Читать книгу Л.К.П. Автобиографический роман - Валерий Владикович Ахатов - Страница 4

Лучший друг и однокашник Елисея Максим Воронков заехал за ним в одну из коммерческих палаток и предложил поехать домой в деревню – тот согласился.

Ночь практически не спал, и отличная была идея поехать в отчий дом отоспаться. Приехав домой, Елисей прямым ходом пошел к газовой плите. Открыв утятницу, он увидел тушеные свиные ребрышки, приготовленные его мамой Виталиной.

Только он приготовился откушать излюбленное лакомство, как пришел друг Виталины, шабашник с Украины Михаил.

Слово за слово, они пошли в местное сельпо, взяли бутылочку беленькой и шматок колбаски. Михаил предложил пойти домой, но Елисей настаивал пойти на пруд, который был совсем рядом. Михаил несколько раз еще предложил пойти домой, но слово Елисея пересилило, словно какая-то рука тащила его к роковому событию, после которого его жизнь на долгие годы в превратилась в ад!

После 13 июля 1996 года его жизнь уже потечет в другом русле навсегда.

Елисей не был пьян, как судачили потом люди, ибо в тот день на берегу было немало народа, практически одни подростки, которые пришли покупаться. Бутылочку беленькой пришлось испить на пять или шесть человек, так что для молодого организма это как капля в море.

Елисей увидел на берегу парня крепкого телосложения, небольшого росточка Мишеньку и предложил ему померяться силами. Он еще подшучивал над Мишенькой, который был на три года младше Елисея, самому Елисею было двадцать три:

– Мишаня, ну-ка, давай-ка посоревнуемся, кто кого, кто быстрее пруд перенырнет? А то смотрю, растешь, как на дрожжах, того и гляди будешь меня одолевать!

Так как Мишенька был моложе, Елисей дал ему фору – предложил ему нырять с того места, где и все ныряют, а сам отошел на пару метров в сторону. И на счет три, два, один – они прыгнули: Мишенька – удачно, а Елисей хотел оттолкнуться от самого края обрыва… и у него соскользнула нога, вместо прыжка рыбкой он пошел штопором вниз недалеко от берега, где глубина была чуть больше полуметра, а дно было из прессованной глины.

Словно удар электрического тока пронзил все его тело – он ударился головой о дно и лег на спину, но сознания не потерял. Открыв глаза в воде, Елисей пытался вынырнуть, но тело его не слушалось. Сквозь небольшую толщу воды пробивались солнечные лучи, они были такими близкими, но при этом очень далекими для Елисея. Казалось, подними руку – и тебя заметят с берега, но тело отказывалось слушаться – оно было неподвижно.

Елисей потихоньку начал выпускать воздух, а вместо него легкие стали заполняться водой – он потерял сознание…

Очнулся он на берегу в неподвижном состоянии, вокруг него скопилось много народа. Откуда-то появилась медицинская сестричка в белом халате – он ее не знал. Да собственно, до него не доходило, что вообще с ним происходит. Кто-то сказал о машине скорой помощи. «Значит, что-то произошло», – подумал Елисей. Он пытался пошутить с медицинской сестричкой со скорой. Скорее всего, это была фельдшер неотложной экстренной помощи, ибо медицинские сестры на вызовы не выезжают. Якобы они еще станцуют вместе – она улыбалась. Тело не слушалось и ничего не чувствовало. Вдруг Елисей вспомнил, как нырял на спор и что сильно ударился о дно пруда, разряд электричества, резкую боль. Он видел сквозь небольшую толщу воды солнце – оно очень было близкое и в то же время очень далекое, ибо он не мог его достать, а только смотреть и медленно угасать. Он также вспомнил, что когда начал выпускать воздух и пить прудовую воду, мимо него, как в ускоренной перемотке кинопленки, пронеслась, начиная с раннего детства, вся его жизнь, которой на тот роковой момент было всего двадцать три с половиной года.

Только после московского Института имени Бурденко ему рассказали, что после того как он нырнул, через небольшой промежуток времени какой-то ребенок сказал, что видел пузырьки на воде там, где Елисей прыгнул, ибо Мишенька уже переплыл пруд и ждал его, хотя все должно было быть наоборот – Елисей должен был первым переплыть и ждать Мишеньку.

Елисей без шуток и приколов не мог, потому вначале все подумали, что он под куст какой-то заплыл и ждет, чтобы его начали искать. Но так как его уже долго не было, старшие парни и мужики кинулись в пруд на то место, где один из мальчишек, находившийся на берегу, видел пузырьки, как раз там они и нашли его. Никто не знал, что с ним, потому тащили, как могли, и хватали за все части тела, в том числе и за голову, которая не держалась практически ни на чем, ибо шейный отдел позвоночника был очень сильно поврежден тяжелейшей травмой спинного мозга. Говорили, что на берегу его клали на колено головой вниз, чтобы вода вытекла. Думали, что он просто воды нахлебался – голова болталась, Елисей стонал в бессознательном состоянии. Скорее всего, и когда доставали из пруда, и когда пытались на колено положить, чтобы вода из него вышла, травму еще больше усугубили, но они ведь не знали, что с ним.

Перед тем как потерять сознание и очнуться уже на следующий день в реанимации под аппаратом искусственного дыхания, он попросил того же Мишеньку зажигалкой прижечь ему пальцы ног.

Он еще раз полушепотом сказал ему:

– Прижги мне пальцы ног!

Мишенька ответил:

– Я прижигаю.

Елисей понял, что что-то случилось серьезное, потому что он не чувствовал пальцев ног, как бы ему их там ни прижигали – и потерял сознание.

Очнулся на следующий день от грохота какой-то машины, одна из трубок которой была во рту, да еще какой-то мужик в белых шортах и в очках с золотой оправой громко орал благим матом:

– Эх, Елисейка, что же ты с собой сделал!

Уже позже, по прошествии какого-то времени, ему сказали, что этот импозантный мужчина в шортах и в очках с золотой оправой был нейрохирург из областного центра, которого в спешном порядке привезли друзья Елисея.

Через трубку во рту Елисей проговорил, что он инструктор по плаванию, хотя никогда таковым не был.

По сей день Елисей не знает, почему именно это сказал.

Он снова потерял сознание.

Очнулся через пару дней снова под аппаратом искусственного дыхания с каким-то бандажом на шее. Перед ним в реанимации стояла Мария Ивановна – его бабушка, мама его матери. Елисей ее сразу узнал – на глазах у нее были скупые слезы. Она была вся в черном, по крайней мере ему на тот момент так показалось. Елисей вспомнил, как эта властная женщина заставляла его в трехлитровой банке сбивать масло из молока, несколько часов болтать практически без остановки, и как ему это не нравилось. Он вспомнил ее холодец и деревенский квас, жареную картошку, а также свежеиспеченный хлеб в ее печи, обладавший невероятным запахом и вкусом.

Дедушка держал пасеку – в доме всегда был свежий мед. Даже когда дед трагически ушел из жизни, его младший сын Савелий продолжал держать несколько ульев с пчелами, так что мед в доме бабушки продолжал быть. Да еще всякую домашнюю скотину, покуда сил хватало, бабуля держала, в том числе и коров.

Елисей вспомнил, глядя на нее, вкуснотище всех внуков в доме бабули на все времена: свежее молоко, горячий из печи хлеб и мед – это было что-то. А еще, конечно, жареная картошка с богатой окрошкой, которая в доме бабули называлась просто квасом.

Богатый дом дедушки с бабушкой находился на живописном месте на возвышенности. Перед домом был большой луг, на котором на привязи паслись коровы, телята, овцы, а также детям хватало место для игр.

У подножия возвышенности, на которой находились дом и огромных размеров луг, текла река. Вид был просто неописуемый. Все любили купаться в реке, на дне которой вначале был мелкий гравий, а потом песочек. В реке было много рыбы, дядя Савелий наметкой под корнями деревьев вдоль берега регулярно вылавливал множество рыбы, особенно после ледохода и когда рыба шла на нерест. С годами рыбы становилось все меньше и меньше, дядя все реже и реже выходил порыбачить. Из-под горы били родниковые ключи во многих местах, вода была очень холодная и вкусная, по сей день Елисей вкуснее воды нигде не пил.

Одно всегда задевало Елисея: у бабушки были любимые дети и нелюбимые. Соответственно, дети нелюбимых детей, то бишь внуки ее, стали также нелюбимыми, хотя старшую сестру Елисея Инну она все же с дедушкой взяла на воспитание, облегчив бремя своей дочери Виталине по взращиванию одного из четырех детей.

Елисей еще вспомнил, как у бабули как-то сломался телевизор, а это было зимой. А он, будучи где-то в седьмом классе, прикупил все для пайки, то бишь и паяльник, и олово, и канифоль. Пытался где-то что-то паять – подростковый интерес, не более того. Как раз подвернулась «халтура» – возможность рубля три срезать с бабушки. А сам ни навыков, ни какого-то умения самородка в области радио- и видеотехники не имел. Но юный «радиолюбитель», у которого были паяльник, олово и канифоль, все же рискнул и поехал к бабуле, которая, кстати, жила в соседней деревне в трех километрах, и надо было от автобусной остановки идти пешком, учитывая тот факт, что на улице зима, мороз приличный и снежные сугробы чуть ли не выше Елисея.

В конце восьмидесятых большой редкостью были цветные телевизоры, и конечно, у его бабушки был обычный черно-белый ламповый телевизор.

Мария Ивановна была весьма удивлена, увидев внука на пороге дома с каким-то дипломатом.

– Я телевизор приехал делать, – выпалил с порога Елисей.

– А сможешь? – спросила бабушка.

– Попробую, – тихо ответил внук.

Елисей прошел в зал, где стоял телевизор.

Открыв с помощью отвертки крышку задней части телевизора, с важностью что-то понимающего в этом юный «телемастер» принялся трогать все лампы. Где-то вытащил из гнезда и снова воткнул, где-то какую-то покачал, перед всеми манипуляциями с ремонтом телевизора предварительно достал все важные инструменты для ремонта теле- и радиоаппаратуры: отвертку, пассатижи, паяльник, олово и канифоль, чтобы бабуля заметила, что действительно тут к вам не дилетант приехал, а мастер своего дела, надо же рубля три заработать. Так вот, после всех манипуляций с лампами Елисей включил телевизор… и надо же такому случиться – тот стал показывать. Елисей сам от удивления присел, а бабуля обрадовалась от такого подарка – внук телевизор сделал. Пошла картошки нажарила и трехлитровую банку помидоров открыла консервированных.

Елисей поел хорошо, конечно. Уже в мыслях представлял, как бабушка троячок ему кладет за работу, а может даже пять рублей – но не тут-то было: кроме жареной картошки с помидорами и «спасибо» за работу он ничего от своей бабушки не получил. Обиженный, он поплелся на остановку по морозу и снежным заносам, бубня себе под нос: «Зачем только тащился? Ведь знал, что бабка жадная!»

А вот теперь та самая бабушка, Мария Ивановна, стояла пред его больничной койкой в реанимации, что-то бормоча под нос, а затем, сделав паузу в бормотании, уже молча смотрела на него со скупой слезой.

Елисею было очень трудно говорить, потому бабушка постояла-постояла и пошла домой, но перед уходом сказала:

– Я тебе ситничек принесу, выздоравливай.

Елисей ей вслед подумал: «Какой была, такой и осталась – жадная»! Но ему уже все равно было, ибо полная неподвижность с трубкой во рту, грохот этой «чудо-машины», которая качала кислород, непонимание всего: что происходит, что с ним и как это могло случиться именно с ним?! Словно все у него было отбито, будто все органы вырвали изнутри, а потом просто запихнули внутрь небрежно, грубо зашив брюшную полость.

Боль, неподвижность, люди в белых халатах, бесконечные посетители, хотя эта была реанимация. Свет, постоянно горел свет. Июль – жарко, тело горит, словно ты в доменной печи.

Беспомощность просто убивает: такое ощущение – ты умер, но завис где-то между небом и землей.

Елисей неподвижно смотрел в потолок. На третий день случился послеоперационный криз, у него упало давление – он посинел. Как раз к нему пришла старшая сестра Инна, которая к тому времени уже развелась, имея на руках восьмилетнюю дочь Анну.

Последнее, что слышал Елисей, прежде чем потерять сознание – это истошный крик сестры. Когда он пришел в себя – не помнит уже, но ничего не изменилось. Кажется, только одно: да, точно, одно – душераздирающий вопль ребенка.

Он слышал, как медицинские работники говорили между собой, что на ребенка вроде вылили кипяток. Трое суток он кричал навзрыд без остановки, а еще жара, свет да грохот «чудо-машины» для кислорода – это был кромешный ад.

Через несколько дней напротив Елисея положили человека – он оказался тоже ныряльщиком, да еще и дядей жены его друга Валентина Свиридова, который в экстренном порядке из областного центра как для Елисея, так и для дяди его жены привозил дежурного нейрохирурга. Ему было чуть больше сорока. Он был без сознания. Елисей еле-еле шепотом произносил с трудом:

– Только не умирай!

Через пару дней, не приходя в сознание, он умер.

Елисей не знал этого человека до травмы, да и сейчас даже имени его не помнит, а ведь звали его как-то. Конечно, он мог бы позвонить своему другу и поныне Валентину Свиридову и узнать, как звали дядю его жены, который умер более двадцати лет назад в реанимации после ныряния – но какой смысл и зачем? Ведь прах и тлен, все подлежит забвению.

Елисей помнит, как леденящая дрожь пробежала по его телу, которое ничего не чувствовало, когда каталку с трупом дяди жены его друга оставили на пару минут с ним. Труп, накрытый белой простыней, лежал рядом с ним. Казалось, что сама смерть пришла за Елисеем и вот-вот прыгнет на него с этой каталки. Никогда доселе Елисею не приходилось лежать рядом с трупом, чувствовать смерть всем своим нутром. Страх, полная беззащитность, безысходность, беспомощность, опустошение словно эхом изо всех щелей и углов отзывались:

– Следующим будешь ты!

Труп увезли в морг, но запах смерти не покидал реанимацию все сорок дней и ночей, ровно столько Елисей был в ней.

Ситуацию с ним взяла на контроль мэрия города, так что из обычного человека он перешел в статус «вип-клиента» центральной районной больницы, то бишь на особом внимании и контроле. Даже в реанимацию кроме близких родственников приходили друзья и просто знакомые, хотя по инструкции в реанимацию посторонним вход строго воспрещен. Платились деньги, давались взятки, с мэрии постоянно названивали, друзья все держали под контролем, доходило до угроз медицинскому персоналу, если с ним что-то случится, и так далее.

Но Елисею было все равно уже, он тупо ничего не понимал, что происходит. Вся эта возня вокруг него, суета, множество людей к нему, как в мавзолей к Ильичу. У окна реанимации рядом с приемным покоем постоянно были какие-то люди, что-то говорили, пытались ободрить и поддержать. Весь медицинский персонал, от санитарочек до врачей, был весьма дружелюбен и лоялен к Елисею, уже сватали его за какую-то красивую и высокую медсестру по имени Вера, которая там же и работала. Он пытался улыбаться, но тщетно – не было сил даже на улыбку.

Через сорок дней кошмара в реанимации его перевели в одноместную палату для ветеранов труда и еще кого-то. Народ продолжал потоком идти к нему. Даже директор школы с завучем приходили его навестить, хотя на тот момент он школу закончил как уже восемь лет назад. Холодильник, дополнительный стол поставили для всяких вкусностей – Елисей ничего не ел, а только пил, пил много. Он тупо ничего не понимал, что происходит, словно это не с ним и скоро, совсем скоро этот кошмар закончится. У него сильно горели ноги – днем терпел, а всю ночь стонал. За два месяца пребывания в реанимации и отдельной палате он примерно с восьмидесяти пяти до сорока килограммов похудел – таял на глазах.

Ночи для него были все одинаковые – бессонные, в сопровождении стона. После обезболивающего укола удавалось немного поспать. Знакомая пришла, увидев его, заплакала и, не зная, как помочь, помыла пол в палате.

У друзей не выдерживали нервы. Когда они смотрели на него, у кого-то появлялись слезы, а кого-то выводили под руки – им становилось плохо. Позже рассказывали, как его друг юности Саша Изюмов приехал к приемному покою. Когда он еще был в реанимации, как раз вышел тот самый нейрохирург из областного центра, привезенный друзьями после операции, и сказал:

– Я сделал все, что мог, шансы очень малы – готовьтесь к худшему.

Саша отошел от всей толпы, стоявшей на пороге приемного покоя в ожидании известий, сел на лавочку и заплакал.

Уже после московского Института имени Бурденко «доброжелатели» рассказали, как родственники Елисея, когда услышали вердикт нейрохирурга, стали обсуждать вероятность похорон и последующих поминок, кто по сколько должен скинуться на сие трагическое мероприятие, хотя он еще был жив.