Читать книгу Званый ужин в английском стиле - Валерия Вербинина - Страница 8

– Господа, господа, – как заведенный, твердил Павел Петрович, – у него обморок! Уверяю вас, обычный обморок, ничего страшного… Маэстро Беренделли переутомился, должно быть. Ничего страшного, дамы и господа!

Потерявшего сознание хироманта отнесли в малую гостиную, где он совсем недавно предсказывал судьбу гостям, и им сразу же занялся доктор де Молине. Через пару минут медик объявил, что никакой опасности нет, просто маэстро Беренделли стало дурно. И в самом деле, как только у Вареньки в сумочке нашлась нюхательная соль, хиромант сразу же пришел в себя. Но видимо, чувствовал себя он не совсем хорошо и то и дело стонал.

– Так ему и надо, башибузуку итальянскому! – сипел на диване в большой гостиной злопамятный Иван Андреевич. – Наговорил мне, понимаешь, ввел в расстройство…

– Что такое он тебе сказал? – забеспокоилась Евдокия Сергеевна.

Иван Андреевич только рукой махнул.

– Насчет службы? – тем не менее догадалась супруга. – Ваня, я права?

– Да, – прошептал Иван Андреевич и закрыл глаза.

– Да откуда же он узнал? Кто ему мог сказать? – недоумевала Евдокия Сергеевна. И тут ее осенило. – Конечно же, Анна Владимировна! Ну и хороша же, ничего не скажешь!

Между тем остальные гости обсуждали сенсационное заявление Беренделли, которое он сделал за несколько мгновений до обморока.

– Как вы думаете, это он всерьез? – с дрожью в голосе спрашивала Варенька.

– Да нет, просто вздор! – пробормотал адвокат, пожимая плечами. – Мистификация!

– Не думаю, – уронила госпожа Корф. – На мой взгляд, господин Беренделли не походит на человека, который станет утруждать себя чем-либо подобным.

– И вы всерьез поверили в то, что среди нас находится убийца? – высокомерно осведомилась графиня Толстая.

– Но здесь одни приличные люди! – поддержала ее Анна Владимировна.

Амалия улыбнулась.

– Поверьте мне, порой и очень приличные люди совершают такие поступки, на которые окружающие считают их неспособными, – ответила она.

– Вероятно, вы судите по себе? – Графиня Толстая ринулась в атаку с открытым забралом. Но ее удар не достиг своей цели.

– В том числе, – с загадочной улыбкой ответила баронесса Корф.

Вернулся Венедикт Людовикович, и Павел Петрович спросил у него, как здоровье больного.

– Ничего страшного, – ответил доктор. – Ему просто надо немного отдохнуть. Полагаю, он вскоре сможет присоединиться к нам.

Отчего-то на лицах окружающих при этих словах не возникло ничего, даже отдаленно похожего на восторг. Никита Преображенский встряхнулся:

– Боже мой, как все странно. Однако поразительный вечер сегодня, господа! Что ж, раз наш хиромант вышел из строя… – Он улыбнулся Вареньке, подошел к роялю и провел пальцами по клавишам. – У вас прекрасный инструмент, госпожа Верховская! Одно удовольствие играть на нем. Если позволите, я сыграю несколько вещиц из Верди. Но мне нужна певица…

– Я сегодня не в голосе, – сухо сказала графиня Толстая.

– Ах, какая досада! – Но даже намека на досаду не было в голосе композитора. – Может быть, вы, госпожа баронесса?

Амалия улыбнулась и покачала головой.

– Если позволите… – Варенька застенчиво улыбнулась. – Я люблю Верди, но знаю не все слова.

– Митенька! – тотчас пришла на помощь племяннице Анна Владимировна. – У нас есть ноты?

Митенька объявил, что ноты найдутся непременно, и побежал к себе. Варенька могла гордиться своей выдумкой. Она и в самом деле пела прекрасно и теперь имела отличный повод заткнуть за пояс неприятную особу, которая имела наглость стать первой женой ее будущего мужа.

– Мы еще не уезжаем? – деловито осведомился у баронессы Билли.

– Нет, – отозвалась Амалия, – еще рано. И потом, уйти сейчас было бы невежливо.

– А она будет петь? – задал Билли следующий вопрос, видя, как Варенька и композитор хлопочут возле рояля.

– Да.

– Значит, мы правильно не пошли в театр, – подытожил Билли.

Амалия поглядела на него и смогла удержаться от улыбки.

Митенька притащил ворох нот, композитор уселся за рояль.

– Вот эту арию я знаю очень хорошо, – говорила Варенька, водя пальчиком по страницам. – А эту почти не знаю.

– Как она мила! – прочувствованно сказала Анна Владимировна мужу.

Все расселись, и тонкие пальцы Никиты пробежали по клавишам. Варенька запела.

У нее был и впрямь прекрасный голос, а Преображенский, что бы о нем ни говорили досужие сплетники, играл превосходно. Доктор замер на месте: было видно, что он тронут и увлечен. Поначалу Амалия еще колебалась, выискивала в пении Вареньки какие-то изъяны, но потом ей стало совестно, и она стала просто слушать музыку.

Этажом ниже, в кухне, Дарья, только что поставившая самовар, подняла голову и тоже прислушалась.

– Ишь поют-то как чувствительно, – сказала она, качая головой.

Звуки сплетались в причудливые музыкальные кружева, скользили в воздухе, взывали, плакали, звенели радостью… Митенька застыл в кресле. Ему еще никогда не было так сладко, так мучительно хорошо. Но вот возле него, перебивая мелодию, что-то монотонно, назойливо зажужжало… Это билась о стекло большая, ленивая, тяжелая муха. Бедный Митенька чуть не расплакался. Все впечатление было испорчено… Юноша шикнул на муху, попытался отогнать ее – бесполезно, она по-прежнему липла и льнула к стеклу, за которым уже плыла бархатная петербургская ночь. Константин Сергеевич бросил на хозяйского сына суровый взгляд. Митенька сделал вид, что все в порядке, но проклятое насекомое ужасно досаждало ему. А между тем ария близилась к завершению. Варенька умолкла… Мелодия еще какое-то время дрожала в воздухе – и исчезла, словно ее без остатка поглотили ковры, стены и потолок! Но всем присутствующим еще долго казалось, что она оставила здесь, в скучной комнате скучного дома, свой незримый божественный след.

Все разом задвигались и разом заговорили. Раздались аплодисменты, Варенька кланялась, смущенная, раскрасневшаяся от счастья. Она искала взгляд Александра, но последний отвернулся и глядел в сторону. Амалия заметила это и усмехнулась про себя. Ну конечно же, высокородный месье Корф считает, что лицедействовать, петь на сцене и вообще развлекать толпу имеют право только люди соответствующего звания, а им, аристократам, не положено. Бедная Варенька, что ее ждет после ужина! Что Корфы умеют устраивать сцены, всем известно, и ей, Амалии, в том числе. Но если другие вкладывают в такие сцены весь жар души, то они, наоборот, – все ледяное презрение. «Ах вот как, Амалия Константиновна, вы хотите, чтобы вашу мать тоже пригласили на бал? Вы меня поражаете, дорогая. Что? Вы собираетесь отправиться в Париж? А вам известно, что в свете могут подумать о вашей поездке? Ах, вы навещаете княжну Орлову, вашу давнюю знакомую. Неужели вам неизвестно, что барышня совершенно потеряла голову, увлекшись жалким борзописцем, да, да, господином Верещагиным, журналистом, и приличным людям нечего делать в ее обществе?»[16] Ну и так далее.

«Глупец, истукан! – сердито подумала Амалия. – Подойди же к ней, скажи девушке, как тебе нравится ее пение! Ведь ясно же, что она старалась не ради болвана-адвоката или его братца, а ради тебя!»

Митенька наконец ухитрился казнить муху каким-то журналом, но произвел такой шум, что Александр мрачно оглянулся на него. «Вызову на дуэль», – обреченно помыслил Митенька, но противный офицер ничего не сказал и только отвернулся.

Словно нарочно, Варенька выбрала именно ту арию, которую Александр Корф когда-то слышал в обществе Амалии, вскоре после их свадьбы. Он помнил даже цвет занавеса в том театре, помнил, как выглядел тамошний дирижер. А вот Амалия, кажется, все забыла, как видно по ее рассеянному лицу. И это почему-то резануло по сердцу барона больнее всего, как будто вместе с воспоминанием о той опере она вычеркнула из своей жизни и его самого, его присутствие, которое (он совершенно точно знал!) одно лишь и имело когда-то значение для нее.

– Может быть, попробуем еще? – спросил Никита у Вареньки.

Девушка стала отнекиваться, но Анна Владимировна принялась уговаривать племянницу, и к голосу хозяйки присоединились почти все гости. Пришлось Вареньке спеть еще четыре арии, но под конец она устала и начала немного сбиваться.

– Простите, – сказала она, разводя руками. – Я… кажется, я больше не могу.

Никита поднялся и очень галантно поцеловал ей руку.

– Вы были великолепны! – искренне воскликнул Преображенский. – И для меня было честью аккомпанировать вам сегодня!

Как будто для того, чтобы окончательно изгнать еще царящий в комнате дух музыки, заскрипели кресла, кто-то закашлялся. Мужчины громко заговорили, женщины шуршали платьями и перебрасывались замечаниями. Де Молине взглянул на часы и, пробормотав: «Кажется, мне решительно пора», – поспешил вниз. Павел Петрович улыбнулся жене. Вечер явно удался, и у него были все причины быть собой довольным.

Амалия подошла к Верховским, чтобы попрощаться. Билли следовал за ней кроткой тенью, не переставая одним глазом следить за опасным бароном Корфом, который все еще маячил поблизости.

– Благодарю вас за доставленное удовольствие, – пожала Амалия вялую руку Анны Владимировны. – А где маэстро Беренделли? Мой кузен хотел бы поблагодарить его за предсказания, которые он сделал.

– Черта с два! – прошипел Билли за ее спиной. – Он мне такого наговорил…

– Билли, – тихо и выразительно проговорила Амалия, – не надо быть невежливым. Если ты хочешь знать свое будущее, то должен быть готов к тому, что кое-что в нем может тебе не понравиться. Разве не так?

«И почему она всегда права?» – с тоской подумал Билли.

– В самом деле, – смущенно вставил Митенька. – Маэстро так и не присоединился к нам.

Павел Петрович и Анна Владимировна переглянулись.

– Надеюсь, с ним все в порядке, – сказал Павел Петрович. – Сейчас, баронесса, я провожу вас, только гляну, как там синьор Беренделли.

Билли взял Амалию под руку, и они двинулись вслед за хозяином дома к малой гостиной. Митенька, который понял, что Амалия уходит и увидит он теперь ее неизвестно когда, увязался за ними. Юноша искал, что бы такое сказать умное, чтобы произвести подобающее впечатление, но ему ничего не приходило в голову.

Через минуту гости Верховских услышали сдавленный крик, а еще через мгновение Павел Петрович, как ошпаренный, вылетел из малой гостиной и помчался вниз по лестнице, крича на ходу:

– Венедикт Людовикович, вы еще не ушли?

Он догнал доктора уже у парадной двери и ухватил его за рукав.

– Боже мой, вы должны пойти туда! Вы должны помочь им!

– Кому? – остолбенел пораженный де Молине.

– Моему сыну, – простонал бедный Павел Петрович, – и… и… – Он пытался выговорить, но не смог. – Пожалуйста! Вы не можете мне отказать!

– Да что случилось, черт подери? – разозлился доктор.

Павел Петрович оглянулся, и паника заплескалась в его взоре. Наконец он выдохнул:

– Беренделли: хиромант… Кажется, он убит.