Читать книгу Шоколадная медаль - Валерий Владимирович Цапков - Страница 15

…Зелень оазиса, вдруг открывшаяся с очередной гряды, показалась миражом. Но миражей в этом краю не бывает, это я знал точно. Бойцы оживились, перематывали портянки и обмотки не торопясь, давая ногам отдохнуть перед последним переходом на сегодня. Это был даже не городок – всего лишь большой кишлак, ничего особенного, за полгода мы прошли десятки таких. В котловине между горами – речушка, почти ручей, вокруг нее – сады, дувалы. Бойцы мои, конечно, рады были отдохнуть хотя бы день у зелени, у воды. Я тоже был этому рад, хотя неизбежные при этом смычки с населением, настойчиво рекомендуемые Реввоенсоветом фронта, доставляли мне немалые хлопоты. До этого я год воевал на Восточном фронте, там были свои проблемы с местным населением, ну, а здесь – свои. Мне не нравилась запуганность населения. А отдельным моим красноармейцам просто за удовольствие было подойти к какому-нибудь торговцу, прицениться к вышитому персидскому платку и с наглой улыбочкой да притворной слезой повздыхать, что, мол, и купил бы, да денег нет, а при этом, как бы невзначай, затвором винтовки пощелкать, поиграть. Торговец, конечно, при этом улыбается до ушей и с радостью делает подарок. Отряду своему я объяснил, что это злоупотребление данными нам полномочиями и очернительство в глазах трудящихся Востока Советской власти. А поскольку не всех удалось убедить словом, я пообещал расстрелять того, кто попадется на мародерстве и вымогательстве. И пошел я, значит, к старейшине всех кишлачных торговцев с просьбой дать нам под расписку овощей и фруктов, а заодно предупредить, чтобы моим парням в лавках ничего не давали, потому как шитый золотом платок у одного – это зависть у десятерых, а в коммунизм мы должны войти, забыв об этом чувстве. У старейшины этого был, по современным понятиям, универсальный магазин, продавалось все, от изюма до гвоздей. Разговариваем мы, а глаза мои притягивает ожерелье из прозрачных сверкающих камней. Никогда такого не видел. Золото видел, оно тусклое и желтое. А тут и звезды, и радуга, и холодный родник одновременно. Так вот, веду я политбеседу, что теперь не надо бояться человека с ружьем, то есть нас. А старик качает головой, мол, война идет, и вы воевать, а, значит, и убивать пришли. Я же говорю, что мы совсем другие, мы не войну, а мир принесли. А тот в ответ: никогда до сих пор для этого люди с оружием не приходили. Я совсем разгорячился, говорю, мол, смотри, старик, в будущее, время нас рассудит. И тут старик спрашивает, уверен ли я в своих словах, не лгу ли я себе и людям. Этот вопрос даже рассердил меня, а старичок вдруг достает пузырек с чем-то и предлагает выпить, чтобы испытать себя. Жидкость, мол, безвредная, если человек уверен в себе и не лжет. А чтобы я не думал, что здесь подвох какой-то, что отравить пытаются, подает мне ожерелье в подарок. «Взятка?» —спрашиваю. «Не взятка, а сделка, – отвечает. – Получить долгожданный мир за ожерелье, пусть даже и дорогое, – дело выгодное». Я говорю, что ни в Бога, ни в дьявола не верю, а он в ответ – что убьет не Бог и не дьявол, а ложь, если она есть во мне, а если нет лжи, то и жить мне век целый. Вот такая задачка выпала… Не выпить – признать, что лгу. Взять ожерелье – что в отряде скажут? Я ведь там не один был, за спиной два бойца с винтарями, потому как моим же приказом запрещено было ходить поодиночке даже за бархан по нужде. И все же я решился. Беру ожерелье, кладу в карман. Вытряхиваю содержимое пузырька в пиалу. Выпиваю. После чего вежливо прощаюсь, отхожу на пару шагов, поворачиваюсь и бросаю ожерелье старику на прилавок. Что-то мне тогда подсказало, что именно так надо поступить.

Ты говоришь, что все это ерунда, что заразу я подхватил от фруктов с рынка, мне же кажется, что он тогда дал мне какой-то ослабленный бациллоноситель, который и убил бы меня тогда, если бы я был не уверен в своей правоте. И все эти десятилетия какой-то вирус жил во мне, ожидая, не придет ли его время. И оно пришло, оттого я и умираю. Хорошо, что я не взял тогда ожерелье…

…Найденов очнулся от сна и тревожно глянул на часы – забытье длилось лишь несколько минут. «Надо хлебнуть кофе», – решил он и поднялся со скрипучей кровати. Сладко потянувшись, подошел к столу, достал из-под него электрический чайник и стал осторожно тыкать оголенные концы шнура в электропроводку на стене. Розетки в комнате начальника караула не было, поэтому изоляция на стене была разодрана до металлической жилы в нескольких местах, что позволяло, при желании, одновременно подключить не только электрочайник, но и магнитофон.

На пороге комнаты начальника караула появились две рослые фигуры, заслонив собой и без того скудный свет, падавший из коридора.

– Товарищ старший лейтенант, разрешите поговорить с вами?

Сержант Андрианов, заступивший в караул разводящим, произнес эту фразу и обернулся, словно за поддержкой, к своему другу ефрейтору Куцему, который стоял чуть сзади и нахально улыбался.

– Чего вам?

– Мы по тому же вопросу.

– Разве я недостаточно ясно объяснил?

– Согласитесь, если бы командир роты составлял список, мы были бы первыми.

Командир роты лег с брюшным тифом в инфекционный госпиталь и, пока Олегов был в колонне, Найденов по своему усмотрению составил список очередности увольнения в запас.

– Вот вы объясните, почему Загорский и Воронин едут, так сказать, в первых рядах?

– Залетов нет, дисциплину не нарушают, – спокойно произнес Найденов.

– Да они такие хорошенькие, потому как до дембеля душками остались, по хилости и трусости такие, – обиженно подал голос Куцый.

– У Воронина одна бабушка с сорокарублевой пенсией, он вообще непонятно как в Афган попал. Конечно, ты больше мяса и фруктов ел, пока рос. Вот и стоишь теперь передо мной такой высокий, сильный и уверенный в себе. Его я записал первым, чтобы хоть как-то восстановить справедливость…

– Вот-вот, вам нужна справедливость, а командиру роты – внутренний порядок и дисциплина, – желчно произнес Андрианов.

– А как же! Как положено, двухголовый дракон, – усмехнулся Найденов.

– Но ведь у меня залетов-то нет, – не унимался Куцый.

– Изволь, – Найденов достал из кармана памятный блокнот и нараспев прочел: – «Куцый: кроссовки и дипломат – восемьдесят чеков, наличными —сорок». Извини, но перебор в червонец. Где взял? Вымогательство или мародерство, а, может, воровство или спекуляция? Выбирай статью.

– Что вы все к шмоткам цепляетесь? Вон, чернотики и пехота домой мешками тащат.

– А ты видел?

– Знаю. А кроме того, – Андрианов вдруг ехидно улыбнулся, – помните, вы меня в патруле «Фантой» угощали? Как вы ее купили? Ведь не только для солдат на чеке написано, что продаже другим лицам не подлежит?!

– Спасибо, друг, больше угощать не буду! Только это моего отношения к вам не меняет.

– Ну хорошо, а почему вы Кострова в первой пятерке записали?

Найденов недоуменно пожал плечами.

– А в чем проблема? Более-менее служит, в конце концов, я же его не первым записал.

Куцый обернулся назад, нет ли кого, наклонился к Найденову и голосом заговорщика произнес:

– А ведь это он настучал на вас особисту.

– Откуда знаешь?

– У нас свое чека. Заметили просто, что когда майор Гаврильцов, проходя мимо роты на разводе, запястье почешет, Костров потом в подвальную каптерку за ветошью ходит.

– Что тебе сказать на это? – Найденов слегка задумался, – он поступает так, как завещал великий Ленин в работе «Берегитесь шпионов». За информацию спасибо. Не забуду объявить ему благодарность.

Андрианов и Куцый засмеялись, и один из них сказал:

– А за то, что часы электронные у начальника штаба украл, что объявите?

Найденов вспомнил неприятную историю месячной давности, когда из кабинета начальника штаба полка в обеденный перерыв пропали часы. В штабе в это время никого не было, рядом с кабинетом на первом посту стоял часовой, как раз Костров. Ответить ребятам на этот вопрос он не успел, звякнул полевой телефон на столе. Звонил часовой со входа в президентский дворец.

– Коробочкин с проверкой идет…

– Ну-ка, порядок навести, проверка идет, – Найденов махнул рукой, давая понять, что беседа окончена. Наскоро плеснув в железную кружку кипятку, он сыпанул из жестяной банки растворимого кофе и, выскребя остатки сгущенного молока, все размешал. Попробовал, слегка обжегся, поставил кружку на стол и вышел в коридор.

– Ну-ка, Боря, подклей это, – сказал Найденов Загорному, который брызгал водой из ведра на бетонный пол, чтобы прибить пыль.

– Что?

– Вот это, – Найденов показал пальцем на слегка оторвавшийся уголок плаката, на котором была изображена смена часовых. Бумажный плакат был наклеен на фанерный лист.

– Где ж я клей возьму?

– Если бы у меня был клей, я бы сам приклеил, – раздраженно ответил Найденов.

Из комнаты бодрствующей смены с довольной улыбкой вышел Тарасов. Он ободряюще похлопал Борю по плечу, подошел к полке, на которой были разложены туалетные принадлежности личного состава караула, взял чей-то тюбик зубной пасты и, выразительно глянув на Найденова, выдавленной пастой приклеил оторвавшийся бумажный лоскуток.

– Учись жизни, Боря, пока я жив, – настоятельно сказал Тарасов.

Куцый, через дверь видевший сцену в коридоре, засмеялся:

– Справедливость торжествует!

– На обломках нашей молодой жизни… – буркнул в поддержку Андрианов, но Найденов этого уже не слышал, он шел навстречу появившемуся секретарю партийного комитета майору Коробочкину.

– Впустили меня почему? – вместо ответа на рапорт спросил Коробочкин.

– Видел, как Митрохин в штабе на вас допуск выписывал.

Коробочкин кивнул головой, взял со стола план партийно-политической работы в карауле, прочел его, поднял голову, увидел Тарасова и подозвал его к себе.

– Кто комсгрупорг караула?

– Гирин.

– Твоя фамилия?

– Тарасов.

– С кем соревнуешься?

– С Загорным.

– Гм… Все бьет… Ну ладно, – Коробочкин лукаво прищурился и, склонив голову набок, спросил: – А скажите-ка, что запрещается часовому?

Тарасов бодро затарабанил статью из устава гарнизонной и караульной служб:

– Часовому запрещается есть, пить, курить, справлять естественные надобности…

– Стоп!!! А потеть – естественная надобность?

– Да… – растерянно ответил Тарасов.

– Значит, нельзя потеть на посту?

– Выходит, да… – еще более растерянно ответил Тарасов, а остальные солдаты весело рассмеялись, довольные шуткой.

Самодовольно улыбаясь, Коробочкин сел за стол, черкнул в постовой ведомости пару строк о проверке и с озабоченным видом сказал Найденову:

– Ладно, я по постам не пойду, дела у меня, а ты сходи, не ленись…

Посидев с минуту в задумчивости после его ухода, Найденов хмуро глянул на Тарасова:

– Ну ты и жук! Ты ведь в прошлом карауле слышал от него же эту шутку про пот!

Тарасов с лицом примерного ученика ответил:

– Так дяденька хочет казаться остроумным. А мне жалко, что ли…

«Надо приглядеться к этому мерзавцу», – решил Найденов и направился к выходу, где в коридоре Боря в очередной раз сбрызгивал бетонный пол водой. Эту процедуру приходилось делать каждые полчаса: сухой воздух быстро испарял влагу, и снова поднималась пыль.

– А скажи, Боря, когда неуставщины не будет? – спросил Найденов, останавливаясь рядом.

Боря тяжело разогнулся, виновато склонил голову и неуверенно сказал:

– Не знаю… Может, если бы всем хорошей еды хватало, не давили бы друг друга…

– Если б так просто, – усмехнулся Найденов, потом вдруг, как будто что-то забыв, резко повернулся кругом и быстро, чтобы вечно голодный Боря не заметил, как он покраснел, направился в комнату начальника караула. Взяв со стола почти опустошенную банку сгущенки, он осторожно, стараясь не очень шелестеть бумагой, завернул ее в газету и мягко опустил в корзину для мусора, сделанную из пластмассового корпуса итальянской противотанковой мины.

Выходил из караулки быстрым шагом, стараясь не смотреть на копавшегося в коридоре Борю. Он вспомнил, как полгода назад Загорного уличили в том, что он выбирал остатки плова в мусоре, выброшенном из столовой, где ели офицеры афганской и советской госбезопасности, охранявшие президентский дворец. После этого Борю стыдили на комсомольском собрании роты за то, что тот позорит не только роту, но и моральный облик советского человека.

– Стыдно перед этими обезьянами из-за тебя, Боря, – с чувством тогда говорил Куцый. – Беру я тебя на поруки, буду шефствовать над тобой.

Так тогда и порешили, закрепив шефство в протоколе.

Полуденное солнце палило вовсю. Безоблачно-синее небо с утра слегка поблекло от пыльной дымки, всплывавшей к обеду над Кабульской котловиной. От сортира несло смрадом. Побеленная половина его принадлежала десантникам, другая, со скользкими от нечистот ступеньками, эксплуатировалась афганскими солдатами. Найденов, отгоняя назойливых мух, прошел около казармы, на стене которой гораздый на выдумку комбат, видно, озабоченный тем, чтобы бойцы не мочились ночью прямо под углом, повесил щит с нарисованной ослиной мордой и крупной надписью: «Здесь оправляются только ослы».

Офицеры ХАДа, те из них, что знали русский язык, проходя мимо в свою казарму, недоумевали: