Читать книгу Тени. Книга 2. Что, если у каждого есть второй шанс? - Валя Шопорова - Страница 6

Негромкий стук обратил на себя внимание Хенси, но не заставил девушку даже поднять головы, посмотреть в сторону двери.

– Можно? – уже ставший достаточно знакомым и привычным голос.

– Войди, – отвечает девушка, продолжая изучать незаинтересованным взглядом страницы журнала.

Ашот, несмотря на то, что и не являлся её лечащим врачом, проводил с Хенси достаточно много времени, принося всяческие вещицы, что могли скрасить скупой больничный досуг: журналы, книги и прочее, а также регулярно подкармливая девушку. Чаще всего он приносил шоколад и всё, что его включало. Он был редкостным сластёной, что совершенно не радовало Хенси, которая была абсолютна равнодушно к сладкому.

«Но, – думала девушка, принимая очередной вкусный подарок, – всё лучше, чем скучная и пресная, очень здоровая и полезная, но совершенно ненавистная мне больничная пища».

– Здравствуй, Ашот, – сказала девушка, легко кивая и не поднимая головы.

Мужчина подошёл ближе, но не стал садиться ни на кровать, ни на стул, на котором он обычно коротал время в палате пациентки, которой симпатизировал. До слуха Хенси донёсся едва слышный, но довольно отчётливый синтетический шелест.

Подняв всё ещё скучающий взгляд, девушка увидела прямо перед собой большой, практически огромный букет бледно-розовых, сахарно-ватных лилий. Выражение лица девушки изменилось, вытягиваясь…

Внутри всё скрутило в тугую спираль, она задыхалась, плача, громко всхлипывая, утирая нос тыльной стороной ладони. Она хотела убежать куда-то далеко, но ноги привели её в собственную палату. Вбежав в помещение, девушка оглядела помещение лихорадочно горящим взглядом. Новая волна чего-то непонятного накрыла её, и Хенси, не моргая, уставилась на букет, принесенный Макеем позавчера. Белые и бледно-розовые цветы, наполненные соком, наполненные жизнь, стояли в высокой вазе. Глаза девушки расширились, когда, отделяясь от цветка, на пол упал лепесток.

– Ложь… – прошептала Хенси, продолжая застывшим взглядом смотреть на букет. – Ложь… Ложь! – надрывно и высоко закричала она, вгоняя ногти в ладони. – Ложь! Ложь! – девушка отшатнулась к двери, а через мгновение, услышав шаги за дверью, бросилась к тумбочке, хватая с неё вазу и бросаясь к окну…

Воспоминания об этом дне, об этом моменте, который стал первым «звоночком», первым шагом к концу, к помешательству и тлену пробежали перед глазами девушки, заставляя их остекленеть, утратить естественный живой блеск. Воспоминания о том дне, когда она ещё не знала, как сильно ей придётся сломаться, как низко упасть и, после, как сильно ей придётся бить и высоко подниматься.

Хенси даже не заметила, как до белых костяшек сжала простынь, комкая её в кулаке, пропитывая холодным потом, выступившим на её ладони.

– Хенси? – настороженным, взволнованным голосом обратился к девушке мужчина. – Хенси, ты в порядке?

Не сводя взгляда с красивого, но такого острого и ядовитого для неё букета, Хенси сглотнула огромный ком в горле и кивнула:

– Да…

Она прокашлялась и нахмурилась, делая вид, что в горле запершило и отвечая уже уверенно, утвердительно:

– Да, Ашот, – уже привычным тоном сказала она. – Я в порядке. Просто… несколько удивлена.

Девушка наконец-то подняла взгляд, смотря мужчине в глаза. На его «грозовых» радужках играли улыбки и смешки – привычный контраст. Он кивнул и сел на стул, оставляя букет на тумбочке.

– Я подумал, что тебе нужны какие-то яркие впечатления, краски, – сказал Ашот, не отрывая взгляда от девушки, и добавил, словно пытаясь оправдаться, хотя это и не имело смысла: – Это очень важно для лечения… для скорейшего выздоровления.

– Спасибо, – кивнула Хенси, касаясь кончиками пальцев бархатных лепестков. – Но ты говорил, что я и так поправляюсь быстрыми темпами?

– Да, – кивнул мужчина, – так и есть, ты поправляешься быстро, я бы даже сказала – удивительно быстро, хотя, всё же, твой лечащий врач не я, а мистер Томсон…

– Но, полагаю, ты специалист не хуже? – спросила девушка, устремляя на собеседника лукавый, слегка бесноватый взгляд.

О таком взгляде принято говорить: «в упор», «прицельный», «навылет» и, самая подходящая его характеристика – «полный свинца». Но, как видно, мужчине нравилась эта пугающая, пылающе-ледяная бездна её глаз, либо он просто не знал, не чувствовал, на каком опасном краю он ходит и какие страшные черти и кровожадные демоны там водятся.

В душе девушки вновь возродилась, проснулась от долгого сна та самая чёрная дыра, что требовала крови, зрелищ и жертв. Почти пять лет она не чувствовала этого кровожадного «идола» внутри себя, почти пять лет она не желала, не алкала чьей-то боли, наслаждаясь тем, что всё ровно и не происходит дурного, но…

Но, подобно акуле, пиранье бездна внутри неё пробудилась, проснулась, сбросила оковы шаткого сознания, когда на её возбуждённые ноздри попали капли крови, новой крови.

Долгих пять лет девушка не жила болью, не наслаждалась ею. Рядом не было никого, над кем она могла измываться, издеваться. Ранее у неё был Бруно и… смысл, месть, теперь же не было ни первого, ни многих других… Долгие пять лет она жила смиренно и спокойно. Да, были пьяные дебоши, крики, слишком громкие слова, которые Себастьян смиренно слушал, терпел. Этот мальчишка отличался удивительным, просто нечеловеческим терпением, казалось, он может стерпеть всё. Стерпеть, а после положить голову Хенси к себе на колени, или самому лечь к ней, и долго-долго говорить, что всё будет хорошо, а потом просто молчать. Это были те самые редкостные, ценные моменты, когда тишина и молчание бывали целительны. Порой, оказавшись в этом уютном коконе, Хенси даже плакала. Плакала, словно маленькая обиженная и напуганная девочка.

Хенси особенно запомнила один такой момент. В её крови, верно, было промилле на целый взвод. Она была пьяна, как говорят – в дрова, в стельку и так далее, Себастьяну привычно прилетело крепких слов, которых он совершенно не заслуживал. Но он не обиделся. Он дождался, когда девушка чуть остынет – трогать её в разгорячённом виде было чревато увечьями, да и всякому нужно выговориться, «выпустить пар» – а потом просто обнял, погладил по спине, что-то прошептал, Хенси даже не расслышала, что пытался ей сказать парень. После он положил её к себе на колени, долго-долго разговаривал с ней, хотя назвать это разговором можно было с натяжкой – Хенси была слишком пьяна, чтобы нормально вести диалог, а потом… Потом она просто расплакалась – глупо, слабо и так искренне, так по-настоящему. Себастьян не игнорировал её слёз, но и не подчёркивал их, он просто вёл себя так, словно это естественно и нормально – порой быть слабым и «не в форме», чем, по сути, такое состояние и является.

Девушка запомнила, как она тогда лепетала что-то, всё быстрее и быстрее, как цеплялась за ткань его джинсов, которые ему были извечно велики, словно они могли стать тем самым спасением, что не позволит ей улететь в бездну ледяного космоса. Она помнила, как промочила тёмную ткань слезами, слюной и соплями – она никогда не умела красиво плакать. Она помнила…

Хенси рассказывала ему раз за разом свою историю, свою боль и страх, свой ужас и отвращение к жизни, к людям, но, более всего, к самой себе. Она делилась той темнотой и грязью, выплёскивала её, словно веря – хотя она не верила – что так станет проще. И она оказалась права.

Она оказалась права, что легче ей не стало. Эта боль, эта гниль была подобна раку, подобно хитрой суке шизофрении, которая делает вид, что отступила, но бьёт рецидивом, словно обухом по голове, в самый неожиданный момент.

И момент этот, как это обычно бывает, настал тогда, когда никто не мог и подумать, помыслить о нём. День рождения, всего одного слова, ставшего подписью под приговором, спусковым крючком хватило, чтобы псевдобог в груди Хенси проснулся, отряхнулся от пыли и пепла и взялся за горло парня, ломая его жизни хребет.

Вот и вся история счастливого и, казалось, удовлетворяющего всех сосуществования под одной крышей, на одной территории, с одной бедой на двоих. Одна боль на двоих, одна внутренняя грязь, от которой никогда не отмыться, но Себастьян пытался, пусть не стать вновь «чистым», но жить с этим, у него получалось. А Хенси, в свою очередь, не только не пыталась отмыть свою душу, но даже упивалась этой чернью, наслаждалась, если так можно сказать. Она просто не умела, увы, не умела иначе. И именно потому в этом противостоянии света и тьмы победила темнота, олицетворением которой и являлась девушка, она была её живым воплощением, её лицом и проводником.

У мальчика просто не было шансов… Ни у кого нет шансов, когда его целует сам дьявол, никто в подобном случае не в силах сохранить свою душу.

– Хенси?

Девушка подняла взгляд, переводя его на мужчину напротив. Кажется, она опять задумалась и пропустила его слова мимо ушей.

– Да? – спросила она, потирая опалённый висок, на котором уже достаточно отрасли волосы.

– Ты как себя чувствуешь?

– Я? – удивилась она. – Прекрасно!

Удивительно, но её слова не были лукавством и враньём. Обыкновенно, так бывало с ней – уйдя в прошлое, пропустив его через себя, девушка, вынырнув вновь в настоящее, получала некий небольшой заряд «жизни», чувств и эмоций, какой-то запал, что-то, чего ей так не хватало…

Но, конечно же, «лечебные припоминания» не относились к тем моментам её жизни, которые стояли у черты «до» и «после». Потому что, вспоминая о том, как она ломалась, о тех, кого она потеряла, Хенси чернела, подобно напомаженной сажей тени, зверела и теряла ещё одну крупицу нормальности, коих и так осталось так мало…

«Может быть, – отстранённо подумала Хенси, вздыхая и переводя на доктора Ашота влажный взгляд серо-зелёных глаз, – кто-то и сможет меня исцелить. В конце концов, каждый имеет право на второй шанс, даже грязная шлюха, которой меня когда-то сделали, или ужасный монстр, которым я стала. Впрочем, – девушка слегка прищурилась, делая свой взгляд более глубоким, словно, более колючим. – Хотела ли я быть такой? Нет… Нет, не хотела, это они меня сделали такой, они сломали меня, убили, растоптали, отняли у меня всё. Нужно ли сожалеть о том, что я делала? Не думаю… Они заслужили всё, жаль лишь, что конец несколько смазался… Жаль, что Мориц не получил всего и по всем делам своим. Да, прав был подлец, я любила его, но… это ничего не меняло. Не меняло хотя бы потому, что в ненависти есть место любви, а вот любовь с нитями ненависти не проживёт и дня, потому что они прошьют её тело, пронзят насквозь, подобно стрелам и клыкам ядовитых змей».

– Ашот, – обратилась к мужчине Хенси, – а… – она сделала небольшую паузу, медленно облизнув губы. – Ашот, ты говорил, что у твоего имени интересная история, расскажешь мне?

– Да-да, конечно, – кивнул мужчина.

Воодушевившись интересом к себе и тем, что пациентка наконец-то перестала односложно и бесцветно отвечать на его вопросы, а начала спрашивать и просить сама, мужчина улыбнулся и подсел чуть ближе, всего на несколько миллиметров, чтобы не нарушить приличную дистанцию, но, всё-таки, несколько сократить её ради удобства взаимодействия. Устроившись, он продолжил:

– Это был 1987 год…

– Я думала, ты младше… – сказала Хенси, сощурившись.

– Ты не дослушала, меня тогда ещё не было, я родился в 1992 году, это начало истории.

Девушка хмыкнула и кивнула, показывая, чтобы мужчина продолжал.

– Тогда ещё шла война в Афганистане, мой отец был военным и так получилось, что его отправили туда с новым подкреплением войск… Тогда моя мать была беременна моим старшим братом, но отец не стал сопротивляться и отправился в пекло боя, так сказать. Он так и сказал маме, уходя: «Я вернусь, обещаю, ты только фото моё сыну показывай, чтобы узнал меня, когда увидит». И он не обманул, хотя, могло получиться, что он бы не вернулся… Это был 1989 год, практически конец военных действий, все были на издохе, все хотели мира…

Ашот замолчал на несколько секунд, то ли вспоминая, то ли собираясь с силами. В такие моменты обычно берут за руку, говорят что-то ободряющее, но рядом с мужчиной сейчас был не кто-нибудь, а Хенси, потому ему предстояло справиться самому.

Всё, что сказала ему девушка, было:

– Если тебе сложно об этом говорить, ты не обязан.

«Я-то точно знаю, каково это – говорить о боли и через боль…», – продолжила про себя она.

– Нет, Хенси, всё в порядке, – улыбнулся мужчина, но чуть менее лучисто, чем обычно. – В одном из последних сражений мой отец с боевыми товарищами попали в ловушку. Они отбивались, как могли, пока моему отцу не угодил в голову разрывной снаряд, точнее, угодил он не в голову, а рядом, но всё равно травмы моего отца были несовместимы с жизнью…

Хенси вопросительно изогнула бровь, потому что не вязались слова «жизнь отца была несовместима с жизнью» с «меня тогда ещё не было». Но девушка не стала спрашивать, решив дождаться разъяснения от говорящего.

– Его доставили в госпиталь, а оттуда в больницу, желая, так сказать, устроить ему достойный конец, потому что в его жизнь никто не верил…

«Как мне это знакомо…», – подумала Хенси, тихо, но тягуче глубоко вздыхая.

– И там, – продолжал мужчина, – был хирург, который, вопреки всем прогнозам и советам отказался оставлять моего отца умирать, он взялся за него и… И спас! Череп моего отца собирали по кусочкам, всего было четырнадцать осколков, его мозг был повреждён почти во всех областях… Но этот врач справился, спас его и не только вытащил с того света, но и обеспечил ему достойную жизнь, он помог ему не только жить, но и остаться не инвалидом, не контуженным! Этому врачу, который, впоследствии, стал его добрым другом, мой отец был обязан жизнью и пообещал, что обязательно назовёт сына в его честь, потому что такое не забывается. Врача звали Ашот, а сын, который родился у моего отца через три года после трагедии и спасения – я.

Ашот улыбнулся и слегка опустил голову, смотря на Хенси, она также едва заметно улыбнулась, не обнажая зубов, одними уголками рта.

– Так и получилось, что старший брат у меня – Айви, младший – Рон, а я – Ашот, – доктор вновь улыбнулся, будто бы немного виновато.

– Очень интересное разнообразие, – кивнула Хенси. – Но, мне кажется, в тебе есть нечто от… Ашота, в том смысле, что в тебе есть нечто восточное… Ведь это восточное имя?

– Да, восточное, – кивнул мужчина. – Но, ты права, Хенси, будучи подростком, я начал узнавать про свои корни и выяснилось, что в роду у меня есть армяне. Дедушка моего отца, получается, мой прадедушка, которого звали Барсег, иммигрировал в Америку, где и родился мой дедушка, отец…

– А мать твоя кто? Какой национальности?

Хенси давно сделала для себя вывод о том, к кому принадлежит милый доктор, но всё же решила спросить у него самого, как у первоисточника.

– Она еврейка, – ответил он. – Да, вот такая у меня странная семья.

– Это здорово, когда есть семья, – ответила Хенси и добавила про себя:

«Хотя мне бы она сейчас только мешала, да и не могу я представить, что есть в этом мире кто-то, на кого мне не плевать…».