Читать книгу Когда уйдешь - Валерия Кёяма - Страница 2

Начало мая подарило действительно жаркие денечки. Но и они не могли согреть холодную квартиру, которую Леля про себя называла Дырявым сундуком. Не хотелось вылезать из-под теплого одеяла и вставать с нагретого матраса, но будильник звенел уже не в первый раз. Она все откладывала его и представляла на несколько минут, что он ей всего лишь приснился, как приснились холодные зимние ночи, когда она лежала с температурой и видела бредовые сны. Приснился как запах копоти от старой газовой плиты или ее сожжённые книги, обугленные листы которых она собирала разбросанные по полу, бросая на них тяжелые крупные слезы. Но реальность продолжала настойчиво стучаться в окна и двери ее воображаемого домика, в котором она тщетно пыталась спрятаться на протяжении вот уже двадцати минут.

Комнату наполнял протяженных громких храп. Девочка поднялась, скинув с себя одеяло и сразу же почувствовала неудержимое желание вернуться под него назад. По коже побежали шустрые мурашки. Прежде, чем встать она помяла маленькими ручками голень на левой ноге, которую ночью несколько раз брала судорога и ей приходилось колотить ею об стену и пол, чтобы хоть как-то унять эту адскую боль.

Мама лежала, свернувшись калачиком между своим диваном и журнальным столиком, на котором стоял телевизор. Точно там же, где ее вчера оставил дядя Володя. Принес ее, когда Леля начинала засыпать и даже хотел перенести девочку за шкаф, где находилось ее спальное место, но она так раскричалась, что он испугался и поспешил удалиться, оставив ее пьяную мать лежать на полу. У нее не выходила из головы мысль, что этот мерзкий человек трогал ее. В темноте она не видела его лица, но знала, что оно выглядело точно таким с каким видом он предлагает ей конфету или угоститься чем-нибудь еще с его рук.

Мамин храп тяжелым грузом ложился на ее сердце. Отчего-то он всегда вызывал в ней чувство тревоги больше, чем что-либо другое. Наверное, даже если бы началась война и за окнами вопили залпы тяжелых гаубиц для нее губительнее казались бы не они, а этот храп.

У Лели не было своей кровати – только старенький пожелтевший матрац, почти сравнявшийся с полом и весь в дырках. Находился он между северной стеной и большим массивным шкафом, за котором она и спала. Укрывшись одеялом она встала и поплелась в ванную. По ковру, стенам и серванту бегали тараканы. Сквозь бордовую занавеску в комнату проходил приглушенных тусклый свет и было не просто ответить солнечно на улице или пасмурно.

Казалось, совсем недавно там была зима, белым белом по улицам лежали снежные покрывала. А теперь прямо как по щелчку пальцев – весна и очень скоро лето. Леля умывалась, склонившись над ванной. Холодная вода прохладой обжигала ее лицо. Это была единственная комната, в которой у них горел свет. Во всех остальных давно перегорели патроны, из них до сих пор торчали взорвавшиеся лампочки, которых просто не было смысла менять. Водонагреватель ворчливо шумен, горя большой красной кнопкой. По большому счету, его давно нужно было вытащить из розетки чтобы тот не тратил электроэнергию – толку от него было мало. Но Леля не переставала надеяться, что в один прекрасный день он заработает, и она сможет помыться, не прибегая к помощи кастрюль и плиты.

Пробегая по ее коже, вода ударялась об черную ванну и утекала в трубу. Когда девочка выкрутила кран у нее было красное лицо и мокрые косички. Она и не заметила, как те перекинулись через бортик и все это время мочились под струей воды. Их пришлось по очереди выжать, чтобы не намочить себе одежду. Вернувшись в комнату, она распахнула шкаф, бросила одеяло на обвисшую дверцу и стянув с себя спальную футболку быстро облачилась в синий свитер и джинсы.

– Аленка! – неожиданно рявкнула с пола мать резким, похожим на собачий лай голосом, – Принеси воды!

Дернувшись от неожиданности, девочка застыла на месте. Большие глаза смотрели сверху вниз на обмякшее тело с растрепанными мышиными волосами. Ее мать, сейчас так похожая на старуху, сделала попытку подняться, но потом снова рухнула на пол и казалось замертво. Из ее груди вновь стали выходить те тревожные звуки, которые Леля так не любила.

«Стоит ли принести ей воду и оставить на столике? Думаю, стоит. »

Она метнулась в ванную и набрала полный граненный стакан воды, который аккуратно оставила на краю возле телевизора. Самой пить чай у нее времени не оставалось. А завтракать было просто нечем.

Кроссовки сохли на кухне, стоя на оконной раме между двух стекол. Маленькая форточка в углу всю ночь простояла открытой, но она скорее впускала в квартиру тепло, нежели холод. Ничем не зашторенной окно выходило на залитый солнцем двор, оттенённый множеством деревьев. Ветви, которые вчера бились ей в окно сейчас безмятежно свисали, склонив позеленевшие кроны вниз. Она встала на стул, чтобы дотянуться до серых кроссовок, после чего натянула их на себя, туго затянув шнурки. Голова немного закружилась после того как она закончила с этим занятием и вернула ей обычное положение. Пару минут пришлось посидеть на стуле пока темнота не ушла с ее глаз. Поднявшись, она еще раз вернулась в комнату чтобы прихватить заготовленную со вчера сумку и, метнув взгляд на бездвижимое тело матери, покинула свой «сундук».

«Ведь совсем как мертвая лежит. Как бабушка в гробу, да еще и похожа на нее. А что если когда-нибудь она допьется и откинет коньки? Что тогда делать?»

В подъезде пахло сыростью и горьким табачным дымом. Кто-то громко кашлял на пятом этаже и, очевидно, курил крепкую сигарету. Возможно, папиросу. Леля стала спускаться вниз со второго этажа, стараясь не наступать на окурки и прочий мусор, однако, между пролетами вляпалась во что-то очень похожее на большой черный плевок и в сердцах выругалась не хуже старого сапожника. Тяжелая металлическая дверь с трудом поддалась ее давлению, зато назад полетела так стремительно, что чуть не прищемила ей пальцы.

– Проклятье! – воскликнула она, одергивая руку. Утро встретило ее теплыми лучами. Но на душе все ровно скребли кошки. С козырька на макушку упала пара капель, сбежавших на него с кондиционера бабы Зины. Еще один повод радоваться тому, что по крайней мере, упал не он сам. На этой рухляди с торчащей арматурой уже начала расти трава.

«Какое неожиданно теплое утро, а ведь вчера вечером ветер разыгрался не на шутку. Я была уверена, что начнется дождь, а им даже и не пахне.т»

Солнце поднималось с востока, по левую от нее сторону. По крышам «п» образного двора скользил яркий оранжевый свет. Неожиданная смена контрастов бросалась в глаза. Совсем недавно голые деревья теперь пестрили юной листвой, а сирень возле арки и вовсе набирала соцветия. Кстати, это была самая старая арка во всем городе. По крайней мере, так все говорили. Встроенная в дом между первым и вторым подъездом она выходила на улицу Завагзальную, по которой Леля не ходила чуть меньше года с тех пор как окончила школу.

Конечно, глядя на нее можно было решить, что она скорее семиклассница, чем студентка. Однако этой девочке с тоненькими косичками, доходившими до талии шел уже семнадцатый год. Она отерла кроссовок о землю и двинулась к гаражам. Теперь, чтобы добираться до колледжа ей приходилось ходить на остановку за несколько кварталов от дома и срезала она через дворы.

Панельки и серые пятиэтажные хрущевки –вот чем был застроен КПП –район города, который находился за ЖД вокзалом, в самом его отшибе. Было слышно, как отъезжали поезда. Леля привыкла к этим звукам и почти не замечала. Бредя между гаражей и проулков, она вспоминала свои сегодняшние кошмары. Опять снилось лето. Не просто лето, а тот знойный вечер в деревне, когда хоронили бабушку. Он не выходил у нее из головы уже год и являлся ночами в самых извращенных формах. Как-будто-то мертвая бабушка продолжает жить, и никто не собирается ее закапывать в землю. Она сидит вместе со всеми за столом и не то празднует, не то оплакивает свою кончину. Трудно сказать ведь глаза у нее всегда закрыты, а лицо сохраняет тот пустой и тяжелый отпечаток смерти с каким Леля его запомнила. Во сне она никогда не думает о том, что это странно и так быть не должно, однако спокойнее от этого не становится. Ей всегда жутко смотреть на нее, причем, сидящую на том стуле, на котором в тот день сидела она сама подле своей матери. Как тряпочная кукла –ни живая, ни мертвая. Молчаливая и холодно-бледная.

В самых бредовых снах ей снится, что ее отправляют за какой-то банкой в подпол, и она спускается по шаткой лестнице, которой нет конца. Бабушка мечтательно глядит на нее сверху вниз и неправдоподобно машет кистями в то время как руки ее остаются обездвиженными. С каждой ступенью становится холоднее и с каждым неуверенным шагом ее одолевает все большее чувство безысходности. Уверенности в том, что ей оттуда уже никогда не выбраться. Словно она сама закапывает себя в могилу.

Сегодня было нечто подобное, но она как будто затерялась в той деревни. Бродила по улицам и случайно встретила свою бабушку. Та пригласила ее зайти в дом, но Лели почудилось, что в избе притаилось что-то жуткое и страшное. Она отказалась и резко почувствовала сильную жажду. Солнце как будто нарочно стало печь ее сильнее словно она превратилась в блин на раскалённой сковородке. Вместе с мертвой бабушкой она отправилась сквозь живую изгородь и уже на прогнивших деревянных ступеньках почувствовала неладное. Бабушки рядом не было, она просто исчезла. Зато в доме было что-то другое и это что-то больше всего пугало своей неизвестностью.

Картинки менялись. Ей снилась зима. Она сидит совсем одна в своей холодной квартире. Что-то очень быстро пишет в тетради, укрывшись всеми одеялами и пледами, которые были у них дома. Чувствовала непреодолимую нужду придать свои мысли бумаге, как будто от этого зависела чья-то очень важная жизнь или жизнь всего человечества. Словно если она не напишет то, что должна написать все звезды на небе потухнут и мир погрузиться в непросветную тьму. И она все писала, писала. А в окно пробивался холодный лунный свет. Синева наполняла собой комнату и освещала тетрадь, по которой в дрожащей руке бегала покусанная ручка.

«Уж лучше не видеть снов вовсе, чем такое… Еще и на душе от них тяжело и погано, как будто посидела на кухне с включенной плитой. »

Лицо у нее было такое словно ее кто-то очень сильно обидел, и она вот-вот расплачется. Но это было его обычное состояние. Особенную печаль ему придавали гигантские глаза, которые немного неправдоподобно выделялись на ее маленькой голове. На фоне их даже пухлые губки казались крохотными. Она шла медленно хоть и спешила. Как ни крути, а шаг нельзя было искусственно увеличить если у тебя короткие ноги, а энергии на передвижение и существование почти не осталось.

«Нужно будет сразу зайти в буфет, а то, глядишь, умру от голода.»

Ее остановка находилась рядом со старым кинотеатром с исполинской каменной мозаикой на фасаде здания. Правда, он уже много лет не работал и теперь там оборудовали супермаркет и небольшие прилавки, в которых продавали мясо, сладости и прочее, на что у нее никогда не было денег и заходила она туда только зимой, чтобы погреться. А через дорогу расположился вокзал с золотым как на церквушки куполом, выставивший впереди себя череду рельсов, на которых отдыхали уставшие поезда.

Дорога через несколько метров поворачивала на шоссе. Машины быстро мчались мимо остановки, сотрясая воздух. Из-под колес летели мелкие камни и пыль. Леля присела на крашенную лавочку, состоявшую из двух досок, прибитых на небольшом друг от друга расстоянии. Чтобы расположиться ей хватило всего одной.

Солнце тем временем незаметно поднялось выше и слегка пекло в макушку. Сверху у нее были светло-коричневые волосы, а начиная примерно с ключиц имели немного выгоревший оттенок детского блонда. Леля сама заплетала себе косички и не любила ходить с распущенными волосами. По сравнению с другими ей казалось, что у нее их слишком мало к тому же они были прямые и совсем безобъёмные.

Автобус приехал как всегда пустой, так как ее остановка была одной из первых. Она не любила КПП и всегда уезжала оттуда с какой-то безумной надежной, что больше туда не вернется. В мире за пределами «сундука» она могла забыть о том, что спит за шкафом, что ночью по ней бегают тараканы. Могла представить, что ей это только приснилось, и никто никогда не голосил пьяные песни, пока она спала. Никто не сжигал ее книги. А мама не дышала так странно и не задыхалась в собственных стонах, приводя в дом мужчин…

Закатив глаза, она слушала как тихо бьется сердце в ее груди и удивлялась тому, что все еще живая. Иной раз осознание простой истины, что она жива взрывалось в ее груди безудержным фейерверком счастья и надежды, что ничего еще не потеряно и все можно исправить. Пока ты жив все можно изменить и ничего не страшно. Но чаще всего ее существование ее угнетало. Столько раз она брала в руки нож, столько раз пыталась со всем покончить, но ничего не получалось. Она слишком слабая и трусливая. Об этом говорили тоненькие полоски на ее запястьях. Вот если бы они были толще, если бы она могла полоснуть по кисти сильнее все было бы по-другому. Точнее не было бы вовсе. Но ей ведь не нужна эта жизнь, не так ли? Она сама себе задавала этот вопрос, но ответ на него всегда был разным.

«Мне ведь всего шестнадцать. Только шестнадцать…»

Она смотрела на мир то пустыми, то безумно грустными глазами и спрашивала себя –неужели это моя жизнь? Та самая жизнь, которой я живу и больше ничего тут нету?

Впервые этот вопрос она задала себе год назад, когда все ее надежды рухнули. Когда она поняла, что все, что она воображала о своей жизни –это полный бред. И под ногами, склонив лицо ничком к бездонной пропасти разочарования она разглядела только девочку, которая всю жизнь спала за шкафом, девочку, в поношенной одежде, ненужную, брошенную, забытую даже Богом. Она молила его забрать ее к себе, получая в ответ лишь раскатистые волны грома на черном небе и трепетание сухой травы под ногами, которая так же как она жаждала дождя. Чтобы можно было раствориться в нем, растаять как сахар. Но тучи только дразнили…

Дразнили ее, и она тогда еще не знала, что не сможет забыть тот ливень, который вскоре прольется. Иногда ей казалось, что он никогда не проходил, а просто поселился в ее сердце и поливал его день ото дня холодной грозовой водой. Его не удавалось забыть, даже несмотря на то, что после него были и другие дожди, было много. Но этот она запомнит на всю оставшуюся жизнь, какой бы долгой или короткой она не была. И не потому, что он был самым сильным из всех, что ей приходилось видеть и слышать. Не потому, что он стучал по крыше старой бабушкиной избы, не давая сомкнуть глаз. И не потому, что пролился на улицы после невыносимо знойного дня. Он запомнится ей надолго, потому что именно в тот вечер она поняла, что больше не хочет жить.

Сегодня был не совсем обычный день. Она об этом вспомнила, когда выходила на своей остановке, кое как протискиваясь сквозь битком к тому времени набитый автобус. Пятое мая. И все бы ничего если бы не день рожденье местной «принцессы». Виолетта, наверняка, придет в колледж в новом наряде, став очередной темой для разговоров. Ее имя и так всегда было на слуху еще со школы. А с тех пор как ее мама вышла замуж за богатого мужчину разговоры о ней почти не прекращались. И только это уже было достаточным поводом чтобы ее ненавидеть.

Так получилось, что Леля и Виолетта выбрали один колледж, да еще и попали в одну группу. Раньше они учились в параллельных классах и совсем не общались. Впрочем, сейчас мало, что изменилось только теперь она стала просить у нее списывать на математике. И это именно благодаря ей ее и тут все называют Лелей –кличкой, которая прицепилась к ней с первого класса. И никого не волновало, что Леля -это производное от имени Оля, никак не Алена.

Все дело в ее внешности. Леля созвучно с «ляля». Маленькая, щуплая. Она даже в пятом классе выглядела как первоклашка. На школьных фотографиях всегда самая низкая, самая худенькая. Старшеклассницы любили ее потискать на переменах, а некоторые не упускали случая поиздеваться. Над ней и тут нередко подшучивали по поводу ее детской внешности, особенно часто это делал староста их группы. Но шутки его были безобидными, а Алена давно разучилась обижаться и не плакала уже целый год. Все ровно, что превратилась в ледышку. А разве возможно дважды заморозить лед? Едва ли.

Ох, Виолетту она ненавидела не только потому, что из-за дня в день была вынуждена слышать о ней. Слушать на парах ее разговоры с Соней о новых покупках, о парнях. Эта ненависть была самой сильной потому как вытекала из завести. Самая красивая, самая яркая девушка, которую ей вообще доводилось видеть. То, как сильно ей хотелось быть на ее месте временами сводило Лелю с ума. Всегда такая веселая, лучистая словно никогда не знала боли и лишений, она выводила ее из себя только одним своим существованием. Ее густые шелковистые волосы, идеальная смуглая кожа, белые ровные зубы, голубые глаза всегда с искоркой во взгляде, куда бы она не смотрела, стройная фигура, большая грудь… В то время, как у Лели не выросло ничего, что стоило бы прикрывать бюстгальтером. Последней точкой стало то, что полгода назад она еще и разбогатела. Эта жизненная несправедливость не укладывалась в ее маленькой голове – ну почему кому-то все, а кому-то ничего?!

Но больше всего Леля завидовала ее беспечности. Впрочем, она завидовала всем своим ровесникам, которые жили обычными жизнями, которые должны быть у подростков. В особенности девочкам, которые гуляли по вечерам за ручку с каким-нибудь высоким мальчиком, глядя как загораются огни города. Она всегда с обидой смотрела на такие парочки, осознавая, что в ее жизни этого никогда не будет. Завидовала тем, кого дома ждала теплая еда и заботливые родители. Тем, кто веселился, зная, что завтра не придется страдать от боли. Тем, кто не просыпался ночью от голода и потом не мог уснуть до самого утра. Ее душа напоминала ей глубокий колодец, в котором не было ничего кроме холода. Даже звезд не видно глубокой ночью. Больше всего на свете, она завидовала тем, кто не знает, что такое пустота…

«Они даже не понимают какое это счастье спокойно спать в своей постели, когда ночью у тебя дома нет посторонних людей. Когда пьяная мать не заставляет тебя уходить в морозную ночь только потому что ты мешаешь быть ей наедине с каким-нибудь мерзким человеком, которого ты видишь впервые. Какое счастье чувствовать себя в безопасности и не бояться завтрашнего дня. Для них это данность, а не дар. Им даже в голову не приходит, что может быть как-то иначе. Какой же счастливой и благодарной была бы я если бы мне досталась хоть толика той беспечности и юношеской радости жизни, которой обладают они…»

Что касается Виолетты создавалось впечатление, что ее ничего в этой жизни всерьез не волновало. Когда ее маме повезло выйти замуж за состоятельного человека, все думали, что она уйдет с этой «шараги», однако этого не произошло. Напротив, ее почему-то стали волновать оценки, и она почти перестала пропускать занятия и приходить ко второй или третье паре, что в начале года случалось с ней довольно часто. Теперь она постоянно подмазывалась к Лели, чтобы та давала ей списывать математику, в которой всегда соображала лучше остальных. Никогда не получалось ей отказать, но ощущение при этом было такое, словно у нее забрали последний глоток воды – то единственное преимущество, которым она обладала.

Она подходила к воротам колледжа с тяжелыми мыслями, которые не вывертел бы даже самый сильный ветер. Хотя вчера, казалось, вместе с ним улетело большинство переживаний, оставив ее одну на коротеньком маминой диванчике, укрытой колючим пледом, холодных серых стен, дрожащих стекол, ветки, бившейся в окно и шумевших со стороны шоссе машин. Было только это и она. Леля даже задремала на четверть часа, пока не почувствовала на своих лодыжках прикосновения грубых рук и не подорвалась на ноги как ошпаренная кипятком. Ей тогда как раз снилось, что она сидит на том же диване, на котором уснула. Сидит и строчит что-то в тетради. Как же важно было ей написать нечто известное ей одной. Важно настолько, что она до сих пор чувствовала отчаяние от того, что ее разбудили. Помнила ту необходимость не останавливаться и писать, писать, писать.

У ворот как всегда стояла толпа девушек и парней, любивших покурить на переменах. Проходя мимо них, Леля знала наверняка, что звонок уже прозвенел, однако никто не спешил идти на занятия. Она закрыла нос рукой, с закатанным рукавом колючего синего свитера, который седел на ней немного мешковато. И не удивительно, ведь его ей отдали, как и большую часть вещей, лежавших в ее массивном желтом шкафу, со сломанными дверцами.

Одним из самых мерзких запахов, который вызывал в ней чувство тошноты был запах табачного дыма. Она его не выносила. С ним мог бы сравниться разве, что запах ее квартиры, который обдает ее первые секунды, после свежего морозного воздуха или кислый запах газа от старой плиты. И все эти «благовония» по воли судьбы ей приходилось вдыхать каждый день.

У фасада здания росли пышные ели. Кто-то крикнул ее оттуда и Леля замерла, как будто в нее бросили чем-то тяжелым по голове. Или раздавили, как ползущего по стене таракана, что она даже не заметила с какой стороны на нее надвигался тапок. От таких вещей ей всегда становилось очень тревожно. Осознание того, что ничего страшного не произошло пришло к ней через полминуты. За это время успел прозвенеть чей-то смех.

– Рослякова! – звал ее Стас, – Ну ты чего?

Она повернулась и увидела справа от себя старосту их группы в компании двух девочек. Все трое держали в руках сигареты. Стас внимательно смотрел на нее и улыбался.

– Подойди на пару слов, Рослякова. Да не бойся ты, буквально на минутку, – добавил он, видя, как она мешкается и бросает взгляд с него на крыльцо.

– Ладно…, –прошептала она и сделала на встречу семь шагов, оставив между ними шага три, чтобы не вдыхать ядовитый дым, которого ей хватало и дома. Она озадаченно смотрела на Стаса внизу вверх, ожидая, что он ей скажет. Улыбка медленно сползла с его лица, когда она подошла ближе, и он обеспокоенно спросил:

– Ты чего?

– Я – чего? – переспросила Леля и ее лицо стало еще грустнее, хоть она этого даже и не заметила.

– Да. Я еще ничего не сказал, а ты уже собралась плакать.

– Да ладно тебе, Стас, тупица, – прыснула Вероника, – У нее всегда такое лицо. Как у Добби из Гарри Поттера. Помните домовика?

– Ха! Точно. – посмеялась Соня – девочка с короткими ярко-розовыми волосами и розовыми от природы губками-бантиками. Одета она была как кукла – короткая кожаная юбка в обтяжку и оранжевая футболка с короткими рукавами, в которой под тенью деревьев ей должно было быть прохладно, – А я все думаю, кого она мне напоминает.

Стас с обожанием на нее посмотрел, после чего перевел взгляд назад на Лелю. Теперь в нем не осталось ни следа тревоги. Ему льстило то, что Соня посмеялась. В общем-то это и была цель всех шуток, которые он отпускал.

– Слушай, Рослякова, – продолжил парень, – Ты только не обижайся, ладно? Я все хотел спросить откуда у тебя такая фамилия, а? С виду третий класс. Ну серьезно, зато Рослякова. Как так получилось?

На секунду ему показалось, что она сейчас расплачется, и он успел пожалеть, что все же решился задать ей этот вопрос. Но задрожавшая губа на ее лице поползла вверх, а не вниз. И если бы не ее исключительно невинный и беззащитный вид, он мог бы поклясться, что ее лицо исказила чистая, смешанная с отвращением злоба.

– Ты просто не видел моего дядю…

– Твоего дядю? –посмеялся Стас, – А кто он?

– Ну если я домовой эльф, то мой дядя Хагрид.

В памяти вспыхнул образ тучного бородатого человека, который встречал их с мамой с поезда в лесополосе. Поначалу он показался ей очень страшным, но как оказалось, ее дядя-великан обладал мягким и дружелюбным нравом, чего нельзя сказать об его сестре… У них была одна фамилия так как ее мама никогда не выходила замуж, и кто ее отец Леля могла лишь догадываться. Но то, что фамилия Рослякова была в ее роду не случайно, сомневаться не приходилось. Несмотря на то, что на ней от этой фамилии осталось одно название.

Соня и Вероника громко захохотали. Стас слегка улыбнулся.

– Да. А ты прикольная. Но не потому что мелкая и странно одеваешься. Ты прикольно говоришь, как-то необычно. Чаще всего, конечно, молчишь. Но когда говоришь всегда смешно. Вы замечали?

– А еще она в математике шарит! – выпуска дым, добавила Вероника.

– Да, да. Я это заметил. Слушай, Рослякова. Ты не обидишься если я кое что сделаю?

Не успела она ответить, как Стас подошел к ней и сняв со своей головы черную кепку, натянул ей на голову.

– Вот так лучше. Метр в кепке, глядите!

– Ахахах, Стас ты придурок!

– Ну а что? А, Рослякова? Как тебе?

– Нет, лучше забери, – сказала Леля подняв с глаз козырек и увидев длинные растрепавшиеся волосы парня, – Тебе без нее не идет.

В этот раз Сонин смех он проигнорировал. Леля отвернулась от них, скрывая ядовитую ухмылку, которая так не шла к ее лицу и зашагала к крыльцу колледжа. Больше ее никто не звал.

К своему сожалению она увидела, что окно буфета было закрыто. Это означало только одно: придется ждать еще полтора часа до следующей перемены чтобы поместить что-нибудь в свой пустой желудок. Главное не умереть от голода до того момента. А, впрочем, может оно и к лучшему?

Зайдя в аудиторию она обнаружила, что преподавателя еще нет, как и без малого не подошла еще половина группы. Ее соседка по парте как-то странно ерзала на стуле и оглядывалась по сторонам, нервно подпрыгивая на своем сидении словно под ее задом находились раскаленные угли. Когда Леля села рядом с ней, она схватила ее за руку, улыбнувшись брекетами поверх торчащих вперед зубов и спросила:

– Классно, да?

«Опять эта сумасшедшая что-то придумала –решила Леля, тупо пожав плечами.»

Она уже привыкла к странностям этой девчонки, наверное, с самого первого дня, когда им пришлось сесть вместе потому, что все остальные расселись по партам и остались только они одни. Ангелина без спроса полезла обследовать ее сумку после чего спросила с таким видом словно не понимала зачем Леля вообще пришла в колледж: «а где твой клей?»

Вскоре в кабинет вошла Татьяна Николаевна. К тому моменту успели вернуться, и вечно опаздывающий староста со стаканом кофе за спиной для своей любимой Сонечки, глядя на который Леля невольно чертыхнулась, не понимая, как им всегда удается застать буфетчицу на месте, Соня, Вероника и другие. Группа собралась почти в полном составе. Не хваталось только одного человека. И это сразу бросалось в глаза.

– Татьяна Николаева, у Виолетты сегодня день рожденье. – сообщил Стас преподавателю математики, когда та стала водить ручкой по-своему журналу, – Не ставьте ей «энку», пожалуйста. Ну, блин. Хотя бы потому, что она всю группу пригласила. Вы если хотите приходите тоже. Мы будем очень рады.

По кабинету прокатился смешок.

– Близнюк, – улыбнувшись сказала Татьяна Николаевна и Стас немного покраснел (ему не нравилось, когда кто-то называл его по фамилии), – Молодые должны веселиться с молодыми. Ну что, скажите вы, будет делать старуха среди семнадцатилетних подростов, упаси боже? Я то свое отгуляла уже лет сорок назад… Раньше такие дискотеки были, такая музыка хорошая не то что сейчас. Помню в августе восемьдесят шестого, когда я чуть не вышла замуж за лучшего друга парня, в которого была по уши влюблена лишь бы позлить этого негодяя мы танцевали под Жанну Агузарову. Я тогда еще решила, если он ко мне не подойдет – выхожу замуж хоть завтра! И представляете, как чувствовал. Пригласил меня на танец. Я ему весь вечер рассказывала, как рыдала в подушку по вечерам, ромашек сколько передергала… Так, о чем это я?

– А вы хотели Виолетте пятерку поставить. – хихикнув вставила Соня.

– Пятерку, Олегова? Не смешите меня. В этой группе только один человек получает пятерки. Ну а энку я так уж и быть ставить не буду. Потом влепим ей туда трояк, да? Ничего больше своим умом она с роду не получала на моем предмете. Так что ладно. Бог с вашей Виолеттой.

– Ты слышала, что Стас сказал? – прошептала Ангелина Лели на ухо, – Виолетта всех пригласила! Это правда. Она в наш общий чат написала вчера вечером, ты видела? Я сначала подумала разыгрывает. А нет! Правда, всех-всех. Ну как, ты пойдешь?

Леля уже неделю не видела кто и что писал в чат – у нее не было интернета. Поэтому ответом был тяжелый вздох из ее приподнявшейся груди. По какой-то причине от этой новости у нее по спине пробежали мурашки. Ей почудилось, что она непременно должна там быть, хоть и не понимала зачем, не хотела и не собиралась туда идти. Руки задрожали, а сердце учащенно забилось, больно стуча в ее груди. Впрочем, возможно, это было от голода.

– И так, группа. Кто мне напомнит, чем мы занимались на прошлом занятии?

– Логарифмами, Татьяна Николаевна.

– Ах, да. Логарифмы…

Математика длилась довольно долго. Так иногда бывает, что время замедляется. Лучше бы ее поставили третьей парой, тогда можно было быстренько решить заданные к концу занятия примеры и уйти домой. Если у группы пара последняя, Татьяна Николаевна отпускала всех, кто раньше времени решит задания хотя бы на четверку. Леля всегда решала на пятерки и уходила первой. Она не стала нести тетрадь сразу –какой смысл? Подождала звонка и оставила ее на краю преподавательского стола вместе с остальными. Сегодня никто не бросался в нее запиской с просьбой сфотографировать тетрадь.

Когда пара закончилась они вместе с Ангелиной стали спускаться в буфет. Та без умолка болтала о Виолетте и Леля ни сколько от голода ждала их очереди сколько от желания чтобы ее рот скорее закрылся булкой. Все столики были заняты, и они встали у окна напротив раздевалки для девушек. Над зеленой лужайкой снаружи летали первые бабочки, вокруг раскрывшихся под майским солнышком одуванчиков жужжали суетливые пчелы. Казалось, на свете не существовало еды, прекраснее этой смаженки с пережаренным луком и сладким растворимым кофе, от которого еще больше хотелось пить. У Лели даже закружилась голова.

Пакетик быстро опустел. И когда от еды остались одни крошки да пустые пластиковые стаканчики Ангелина вновь заговорила:

– Я даже знаю, что надену сегодня. Мне двоюродная сестра подарила платье в прошлом году. Так и не было повода его надеть. Думаю, мама отпустит меня до десяти точно, может даже до одиннадцати. Что думаешь?

– Думаю, до десяти отпустит… – ответила Леля, – Почему нет?

– Вот-вот. Мне все-таки не тринадцать лет. А ты… Как думаешь тебя мама отпустит?

Лели стало очень смешно от этого вопроса. Она и не думала, что эта идиотка сможет ляпнуть что-то более глупое, чем в первый день их знакомства. Она даже немного хмыкнула, но ее собеседница этого не заметила. Само собой, Леля никого не посвящала в подробности своей жизни, но чтобы подумали окружающие, которые считают ее маленькой девочкой, если бы узнали, что она материться дома при своей матери, бывает материт ее саму? А при желании могла бы пить с ней за одним столом и брать у нее сигареты, которые ей уже неоднократно предлагали попробовать? Чтобы мама ее куда-нибудь не отпустила нужно было сильно постараться. И даже при всем желании она не смогла бы сбежать из дома, потому что сбежать могут лишь те, кого держат. А на Лелю всем было плевать.

– Я не знаю, – ответила она представляя лицо Гели если бы та узнала, где она спит, – Но даже если бы и отпустила с чего ты взяла, что нам там будут рады?

– Так Виолетта же всю группу пригласила!

– Я слышала, но…

Ее руки снова задрожали. Она почувствовала, как воздух сжался и им стало тяжело дышать.

«Да что со мной?»

– Вот, смотри.

Ангелина протянула ей свой телефон с открытым на экране чатом группы. Пестрые обои поверх сообщений заставили ее прищуриться и со второго раза она прочитала:

«Здорово, бандиты! Как вы все знаете, завтра мой день рожденье. Мои сладкие семнадцать (смайлики). Не так давно мой папа купил новую большую квартиру в недавно отстроенном микрорайоне и именно там я решила устроить вечеринку. Ребят, хата реально огромнааая. Места полноооо. Поэтому приглашаю всех, всю группу!!! Приходите, буду рада всем. С собой обязательно берем подарки и отличное настроение. Жду всех по адресу микрорайон Солнечный, улица Луговая дом 14, квартира 62 22:18 Виолетта Румянцева»

– Купил квартиру… – вслух повторила Леля.

За окно прощебетали птички.

– Да. Думаешь нормально, что она своего отчима называет папой? Ей ведь было уже шестнадцать с половиной, когда он и ее мама поженились. Мило, но, по-моему, немного странно. Она и вконтакте свои фотографии с ним подписывает как с «папой» или с «папочкой». Ты кстати видела ее парня? Она вчера выложила с ним фотографию. Хочешь покажу?

– Нет! То есть, да. Я видела. – солгала Леля. Она и без того чувствовала себя нехорошо. Не хватало только поперхнуться чужим счастьем. Из головы не выходили строчки, которые она недавно прочитала «… мой папа купил новую большую квартиру… места полно…».

«А я вот сплю за шкафом. И пока сегодня вечером мои одногруппники будут весело проводить время, я буду дрожать от жутких ведений и щемящей боли в груди и желудке, обхватив колени руками и моля Бога, чтобы эта ночь скорее закончилась. Ночь или жизнь… Бесконечная, томительная. Наполненная только пустотой, страхом и холодом. Как же я завидую Виолетте, просто не передать словами. Ее «сладкие» семнадцать. Кажется, она навсегда останется такой юной и беспечной девчонкой, будет радоваться жизни и каждый ее день будет похож на день рожденье. А я так и буду метаться из крайности в крайность, не понимая нужна ли мне эта жизнь или нет. Буду сначала радоваться тому, что живая, а потом хвататься за нож, которым от своей слабости не смогу даже слегка поцарапать себе руку. Ну почему просто нельзя перестать существовать? Почему под боком нет пропасти, в которую можно было бы прыгнуть без возможности вернуться назад? Что за парадокс этой жизни, почему она забирает тех, кто хочет жить, но оставляет тех, кто ее ненавидит? Ненавижу ее, ненавижу себя, тот день, когда я родилась, ненавижу всех!»

Прозвенел звонок. Следующую пару Леля просидела с таким лицом словно читала книгу на непонятном языке. Больше зеленые глаза отрешенно искали что-то за окном, не желая смотреть на преподавателя. Впрочем, история всегда была невыносимо скучной. Никто не слушал лекцию, а Вадим Максимович, кажется, говорил больше самому себе, чем сидящим перед ним студентам.

В кабинете стояли одинарные парты. Стас сидел впереди Сони, повернувшись к ней и о чем-то шептал. Девочка с розовыми волосами катала во рту конфету и смотрела в телефон. Ее плечи укрывала его куртка. На первый взгляд могло показаться, что они встречались, но это было не так. В действительности Стас просто бегал за ней как собачонка, всячески показывая какой он классный и веселый парень. Все знали, что она держала его во «фрэндзоне», но его, по всей видимости, это не останавливало.

Не прошло и половины пары, как Леля почувствовала тошноту. С ней часто такое случалось, когда после длительного голодания в желудок попадала какая-то еда. А, говоря откровенно, жирная смаженка с луком и дешёвым сыром, запитая через чур сладким кофеем не лучший вариант для завтрака. Захотелось пить, но вода из-под крана тут была слишком поганой, а на бутилированную не хотелось тратить деньги.

«Надо бы запаривать чай и носить с собой в бутылке. Дома по крайней мере бежит не такая хлорированная вода, а желтый оттенок скрасит заварка.»

– Ну что, Рослякова, опять грустишь? – заметил ее Стас, когда после звонка все стали ломиться к двери, а Леля прижавшись к стенке, дожидалась, когда проход освободиться, – Я же видел, что ты умеешь улыбаться. Ну хочешь я тебя обниму, а? Чисто по-братски. Всегда хотел себе младшую сестренку. Софья, вы не против если мы немного пообжимаемся?

– Да обжимайтесь сколько хотите, мне то что? – фыркнув ответила она, не отрываясь от своего телефона.

– Слышала, Рослякова? Только напомни мне, когда я вернусь. Сейчас быстренько покурить сбегаю, хорошо?

– Стасик, тебе, что эта мишка лупоглазая нравится? –спросила его Вероника, после того, как они вышли в коридор. Ей казалось, что ее не слышно.

– Да нет, конечно. Ты че? Просто жаль девчонку. Ты видела какие у нее глаза все время? Жуть.

Леля метнула им в след испепеляющий взгляд, который остался никем не замеченный.

– Дурак этот Стас. Но я бы хотела, чтобы он меня обнял… – сказала Ангелина, взяв ее под руку и выводя из кабинета, – Все-таки он симпатичный. Тебя сильно обижают его шутки? Знаешь, я бы на твоем месте особо не переживала, он ведь делает это только, чтобы позабавить Соню.

– Я знаю и мне все ровно.

«А еще я прекрасно знаю, что урод. И им совсем не обязательно напоминать мне об этом каждый день.»

Последней, третьей паре, казалось, не было конца. Полтора часа растянулись на полтора века, не иначе. Хотелось пулю в лоб или гранату в окно, но хорошо, что все проходит. И последняя пара закончилась, оставив позади томительные минуты за партой. Последняя пара в последний учебный день на этой неделе.

«Даже не знаю, радоваться мне или грустить? Ведь это так же означает, что придется двое суток оставаться в своем сундуке. »

Пока толпа студентов двигалась к выходу, Леля напролом пробивалась в обратном направлении. Жажда стала такой сильной, что она плюнула на качество воды и напилась из-под крана в женском туалете. О чем вскоре пожалела, потому как ее сразу же сильно затошнило, и она закрылась в кабинке, думая, что ее вот-вот стошнит. Она вышла оттуда уже после того, как прозвенел звонок. Эта перемена была самой большой значит она просидела в кабинке больше получаса. Коридоры были пустыми, у ворот курила всего пара человек. Когда Леля проходила мимо них парни одарили ее удивленными взглядами. Ей нередко случалось их на себе ловить среди студентов с других групп. Ее одногруппники давно привыкли, что с ними учиться девочка, больше похожая на семиклассницу. Остальные же не переставали удивлённо глазеть, а некоторые даже спрашивали действительно ли ей шестнадцать лет или же она закончила школу раньше.

На улице было жарко, слишком жарко для начала мая. В этом году аномально ранняя и теплая весна. Свитер на ней был не таким уж и утепленным, при том, что сидел свободно и не облегал. Однако она успела спариться через несколько минут после того, как покинула стены колледжа. В макушку неумолимо било солнце. Она спряталась от него за рекламным баннером возле остановки. На этот раз автобус пришлось дожидаться достаточно долго. И приехал он полный до такой степени, что нормальному человеку было бы негде встать. Леля протиснулась между спинкой и сидением, за котором сидела пожилая, почти развалившаяся старуха и большую часть пути чувствовала на своей спине ее тяжелое дыхание.

В какой-то момент ей померещилось, что это не просто старуха, а ее покойная бабушка. Страх застыл в ее глазах, но повернуться и проверить она не могла физически. Да ей бы и не хватило на это духу. Когда она вышла Леля села на ее место, но жуткие мысли не покидали ее всю оставшуюся дорогу. Она успокаивала себя, что это только сны, и она сама лично видела, как тело бабушки закапали в земле. Как лопата за лопатой грунт падал на ее оббитый зеленой бархатной тканью гроб. Но спокойнее от этого не становилось.

КПП встретило ее всеми оттенками серого и мрачного мира, в котором она привыкла жить, но о котором на время забывала, когда уезжала от сюда. В детстве она так редко бывала в центре, что совсем не знала той части города. Для нее всегда существовало только КПП и старый микрорайон, где находилась ее школа. Она до сих пор знала только как добраться до колледжа, выучила несколько проулков, что-то запомнила глядя из окна автобуса. А остальное так и оставалось для нее неизведанным.

От солнца хотелось поскорее спрятаться, хотя обычно она не спешила домой разве, что в особенно холодные зимние дни, когда простуженная мечтала о чашке горячего чая. Между гаражей и оттененных деревьями дворах идти было гораздо приятнее, но предоставленная солнцепеку улица зноем подгоняла ее ускорить шаг. Вот впереди, спрятанные под зелеными ветвями черемухи, показались разбитые окна ее квартиры. Такими они были очень давно и Леля не знали толи в них кто-то бросался камнями толи они сами потрескались от времени и мороза, давившего на них годами. Когда зимой на стеклах вырисовывался снежный узор они всегда немного трещали. Может дело было в этом, а может в чем-то другом. Но вид они имели прискорбный.

На площадке для сушки белья как всегда блуждала исхудавшая белая кошка. Леля подумала, что если дома будет какая-нибудь еда, то она обязательно поделиться с ней. Но еда может быть только при условии, что мама проспалась, встала и купила что-нибудь съестное. Ну хотя бы хлеба и молока. Вчера она весь день просидела на стакане вместе с бабой Зиной и ее сожителем, притащенным в дом не весть с какой помойки, дядей Володей. Сегодня был второй ее выходной и обычно перед работой она не пила, хоть и была при этом злая как собака.

Прошмыгнув в подъезд Леля застыла у первой ступеньки. Внутри было прохладно, сыро и темно. Не горела ни одна лампочка. Ее сердце внезапно быстро застучало, она стала тише дышать, чтобы прислушаться к голосам. Заходя, она расслышала как ее мама на кого-то кричала. Голос ее было невозможно перепутать ни с чьим другим и доносился он явно из разбитых окон их дырявого сундука. Ее мутно-зеленоватые глаза округлились из-за чего стали похожи на два теннисных мячика.

«Там кто-то есть.»

Медленно, стараясь дышать как можно реже, она стала подниматься вверх. Может быть ей это только показалось? А может мама разговаривала с телевизором или сама с собой? Ничего не было слышно даже возле их обшарканной двери с потерявшемся номерком. Только неясные шорохи и, кажется, кашель. В щели торчала какая-то бумажка. Леля мелком взглянула на нее и увидела, что это очередное уведомление о задолженности. На этот раз сумма в квитанции фигурировала больше ста тысяч.

Леля распахнула открытую дверь ее и в тот же момент обдало застарелым запахом тараканов, пыли, канализации, табачного дыма и мочи –той вонью, от которой она старалась отмываться пахучим мылом и шампунем, чтобы никто не учуял ее от нее.

Она застыла в дверях и тяжесть на миг отлегла от ее сердца. Она смогла глубоко и спокойно вздохнуть. Всего миг, один лишь в миг, которого хватило чтобы сделать вдох, но не хватило на выдох. Потому как в следующую секунду она услышала следующее:

– Шалава, шалава неблагодарная. Надо было ее еще в люльке придушить, эту гадюку. – прохрипел старушечий голос.

– Правильно, Зинка! Правильно! Еще она тебе указывать будет как жить? Тьфу. Да я ее, когда увижу… Я знаешь, что с ней сделаю? – вторила ей мама Алены с такой интонацией как будто кричала на нее, – Да я убью ее! Убью и все!

– Иришка, ну ты чего… – проворчал мужской голос и сердце Лели окаменело. Всегда говорят ушло в пятки, но это не правильно. Оно скорее становится невыносимо тяжелым, как гигантская каменная глыба и давит на грудь, на легкие. Из-за чего в ней становится слишком мало места и воздух больше не может свободно туда проникать.

Медленно она прошла по коридору мимо ванны, в которой горел свет и застыла в дверях. У нее был совершенно пустой, ничего не выражающий взгляд. Когда ей действительно было плохо или же когда она была чем-то очень сильно напугана, вопреки всем законам логики, Леля выглядела так словно ей на все плевать. Как сирийский царь из сказки, который в пылу сражения задумывался о своем царстве и посреди боя оставался равнодушным его зрителем. И бывши зрителем, казалось, видел что-то другое…

Леля видела сны. Подсознание убаюкивало ее и говорило ей, что это только сон и не взаправду –старый детский трюк, который спасал ее от реальности очень много раз. Сон, такого просто не может быть…

Ее мать с потрепанными, засаленными волосами цвета старого навоза держала в руках догорающий окурок с большим тлевшим пеплом на конце, который вот-вот должен был свалиться на стол. Она смотрела перед собой тупым оскаленными лицом как у маленькой злобной собачонки, которая собиралась вцепиться в ногу простому прохожему. Рядом с ней сидела сморщенная как старая курага баба Зина, державшая в дрожащей руке гранёный стакан, долитый до краев отнюдь не водой и человек, которому Леля желала смерти больше, чем самой себе.

– О, зайка-попрыгайка пришла! – заметил он ее первым.

Мама резко посмотрела на нее и рявкнула так, словно она нашкодничала:

– Аленка!

Как-то у нее получалось произносить ее имя, что в нем звучала буква «Ш». Даже спустя годы для Лели это оставалось загадкой.

– Убью ее, Володя, так и знай! – продолжала она.

– Вот-вот. – прохрипела баба Зина.

– Ну что ты, Иришка, побойся Бога. У тебя же ребенок. Посадят, посадят надолго. А кто за киндером-сюрпризом присматривать-то будет? Того и гляди, скоро парни пойдут, а родительского плеча нет под боком. Ну что ты в самом деле, на меня ее что ли оставишь? Кхе-кхе.

– А я говорю, убью!

– Вот-вот.

– Ну чего ты как не своя, зайка? Проходи, садись с нами. У нас тут… э… хлебушек, огурчики… Садись, накормим тебя.

У Лели задрожали руки.

– Мама! – закричала она, выходя из ступора, – Почему эти люди здесь у нас дома?! Почему?! Ты же мне обещала… Я же тебя просила, чтобы ты никого не приводила к нам! Зачем вы тут сидите, шли бы к бабе Зине там я бы вам по крайней мере не мешала!

Она сделала несколько резких шагов вперед, отчего ее косички перебросились назад на спину и теперь стояла рядом со столом на маленькой кухне. Ее глаза пылали ненавистью и если бы Стас увидел ее в этот момент он бы не сомневался в том, что ее лицо исказила какая-то неописуемая злоба.

– Так, это…, – протянула ее мать заплетающимся языком, – а выгнали нас оттуда, Аленка. Все. Приехала, значит эта гадина, как ее?

– Наталья. – подсказал дядя Володя.

– Наташка эта. Дочка бабы Зины, пропади она пропадом. Приехала такая деловая вся, в сапожках на машине. Что она там сказала, Володя, а?

– Полицию вызовет.

– А! Полицию она вызовет! Мы, видите ли, спаиваем ее мать! Пенсию ее пропиваем, а дядя Володя нахлебник и альфонс уносит из дома имущество!

– Да я вот только радиолу сдал… в музей. Чего она на подоконнике стоит пылиться? Отнес ее, благое дело, считай, сделал. Ну?

– Вот-вот.

– И выставила его за дверь! Я то заранее ушла, как она позвонила, ну чтобы ну… Гляжу в окно, а она подъезжает вся такая расфуфыренная. Потом то, что было, Володя, а?

– Да что потом? Ударила меня бутылкой, вон синяк под глазом. Тарелкой в стену кинула, трясла меня как тряпку какую-нибудь половую. На Зину вон тоже орала. Потом сказала, чтобы я вон шел –так-то, а квартиру она продавать будет. Вот так вот. Она, глядишь, эта квартира на нее то записана. Мать, говорит, себе будет забирать, а квартиру –того. Продает.

– Слышала, Аленка, какая шалава неблагодарная эта Наташка-то? Тряпки я все в нее кину, которые она тебе поотдавала. Ну, смотри мне станешь такой же я и тебя удавлю вот этими самыми руками! А дядя Володя у нас пока поживет. Ты нос не вороти, он хозяйственный. Лампочки хоть вкрутит.

– Вот-во…

Алена кинула на стол квитанцию и резко развернулась. Если бы она не разучилась плакать, то разрыдалась бы безудержным ливнем прямо в эту секунду. Но глаза стояли на сухом месте и не слезились уже почти год. Она вошла в комнату и стала шагать от окна до шкафа, не понимая, что делает и не зная, что делать дальше. Руки продолжали дрожать, глаза и лицо пылали. Она словно стояла на жарком июльском ветре, а грудь сжимала боль и обида.

Сколько она уже натерпелась… Сколько пролежала в слезах за шкафом, пока мама со своими собутыльниками голосили пьяные песни, не давая ей уснуть. В детстве было проще. Намного проще. Она легко могла внушить себе, что это просто плохой сон, а во сне увидеть другую, светлую реальность и поверить ей. Теперь же ночами ее мучают одни кошмары. И даже если она согласится с тем, что эти люди на кухне ей только снятся придется либо их терпеть, либо ложиться спать, либо уходить из дома.

«Пусть они снятся пустой квартире, а я не хочу видеть их ни во сне, ни наяву!»

Ей стало так плохо, что она мысленно попросила Бога о смерти. Села на мамин диван и обзаведясь такой решимостью покончить с собой, какая настигала ее всего однажды, она стала думать, как все это поскорее решить.

«Нож и стекло пройденная тема. Нужна крыша или речка. Да! Так чтобы наверняка, чтобы не было пути назад и не было возможности передумать и вернуться. Еще один раз –и это последний. Не потому, что я не хочу жить, а потому, что в моей жизни слишком много дерьма. И я устала его терпеть. Господи, пожалуйста, хотя бы в этот раз позволь мне умереть…»

Она подняла глаза к потолку, как бы ища ответа и увидела большого жирного таракана, ползущего к свисающей люстре с разбитыми фарфоровыми бутонами, из которых торчали взорвавшиеся лампочки. Таракашка как будто никуда не спешил, как бы прогуливался. Из его задницы торчало блестящее яйцо, которое он вскоре отложит и из него вылупятся новые маленькие букашки, похожие на муравьишек. Он прополз еще сантиметров десять после чего свалился на пол, где Леля его и раздавила, превратив в мокрое белое пятнышко на пошарканном линолеуме.

«А почему бы перед смертью не напиться? Ну хотя бы раз в жизни. Пьяной можно броситься и под машину, пусть меня размажет по асфальту как этого пашку-таракашку. Что потом будут говорить по новостям это уже меня не касается. Где меня будут хоронить и что напишут на надгробии Алена или Леля – плевать. Главное, что меня тут уже не будет. Я не проснусь

А если Виолетта пригласила всю группу, значит и я могу пойти. Там наверняка будет много алкоголя. Напьюсь так чтобы забыться, а потом уйду в ночь и что-нибудь сделаю!»

Безумная она стала снова ходить по комнате взад и вперед не слыша, как пару раз из кухни ее звал дядя Володя. Может потому у нее и пробежали по спине мурашки, когда она услышала, что Виолетта пригласила на день рожденье всю группу? Потому что на подсознании знала, что этот вечер будет для нее последним и проведет она его именно там. Да, другого объяснения нет. И поэтому она иной раз так боялась смерти, потому что в глубине души знала, что она неизбежна. Знала, что покончит со всем и боялась саму себя. Но теперь ей не было страшно. Ей было весело, очень весело. Она начала истерически хохотать. А потом открыла шкаф и выбросила из него все вещи на пол. Если она собиралась идти на день рожденье нужно было более-менее прилично одеться. Хотя бы так чтобы не спариться.

По большей части гардероб ее состоял из вещей, которые отдавала тетя Наташа. Кажется, у нее была дочь ее годов, но одежда из которой она вырастала все ровно была для Лели немного велика. Теперь уже не важно, если мама действительно решила все это выбросить. Ей она больше не пригодиться.

– Это большое, – проговаривала она вслух перебирая кофты, – это слишком теплое. А это, скорее всего, будет мне маленькое. Хотя…

В руки ей попался синий приталенный сарафан на лямках. Выглядел он как детский, о чем говорил и маленький розовый цветочек на груди. Но разве Леля сама не выглядела как маленькая девочка?

Словно забыв, что дома посторонние она разделась прямо в комнате, откуда их кухни ее могли видеть жадные глаза дяди Володи и натянула его на себя. Ей показалось, что в нем она стала выглядеть еще младше, но это было не так. Она как будто вытянулась и прибавила годка два. Сарафан сел точно по фигуре, обнажив стройные худенькие ножки и плечи. Кожа у нее была белая, почти как сметана. Зеркальце на внутренней стороне дверцы не позволяло ей увидеть себя в полный рост, поэтому она покрутилась оценивая свой вид, и оказалась им недовольна, потому что ее, как ей казалось, слишком костлявые конечности были уродливы, а это детское платьишко превратило ее совсем в малышку. Покопавшись среди вещей она поискала еще варианты, но больше не нашла ничего подходящего. Все остальное было большим и теплым, а на улице слишком жарко. Да и не плевать ли в чем идти, если она уже решила, что это последний день в ее жизни?

Леля посмотрела на себя в зеркало. Позавчерашние косички здорово растрепались за двое суток, выбросив на лоб крохотные волоски. Стянув резинки, сделанные из тканевой маски она стала расплетать одну за другой, сначала длину потом перешла к колоскам. Вскоре по ее плечам лежали волны шоколадных, плавно переходящих в детский блонд, волос. Жаль она не понимала насколько красива была в этот момент. Горящие безумием глаза стали более яркого насыщенного зеленого оттенка. Разгоряченное лицо выражало решимость и как будто-ты бы страсть.

Больше ее тут ничего не держало. Леля схватила сумку, вытащив из нее все кроме телефона и денег и перед тем, как в последний раз хлопнуть дверью зашла на кухню, где на нее сразу же вылупился старый, щетинистый мужчина с обвисшими как у сенбернара щеками. При виде ее он даже поперхнулся соленым огурцом и не отрываясь смотрел, как она схватила со стола бутылку водки и прямо с горла сделала несколько больших глотков. Мама и баба Зина, кажется, даже не заметили того, что она вошла.

– Вот так тебе и киндер-сюрприз! – вставил дядя Володя в воцарившуюся тишину после того, как девочка развернулась и раскатисто хлопнула дверью, покидая навсегда этот «дырявый сундук».