Читать книгу Певерил Пик - Вальтер Скотт - Страница 10

После отъезда сэра Джефри и графини Дерби из замка Мартиндейл леди Певерил провела несколько часов в сильной тревоге, особенно когда она узнала, что майор Бриджнорт, за передвижениями коего она велела тайно наблюдать, с вооруженным отрядом всадников отправился на запад вслед за рыцарем.

Наконец Уитекер, вернувшийся с поклоном от сэра Джефри и рассказом о его схватке с майором Бриджнортом, уверил ее в безопасности мужа и графини.

Леди Певерил с содроганием подумала, как близко было возобновление междоусобий; благодаря Бога за спасение мужа, она невольно беспокоилась о последствиях его ссоры с майором Бриджнортом. Теперь их семейство лишилось старинного друга, доказавшего им свое расположение в несчастье, когда дружба подвергается самому тяжелому испытанию, и ей пришло в голову, что, раздраженный всем происшедшим, Бриджнорт может превратиться в докучливого и даже опасного врага. До сих пор он не особенно злоупотреблял своими правами кредитора, но теперь, вздумай он выказать суровость, сэра Джефри могли ожидать значительные неприятности, ибо закон был на стороне майора, – это леди Певерил, как рачительная хозяйка, знавшая дела своего мужа гораздо лучше его самого, слишком хорошо понимала. Правда, она утешала себя мыслью, что все еще имеет на Бриджнорта большое влияние благодаря его любви к дочери и твердой убежденности, что только ее заботы могут сохранить здоровье маленькой Алисы. Но все надежды на примирение, которые это обстоятельство внушало леди Певерил, были разбиты происшествием, случившимся на другой день поутру.

Упомянутая нами выше гувернантка Дебора, по обыкновению, повела детей на утреннюю прогулку в парк вместе с Рейчел, девушкой, которая иногда помогала ей присматривать за ними, но против обыкновения, в урочный час она не вернулась. Когда подошло время завтрака, Элзмир с весьма чопорным видом явилась доложить хозяйке, что Дебора не сочла нужным воротиться из парка, хотя уже пора завтракать.

– Значит, она сейчас придет, – спокойно отвечала леди Певерил.

Элзмир иронически ухмыльнулась, а затем, продолжая свою чинную речь, сообщила, что Дебора отослала Рейчел домой с маленьким мистером Джулианом, сама же изволила объявить, что отправляется с мисс Бриджнорт в рощу Моултрэсси (эта роща ныне отделяла земли майора от владений сэра Джефри).

– Уж не сошла ли она с ума? Как она смеет своевольничать и не возвращаться домой вовремя? – сердито спросила леди Певерил.

– Быть может, сошла с ума, а быть может, наоборот, набралась ума кой у кого, да только сдается мне, что вашей милости не худо бы за этим присмотреть, – с таинственным видом проговорила Элзмир.

– За чем присмотреть? – с досадой сказала леди Певерил. – Ты нынче говоришь что-то уж очень загадочно. Если ты узнала о ней что-нибудь дурное, то прошу тебя сказать это мне.

– Дурное? – вскричала Элзмир. – Я не унижусь до того, чтобы говорить дурное про других слуг или служанок; я только прошу вашу милость открыть глаза и посмотреть, что творится вокруг вас, вот и все.

– Ты просишь меня открыть глаза, Элзмир, но кажется, ты хочешь заставить меня смотреть сквозь твои очки, – отвечала леди Певерил. – Я тебе приказываю – а ты знаешь: я люблю, чтоб меня слушались, – приказываю сказать мне все, что ты знаешь или подозреваешь насчет Деборы Деббич.

– Сквозь мои очки! – вскричала возмущенная Эбигейл{89}. – Прошу прощения, ваша милость, но только я никогда не ношу очков, не считая тех, что достались мне от моей бедной матушки, да и те надеваю, только когда требуется затейливо вышить чепчик вашей милости. Никто еще не видывал, чтоб хоть одна женщина старше шестнадцати лет вышивала без очков. А что до подозрений, то я ничего не подозреваю, потому как ваша милость не велели мне указывать Деборе Деббич, и, стало быть, мне от того ни холодно, ни жарко. Только, – тут она сжала губы и принялась цедить слова так, что до леди Певерил не доносилось почти ни звука, а у слов, прежде чем они срывались с уст Элзмир, обрубались оба конца, – только вот что я вам скажу, миледи: если барышня Дебора будет так часто ходить по утрам в рощу Моултрэсси, то немудрено, если она в один прекрасный день не найдет дороги назад.

– Еще раз спрашиваю тебя, Элзмир, что все это значит? Ты всегда была разумной женщиной, так скажи мне прямо – в чем дело?

– Я хочу только сказать, миледи, – продолжала Эбигейл, – что с тех пор, как Бриджнорт воротился из Честерфилда и посетил ваш замок, Дебора изволила каждое утро водить детей в рощу Моултрэсси, и как-то уж так выходило, что она частенько встречала майора (как его величают), когда он там прогуливался – ведь нынче он может прогуливаться как все прочие, и ручаюсь вам, что от этих встреч Дебора не осталась в убытке, потому как она купила себе новый капор, что вполне сгодился бы и вашей милости, но вот было ли у ней на уме что-нибудь, кроме золотой монеты, которую он ей дал, о том, разумеется, судить только вам, миледи.

Леди Певерил тотчас истолковала поведение гувернантки в более выгодную сторону и невольно рассмеялась, видя, что Бриджнорта с его строгими правилами, важностью и замкнутостью подозревают в любовных интригах, и сразу же заключила, что Дебора решила обратить себе на пользу отцовские чувства майора, устраивая ему свидания с дочерью в течение короткого времени между его первой встречей с маленькой Алисой и последними происшествиями. Однако, спустя час после завтрака, она немного удивилась, узнав, что Дебора с девочкой еще не вернулись, а в замок приехал верхом единственный слуга майора Бриджнорта в дорожном костюме и, передав письма, адресованные ей и экономке Элзмир, ускакал, не дожидаясь ответа.

В этом не было бы ничего странного, если бы речь шла о ком-нибудь другом, а не о майоре Бриджнорте: он всегда поступал так спокойно и уравновешенно и действовать необдуманно или по первому побуждению было настолько не в его характере, что малейшая поспешность с его стороны вызывала удивление и любопытство.

Леди Певерил торопливо вскрыла письмо и прочла следующее:

«Достопочтенной и высокочтимой леди Певерил

в собственные руки.

Милостивая государыня!

С вашего позволения, я пишу более для того, чтобы оправдаться перед вами, нежели для того, чтобы обвинить вас или других, ибо понимаю, что вследствие природных наших слабостей нам приличнее признаваться в своем собственном несовершенстве, чем упрекать в нем ближних. Я также не намерен говорить о прошлом, особенно о том, что касается вашей милости, ибо знаю, что, если я был вам полезен в то время, когда наш Израиль можно было назвать торжествующим, вы воздали мне сторицею, возвратив в мои объятия дитя, вызволенное, так сказать, из-под черного крыла смерти. Посему я от всего сердца прощаю вашей милости недружелюбные и насильственные меры, принятые вами против меня при нашей последней встрече (поелику женщина, бывшая причиною спора, принадлежит к вашей родне), и умоляю вас подобным же образом простить меня за то, что я переманиваю из числа вашей прислуги молодую особу по имени Дебора Деббич, чьи понятия о воспитании, внушенные вашей милостью, кажутся мне необходимыми для сохранения здоровья моей возлюбленной дочери. Я намеревался прежде, с вашего милостивого соизволения, оставить Алису в замке Мартиндейл под вашим благосклонным надзором до тех пор, покуда она не научится отличать добро от зла в такой степени, что возникнет надобность наставить ее на путь истинной веры. Ибо я не сообщу ничего нового, если скажу (вовсе не желая при этом упрекать, а скорее испытывая сожаление), что вы, особа столь превосходных нравственных качеств, дарованных вам от природы, до сих пор не узрели истинного света, озаряющего наш путь, а, напротив, привыкли блуждать во мраке среди могил. В бессонные ночные часы я молился о том, чтобы вы отвергли учение, уводящее с верного пути; но, к прискорбию своему, должен сказать, что поелику наш светильник вот-вот уберут, земля наша, по всей вероятности, погрузится во тьму еще более глубокую, чем прежде; и возвращение короля, которого я вместе со многими другими ожидал как проявления божественной благодати, по-видимому, оказывается не чем иным, как торжеством князя тьмы, каковой приступает к возрождению базара суеты житейской{90} с помощью епископов, настоятелей и иже с ними, изгоняя мирных проповедников слова Божия, подвизавшихся во спасение множества изголодавшихся душ. Итак, узнав достоверно, что велено сызнова поставить над нами этих брехливых псов, последователей Лода и Уильямса, изгнанных прежним парламентом{91}, и что следует ожидать Акта о единообразии{92} или, скорее, о безобразии церковной службы, я решился бежать от этой грядущей кары божией в поисках уголка, где мне можно будет жить в мире и пользоваться свободой совести. Ибо кто захочет оставаться в святилище после того, как разрушили ограду его алтаря, а в нем водворились филины и бесы пустыни?{93} Я упрекаю себя в том, что простосердечно и слишком легко согласился отправиться на торжество, где мое стремление к согласию и желание выказать уважение вашей милости сделались для меня западнею. Но я верю, что нынешнее мое намерение покинуть родину и дом моих отцов, а также место, где погребены детища моей любви, послужит для меня искуплением. Я также должен помнить, что чести моей (в светском смысле этого слова) был нанесен здесь урон, а мои полезные начинания были пресечены супругом вашим, сэром Джефри Певерилом, и что я не имел возможности получить от него удовлетворение, – все равно как если бы родной брат поднял руку на мое доброе имя и на мою жизнь. Все сие – тяжкое испытание для потомков Адамовых, и посему, желая избежать новых распрей, а возможно даже и кровопролития, я предпочитаю на время покинуть эту страну. Дела, которые мне нужно решить с сэром Джефри, я поручаю почтенному и добронравному мистеру Иоакиму, по прозвищу Победоносный, стряпчему из Честера, который уладит их, не притесняя сэра Джефри, по всей справедливости и в законном порядке, ибо если у меня, как я надеюсь, достанет сил не поддаться искушению превратить смертоубийственное оружие в орудие своей мести, то я, уж во всяком случае, не прибегну для этого к презренному маммоне. Искренне желая, чтобы Всевышний не оставил вас Своими щедротами, а наипаче не отказал бы вам в истинном познании путей своих, остаюсь, сударыня, ваш преданный слуга

Ралф Бриджнорт.

Писано в Моултрэсси-Холле, 1660 года, июля десятого дня».

Прочитав это длинное и необыкновенное послание, в котором сосед ее, как она рассудила, обнаружил гораздо больше религиозного фанатизма, чем можно было от него ожидать, леди Певерил подняла глаза и увидела Элзмир, на чьей физиономии боролись досада и напускное презрение; до сих пор экономка крепилась, молча наблюдая за выражением лица своей госпожи, а теперь без обиняков обратилась к ней за подтверждением своих подозрений.

– Сдается мне, сударыня, – сказала она, – что этот безумный фанатик хочет жениться на Деборе. Толкуют, будто он собирается отсюда уехать. По правде говоря, давно пора; ведь не считая того, что вся округа поднимет его на смех, я не удивлюсь, если Ланс Утрем, лесничий, наставит ему рога; это как раз по его части.

– Я пока не вижу причин для злорадства, Элзмир, – отвечала леди Певерил. – В письме нет и слова о женитьбе; однако похоже на то, что майор Бриджнорт, собираясь оставить наши края, пригласил к себе на службу Дебору чтобы присматривать за его дочерью, и я очень рада за девочку.

– А я рада за себя, да и за весь дом тоже, – сказала Элзмир. – Ваша милость полагает, что он на ней не женится? Право, я никогда не думала, что он может оказаться таким болваном; но тогда она, верно, пошла по совсем дурному пути: она пишет, что заняла более высокое положение, а в нынешние времена этого навряд ли добьешься честной службой. Потом она пишет, чтоб я отослала ей ее вещи, как будто я ведаю гардеробом ее милости, и еще поручает мистера Джулиана моим летам и опытности, – подумать только, как будто это ее дело – поручать мне наше сокровище! Да и как она смеет говорить о моих летах… Ужо я отошлю к ней ее лохмотья, чтоб духом ее здесь не пахло!

– Сделайте это учтиво, – сказала леди Певерил, – и пусть Уитекер пошлет ей ее жалованье и, сверх того, еще золотой: она хоть и легкомысленна, но всегда была добра к детям.

– А кое-кто слишком добр к своим слугам, ваша милость, и может избаловать самую лучшую служанку.

– Прежде всего я избаловала тебя, Элзмир, – сказала леди Певерил. – Напиши Деборе, чтоб она поцеловала за меня маленькую Алису и передала майору Бриджнорту, что я желаю ему счастья в этой жизни и блаженства в будущей. – И, не вступая в дальнейшие пререкания, она отпустила экономку.

Когда Элзмир ушла, леди Певерил с чувством сострадания принялась размышлять над письмом майора Бриджнорта, человека, без сомнения, чрезвычайно достойного, но одинокого, подавленного бременем следовавших одна за другою семейных невзгод, а также мрачной и суровой, хотя и искренней набожности. Ее весьма тревожила также мысль о судьбе маленькой Алисы, которой, очевидно, предстояло теперь воспитываться под присмотром такого отца. И все же леди Певерил радовалась отъезду Бриджнорта, ибо, оставаясь в Моултрэсси-Холле, он непременно столкнулся бы с сэром Джефри, что могло бы вызвать последствия еще более пагубные, чем в последний раз.

Размышляя обо всем этом, леди Певерил поделилась с доктором Даммерером недоумением и досадой по поводу того, что ее старания восстановить мир и согласие между враждебными партиями, как нарочно, всякий раз производили действие, совершенно противоположное желаемому.

– Если б не мое злополучное приглашение, – сокрушалась она, – Бриджнорт не явился бы в замок наутро после праздника, не встретил бы графиню и не навлек на себя гнев моего мужа. И если бы не возвращение короля – событие, которого мы так нетерпеливо ожидали, ибо оно должно было положить конец всем нашим бедствиям, – ни благородная графиня, ни мы сами не вступили бы на путь новых тревог и опасностей.

– Милостивая государыня, – возразил доктор Даммерер, – когда бы дела мира сего были направляемы исключительно человеческою мудростью или всегда совершались согласно человеческим расчетам, события не зависели бы от времени и обстоятельств, коим подвластны все смертные, ибо тогда в одном случае мы, действуя рассудительно и умело, наверняка достигали бы своих целей, в другом же поступали бы в соответствии с безошибочным предвидением. Но до тех пор, пока человек обретается в нашей юдоли слезной, он, так сказать, подобен неискусному игроку в мяч, который надеется попасть в цель, направляя мяч прямо на нее и не ведая о том, что одна сторона сфероида тяжелее другой, каковое обстоятельство, по всей вероятности, заставит мяч уклониться от прямого пути, а игрока – остаться в проигрыше.

Произнеся эту поучительную сентенцию, доктор взял свою лопатообразную шляпу и отправился на лужайку доигрывать с Уитекером партию в мяч, которая, надо полагать, и внушила ему это весьма замечательное и наглядное уподобление неверности человеческих судеб прихотливым случайностям игры.

Два дня спустя приехал сэр Джефри. Он оставался в Вейл-Ройяле, пока не узнал, что графиня благополучно отплыла на остров Мэн, после чего поспешил домой, к своей Маргарет. По дороге кто-то из спутников рассказал ему о празднике, устроенном ею для соседей по его распоряжению, и сэр Джефри, всегда одобрявший действия своей супруги, невольно вознегодовал, узнав, с какой любезностью она принимала пресвитериан.

– Я б еще принял Бриджнорта, ибо он всегда – до своей последней выходки – вел себя как добрый сосед; я примирился бы с его присутствием, если бы он, как следует верноподданному, выпил за здоровье короля, – сказал рыцарь, – но чтобы этот гнусавый мерзавец Солсгрейс со всей его нищей лопоухой паствой устраивал свои тайные моления в доме моего отца, допустить, чтоб они там своевольничали, – нет, я не потерпел бы этого даже во времена их владычества! Даже в дни бедствий они могли проникнуть в замок Мартиндейл только тою дорогой, которую проложила им пушка старого Нола; но чтоб они явились сюда со своими псалмами теперь, после возвращения доброго короля Карла… нет, Маргарет, клянусь честью, ты узнаешь, что я об этом думаю!

Однако, несмотря на все эти гневные посулы, негодование совершенно угасло в груди честного рыцаря, когда он увидел, как его прекрасная супруга обрадовалась его благополучному возвращению. Обнимая и целуя жену, он простил ей все прегрешения, даже не успев их высказать.

– Ты сыграла со мной злую шутку, Мэг, – сказал он, с улыбкой качая головой, – и тебе известно, о чем я говорю; но, зная твою приверженность истинной церкви, я уверен, что ты, как настоящая женщина, просто вообразила, будто нужно поддерживать добрые отношения с этими круглоголовыми мошенниками. Но больше ты так не поступай. Я готов скорее допустить, чтоб замок Мартиндейл снова изрешетили их пушки, чем дружески принять кого-либо из этих мерзавцев, – разумеется, я всегда рад сделать исключение для Ралфа Бриджнорта, если только он возьмется за ум.

Леди Певерил пришлось рассказать мужу о бегстве гувернантки с Алисой и вручить ему письмо Бриджнорта.

– Вот поистине конец, достойный диссидента{94}, женитьба на своей или чужой служанке, – сказал рыцарь. – Впрочем, Дебора недурна собою и, кажется, ей нет еще и тридцати.

– Ай-ай-ай, вы так же злы, как Элзмир, – заметила леди Певерил, – но я думаю, что в нем говорит лишь любовь к дочери.

– Полно! – вскричал рыцарь. – Женщины только и думают, что о детях, но мужчины, дорогая моя, частенько ласкают ребенка, чтобы поцеловать его нянюшку, и я не вижу ничего удивительного или дурного в том, что Бриджнорт женится на этой девице. Отец ее – зажиточный йомен{95}, их род владеет своей фермой со времен битвы при Босуорте{96}, – полагаю, что такая родословная ничуть не хуже, чем у правнука честерфилдского пивовара. Однако посмотрим, что говорит он сам, – я сразу почую, если в письме есть какие-нибудь туманные намеки на любовь и всякие нежные чувства, хоть это могло укрыться от твоего невинного взгляда, Маргарет.

Рыцарь тут же взялся за письмо, но был весьма удивлен странным слогом, которым оно было написано.

– Никак не пойму, что он там толкует про светильники и про разрушение ограды; разве что он хочет поставить на место большие серебряные подсвечники, которые мой дед заказал для церкви Мартиндейл-Моултрэсси, – эти подлые богохульники, его лопоухие дружки, украли их и переплавили. А про разрушения я знаю только то, что они разрушили ограду алтаря (за это многим из них теперь досталось-таки на орехи), да еще содрали медные украшения с гробниц моих предков, и все только из мести. А впрочем, главное ясно: бедняга Бриджнорт собирается отсюда уехать. Очень жаль, хоть я никогда не видался с ним чаще одного раза в день и никогда не сказал больше двух слов зараз. Однако я вижу, в чем тут дело: эта небольшая встряска пришлась ему не по вкусу, а ведь я всего лишь ссадил его с седла, легонечко, так же, как, например, посадил бы в седло тебя, Мэг, и я старался, чтобы ему не было больно, и вовсе не думал, что он такой щекотливый насчет чести и обидится на такие пустяки. Но теперь мне ясно, что его задело; и, ручаюсь тебе, я сделаю так, что он останется в Моултрэсси-Холле и возвратит тебе подружку Джулиана. По правде говоря, мне самому грустно, что придется расстаться с девочкой и что теперь, когда погода будет нехороша для охоты, я должен буду проезжать мимо Моултрэсси-Холла, не сказав Бриджнорту ни слова в окошко.

– Я была бы очень рада, если бы вы, сэр Джефри, примирились с этим достойным человеком, ибо я все же почитаю его таковым, – сказала леди Певерил.

– Если б не его диссидентские бредни, то лучшего соседа и не сыскать, – согласился сэр Джефри.

– Но я не вижу возможности достигнуть столь желанной цели, – продолжала леди Певерил.

– Просто ты не имеешь никакого понятия об этих делах. Я знаю, на какую ногу он хромает, и ты увидишь, что он будет ходить прямее прежнего.

Благодаря искренней любви и здравому смыслу леди Певерил не меньше всякой другой жительницы графства Дерби пользовалась правом на полную доверенность своего мужа, но, по правде говоря, на этот раз желание проникнуть в замыслы сэра Джефри было так велико, что даже перешло границы, которые обыкновенно ставило ее любопытству чувство супружеского долга и взаимной привязанности. Она никак не могла взять в толк, почему способ примирения с соседом, который избрал сэр Джефри (кстати, не слишком тонкий знаток человеческой природы), нужно непременно утаить от нее, и в глубине души беспокоилась, не усугубит ли он их разрыв. Но сэр Джефри не стал больше слушать вопросов. Длительное командование полком развило в нем вкус к неограниченной власти и в собственном доме, и на все подходы к нему с разных сторон, которые изыскивала его хитроумная супруга, он отвечал только:

– Терпение, милая Маргарет, терпение. Это дело не по твоей части. Когда придет время, ты все узнаешь. Ступай присмотри за Джулианом. Ведь мальчишка-то все ревет и ревет из-за этой маленькой круглоголовой – и как это только он не устанет? Впрочем, дня через два или три Алиса воротится к нам, и снова все пойдет как по маслу.

Не успел добрый рыцарь окончить свою речь, как во дворе послышался рожок почтаря, и принесли большой пакет, адресованный достопочтенному сэру Джефри Певерилу, мировому судье и прочая, ибо как только власть короля достаточно утвердилась, рыцарь снова сделался должностным лицом. Торопливо распечатав пакет, сэр Джефри нашел в нем распоряжение, о котором сам хлопотал, а именно приказ возвратить доктору Даммереру приход, из коего тот был изгнан во время мятежа[12].

Едва ли какое-либо иное сообщение могло бы доставить больше удовольствия сэру Джефри. Он способен был простить любого храброго и дюжего сектанта или раскольника, который доказывал превосходство своего вероисповедания на поле битвы, молотя по шлему и латам самого рыцаря и других кавалеров. Но жажда мести не позволяла ему забыть, как Хью Питерс торжественно входил в его замок через пролом в стене, и, не различая толком всякого рода секты и их вождей, он считал всех, кто поднимался на кафедру без предписания англиканской церкви{97} (быть может, втайне он делал исключение еще и для римской), возмутителями общественного спокойствия, обольстителями, отвращающими паству от законных ее пастырей, зачинщиками минувшей гражданской войны и вообще людьми, всегда готовыми разжечь новые распри.

С другой стороны, радуясь возможности досадить ненавистному Солсгрейсу, сэр Джефри предвкушал также удовольствие восстановить в законных правах доктора Даммерера, своего старого друга и товарища по бранным подвигам и забавам, и снова водворить его в уютном и удобном домике приходского священника. Он с торжествующим видом уведомил жену о содержании пакета, и тогда она поняла таинственное место в письме майора Бриджнорта об убранном светильнике и о сгущении мрака в стране. Она объяснила это сэру Джефри и постаралась внушить ему, что теперь для примирения с соседом достаточно лишь выполнить полученное предписание спокойно, деликатно и без торопливости, всячески щадя чувства Солсгрейса и его паствы. Это, по словам леди Певерил, не нанесет никакого ущерба доктору Даммереру, а, напротив, может даже привлечь к его учению многих прихожан, которые в случае поспешного изгнания любимого проповедника могли бы навсегда отпасть от истинной веры.

Совет этот был равно мудрым и терпимым, и в другое время у сэра Джефри достало бы благоразумия ему последовать. Но кто может действовать спокойно и хладнокровно в минуту торжества? Отрешение преподобного Солсгрейса совершено было столь скоропалительно, что весьма походило на гонение, хотя суть дела заключалась всего лишь в том, что его предшественник был восстановлен в своих законных правах. Сам Солсгрейс, казалось, изо всех сил старался выставить напоказ свои страдания. Он держался до последней минуты и в то самое воскресенье, когда получил предупреждение об отставке, сделал попытку, как всегда, взойти на кафедру в сопровождении стряпчего майора Бриджнорта, по прозвищу Победоносный, и еще нескольких ревностных последователей.

В ту самую минуту, когда они входили в церковные ворота, через другие ворота на церковный двор торжественно вступила процессия, состоявшая из Певерила Пика, сэра Джаспера Крэнборна и других знатных кавалеров, во главе которых шествовал в полном облачении доктор Даммерер.

Чтобы предотвратить стычку в церкви, причетникам велено было воспрепятствовать дальнейшему продвижению пресвитерианского пастора, в чем они и преуспели, не нанеся ущерба никому, кроме пресвитерианского стряпчего из Честерфилда, которому проломил голову пьяница Роджер Рейн, содержатель таверны «Герб Певерилов».

Не смирясь духом, хотя и вынужденный уступить превосходящей силе, отважный Солсгрейс удалился в свой дом, который под каким-то «законным» предлогом, измышленным мистером Победоносным (в тот день прозвище это оказалось весьма неподходящим), решил самолично оборонять. Он запер на засов ворота, закрыл ставнями окна и, по слухам (впрочем, ложным), приготовил огнестрельное оружие, дабы оказать сопротивление причетникам. За сим последовал страшный шум и крик, узнав о коих, на поле битвы прибыл сам сэр Джефри с несколькими вооруженными спутниками; он взломал ворота и двери и, добравшись до кабинета пресвитерианского пастора, обнаружил там гарнизон, состоящий всего лишь из него самого и стряпчего; последние покинули дом, ропща на учиненное над ними насилие.

К этому времени в деревне уже зашевелилась чернь, и сэр Джефри, побуждаемый как благоразумием, так и добротою, почел своим долгом ради безопасности обоих пленников (ибо их можно было так назвать) проводить их, несмотря на шум и волнение, до аллеи, ведущей в Моултрэсси-Холл, куда они пожелали отправиться.

Между тем отсутствие сэра Джефри вызвало некоторые беспорядки, которые достойный баронет, будь он на месте, без сомнения, сумел бы предотвратить. Ревностные причетники и их подручные изорвали и разбросали некоторые принадлежащие пастору книги как подстрекающие к мятежу и измене. Немалая толика пасторского эля была выпита за здоровье короля и Певерила Пика. Наконец, ребятишки, имевшие зуб на бывшего пастора за то, что он деспотически запрещал им играть в кегли, в мяч и прочие игры, и, кроме того, помнившие его немилосердно длинные проповеди, напялили его женевский плащ и шарф, а также шляпу с остроконечной тульей на чучело, торжественно пронесли оное по деревне, после чего сожгли на том самом месте, где прежде возвышался величественный майский шест{98}, который Солсгрейс срубил своей собственной преподобной десницей.

Сэр Джефри, чрезвычайно всем этим раздосадованный, послал к его преподобию Солсгрейсу с предложением возместить ему убытки, на что кальвинистский священнослужитель ответил:

– Я не приму от тебя ничего – даже нитки от башмачного шнурка, и да падет на твою голову стыд дел твоих!

Все осуждали сэра Джефри за неприличную строгость и поспешность его действий, и молва, по обыкновению, разукрасила действительные события множеством фантастических измышлений.

Ходили слухи, будто отчаянный кавалер Певерил Пик с отрядом вооруженных людей напал на собрание пресвитериан, занятых мирным богослужением; что многих он убил, а еще большее число тяжело ранил, после чего загнал пастора в его дом, который потом сжег дотла. Некоторые даже утверждали, что священник погиб в огне; согласно же более утешительным слухам, он соорудил перед окном из своего плаща, шляпы и шарфа подобие человеческой фигуры, чтобы все подумали, будто он все еще не может выбраться из горящего дома, сам же выскочил в заднюю дверь и спасся бегством. И хотя мало кто верил, что наш благородный кавалер способен на столь неслыханные жестокости, все же возведенная на него клевета имела весьма серьезные последствия, в чем читатель и убедится из дальнейших глав нашего повествования.