Читать книгу Мой «Фейсбук» - Валерий Зеленогорский - Страница 14

Извините, Анечка, что не писал Вам долгих два месяца, в госпитале я лежал, не в нашем, профильном, где Феликс присутствует незримо, а в обычном.

Там молодые медсестры обеспечивают ветеранам войны прекрасный уход в мир иной. Простите за каламбур, это горькая шутка юмора.

Я выжил, несмотря на то что мне персонал желал сдохнуть пять раз на дню; причиной всему моя принципиальность и знание приказов и инструкций Минздрава, я знаю свои права, и если мне положено, я их вырву своей искусственной челюстью у любого, включая этих врачей-вредителей.

Ну это так, к слову.

Продолжу я свой отчет о борьбе с мировым сионизмом на берегах Потомака.

Центр обо мне забыл, я желал контакта с кураторами, но мне дорога в советское посольство была заказана: опора на собственные силы – такие были инструкции, а своими лишь силами жрать, пить и ничего не делать – тяжкое испытание для советского человека.

Я скучал по Розе; вы не поверите, я скучал даже по Либерману – да, по этой сионистской сволочи, которая затаилась на время; я скучал по нашему НИИ, по жидкому жигулевскому пиву и по временным трудностям с продуктами первой и второй необходимости.

Сема заметил мое страдание и решил меня развлечь, да и случай представился необычный: его племянник Изя решил жениться на малайке – не на маланке, как говорят на Украине, а на стопроцентной малайке, с которой он служил в армии США.

Он решил жениться, хотя вся родня была против, не хотели, расисты недорезанные, девушку другой расы.

Им Сарочку подавай, а я сказал – Изя, ты имеешь право на любовь, цвет кожи неважен, и вот свадьба.

У нее родителей не было, она была сирота, что как-то смиряло родственников Изи – они надеялись, что смогут ее заставить принять иудаизм, хотя сами в субботу жрали свинину и в синагогу ходили только за материальной помощью.

Свадьба была, как положено, в ресторане «Одесса», где все порядочные люди Брайтона гуляли, – там воплощалась мечта об изобилии, свадьба должна была быть как у Бабеля в рассказе, где Беня Крик женит свою сестру Двойру, базедовую красотку.

Еда на столах стояла в три этажа, официанты – все с высшим образованием, с выражением лиц, которое лишило бы аппетита даже обездоленных детей африканского континента.

Я спросил у одной такой: а что же вы с такой рожей на чужой свадьбе, она ответила, что закончила университет в Одессе и ей подавать жлобам омаров противоестественно. Так идите в Гарвард, говорю, и преподавайте там. Она облила меня ядом своих влажных глаз и метнула мне на стол мою фаршированную рыбу.

Я решил ее больше не трогать, боялся, что она плюнет мне в горячее на третьей перемене блюд.

На сцене надрывал сердце оркестр с солистом, толстый обрюзгший артист московских театров и кинотеатров, так он себя называл, в перламутровом фраке и в фуражке-капитанке пел что-то еврейско-цыганское, и все танцевали, как в последний раз.

В перерывах солист в «капитанке» набекрень зачитывал телеграммы со всех концов света от родственников и призывал не жалеть денег оркестру.

Иногда он кричал «Горько!», и два сержанта морской пехоты ВМФ США неловко целовались на счет; доходило до 100, и тогда Изя сказал всем, что если они не успокоятся, он будет вынужден дать главным провокаторам по голове.

Среди бушующей в танце толпы евреев выделялся один старик на коляске, он все время крутился на танцполе, одна часть его тела была в глубоком инсульте, но вторая, подвижная, жила на все сто.

Я спросил у Семы, кто этот мощный старик, почему половина его лица, рука и нога так радуются, и Сема рассказал мне историю.

Это дедушка жениха, поведал мне Семен, он не хотел ехать, он был здоров как бык и в Черновцах был уважаемым человеком, директором школы, где учились все лучшие люди.

Он, орденоносец и фронтовик, даже в страшном сне не мог представить себя в логове империализма.

Но жизнь иногда предлагает причудливые сценарии. Его дочь, тоже учительница, родила ему внука, а папа внука оказался сукой и ушел к заведующей детским садом.

Ушел и сделал очень больно его родной кровиночке, она даже два раза вешалась и один раз травилась, а потом с ней случилось превращение: она стала учить английский, как ненормальная, прочла всего Шекспира в оригинале и стала собираться на выезд.

Папа увещевал ее, взывал к ее гражданскому чувству, говорил о любви к Родине, но бес попутал бедную женщину, да, Анечка, так бывает.

Вот я помню, как я застукал мою Розу с Либерманом, чистейшего человека, утренний лотос, а не женщину, но бесы в лице Либермана прикидываются ангелами, а ангел, как известно, бесплотен.

Вот она и поддалась, а Либерман тогда неплохо поорудовал у нее под юбкой, пока я не пресек прелюбодеяние, вот такие «ангелы» были членами партии, чтоб он сдох уже в своей Палестине, так я называю оккупированные земли, где Либерман живет сейчас.

Сема продолжал рассказывать.

Дедушку так уважали, что даже не исключили из партии; он обещал соратникам вступить в местную компартию и продолжать дело Маркса – Энгельса – Ленина на чужбине.

В 76-м году через Вену они попали в Америку, но на борту самолета, летевшего в США, с дедушкой произошел инсульт; его спасли – правда, только одну половину, и оставшаяся половина дедушки страстно полюбила Америку: видимо, омертвевшая часть члена партии и советского человека сама не захотела жить при капитализме и убила себя.

Этот пример, Аня, продемонстрировал мне, как же силен советский человек – он убивает себя, но не сдается, гвозди бы делать из этих людей, как сказал классик.

Вот я думаю, Анечка: может, они этого дедушку залечили, могли заколоть его препаратами, чтоб партию и Родину забыл; на лице его такая блаженная улыбка была и радость такая детская, что я все-таки думаю, это препараты; не может советский человек так радоваться без Родины.

Я сам так заскучал по родным просторам, что даже в Канаду поехал с Семой в рейс, чтобы на березки посмотреть. Ну, об этом в следующий раз.