Читать книгу Национальная идея России - Валерий Тишков - Страница 7

Рассуждения о том, что есть национальное (или ненациональное) государство, является ли Россия национальным государством, каков должен быть состав населения, чтобы считаться национальным государством, – все эти разговоры из арсенала советских дебатов, когда под национальными государствами понимались этнически обозначенные государственно-административные образования в составе Советского Союза. Этот подход включает также утверждения о принадлежности к национальным государствам европейских стран по причине наличия там давно сложившихся наций и их, якобы, этнически гомогенного состава. Все это упрощенные заблуждения, ибо формирование европейских наций, несмотря на все различия, особенно между т. н. французской (якобинской) и германской моделями нации, между Западной и Восточной Европой, было схоже в двух ипостасях. Во-первых, во всех случаях это были верхушечные проекты, инициированные и осуществляемые элитой, но с опорой и использованием реально существовавших культурно отличительных сообществ, в разной степени осознающих свою общность на массовом, низовом уровне. С французской нацией, предписанной революционной элитой, а затем бонапартистским режимом, казалось бы, все ясно: это была конструкция, в основу которой были жестко положены культурный компонент и языковой вариант центрального района страны Иль-де-Франс. Но и в случае с германской нацией, где присутствовало обращение к некому извечному «духу нации», ее природным корням, на самом же деле строительство германской нации осуществлялось бисмарковским «огнем и мечом». Схожая ситуация была и в других европейских вариантах. К. Нагенгаст пишет: «Многие „национальности“ Восточной и Центральной Европы, в основании которых лежат предполагаемый общий язык, реальные или мифические предки и история, были в буквальном смысле созданы элитами, причем некоторые представители этих элит даже не могли говорить на языках изобретенных таким образом национальностей»[35].

В интеллектуальных кружках и в академических институтах имели место творческое «воображение наций», вырабатывался вариант замещающего диалекты единого литературного языка, создавались фольклорные эпосы и писалась «национальная история». Э. Кисс отмечает роль таких поборников национального строительства, которые «достигли совершенно разных политических результатов, что особенно наглядно проявилось в случаях с численно небольшими группами, не обладавшими на протяжении своей истории политической независимостью. Так, в 1809 г. некий филолог изобрел наименование „словенцы“ и стал творцом словенского национального самосознания. Движение, началу которого он содействовал, привело в конечном счете к тому, что Словения приобрела республиканский статус в рамках Югославии, а в прошлом году стала независимым государством. Вместе с тем членам других диалектных групп, например сорбам [лужичанам], так и не удалось выработать единого коллективного самосознания, и их политическое и культурное присутствие в современной Европе никак поэтому не ощущается»[36].

Второй общий момент в европейском и в любом ином нациестроительстве заключается в том, что особой гомогенизации населения в его культурных характеристиках добиться не удалось на протяжении всей истории национального государства, включая стадию модернистской глобализации. Ответом на нивелирующее воздействие мирового капитализма и массовой культуры стали феномены «этнического возрождения», «поиска корней», «восстания меньшинств» и т. п. Как писал американский антрополог Джон Комарофф, публикации последнего времени на тему политики самосознания начинаются обычно с того, что отмечается, насколько удивительно ошибочной и банальной оказалась евро-американская теория национального государства в ее объяснениях этого феномена. «Взрывная живучесть этнического и национального сознания опрокинула все самонадеянные исторические предсказания, делавшиеся слева, справа и из центра, об отмирании культурного плюрализма в конце XX века. Нам говорили, что всем „исконным“ культурным привязанностям придется окончательно исчезнуть под влиянием „современности“, возмужания национального государства и глобализации индустриального капитализма»[37].

Таким образом, европейские нации не были и не являются ныне некими культурно-гомогенными коллективными телами, некой сакральной, освященной историей и культурой сущностью. Возможно, классическая евро-атлантическая идея нации заключала в себе такую цель, но она не реализовалась. А вот что действительно удалось – так это утвердить среди населения представления об единой нации (французов, немцев, итальянцев и т. д.), сформировать чувства сопричастности и лояльности (национального самосознания-идентичности), дисциплинировать население по части исполнения долга перед нацией и обучить его общим для всех членов нации правам и обязанностям. Желаемая культурная гомогенность национальных сообществ по сути обрела обратную инерцию в последние десятилетия в связи с массовой миграцией населения, увеличившей культурную сложность и сверхразнообразие старых, казалось бы давно сложившихся наций. Однако перестали ли от этого существовать национальные государства и сами нации по причине утраты своей реально никогда не существовавшей этнической чистоты?

Если не брать историософскую публицистику, то все эти дебаты не имеют отношения к строгой науке о нации и национализме, а тем более к пониманию природы современных государств, в которых нации отличаются культурной сложностью в этническом, расовом и религиозном отношениях. Достаточно посмотреть, кто сегодня составляет французскую, немецкую, британскую нации, не говоря уже об американской и канадской, и ответ будет ясен даже на основе только одного визуального анализа. Так что нынешние поиски ответа на давний вопрос «что есть нация?» с позиций установления онтологической сущности как культурно-гомогенного коллективного тела являются бесплодными, что и доказывают ряд наших отечественных специалистов по данной теме, которые пишут книгу «О нации» без определения самого этого предмета, считая, что определить нацию как нечто стабильное очень трудно.

Итак, все государства, независимо от состава населения и формы правления, но в которых присутствует в политике и в общественном сознании представление об общности по стране, лояльность и солидарность населения, патриотизм как чувство сопричастности со своей Родиной, имеют основания считать себя нациями. Другое дело, что в ряде случаев сам этот термин, заимствованный из Европы, может заменяться другим схожим по смыслу понятием. Он может быть больше связан с религией (например, в мусульманских странах с понятием «уммы») или с идеологией т. н. национального вопроса (например, в Китае понятие «джонхуа миндзу» как «нация национальностей»). Наконец, в СССР «советский народ» был гражданско-политической нацией, но только сам этот термин был отдан в пользование этническим общностям, а народ был объявлен «новым типом исторической общности людей».

Возврат наций и национального государства – это лишь некая метафора как ответ на неолиберализм и постмодерн с их отрицанием данной довольно строго организованной формы социальных коалиций людей в пользу свободы личности, мирового правления и частного интереса. На самом деле эти самые важные и значимые для людей коалиции в форме суверенных согражданств никогда и не сходили с исторической арены трех последних столетий. Нациестроительство на основе идеи нации и гражданского национализма (не без примеси этнонационализма) было всегда и остается сегодня основой успешного и безопасного существования той или иной страны. Всякие разговоры об отмирании наций-государств исходят от тех, которые уже имеют такую государственность в достатке и даже в избытке. Зато десятки стран мира страдают и переживают драмы из-за того, что в стране нет представления о нации, когда само государство не обладает всеми атрибутами национального государства (прежде всего суверенитетом). В итоге можно определенно сказать, что nation-state остается нормой мира современных государств, и сама эта тема остается чрезвычайно актуальной для обществоведов и политиков.