серая кожа. Рабочие столы подмигивают огоньками, высвечивают цифирки-буковки. «Арета» делает вид, что служит верой и правдой. Никого рядом. И хорошо – такие воспоминания не делятся ни на сколько. Прячется народ по камерам-норам-каютам, пытаясь сохранить сомнительную внутреннюю невинность. Но разве предохранишься от внешнего безмолвия?

Взгляд застыл, приварился к волшебной плоскости.

…Марсианская орбита.

Строительство завода. Какого точно – не могу вспомнить. Рядом с ним исчезла Илона. Именно исчезла. С той поры слова «смерть» и «гибель» я возненавидел. Они тоже исчезли для меня. Теперь вот явились заново.

Вот оно – начало! Момент аварийного отстрела капсулы – беззвучный бело-жёлтый хлопок.

А вот этого в реальности не было: Перископ красным крестом отметил точку встречи капсулы с метеоритом. Метеорита ещё нет, а крестик – вот он, мерцает. Невидимая неизбежность… Чем занималась служба безопасности завода? Ведь небесный камень нёс на себе имя «Дикобраза», корабля охраны! Взрыв «Дикобраза» раскидал бы половину стройки с сотней операторов-монтажников. Илона состояла в экипаже корабля орбитальной охраны помощником капитана.

Перископ замедлил темп воспроизведения ленты памяти и тем же неопознанным знакомым голосом повелительно пояснил:

– Смотри! Как люди пропустили такую «мелочь»? Сейчас и ты поймёшь. Смотри!

«Мелочь…» Слово произнесено с человеческой горечью.

Капсула замедленным ускорением сближалась с красным пульсирующим крестиком. Да, женщина в капсуле сознательно выбрала такой вариант. Неужели у них не было другого хода? О чём, о ком она думала в последние секунды? Ведь «Тайфун» находился рядом, в пределах оптической связи с «Дикобразом»!

Точка капсулы слилась с центром крестика и – вспышка! И – через малую долю секунды! – новый, более мощный всплеск излучения. И темнота…

– Увидел?

Вопрос для идиота. То есть в самый раз для меня. Я в замешательстве. Я не в силах понять, как эти образцы земной техники, «Дикобраз» и много более могучий «Тайфун», не зарегистрировали вовремя приближение метеорита. И почему потом, как только его зафиксировали, не уничтожили как положено? Как Илона определила, что от нас – и от меня! – нечего ждать? И Агуара. Кем он числился на «Тайфуне»? Не помню… Почему после трагедии я не вывернул его внутренности и не рассмотрел их под микроскопом?

Перископ между тем продолжил:

– Ты увидел, Алекс? Временные параметры взрыва вы не изучили, не так ли? А время решает всё, капитан Алекс.

Я ох как увидел. Но ничего не понял. Физически очень просто: в космосе произошло взаимоуничтожение двух объектов. Статистика околосолнечной экспансии имеет сотни подобных примеров. Да, не простое, а как бы двухступенчатое, двухфазное столкновение. И что? Не один, а два метеорита в непосредственной близости… Что неясно?

Я молчал, стараясь соображать. Перископ повторил эпизод в замедленном ритме.

…Первая вспышка! Она заняла на экране метр в квадрате, не больше. Пауза – и новая вспышка! Эта, вторая, осветила всё пространство рубки. Вот так оно случилось на самом деле. Новая, вторая – она и есть взрыв астероида. Но не первая. Капсула не дошла до точки встречи!

– Теперь ты понял, капитан Алекс. Оба события достаточно разнесены по шкале времени. Сделай спектральный анализ. Он покажет: прямого столкновения не было.

«Не было взаимоуничтожения! – открытие ошеломило мой застонавший мозг; мозг идиота – Илона не погибла?! Но что произошло? Как я?»

На экране плывёт мирный Марс, украшенный блёстками земных поселений. Стройка парит в стороне, большей частью за моей спиной. Где-то там и «Тайфун» со мной и Агуарой. И «Дикобраз» без Илоны.

– Последовательность такая, капитан Алекс: вначале исчезает капсула с Илоной, затем уничтожается астероид. Вероятнее всего, второй взрыв инициирован следовым излучением капсулы. Что же с ней произошло?

Я с трудом отогнал желание развернуть кресло. Помог приступ страха – у люка притаилось нечто непонятное. И автоматом повторил вопрос:

– «Что же с ней произошло?»

Только думал я не о капсуле, а об Илоне. А тот, кто владел Перископом, продолжал поднимать мне веки.

На экране появилось пятно из разноцветных колец. В сопровождении того же голоса. Я подумал, что и мозг «Ареты» сам, без посторонних из Пустоты, способен сплести этот голос из многих мне известных. Только чтобы сдвинуть равновесие в моём сознании. Остатки равновесия.

– Перед тобой развёртка излучения во времени, созданного объектом, уходящим в вакуум подобно «Арете». Как было при вашем старте. Картинка знакома? Видел на испытаниях Сибруса? Теперь, для сравнения, аналогичный анализ следа капсулы Илоны.

Нет, это не программа, вложенная в «Арету». До такого на Земле не додуматься. Мысль не очень успокоила. Вот и второе пятно, рядом с первым. Тут плюс ко всему три ярких розовых лучика, исходящих от центра. Твёрдо помню: на снимках, оставшихся в архиве Вакуумфлота, розовых лучиков нет. Следовательно, не то?

– Капитан Алекс, ведь люди в испытаниях Сибруса не участвовали? Вы – пионеры. Генерального очень торопили…

Нет, это не Перископ. И не Шар. И не «Арета». Уж крайне хитромудро.

– А без лучей – полная идентичность. Не так ли?

Вопрос не требовал ответа, и я промолчал. Да и кому отвечать? Демонстрация-то ведётся из моей идиотской башки. «Тупая башка» – так выражались мои оч-чень дальние предки. Ногам вдруг стало жарко. Я опустил голову. Плоскость пола закрыл жёлтый песок, знойный ветерок ворошит его, закручивает лёгкими вихрями. У левой ноги застыла серая ящерица, взирая на меня чёрными влажными глазками. Натуральный песочек. Не исключено, именно с той обитаемой планеты, которую нам не мешало бы отыскать. Если очень-очень сильно пожелать, можно там приземлиться. Припесочиться… Я бы остался там. Ящерка симпатичная. Но голос не даёт сосредоточиться. И те, что выжидают в каютах…

– Итак, Илона нырнула в вакуум. Теория Сибруса предусматривает такую возможность. Вспомни, Алекс: для глубинного проникновения необходимо создать вокруг уходящего объекта пиковый заряд, всплеск информационно-энергетического поля, рождённого чувственно мыслящим мозгом. Чувственно! Эмоционально! Человеческим мозгом, к которому подключена машина Сибруса.

Ну-у, закрутил… Ляп ведь получается. У меня даже самочувствие улучшилось. А комочек страха, цепляющийся за затылок, ослабил хватку. Всё-таки мой собеседник не суперсущество из центра Туманности Андромеды. И я не без ехидства спросил:

– Как же она смогла проделать такое без машины, существующей в одном экземпляре, на «Арете»? Или техника не обязательна? И есть люди, способные обойтись без…

Он перебил меня:

– Я всего лишь интерпретатор, капитан Алекс. Феномен человека не воспроизвести никакой интеллектуальной системе. Я – всего лишь ингибитор течения времени…

«Ингибитор!» Мысленно я послал его. Очень далеко. В больной голове заворочались тяжёлые камни, стало не до посторонних голосов. Надо подумать самому, без внешних стимуляторов. Я отключил внимание от «ингибитора». Жарким потом обдало лоб и руки. Ведь мне подсказывают: Илона исчезла туда, где сейчас гуляю я с одичалой командой. Вселенная, конечно, бесконечна. Хотя никто не понимает, что это такое. Вакуум превосходит Вселенную во всём. И первое и второе бесспорные заключения проверить никак. Что тут важно? А то, что для вакуума требуются иные мысли и слова. Из тех самых, очень древних запасов.

Великая Пустота – она всюду, во всём, везде. Лично я локален и в пространстве, и во времени. Когда-то меня не было, когда-то опять не будет. Нигде. И длительность, и протяжённость мои – они исчезающе малы. Их почти нет.

Болтливый «интерпретатор-ингибитор» утверждает: человек неисчерпаем. Со стороны, может, так и кажется. А изнутри мне понятно другое: рождённый умереть во всём одноактен, одномоментен. Как ни тянется этот разовый акт, край вот он, ближе локтя.

Последняя демонстрация «великого ингибитора» показала: анализируя себя, я способен осознать всякий раз один только слой собственной жизни, тонкий до крайности и далеко не важнейший. Моё настоящее, где и обитает субстанция жизни – всего лишь лабораторный срез, помещённый на стёклышко под чьим-то микроскопом. Вот только вопрос не даёт покоя: на чьём столе микроскоп?

Экран показал какое-то лицо. Я не вспомнил его, но оно явно имеет ко мне прямое отношение.

Действует Путевой Шар. Они с Перископом сочинили заговор и теперь путают паутину вокруг капитана Алекса. Не нужен им капитан. Они сами с усами.

Где они взяли такую отвратную физиономию? Глаза расфокусированы, с сумасшедшинкой. Усики холёной щёточкой с чёрным жирным блеском. Не иначе как обувной крем применялся. А выражение! Родственное сочувствие, по-другому не скажешь. Не привык я к таким родственникам. Да и ни к каким не привык. Неужели он обитает во мне? Если да, надо срочно убирать из себя призрак дурдома.

– Назад, в психоизолятор! – приказал я и мысленно погрозил в сторону усиков пальцем. Сработало. Вместо физиономии родственной явились полутёмные коридоры неведомого подземелья. А знакомый голос, сопровождая кадры, проникновенно зашептал:

– По стенам скользили тени, отброшенные неведомо кем, тут и там висели зеркала, в которых ничто не отражалось.

Опять извлекли отпечаток Рэя Брэдбери. Неужели не найти чего-нибудь более ценного и полезного? А голос я опознал – мой голос, родной до полуузнаваемости.

Странно это…

Интерес мой в другом. Загадка пути отстреленной «Дикобразом» капсулы… А в сознании – вещи далёкие и даже не существующие. Что это значит? Во мне имеется и то, чего нет? Пока нет? Или и то, чего не будет? Приблизительно как в Великой Пустоте.

Только помыслил о «Дикобразе» – экран показал его. Древний, почти ископаемый патрульщик. Я мог бы – и хотел – включить Илону в экипаж «Тайфуна». Но она так упряма…

Назван патрульщик хорошо, точно: этакий сплющенный, деформированный шар, в щетине катапультных труб и стволов ядерных пушек. Сторожевых и патрульных кораблей постоянно не хватает, вот и сохраняются подобные реликты. Тюрьма, не корабль! Полнейшее отсутствие комфорта, экипаж сидит в герметичных капсулах, рассчитанных на длительную автономию. А боевое оснащение! Дюжина атомных орудий с ограниченным боезапасом да единственный лазерный дальнобой ручного наведения, с примитивным механизмом поиска целей.

Видимо, роковой камешек шёл в мёртвом секторе, недоступном «Дикобразу». Иначе его поймали бы вовремя, ребят для такой работы подбирают серьёзных. Они заметили его у критической зоны. Тут не применить ни ядерный заряд, ни лазер – последствия удара обязательно распространятся на орбитальную стройку. Оставалось одно – выстрел капсулой, ведомой пилотом-смертником. По-другому никак. Илона рассчитала точно. Уверен, подобный расчёт проделали все в экипаже «Дикобраза». Наверняка проделали. Но только у неё хватило решимости и первоочередной реакции.

Никто другой не успел, не смог. Она использовала один-единственный шанс! Не знал ты Илоны, Алексей Сибирцев! И не узнал бы, если б не квазиразумная техника «Ареты». Неужели так и вышло? Илона поменяла пространственно-временную систему координат на скользящее теневое пребывание в безжизненной сетке вакуума?

Усатый беглец из психдома, покинув рубку, посетил каюты и разбудил спящих. Каждый принял его за сигнал сбора. Разместиться все пятеро могли только в рубке.

Потрясённый внутренним открытием, я старался не замечать обращённых ко мне лиц и взглядов. И хорошо – дружелюбия и понимания они не излучают. Экран прекратил трансляцию внутренних образов из подсознания, но я понимаю: Перископ и Путевой Шар вовсе не отключились от зондирования моей памяти. Скорее всего, они подсказывают молчанием: всё по-прежнему, всё как требуется для постижения правды и истины.

Агуара-Тунпа, по праву штурмана и давнего приятеля капитана, первым бросил горящую спичку в приготовленный костёр.

– Мы что, в гостях у Римана или Лобачевского? Или вернулись домой, к Евклиду? Алекс, зачем ты разбудил сразу всех?

Я потёр влажными пальцами припухшие веки, перевёл взгляд с Агуары на отрешённое лицо Кертиса и поспокойнее сказал:

– Я никого не будил. Вы знаете, я предпочитаю индивидуальную работу. И впятером нам собираться опасно, можем расщепить интеллект Шара.

Коричневая боливийская кожа Агуары посветлела. Рвался наружу гнев. А я подумал: штурману приснился тайный цеховой ритуал. О них легенды ходят. И теперь Агуара не знает, на ком сорвать злость и тоску. Но вопрос правильный: кто и зачем их собрал, впервые после старта? Нужен разговор. Надо его начать и продолжать до той секунды, которая сделает общение невозможным.

– Обстановка обычная. Кривизны никакой: ни в плюсе, ни в минусе, ни в нуле. Но мы ведь знаем – кривизна пространства вещь чисто гипотетическая. Плоская Вселенная или кривая, или вообще никакая – какое это имеет для нас значение?

Мне удалось улыбнуться. Агуару мои слова успокоили, и он перестал искать цель для нападения. Но костёр разгорался и его пламя неожиданно коснулось Андрия. Неожиданно потому, что ставленник Розы Мира Андрий – славянофил до мозолей на ногах, он оттуда! – ни при каких условиях не мог задеть меня лично впрямую. Ибо во мне те же русско-славянские корни.

Но где они гнездятся, эти корни? В крови их не нашли. Может, в способе её течения? Один из психологов Космоколледжа однажды предупредил: бывает так, что кровь по мозговым извилинам начинает течь вразброд и вкось. А если такое всегда? Они любят говорить: боливийская температура, славянский дух, египетская мудрость… Перемешай слова в любом сочетании – и ничего не переменится. Этот мир стоит на бирках, на вывесках, на психоделической реакции, на тайных взаимодоговоренностях. Что напишешь – то и прочтёшь. И неважно, что там, за словом. Сегодня я тебя дурю, завтра ты меня… По-другому никак, иначе вскроется звенящая пустота.

Вот и переплелись пустые слова, и сотворился колдовской клубок связей человеческих. Развяжется – столько всего обнажится, что бежать станет некуда. Андрий дёрнул за ниточку, связующую его с капитаном. Слабую, но крайне важную ниточку. Кому это нужно? Что есть Андрий без Розы Мира?

– Капитан Сибирцев увлёкся Сибрусом и его идеями. Слишком увлёкся. Капитан не примкнул ни к одному из Цехов, не склонился ни к одному из опорных столпов цивилизации. Такое ненормально. Такое искусственно ставит капитана выше каждого из нас. И выше Аватары. Как и Регента-Предтечи. Как и других… Мы не вернёмся, пока сияет такое величие. Нет равновесия… Сибрус себя развенчал. Пора и Алексу…

Из Путевого Шара выглянуло удивлённое лицо Сибруса. Перископ настороженно мигнул экраном.

– Какие-такие столпы? Может, столбы? Сказано «как и других…» Каких-таких других? – в явном недоумении спросил Сибрус и растворился в Шаре.

Вот так: корабль живёт. Он реагирует, смеётся, провоцирует. Фантом-Сибрус явился вовремя. И я принял вызов:

– Это как? В каком таком смысле развенчал себя Сибрус? И каков был тот венец? О Андрий, твоя цеховая отстранённость от научно-технических основ…

Я не закончил фразу. Андрий отреагировал как свежепохмелённый запорожский казак на пересёкшего линию горизонта шляхтича. По пшеничным усам ударили тупым серпом, бритый череп заблистал красками забытых боёв. Голос зазвенел взметнувшейся на ветер саблей.

– Да твой Сибрус не авторитет в физике! Скорее – в лирических нюансах. Напомнить? Его попытки «новиковских» пробоев пространственных складок ничего не принесли. Сибрус взялся за нуль-транспортировку. Опять провал! «Кротовые норы» не пожелали ему открыться. Он отождествил тёмную материю с вакуумом – его никто не поддержал. Этот вакуум-переход – его личная идея! Очередная пустая затея. Лет пять назад по настоянию Цеха Гора-Сфинкса, его околонаучную группу расформировали. Разогнали! Да недавно кто-то там что-то увидел и ему вернули в руки знамя. Да, конечно, и Роза Мира поддержала Сибруса. Иначе меня бы тут не было.

Андрий сделал остановку, глубоко несколько раз вздохнул и, собравшись с силами, попытался продолжить. Главное – он раскрылся! Роза Мира всё-таки… Но шеф Перископа астроном Кертис не дал завершить сабельную атаку.

– Не путай карты! Мы тут тебе не мальчики для битья и не девочки для утех. Все знают, откуда пошло возрождение группы Сибруса. Где-то в Мезопотамии хранится с древних времён нечто. Начали искать. Сибрус сказал: не надо искать не знаю что не знаю где. Даже так он сказал: не ищите иголку в стоге, она у меня на ниточке висит. Ему поверили. Но тут ты прав – что в результате имеем мы лично?

– А что в результате? – неожиданно для меня вступил в беседу Джино, – Нормально. «Арета» в походе, на курсе. Ведь застряли мы не где-нибудь в Атлантике, а в вакууме. В самом что ни на есть Преддверии!

Как-то не по-джиновски выступил Джино.

Да-а…

Путевой Шар показал сибрусовскую одобрительную улыбку. И мне показалось, что слышу знакомый смех.

Да-а… Психдомовская аура и не думает развеиваться. Напротив, она сгущается. Вот и Кертис…

Кертис критически глянул на подведомственный Шар, с презрением посмотрел на готовые к жатве усы Андрия и с нескрытой издёвкой заявил:

– Сибрусовский вакуум – это платоновский меон, то есть не-сущее. Сешета маат…

Что тут скажешь? И я воззрился на куратора Путевого Шара с осознанным пиететом. Именно с «пиететом» в подобных обстоятельствах смотрели мои древние предки. Крайне древние. Сешета Маат – тайная истина. Кертис в общении переходит на древнеегипетский? Так он скоро начнёт пользоваться не словами, а образами. Как тот самый мифический Гор в истинной жизни.

– Ну-у, родные мои, – заявил я с оттенком сомнения, – Будем справедливы к неоспоримым заслугам. Это Сибрус перевёл хитрое понятие «шуба» из поп-слоя физической теории в практику вакуумплавания. Если б не сибрусовская «шуба», ещё с тысячу лет возились бы с суперструнами.

Я заставил себя посмотреть на Джино. Вопрос возник. Ибо есть основательные сомнения по поводу образованности неизвестного суперкосмонавта вне штата и обязанностей. Кто он здесь? Джино проглотил наживку без раздумий. Или разгадал смысл хода и принял игру?

– Шуба? Какое отношение имеют шкура с шерстью к геометрии? К тому же мировой?

Какой-то чрезвычайно неграмотный вопрос! Ответил штурман, невольно или вольно продолжая мою мысль:

– А такое, что мир скроен из кусков и кусочков. Как и твоя очаровательная драгоценная личная шкура. Популярно: ты сам кусок неоднородной геометрии. Неясно пока, какой. В смысле тёмной скрытой или же светлой видимой. Но «шуба», о которой упомянул капитан, не из класса геометрических конструкций.

Агуара-Тунпа открыто заявил – совсем небезосновательно – что вне Цеха Гора-Сфинкса народ ходит тупо невежественный и пропадает без перспектив вознесения, задавленный смертными объятиями здравого смысла. И теперь, торжественно перехватив инициативу, он с превосходством знающего оглядел собрание невежд и продолжил. Зачем и для кого? Я слушал его вполуха, с интересом наблюдая за игрой светотеней в рубке. Источников света не наблюдается, а тени бегают. Туда-сюда, сюда-туда… Почему больше никому не интересно? У Агуары фундаментальная подготовка. Как он легко о видах взаимодействия, о полях промежуточных бозонов… Вот – о фазовых переходах что-то… Да ими можно объяснять что угодно. Объяснение и реальность – всегда не одно и то же.

Одна из теней повела себя индивидуально, обрела человеческий контур и застыла справа от входного люка, рядом с Джино.

Агуара повествует о доменных стенках, разделяющих различные слои вакуума, пронизанных бесконечными и конечными струнами. Теория, сухая и безжизненная. Но он молодец. Без общего понимания вакуума к «шубе» Сибруса не подобраться. Вся «Арета», включая экипаж, погружена в «шубу». Мы пропитаны ею насквозь, от клетки мозга до последней элементарной частицы. Если только они, клетки и частицы, ещё имеют место быть. Но, как ни крути, мы тут и внутри, и снаружи усиленной, реализованной Сибрусом виртуальной «шубы». Она-то и закрыла нас от макропространства. И, естественно, от макровремени.

С одной стороны, лучше знать об этом побольше. С другой стороны, лучше не задумываться, иначе страх грозит захлестнуть то, чем обычно думают. Тогда дурдом покажется эталоном спокойствия. Тень у люка колыхнулась, из серой стала зеленоватой, как морская волна на закате. На что она реагирует? На мысли или слова? Надо прислушаться к Агуаре.

– Всякая частица окружена облаком виртуальных частиц. Они как бы и есть, и – их как бы и нет. Это и есть «шуба», постоянно являющаяся и исчезающая. Для примера возьмём электрон. Ты знаком с электроном, друг Андрий?

Друг Андрий молча жуёт половину уса. Взгляд его обращён в сторону зелёной тени, но её он явно не замечает. Но не слышать Агуару не может.

– Так вот, электрон окружён электрон-позитронными виртуальными парами, живущими в чистом вакууме. Само собой, минусы отталкиваются, а плюсы притягиваются. Так электрон приближает к себе растущую позитронную массу, и – увеличивает собственный заряд. Процесс идёт – и вот, наступает скачок, фазовый переход, и наш электрон проваливается в вакуум, делается как бы виртуальным.

– Ваш электрон! – неожиданно уточнил Андрий, – Не наш, а ваш электрон проваливается. Туда ему и дорога.

Зелёная тень согнулась пополам и заколыхалась. Смеётся она, что ли? Но Агуара молодец, не обиделся, и красиво, откинув цеховые предвзятости, подошёл к выводу из своей речи:

– На «Арете» действует пси-генератор виртуальной шубы. Можно и во множественном числе – виртуальных шуб. Генератор – он же конденсатор – делает шубу мощной, плотной. Так что в ней – или по ней – можно как бы «скользить» во внутренних слоях вакуума. Конкретно область, или слой вакуума, в который мы проваливаемся, определён потенциалом пси-генератора. А он замкнут на экипаж и мозг шхуны. Иначе мы в миг старта разлетелись бы на мириады частичек. А пока – дорога у нас одна и общая. Возможно, к счастью.

Агуара победно улыбнулся и приложился бледными губами к бутылочке. Я присмотрелся и удивился. На этикетке красуется надпись: «Пиво Жигулёвское. Первый холодный отжим». Но беспокоиться не стал. В наших условиях и отжатое на морозе пиво не во вред.

Кертис, Андрий, Джино… Как-то они легко переварили лекционный пыл Агуары. Андрий почесал пальцем светящий желтизной череп, привёл усы в мирное положение и с тёплым ласковым вздохом произнёс:

– Эх, ребята… Выпали мы из родного Энрофа, растеряли координаты-опоры. Все четыре как одну, в один лишь миг.

Джино снова поразил. На сей раз Агуару. Это поначалу.

– Мы тут, к сожалению, пользуемся разными словарями. Вот Агуара и считает меня полным идиотом. Какую лекцию закатил! Но дурачком в нашем положении быть полезнее. Для всех. Уверен: будь мы все идиотами… Тогда ноль проблем с возвращением. Плюс и прокатиться смогли бы. Куда душа пожелает…

Из Шара попыталась высунуться какая-то фигура, но ей не удалось. Экран замерцал скопищем неизвестных звёзд.

Джино очень ловко и женственно придвинулся ко мне; пальцы левой руки нежно коснулись моего колена. Я инстинктивно отодвинулся. Глаза Джино погрустнели, и он продолжил говорить, обращаясь уже к звёздам:

– Начальное образование у нас приблизительно одинаковое? Есть же федеральное соглашение по этому вопросу. Каждому ещё в детстве втолковали: единственная реальность во вселенной – или в Энрофе, без разницы – живой мыслящий дух. А если так…

Джино вздохнул и томно, и мечтательно. По рубке распространился аромат оранжерейных цветов. По запаху – из коллекции вождя Розы Мира, знаменитой на весь мир.

– А если так… Прочее и остальное, включая и шубы, и голые клеточки – лишь тень и эхо того духа. Ведь так?

Оспорить столь фундаментальное по своей официальности утверждение не взялся никто. Навыка на то не имелось.

– А если так… В нашем вакууме, как я понимаю, имеется избыток, может и максимум, несуществующего. Дух действует, дух. В непроявленной форме.

Я посмотрел на люк. Тени нет. В коллекцию Аватары добавился новый пахучий цветок. Тоже в непроявленной форме. Шар молчит, звёзды собираются в хитрые созвездия.

– А в нашем случае, поскольку все мы родом из Мезопотамии… В нашем случае мы попали в особо тонкие состояния материи. В состояния, весьма приближённые к духу. Вот эти состояния и есть истинная шуба мыслящего существа. В нашем случае, в наших условиях…

Я с трудом удержался от аплодисментов, – Джино раскрылся, словно таёжная лилия в солнечный полдень. Куда тут Агуаре с цеховой цифирью. Вот и смотрит теперь штурман на «лишнего» человека как на привидение. А тот принялся самозабвенно воспроизводить древний источник, заученный, видимо, тоже в детстве, во времена «обязательного» образования.

– «…ничто не исчезает, даже в непроявленном состоянии. Как в начале, так и в конце все элементы существуют в непроявленном состоянии, лишь в промежуточном состоянии они проявляются, так что это не составляет никакой разницы даже с материальной точки зрения».

Я задумался. О чём это он? Просто так тут никто и не чихнёт. Об иллюзорности всего материального? Но на практике этот призрак может загнать живую душу в такой переплёт, что выбраться и вечности не хватит.

Джино завершил контрудар по Агуаре весьма изящным выпадом:

– Движение вещества и энергии – всего лишь непреодолённая иллюзия индивидуального духа, нашего сознания. Чары материи, обволакивающие нас подобно вечерним платьям – препятствие к подлинному освобождению. Но их можно обойти!

Итак, всего то… Раздеться, оголиться, обнажиться… И свобода приручено заурчит у голых бёдер. Я склонился к дилемме: или он действительно идиот, или же Великая Пустота проникла в наши вечные души и лепит из них образы невиданные и невидимые. Джино глубоко мыслит… Пустота – причина серьёзная, и в этом плане она вездесуща. А Джино весьма женственен. Приторно, липко… Откуда он взялся? Бродят слухи о всяких сектах. Пытаются освоить нетрадиционные и забытые подходы к дрессуре законов мироздания. Роются в реликтовых манускриптах. Если он оттуда, то они весьма могущественны.

О, что это с Кертисом?!

Путевой Шар отразил его лицо, и два Кертиса принялись спорить. О чём? Я прислушался. Интересно: о лечении иссякшего интеллекта ароматами. Выходит, непроявленный цветок Джино вполне объективен, всех достал.

В рубке тишина, если не замечать шума от Кертисов. Самоуглублённая в саму себя тишина. Можно молчать, можно кричать. Все одно, из пустоты пришло, в пустоту уйдёт. Нет ничего, кроме неё, родимой. Великая Мать-Пустота в непредсказуемой пульсации рождает звезды, суперструны, обезьян и Цеха… Вдох-выдох… Появление-исчезновение… По законам непознаваемых ритмов. Беззаконных ритмов. Таковое в принципе не изучаемо. Никаким разумом. А потому и смысла не имеет. Зачем же терзать жалобно стонущий мозг?

Кругом головы завертелся холодный вихрь. Мозги заледенели. Я потёр уши горячими ладонями. Потеплело. И, имитируя командирский тон, обратился к Агуаре:

– Штурман! До сего часа я считал, что цель прыжка «Ареты» в вакуум – достижение обитаемых миров. Или?

– Да, – согласился Агуара; он легко переключался, – Обычный полёт бесперспективен. Люди в космосе рождают даунов и прочих нестандартов. Живому человеку в разумном виде звёзд не достичь. Легендарная технология древних поколений недостижима. Сибрус думал именно о том, что ты сказал.

– А я что-то сказал? – удивился я, – Я всего лишь заметил, что ничего не понимаю. А с этого часа почти убеждён – у каждого из нас цель своя. Нет общей цели! Обитаемые миры – лишь вывеска, пустой фантик. Но ты же штурман! Мы не можем бороздить мир одновременно в разных направлениях. Или можем?

Но штурману, видимо, всё равно, куда идёт его шхуна. Он придвинул кресло к Путевому Шару и встрял в спор между Кертисами. А те приступили к обсуждению проблемы межрасовой совместимости среди обезьян. Неужели таковая и у них существует?

«Чтобы вернуться, надо мыслить мощно и едино». Так сказал Сибрус. Но даже у меня, капитана, сегодня своя, личная цель – капсула Илоны. Она тут, в нашем вакуум-слое. Погрузиться глубже она не могла. Если только её не выбросило в невообразимо удалённые времена-пространства. Вакуум воздействует на экипаж. Ещё вчера сегодняшний сеанс связи с собственным подсознанием был немыслим. А только что прозвучала опасная фраза: «Мы родом из Месопотамии». Если проникновение в вакуум связано с достижениями месопотамского Вавилона – тогда плавание обернётся очень плохо. Плохо для всех. И для тех, кто остался за бортом «Ареты». Сибрус упоминал о подобной возможности. О некоем Вавилонском варианте… Пугающее прозрение, и возросло оно не на пустом месте. Но и не без влияния вакуума.

Внезапный приступ холода вызвал жаркий пот. Дрожащей рукой я принялся искать платок.

Вавилон сгорел на том, что возжелал обрести небеса, игнорируя волю Хозяина. Вавилонская башня – аллегория. Они там сотворили нечто подобное «Арете». И если Илона смогла… Те жрецы были весьма информированы.

В каждом Цеху отрабатывается своя процедура Спасения. Вот зачем они копают в тысячелетних песках! Понимает ли Сибрус, что его открытие может привлечь проклятие на весь род человеческий? Тогда диспут Кертисов и Агуары относительно обезьян воплотится в земное бытие. Впрочем, незаслуженных проклятий не бывает.

Сибрус как-то – десяток лет тому – заговорил о Зеркале Мира. Или миров? Как жаль, плохо помню тот разговор. Да и неопределённо говорил учитель, туманно. В частности, о том, что вакуум с его состояниями – физическое приближение к тому Зеркалу. И о том, что во времени и пространстве путь к нему бесконечен. Но это – путь счастья, блаженства.

…Ограждение садов райской вечности…

Вакуум?

Или таинственное Зеркало?

Разве не в Рай стремился Вавилон?

В рубке похолодало сильнее, от звёзд Перископа задуло мелким колючим снегом. Штурман неожиданно доложил, что климатическая установка бездействует, перемен погоды не фиксирует. И снова вернулся к беседе Кертисов. Вот как! Оказывается, есть на шхуне и такая аппаратура! Ну какой я капитан?

Андрий закутался в синтезированный вакуумом жёлтый тулуп. Одной иллюзией защитился от другой.

Зеркало, зеркало, зеркало…

Шару надоели Кертис с Агуарой. До того Шар с Кертисом был на дружеской ноге. Думаю, потому, что тот в экипаже самый старый. И он итальянец из распылённой по миру греко-египетской диаспоры. Это к тому, что в достартовой жизни он мог знать Илону. Она из того же сообщества. Кертис – спец высшего класса, но его квалификация на Арете равна роли Джино-уборщика. Все мы тут бесполезные символы.

Снегопад закончился, снежинки растаяли. Путевой Шар воспроизвёл сигнал сбора и тут же из всех динамиков зазвучал жёсткий голос молчащего Агуары. Голос профессионально штурманский, но фразы… Не агуаровские фразы, а…

– Отроки неразумные! Комментаторы тараканьих скачек, пропагандисты загнивших устоев! Послушайте, друзья-страдальцы, мудрость серую, грамоту изначальную. Создавая кругом себя усиленное пси-поле, единица Разума увлекает в вакуум себя и среду, в кою оная логически вписана. Виртуальная «шуба» – оболочка элементарных частиц – меняет качества. Возникает эффект, названный братом моим Сибрусом «скольжение в шубе». В результате реальный предмет переходит в иное состояние. Связи с прежним миром теряются, и новое состояние можно определить как физическое инобытие… Есть порог, критический уровень поля, который требуется для этого. Но первое и непременное условие перехода – пассивное состояние чувств субъекта, внутренняя пустота. А она приходит после взрыва…

– Вот! – радостно прервал Кертис излияния подведомственного Шара, – Обуздай желанья, входящий в нору Великого Крота! Укроти обезьяньи инстинкты. Тогда и обретёшь счастье…

– Ты это кому? – с угрозой спросил Агуара-Тунпа, мрачный и напряжённый.

Неужели бросится на собрата по Цеху? Но невероятного не произошло. Кертис среагировал раньше Агуары.

– Нет. Это я другу и товарищу по прошлому воплощению, дорогому визави Анри Пуанкаре. Он мне не раз говорил, а после записал такие слова: «Я-подсознательное» не является низшим по отношению к «Я-сознательному», оно не является чисто автоматическим, оно способно здраво судить, оно имеет чувство меры и чувствительность, оно умеет выбирать и догадываться. Да что говорить, оно умеет догадываться лучше, чем моё сознание, так как преуспевает там, где сознание этого не может».

– А кем ты служил при товарище Пуанкаре? – по-казацки просто поинтересовался Андрий; переселение душ для Цеха Розы Мира вовсе не непреложный закон; Роза Мира сама издаёт законы бытия, – Писарем-биографом? Сторожем при клозете?

Кертис не обиделся.

– Меня звали Эмиль Бутру. Я должен известен тебе как спиритуалист. Специалист по вызову духов. В те годы нас было… Было достаточно.

Он сделал паузу, чтобы оценить реакцию на откровение. Имя действительно известное. Наследие Бутру входит в список Сибруса для кандидатов в вакуум-плавание. Видимо, Кертис основательно изучил труды спиритуалиста.

– Ещё будучи Бутру, я поддержал друга Анри и объявил, что бессознательное в человеке превосходит сознание во всём. Во всём и всем! Так что придётся нам признать, что сознанием и логикой мы ничего не добьёмся. Все тонкие чувства, озарения, нюансы веры – все они замкнуты на подсознание или, точнее, на бессознание, на свободное познание. Попробуйте не согласиться!

То был момент торжества подсознательного в Кертисе.

Кертис поразил не только меня. Озадаченный Агуара забыл, что настало время его дежурства, а капитану пора на отдых. Напоминать я не стал. Уходил экипаж молча. От встречи никто ничего не получил. Я в том числе. Было у меня желание создать эмоциональную свалку, взорвать атмосферу взаимной нелюбви. Кое-что, правда, прояснилось, но интегральная составляющая ситуации не стала прозрачнее. Так что надо мне побыть одному. И здесь, в рубке, ставшей нервным центром «Ареты». Уточнить, кто же я такой, Алекс Сибирцев. Кто я есть и для себя, и для людей.

Было время, считалось: разумность – признак социальности. Эксперименты показали, что Маугли не менее разумны, только мыслят и общаются они в иной системе координат. И лягушка вполне может стать принцессой. Сегодня я убедился: мы, пятеро, не общность. Мы одиночки, Маугли. Наши системы речи, мышления и прочего – лишь пересекаются, но не совмещаются. Волк, овца, баран, лев… Лев? Кто тут царь зверей-то? А может, все мы просто обезьяны? Из разных стай…

Ребёнок – человек иной цивилизации. У него нет иллюзий, настоянных на мутной воде стереотипов. Потому я и не помню себя в детстве.

Не помню ни отца, ни матери. И не искал их, рассчитывал в судьбе на себя. Один из северных интернатов Розы Мира… Как я туда попал, до сих дней не понимаю. Попал и стал объектом насмешек. Ребят заценили мои уши и глаза. Слишком большие. Я терпел месяц, потом отыскал в Шумерском пантеоне Дингира – божество с громадными ушами и глазами. Оказалось, они символизируют мудрость. Меня оставили в покое. Перед духом религии нас учили трепетать. Но отличать духовность не натаскали.

Много позже Сибрус нацелил меня отделять идолов от Божества. Оказалось, понятие «религия» люди расширили до антисмыслов. Слово получилось резиновое, растягивающееся по любому желанию-капризу. А многим другим Сибрус по жизни не встретился.

Роза Мира воспитывала красиво и увлекательно. Зоогогика, метапсихология, мета-пара-что-то многое… Звучит как песня-заклинание и посейчас. Один курс духовной эволюции человечества чего стоит! Я не знал тогда, что интеллектуальное вовсе не обязательно духовное. Но как привлекательно в той эволюции сплелись история арийской философии, зодчество шумеров, звёздная технология атлантов…

Учился без особого упорства, но легко. И самонадеянно взял на прицел Всемирную религиозно-философскую академию. После неё – неизбежное включение в элиту северного цветка планеты. Дух захватывало… Но Цеху не хватало кадров вне собственной организации. Мне вживили молекулярный чип контроля, сделали курс инъекций специальной психической подготовки и – я в федеральном колледже особо одарённых детей, на тёплом острове Ста Городов. После холодной России – почти рай. Илона приехала туда из горячего Египта и поначалу мёрзла. Колледж и определил наши судьбы. Ибо там, кроме всего, выявляли приоритетные одарённости. И как-то само собой мы с ней избрали космос. Избрали, а после колледжа разъехались: она – домой, я – в резерв Цеха. Но «мы» для нас успело стать важнее «я».

Отдельные судьбы стали одной, но предопределилось единство много ранее. Да кто способен разгадать тайны предназначения?

Вот, только задел болевую точку, и экран замерцал. Я замер – эксперимент со мной продолжился. И всерьёз, по-настоящему – на сей раз ожила встреча с Илоной, ставшая началом… Да, именно тогда явно определился ход нашей с ней жизни. В соответствии с предопределением.

Замерев в трёх шагах, она ироническим прищуром оглядела мой комбинезон. Кругом плавился тридцатиградусный июль, и комбинезон смотрелся вызывающе смешно. Всё равно что бельё с подогревом в римской сауне. Я терпел, кося взгляд на значок Космоколледжа. Видит она его или нет? Она увидела и усмехнулась. Чуть повела губами, так, что можно и не заметить. Кто другой и не заметил бы. Но во мне царили кастовые комплексы. И я тут же выпал из первой шеренги на обочину повседневности. А на обочинах не принято красоваться тем, что не внутри, а снаружи.

Но марка – вывеска! – Космоколледжа держала цепко. Ущемлённое самолюбие…

Когда-нибудь смогу с ним расстаться?

Не отвожу взгляда от безжалостного экрана Перископа. Смотреть на себя со стороны через столько лет… Как же я был глуп и самонадеян. А Илона – маленькая, хрупкая, но уже взрослая, уже мудрая не опытом, но инстинктом. Да, так и было: я не сошёл с тропинки, не уступил ей, не сказал нужных слов, не… Нескончаемая вереница «не»!

Именно в тот год стартовала Эра Вторжения в Надземелье. Технотронная суперцивилизация, ведомая Федерацией номинальных государств и реальными Цехами, рванулась в Небо. Не оглядываясь, не смотря под ноги. Кто из нас думал, что на деле открывается Эра Скорпиона?

Срочно требовались свежие куски жизненного пространства. И многочисленные жертвы на межпланетных трассах не ослабили космический прессинг. Соперничество меж Цехами гасило любые призывы пересмотреть стратегию экспансии. Цена выпускника Космоколледжа взлетела к звёздам.

На Илоне – лёгкое розовое платьице. Как облачко на восточной заре. Что ж, её – в отличие от меня – было кому наряжать. Папа, мама, бабушки, дедушки, дядечки, тётечки… Полный семейный набор. Илона улыбнулась, тем же ехидно-критическим взором окинула помещение рубки. Я похолодел: сейчас она шагнёт внутрь «Ареты», и соединится несовместимое.

Но нет… Кто меня пощадил? Биомозг «Ареты», вакуум?

Тропинку у моря мгновенно заместил Зал Памяти Космоколледжа. Галерея живых портретов Героев. На постаментах красного золота четырёхмерные фантомы. Можно поговорить, пожать руку, поправить складку одежды. По поверью, в лунные ночи они сходят с пьедесталов, собираются вместе и вспоминают то, что неизвестно живым.

Сколько раз Галерея раздвигала-расширяла стены? Уверен, приготовлены пять мест для экипажа «Ареты». Передо мной медленно проплывают фигуры, лица. Кто улыбается, кто смотрит с серьёзной печалью. Не хватает увидеть самого себя. Что будет означать: мы не вернулись. Не вернёмся…

Смотрю и вспоминаю. Впервые за столько лет, и – по принуждению. Не хватает человеку Земли ни времени, ни сил, ни желания оглянуться на пройденный путь. Оглянуться и попытаться увидеть, в какие моменты судьбы свершились как нужные, так и крайне сомнительные повороты. Разве нет у человека такого дара, как свобода выбора?

Не знаю, сколько сейчас Героев в Галерее. Число их пропорционально уровню человеческой активности в Космосе. Курсантов готовят на пределе психофизических возможностей. Выпускник Космоколледжа отличается от обычного землянина, как полубог Геракл от смертного троянца.

«Надземельцами» лётный состав назвали затем, чтобы отделить от работников стационарных космостанций, лунных и марсианских поселенцев, специалистов инфраструктуры космоса. Из этого «Над…» струился свет околобожественной значимости. Так создавался престиж. И росло население Галереи. А действительный смысл гордого «Надземелье»… В своём элитарном круге опытные космолётчики именовали себя «безземельцами». Но сколько из них так и не успели дать себе истинную оценку? Став капитаном, я попытался препарировать стратегию кураторов Космоколледжа. Но альтернативы действующему порядку не нашёл. Похоже, безмерные цены продвижения в Небо нельзя было сбросить ни на один пункт, ни на одну жизнь. «Надземельцы» платили дань беспрекословно: людскими жертвоприношениями и невозможностью оставшимся в живых вернуться в обычное земное бытие.

Программу подготовки курсантов полностью засекретили после моего выпуска. Федерация опять уступила Цеховым вождям. Что и зачем скрывать? И от кого? Теорию и практику космонавигации? Курс обеспечения безопасности космических строек? Или психологические основы контакта с внеземными цивилизациями? Ну, может быть, некоторые моменты психофизической подготовки, закрученной вокруг интегрально-восточной системы.

Мало что вспоминается в деталях. Разве что трёхмесячное участие в научной экспедиции Академии Розы Мира. Знаменитые пещеры Марса… Свежие, не тронутые земным любопытством – их только что открыли. Открыли и через месяц закрыли. Почему закрыли, и сейчас не знаю. Марсиане не оставили ничего из своей технологии. Только образцы искусства, исполненные невероятно живыми, превосходящими диапазон человеческого восприятия, красками. Мне повезло. В прорытых под пирамидой Вечного Ужаса ходах нашёл два осколка неизвестного прозрачного минерала. О, то были волшебные камни! В глубине их светили и двигались мириады искр-огоньков. Сравнить не с чем. Земля тогда не имела ни «Ареты», ни Путевого Шара. Если Шар сделать твёрдым и разбить на кусочки, получится примерно то же.

Один камешек подарил Илоне в день её двадцатилетия под видом амулета. Он ушёл вместе с ней. Тот день рождения она встретила стажёром на рейсовом крейсере-челноке «Луна-Фобос», командование которым я только что принял. Второй камень вошёл в коллекцию Цеховой Академии.

И секунды не вернуть. Словно приснилось нечто, похожее на жизнь.

…Где-то происходит настройка. Экран Перископа лихорадит. Изображения наслаиваются друг на друга, искажаются… Понимаю: сталкиваются разновременные пласты моей памяти, идёт ориентированный психопоиск. Неужели вакуум? А возможно ли отсюда воздействовать на своё прошлое? Изменить хоть что-то?

Поток воспоминаний продолжает течь, меняя направления и скорость, натыкаясь на пороги…

Режим посещения Колледжа «посторонними» ужесточался не раз. Пошла охота за методиками и отдельными приёмами обучения космолётчиков. В то время Цеха, как и федеральные органы, отрицали за собой такой интерес. Курсантов перестали допускать к участию в континентальных спортивных состязаниях. Впрочем, закрыли от нас не только спорт. Любые конкурсы вне стен Колледжа стали табу.

Из экипажа «Ареты», кроме меня, школу Космоколледжа прошёл Агуара. В какое время – неизвестно. Лет он моих, но я его там не встречал. И общих на двоих знакомых по Колледжу нет. Но то, чем он обладает, получают только там. Почти мгновенная реакция мысли; точность выводов, решений, действий… И, конечно, взрывная сила и феноменальная выносливость. А ещё: иной, не общеобычный, склад ума, иное мышление, иная логика. Отсюда замкнутость, элитарность. И – престиж профессии. Многое из этого набора в Агуаре не проявляется. Он хорошо себя контролирует.

Экран вернул-таки Илону в розовом. Тропинка в том месте проходит рядом со скалистым обрывом. Сейчас хорошо вижу: море на редкость спокойное, от берега до горизонта в полосах нежных тонов, от голубоватого до зелёно-фиолетового. Отражённая радуга моря… Недалеко – жёлто-серое пятно рифового поля. Предупреждающих знаков не вижу и теперь. А службе охраны жизни на Земле народ доверяет абсолютно. Я, стоящий в престижном комбинезоне – частичка народа. И уверен: особого риска в красивом прыжке в воду нет. Всего-то до воды метров двадцать.

Хотел я показать, как это делается. Да не успел, не получилось демонстрации. И с того момента в нашу с Илоной жизнь внедрился неизменяемый закон-аксиома. В соответствии с ним Илона до последнего дня опережала меня в критических ситуациях. Причём в каждом отдельном случае предугадать её поступок не было возможности. Я пытался настраивать себя на готовность к упреждению. Бесполезно. Трагедия на «Дикобразе» – не случайность. Илона в последний раз защитила меня. Как и на сегодняшнем экране, только тут – в первый раз.

Чей-то голос повторил во мне: «Не успел…». Голос личного суда.

Красиво идёт показ. Точность ангельская, непревосходимая.

Да, первым я не успел. Но выучка Колледжа! Я мигом понял: Илона угадала мой порыв и опередила его. Растерянности нет, где-то внутри сработал переключатель, выводящий на таинственные основания психики. Оттуда берут начало каналы связи человека со Вселенной-Энрофом. Они-то и вывели мою личность за грань земного течения времени. Движения вокруг замедлились. Я легко мог накрыть ладонью летящую хитрым зигзагом сине-зелёную стрекозу. Да, я превратился в джинна-властителя секунд, способного изменить ход событий.

Информация, схваченная зрением Илоны, поступила в мой мозг и усвоилась мгновенно. Её летящие вниз глаза заметили скрытый зеркалом воды камень. Траектория падения целила прямо в центр куска гранитной скалы. Думаю, откололся он недавно и потому не зарегистрировался безупречной службой охраны жизни.

Беззвучный крик Илоны подстегнул отшлифованный механизм реакций. Нет, не зря о космолётчиках бродит по свету множество поражающих обывательское воображение рассказов. Точка опоры, направление и сила стартового броска определились без участия сознания, без перебора вариантов. Догнав в ускоренном падении Илону, я резко толкнул её обеими ступнями в левое бедро. Через пару секунд по времени Илоны и через долгую минуту по моим внутренним часам мы одновременно вошли в воду по обе стороны рокового камня.

Эмоциональный всплеск и разовый выброс энергии отняли много сил. Перед глазами поплыли цветные круги, дыхание прервалось, сердце застучало там-тамом. Спасительная истома пришла от голоса Илоны. Я не заметил, как над нами завис спасательный геликоптер, посверкивая синими маячками на красном брюхе. Оттуда пришёл вопрос, Илона что-то ответила и успокаивающе помахала рукой. Не понимая слов, я смотрел ей в лицо. Надо же – никаких следов испуга!

Горячее шоколадное плечо коснулось моей груди. И я в рубке снова, так же живо, ощутил обжигающее тепло. Лицо Илоны, в сверкающих капельках, улыбается напротив.

– …Ты меня спас, да? – после выдоха прошептала она с ударением на «Да»; получился сразу и вопрос, и утверждение, – Но как это у тебя получилось?

В глазах светит любопытство, но не детски прозрачное, а как бы занавешенное знанием ответа, пониманием ситуации.

И только теперь, в рубке «Ареты», я понял: не я её, нет! Она меня тогда спасла. Ведь прыгни я первым, на «Арете» был бы другой капитан. Но как она смогла? И ведь ни разу не проговорилась…

Я жадно смотрю на экран.

Мы сидим на нашем камне, полускрытые зеленоватым упругим зеркалом моря, рассматривая преломлённые отражения ног и колеблющиеся лица. Зеркало моря дышит легко и спокойно.

Почему я молчу? Ведь она ждёт от меня слов. И говорит не потому, что желает, но потому что я молчу.

Слушаю снова. Меня двое слушают. О чём я думал внутри экрана, не помню. В рубке, рядом с затихшим Путевым Шаром, пытаюсь разобраться в значении её слов, будто в них кроется разгадка всей моей судьбы. Нашей с ней судьбы.

– …Знаешь, я решила! Я ведь здесь часто ныряю. Как это глупо – разбиться о камень, случайно упавший в воду. Знаешь, когда-нибудь я тебя тоже спасу. Так и знай!

Из недостижимого той Илоной будущего я это знаю. Для того она и решила поступить в Космоколледж. В отличие от меня, зачарованного звёздной романтикой, она знала зачем. Илона умела добиваться своего и всегда выполняла обещания. А элитарное население заколдованной «Ареты» этим похвастаться не может.

Вакуум, вакуум… Кто играет моей памятью? А если ему захочется показать будущее? И что ему мои желания и мечты? Кому сейчас служит биомозг «Ареты» вместе с Шаром и Перископом?

Видения закончились. Я резко поднялся из кресла, но кровь после долгого сидения не прилила к голове. Или я уже фантом? Приблизившись к Путевому Шару, ударил кулаком в мерцающую пустоту. Рука прошла без помех, но из квазизвёздной глубины выскочил пузырь, похожий на мыльный, с нарисованным на нём детским личиком.

– Я – бозон Хиггса! – негромко и печально заявил он, – Будем знакомы. Я – тот самый, без кого ничего не бывает. А ты – из моей свиты. Элемент моего поля. Без поля мне трудновато. Ты понимаешь меня? Ну скажи, что понимаешь…

Личико сморщилось в страдании.

– Понимаю, понимаю, – успокоил я его, – Нельзя тебе без поля. Как королю без свиты.

– Вот так правильно, – бозон повеселел, – Я прихожу, когда есть к кому… Тебя здесь пятеро. Пожелайте все пятеро! И тогда я – король. Тогда – не обессудьте.

– Не обессудим, – заверил я бозона.

А в себе покрыл его: «Научный реликт, твою… Лет уж сто тебя никто не вспоминал за ненадобностью. Явился, твою…»

Бозон Хиггса пропал, и больше ничего не желало происходить. Мир мой заполнила Пустота.

Не за что уцепиться ни взглядом, ни мыслью.

Да, вот, из истории. В историю, как известно, можно войти. А можно и попасть. Попробую войти.

Русичи дворцы князей именовали чертогами. Зачем такой мрачный корень обозначению жилья? Чёрт… Копыта, рога, кажется… Видимо – или невидимо? – они, рогатые, селились поближе к князьям.

«Чёрт чертил черты чертогов…» А эта фраза откуда? Зеркало… Черта между мирами… Из того же корня.

Исторические феакийцы много знали о невидимых соседях. Сибрус любил иногда побаловаться отрывком из «Одиссеи». Только одним, а знал всю поэму. Как там?

Такой вот загадочнейший отрывок. Любит старик феакийцев с их мыслеуправляемыми кораблями. «Арета» – чем не феакийская шхуна?! В плане, в чертеже мало отлична. И чертоги ведь по чертежам возводили. На «Арете» тоже – ни рулей, ни ветрил. И без мыслей также никуда.

С детства в меня вталкивали азбучную строку: мир сотворён, шаги свои сверяй… Но в каждом Цехе – свой творец. И не один. А хозяев, управляющих природой и людьми – совсем бесчисленное количество. Это что, коллективное хозяйство с децентрализованным демократизмом? С кем сверять шаги, никак не понять. А кто командует в вакууме? Кто здесь чертит черты разделительные?

И я со всхлипом обиженного подростка вопросил вездесущую Пустоту:

– Не хочу я до смерти носиться по твоим негреческим волнам! И не доживём мы здесь до смерти, раньше пропадём!

Вездесущая сердобольно вызвала Сибруса из Шара. Но какого-то не такого, малоземного. Непохожий на себя Сибрус уверенно выдал строки из Упанишад:

Вот и стихотворная полоса вошла в жизнь. На Земле было не до того. К Сибрусовскому возрасту, может, и дозрел бы. Но я понимаю, к чему меня склоняют. К тому Зеркалу – туда вьётся моя тропиночка. Искажённый Сибрус подсказывает: ходите вы, ребята, вслепую, а истина – рядом. Игра неверных отражений – вот ваше представление о мире.

«Свет мой, зеркальце, скажи…» Смеётся надо мной неизвестное зеркальце. Где ты, та грань-черта, та волшебная неуловимая линия, отделяющая творимое от творящего? И разве разделение – не условие взаимопроникновения? Не условие единства мира?

Но сколько уж раз казалось: вот, ухватился за грань-черту, а она растворяется тут же, пропадает во мраках неведения. Ни словом, ни разумом не проникнуть за порог… Да и один ли он, тот порожек?

Почему я это вспомнил? Еврей Филон раньше многих проповедовал, что до Адама-праотца существовал некий прачеловек. Никто его не видел, и именовали по-разному. Пуруша, Гайомарт… Бестелесный, безразмерный, но человекоподобный…

Не он ли играет со мной, прикрываясь лицом Сибруса и пользуясь ненужным экраном Перископа? Если так, пора из тихой депрессии впадать в панику и страх.

– Неужели Сибрус нас подставил? – по-детски спрашиваю Пустоту, – Ведь он убедил меня, что этим путём можно проникнуть в любой уголок Вселенной! Он что, не прав?

– Прав-неправ… Сильно упрощаешь, капитан. На подводной лодке люди пересекают все океаны, и не то что суши, моря не видят. А другие наблюдают все красоты мира, оставаясь дома. Дело выбора…

Это уже диалог! Да здравствует Пустота! Предложения начали поступать! Есть смотровая площадка, осталось место на ней занять. Всё только начинается, всё впереди…

Зачем мне какие-то внеземные цивилизации, когда есть контакт с разумом внекосмическим?! Неужели поиск внеземных цивилизаций – всего лишь камуфляж? Скажем, для Цеха Джеда? Я не считаю себя преданным какой-либо цеховой гильдии, ни цветочной, ни пирамидальной. Не легла душа… Диалог с Пустотой действует подобно крепкому вину. И хорошо! Под градусом праздник – что пожелаешь, то и получишь. Подарков тут есть.

– Будь осмотрительней, капитан, – строго предупредил Сибрус из Шара, – У нас так: не успеешь подумать о чём-то, а оно тут как тут. Зачем тебе в рубке, к примеру, колдун из Вавилона? Что посеешь – то пожнёшь.

– Незачем колдун, – легко согласился я, – Понимаем о пси-факторе. Но без подарков тоска бесцветная. И мозги включаются-выключаются как-то анархически. Когда не надо – работают, когда надо – увы! Никак не подстраховаться.

Сибрус задумался, складочки на лбу изобразил. Есть отчего – опасное дежурство получается. Зря Агуару отпустил. Отоспится команда, а на шхуне бесы хозяйничают. Пора мысли попридержать, а то прыгают, как черти по чертогам.

Верно предупредил предтеча Адама! Образ только мелькнул, а уже писк за спиной.

О, Великая Пустота!

Поворачиваюсь с превеликой осторожностью, напрасной и излишней. На ранее пустой крышке сундучка с медаптечкой внутри красуется миниатюрная копия «Ареты». Игрушка, но какая тонкая работа! Так шхуна выглядела на Земле. Если смотреть издали.

Да, воспроизведено в абсолютной точности. Снасти, мачты… Палубные доски… Капитанская рубка… Паруса… А вот паруса! Наполнены ветром, трепещут, словно шхуна мчится по земному морю! Прислушиваюсь. Так и есть: скрип, скрежет, плеск… Звуки, сопровождающие парусный корабль на ходу. Обязанные сопровождать…

Хорош подарок. Очень хорош. Но дело не только в копии шхуны. На палубе, в самых живописных позах, разместились пятеро обезьянок. Разодетые, непохожие друг на друга – экипаж мини-«Ареты».

Восхитительно! Мини-экипаж, живой и бодрствующий. И в управлении корабликом не участвует.

Я стою и любуюсь ими до момента, в который понимаю: обезьянки-то не просты! Они тоже копии. Искажённые, изменённые копии реального экипажа реальной «Ареты». Наши отражения в комикс-зеркале!

Пришлось сосредоточиться.

Наименее цивильный вид у обезьянки с хвостиком и рожками вместо ушей, с устрашающей мимикой. Вся чёрная, из одежды: два кусочка ткани, прикрывающие срамные места. И смотрит на меня злобно. Ей бы рома под приличным градусом – и повеселеет. И будет в точности ранний римский Пан. Вот и первая кличка: Пан. Думаю, в самую цель. Отображение штурмана Агуара-Тунпы. Цех Гора будет недоволен столь яркой карикатурой на своего представителя.

Вот и отражение Кертиса: серенький, скромненький, забился в уголок на корме, вертит в ручонках блестящий шарик. Весь ушёл в любимое занятие. Шёрстка на головке белая, и я его назвал «Седой». Четверо из пяти оказались мужского пола.

Копия Андрия – «Казачок», кто же ещё! – имеет усы, лысину с оселедцем, отличается гибкостью гимнаста. Сидит на рее, изредка поглядывая на меня. Без особого интереса. Больше привлекает Казачка обезьянка, изящно полулежащая у входа в рубку с палубы. Без сомнения, дама. Костюмчик на ней почти прозрачен, на ушках серьги, в носу колечко. Имя? Что проще, конечно, Джина.

Свою копию рассматриваю дольше. Белые брюки, рубашка… Уши, глаза – они сразу привлекают интерес. Но как он спокоен! Никакой мимики, отрешённое созерцание обстановки в рубке реальной «Ареты». Поколебавшись, присваиваю имя: «Белый Йог».

Через часок земного времени я пресытился обследованием подарка. Стало совсем весело, впервые с момента старта. Маленький зоопарк предложен не для развлечения. Это живое зеркало, отражающее, копирующее, действующее. Только ли внешне?

Мелькнула мысль: изучая обезьянок, мы будем познавать себя. До поры, пока проникнем в собственную суть. И тогда, вероятно, что-то и произойдёт. Может быть…

Я уже не хочу говорить с Пустотой. Там не предтеча Адама, не Пуруша. Подарочек не дедовский и не отцовский, слишком мудрёный. Подозреваю, не обошлось без моих личных представлений о спутниках в плавании. Несомненно, моё подсознание постоянно занято экипажем. Непрерывное кружение непроявленных мыслей…

Да, свежерожденная мысль – потенциальный энергетический заряд. Каждый человек пронизан и окутан их тесно сплетённым облаком. Он излучает их, принимает, связывает-развязывает. И тут не нужны слова, способные лишь ограничить смысл. Почему мы, в таком случае, не понимаем друг друга?

Эмоции? Да, чувства препятствуют объединению. И по этой непрозаической причине «Арета» блуждает как будто не по нашей воле. Возможно, требуется предельное спокойствие. Но оно невозможно, пока не выплеснется наружу то, что кипит в каждом.

Наши внутренние картины реальности не совпадают. Ни по глубине, ни по охвату, ни по чистоте. Вот оно, главное – по чистоте. Зеркала наших разумов затуманены, запятнаны, загрязнены. У каждого – по-своему.

Так же различны наши мыслепрограммы. Мы нацелены на разные точки будущего, на разные проекты его достижения. Нам недостаточно одной «Ареты», их требуется пять штук!

Наши тела изменились. Мы внутри иной физики. Тут царят неизвестные законы и постулаты. Возможно, постулатов-аксиом и вовсе здесь нет. А система мышления – прежняя. Вот где парадокс.

Одному с этим не справиться. Надо идти к Агуаре. Он наиболее раскрепощён из всех, менее земной, чем другие трое.

Я присел перед обезьянками, послушал шум морского ветра, пронизывающего мини-«Арету». Пора. Дежурство – дань прошлому, вещь архаичная и бессмысленная.

Люк открылся легко, будто его только что смазали. Трап проскрипел старым деревом; освещение коридора, разделяющего каюты и рабочие отсеки, струится не от фонарей, а отовсюду извне.

Убежище Агуары. Дверь у него особая, склеена из кусочков самых разных деревьев. Не помню, такая она изначально, или стала… Я по-земному постучал. Легонько, пальцами о дерево. Он, как и все остальные, должен спать. Сон принудительный, под гипноизлучателем. Без такого расслабления нельзя, можно с ума сойти.

Ответа нет, и я нажал рукой на деревянную мозаику.

В каюте царит яркий жёлтый свет. Тоже извне. Агуара сидит на смятой постели и смотрит пустым мутным взглядом. Я видел такие лица. Штурман пьян как сапожник князя из чертога. Алкоголя на «Арете» не водится, не загрузили. И какой в вакууме алкоголь?! Откуда здесь взяться бензольным кольцам?

За спиной Агуары, на белой стене, выцарапаны знаки, закрашенные чем-то бурым. Я всмотрелся. Надпись гласит: «Тот, кто умирает до того, как умрёт, не умрёт, умирая». Над неровными буквами чёткий рисунок – кружок и вписанная в него звёздочка. Какая мудрая и актуальная формулировка. Хорошо успокаивает. Если для Агуары уже нет смерти, и он это знает, то для него нет и жизни. Потому и пьян до отключки.

Пьяный и трезвый, мы заряжены противоположно. Что, собственно, и требуется.

Агуара-Тунпа презрел индивидуальность, отождествил её с внешним миром. Я же, наоборот, отказался от растворения в Пустоте. Столкновение противоположностей обещает плодотворность. Я обежал взглядом интерьер каюты. Кроме жизнеопределяющей надписи, всё стандартно. Полочки, шкафчики, столик, стульчики, фальш-иллюминаторы. Ничего личного, и фотографий из прошлого нет.

Нас учили. Помассировал ему несколько точек на голове, шее – и штурман почти трезв. Увидел меня, нерадостно улыбнулся.

– Капитан… Знаменитый капитан Алекс… Как мне было хорошо. Я почти добрался до цели. Ты поторопился, капитан. Я не успел… Меня ждал ответ. Ответ!

Знаменитый Алекс? Где, интересно, я знаменит? В Зазеркалье разве. И какая у него цель, какие вопросы он там поставил?

Мы – экипаж шхуны, но не моряки. Униформы у нас нет. Каждый наряжается в то, что взял с собой. У меня вот в запасе белый костюмчик. Как на Белом Йоге. Определённо, не понадобится. Зачем я его взял? Для представительства перед внеземной цивилизацией? Агуара сидит в трусиках. Коричневокожий, весь покрытый коротким чёрным волосом, очень похож на Пана. И тот же тёмный огонь в глазах. Он поймал мой взгляд, направленный на стену за его спиной, на формулу бытия.

– Не торопись, капитан. Твоё от тебя не уйдёт. Капля принадлежит океану. Не наоборот. Но океан служит капле, когда той требуется.

Моё недолгое спокойствие рассеялось под вихрем мыслей. Эти слова… Приблизительно так рассуждает сейчас мозг «Ареты», распределённый между Шаром и Перископом. Со мной говорит не совсем Агуара. Не только он. Агуара обезличен, он не совсем человек. И в таком состоянии он страшен, ибо способен сотворить-материализовать любой образ из своего богатейшего внутреннего арсенала. Каплей какого океана он стал? Вакуум неоднороден, в нём свои плюсы-минусы.

Так и есть! На пустой полочке слева возникла модель лодки, двухместной и двухвесельной. И серая тень между вёслами.

Я вспомнил.

Лодка Агуара-Тунпы – средство транспортировки души в иной мир. Средство перехода через грань-черту, через Стикс, Лету… Перевозчик, по имени Харон, наготове. Нет ли на «Арете» своего Харона?

Вода забвения переполняет каюту штурмана. Стоит мне присоединиться к нему – волны захлестнут все помещения «Ареты». И шхуна всплывёт. Где? Знаю где: там, где хранятся ответы на тайные вопросы Агуары.

Нет уж, знаменитый капитан Алекс действительно не торопится. Капитан Алекс не любит ходить чужими путями. А штурман Агуара пока нужен капитану Алексу.

– Поднимайся, штурман! На шхуне чудеса творятся, а ты в волнах нирваны тонешь. Пойдём, поможешь мне разобраться…

Пан будет рад встрече с Агуарой?

А сам Агуара?

Пан обрадовался.

Агуара развеселился.

Они понравились друг другу.

– Истина так многолика, – Агуара говорит мне и улыбается Пану, – Этот зверёныш – моё отражение. Одна из моих граней. Красивая грань, не правда ли?

Я не стал спорить. Оживший Агуара разговорился. Мне требуется определить, кто в нём сидит и к каким действиям готовится.

– Истина превыше правды и лжи. Правда, ложь… Земляне отождествляют их с добром и злом. Подход неверен! Они неразделимы. Как ты его назвал, капитан Алекс?

Я ответил.

– Пан! Замечательное имя.

Агуара никогда меня так официально не называл. Всегда – Алекс.

– Капитан! Я ничего не ел и не пил с начала экспедиции. Другие тоже?

Я удивился: сам не обратил на это внимания.

– В холодильниках всё свежее… Кухня простаивает. Но так даже лучше. Не загрязняем окружающее пространство. Экологически чистое плавание.

Он рассмеялся. Я растерянно спросил:

– Разве оно есть, окружающее пространство?

Агуара мою реплику-вопрос не заметил.

– Удивлён! Почему Роза Мира не обладает высшей властью? Ведь все условия для того! Заверяю: Цех Гора не против подобного шага. Баланс сил? Ну его… Тебе ведь известно: Джед, предтеча Гора-Тота, воплощение Осириса, внушает: наша цель вне земного бытия. Мы на Земле гости, прохожие. И будем уважать любого хозяина. Ты согласен, капитан? Почему ты молчишь?

Он приблизил указательный палец к Пану, тот ухватился за него и впился зубами. Агуара отдёрнул руку, слизал с пальца каплю крови. Пан сделал виноватую физиономию. Надо что-то отвечать, и я решил держаться подальше от глубинного смысла диалога. Неясно, как к нему подступиться.

– Ты спрашиваешь по-старому, Агуара. По-земному. Роза Мира или Цех Гора – и мне всё равно. Мы болтаемся в верхнем, пенном слое вакуума. Слова неточны, но других нет. За одно мгновение можно перенестись к границам Энрофа, даже проскользнуть в иную Вселенную. Но можно и вечно торчать в одной точке. Ничего не просчитать, не предугадать. Тут нет Евклида, нет Лоренца, нет Эйнштейна. Ко мне приходил бозон Хиггса, но и его тут нет. Зато есть живой разум! Я вижу тебя, Агуара. Ты поймал контакт. Не исключено, ты заключил договор…

Я говорил и пытался зацепить мыслеоболочку Агуары. Вокруг неё противодействующий хаотический шум. Агуару прикрыли защитной сферой. Но не универсальной. Меня кое-чему учили. В рубке тишина, Пустота безмолвствует и бездействует. Нанощупом я проник в область его сердца и попал куда-то. Оказывается, у Агуары в подсознании имеется специфический древнекитайский пласт. Сюрприз! Сплетённые воедино знания и размышления.

«Великая Пустота… Высшая реальность… Физический Вакуум – ближний к нам слой. Всего лишь проявление… Иллюзия и действительность – нет разницы. Великий Предел, Великая Гармония…»

Глубже!

Наноигла тормозится.

Тугая смесь, с трудом ловлю вязкие образы. Что-то о мутных зеркалах и средствах их очистки… Лестница, ведущая вверх…

Но низа-то нет. А низ – самое важное…

Тут меня ударило в спину, пси-игла исчезла, срезанная на границе биополя Агуары. Я оглянулся. Никого. Но связь с Агуарой не восстановить. Сам он стоит и молча смотрит сквозь мерцающие огоньки Путевого Шара. Я сокрушённо вздохнул. И – о чудо! – уловил мыслепоток, исходящий от Пана.

«Вселенная – наше сердце, наше сердце – Вселенная. Пусть миллион веков тому назад появились мудрецы – в этом сердце они были одинаковы, в этом „Ли“ они были одинаковы, пусть через миллион веков появятся мудрецы – в этом сердце они будут одинаковы, в этом „Ли“ они будут одинаковы. Пусть в восточном, южном, западном, северном морях появятся мудрецы, и в этом сердце они будут одинаковы, и в этом „Ли“ они будут одинаковы».

Молодец, Пан. Ты и Агуара тоже одинаковы. Вот как продолжилась выцарапанная формула жизни Агуары. Формула смерти Агуары. Я знаю, откуда это. Китайский двенадцатый век. Мудрец Лу Сян Шань. «Ли» у него – что-то вроде вечного света. Я бы назвал это Брахманом. Но я – не одинаковый, куда мне. Маленький Пан не беднее большого Агуары. Нет, он не просто красивая грань.

«…единое великое живое вещество… Когда в нём движение, то нет покоя, когда есть доброе, нет злого, а покой – прекращение движения, злое – прекращение доброго… И то и другое соотносится друг с другом и не возникает одно подле другого, в своём рождении всё едино…»

Источник мне незнаком. Через земное предлагают войти в понимание иного мира? Но некогда анализировать.

«Желание – не внешнее, но внутреннее, исторгнутое сердцем. Чистота сердца – чистота и точность исполнения… Молись в чистоте – будет результат. Закон устроен не человеком. Путь один – самоочищение. Будь взрослым ребёнком, но не дряхлым юнцом…»

Определённо, слой никак не агуаровский! Он мог бы принадлежать мне. Но – не мои знания.

Так мы поговорили. Без драки, по-доброму. Обезьянки нейтральны? Не зло и не добро? По-прежнему ощущаю чью-то тень…

«…у зеркала нет ни своего цвета, ни своей формы, и потому оно отражает любую фигуру, что появляется перед ним. Если б зеркало имело цвет и форму, оно, вероятно, ничего не отражало бы. Пустота свободно вмещает разные предметы. И когда к нам в душу произвольно одна за другой наплывают разные думы, что, может быть, случается оттого, что самой души-то в нас и нет. Когда бы в душе у нас был свой хозяин, то не теснилась бы, наверное, грудь, от бесконечных забот».

Хэнко-Хоси. Записки от скуки.

Замечательно сказано. Дао Пустоты…

В какое зеркало ушла китаянка Хэнко-Хоси?