Читать книгу Мститель. Лето надежд - Валерий Шмаев - Страница 4

Двенадцатого января сорок четвертого года окончательно разблокировали Ленинград. Это удалось сделать на семнадцать дней раньше прежнего срока благодаря неутомимым «Датви» и «Хаски» с «Савой», практически не вылезающими с Ленинградского фронта и организовавшими подробную разведку всех подразделений гитлеровских войск и корректировку артиллерийских и бомбовых ударов по позициям противника.

Операция по разблокированию Ленинграда была проработана нами еще в нашем мире. Мы сделали бы это и раньше, но нужного количества необходимых нам боеприпасов просто не было в наличии, а запланировали мы не только взломать оборону немцев, но и полностью уничтожить передовые части немецких войск. Благо всю необходимую информацию по дислокации этих подразделений мы притащили с собой.

Потери наших войск были сведены к минимуму, а вот немцам повезло значительно меньше – стирали их с лица нашей земли, в том числе и вновь произведенными боеприпасами. Вакуумные и кассетные бомбы и термобарические боеприпасы для РСЗО копились на складах несколько месяцев, и обрабатывали немцев этими боеприпасами в течение восьми суток настолько плотно и точно, что сопротивляться немцы чисто физически не могли. Было просто некому.

Выживших в этом огненном аду можно было пересчитать по пальцам. Для чего «Датви» на фронт-то и отпросился – для проверки и контроля использования новых боеприпасов. Иначе поездка на фронт ему бы точно не светила.

Запланировано нами было ни много ни мало, а полное уничтожение группировки немецких войск на Шлиссельбургско-Синявинском выступе. Там между городом Мга и Ладожским озером располагались пять немецких пехотных дивизий общей численностью более восьмидесяти тысяч человек[15].

По большому счету, оборонительные линии немцев представляли собой один общий укрепленный район, прикрытый болотами, торфоразработками, минными полями и проволочными заграждениями. Все города и поселки на этом выступе были превращены немцами в долговременные опорные пункты, подготовленные к круговой обороне.

Город Шлиссельбург, Липка, Рабочие поселки, Гонтовая Липка, Подгорная, Синявино, поселок Михайловский – это названия, известные каждому ленинградцу, что в нашем мире, что сейчас. Людской крови там было пролито немерено что в сорок первом, что в сорок втором, что в сорок третьем годах. А уж при снятии блокады каждый метр этого гигантского укрепрайона в нашем мире был залит бесценной кровью наших пехотинцев. Здесь мы все решили сделать иначе.

На самом деле те воздушные и десантные операции, которые проводили в Германии наше управление специальных операций, Степаныч, «Багги» и командование авиации дальнего действия, были операциями отвлечения, хотя общественный резонанс эти налеты вызвали нешуточный. Основной стратегической операцией начала зимы сорок четвертого года было полное уничтожение основных сил двадцать шестого и части дивизий пятьдесят четвертого немецких армейских корпусов.

Вся территория гитлеровского укрепрайона представляла собой местность абсолютно непроходимую для танков и тяжелой артиллерийской техники, необходимых для взламывания долговременных укреплений противника. Вот тут-то и пригодились мы с нашими знаниями.

Мы привезли с собой точные карты расположения немецких войск на данный период времени, подробное расположение огневых точек, дотов, дзотов и эскарпов. В музеях и архивах министерства обороны были отсканированы все карты боевых действий, отчего разведотделы и штабы наших наступающих дивизий четко знали, где и как располагаются немцы в каждом населенном пункте.

Первый удар в ночь с пятого на шестое января был нанесен по узловым железнодорожным станциям – Мга и Тосно. В ту же ночь все железнодорожные линии в немецком тылу были заминированы разведывательно-диверсионными группами нашего управления.

Одновременно все известные благодаря нашим сведениям аэродромы противника авиация дальнего действия и фронтовая авиация принялись превращать в нелетающий хлам вакуумными и термобарическими боеприпасами. И в эту же ночь по немецким позициям принялись высыпать свой напалмовый груз ночные бомбардировщики «У-2» и «Р-5».

Казалось бы, что может легкая фанерно-полотняная этажерка? Грузоподъемность всего четыреста килограммов, пятьсот с перегрузом. Но от трех до пяти боевых вылетов за ночь! Легкие самолеты располагались в полковых тылах, взлетая с профилированных металлических полос, уложенных чуть ли не в боевых порядках пехоты, а крики сгорающих заживо немецких солдат доносились даже до наших траншей.

Утром пехота делала короткий рывок, и, если живые немцы еще оставались на позициях, в дело вступали штурмовики, полковая артиллерия и установки залпового огня с термобарическими боеприпасами. Нам пришлось сделать некий гибрид буксируемого немецкого химического миномета образца сорок первого года[16] под направляющие нашей реактивной системы залпового огня. В некоторых случаях направляющие самих установок делались одноразовыми, переносились на руках и устанавливались прямо в наших траншеях.

По некоторым узлам обороны наносились дополнительные удары боеприпасами объемного взрыва. И так восемь суток подряд.

В нашем мире наступающие части Волховского и Ленинградского фронтов поддерживали четыреста самолетов. Здесь же авиационная группировка составила тысяча триста пятьдесят самолетов без дивизий авиации дальнего действия и была не поддерживающей силой, а основной – ударной.

Двенадцатого января наши войска соединились. Если в нашем мире войска Ленинградского фронта потеряли сорок тысяч только убитыми, а Волховского – семьдесят, то здесь общие потери составили не более тридцати, да и те по большей части от неумелого командования и неправильного взаимодействия войсковых соединений. У немцев же потери составили более ста двадцати тысяч солдат и офицеров только убитыми.

Печально знаменитая эсэсовская дивизия со знаковым именем «Полицай» была перехвачена в бессмысленных атаках с южного направления и уничтожена почти в полном составе выведенными в боевые порядки пехоты «Катюшами». «Полицаи», превращенные волею немецкого командования в штурмовую пехоту, укладывались в ленинградские болота сотнями. Солдаты карательных полков и батальонов тонули, горели, замерзали раненными, но рвались в бессмысленные атаки и так и не смогли прорваться к избиваемым с воздуха немецким подразделениям.

Зная о дислокации этой дивизии на линии Пороги – Мга, мы держали в резерве девять дивизионов «Катюш» и использовали их по назначению в самое подходящее для этого время. Полный залп дивизиона установок залпового огня и так-то не подарок, а с термобарическими боеприпасами вообще ужас божий. Плавился снег, высыхали болота, горели леса, торфоразработки и тогда еще живые каратели.

На железнодорожном перегоне Ульяновка – Мга была зажата еще одна немецкая дивизия, спешно перекидываемая немцами на помощь своим избиваемым в основном с воздуха войскам. Диверсионные группы «Хаски» и «Лето» в очередной раз взорвали «железку» вместе с головным составом спешно перебрасываемой немцами дивизии, и фронтовая авиация разнесла в мелкие кровавые ошметки обе станции вместе с находящимися там немецкими подкреплениями.

Немцы просто не успевали восстанавливать единственную на тот момент целую железнодорожную ветку. Все без исключения железнодорожные линии подрывались по несколько раз в сутки. Мы потеряли восемнадцать диверсионных групп нашего управления, но парализовали железнодорожное движение на этом направлении на две с половиной недели.

Наши войска соединились. Блокада Ленинграда была снята, но в Шлиссельбурге и в Синявино в кольце оставалось, по меньшей мере, тридцать тысяч немецких солдат и офицеров. И тогда впервые на этой войне прозвучал Ультиматум.

Ультиматум всему немецкому народу. Озвучивал его Степаныч пятнадцатого января сорок четвертого года.

Синявинские высоты представляли собой много эшелонированный узел обороны, окруженный торфоразработками и не замерзающими болотами. Брать в лоб такой укрепленный район никто не собирался. Обойдя Синявино с севера и юга, наши войска соединились, а сам укрепрайон оставили на исполнение нашей очередной безумной затеи.

Казалось бы, к чему такое демонстративное позерство? Залили бы Шлиссельбург и Синявино напалмом втихую. Засыпали бы оба укрепрайона бомбами объемного взрыва, завалили термобарическими боеприпасами, сохранив жизни десяткам тысяч своих солдат, но именно эта порка должна была стать показательной для всей немецкой армии.

Деморализованные результатами применения новых боеприпасов немецкие генералы орали на весь немецкий мир. Какой там Рейхстаг? Какой Берлин со всего несколькими сотнями погибших?

Более семнадцати тысяч отборных эсэсовцев, живьем сожженных в глухих ленинградских лесах и болотах. Части двадцать шестого армейского корпуса, запертые в Шлиссельбурге и тщетно взывающие о помощи. Ощерившиеся стволами орудий и пулеметов Синявинские высоты….

И Степаныч, тяжело бросающий на весь мир слова о двухчасовом прекращении огня для выноса раненых и погребения погибших. Для окруженных немецких подразделений это прозвучало как изощренное издевательство – погибших немецких солдат было значительно больше, и их просто не успели бы похоронить, а раненых некуда было вывозить.

И ультимативное заявление, адресованное окруженным войскам Вермахта: «После временного прекращения огня все окруженные немецкие войска будут уничтожены. Штурмовать не будем. Завалим бомбами и снарядами. Все без исключения немецкие солдаты, офицеры и генералы, не прекратившие сопротивления после означенного срока, будут расстреляны. В плен можете не сдаваться – бессмысленно. Уничтожим всех.

В Ленинграде от голода и холода погибло более миллиона советских граждан. Дети, женщины и старики умирали в жесточайших мучениях. Мы считаем всех находящихся в окружении немецких солдат военными преступниками».

Это сообщение было несколько раз передано на весь мир на английском, немецком, финском, испанском и русском языках и ввергло всех, кто это слышал, в состояние глубочайшего шока. На исходе вторых суток прозвучало еще одно сообщение: «Взяты Синявинские высоты. Все немецко-фашистские войска уничтожены. Объявляется двухчасовое прекращение огня».

Через два часа немецкая группировка, окруженная в Шлиссельбурге, сдалась в полном составе.

* * *

И вот теперь мы летели в Ленинград. Мы – это я со своей неизменной «тенью» – майором НКВД Есиповым Андреем, личным порученцем Лаврентия Павловича Берии, и моя специальная группа, возглавляемая моим современником – капитаном морской пехоты Игорем Матюшиным с позывным «Лето».

Старший лейтенант Есипов успел повоевать под Киевом и под Москвой в сорок первом году. Потерял правую руку в сорок втором под Сталинградом. Долго лечился, а потом работал в Наркомате внутренних дел следователем, а в основном «мальчиком на побегушках». Теперь Андрей был навечно прикреплен ко мне, и хотя мне оставили мое звание подполковника теперь уже НКВД, этот простой в общении человек обладал просто заоблачной властью и неограниченными полномочиями.

Перед отлетом меня вызвал к себе Александр Иванович Малышев, и мы поехали в Кремль. Это было неожиданно. Я был совсем не при параде – обычный тренировочный маскировочный комбинезон, но Сталина я не увидел. Меня провели в секретариат, где я поставил несколько подписей на очередных подписках о неразглашении не сильно нужных мне государственных тайн, а затем отвели в приемную Сталина. Здесь уже сидел Малышев, оторопело разглядывающий небольшое красное удостоверение в своих руках.

В приемной, кроме нас и Александра Николаевича Поскребышева[17], никого не было – время было неурочное. Раннее утро. В это время Сталин никогда не работал, но его бессменный секретарь и неизменный помощник был на месте. Увидев меня, Поскребышев усмехнулся.

– Вот ты какой, подполковник Лисовский! Навел ты в Средней Азии, как вы говорите, «шороху». Молодец! – Не давая мне сказать ни слова, Александр Николаевич добавил: – Иосиф Виссарионович прочел твой рапорт и считает, что с этим удостоверением тебе проще будет работать. Только подвести его ты теперь права не имеешь. – Поскребышев улыбнулся и протянул мне такую же книжечку, какую держал в руках Малышев, и лист бумаги с печатями – командировочное предписание.

И я превратился в соляной столп. Меня сложно удивить, почти невозможно напугать, но сейчас я просто-напросто впал в ступор. Как будто во сне я поставил свою подпись в книжечке, расписался в ее получении, отдал честь и вышел с Малышевым из кабинета.

Это была высшая власть в стране, индульгенция от всех ошибок, неограниченные возможности в командировках и жуткая ответственность без права на эту самую ошибку – личный представитель Иосифа Виссарионовича Джугашвили (Сталина).

Недаром я в Самарканде первого секретаря городского комитета партии пристрелил. Ох, недаром! Хорошо слетал! Душевно! Теперь в Ленинград полетим. С таким документом не страшно, а то в том же Самарканде меня чуть не расстреляли – Андрей со своей «ксивой» выручил. Все же личный представитель наркома внутренних дел он у нас там был один, а мы были так – шпаки прикомандированные.

В Ленинград с нами летел и «Лето» со своей такой же «тенью» и шестерыми местными осназовцами в качестве телохранителей. «Лето» мне был в поездке не особенно нужен, но, как показала практика, этот прошедший в нашем времени огонь, воду, медные трубы и уголовное преследование офицер морской пехоты обладал просто неоценимым даром находить самых разнообразных людей. Ну, и имел просто гипертрофированное чувство справедливости во всех ее проявлениях, от чего кулаки его, бывало, летали быстрее лопастей самолета.

Несмотря на то что ростом «Лето» не удался, в высоту он всего метр семьдесят шесть, резкий он, как недержание желудка, а ударом кулака может прибить наглухо любого. Морскому пехотинцу, а тем более разведчику, быть двухметровой «шпалой» совсем необязательно. Главное – его знания, смелость, самоотверженность и умение организовать и повести за собой любое количество людей; в десанте подчиненные тянутся за своим командиром, и «Лето» в данном случае не исключение.

«Тень» его никак не слабее самого «Лето». В том же Самарканде эту в одно мгновение взорвавшуюся «тень» вчетвером держали, а он все норовил пнуть местного партийного чинушу, уже лежащего к тому времени без сознания.

Несмотря на то что в этом времени люди много сдержаннее и понимают ответственность за свои слова и поступки, основной помощник «Лето», в быту капитан НКВД Евгений Волошин, характером мало чем отличается от своего подопечного. Нашли, так сказать, друг друга, даже рост и телосложение у «Лето» и Волошина одинаковые. И в десанты вместе ходят, и морды тыловикам бьют, и по бабам бегают. В смысле по связисткам и медсестричкам.

Хотя.… Есть у меня обоснованное предположение, что наших сопровождающих подбирали каждому из нас, основываясь на наших личных характерах.

К примеру, что у «Лето», что у «Багги» сопровождающие их детинушки полные и безбашенные отморозки. У меня – хорошо повоевавший, но тем не менее разносторонне образованный Андрей, с которым я периодически спорю на самые разнообразные темы. Рядом всегда есть еще пара осназовцев, вроде как на подхвате.

У Степаныча – мужичок чуть старше сорока лет. Степенный, медлительный и немного грузноватый, но, судя по движениям, мастер-рукопашник, да и с ножом явно на «ты».

Про Малышева можно и не упоминать – его даже в туалет вчетвером водят, а на выезде сопровождают взводом осназа при двух броневиках. Впрочем, выезжает новоиспеченный генерал из управления крайне редко и в основном в Кремль или в Кунцево на дачу к Сталину.

О научной группе я и не говорю: «Мишики», «Сава», Степаныч, «Хаски» и Ким живут и работают в специально построенном в управлении комплексе зданий, в который вход заказан всем, кроме нескольких десятков специально обученных людей.

Пройти в этот комплекс без сопровождающего или без спецпропуска и не зная суточного пароля можно и не пытаться – пристрелят без разговоров. Вернее, не пристрелят, а в предбаннике КПП запрут.

Человек, зашедший в здание, попадает сначала в обширный холл с несколькими дверями. За каждой из этих дверей длинный коридор, разделенный на несколько отсеков. Впускают в этот коридор по одному человеку. А там и полный личный досмотр, и проверка документов, и не дай бог у проверяемого в документах хоть одна закорючка стоит не там, где надо, или в карманах неучтенную скрепку обнаружат. Так в этом коридоре и останется до прибытия группы быстрого реагирования, бойцы которой проверят нарушителя так, что эта процедура запомнится ему на всю оставшуюся жизнь.

В самом начале – еще на этапе строительства – в управление приехала проверка из Центрального Комитета партии. Штук десять надутых собственной значимостью партийных чиновников совали свои клювы, куда надо и не надо. Малышев, скрепя сердце, приказал провести их по всему комплексу зданий учебного центра, кроме закрытой территории, разумеется, но ведь дуракам закон не писан. Несколько раз ведь дуболомам повторили, что там отдельная охрана и она никому, кроме Лаврентия Павловича Берии, не подчиняется.

В результате четверых полностью потерявших берега «индюков» из этих проверяльщиков не только раздели догола, но и устроили им всем проктологический осмотр. «Багги» лично процесс контролировал. Злые языки поговаривают, что и участвовал. Врут, наверное, станет «Багги» руки марать. Ему приказать проще.

Часовые из внешней охраны говорят, что верещали эти проверяльщики так, что заглушили учебную роту, развлекающуюся на стрелковом полигоне. Зато после той проверки желающих прорваться на закрытую территорию, да и вообще посетить территорию нашего управления резко поубавилось.

* * *

Блокаду Ленинграда сняли, но мы летели в город, жители которого прошли через жуткий голод и нечеловеческие испытания, поэтому, как только о нашей поездке узнали в управлении, к нам потянулись гонцы с продуктами.

Управлению специальных операций было всего несколько месяцев, но народу в нем было уже достаточно много. К тому же у нас был склад трофейного вооружения и продовольствия, да и снабжали нас по самой высшей военной норме. Так что улетали мы загруженные тремя туго набитыми мясными консервами, сгущенным молоком, шоколадом и сахаром вещевыми мешками каждый. Это помимо оружия и личных вещей.

Так как мы базировались на теперь уже бывшем Тушинском аэродроме, то в управлении были свои самолеты и летчики. Летели на облегченном донельзя транспортном «Ли-2».

Самолет, бывший в девичестве американским «Дугласом», был загружен под завязку. С нами отправили двоих фельдкурьеров с запечатанными различными печатями мешками. Видимо, в наркомате посчитали, что лучше охраны и придумать невозможно. Остаток веса в самолете забили не учтенными нигде мешками с крупами.

Наконец и для меня нашлось дело. То самое дело, которое мы с Малышевым готовили уже несколько длинных военных месяцев и подготовка к которому еще не была мною завершена. Дело в том, что для осуществления моей задумки мне была нужна хорошо сработанная разведывательно-диверсионная группа с грамотным и всесторонне образованным командиром. И крайне необходимо было, чтобы этот командир владел финским и немецким языками.

Пока такую группу мне найти не удалось. Конечно же, я мог поискать этих людей в наркомате внутренних дел, но в этом случае они докладывали бы не только мне и Малышеву, но и еще кому-нибудь другому. Вряд ли самим Берии или Абакумову, но их заместителям уж точно, а подобное положение вещей нас совершенно не устраивало.

Я летел в город своего детства и все еще не верил в реальность происходящего. Прошло уже пять месяцев моего пребывания в этом мире, а я до сих пор не адаптировался к окружающей меня действительности, хотя побывал во многих уголках этой огромной страны. Страны, которую мы в моем мире навсегда потеряли, но потеряли мы не страну. В своем мире и времени мы потеряли веру людей в эту страну, а здесь я видел совершенно другое. Другое отношение, другие стремления и совершенно других людей.

В Узбекистане в пригороде Самарканда я встретил семью из шестнадцати человек. Двое взрослых и четырнадцать детей. Шестеро детей своих, а восемь приемных: немецкий мальчик от погибших переселенцев, трое тех, кого в нашем мире зовут хохлами, две русские девочки и братишка с сестренкой из Гродно – евреи, разумеется.

Интересно! А внуки и правнуки вот этих вот хохлов вспомнят, что их дедов и двух сопливых русских девчонок подобрала на улице, спасла от голодной смерти и воспитала простая узбекская женщина, совершенно не знающая русского, а уж тем более украинского языка?

В той семье мы забрали немецкого мальчика. Мальчишке было пятнадцать лет, и он хорошо знал немецкий язык. К тому же этот ребенок был очень адаптивен – менее чем за год он освоил узбекский язык и говорил на нем.

Мне сначала не поверили, что я забираю мальчика в штат нашего управления, но я написал номер своей полевой почты и сказал, что мальчик будет переводить в приемную семью свой военный аттестат. Для этой семьи это было серьезное подспорье, а кормят и одевают у нас в армии бесплатно, и мальчик в любом случае не будет ни в чем нуждаться.

А какая мне разница, сколько лет бойцу управления? Пятнадцатилетний мальчишка быстрее освоится и включится в работу, тем более что сначала он все равно будет учиться, а работать ему придется на переводах и обучении людей основам немецкого языка. На фронт мы мальчика не пустим, а пользы у нас он принесет значительно больше, чем в Самарканде.

Лейтенант медицинской службы Анастасия Стрельцова

Прилетели они на «Ли-2» на рассвете восемнадцатого января. Самолет сел на профилированную полосу полевого аэродрома и, натужно ревя моторами, тяжело покатился к месту временной стоянки. Это был не их самолет. Не санитарный. Не тот, что она ждала, но Стрельцова все равно кинулась к нему, не заметив, как напряглись встречающие этот самолет люди, и только у самого трапа ее перехватил крепкий сержант НКВД.