Читать книгу Крик филина - Валерий Шарапов - Страница 4

Глава III

Оглавление

В старинном здании, занимаемом сейчас милицией, до революции находилась керосиновая лавка, принадлежавшая купцу второй гильдии Рукавишникову. Прочные стены из красного кирпича и просторные подвальные помещения, где удобно было оборудовать камеры предварительного заключения, стали неоспоримым аргументом в пользу того, чтобы разместить здесь учреждение районного НКВД.

Журавлев присел на продавленный диван, машинально потрогал коричневый дерматин, который на ощупь оказался холодным и шершавым, со множеством мелких от старости трещинок, разбегавшихся в разные стороны, как паутина.

– Я уж и не помню, когда так мягко и сидел-то, – сказал он и с видимым удовольствием несколько раз, будто мальчишка, попрыгал. Потом откинулся на спинку и заинтересованно огляделся.

У противоположной стены стояли два массивных темных шкафа со стеклянными дверцами, сквозь которые были видны несколько папок, должно быть, с документами; справа у окна, все еще заклеенного крест-накрест полосками пожелтевшей от времени газеты, чтобы не разлетелись от взрывной волны на острые осколки, располагался стол, покрытый зеленым сукном. Он был завален какими-то бумагами, а еще на нем стояла лампа с зеленым абажуром, чернильный прибор и черный телефон. В углу находился облезлый, с остатками зеленой краски металлический сейф, но вряд ли с чем-нибудь важным – скорее всего, просто для солидности; возле него на полу валялась рассыпанная стопка старых газет. В широких простенках английскими булавками были пришпилены плакаты «Родина-мать зовет!», «Ты записался добровольцем?» и «Болтун – находка для шпиона».

«В общем, все как обычно для таких учреждений», – равнодушно подумал Журавлев, и в тот момент его взгляд наткнулся на парочку черно-белых фотографий небольшого формата. Он с удивлением разглядел на них обнаженных красоток.

– У малолетней шпаны недавно конфисковал, – пояснил милиционер Сердюков, заметив, как у Журавлева при взгляде на фотографии блеснули глаза, а сам он заметно оживился. – Продавали солдатам на железнодорожном вокзале. Много теперь всякой гадости у нас развелось.

– Угу, – непонятно к чему ответил Илья, неохотно отводя взгляд от фотографий.

– Могу подарить, – предложил Сердюков, продолжая с сопеньем и чертыханьем разыскивать на полках медицинские принадлежности. – Как пострадавшему от шпаны. Так сказать, возместить причиненный моральный и физический вред.

– На черта они мне сдались!

– Тогда подсаживайся к столу, – сказал словоохотливый Сердюков, наконец обнаружив пропажу, – буду лечить твои раны.

Журавлев пересел на скрипнувший под ним стул и, закусив губу, приготовился терпеть новые страдания.

Сердюков внимательно осмотрел рану и сказал:

– Лейтенант, по-хорошему, тебе бы надо в больничку. Как бы заражения не было.

– Мы к этому привычные, – с досадой на его нерасторопность ответил Журавлев. – Не тяни кота за хвост.

– Мое дело сторона, – не стал настаивать Сердюков, как видно обидевшись на грубые слова: мол, он тут заботится о его здоровье, а к нему такое непочтительное отношение. – Тебе же потом страдать.

Тем не менее Сердюков отнесся к лечению лейтенанта со всей ответственностью: аккуратно выстриг ему на затылке волосы, тщательно обработал рану, щедро вылив на нее почти весь пузырек йода. На что уж Илья терпеливый, но и он заскрипел зубами от боли. В завершение Сердюков старательно, без всякого сожаления, забинтовал голову пострадавшего последним оставшимся бинтом.

– А теперь будем пить чай, – сказал он, управившись с делами. – У меня и заварочка имеется. Ты какой чай любишь – крепкий или не очень? Ты не думай, мне заварки ничуть не жалко. У меня даже два сухарика на этот случай имеются… ванильные.

Милиционер достал из сейфа, который и вправду оказался пустым, тряпичный узелок, пару алюминиевых кружек с мятыми боками и чайное блюдце с выщербленным краем. Все это он, аккуратно подстелив газету, разложил на столе. Значительно поглядывая на Журавлева, бережно развернул тряпицу, в которой хранились три небольших кусочка желтого сахара, пригоршня байхового грузинского чая и два высохших от долгого хранения тонких ломтика белого батона.

– От пайка осталось, – пояснил он и ушел кипятить на керогазе воду в трехлитровом алюминиевом чайнике, наполовину закопченном на огне до жгучей черноты.

Журавлев смотрел на Сердюкова и никак не мог взять в толк, с чего это он вдруг стал таким нужным этому милиционеру. И тут Илью внезапно осенило: уж больно участковому не хочется оставаться одному в чужом и враждебном ему городке, в окрестностях которого бесчинствуют бандиты, которым убить милиционера ничего не стоит. А так попьют они чаю, поболтают о том о сем, а потом ему и домой пора, вот день и пролетел. А уж назавтра – как бог даст.

Но самое горькое для Ильи было осознавать то, что сердцем он понимал внутреннее состояние Сердюкова: пройти всю войну, чудом выжить в страшное лихолетье и вдруг погибнуть в мирное время от руки какого-нибудь бандита. Где же справедливость? А вот разум его противился такому положению вещей. Илья, собиравшийся было передать участковому позолоченный портсигар и выкидной нож, которые можно было приобщить к уголовному делу о банде налетчиков как вещественные улики и с их помощью выявить активных ее членов, глядя на суетившегося без меры пожилого участкового, тотчас передумал это делать. Для себя Илья уже решил, что с таким отношением к своим обязанностям ничего путного из этого не выйдет: ну, присвоит Сердюков позолоченный портсигар, а нож возьмет да и выкинет от греха подальше, и все дела. А когда он уедет в свою отдаленную деревеньку, вся эта история окончательно забудется.

– Ты вот думаешь, что тебя эта шпана просто так хотела убить? Не-ет, брат, они на тебя ориентировку получили, чтобы устранить в твоем лице ненужного свидетеля, – продолжал со знанием дела просвещать не сведущего в уголовном розыске Илью милиционер Сердюков, должно быть считавший себя большим специалистом. – Думаешь, мы не знаем, что здесь банда орудует? Знаем, а вот сделать с ней ничего не можем. Силенок не хватает. Ты должен знать, что здесь еще в революцию банда Антонова разбойничала. Много они чего тут натворили, а уж сколько народу зазря положили, одному богу известно. Так вот для ее устранения даже регулярную армию вызывали. Слыхал небось о маршале Тухачевском, которого впоследствии за измену родины расстреляли? Он нашел управу на тех бандитов, под корень их извел, вытравил, как опасных вредителей. А сейчас работать некому. Вот вернутся фронтовики, мы тогда зададим бандитам перцу. Можешь даже не сомневаться.

– А теперь, значит, они пускай людей убивают, – с жаром возразил Журавлев и, поперхнувшись сухариком, долго и тягуче закашлялся, содрогаясь отбитым нутром и покрываясь багровым румянцем.

– Ты не торопись, – посоветовал сердобольный Сердюков, аккуратно схлебывая заваренный кипяток с блюдца с голубой каемкой, умело держа его на растопыренных пальцах, не замечая, что макает в чай и свои длинные усы, – а то, не ровен час, окочуришься… без всяких бандитов.

Немного откашлявшись, Илья возмущенно договорил:

– …так сказать, временно вы будете смотреть на них. А уж только потом начнете рубить им головы.

– Зачем же так категорично? – спокойно возразил Сердюков, ничуть не обидевшись и заметно блаженствуя от выпитого горячего чая. Он по-хозяйски вытер платком испарину на лбу и ровным голосом продолжил: – Ловим и сажаем. В войну было легче: по закону военного времени мы сразу бандитов к стенке ставили без долгих разговоров. А теперь у нас мирное время, и будь добр решать вопросы через наш гуманный суд. Это уже его дело, кого расстрелять, а кого отправить в трудовые лагеря на перевоспитание. Уразумел? То-то.

Обретя в лице Журавлева нечаянного собеседника, милиционер говорил без умолку, в душе переживая, что гость вдруг спохватится и уйдет в свою деревню. А еще Сердюкову нравилось учить молодого лейтенанта уму-разуму, поскольку тот был далек от милицейской работы. Неторопливо схлебывая с блюдца, Сердюков внушительно продолжал:

– И опять же… чтобы упрятать урку в тюрьму, надо доказать его вину, уличить его в участии в совершенном преступлении. А мне это одному не под силу… Вот, например, произошло убийство на вверенной мне территории… По закону я обязан вызвать следователя из прокуратуры. Ан нет, не могу я этого сделать, при всем моем желании.

– Почему это? – спросил Илья, задержав в руке кружку и недоуменно уставившись на Сердюкова.

– А потому, – с нажимом ответил тот, не скрывая торжествующей улыбки, – что связь с Кирсановом отсутствует напрочь. Бандиты постоянно провода телеграфные режут, а то, бывает, и сами столбы подпиливают, вот и нет никакой связи. Даже наша почта и та работает хреново, из сел мальчонков каких-нито посылают ночью доставлять сюда письма. А это как-никак районный центр, а не глухое село. Вот как они нас прижали, чертовы бандиты. Сам вот послухай. – Сердюков приподнял телефонную трубку, прислонил к своему уху, потом приложил к уху подавшегося к нему Ильи. – Глухо как в танке. То-то и оно. Не дай бог, если сегодня вдруг ненароком преступление произойдет… – В его голосе отчетливо прозвучали тревожные нотки, он незаметно покосился в окно и хотел было перекреститься, но под внимательным взглядом лейтенанта стушевался и, изменив движение руки, нерешительно разгладил свои усы. – Ты приехал и уехал, а мне здесь работать. – И внезапно оживился от пришедшей вдруг мысли: – Слышь, лейтенант, а приходи к нам работать. Ты же фронтовик, орденоносец, вон у тебя какой иконостас на груди, сам Жуков позавидует.

В эту минуту дверь с грохотом распахнулась и в помещение влетела молодая женщина с темными кругами вокруг глаз. Ее черные волосы, собранные в высокую прическу, с одной стороны выбились из-под заколки и неряшливой растрепанной косичкой свисали на маленькую обнаженную грудь, которая беззастенчиво выглядывала из-под сползшей с хрупкого плеча бретельки цветастого сарафана. Женщина лихорадочными движениями пыталась ее спрятать обратно, но та все время норовила выскочить наружу. Прикрываясь рукой, женщина завыла пронзительным диким голосом, от которого у Ильи по коже тотчас побежали мурашки:

– Убили-и-и! Моего мужа уби-и-или!

– Ну вот, накаркал, старый дуралей, – пробормотал Сердюков и резко вскочил со стула, опрокинув его на пол. – Ты не голоси, а толком говори, что произошло, – приказал он. Его добродушное лицо, минуту назад румяное от горячего чая, стало жестким, глаза – ледяными, а расслабленное за столом большое тело приняло стойку, как будто несгибаемый участковый готов был прямо сейчас вступить в драку. Даже вислые усы – по крайней мере, так показалось Журавлеву – ершисто распушились. Он хладнокровно выплеснул из кружки чай, зачерпнул из ведра холодной воды и подал обезумевшей женщине. – Ну? – потребовал он, не сводя с нее сурового взгляда.

Стуча зубами о край металлической кружки, проливая воду на обнаженную грудь, женщина сделала несколько судорожных глотков и нервным движением вернула кружку Сердюкову.

– Мы с мужем и дочкой проживаем на улице Конармии, дом девять. А сегодня прихожу я на обед из конторы, а мой муж лежит на полу мертвы-и-ий… – Она опять завыла, уткнувшись симпатичным личиком в свои ладони, в них же невнятно пробормотала: – Житиков его фамилия… Наша фамилия, – поправилась она.

– Почему же вы решили, что его убили? – сухо спросил Сердюков.

– У н-него г-голова р-размозжена! – запинаясь, еле выдавила из себя Житикова, и ее руки безвольно упали вниз, словно плети. Лицо неожиданно стало бледным как мел, зрачки закатились, пугающе оставив на виду лишь синеватые белки, и она рухнула на пол, потеряв сознание.

– Этого еще не хватало, – буркнул Сердюков, поморщившись как от зубной боли.

Илья, который до этого стоял за столом, опираясь на него ладонями и широко распахнутыми глазами наблюдая за непривычной для себя обстановкой, скорым шагом подошел к женщине, поднял и перенес ее на диван.

Сердюков запоздало качнулся, хмуро оглядел кружку в своих руках, со стуком поставил ее на стол, расплескав добрую половину воды, и уверенно направился к полочке, где на видном месте хранилась бутылка с нашатырным спиртом. Должно быть, специально припасенной для таких вот случаев, которые, по всему видно, происходили здесь с пугающей регулярностью.

Пока Илья приводил женщину в чувство, Сердюков закатил мотоцикл внутрь помещения, беспокоясь за его сохранность в свое отсутствие.

– Конармия – это неподалеку, – ответил он на вопросительный взгляд Журавлева и поторопил: – Дай ей как следует нюхнуть, чтобы очухалась. Это в ее же интересах. И, если тебя не затруднит, попрошу пройти со мной в качестве понятого.

Житикова пришла в себя довольно быстро. Но произошедшая в ее семье ужасная трагедия все еще продолжала держать слабую женщину в своих страшных объятиях. Весь путь до своего дома она проделала как во сне, с великим трудом переставляя стройные ноги, которые временами переставали ее слушаться, и тогда обмякшее тело женщины тяжело повисало на руках Ильи, заботливо поддерживавшего ее. Волосы у нее основательно растрепались, темные круги вокруг впавших глаз стали еще заметнее, а яркая помада на губах (все-таки женщина работала на людях и старалась хорошо выглядеть) безобразно смазалась, отчего ее алый рот смотрелся слегка перекошенным. Да и вся ее понурая фигура выглядела сейчас настолько жалко, словно Житикова в одночасье тронулась умом и стала похожей на городскую сумасшедшую.

– Горе-то какое-е, – бормотала она, полыхая в пустоту горячечным взглядом. – Как же нам теперь с дочкой жить-то, подскажите, люди добрые-е? Будьте вы прокляты, бандиты окаянные-е!

По высоким скрипучим ступенькам с простенькими перильцами они поднялись на веранду, прошли в дом. Внутри стояла пугающая тишина.

«Как будто в доме покойник», – машинально подумал Илья, у которого с непривычки зазвенело в ушах; он тотчас же про себя усмехнулся, потому что на самом деле так оно и было.

– Где же труп? – спросил Сердюков, пристально оглядывая комнаты.

– Там! – поспешно указала пальцем Житикова, но первая не пошла, дожидаясь, пока в комнату сначала войдет милиционер.

Ее муж, который оказался довольно интеллигентного вида человеком в домашнем полосатом халате, в очках со сломанной дужкой, кособоко висевшими на одном ухе, лежал возле круглого стола на спине, беспомощно раскинув руки и оголенные волосатые ноги в стоптанных синих тапочках. Его лицо с небольшой аккуратной бородкой представляло собой сплошной кусок окровавленного мяса, даже не было видно заплывших глаз, в глазницах которых скопилась загустевшая темная кровь.

– Пытали, – сразу определил Сердюков. – Нагляделся я за время службы на таких… Били определенно гирькой, но с таким расчетом, чтобы не враз концы отдал. Что-то они от него добивались, к бабке не ходи. Ваш муж кто по профессии? – обратился он к Житиковой.

– Он у меня работает… работал… – запнувшись, поправилась женщина, содрогаясь от рыданий, старясь не смотреть на окровавленное тело мертвого супруга, но мокрые от слез глаза помимо ее воли все время косили в ту сторону. – На маслозаводе итээровцем. Он был человек тихий, неприметный…

– Так уж и неприметный? – с сомнением переспросил Сердюков, присев на корточки возле трупа и внимательно разглядывая побои на лице.

– На заводе его знали как рационализатора. Не раз премировали.

– А недавно вашего мужа, случайно, не премировали? – Сердюков поднялся на ноги, не сводя с женщины пристального взгляда. – Вспомните, это очень важно.

– Ну да, да, – закивала женщина, – вчера ему выдали премию… восемь тысяч. Я, конечно, в этом не разбираюсь… это связано с каким-то прессом для подсолнухов…

– Деньги на месте?

– Н-не знаю… Я как-то об этом не подумала, – тихо ответила Житикова.

Внешне она казалась спокойной, только правое веко мелко дрожало. Она вдруг кинулась к комоду, быстро выдвинула маленький верхний ящик, где в потайном месте, в выемке, они с мужем хранили деньги. Сейчас вместо денег там лежал пустой конверт. Житикова нервно его порвала, оттуда выпал листок из школьной тетради в косую линейку. На нем, как издевательство, был жирно нарисован черным карандашом филин. Выглядел он как снеговик: крупный овал туловища, на нем небольшая голова с характерными кисточками и острые опущенные крылья. На обратной стороне находился набросок мудреного чертежа, над которым, судя по всему, еще недавно ломал голову убитый рационализатор.

– Укра-а-ли-и! – вновь заголосила женщина. – Все деньги украли, которые копили три года-а! Шестьдесят тыся-а-ач! По миру мы теперь с Иришкой пойде-о-ом!

– Что и требовалось доказать, – как будто даже с удовлетворением, что за короткий срок раскрыл причину убийства гражданина Житикова, сказал Сердюков. А чтобы никаких сомнений не возникло ни у его супруги, ни у лейтенанта, он со знанием дела пояснил: – Преступников было двое. Один помельче, по всему видно, физически слабый, потому что носит с собой гирьку. Другой покрупнее и поотчаяннее, этот имеет пистолет системы наган. На виске трупа наблюдается характерная вмятина от сильного удара ручкой нагана, отчего он, собственно, и умер. Сейчас осмотрю место преступления, составлю протокол, схемы расположения трупа с привязкой к обстановке и приобщу его к уголовному делу по банде в нашем районе.

– И все? – спросил Илья, не веря, что на этом все закончится и преступники не будут наказаны.

– Все, – развел руками Сердюков. – А что я еще могу сделать? Вот поймаем банду, тогда все преступные элементы получат по заслугам. А сейчас такой возможности нет, я не былинный Илья Муромец, чтобы в одиночку сражаться с целой сворой налетчиков и грабителей. Их может быть тысяча, а может, и не одна, тут я бессильный. Так-то вот.

Глядя на его беспричинно суетливые движения, Илья догадался, что участковому хочется быстрее завершить необходимые формальности и вернуться в Кирсанов, в отдел милиции, где он будет находиться в относительной безопасности.

– А как же?.. – осторожно спросил Журавлев, сдерживаясь, чтобы не сказать грубого слова в адрес в общем-то неплохого мужика Сердюкова, и незаметно кивнул в сторону Житиковой, которая с безучастным видом сидела на стуле и неотрывно смотрела на безжизненное тело мужа.

– Я же говорю, что тут я бессилен, – вполголоса ответил Сердюков и вдруг разозлился, догадавшись по выражению лица лейтенанта, что в эту минуту творится у Ильи в голове. – Ежели ты такой умник, поезжай в Тамбов и расскажи, что с тобой в лесу произошло. Может, там тебя, героя, послушают. Тоже мне, Илья Муромец нашелся.

– И поеду! – выкрикнул тоже разозлившийся Журавлев. В этот момент перед его мысленным взором мигом пронеслись события прошедшей ночи с убийствами ни в чем не повинных людей, жестокое убийство из-за паршивых денег тихого и умного инженера, трудившегося на благо своей страны, и покушение на него самого. – И поеду! – запальчиво повторил он и так хлопнул дверью, что застывшая Житикова испуганно вздрогнула.

* * *

Вечером того же дня Илья вновь стал невольным свидетелем очередного бандитского произвола. Он ждал проходящий поезд на Тамбов, сидел на вокзале в безликой толпе таких же неприкаянных пассажиров, находившихся в расстроенных чувствах от неопределенности предстоящего пути, проходящего через лес, кишащий бандитами. Но еще больше они переживали от нерадостной перспективы задержаться здесь на неопределенный срок из-за переполненных народом вагонов, и без того тесных, как коробочки.

Илья, уставший за долгий день от неожиданно свалившихся на него безрадостных событий, примостился рядом с немолодой теткой, ехавшей к родственникам в Москву с двумя мальчишками пяти и шести лет. Мальчишки были похожи на маленьких старичков: они не играли в шумные игры, а вели себя спокойно, даже разговаривали между собой приглушенными голосами и глядели на окружавших людей недоверчиво, бросая исподлобья быстрые взгляды.

Илья угостил их завалявшимися у него в кармане двумя кусочками рафинада, тщательно сдунув с них прилипшие крупинки моршанской махорки. Счастливые мальчишки со вкусом съели сахар, стараясь продлить себе удовольствие, а потом удобно расположились на узлах и задремали.

Журавлев, аккуратно переступая через вповалку лежащих в зале людей, вышел на улицу покурить. Но едва он вынул из кармана кисет, как увидел над домами и зелеными кронами деревьев в покосившихся садах серые клубы подходившего поезда. Илья проворно развернулся и торопливо зашагал назад, на ходу засовывая кисет в карман широких галифе и с трудом пробираясь сквозь хлынувшую навстречу ему толпу.

Тетка с беспечной неподвижностью сидела на своем месте, прижимая простоволосые головки мальчишек, уткнувшихся сопящими носами в ее объемную грудь, глядела перед собой невидящими, словно остекленевшими, глазами.

– Мать, – окликнул ее Журавлев, – где ваши узлы? Давайте помогу, там поезд уже к перрону приближается!

– А нет у меня больше никаких узлов, – безнадежно-безжизненным голосом ответила тетка и посмотрела на лейтенанта, как на пустое место. – Лихие люди отобрали. Подставили нож к горлу и предупредили: если я подниму хай, то они меня зарежут и оставят моих молокососов беспризорными.

Этот случай еще сильнее укрепил лейтенанта Илью Журавлева в своем решении ехать в областной центр в отдел по борьбе с бандитизмом, чтобы рассказать начальству о распоясавшихся на Тамбовщине бандитах.

Крик филина

Подняться наверх