Читать книгу Дом 13, квартира №… Сатирический роман - Валерий Витальевич Туловский - Страница 3

В первой квартире существовали люди простые, рабочие, как и подавляющее большинство города Белосовковска…

Тот день для Ивана Савраскина начался обыденно: Ваня доплёлся до работы, похмелился, перед обедом «принял на грудь» для аппетита, а по истечении трудового времени, вместе с напарником «разрушил» традиционную бутылочку. Пару «соточек» во время перекуров, опрокинутых наспех и без кусочка сухарика, можно не считать – несерьёзно.

Наверное, явился бы передовик производства и обладатель двух почётных грамот к жене и детям весёлым и бодрым. Однако… как это частенько бывает, по дороге встретил старого друга. Давно не виделись – месяца два, потому решили отметить это знаменательное событие. Не в деньгах счастье, а в их количестве – давняя истина. Количество у товарища оказалось таким существенным, что Савраскин после прогулки по парку, где он долго и душевно беседовал с приятелем, изредка запивая очередной анекдот или сплетню бесцветной горячительной жидкостью, уже ничего не помнил.

Очнулся Иван от непонятного шума. С тяжестью открыл один глаз и удивился: всё вокруг белое, ни одной цветной точки. Ещё большего усилия понадобилось для второго глаза. Вновь белым-бело. Только тогда он сообразил, что чем-то накрыт.

«Где я?» – желал крикнуть Савраскин, однако губы и язык словно слиплись между собой.

Ваня решил вспомнить, что же произошло после работы, но в голове шумело – ни одной мысли. Пробовал пошевелить рукой или ногой – напрасно, что-то их держало. Напрягая глаза из последних сил, посмотрел на руки…

«Батюшки, так они связаны на груди! С чего бы это? – подумал Иван и обомлел от догадки. – Я умер!.. Но почему тогда глаза открылись?»

И тут он вспомнил, что ему кто-то рассказывал: покойник видит и слышит, только разговаривать и двигаться не может. Всё сходилось.

Неожиданно неокрепшие мысли Савраскина оборвались, когда ему послышался глухой неразборчивый бас. Голос становился сильнее и сильнее. Иван отчетливо услыхал слова молитвы.

«Не ошибся. Так и есть – „ласты склеил“. Застыла кровушка в жилочках, задубели рученьки и ноженьки, в глазках сплошная пелена. Бедный я Ванечка, на кого покинул жену и деток? А кто теперь даст план заводу? А кто водочку пить будет?.. Вот идёт Бог и сейчас решит: в рай меня отправить, или в аду предпочтёт мне место», – думал Савраскин, пытаясь вымучить из себя слезу; но не получилось – покойники не плачут.

И вдруг перед глазами это нечто белое задвигалось, зашевелилось и… всё стало предельно ясно: Ваня был накрыт простынёй. Однако происходящее отнюдь не обрадовало, а наоборот – от страха он зажмурил глаза.

«Сомнений не осталось – сдох!» – подвёл итог обладатель двух почётных грамот, видя над собой бородатое лицо священника. – Простынёй накрывают мёртвых людей, причём, накрывают с головой. А батюшку позвали, чтобы меня отпевать».

Почувствовав, что на лоб нечто капает, Савраскин слегка приоткрыл один глаз. Батюшка по-прежнему стоял над ним с большой кистью в руке и, не прекращая читать молитвы, кропил Ивана водой. Немного поодаль располагались жена и оба сына с зажжёнными свечами в руках.

«А у жены лицо печальное, – приметил Иван. – Страдает, наверное, что без кормильца осталась; а сама раньше ни разу мне даже стопочки не поднесла, не сказала: выпей, мол, Ванюша сердешный, легче станет. Теперь на поминках за мой счёт пить будет… И сыночки хороши: папа такой, папа сякой, а сейчас стоят, опустивши головки, жалеют папку».

Окончив молиться, священнослужитель вышел из комнаты. За ним один за другим скорбно проследовали жена с детьми. Савраскин услыхал, как стукнула входная дверь.

«Теперь начнутся самые трогательные и жуткие сцены: войдёт супруга, возле моего изголовья начнёт рыдать, причитать, рвать на себе волосы. Наконец-то я услышу от неё самое лучшее, справедливое, то, чего раньше и под пытками не сказала бы, узнаю, что она думает обо мне».

…Действительно, она вошла достаточно скоро, в её руках была швабра, а глаза блестели от слёз.

«Уже принялась оплакивать; а вот зачем ей швабра, если за покойником моют пол только тогда, когда выносят тело в последний путь?» – подумал Ваня.

– Ну что, родной? Руки я тебе связала, ноги связала, самого простынёй накрыла; а ты вздумал храпеть?! – заверещала жена.

«Надо же – „родной“. Даже приятно. Однако что-то слишком строго говорит. И при чём здесь „храпеть“? Покойники, я думаю, не храпят…» – отметил Савраскин.

– Что, молчишь, тварь безмозглая, зенки вылупив? – продолжала жена. – Я так старалась, чтобы батюшка не увидел тебя, когда придёт квартиру освещать, а ты… храпеть! Выдал себя, змеиное отродье! Получай!

Швабра прошлась прямо по лбу. Глаза Ивана зажмурились по инерции. На передовика производства и обладателя двух почётных грамот сие приспособление для уборки квартиры продолжало прикладываться не раз и не два… и не только по лбу.

Но Ивану Савраскину было на душе радостно: «Главное, что я – живой!..»

* * *

На следующий день Иван начал работу в обычном режиме. Дабы избавиться от физических страданий, которыми жена одарила его в процессе экзекуции шваброй, он надеялся традиции похмелки не изменять; правда, ввиду отсутствия денежных средств, алкогольную программу вынужден был свёрнуть. Но работалось, как ни странно, легко, бесперебойно, чем заслужил два одобрительных кивка бригадира, по обычаю, зорко следившим за сварщиками вверенной ему бригады.

Вечером Иван пришёл с работы сильно усталым.

Супруга находилась на службе во вторую смену, поэтому вместо традиционной жареной колбаски с омлетом, оставила продукты в сыром виде в холодильнике. Изнурённый тяжёлым рабочим днём, а также от принятия литровочки самодельной водки, которой нежданно его потчевал сосед из десятой квартиры Виктор Белуга, предлагая отпраздновать что-то политическое, Савраскин вынес решение не утруждать себя приготовлением ужина и тут же поглотил пахучий кусок «Одесской» колбасы местного мясокомбината, выпил сырое яйцо и высосал пакет «Докторского» молока. Всё это он вобрал стремительно, не прибегнув к помощи газовой плиты.

После немудрёной трапезы, даже не просматривая новостей по телевизору, наш герой лёг спать…

Но вскоре сон был прерван и омрачён. Причиной беспокойства послужило необыкновенное оживление в желудке. Проснувшись, Ваня ощутил, что активность чрева вскоре достигнет своего апогея. Живот пучило, там что-то бурлило, жужжало, хрипело – просилось наружу. Не мудрствуя лукаво и не дожидаясь последних аккордов бунта, Иван вскочил с кровати и пробежал дистанцию до туалета, как профессиональный легкоатлет-спринтер. Надо отметить, что был он человеком сообразительным, поэтому во время забега успел схватить вчерашнюю корреспонденцию, покоившуюся на телефоне.

«Наверное, несвежей водкой угостил сосед, злодей самогонный», – на ходу смекнул Савраскин.

Через пять минут натужной работы и звуков канонады, которые издавал бодрствующий желудок, произошло облегченное затишье. Понимая, что путь к кровати является бессмысленным, и что ночка ожидается весёлая, насыщенная адским запахом и кропотливым трудом, Иван решил слегка отвлечься и посвятить себя чтению прессы.

Так время и шло, чередуя всплески агрессивности отравленного организма и усиленные потуги к самообразованию. Сигареты тушились одна за другой; газеты пролистывались по порядку; нутро, уже казавшееся основательно пустым, со строгой периодичностью давало о себе знать; а туалетная бумага улетучивалась километрами.

Короче говоря, унитаз едва успевал поглощать воду, а Иван мыть руки и литрами потреблять очистительную кипячёную жидкость, что, впрочем, ему вскоре основательно надоело. Дабы поминутно не крутить барашки крана, он пришёл к выводу, что надобно оставить их открытыми. Читать под шумок струи воды, а также под звуки военных действий в животе, не очень-то приятно, про себя отметил Иван, но иного выхода не было.

Когда наш герой прочёл последние новости, дошедшие с полей доблестной Родины, а также вести из лесов государства Бумбукия, проникся последними достижениями учёных в клонировании глистов, не пропустил статью о разгадке тайны сарая деревни Лепёхи, где карликовая курица снесла яйцо в пять килограммов; когда чрево Ивана обстоятельно опустошилось, хотя ещё издавало позывные жизни, всё реже травмируя Ванюшу физически и морально; когда труды журналистов перестали, наконец, интересовать – вот тогда глаза мужчины заприметили кроссворд.

Бросив просветительскую деятельность, Иван взялся проверять свои глубокие познания в разных областях науки и техники, медицине, географии и прочей ерунде.

Однако первый же вопрос по горизонтали поверг его в некоторое смятение.

Вопрос гласил: «Расстройство желудка». Странно было восседать Ивану на унитазе, мучаясь в поисках ответа на вопрос, суть которого не давала ему покоя столь длительное время. Он пытался вспомнить и рекламу о чудо-таблетках, надеялся на слух воссоздать ответ, громким голосом безуспешно переставляя буквы «д» и «р» в разных словах, но все манипуляции с буквами оказались тщетны, а из реклам он вспомнил лишь наименование таблетки, после приёма которой мужчина являлся перед телезрителями с глазами, какие бывают у чрезвычайно удивлённых и озабоченных людей, а также сияющее восторгом лицо женщины, хвастающейся своим крепким стулом. Всё… В дальнейшем – пробел в памяти.

Впрочем, ощущая в животе объявленное перемирие и сотворив негромкий прощальный гудок, Иван встал с облегчением, надеясь доспать до утра без надоевших похождений. Грустно затихал унитаз, некогда покрасневший от усердия… уже перекрыта вода в кране…

Вдруг Ваня увидал на полу маленький лист бумаги.

– Странно, откуда это? – спросил он себя; но, будучи неприятелем мусора и любителем порядка в квартире, поднял бумажку.

Это оказалась квитанция на оплату воды. Прочитав её, Ванюша улыбнулся.

– Двести шестьдесят литров на человека в сутки. Такая же норма и на канализацию, – изрёк он, почёсывая недавний объект его страданий. – Хоть один раз в жизни, сегодня, наверное, я превысил норму. Теперь не обидно будет заплатить. Не напрасно мучился!

Придя к такому утешительному выводу, Савраскин медленно, от неизведанных доселе ощущений, широко расставляя ноги, удовлетворённо и свободно поковылял к кровати, при этом глупо бурча:

– Всё-таки водка несвежая была…

* * *

…Для Ивана Савраскина настали тяжёлые дни – он был голоден: жена уехала с сыновьями на юг отдыхать, а с любовницей Томой он расстался полгода назад. Попыточку к примирению с Томой он, конечно, предпринял – по телефону; но «свято место пусто не бывает»: когда услышал в трубке громовое, пьяное и отнюдь не женское «слушаю», у Ивана затряслись коленки и одновременно подоспела мысль, что судьбу лишний раз искушать нет надобности.

Однако сегодня голод, а также желание крепко взбодриться, напомнили Ивану, что у него есть двоюродный брат, пенсионер-одиночка Анатолий Марксишко, который не только фамилией, но и внешне, очень походил на одного из основоположников идеи коммунизма. Правда, кличку он имел не пролетарскую, но, пожалуй, научную – Звездочёт; а причиной этому послужила страстная любовь разглядывать всё сквозь лупу, привязанную на верёвочке и неизменно украшающую его впалую, немощную грудь. Анатолий внимательно изучал даже первую рюмку самогона (не много ли там мусора и сивушных масел?); а в период бурной трудовой деятельности, будучи хорошим сантехником (по его же признанию), всегда обстоятельно исследовал при помощи лупы и новую прокладку, и каждый винтик, и… в общем, всё исследовал.

Вот к Марксишко и направился Савраскин.

Идти пришлось долго, на окраину города, что давалось Ивану с трудом по причине особого его телосложения: маленький рост, огромный живот и короткие ноги со стопами тридцать шестого размера вовсе не несли, а тащили грузную комплекцию к возможной кормушке.

К вящей радости Савраскина, брат оказался дома. Открыв калитку и, неловко пнув тощую курицу, прошмыгнувшую перед ним, Иван закричал:

– Звездочёт, принимай гостей!

Скрипнула дверь, и Савраскин увидал показавшуюся, не первой свежести, помятую физиономию Анатолия.

– А-а, это ты, – прохрипел Марксишко. – Заходи, коль ко мне намылился.

Савраскин вошёл в дом. Оглядевшись, Иван отметил в уме: «Наверное, зря топтал сюда». Действительно, то, что Анатолий называл кухней, походило скорее на склад приёма битой стеклотары и свинарник одновременно; при этом воздух явно был насыщен духом помойной ямы.

– Как дела, брат? – с грустью спросил Савраскин. – Как здоровье?

– Вчера было лучше, – из себя выдавил Марксишко и, поглядывая с мольбою на Ивана, спросил: – Имеешь что?

– Нет, – развёл руками Савраскин, понимая, о чём спрашивает Анатолий. – Сам рад бы, за тем, собственно, и заглянул.

– Эх-х, – вымучил специалист по санузлам. – Вчера надо было приходить.

– И поесть даже нечего? Моя ненаглядная, понимаешь, уехала на юг жирок плавить, а мне харчей не оставила, – с досадой сказал Иван.

– И денег нет?

– Какое там! Видишь, пешком пришёл. Деньги были, но я их… бабых, – вздохнул Савраскин. – Как говорится, деньги в мешках, а мешки под глазами.

– Вообще-то не скажешь про тебя, что бедствуешь. Вот какой мамон откормил, сала на десять пальцев. – Марксишко, кисло улыбнувшись, по-приятельски хлопнул Ивана по животу. – Да ты не обижайся, Мамон Бабыхович, сейчас что-нибудь скумекаем, пошевелим мозгами.

А Савраскин и не думал обижаться на брата. Они присели на стулья, оставшиеся в наследство Марксишко от самого прадеда, и начали обсуждать план действий.

– Будем говорить так, – взял слово Анатолий. – Ты хочешь поесть, и я не отказался бы под это дело… – Он щёлкнул себя не то по кадыку, не то по мятой бороде. – Значит, нужно добывать нам и первое, и второе.

– Не против, хорошо бы.

– У меня гениальная идея: нужно что-нибудь продать.

– Да, но похоже, у тебя ничего нет на продажу, – возразил Иван.

– Весьма ты зорок. А у тебя?

– У меня тоже… бабых. – Иван показал кукиш куда-то в потолок, прибавив к жесту своё излюбленное словечко «бабых», которым он выражал всё: и злобу, и удивление, и любовь – и которое вначале никто не понимал, так как ни в одном словаре оно не упоминалось.

– Значит, будем говорить так: дело дрянь, – подвёл итог Анатолий.

– В самую точку сказано, – вздохнул Иван.

Минут десять длилось молчание.

– Ещё одна гениальная идея посетила мою несгибаемую голову: следует продать кого-нибудь, – вновь захрипел умный Марксишко.

– Но кого? – удивлённо и подозрительно Иван поглядел на брата и почесал свои задние нижние «булки».

– Будем говорить так: гуся… или курицу… или утку.

– Может быть, ту курицу, которая бегает по двору в поисках зёрнышка? Мы её… бабых? – Иван пошевелил своими шпионскими рыженькими усиками и соорудил недвусмысленный жест возле горла.

– Что ты?! Это моя курица. Мне с нею ещё жить и жить. Кормилицу мою нельзя резать. Друга, можно сказать…

– Тогда где же нам раздобыть курицу или гуся?

– Будем говорить так: украдём, где их много. Иди за мной…

Не теряя времени, братья по несчастью вышли из дома.

– Туда, – уверенным жестом Анатолий указал в сторону видневшегося леса.

– Но там уже не город, – удивился Савраскин.

– А нам вовсе не город нужен. В нём гуси и утки разве что в магазинах лежат, – пояснил Марксишко.

– Гениально! – восторгался Иван способности унитазного мастера мыслить логически.

И пошли братишки, и пошли… Впереди Марксишко, сутулый, высокий, постоянно шаркающий своими грязными ботинками без шнурков и потому со стороны похожий на лыжника; а за ним, едва поспевая, почти катился пузыристый Савраскин, пыхтя и поминутно теребя забавные усики.

Вот остался позади последний, хотя и деревянный, но городской дом. Вскоре братья свернули с асфальтовой дороги на лужок.

– Что-то свежим навозцем потягивает, – сморщился Иван.

– Значит, скоро будет речка – и мы у цели. Нужно идти на запах.

Наконец, цель! Речка показалась Савраскину небольшой, с редкой по цвету и запаху водой и обильной пеной; а вдали этого чуда природы густо росли кустарники и высокая трава.

– Мы будем рыбу ловить? – удивился Савраскин.

– Нет, здесь плавает всё, кроме рыбы. Местные жители даже последнюю пиявку не припомнят.

– Но и водоплавающих я не вижу.

– А в реке мы их не встретим – да это нам и на руку. Но вот возле неё мы обязаны увидеть хотя бы щуплого гуся.

Однако ни гусь, ни утка, ни тем паче курица братьям не повстречалась.

– Без пользы пришли, – сетовал Савраскин.

– Стой! Смотри! Ко-ро-ва! – радостно захрипел Марксишко.

Действительно, на лугу паслась пеструха. К ней друзья и направились.

– Ах, ты наша ненаглядная, наша желанная, – припевал Анатолий, поглаживая подозрительно глядевшую на него корову.

– Сомневаюсь я, что именно её мы искали, – пробурчал Иван.

– А какой толк с гуся? Вес утки или гуся равен двум бутылкам и двум консервам килек в томатном соусе. А здесь, посмотри Иван, сколько водки и вина, сколько колбасы хорошей… и на шнурки хватит; а заднюю одну ножку можно самим оставить. Представляешь, сколько времени жировать будем?! Я вскоре откормлюсь и стану таким, как ты – гладким и толстым.

– А тебе не кажется, что нам её не занести домой? – усомнился Савраскин. – Не думаешь ли ты совершать преступление среди чистого поля?

– Глупости! Во-первых, поле не совсем чистое. Во-вторых, мы экспроприируем животное, а это не является преступлением. В – третьих… своё всегда лёгким бывает. – Звездочёт взял лупу и начал осмотр будущей жертвы. – Ты, Ваня, посмотри, какая она чистая, ухоженная. Уши, нос, зубы… хвост – всё чистое. Никаких явных признаков заболеваний я не обнаружил… ни со стороны педиатрии, ни со стороны хирургии, ни со стороны гинекологии. А вымя-то!!! Ух-х!

Прошло некоторое время, Марксишко разглядывал шерсть коровы.

– А чем бить её будем? – бросая косой взгляд на рога, молвил Иван.

– За что её бить? Я придумал: она сама пойдёт за нами. Посмотри, с какой любовью она смотрит на тебя.

Иван недоверчиво поглядел корове в глаза, но ни малейшего намёка на доброжелательность в них не прочёл.

– Наверное, корове ты больше приглянулся, а не я. Значит, поведёшь ты. Впрочем, шевелись, час идёт, – оглядываясь по сторонам, беспокоился Савраскин.

Последние слова подействовали на Марксишко.

– Да, медлительность может нас загубить, – согласился он. – Будем брать корову за рога.

Большого ума товарищам не потребовалось, чтобы снять брючный ремешок с джинсов Анатолия, сделать подобие петли и увести корову за собой.

Через огороды к дому доставили животное в целости и сохранности, и заперли в пустующем уже несколько десятков лет хлеве. Однако Анатолий вдруг помрачнел.

– Ты, Ваня, корову когда-нибудь убивал? – поинтересовался Марксишко.

– Не-ет, – пожал плечами Савраскин.

– А разделывать тушу сможешь?

– Не-а.

– А на что тогда ты способен?

– Кушать, – скромно ответил Савраскин.

Марксишко оказался озадачен. Представился очередной повод почесать своё седалище. В планы Анатолия никак не входило абсолютное неумение брата.

– Дело в том, что и я только жрать горазд… Что-то нужно придумать.

– А чего думать-то? Бабых ножом по горлу – и на стол пеструшку.

– Легко сказать. – Пальцы Марксишко перебрались теперь от задницы до затылка и потеребили там. – Будем говорить так: твой совет нам не подходит. Мы будем коровушку глушить, а затем резать. Я – крепкий малый, справлюсь. Сейчас только ножи заточим.

– А нельзя ли вначале хотя бы усыпить её… или отравить? – дал дельный совет Ванюша.

– Изверг!!! Отравить!!! Нельзя над животным измываться! И как потом нам отравленное потреблять? За ножи, Иван, за ножи. Ты заточишь их.

Савраскин, обрадованный, что ему досталась лёгкая обязанность, без лишних разговоров принялся за исполнение приказа. Марксишко, с серьёзным лицом и поминутно спадавшими джинсами, взялся усердно махать руками.

– Что ты делаешь, Толя?

– Мышцы разогреваю, чтобы силушки прибавилось, чтобы корову одним махом…

Не успел Звездочёт сделать ещё пару гимнастических упражнений, дабы привести в надлежащую форму свою мощь, как послышался стук в калитку.

– Батюшки, кого-то нечистая привела, – испугался Савраскин.

– Действительно. Я обычно гостей встречаю, когда у меня деньги имеются… или самогон, – удивился Анатолий.

– Может быть, кто-то увидел, как мы привели корову, а потом сообщил хозяевам… или – того хуже! – позвонили в милицию, – заплакал Иван.

– Не тормози, Мамон, я с тобою…

– Да нет уж, Звездочёт, это я с тобою… а лучше бы без тебя.

– Молчи, пузырище, будь хитрым. Может быть, стучат не из милиции и не коровины хозяева. Будем встречать, – мужественно произнёс Марксишко и, схватив со стола нож, с размаху вогнал его в пол. – Вдвоём мы – сила.

– Толечка, а не нужно ли мне спрятаться? На всякий случай. Групповухой ведь несёт, – дрожа всем телом, наставлял Савраскин.

– Что год сидеть, что два – безразлично, за корову много не дадут. Я убегать не стану.

– Тебе бежать некуда, ты дома, – заметил Иван. – А я и год сидеть не хочу… поэтому собираюсь прятаться.

– Кры-са! – завопил Звездочёт и гордо поднял голову. – Горе мне, стыдно мне за своего брата, за этого тщедушного человечка. Иди, холоп! – взревел Анатолий, поглядел убийственным взглядом на Савраскина, но безрезультатно, а затем широким жестом, словно царь, указал на шкаф. – Там тебе место в час великих потрясений и испытаний.

– Спасибо, Толенька, я мигом. На сегодня лимит мой на подвиги исчерпан, – трусливо заиграла челюсть Ивана.

Пыхтя во все дыры и обливаясь потом-то ли от усердия, то ли от страха – Савраскин протиснулся в узкую дверь шкафа и затаился…

В воздухе неприятно засмердело…

– Вот я и один! Но каков!.. – бросил реплику Марксишко и пошёл открывать калитку.

Вскоре настороженные уши Савраскина уловили беседу Анатолия с его соседкой Дуняшей. Несмотря на обращение знакомых к ней таким ласковым именем, Дуняше было лет эдак… в общем, революцию она немного не застала; лаконичнее говоря, была в возрасте, когда женщина всё и всегда узнаёт первой из достоверных источников под клятву и истинный крест.

– Толик, что я узнала, что узнала!..

– Говори короче, уходи быстрее, Дуняша, – пробурчал Звездочёт.

– Не перебивай. Такая новость, такая новость!.. Лёня, наш-то сосед, из уборной не выходит, поди уж, целый час сидит.

– Вот невидаль. Может, он животом мается? Ты что, время засекала?

– Да у меня часов нет, – возразила старушка Дуняша. – Но сидит долго.

– Пусть себе сидит. Мне-то что? – удивился Анатолий.

– Так к нему милиция приходила, а он всё равно не выходит.

– Набедокурил, наверное, сквалыга, вот милиция и пришла.

– Не бедокурил он вовсе. Чернецкого Павла, директора общественного туалета, корову знаешь? Пёстренькая такая.

– Ошалела? – возмутились в Марксишко все мужицкие начала и концы. – Лично не знаком, зачем мне корову знать? Она ж не баба.

– Это не важно. Важно, что её украли, – очень даже весело сообщила Дуняша ехидным голоском.

– Кого украли?

– Корову… рогатую, пёструю.

– Пёструю?

– Пестрее не бывает.

– Где?

– На лужке. Павел оставил её пастись, а пришёл через часок – увели.

– А почему он так рано забеспокоился о ней?

– Жена забеспокоилась, а у него дела… какие-то в уборной… Главное, что через час…

– Может быть, сама ушла? – не верилось Марксишко, что так быстро раскрылась пропажа.

– Куда же она уйдёт?.. Одна?..

– Куда? К быку, наверное.

От подобной неожиданной версии Дуняша вытаращила глаза.

– Вот как бывает… А я-то не додумалась. Ничего, сейчас милиция ходит по дворам да расспрашивает, кто что видел. Пойду и скажу насчёт быка – вдруг премию дадут за догадку. – Дуняша крутнулась на месте с ловкостью гимнастки и лихо засеменила прочь, крикнув напоследок: – Если премию дадут, я тебе, Толенька, пачку сигарет куплю.

Стоило собеседнице ретироваться, как Марксишко почти влетел в дом, с такой прытью, похвастаться которой он не мог уже давно.

– Полундра, Иван, сейчас менты будут здесь. Вылезай из шкафа, – дрожа от страха, скомандовал Анатолий.

Савраскин слышал всё… Обомлев и представив себя в полосатых костюме и шапочке, да ещё на скамейке за решёткой, Иван вывалился из убежища и, закатывая глаза, воскликнул:

– Горе мне! Я так сильно любил свободу!

– Ты какого рожна разлёгся тут? Вставай, нужно мозгами шевелить, – негодовал Марксишко, предчувствуя, что вновь отдуваться будет он один.

– Толечка, пока не поздно, давай выведем корову на улицу…

– Поздно, – оборвал Марксишко. – Следует придумать что-нибудь иное.

– Толя, а затея-то с коровой – твоя. Отпусти меня, пожалуйста, не оставляй двоих малых деток без кормильца, – почти зарыдал Савраскин.

– У тебя малые дети?! – возмутился Звездочёт. – На прошлой неделе я видел старшего твоего с девахой, шли под ручку; а младшенького застукал недавно в магазине, вино покупал… замечу, покупал не одну бутылку, а несколько.

– Что сделаешь, балуется иногда молодёжь, – оправдывал Иван сына. – Мозги нынче у неё зелёные, неокрепшие, глупые.

– Тьфу на тебя, червь! Я и без тебя управлюсь, – гремел Анатолий, метая слюну.

Повторять Савраскину не потребовалось. Не успел Марксишко выругаться, как Иван захлопнул калитку со стороны улицы и покатил в сторону своего дома, обгоняя лающих на него дворовых псов. В раздумье Марксишко присел на стул.

– Соображай, соображай… – внушал себе Анатолий.

Внезапно он подскочил и, ринувшись к шкафу, принялся что-то искать. Вернулся Марксишко с листком бумаги и огрызком карандаша.

– Я же говорил, что выкручусь, – выводя каракули на листе, шептал Анатолий.

Через минуту, украдкой, Звездочёт повесил объявление на калитку. Текст сей гласил: «Потерявшего корову прошу обратиться к Анатолию Марксишко. За хлопоты

и сознательность приму небольшое вознаграждение».

Вечером, лениво разглядывая в лупу таракана и попутно слушая современную музыку, Марксишко пировал… один. На столе красовались литровочка самогона и банка килек в томатном соусе, робко горела свеча…

А в это время Иван Савраскин с трудом заставлял себя уснуть, чтобы не слышать музыку голодного желудка.