Читать книгу Игла смерти - Валерий Шарапов - Страница 2

Москва, Ленинградский вокзал

13 августа 1945 года

Костя Ким аккуратно вел пожилую мамашу под ручку, сторонясь спешивших навстречу приезжих. Несущийся к выходу из Ленинградского вокзала людской поток бурлил – видать, к перрону только что прибыл пассажирский поезд. Чуть зазевался, и сметут с пути вместе с мамашей.

Вокзал гудел, словно пчелиный улей в разгар цветения липовых садов. Домовитая буфетчица в казенном халате подливала в титан воды из ведра и громко осаживала страждущих побыстрее отведать чаю. К кассам тонкими змейками стояли в очередях люди с узлами, с чемоданами, с непоседливыми детьми. Дежурный с ночи позабыл выключить электричество, и под высоким потолком тлели обесцвеченные солнцем лампы.

Мамашу Кости пригласила в гости ее родная сестра, проживавшая в частном доме на южной окраине Ленинграда. «Погоды в этом году стояли теплые, папировка с бессемянкой[1] дали значительный урожай, – сообщала она в последнем письме. – Приезжай, душа моя, наготовим компотов, варенья и станем отдыхать на веранде спокойными вечерами…» Мамаша вспыхнула желанием отправиться к сестрице, и Косте пришлось канителиться со сборами, с покупкой билета в мягкий вагон.

Поравнявшись с газетным киоском, он замедлил шаг, прислушался… Лишенный эмоций женский голос с равнодушием вещал из репродуктора о прибытии и отправлении поездов. Выяснив, на каком пути стоит ленинградский поезд, молодой человек повел мамашу к выходу из вокзала на перроны.

На перроне возле стоявшего поезда суетился народ. Слева к открытым дверям вагонов тянулись очереди, справа плыл нескончаемый ручеек из пассажиров, провожавших, носильщиков; под фонарными столбами спешно курили отъезжавшие последние перед дорогой папироски…

– А вот и ваш вагон, – обрадовался Костя тому, что вагон оказался рядом и не пришлось тащиться с чемоданом вдоль всего состава.

Предъявив проводнице билет, Костя помог матери шагнуть в тамбур, прошел следом. Отыскав нужное купе, задвинул чемодан под диван.

Пожилая женщина отдышалась, пришла в себя, придирчиво оглядела временное жилище.

– Чисто, – оценила она. – И даже занавесочки на окнах свежие.

– Я выбрал вам самый лучший вагон, мама, – не без гордости произнес Костя. – Тут вам и чай предложат, и ночью будет не так шумно, как в общем вагоне.

– Я уж и позабыла, Костя, когда в таком удобстве ездила, – призналась женщина. И, пригладив непослушный чуб на лбу сына, произнесла беспокойной скороговоркой: – Поезжай, родимый. Как бы начальство не заругало.

– Не волнуйтесь, мама. Разве ж начальство не понимает? Да и отпросился я до обеда…

От Ленинградского вокзала до Петровки было недалеко – если ехать по Садовому, то выйдет не дольше двадцати минут. Однако стрелки часов подползали к полудню, а пассажиров в вагоне прибывало – чего зазря мешаться? В соседних купе люди обустраивались, готовясь к долгому путешествию, по проходу туда-сюда сновали люди.

И Костя засобирался. Встав, одернул пиджачок, трижды расцеловал мамашу.

– Счастливо вам добраться. Письмецо напишите, как отдохнете с дороги.

– Напишу. Сразу напишу.

– И передавайте привет моей тетушке.

– Непременно. Ты поосторожнее там на своей службе, – промокнула мамаша платком глаза и выглянула в коридор, провожая взглядом удалявшуюся фигуру единственного сына.

Костя топал по перрону и с удовольствием вдыхал запах вокзальной гари. Важное дело, томившее всю последнюю неделю, осталось за спиной: мамаша устроена в купе мягкого вагона, и через несколько минут поезд понесет ее на встречу с любимой сестрицей. Ему же надлежало поскорее прибыть в управление на Петровку и покончить с давним поручением Ивана Харитоновича Старцева.

«Ох уж это поручение», – вздохнул Константин, поворачивая к газетному киоску. Пока он оставался младшим по возрасту и званию в оперативно-следственной группе, вся рутинная работа по оформлению отчетности ложилась на его худые плечи. Костя был начитанным и хорошо образованным педантом. Он страстно любил работу оперативника и с той же страстью ненавидел бюрократию. Писать что-либо было не его коньком. Наверное, поэтому за все устные ответы в школе он неизменно получал «отлично», а за контрольные работы и сочинения – «хорошо», а то и «удовлетворительно».

– «Комсомолку», – попросил он, со звоном высыпав на лоток мелочь.

Серьезная женщина в очках и фланелевой кофте выдернула из нужной стопки газету, посчитала монетки. И вздрогнула от заметавшегося под высокой крышей вокзала громкого окрика.

Стоявшие поблизости пассажиры, встречающие, провожающие – все одновременно повернули головы к выходу на Комсомольскую площадь. Последовал их примеру и Костя.

У высоких дверей дежурил милицейский патруль – его Ким заприметил, войдя в вокзал с мамашей. Трое патрульных оглядывали шедших в обоих направлениях людей, сильно нетрезвых или подозрительных граждан останавливали для проверки документов. Очередному «счастливчику», видать, что-то не понравилось, и он начал громко возмущаться.

«Обычное дело, – подумал молодой человек. – Нервная у этих ребят служба. Никогда не знают, чем закончится следующая минута их дежурства. Не позавидуешь…»

Он хотел было завершить покупку прессы, да заварушка у входа перешла в горячую фазу. Сотрудники попытались задержать упрямца, а тот оказался не робкого десятка – извернувшись, высвободил свой пиджачишко из цепких рук милиционеров и смачно приложился кулаком по скуле ближайшего стража порядка. Кажись, тот совсем не ожидал такого поворота событий и плашмя рухнул на каменный пол, со всего маха ударившись об него затылком.

Костя с младых ногтей остро переживал несправедливость. На улице и в школе частенько заступался за младших и неоднократно бывал жестоко бит старшими. Мама плакала, переживала. Обрабатывая синяки и ссадины, она каждый раз объясняла ему, что здоровье и жизнь даны Богом единожды и новых на рынке не купишь. Преподанные уроки не ложились на благодатную почву – упрямый мальчишка поступал по-своему.

Потому и здесь, в бесконечно длинном здании Ленинградского вокзала, он, ни секунды не раздумывая, помчался к месту происшествия.

– Газета! Сдача!.. – несся вслед ему голос из киоска.

Костя не слышал. Он летел к выходу, на ходу выковыривая из кармана удостоверение сотрудника МУРа.

Преследовать наглеца пустился один из милиционеров. А старший патрульного наряда – светловолосый сержант, – опустившись на колено, колдовал над упавшим подчиненным. Тот здорово тюкнулся затылком, потерял сознание; на каменном полу расползалась лужа крови. Текущая мимо людская стремнина делилась надвое: большая часть двигалась дальше, меньшая отваливала в сторону лежащего милиционера и образовывала на некотором расстоянии округлую толпу.

– Уголовный розыск! – крикнул Костя, даже не развернув удостоверения.

Сержант сразу понял, что к чему.

– Я разберусь здесь! Давай за ним! – махнул он рукой в сторону Комсомольской площади.

На выходе из-за прибывшего поезда образовалась форменная давка. «Как же нам с мамашей повезло, что мы прошли в пустые двери!» – подивился Костя.

Благодаря небольшому росту, худобе и хорошей физической подготовке невысокий оперативник был проворен и ловок подобно примату бледный саки. Лацкан пиджака Кости украшал серебряный значок отличника ГТО 2-й ступени. Такого же значка, между прочим, в свое время удостоились герои Великой Отечественной войны Покрышкин, Кожедуб, Гастелло, известный снайпер Пчелинцев. Так что гордиться было чем. И когда Ким завяз в медленно ползущем потоке на выходе из вокзала, пришлось вспомнить о спортивных навыках.

– А ну живо дорогу! – рыкнул он на толпу и, помогая локтями, начал ввинчиваться между телами.

Больше всего он боялся упустить из виду белую тужурку милиционера. Только она могла обозначить направление погони, ибо внешности и одежды правонарушителя он за мельтешившей толпой разглядеть не сумел.

Вынырнув из людского водоворота, Ким остановился на последней ступеньке крыльца и закрутил головой…

Подсобили зеваки, стоявшие чуть поодаль от дверей и глядевшие в сторону примыкавшей к площади Каланчевской улицы. В том направлении Костя и заприметил мелькавшую тужурку.

– Ну, теперь не уйдет! – стиснул он зубы и помчался вдоль вокзального фасада.

Запыхавшегося милиционера Костя нагнал в начале Каланчевской улицы.

– Лейтенант Ким! – крикнул он, поравнявшись с ним. – Сержант попросил помочь.

– Это дело… Это ладненько, – хрипло дыша, ответил милиционер. – Вон этот глуподырый[2] впереди скачет. С саквояжем по левой стороне улицы…

– Ага, вижу.

Вдоль длинного здания бывшего доходного дома быстро бежал долговязый молодой мужчина, одетый в широкие темные брюки и светлую рубаху под темным полосатым пиджаком.

«Стрекулист!»[3] – тотчас окрестил его мысленно Костя. Тот странно вскидывал острые колени и в такт гигантским шагам точно крылом взмахивал свободной правой рукой. А в согнутой левой горделиво и бережно держал потертый кожаный саквояж, так, словно в нем стояла чем-то наполненная до краев и не закупоренная пробкой аптекарская склянка. Тип и вправду походил на стрекулиста – пройдоху, ловкача-бумагомарателя или щелкопера, удиравшего от справедливого возмездия.

– Уйдет! Быстрее можешь? – спросил Костя.

Толку от выдыхавшегося сотрудника было мало. Зоркий глаз молодого сыщика быстро приметил пожелтевшие от обильного курева пальцы правой руки. Покуда проклятый стрекулист в летних холщовых штиблетах делал два широченных шага, отяжеленные сапогами ноги милиционера совершали всего один шаг, да и тот средних размеров.

– Поднажми, а то не догоним, – подбодрил милиционера Костя.

– Не могу, брат, – хрипло ответил тот. – Давай сам… Главное, задержи… А там и я подоспею…

Перемахнув собранные в кучу куски отслужившего асфальта, Ким ускорился. Впереди показался перекресток. «Переулок или улица?.. Что там?.. Спасская! Точно – Большая Спасская улица!» – вспомнил он.

Удиравший негодяй не стал поворачивать – ни влево к Малой Колхозной площади, ни вправо к железнодорожным товарным складам. Он упрямо бежал по Каланчевской улице, меряя тротуар своими неловкими огромными шагами. Дистанция между ним и молодым оперативником понемногу сокращалась. Крохотный квартал между Спасской и Грохольским переулком проскочили в десяток секунд. И вот теперь стрекулист изменил направление, резко юркнув влево за угол двухэтажного дома.

Это было опасно. Подбегая к переулку, Костя замедлил шаг и прижался к холодной кирпичной стене. Случайно, нет ли, но с неделю назад Александр Васильков рассказал ему, как едва не заполучил пулю в похожей ситуации. В январе сорок пятого при освобождении Варшавы он преследовал троицу юных идиотов из гитлерюгенда. Пацаны были уставшими, ослабленными; двое тащили на плечах фаустпатроны – эрзац-оружие последнего шанса, третий был обвешан винтовками и автоматами. Майор Васильков со старшиной Петренко легко догоняли оболваненных детей. Перекрикиваясь фальцетом на немецком, те с ужасом оглянулись в последний раз и исчезли за углом. Тут бы преследователю притормозить или из соображения безопасности перебежать на другую сторону улицы. Но опытные вояки посчитали дело сделанным и чуть не поплатились за свою беспечность. Когда до конца красивого здания в стиле барокко оставалось чуть более десятка шагов, из-за угла высунулся ствол винтовки и стриженая голова в большой суконной кепке с козырьком. Вороненый ствол глядел точно в грудь Василькова. До выстрела оставалось мгновение. Спас старшина, полоснув очередью из «ППС». В патриотического подростка старшина не попал, но заставил того промахнуться – винтовочная пуля прожужжала над головой майора, обдав горячей и упругой волной.

Оружия у Кости с собой не было. Потому, скользя вдоль стены, он осторожно приближался к переулку, боясь лицом к лицу столкнуться с нескладным пареньком. Над головой проплыла запыленная табличка «ул. Б. Спасская» с облезшей буквой «Б». За углом было тихо. Зато позади все отчетливее слышались тяжелые шаги подбегавшего сотрудника милиции.

Добравшись до угла, Ким быстро выглянул. Зрение запечатлело пустующий кривой переулок, теряющийся вдали меж старых купеческих домов.

– Где глуподырый? Чего ж не догоняешь? – с трудом сокращая последние метры дистанции, выкрикнул страстный любитель табачка.

– Погоди. Что-то не пойму, куда подевался этот деклассированный элемент, – ответил Костя. – Только что нырнул за угол и исчез.

Милиционер имел вид вернувшегося с городского рынка покупателя – до крайности измученного, но счастливого.

– Чего ж тут выгадывать? – откашлявшись, сказал он. – Пошли…

Достав из кобуры пистолет, он смело шагнул в переулок.

По извилистому Грохольскому переулку они прошли чуть больше сотни метров. Вокруг было тихо, прохожие не попадались. Лишь в глубине узких, пропахших пылью и керосином дворов брехали беспородные собаки.

Стрекулист прятался где-то рядом – не мог он так быстро проскакать несколько кварталов, чтоб исчезнуть из поля зрения. Костя отметил, что отчетливый топот стих подозрительно резко. Значит, беглец нырнул в один из дворов или…

– А может, он повернул во Второй Коптельский? – кивнул Ким на короткий переулок, соединявший Грохольский с Большой Спасской.

– Думаешь, как заяц, круги нарезает? – усомнился сотрудник. – Вряд ли. Не побежит он обратно к вокзалу. Забоится…

Спорить Костя не стал, потому как не владел тонкостями поимки уличной шпаны. А сотрудник в этом деле наверняка поднаторел. Шел по переулку по-хозяйски, не таясь, заглядывая в каждую щель и подворотню. Укромных местечек для того, чтобы спрятаться, тут имелось предостаточно. Чернеющие жерла подворотен, многолетние заросли кустарника и сирени, потемневшие от дождей деревянные сараи, покосившиеся щербатые заборы…

На пересечении с Коптельским остановились.

– Сюда он прошмыгнул, – твердо заявил Ким. – Если бы бежал дальше по Грохольскому, я б его увидел, когда выглядывал из-за угла.

Довод показался убедительным, милиционер уверенно повернул влево.

Коптельский переулок был прямым и коротким, шагов сто – не больше. Из его начала хорошо просматривалась соседняя Большая Спасская. По левую сторону возвышался серый многоэтажный дом с облезлой штукатуркой на торце. По правую – невысокие частные дома, терявшиеся в зарослях густой сирени.

Оперативник и милиционер медленно шли по центру переулка, осматривая все «шхеры», где мог притаиться исчезнувший стрекулист.

Внезапно Костя заметил меж зеленых листьев сирени белые точки. Листва под легкими дуновениями ветра тихонько шевелилась, и точки то исчезали, то увеличивались до крупных пятен.

«У него ж под пиджаком была светлая рубаха!» – вспомнил Ким и схватил сотрудника за предплечье:

– Вон он! Справа за кустом!

Рядовой на секунду остановился. Пригнувшись, он попытался рассмотреть стоявшую за кустами фигуру. Потом что-то хотел сказать, но…

Четыре быстрых выстрела прозвучали из-за куста еще до того, как Ким с милиционером успели что-либо предпринять. Негодяй с саквояжем внимательно наблюдал за ними, смекнул, что его заметили, и открыл огонь.

Стрелял он хорошо – в «молоко» ушла только одна пуля. Две угодили в сотрудника, последняя ударила Константина в ключицу.

Мысли не рождались поочередно. Казалось, они вздувались в голове словно пузыри по две-три штуки одновременно; некоторые из них, не выдерживая давления соседних, громко лопались. Их место тут же заполнялось другими… Полчаса назад Ким с мамашей деловито покинули автобус на остановке «Комсомольская площадь». Все было понятно и предрешено: они войдут внутрь вокзала, узнают номер платформы с ленинградским поездом, отыщут нужный вагон. Устроив мамашу, Костя попрощается с ней и отправится в управление на Петровку. Внезапно на последнем этапе что-то пошло не так, и вместо размеренной предсказуемости со всех сторон посыпались оплеухи абсурда. Откуда-то взялся этот чертов стрекулист с острыми коленками и потертым саквояжем. Крики, потасовка. Лужа крови под лежащим милиционером. Погоня, переулок, стрельба. И вот теперь это.

Точно во сне, молодой лейтенант поглядел на умирающего сотрудника. Он хватал ртом воздух и захлебывался собственной кровью. Костя присел возле него, повернул на бок, чтоб кровь вытекала из поврежденного горла наружу. Одна пуля попала ему в шею, вторая в грудь.

Лейтенант машинально пальнул в ответ, потом согнулся пополам, простонав: «Вот же глуподырый!..» И, выронив пистолет, рухнул в пыль.

Ким поначалу боли не почувствовал. Просто под ключицу что-то вонзилось. Острое и горячее. Правда, о ранении он догадался сразу по теплым струйкам, поползшим под рубахой по телу.

– Держись, брат. Сейчас позову людей. – Костя подобрал пистолет и быстро возвратился к Грохольскому переулку, куда сразу после стрельбы ринулся проклятый стрекулист.

Хотя какой он, к черту, стрекулист?! Тот, конечно, проныра и ловкач, но в граждан и в сотрудников при исполнении палить не станет. Для такого кипиша кишка должна быть потолще, потому как кипиш со стрельбой – это уже не мелкая проказа! Это самый настоящий бандитизм!

Костя посмотрел за угол. Длинная угловатая фигура удалялась теми же нескладными широченными шагами. Стрелять было бесполезно – дистанция не позволила бы поразить цель. Да и поднять пистолет, как оказалось, правой рукой молодой человек не мог. Рука висела плетью и едва удерживала ставшее непомерно тяжелым оружие. Рана саднила, боль пульсировала в унисон частому биению сердца. Кровь так залила правый бок, что рубашка прилипла к телу.

– Эй, парень! Чего это вы тут удумали, а? – послышался скрипучий старческий голос.

Ким почувствовал головокружение. Держась здоровой рукой за стену дома, он обернулся. По переулку к нему решительно шагал… Лев Толстой. Седая косматая борода, длинная подпоясанная рубаха, заправленные в сапоги брюки. Только вместо палки – торба из грубой мешковины.

– Там раненый милиционер, – кивнул Костя в сторону дороги, очертаний которой уже не различал. – Ему нужна медицинская помощь, Лев Николаевич… Срочно…

Подташнивало. В глазах мутнело. Тело стремительно наливалось неприятной слабостью. Последнее, что он увидел, – опрокинувшееся голубое небо, чуть посеребренное застывшими облаками.