Читать книгу Круг тотальной архитектуры - Вальтер Гропиус - Страница 4

Открывая новую главу моей жизни, которая – вопреки обычным ожиданиям человека за семьдесят – кажется не менее бурной и рискованной, чем предшествующий этап, я чувствую себя так, как будто весь оклеен ярлыками – быть может, до полной неузнаваемости. Определениям вроде «стиль Баухауса», «интернациональный стиль», «функциональный стиль» практически удалось скрыть таящееся во всем этом человеческое начало, и потому мне так хочется произвести несколько трещин в оболочке, которой облепили меня некомпетентные люди.

Когда молодым человеком я впервые обратил на себя внимание публики, мне было досадно видеть, как расстроена мать, недовольная упоминанием моего имени в газетах. Сегодня я слишком хорошо понимаю ее опасения, ибо узнал, что в наш век торопливых публикаций и дефиниций известность, похоже, пристает к личности, как наклейка к бутылке. Я постоянно ощущаю потребность сбросить с себя эти наслоения, чтобы за всеми ярлыками и наклейками вновь проступил человек.

Мне сказали, что в госпитале имени Майкла Риза, где я в течение последних восьми лет был консультантом по архитектуре, посадят дерево, которое, возможно, будет носить мое имя. Так вот, я хочу, чтобы туда слетались птицы всех мастей и форм, не мешая при этом друг другу. Мне не хотелось бы свести их к видам с квадратными хвостами или обтекаемыми контурами, с признаками интернационального стиля или в наряде от Баухауса. Короче говоря, я хочу, чтобы это было гостеприимное дерево, откуда доносилось бы самое разнообразное пение – только не фальшивые звуки имитаторов.

В детстве кто-то спросил меня, какой мой любимый цвет. И много лет спустя близкие подшучивали надо мной за данный тогда не без колебания ответ: Bunt ist meine Lieblingsfarbe, что означало: «Мой любимый цвет – многоцветье». Неистовое желание охватить жизнь в ее важнейших проявлениях, не исключая ничего, что помешало бы слишком узкому, догматичному подходу, определило все мое существование. Именно поэтому я с таким отвращением наблюдал за невнятным противоборством слов, разгоревшимся вокруг представителей разных школ современного дизайна. Такие конфликты на почве эстетики начинают обычно не архитекторы, но те добродетельные ли, злонамеренные ли критики-самозванцы, которые в попытках подкрепить хоть чем-то собственные эстетические или политические теории только вносят неразбериху в ряды творческих людей, когда принимают или отвергают идеи тех – без учета контекста и происхождения.

За долгие годы жизни я открыл, что слова и, в особенности, не проверенные опытом теории могут принести гораздо больше вреда, чем дела. Когда я в 1937 году прибыл в США, меня порадовала привычка американцев проверять непременно всякую свежую идею на практике, вместо того чтобы затаптывать ростки чего-то нового в избыточных и излишних дискуссиях, которые губят столь многие начинания в Европе. Эти выдающиеся свойства недопустимо приносить в жертву пристрастному теоретизированию и бесплодным словопрениям в тот момент, когда нам нужно собрать воедино все силы и способности, дабы действенно и эффективно направить творческие импульсы на борьбу с мертвящим влиянием механизации и бюрократизации, что угрожает обществу.

Конечно, позиция релятивизма, которую вынужден занять ищущий ум, покидая проторенные дороги, делает его мишенью для атак со всех сторон. В свое время нацисты обвиняли меня в том, что я красный, коммунисты в том, что я типичный представитель общества капитализма, некоторые же американцы – что я «иностранец», чуждый демократическому образу жизни. То, что все эти ярлыки приложены к одному человеку, лишь свидетельствует о смуте, которую порождает в наше время всякая личность, настаивающая на одном – обретении собственных убеждений. Сегодня я оглядываюсь на эти прошедшие бури собственной жизни отстраненно благодаря приобретенному опыту. Я знаю, сильные течения нашего времени уже не раз могли бы разбить мою лодку о скалы, когда бы я не полагался на собственный компас.

Но вот от чего я не могу стоять в стороне, так это от угрожающей всем нам опасности утратить контроль над механизмами прогресса, сотворенными нашей эпохой и теперь готовыми нас раздавить. Я хочу сказать, что злоупотребление машиной порождает бездушное массовое сознание, нивелирующее индивидуальные различия, уничтожающее независимость в мыслях и делах. А ведь именно в разнообразии кроется источник подлинной демократии. Однако такие проявления беспринципности, как оголтелое продвижение продукта, организационное упрощенчество и прибыль как самоцель, конечно, подорвали способность индивидуума находить и понимать глубинные возможности бытия.

Демократия покоится на взаимодействии двух противоположностей. С одной стороны, она нуждается в разнообразии точек зрения, порожденных интенсивной индивидуальной деятельностью, с другой – в общем знаменателе форм выражения, возникающем из совокупного опыта сменяющих друг друга поколений, постепенно устраняющих случайное в пользу существенного и типического. Какими бы непримиримыми эти две тенденции ни казались, я верю, что их единение может и должно быть достигнуто – иначе нам уготована участь роботов.

Один из судей Верховного суда Соединенных Штатов рассуждал как-то о сущности демократических процедур, и мне было очень интересно узнать, что он определяет их как «в сущности, проблему меры». В своих вердиктах этот судья не опирается на абстрактные понятия добра и зла, но стремится рассматривать каждый случай в его особых обстоятельствах и отношениях, поскольку считает, что прочность общественного устройства важнее всего, а то, что могло бы нанести ему вред сегодня, завтра в изменившихся условиях окажется без таких последствий, и наоборот.

Развить в себе это чувство равновесия – вот к чему каждый из нас должен в своей жизни стремиться. К примеру, когда мы виним технику и науку в искажении прежних представлений о красоте и «хорошей жизни», неплохо бы вспомнить, что не ошеломляющее изобилие механизмов массовой технической продукции определяет ход истории, но инертность или подвижность нашего ума, который управляет – или не управляет – таким развитием. К примеру, наше поколение повинно в ужасах массового жилищного строительства, организованного на кустарной основе и в своем безжизненном единообразии вполне сопоставимого с теми непродуманными блочными конструкциями, с помощью которых тиражируют весь дом, а не составные его части. Это не инструмент не в порядке, а наш ум. Искусство точного знания меры, согласно которой следует сдерживать или поощрять инстинкты, а намерения воплощать в жизнь или, напротив, им препятствовать, кажется уделом немногих мудрецов, в которых мы отчаянно нуждаемся. Ни одному поколению не довелось столкнуться со столь широкой панорамой противоречивых тенденций, и унаследованная нами чрезмерная специализация не слишком-то помогает справляться с ними. Архитектура, которую мы создаем, должна продемонстрировать меру, в которой мы смогли учесть развивающуюся структуру общества, частью каковой и сами являемся, не отрицая ценности личного вклада.

Я хочу сорвать с себя по крайней мере один лживый ярлык, которым был награжден заодно с другими. Не существует такого понятия – «интернациональный стиль», если только не иметь в виду общие технические достижения нашего времени, которые принадлежат интеллектуальному оснащению любой цивилизованной нации, или же тщедушные образцы того, что я называю «прикладной археологией», которые можно обнаружить в архитектуре общественных зданий повсюду – от Москвы до Мадрида и Вашингтона. Стальные или бетонные конструкции, ленточные окна, плиты на консолях или на сваях – это всего лишь внеличностные современные средства, так сказать, сырье, из которого в разных странах можно получить разные архитектурные формы. Сходным образом достижения в сфере конструкций готической эпохи – своды, арки, контрфорсы, пинакли – стали общим интернациональным феноменом. И все же к сколь огромному разнообразию местных средств архитектурной выразительности пришел этот стиль в разных странах!

Что касается моей практики, то, когда я строил свой первый дом в США – собственный дом, я задался целью вобрать в свой замысел те особенности архитектурных традиций Новой Англии, которые считал все еще живыми и отвечающими моим нуждам. Подобное слияние местного духа с современным подходом к проектированию породило дом, который я никогда не построил бы в Европе с ее совершенно иными климатическими, психологическими и техническими условиями.

Я пытался подойти к своей задаче так, как поступали в прежние времена зодчие из этих мест, когда, располагая превосходными техническими средствами, возводили ненавязчивые, хорошо продуманные здания, способные противостоять капризам климата и выражающие общественное положение обитателей.

Наша теперешняя обязанность состоит, как кажется, в определении того, какие из черт нашей мощной индустриальной цивилизации представляют собой лучшие и наиболее устойчивые ценности и, следовательно, должны культивироваться, чтобы стать стержнем новой традиции. Правильное определение культурных ценностей может, конечно, быть найдено лишь путем последовательно совершенствуемого образования. Одна из важнейших задач, выпадающих на долю нас, архитекторов на поприще культурного воспитания, состоит в выявлении и уточнении новых ценностей и отделении их от сумбура преходящих увлечений и массового производства, которому еще только предстоит открыть ту истину, что перемены как таковые не обязательно несут улучшения. Среди гигантского производства и почти неограниченного ассортимента товаров всех видов не следует забывать, что стандарты культуры являются результатом процесса отбора, определяющего существенное и типическое. Такое добровольное самоограничение, отнюдь не угрожающее скучным единообразием, должно предоставить многим личностям шанс исполнить собственную вариацию на общую тему, поспособствовав тем самым восстановлению того единого образа жизни, от которого мы с наступлением машинного века отреклись. Тогда обе противоположности – индивидуальное разнообразие и общий знаменатель для всех – вновь придут к взаимному примирению.