Читать книгу Преодоление - Валерий Туринов - Страница 4

Осень 1611 года. На Сёмин день, первого сентября, а он пришёлся в тот год на четверг, в Торговых рядах Нижнего Новгорода оживлённо шумел и суетился народ. Только что в город пригнали партию скота из улусов арзамасских татар. И на скотобойне стоял гул, крики, и рёв быков студил сердца. Там мясники трудились. Оттуда мясо расходилось по лавкам и базарам.

Нижний Новгород жил торговлей и ремеслом. И то и другое сильно пострадало в последние годы, годы Смуты. И город ещё не оправился полностью. Нехватка денег ощущалась у горожан, их слишком мало в кошельках водилось. Поэтому и торговались, и понемногу закупали, но всё же закупали. Зима, по всем приметам, предстояла холодная и долгая. И жители боялись остаться на зиму без запасов.

Здесь, в Торговых рядах Нижнего, встречались два потока товаров. Одни приходили с низа Волги, с Самары, Астрахани, и даже из-за Каспия, откуда-то из Персии, из Турции. А то из каких-то совсем неведомых земель. Другой поток товаров шёл с севера, с верховьев Волги и Оки. Оттуда везли мёд, пушнину, пеньку, кожу и всякие вещицы металлические.

В Большом ряду всегда на выбор лежали крюки избяные, дверные и гвозди плотницкие, скобы судовые и конопатные. Стояли тут же шеренгами котлы чудинного железа, лежали чеканы[1], топоры и пилы, серпы и косы. Поодаль виднелись наковальни. Валялись кучками оковы, ковши и свёрла, а вон там напарьи[2]… И многое ещё иное. Всего не перечесть.

В Коробейном ряду пузырились короба, набитые поделками, всё мелочёвкой. Там предлагали медные булавки, пряжки, монисто, серьги, брошки, гребеньки и кольца, кому настало время под венец идти.

Товар москательный, в Москательном ряду, здесь тоже не переводился никогда. Его с лихвой на всех хватало: лежали косяки мыла, восковые свечи и тут же сальные… А вон там клей, белила, махан и сурик, купорос, квасцы. И киноварь имелась тоже… Мёд, хмель, воск и масло… Товары, так необходимые для всех.

А ткани, ткани-то! Кумач, зендень [3]и бязь лощеная, пестрядь [4]цветная… Всего, всего достаточно здесь в лавках выставлялось.

В Холщовом ряду товаров тьма. Готовая одежда тоже есть. Вон там, вон в том ряду, висели кушаки и ферязи[5], кафтаны, паласы расстелили, средь них бухарские.

Сюда, представьте, завозили и меха: красные калмыцкие лисицы, куницы и мерлушки. А здесь вот корсаки[6], сафьян, овчина и замша сухарская красная…

Сапожный ряд здесь тоже есть. Есть Ветошный, Подошвенный, Горшечный, Рыбный. Был даже ряд для женщин специально. Он Женским назывался. И Соляной, и Житный, вон там Колпачный, Корельский тоже был.

В Мясном ряду лежала тушами говядина, и тут же поросята, а вон свинина. И сало тоже есть, слегка солёное, а то и круто, если пожелает вдруг захожий покупатель…

Невысокого роста мужик, с узловатыми руками, вышел из своей лавки, как раз вот здесь, в Мясном ряду. Хлопнув дверью, он закрыл её поплотнее, накинул на пробойную петлю большой висячий замок, вставил в него ключ и, с треском провернув его, закрыл свою лавку.

– Кузьма, ты почто так рано-то? – спросил его Потапка, хозяин мучной лавки, что стояла тут же, как идти в Мясной ряд: мужик с рассечённым веком, из-под которого выглядывал его голубой глаз, как дятел из дупла. – Аль богато зажил, что с полудня уходишь! Торги-то у тебя много прибыльней моего! Сейчас ведь хлеб да с мясом каша – вся еда наша! Хм! – усмехнулся он.

– Дело у меня, Потапка, в земской избе, – ответил тот, которого его сосед назвал Кузьмой. – Аль не слышал, что сегодня будет там?

– Да слышал, – равнодушно откликнулся Потапка. – Что выберут, что не выберут нового старосту, всё равно ничего не изменится.

– Ну, ну! – отозвался Кузьма.

В его серых глазах сверкнули задорные огоньки уверенного в себе человека.

– Давай-ка пойдём туда! – предложил он соседу. – Поломаемся в спорах, с мужиками-то! Кто кого!.. Нынче вон городские-то совсем согнули наших, посадских! С торгов сшибают по всей Волге! Непорядок ведь то! До бою, до драки может дойти! И пара рук, как у тебя, лишней не будет там!.. Пойдём, пойдём! – подойдя к соседской лавочке, потянул он за рукав Потапку.

Руки у него были сильные, несмотря на то что одна из них была сухой, не сгибалась, торчала вперёд, как рычаг.

Потапка запротестовал, чтобы дал хотя бы закрыть лавку.

Кузьма подождал, пока он закроет свою лавку, и зашагал с ним в сторону Нижнего посада. Они направились к Никольской церкви, вблизи которой стояла земская изба. Шагал Кузьма широко, размахивая одной рукой, другую, усохшую, крепко прижимал к боку. А рядом с ним семенил мелкой походкой его приятель, жилистый, ещё молодой, но уже с большой лысиной.

– А где Нефёдка-то? – спросил Потапка Кузьму.

Нефёдка, сын Кузьмы, был уже взрослым, помогал в делах отцу.

– Где?! Уехал за товаром.

– А-а! – многозначительно протянул Потапка.

От Торговых рядов, Нижнего посада, они поднялись в гору, у Никольской церкви свернули налево и через десяток шагов оказались у земской избы. Здесь, подле избы, уже было полно мужиков. Они стояли, судачили о делах торговых и хозяйственных. Это были крепкие, с тугой мошной мужики.

Увидев Кузьму, они окружили его.

– Сухорукий, ты не робей! – стали они наставлять его. – Мы поддержим тебя!.. Наша забота – помочь тебе! А уж ты-то с головой!..

– Ладно, мужики, за дело! – остановил их Кузьма. – Давай пошли! – сказал он и решительно направился к крыльцу Земской избы.

И так, кучкой, вместе с ним, они вошли в земскую.

* * *

Домой Кузьма вернулся в тот день не один, со своими товарищами по Торговым рядам, которые помогли ему, провели его в земские старосты. Они были возбуждены и довольны, что теперь в земской избе был их человек, посадский, такой же, как они, торговый. А значит, будет блюсти их, посадских, интересы. За такое право они воевали сегодня на сходке.

Двор Кузьмы в этот вечер заполнился его приятелями и соседями, дома которых стояли кучно здесь, на Нижнем посаде, вблизи Волги-матушки.

Все собравшиеся уселись за стол, накрытый Татьяной, женой Кузьмы, по случаю этого важного для них события. В этот вечер мужики много говорили о делах нового состава земской избы. И каждый хотел сказать что-то своё Кузьме. Ему давали наказы… Говорили о Нижнем, о посаде. Его-де надо устроить. Не всё здесь ладно. Вон мостки провалились, совсем сгнили, что подле Почанинского оврага… Да за речкой Ковалихой надо бы перила поладить. Для ходьбы, чтоб удобней было.

Мало-помалу от посадских забот они перешли к делам всего города. Посудачили они и о том, что в Нижнем сейчас нет доброго воеводы. А вот под Москвой они, пожалуй, есть. Да и в самой Москве, среди бояр…

– Но там, под Москвой-то, в таборах, совсем худо, – начал рассуждать Кузьма, осознавая, что теперь, когда он стал старостой, он способен вершить немалые дела вот с этими людьми, окружавшими сейчас его.

Со всех сторон на него воззрились глаза десятка людей.

– Что у Заруцкого, что у того же Трубецкого… Ляпунова не стало, так совсем всё плохо пошло, говорят.

Мужики заскребли затылки, понимая, что если ополченцы разбредутся из-под Москвы, тогда Русь пропадёт под поляком.

– Как ополчению-то помочь?

– А вот как бы своё-то ополчение, – осторожно заикнулся Кузьма.

Нерешительно прозвучало это… Но прозвучало.

– Мужицкое, что ли! Посадское! Ха-ха-ха! – засмеялся Потапка над ним. – С нашего посаду! Хи-хи-хи! – стал издеваться он над его предложением.

– Почему только с нашего?! – обиделся Кузьма, что его думы осмеял даже Потапка, этот недалёкий мелкий торговец. А заикнись он об этом в ином каком-нибудь месте, в той же Земской избе, так засмеют до смерти. И тут же выгонят из старост. А что уж говорить о воеводской, приказной избе. Там же дьяки и подьячие, это хитрющее племя заживо съест, только одними насмешками.

Но от этих мыслей у него появилась и злость на людей, что его принимают за скудоумного.

– Вон, по нашему хотя бы уезду-то, сколько тех посадов! – стал защищать он свою мысль. – А по всей Рассеи! По всей земле!..

– Да ладно, будет тебе, Кузьма! – стали подтрунивать над ним мужики, чтобы оставил эти затеи. – Давай-ка выпьем! На посошок!

Они выпили ещё, немного поговорили и разошлись по домам.

Кузьма, оставшись один, ещё долго сидел за столом, на дворе.

Стало уже совсем темно. Ночи пошли уже прохладные.

В избе засветился слабый огонёк жирника. Там Татьяна стала готовиться ко сну. Нефёдка, их старший сын, вернувшись вечером с товаром, посидев немного за столом со всеми мужиками, ушёл спать в сарай, на сене, всё ещё благоухающем запахами летних цветов.

Этот же выбор Кузьмы в земские старосты словно что-то перевернул у него. Среди ночи он проснулся с сильно бьющимся сердцем… Его поднял странный сон: звон сабель в большом сражении, оглушил его во сне… И в первый момент он даже не мог сообразить – на самом ли деле всё это происходит или в его голове, разгорячённой сегодняшней схваткой в земской, а затем разговором с мужиками на дворе… С чего-то ныла, болела душа, не спалось.

Рядом тихо сопела во сне Татьяна. За печкой знакомым духом, пыхтя, о чём-то судачила сама с собой квашня… У кого-то из соседей взлаяла собака…

Он осторожно сполз с кровати, накинул поверх исподнего кафтан и так, босиком, вышел во двор. Усевшись на лавку подле завалинки, он подтянул под себя ноги, подальше от сырой, тянущей холодом земли, и задумался… Что же случилось сегодня-то? Почему не дают ему спать думы, которых у него раньше не было? Откуда они у него появились?.. Вот тот же Потапка смеялся над ним, но в то же время по его глазам было видно, что понравилось ему то, что он говорил. И это мужиков будто огрело плетью, что-то пробудило… А как смотрел на него Нефёдка! У того, ещё молокососа, в глазах аж искры пошли.

* * *

Весь первый день земским старостой у него прошёл в заботах. Так что он даже не нашёл время сходить домой, чтобы перекусить. Сперва была мясная лавка на торгах, затем он ещё долго сидел в земской, знакомился с новыми своими обязанностями. Пришлось сразу, в этот же первый день, разбираться с тяжбой между двумя посадскими мужиками из-за какого-то забора между их дворами. Один из них кричал, что этот забор поставил ещё его дед, когда был молодым, другой нападал на него с упрёками, что он врёт, чтобы отсудить его себе. Чтобы как-то разобраться в этом споре, он сходил туда, на место, осмотрел тот злополучный забор, выслушал соседей об истории этого забора. Но так и не добился ничего внятного о том, кому же он принадлежит. И только вечером он явился домой, к тому же расстроенный от такого неудачного первого дня в земской.

И только успел он отужинать, как на дворе собралась вчерашняя компания. Он не приглашал к себе никого, явились сами.

Они снова уселись за стол, за водку. Выпили по одной чарке, по другой… Но что-то странно не вязался разговор. Все словно ждали чего-то.

И он понял, что мужики ждут продолжения вчерашнего разговора и ради этого пришли.

Потапка сегодня был серьёзным. Выпив, он старался не ухмыляться, что было нелегко для него.

– Ты, Кузьма, не серчай за вчерашнее, – стал извиняться Ивашка Васильев, торговец в Горшечном ряду. – Ты ведь дело говорил, – скромно посмотрел он на него. – Но как его начать-то? Да и страх берёт от такого! Не наше, не мужицкое это дело!

– Уж больно велико-о! – закачал головой Потапка. – Не нашего ума!

– Ты говори о себе! – съехидничал над ним Гаврилка, торгующий серебром в Большом ряду, за что и получил прозвище «серебреник»; гулящие же, нищенская братия, прозвали его «Гаврилка Лом – полный серебром!»

– Но если не мы – тогда кто же?! – вскричал Кузьма.

Он снова стал заводиться от этих речей своих товарищей, возмущённый их страхом перед той громадой, замахиваться или не замахиваться на которую они сейчас решали, и заранее робели, от одной только мысли, что они такие малые… Он и сам тоже робел, даже когда говорил им об этом. Но его злило то, что они оказались ещё более трусливее, чем он сам… Они все как будто подошли к какой-то горе и стали перед ней рассуждать, что с ней делать. Да и рассуждали-то трусливо, словно заранее знали, что этого им кто-то не позволит сделать…

И он стал опять повторять то же, что говорил вчера. Со всех сторон на него посыпались вопросы.

– То же расходы великие! Не по нашему карману!..

– А где деньги возьмёшь?

– Он свою лавочку продаст! – не удержался, съязвил и сегодня Потапка, хотя был намерен серьёзно обсудить с Кузьмой его предложение. Оно ему понравилось. Но он даже не представлял, с чего начинать его.

В конце концов они решили всё это вынести в земской избе на более широкий круг обсуждения.

А слухи об этих их разговорах на дворе у Кузьмы уже разошлись широко по посаду. И в день обсуждения этого дела земская изба оказалась забита. Места всем в избе не хватило. И мужики закричали, требуя, чтобы разговор об этом проходил на дворе.

Все вышли во двор. Кузьма со своими, с которыми мусолил эту тему уже несколько дней, встал на высоком крыльце избы, чтобы их было видно всем.

– Мы тут, мужики, немного подумали, – начал он, обращаясь к толпе. – Кхе-кхе! – закашлялся он, несколько смущаясь под взглядами своих, посадских. – И решили дело завести… «Всей земли»…

Он прошёлся глазами по лицам людей, толпившихся сейчас у его ног, под высоким крыльцом земской. Но там, внизу, все молчали. И это не было похоже на молчание его единомышленников теми долгими вечерами у него на дворе. Там были свои: соседи, торговые из рядов. А тут полно и других, тех же ремесленников, были и казаки, стрельцы даже, ярыжки[7]… А вон, похоже, пришли поглазеть грузчики с пристани…

– И вот то дело «всей земли» выносим на ваш суд! – громким голосом объявил он самое важное. – Как решим, мужики?! – уже смелее обратился он к собравшимся.

С каждым выступлением у него росла уверенность в самом себе и в том, что он предлагал: сначала перед тем же Потапкой, затем среди друзей по Мясному ряду, с соседом Филькой, стариком, но ещё крепким головой. А вот теперь и перед всеми мужиками из Торговых рядов. Пришли даже серебряных дел торговцы… Принесло сюда любопытство и купцов, оптовиков, ходивших до Кизылбаш[8], за море … А вон те из Чебоксар пригнали для продажи скот. Торговцы пушниной тоже были здесь; дело прибыльное на Руси от века…

Первыми ему отказали купцы-оптовики, у которых по Волге-матушке ходили караванами суда.

– Не-е! Это не наша печаль! – сразу же отмахнулся от такого Селантий, из оптовиков, пришедший сюда посмотреть на нового земского старосту, чудного какого-то, уже прослышав о его странных призывах сколотить дело «всей земли». За него даже служилые не берутся, те же бояре, князья. – Ты сам посуди, Кузьма! – крикнул он Минину.

Затем, что-то надумав, он подтянул штаны на большом животе, вскарабкался на крыльцо, подвинул своим тучным телом в сторону Потапку и встал на его место.

– Я так полагаю, мужики! – обратился он к толпе. – Вбухаем мы в это немалые деньги! А что взамен получим?.. Кукиш! – состроил он фигуру из трёх пальцев и показал её толпе. – Кукиш же, мужики, кукиш! – зашёлся он от правильности своих слов, торговца, выгодой живущего.

– Правильно, Селантий, правильно! – отозвались его сторонники, купцы, почуявшие в этом деле, какое предлагал новый земский староста, большой убыток себе, своей мошне.

Толпа под крыльцом, вроде бы единая ещё минуту назад, распалась. Там и тут, разбившись на отдельные кучки, люди стали о чём-то яростно спорить… Лица исказились от праведных страстей… Каждый говорил что-то своё, требовал, настаивал и защищал известное и дорогое только ему, его думам, двору, мошне, карману, и той же лавочке своей…

На стоявших на крыльце небольшой кучкой Кузьму с его товарищами уже никто не обращал внимание.

Селантий, довольный своей победой, тем, что спихнул народ с той колеи, куда завлекал его Кузьма, похлопал его по спине:

– Вот так-то, Кузьма!

Спустившись с крыльца, он пошёл от земской, неуклюже переставляя короткие и толстые, как тумбы, ноги в широких шароварах, похожих на запорожские. Да, действительно, оттуда, с Днепра, он недавно привёз большую партию товара, в том числе и шаровары, и выгодно сбыл его здесь, на Волге. За ним, всё также о чём-то переругиваясь и споря, потащились все со двора земской избы.

У крыльца стало пусто.

Кузьма тяжело вздохнул, отпустил своих:

– Всё, на сегодня хватит. Идите по домам…

Потапка, Гаврилка и Ивашка Васильев ушли. Нефёдка задержался, заговорил было, что, может быть, отец пойдёт тоже домой. Но Кузьма выставил из земской и его. Нефёдка ушёл.

А он зашёл в земскую и сел за свой стол старосты. Затем он вскочил и заходил по избе, стал думать, в чём он ошибся, что народ не пошёл за ним. Но видно, видно же было, что многие жаждут того же, что и он… «Почему же тогда у меня вышла промашка?..»

* * *

– Не расстраивайся, Кузьма! Первый блин всегда комом! – стал успокаивать его Потапка, когда они собрались, как обычно, на дворе Минина.

Они поговорили и решили собрать народ ещё раз, и не только торговых. Те-то мужики прижимистые, не пойдут на дело, если видят, что потеряют в нём.

– А вот простой народ откликнется скорее на дело «всей земли»! – доказывал это и Гаврилка.

Снова объявили сходку. А чтобы побольше было людей, послали по городу бирючей, кликать об этом деле «всей земли»…

Эта работа не пропала зря. Когда Кузьма вышел со своими советниками опять на крыльцо Земской, то увидел море голов. И не только мужиков, полно было и баб, девок и парней, бегали и ребятишки.

А он уже не робел, появилась злость на самого себя, что плохо говорил, не убедил людей на доброе начинание.

– Граждане Нижнего! Товарищи вы мои, друзья! – с необычной силой начал он, уже готовый драться за то, что предлагал, что считал спасением для всех них, собравшихся здесь, и для тех, кто где-то жил в иных городах, для Руси, для родины. – Говорил я прошлый раз о том, чтобы подняться на дело «всей земли», встать и защитить её, нашу мать-родину, поруганную и занятую врагами!.. И не послушались меня иные!.. Посчитали свою корысть выше общего блага! Отказали! Но отказали-то малые, умом малые, хотя мошной-то велики!.. И что им в том богатстве-то?! – кинул он в толпу посадских свой основной довод. – Только поганым зависть! Те придут, возьмут наш город и сотворят то же, что и прочим городам сотворили! А устоять ли нашему одному-то городу?! Москва велика – и та не устояла!.. И тяжко там ныне-то, под Москвой! Плохо там!.. Ляпунов, надежда наша, убит! И некому стоять за дело земское! Нет его, который собрал ополчение и пошёл к Москве, освобождать её и нашу Русь-матушку! Так встанем же мы на его место, возьмём в руки оружие! Соберём новое ополчение! Здесь, в Нижнем! Пойдём отсюда на освобождение России! Прославим свой город! И об этом, вашем подвиге! – выбросил он руку в сторону толпы, заметив жаркие взгляды, море голов, колыхнувшихся в порыве на его призыв к крыльцу. – Будут помнить ваши внуки и правнуки! И будут благодарить вас за то, что сотворили благое великое дело «всей земли»!

Он замолчал, готовый говорить и дальше, убеждать, а если нужно, и умолять. Но больше говорить ему не нужно было.

По толпе, по морю голов, пошли волнами крики.

– Даёшь ополчение!.. Мужики, готовтесь в поход!..

– Кузьма, собирай пятую деньгу на ратных!

– Миром, миром надо! Кто что может!.. Жертвую!..

На крыльцо, под ноги Минину упали, звякнув, первые монеты… За ними ещё и ещё…

Кузьма толкнул в плечо Потапку и Гаврилку:

– Тащите стол и бумагу! Принимайте по описи, кто и что дал на дело «всей земли»!

Вытащили столы, за них уселись подьячие. И закипела работа.

Двор земской был так набит людьми, что всем не хватало места, стояли дальше и дальше. И это море голов терялось где-то за Почанинским оврагом.

– Товарищи! – обратился снова Кузьма к собравшимся. – Считаю, что для такого великого дела, на какое мы поднялись, надо собирать третью деньгу!

– Ого! Кхе! – кто-то даже крякнул в толпе.

Это пожертвование было немалым.

Кузьма знал по житейскому опыту, что порыв пройдёт быстро, поэтому людей тут же, немедля, надо повязать клятвой: составить и подписать договор, чтобы потом, после горячки, никто не мог бы отказаться от своих слов.

– Мошна у меня в триста рублей! И я кладу сто на дело «всей земли»! – стукнул он кулаком о стол, чтобы подьячий записал за ним эти сто рублей. – Нефёдка, тащи сюда деньги! – велел он сыну.

На столы же подьячих, которые едва успевали записывать то, что жертвовали люди, сыпались кольца, серьги и бусы, в ход пошла и мягкая рухлядь, меха. Гора пожертвований росла подле столов подьячих. А их всё несли и несли люди, охваченные единым порывом, вложить свою долю в общее дело.

* * *

На другой день в земской избе собрался совет. Подьячие и дьяки уже подсчитали всё, что было собрано за вчерашний день. Хотя и в этот день горожане всё ещё несли вклады.

Несколько дней собирали всё, что было положено заплатить по договору тем, которые имели большую мошну. Те же, с большой мошной, расставались с деньгами тяжело.

– Мало, Кузьма, мало, – засопел Андриан Спирин, владелец шести лавок; он отдавал их москательникам в наём, за немалые деньги. – Одних пожертвований мало. Сбор надо поставить, обложить окладом! На корм ратным, чем быть одету. Да и оружных поставить воеводе. И с монастырей и монастырских вотчин тоже надо собрать оклады.

– Поднялись мы, мужики, на великое дело, – согласился с ним Кузьма. – Но не по силам оно посаду! Нашему-то, одному! К городу надо обращаться! Ко всем людям! А затем уже и ко всему уезду, когда город даст добро!

– Но это же наше дело-то! – запротестовал Потапка. – Мы же его начали!

В его голосе мелькнула обида, что задуманное ими отнимут у них большие люди, непременно отнимут. Так было всегда: чуть мужик начнёт какое-то дело и оно оборачивается прибылью, тут же налетают желающие отнять его.

– Не потянем мы его, без уезда-то, без иных городов! – стал уговаривать Кузьма их, своих единомышленников, чтобы они не сопротивлялись.

Он и сам-то пока ещё смутно понимал, насколько велико то, на что замахнулись они. А как всем этим руководить и во что это выльется, они представляли слабо. Знали они только, что так нельзя всё оставлять в государстве, как оно есть. Это затрагивало и их интересы.

– С воеводами надо вместе, с городскими, с духовными! Вот когда они будут с нами, то иные города послушаются нас!.. А так: кто ты есть такой? Вот ты, Потапка? – спросил он его. – Тебя на посаде-то не все знают! А что уж говорить об уезде, иных городах! И кто тебя послушает?! Вон разве что ярыжки на торгах! Хм! – усмехнулся он над своим приятелем, над его копеечной ревностью.

– Ну и что же теперь… – пробурчал, обидевшись, Потапка, задетый его откровенным высказыванием в свой адрес.

Он и сам, в глубине души, знал, какой он мелкий человек. А вот это дело, которое они затеяли, подняло его в собственных глазах. Он стал уважать сам себя. И вот теперь у него снова отнимают всё.

– Пойдём на городской совет, к воеводам, к духовным, – ответил Кузьма. – К тому же Алябьеву! Ко всем дворянам обратимся, детям боярским, служилым, стрельцам тем же! – стал перечислять он те слои населения города, которые надо было вовлечь в дело «всей земли».

Он, Кузьма, уже будучи земским старостой, многое понимал в иерархии городских властей. Надо было заручиться поддержкой городского совета, воевод, чтобы ополчение приняло нужный размах. То, что они собрали в виде пожертвований, было слишком мало. Да и порыв-то пройдёт! И прижмутся опять те, кто под влиянием минуты откликнулся на призыв… Не-ет! Надо, надо повязать их всех крепко! Приговором! Чтобы не отступились на другой же день. Вот проснутся поутру и будут жалеть те свои денежки, что отдали невесть на какое-то дело, той же земли… Им до той «земли», как до луны: не греет, а когда светит, то они спят…

– Вот завтра и будет тот совет, – сообщил он им.

И тут же он наказал им, своим единомышленникам, чтобы обязательно приходили к воеводской избе, где обычно собирался совет из представителей всех слоев города…

В полдень на всех церквях отбили очередной час. Затем, спустя немного, колокол на соборной церкви ударил снова, затем ещё и ещё… И всё это было не к службе… «Буум-м!.. Бу-умм!»… И понеслось над соборной площадью, над городом, и до посада долетели эти отголоски нервные… Так созывали по важному случаю, чтобы решать свою судьбу, всем городом, выбирать на всех одну долю.

Колокол на Спасо-Преображенском соборе затих. И к собору потянулись горожане.

Служба в соборе прошла как обычно. Но необычным было время. И прихожанам предстояло не совсем обычное продолжение службы.

– Граждане Нижнего! – после службы обратился протопоп Савва к горожанам. – Москва – голова всем городам русским – оказалась в руках польских! А содеялось это от разлада в народе нашем! Скорбим мы все о том разладе! Скорбим!.. И вот сейчас здесь, во граде нашем, посадские поднялись на дело «всей земли»! За гробы наших отцов и дедов! За церкви православные! За матерей наших, жён и детей малых, старых и немощных! И я призываю вас, собравшись всей землёй, ополчиться на «литву», на короля польского!.. Выступить на защиту Родины нашей, поруганной «литвой» и поляком, что засели в Кремле, в самом сердце нашей многострадальной Родины!..

Служба прошла. Простой народ разошёлся. Городские же власти, захватив с собой протопопа и Кузьму с его единомышленниками, прошли в приказную избу. И там прошёл городской совет. И на нём был принят приговор о сборе средств на строение ратных людей.

* * *

В один из сентябрьских деньков, на бабье лето, в Земской избе Кузьма столкнулся в споре со своими советчиками. Спор зашёл о воеводе их ополчения. Предстояло обсуждение кандидатуры воеводы в городском совете. И торговые мужики сильно интересовались этим вопросом.

– А надо бы, мужики, как я, по простоте своей, считаю, в воеводы мужа честного. Чтобы ратное дело ему за обычай было, – начал Ивашка Васильев.

– Да, да, должен быть искусен в ратном деле! – согласился Гаврилка. – Но, – лукаво усмехнулся он в бороду, – искусен-то да! А вот возьмёт и сдаст искусно твоё войско тому же Гонсевскому… Кхе-кхе!..

– Ох, Гаврилка, ну и смышлён же ты! – зашумели мужики.

– Такого надо, который в измене незамечен был! – заявил Анисим Солоницын, торговец в Житном ряду.

– Вот это ты сказал точно, – согласился Кузьма с ним. – Поэтому князь Василий Звенигородский не подойдёт!

– Это почему же не подойдёт? – взъерошился Андриан Спирин. – Я за него положил пятую деньгу! А она у меня немалая! Горбом нажил, горбом!..

– Ну, так и горбом?! – засмеялись мужики, зная плутовство Андриана со своими лавками, по найму их москательниками.

– А то и не подойдёт, что свояк он Михаилу Салтыкову! «Кривому», Салтыку! Тот же сейчас при короле! Не пройдёт твой князь! Жилу положу – не пройдёт! – показал Гаврилка кукиш Андриану.

– Да нет у тебя уже той жилы! Ха-ха-ха! – засмеялся над ним Потапка. – Все бабы говорят о том!..

Андриан же, оправдываясь, вскричал:

– Ну, я же не знал, мужики! Ей-богу, не знал!

– Коли не знал, то и спроса с тебя нет! – заключил Кузьма.

Потапка подсказал, что ещё есть Иван Биркин, при воеводах он здесь сейчас.

– Этот тоже перелёт, – отмахнулся от него Кузьма.

– Кого же тогда? – поскрёб лысину Потапка. – Нет же, братцы, никого, а?

– Думать надо, мужики, ещё думать, – строго оглядел своих советчиков Кузьма. – На крепкое дело идём! Не промахнуться бы с воеводой… На этом сегодня всё…

На следующий день в земской избе было так же многолюдно, как и в предыдущий день. Расселись по лавкам. По рукам пошли большие кружки с хмельным питием. Мужики пили медовуху, обсуждали текущие дела и говорили.

Когда все выговорились, но так ни к чему и не пришли, Кузьма заключил, что воеводу надо искать на стороне.

Мужики насторожились. Никто из них как-то и не подумал об этом, но и никто не знал доброго воеводу, из тех, кому можно было верить. У них на слуху были воеводы дальние, из тех, что были где-то там, под Москвой, да и в самой Москве, среди бояр. Тем же они не верили, да и не решились бы, от робости, обратиться к ним со своим делом, со своим мужицким ополчением. Им бы чего-нибудь попроще, близкое им. Робели они, хотя и замахнулись на дело «всей земли»… Робели перед начальными…

– А предложу я вам, мужики, вот такого воеводу, как князь Дмитрий Пожарской, – начал Кузьма.

– Это что – тот, из суздальских? – спросил Потапка.

Кузьма согласно кивнул головой, хитро поглядывая на своих советчиков.

– Одно слово – тот воевода, такой нам нужен, – продолжил он дальше. – По всем статьям тот. Но есть одно, мужики, – глубокомысленно поджал он губы. – Лежит при ранах. На Москве бился с королевскими…

– Послать до него, узнать как! – заговорили сразу все мужики. – Может, при смерти или отошёл уже!

– Нет, мужики, не отошёл, – всё так же хитро улыбаясь, выкладывал Кузьма дальше известное ему. – Жив, здоров. Вскоре от хворей избавится совсем.

– Откуда ты знаешь? – затормошил его за плечо Андриан. – Говори же, говори! Не тяни!

Кузьма глубокомысленно засопел.

– А я посылал до него своего человека. Потому что время такое, мужики, что нельзя нам без обсылки наперёд ничего делать…

Здесь он, ради дела, покривил душой. Тем посыльным был он сам.

– Ну, ты, Кузьма, и дошлый же!.. Во голова!

– Да, с тобой промашки не будет!

– А может, ты сам ездил туда? – спросил его Потапка и подозрительно посмотрел на него. – Что-то тебя тут одно время долго не было! А?!

Кузьма только хитро ухмылялся в ответ на это.

– И что же твой князь-то? – не отставали от него мужики.

И Кузьма рассказал, что его посыльный вернулся ни с чем от Пожарского. Князь Дмитрий отказался принять на себя такую ношу.

Мужики загорячились, предложили послать ещё, поскольку без воеводы никак нельзя. В этот день они договорились, что поедут туда, к князю Пожарскому, в его село Мугреево, двое: Ждан Болтин и Андриан Спирин. Кузьма уже уговорил Болтина взяться за это дело…

– Не хочет брать на себя наше бремя! – вернувшись от Пожарского, сообщили гонцы Минину.

Выслушав посланцев, Кузьма засопел. Не думал он, что придёт очередное препятствие, и препятствие не из лёгких. Тут ведь надо так подойти, чтобы уговорить князя подняться вместе с ними, с мужиками, на дело «всей земли». А говорить с князьями он не научен, не приходилось ещё. Уговаривать же надо… Как тут быть? С какой стороны начать, что сказать князю, чтобы задело его, подняло с постели, хотя и раненый лежит. Да сейчас-то не до ран. Если уже ходит, то и принять должен их дело, мужицкое… Надо послать до него такого человека, которому он не мог бы отказать. И это он высказал вслух.

– А где такого найдёшь? – отозвались мужики. – Если он отказал Ждану Болтину! А тот ведь дворянин добрый!.. Кого тогда?!

– Я так полагаю, мужики! – заговорил снова Кузьма. – Не поднять нам князя с постели самим! К духовным надо обратиться за помощью!

– Во! – вскричал Потапка. – Правильно, Кузьма!

Кузьма стал развивать дальше свою мысль, что послать надо Печерского монастыря архимандрита Феодосия. И с ним выборных от города.

С этим предложением согласились все в земской избе.

* * *

В начале октября в ворота усадьбы Пожарских, в селе Мугреево, вошла длинная вереница телег. На передних и на задних подводах ехали охраной нижегородские стрельцы. В середине обоза, на отдельной телеге, везли архимандрита Феодосия. Там же шли две подводы, в которых разместились выборные из земской избы. Сам Кузьма на встречу с Пожарским не поехал. Для этого у него были причины. Представителями от города поехали опять Ждан Болтин и Андриан Спирин. Кузьма не решился посылать туда Потапку, зная его характер. Он опасался, что тот ещё ляпнет что-нибудь не то. И так переговоры с князем шли нелегко. Тот упорно отказывался принять их предложение. И мужикам было непонятно это.

Дворовые холопы князя Дмитрия встретили гостей, помогли распрячь коней и поставить их в конюшне. Архимандрита с иноком, который сопровождал его, поместили в отдельную комнату здесь же, на дворе усадьбы Пожарских. Нашлось здесь же место и для Ждана Болтина. Всех остальных разместили в селе по крестьянским дворам. И хотя дорога сюда была дальняя и путники устали, но время торопило. Поэтому в этот же день, вечером, князь Дмитрий встретился с нижегородцами.

В большой столовой комнате собрались все посланные от города. Князь Дмитрий как хозяин сел во главе стола. Справа от него место занял архимандрит, слева – Ждан Болтин и Андриан Спирин.

Холопы, накрыв стол, удалились.

Князь Дмитрий налил всем и себе по чарке водки.

Они выпили, поужинали.

– Я вот о чём хотел поговорить с тобой, Дмитрий Михайлович, – начал архимандрит, когда закончили трапезу. – Сейчас время такое: люди стали ненадёжны в слове своём. А дело немалое, какое замыслили, на что поднялись в Нижнем. Но уж легко поднялись-то… И не понимают: на что легко идут, также легко и отступятся от того, – печально заключил он.

Он оглядел скромно убранную столовую палату князя.

– И ты, князь, поступил правильно: отказал на первый раз-то… Не убоялся молвы: что вот, дескать, он каков, и государству русскому помочь не хочет… Поэтому: пусть молят, многажды молят те6я! Не то из-за скупости своей отступятся от дела. Поверь, князь, поверь! Не все, но будут и такие… А вот повязать договором народ надо, и крепко!..

Князь Дмитрий внимательно выслушал его.

– Я, отче, так понимаю честь: мне не нужно идти против своей воли. Что думаю – то и говорю… А только бы ныне такой столп, как князь Василий Васильевич Голицын, был здесь, и на нём всё бы держалось. И я к такому великому делу, мимо его, не принялся бы…

– Э-х, князь Дмитрий! Далеко сейчас этот столп, очень далеко! Король упрятал его в своей стороне!

Князь Дмитрий, согласно покивав головой, обратился к остальным переговорщикам, что вот слышал он, что в Нижнем собрали великую казну на поднятие ополчения. Но ещё немалые деньги нужны будут. И за рачительным расходованием их нужен особый человек, которому мир поручит надзирать за казной.

– Среди посадских? – насторожился архимандрит.

– Да, – ответил князь Дмитрий. – Заводчиком этого великого дела у вас посадский староста Кузьма Минин! Вот и положите на него эту ношу!.. Он искренен, весьма искренен! Последнюю рубашку отдаст за отечество и православных святых.

– Хорошо, – нерешительно согласился с этим архимандрит.

Его задело то, что Кузьма обложил его монастырь пятой деньгой и жёстко потребовал уплатить её со всех монастырских доходов.

Князь же Дмитрий умолчал сейчас о том, что к нему первым из Нижнего Новгорода приезжал именно Кузьма Минин. Вот он-то и предложил выбрать такого человека. И князь Дмитрий, подумав, согласился с ним. Сейчас же посланцы из Нижнего сами рассказали ему, как Кузьма взял волю над посадскими и торговыми: возвёл в приговор пятую деньгу, наложил на ленивых страх, что будет продавать дворы нерадивых плательщиков, закладывать их жён и детей. И он понял, что тот оказался серьёзным мужиком, таким, каким должен быть во главе этого непростого дела.

«Время такое: нужны честные и крутые!» – подумал он.

* * *

До Нижнего Новгорода они, смоленские служилые, добирались на своих лошадях походным порядком. Среди них были и Яков Тухачевский с Михалкой Бестужевым. Всех их повернула в сторону воззвания нижегородского ополчения судьба их родного Смоленска. Всем им, смоленским служилым, жилось несладко в то время. Под Москвой, после того как убили Ляпунова, им, земским, оставаться стало опасно. Да и не нужны они оказались под Москвой тому же Трубецкому, тем более Заруцкому. И они, Трубецкой и Заруцкий, распорядились поместить их, смоленских, в Арзамас, в государевы сёла: на прокорм, до поры, когда они понадобятся. Но там, в тех государевых сёлах, мужики отказались кормить их. На сторону их, мужиков, встали и арзамасские стрельцы. Между смоленскими и арзамасскими мужиками произошли стычки. Но мужики не поддались пришлым. И когда слух об ополчении дошёл до Арзамаса, смольняне сразу же снарядили своих людей в Нижний Новгород: узнать условия, на каких они согласны были бы служить.

И вот теперь Михалка и Яков, с ещё тремя смоленскими дворянами, добирались до Нижнего.

– И что ты тащишь меня куда-то? – ворчал по целым дням Михалка Бестужев на Якова.

– На дело, – лаконично отвечал Яков.

– Какое ещё дело? – только сильнее злился Михалка всякий раз, когда им нечего было жрать.

– Приедем – увидишь! И что ты ноешь, как девка! – начал злиться и Яков.

Его уже достало нытьё Бестужева.

На перевозе через Волгу они проторчали полдня, дожидаясь, пока за ними пригонят лодки с другой стороны реки.

– Ну, вот, а ты говоришь – торговые! – ещё сильнее стал язвить Михалка, насмехаясь над этой нерасторопностью нижегородских.

– А вон глянь – ещё какие-то служилые на подходе! – показал Яков на отряд конных, тоже подходивших к переправе.

– Подожди, надо выяснить, кто такие! – остановил его Михалка, когда Яков сунулся было в сторону конных, намереваясь узнать, откуда они. – Вдруг из калужских? От Заруцкого!

– Ну и что? Они тоже «землёй» стоят.

– Землёй – да не той! – усмехнулся Михалка.

Яков ничего не сказал на это. Его, вообще-то, удивляла в Михалке вот эта его насмешка над всем. Что бы ни происходило, тому всё равно ничего не нравилось. Но он всё же подошёл к тем, вновь прибывшим на переправу. Те же, спешившись, сразу стали готовить лошадей к переправе. Это оказались служилые из Переславля и Ряжска. Узнав от него, что переправа тут нескорая, они разложили костёр и стали готовить по-походному обед.

К вечеру только они наконец-то переправились…

Утром они, смоленские и служилые из иных городов, собрались в Земской избе. Там уже были какие-то торговые мужики, боярские дети, целовальники, подьячие. Даже был кто-то из духовных. Был и второй воевода города Алябьев и кабацкий голова.

Они, служилые, представили подьячим списки своих людей, согласных вступить в ополчение и на каких условиях. Затем переговоры между ними, собравшимися, пошли о воеводе ополчения.

– На совете мы избрали воеводу, крепкого головой! Князя Дмитрия Пожарского! – заговорил, сообщая новости, мужик, сидевший во главе стола рядом с Алябьевым.

Он был сухорукий.

И Якова удивило, что его, невзрачного и корявого, слушались все местные: посадские и торговые.

– Он что – твой земляк, потому и выбираешь?! – выкрикнул курносый сотник, из Ряжска, с которым Яков говорил на переправе через Волгу.

– Он умелый воевода! И уже показал себя! – повторил в ответ на это сухорукий. – Может, ты найдёшь иного, лучше?! Так давай – говори!.. Что молчишь-то? – стал он сверлить крикуна взглядом. – Мы, торговые, просто так не доверим кому попало важное дело! Может, у вас, служилых, не так! Но это уже ваша печаль! Вон сколько наломали вы, служилые-то, по Руси дров! Гореть им да гореть ещё!..

Под его пристальным взглядом курносый сник. Выкрикнув своё, он не был готов получить жёсткий отпор от какого-то торгового мужика.

– Ну да! Как будто мы одни ломали! – возмутились собравшиеся служилые. – А бояре разве нет?! Те же князья!

– Кузьма, давай ближе к делу! – подали голос мужики из задних рядов. – А эти-то, если не желают служить, то пускай и катятся отсюда!

Собрание стало принимать нежелательный оборот: всё шло к раздору.

– Тихо! – прикрикнул сухорукий, которого мужики назвали Кузьма, на расходившихся мужиков и служилых. – Здесь собрались не для драки! Драться под Москвой будете, с «литвой»! А сейчас определим, кому и сколько платить будем в окладах за службу!

Под его резким и грубым голосом шум в избе быстро затих.

Он же, Кузьма, ничем, по мнению Якова, не отличался от остальных торговых мужиков, рассевшихся сейчас по лавкам избы подле стен. Вот разве что был строже взгляд да чуть прямее нос, как у дятла. Остальные в земской избе выглядели серыми и мало отличались от обычных холопов.

– Смольнянам надо казну на корм, на подмогу! – крикнул Михалка сухорукому, недовольный тягучими рассуждениями о каких-то мелочных дрязгах с торговыми мужиками.

Он начал, как обычно, злиться. Михалка Бестужев как боярский сын по выбору из Смоленска всю свою не так уж и большую жизнь только служил. Он не вникал даже в дела собственного поместья. А уж тем более его воротило от торговых дел. И мужиков, занимающихся этим, он не любил. Тут же, неволей, приходится слушать их.

– Будет, будет вам и корм и казна, – сдержанно ответил ему Кузьма. – Сколько вас там, в Арзамасе? – спросил он, но не Михалку, а Якова, посчитав, что с тем быстрее можно уладить всё.

– Две тысячи, – ответил Яков. – Из тех, что на конях. Да к ним ещё вполовину пеших…

– Пиши! – велел Кузьма дьячку, мусолившему перо над бумагой. – Сотники идут по второй статье, а это сорок пять рублей оклад. Дети боярские конные – третья статья – по сорок рублей. А пешие и казаки по тридцать рублей статья… Посчитай всё на три тысячи, по статьям!

Он обвёл взглядом смоленских служилых, стараясь по их лицам определить, есть ли недовольные таким раскладом. Он не хотел отталкивать малыми окладами служилых. Набрать их оказалось не так-то просто. Пожарский, когда он был у него в Мугреево, в его вотчинном селе, советовал ему вести казну разумно. Но советовал и не скупиться с окладами служилым, чтобы приманить их к начатому делу.

– Кто у вас сотники, сами определитесь, – продолжил он разговор с ними. – А полковых воевод и голов назначит воевода, князь Дмитрий Пожарский. Вот к нему теперь и поедете: бить челом, чтобы он стал вашим воеводой!.. Понятно? Всё?! – строго спросил он их.

Михалка, почесав затылок, промолчал.

– Да, понятно! – за всех ответил Яков.

– Ну, тогда с Богом! Езжайте до князя Дмитрия! – отпустил их Кузьма.

Смоленские встали с лавки и вышли из земской избы вместе с другими служилыми.

После встречи с этим земским старостой, вечером, в избе у пушкаря Антипки Фадеева, где смоленских определили на постой, Михалка стал изливать своё возмущение оттого, что он сам же покорно подчинился этому торговому мужику с уверенным голосом.

Двор Антипки, бедный, с развалившимся забором, находился в Харламовой слободке, над речкой Почайной, стоял на бугре и был виден далеко. По соседству с ним жил стрелец Сенька Иванов, тоже на таком же бедном дворишке. И сейчас он, Сенька, приперся в гости к Антипке, как только узнал, что его постояльцы служилые, боярские дети, из Смоленска.

Они сели за стол. Выпили по одной чарке водки.

– Что это за мужик-то? Сухорукий какой-то! Он и саблю-то толком держать не может! – стал зло зубоскалить Михалка.

– Ну-у, не скажи! – обиделся Сенька с чего-то за Кузьму. – Он тут такую власть взял – иному боярину впору!

Михалка же злился на торговых мужиков, которые ворочали большими деньгами, какие у него даже не помещались в голове. И вот теперь эти, какие-то торговые, будут стоять над ними, боярскими детьми, и над ним тоже.

– А почто ты не сказал это там? При всех! – жёлчно спросил Яков приятеля.

Ему тоже не понравилось, что выборным от «всей земли» стал какой-то торговый мужик, к тому же сухорукий.

Антипка же, их хозяин, оказался щедрым малым. Это они сразу же поняли, когда тот поднёс им ещё по чарке водки.

– Ну, мужики, давай! За то, чтобы скорее освободить Москву, матушку нашу! – поднял чарку Антипка. – Тоскует она там, под ляхами-то!.. Ох как тоскует!

Истово перекрестившись, он дёрнул одним духом чарку крепкой.

И Яков с Михалкой, тоже выпив по второй, тут же простили всё местным торговым мужикам.

* * *

Через неделю после переговоров Пожарского с нижегородцами, когда те уехали, в село въехали пятеро конных. У двора Пожарского они спешились.

– Узнай, кто такие, – велел князь Дмитрий стремянному.

Фёдор вышел к приезжим, строго спросил их:

– Кто такие?

– Смоленские служилые! – ответил Яков. – Сюда послал нас из Нижнего Кузьма Сухорукий.

– А-а! – промолвил Фёдор. – Тогда поставьте коней вон там, – показал он на коновязи. – И зайдите в людскую. Там вас покормят. Потом уже примет князь.

Фёдор вернулся к князю Дмитрию, доложил о вновь прибывших.

В этот же день Пожарский принял их, смоленских, переговорил с ними. Он остался доволен, когда они сообщили ему, что они смоленские служилые, дворяне, сейчас приехали из Арзамаса, где их числом будет тысячи три. Они, прослышав об ополчении в Нижнем, решили примкнуть к нему. И их послали в Нижний узнать условия службы. Об этом они уже переговорили с Мининым. И тот отправил их к нему, к Пожарскому.

– И Кузьма просит нас, чтобы мы молили тебя, князь Дмитрий, приехать как можно скорее в Нижний! – отрапортовал Яков.

– Кто таков? – спросил Пожарский, выслушав его.

Ему понравился, как чётко всё изложил этот молодой и статный боярский сын, с приятным лицом и располагающей улыбкой.

– Яков Тухачевский, сотник!

– И где ты служил?

– Под Валуевым ходил…

– Твой Валуев-то вон где! – махнул Пожарский рукой куда-то в сторону захода солнца.

Яков опустил глаза. Ему стало досадно. Да, его отсчитал вот этот князь. И, возможно, он заслужил это. Ведь совсем недавно он тоже сидел с поляками за стенами Кремля.

– Ну, ладно! Идите в Арзамас, потом в Нижний! Там вас встретит всё тот же Кузьма Минин и поставит на корм, выдаст оклады как ратникам ополчения!

Из своей вотчины, из Мугреево, князь Дмитрий выехал на день Дмитрия Селунского. Он ещё не полностью оправился от ранения, поэтому поехал в повозке. За его повозкой верховыми следовали его боевые холопы во главе с неизменным Фёдором.

Прасковья, провожая его, вышла со всеми их детьми на крыльцо их небольшой, но уютной избы, в которой они всегда жили, когда наезжали сюда, в свою вотчинку.

Князь Дмитрий помахал им на прощание рукой, и его повозка скрылась за лесом, куда уходила просёлочная дорога, раскисшая от осенних дождей.

Уже на подъезде к Нижнему Новгороду повозку князя Дмитрия нагнал небольшой отряд служилых. Как оказалось, это были вяземские и дорогобужские боярские дети. Они, как и смоленские, тоже были помещены на прокорм на дворцовых землях, вот здесь же, неподалёку от Нижнего. Переговорив тут же, на дороге, и узнав, что они тоже идут в Нижний, прослышав о сборе ополчения, князь Дмитрий принял их тоже в свое войско, как и смоленских. И к Нижнему Новгороду он подходил во главе немалого отряда служилых дворян.

На берегу Волги его, князя Дмитрия, и следовавших с ним дворян, уже ожидали перевозчики с лодками, чтобы перекинуть на другую сторону реки. Там же, на той стороне, даже издали, отсюда из-за реки, виднелось подле городских ворот скопище людей в ярких праздничных одеждах. И там же, на том берегу, вовсю гудели колокола по городу…

Переправившись со своими боевыми холопами, князь Дмитрий подождал, когда переправятся дворяне, теперь уже из его войска. И там, на берегу, он сел на коня, которого подвели к нему. Два стрельца взяли коня под узды, и он двинулся впереди своего, пока ещё небольшого, войска к городским воротам.

При его подходе к встречавшим колокола перестали будоражить людей. И в этот момент, когда унялся звон, на крепостных башнях полыхнули огнём пушки.

Его встречал весь Нижний. Воеводы, духовные, иноки с выносными крестами, купцы, посадские, ремесленники, дьяки и подьячие – все горожане были здесь, за каменными стенами.

Пожарский шагом подъехал на коне к встречавшим и остановился. С коня он сошёл сам, без помощи, хотя всё ещё чувствовал слабость. Она уходила из него медленно, очень медленно.

– От воевод города, от дворян, духовных и всех горожан, приветствуем тебя, князь Дмитрий Михайлович, как воеводу земского ополчения Нижнего Новгорода! – начал речь протопоп Савва. – Собравшемуся для освобождения земли Русской от иноземцев, поляков и литвы! И мы все, советом города, со служилыми, духовными и всеми горожанами возложили на тебя нелёгкое бремя по освобождению Москвы, всей земли Русской от иноземцев, привести к успокоению её, многострадальную! И не ради славы, а ради отечества и гробов дедов и отцов наших, призвали мы тебя на службу «всей земли»!

Пожарскому поднесли хлеб-соль. Он отщипнул кусочек хлеба, обмакнул в соль и съел.

– Ко всем служилым, духовным и горожанам! – обратился он к встречающим его. – Не за страх, а за совесть буду служить делу «всей земли», к которому вы призвали меня! И не сложу оружия, пока не освободим Москву и не очистим землю Русскую от неприятелей и воров, вместе с ними разоряющих её!..

В этот день, после встречи, было застолье в воеводских палатах, были речи, пожелания.

И у него начались заботы: сначала он встретился с городским советом. Собирался он встретиться и со всеми из земской избы на посаде, начавшими этого дело, благодаря которому ему выпала доля стать во главе ополчения. Князь Дмитрий, ещё после первого визита к нему Кузьмы Минина, думал о том, что совершилось не только в его жизни, но и в государстве. В тех думах у него прошли несколько бессонных ночей…

Он не одобрял того, как управлял земским делом Ляпунов. В его руках, с его характером, тем, как он поступал, оно не могло не прийти к краху. В таких великих начинаниях спешка, неразумные дела – губительны.

Здесь, в Нижнем, вскоре он столкнулся ещё и с другой язвой, недугом своего времени. В один из первых дней пребывания его в Нижнем, при нём в городском совете разыгралась безобразная сцена из-за мест в руководстве ополчением. Хотя он и был уже признанным воеводой ополчения, но не все согласились с этим. Вот их-то глухое сопротивление он и почувствовал сразу, при первом разговоре в съезжей. Место первого воеводы было занято, поэтому они стремились занять места под ним, усесться на них и, бездействуя, пакостить ему, сопротивляться всеми силами его приказам.

Но в этом, в борьбе против таких, он нашёл ещё одного помощника, кроме Кузьмы. Им оказался дьяк Василий Юдин. Тот был в Нижнем Новгороде своим человеком. В прошлом он уже служил здесь дьяком. Его прислали сюда в середине марта 1607 года. И он вёл здесь дела в приказной избе два года. Затем Шуйский перевёл его обратно в Москву, дьяком в приказ Большого прихода. Как только Шуйских ссадили, то бояре начали перетряхивать в приказах всех ненадёжных. И Ваську Юдина отправили обратно в Нижний. Когда же к нему в первый раз пришёл Кузьма Минин с посадскими купцами, он принял их настороженно. Он знал государевы дела, их сложность и запутанность. И его удивила простота, с какой замахнулись на большое дело посадские.

Вот он-то, Васька Юдин, опытный и умный дьяк, поддержал сразу же князя Дмитрия, встал на его сторону.