Читать книгу Граду и миру - Ван Лугаль - Страница 5

Здание, куда их привёз летобус, не использовалось уже очень давно. Обычно ребят возили на базы, давно уже служившие лагерями для детей – сияющие, стеклянные, с обширными зоосадами и открытыми бассейнами. Двухэтажная коробка, представшая их глазам в этот раз, оказалась заброшенной: металлическая обшивка на швах покрыта рыжей ржавчиной, а на крыше местами ёршится трава.

– Какое оно маленькое, – ёжится Лена, глядя в окно на то, как приземляются по соседству ещё три летобуса. – Мы разве поместимся?

– Поместимся. Оно больше, чем кажется, – пролетая мимо с пакетом для мусора, поясняет Инга. – Выходим, девочки. Это ваш дом на ближайший месяц.

Ванесса и Лена переглядываются и снова потерянно смотрят в окно.

– Хочу на обычную базу, – говорит Ленка. – Почему нас не привезли в лагерь?

Ванесса согласно кивает. Инга возвращается и раздражённо хлопает девушку по плечу:

– Я что сказала? Отстегиваем ремни, шевелим… конечностями, выходим из летобуса. У нас длинный день впереди.

– А нас покормят? – это девочка, которая в тот день зубрила математику с Ванессиной мамой. Анечка, кажется.

– А вы уже голодные? – Девчушка кивает, Инга гладит её по голове. – Потерпи. Установим кухню, разгрузим пищу…

Сначала её не понимают.

А потом группа 3-а входит внутрь здания.

В стороны разбегаются птицы киви, – одно гнездо прямо вот, в углу коридора. Под ногами – пыль и песок. Свет, принявший форму голых оконных проёмов, падает квадратами на пол.

Они вздыхают. Дружно.

Справились со зданием довольно быстро. К середине дня первый этаж и часть второго блестели; в этом, конечно, больше была заслуга роботов класса «уборщик» и «ремонтник», но всем известно, что их работу нужно проверять и доделывать. В настройке техники немало помогла Лена – её мама была Главой тех, кто отвечал за технологию уборки Дома, и потому девочка была знакома с ними не понаслышке. Людмила, назначенная Главой базы, отправила сопровождающие роботов группы.

– Да и вообще мне нравится прибираться, – рассуждает Ленка, следуя с Ванессой за роботом по коридору. После робота, похожего на большую блестящую таблетку, остаётся чистая, сияющая полоса – словно запыленный экран протирают тряпкой и проступает реальное изображение. Ванесса тащит чистые фильтры (грязные запаковываются в специальное пластиковое вместилище и выплёвываются роботом прямо на пол), а Ленка – упаковку капсул с химическим средством. Химическое средство, безвредное для человеческого организма, разъедает грязь мгновенно. Впрочем, если с ним полоскаться часа три, может вызвать раздражение – поэтому Ленка в перчатках.

– Плинтус, – ворчит она, когда Ванесса говорит вслух про то, что надо повторно промыть «стык пола и стен». – Это называется плинтус. Какая грязь!.. показать бы маме, она, наверное, в обморок бы упала. И никуда бы не пустила…

В это время остальные ребята включили генератор электричества, разобрались с устройством воды – оно старое, раз в пять старше Ванессы, и всё насыщено какими-то рычажками. Даже сопровождающие привыкли, что обычно достаточно нажать на кнопку, и всё заработает. Ник при встрече после уборки тут же рассказывает, как всей группой ломали голову, во главе с Людмилой. Но совместными усилиями отгадали, что где закручивается.

Затем девчонок направляют готовить ужин, поскольку автоматы по изготовлению пищи поставлены, но к старым розеткам не подключены, нужен переходник. Оказывается, что плиты – газовые (открытый огонь прямо у вас дома, только подумайте!), и их нужно включать отдельно. «Вот дела!» – хохочет Ник, залезая вновь в трубы. «Прямо как в фильмах без голографии!» Людмила тут же кричит на него. Она в возрасте, и почему-то считает, что высказывание намекает на её древность. «Чем кричать, лучше бы помогла с устройством разобраться» – думает Ванесса. И говорит. За что тоже получает порцию резких высказываний, но решает не обижаться: всем тяжело.

Ник включает газ, и девочки делают помидорный суп и пюре с котлетами. Суп мальчишкам не нравится, они его почти не едят, и Людмила вполне справедливо возмущается: продукты насмарку! Девчонкам приходится отдуваться за всех.

– Что им не понравилось? Отличный суп, – ворчит Ленка, наливая себе третью порцию. – Мяса мало, подумаешь… их бы к нам домой, у нас тётя вообще мяса не ест. Врачи запрещают.

После обеда Инга проводит знакомство. То есть, не то, чтобы они друг друга совсем не знают, но представиться и немного рассказать о себе – дело вежливости. Они разжигают костёр, садятся кружком во дворе, и, перекидывая друг другу мячик, рассказывают истории. У кого мячик – тот и начинает. Только жалко, что Ванессе мячик за всю игру не попадается. Она очень хотела поведать историю о том, как шла-шла и нашла самую настоящую монету! Серьёзно, монету! Раньше люди расплачивались деньгами, но уже лет триста, как они просто не нужны – так развилось общество. Это Ванессе потом папа рассказал, только не велел на каждом углу про то, что она теперь знает, кричать. А монета, представляете, просто лежала на дороге! Правда, позеленевшая и пыльная. Папа посмотрел и сказал, что это самая обычная денежка – в музеях такие лежат мешками, да ещё и блестящие, как новенькие. Он как философ разрешил Ванессе оставить монету себе, и вот вчера девушка даже взяла её с собой в лагерь.

Но её история не прозвучала. Зато она услышала историю Ника, как он рыбачил в Зелёнке и поймал леща – сначала рыбу, а потом ещё и выговор от экологического надзора. Потому что чтобы забирать животных из водоёма, нужно специальное разрешение. Ник целый час просидел в комнате Белизны и Тишины, и это, сказал он, было ужасно настолько, что к рыбе он теперь на километр не подходит.

Игру прерывает голограмма. Это сработал переносной голографер Инги, закреплённый на нагрудном кармашке рубашки. В центре круга, прямо по колено в костре, появилась фигура человека в тёмном пальто, мешковатых брюках, тяжёлых ботинках – и белых перчатках. На груди на шнурке болтался серебристый ключ.

Человек улыбнулся – странно, незнакомо. Ванесса знает, что он их не видит, – но он кланяется и говорит будто для них:

– Всех здравий желаю, уважаемые! Ваша система предпочитает молчать обо мне; но она больше не может меня скрыть. Я – ваша назревшая проблема. Вас, уважаемые, оставляют в неведении, не считая за людей; не считая за тех, кто может принимать решения. А вместе с тем я – тот, из-за кого в этой части мира устроены карантин и треволнения. Кто я?

Инга вышла из оцепенения и, путаясь в пальцах, отогнула кармашек и попыталась выключить голографер. Раз нажатие кнопки, раз, ещё раз… голографер не реагировал. Человек в огне – стоял.

– Я – воин, – продолжал незнакомец и развел руками. – Я – тот, кто заставил власть своего мира считаться со мной; я – тот, кто не оставлял зло безнаказанным; я – тот, кто остановил злейшего преступника, бесконтрольно изымавшего души людей, и тот, кто убил того, кто людей умышленно убивал. Вам кажется это невероятным; но да – в мирах Вселенной бывает и такое. Хотите узнать больше? Слушайте…

Голографер, кажется, был вшит в кармашек рубашки. Инга с треском вырвала его и бросила в огонь; изображение человека исчезло, но голос звучал, пока оболочка голографера выдерживала температуру:

– Слушайте! Я буду говорить, а меня будут затыкать; это будет происходить потому, что вашей системе выгодно ваше рабское положение. Но я, человек из другого мира, видел подлинную свободу. У вас нет ничего своего – всё общее; но человеку нужно своё. Слушайте меня – и у вас появится много своего. Вы живёте неправильно; я расскажу вам, как правильно. Слушайте – гласность нельзя подавить…

Голос захрипел, зажужжал и замолк. Остался лишь треск костра.

И молчание собравшихся вокруг огня ребят.

– Инга, – спросил кто-то, – кто это был?

Инга замялась.

– Дети, – она жалобно посмотрела на них, – не заставляйте меня. У меня нет чётких инструкций о запрещении этой темы. Но я хотела бы уберечь вас…

Но дети считали себя взрослыми и загалдели, требуя от Инги пояснений. Кричала и Ванесса – как же, Инга знает, а они нет! Что это такое?

И мелькнула где-то в глубине мысль: «они не рассказывают вам обо мне», «они будут меня замалчивать»… правда?

– Ладно, – сдалась Инга. – Честность – лучшая политика.

– «Если человек, зная правду, остаётся со мной – значит, он останется до конца!» – выкрикнул Ник и получил прямо в ухо громким басом «Да молчи ты в конце концов!» парнишки по фамилии Барон. Барон был высокий – под два метра – и говорил так, что иногда звенели стёкла. Но Инга согласилась с Ником:

– Да. А вы хорошие ребята – ответственные, отличающие свет от тьмы и правду от неправды. Вы останетесь. – Она вздохнула. – Это человек… его зовут Мэрион Моррисон. Он из другого мира. Он убивал людей, уклонялся от долга, врал и Душа Земли ещё знает, что делал.

– И он ещё живой? – вырвалось у Ленки. Под взглядами окружающих она смутилась и пояснила: – А что? Мама говорит, кто много врёт и не делает что должно, заболевает и умрёт, потому что не нужен обществу…

– В его мире так делают многие, – пояснила Инга. – Их общество построено на этом. Там не заботятся о том, чтобы создать что-то для всех; там каждый сам за себя.

Справа ойкнули.

– Целое общество отщепенцев!

– Ад какой-то.

– Ужас.

– Да. Общество отщепенцев. И попав сюда… – «А как он сюда попал?» – крикнула Ванесса, но Инга только отмахнулась. – Попав сюда, он привёз порядки своего общества. Он захватил больницу, где его лечили, убил людей, которые отнеслись к нему по-доброму. Он прибрал к рукам несколько поселений и теперь, видимо, добрался до вышки.

– Один?

– Нет. У него есть сподвижники. Отщепенцы.

– Фу-у-у!

– Откуда?

– А они ещё живы?!

– Ленка, да никто ещё от неправильного поступка не умер!

– И их количество увеличивается. – Инга не дала перепалке разгореться. – Представьте себе. Есть самоубийцы, которые выбирают его путь. Поэтому будьте бдительны. Я верю, что вы – умные ребята, и слушать этого дурака не будете, и за ним не пойдёте. Все его усилия пропадут впустую.

– Конечно умные! – Ник вскочил, ударил себя кулаком в грудь и закашлялся. Сквозь кашель закончил: – Пропадут!

Опасное положение опасным положением, а учёбу никто не отменял. Тем, кто уже определился, выделяли время для дистанционного обучения в группах. Ник, например, который твёрдо решил связать свою жизнь с сельским хозяйством, ходил вместе с четырьмя десятками людей в определённое время.

– Одно название – дистанционка, – ворчал он, – скинули учебные материалы на старющщщие устройства, в которых даже голосовых команд нет, всё печатаешь своими руками, представляете? Своими руками! – тут он показывал девочкам руки, и Ленка отчего-то вздыхала. – Ошибся в написании слова – ответ неправильный! А какой же он неправильный?

– И хорошо, что своими руками печатаете, – не соглашалась Ванесса. – А то у тебя «овтаматизация процесса»…

Ванесса и Ленка, как не определившиеся («неудачницы» – хихикал Ник и некультурно показывал язык) и потому ещё продолжавшие общее обучение, были в классе, который вели по основным предметам три человека. В их числе был учитель, только-только закончивший первую часть своего курса и приступивший к работе. Звали его Бат. Эх, конечно, все девчонки в него повлюблялись! Ленка так точно – только и трещала, что о нём, благополучно забыв про Ника. А Ванессе он несознательным показался. Слишком он собой любовался – задерживался, например, у зеркала дольше, чем сама Ванесса. А как он рассказывал про себя, иногда прямо на уроках! Всё «я», да «я». И всё так выходило, что он самый клёвый и умный. Скучно и смешно. Видно, что практикант ещё.

На второй день Ванесса, не выдержав разглагольствований молодого учителя, вышла на уроке прогуляться. Безлюдный коридор, тяжёлый, давящий, был страшен без людей, и она, с трудом подавив желание незамедлительно вернуться, бежала по загаданному маршруту, стараясь преодолеть его быстрее. Внезапно её настиг голос Барона:

– Ванка! Подойди!

Ванесса огляделась. Барон сидел на подоконнике. Он ходил в другую группу, вроде по управлению мини-фабриками, и уроков у них сегодня не было. Она подбежала:

– Привет! Давай быстро, а то у меня занятия.

Барон важно кивнул.

– Сегодня мы идём слушать отщепенца. Идёшь с нами?

– Что-о-о-о-о? – Ванесса от растерянности заговорила громче, чем следовало бы.

– Да тише ты, – Барон завертел головой. – Кричит стоит. Я говорю: слушать отщепенца идёшь?

– Зачем?

– Ну как. Интересно же.

– Нам запретили.

– Ну и что, что запретили? Мы идиоты какие или мелкие? Мы уже взрослые. Вон, даже Инга с нами разговаривала, как со взрослыми. Мы умные, и в его ловушку не попадёмся, а значит, можно идти и смотреть, что скажет этот чудик.

Ванесса огляделась и прошептала:

– А учителя знают?

Барон закатил глаза.

– Вот прицепилась правильная! Бат организует. С ним просмотр идёт.

Ванесса немного успокоилась. На щеках снова появился румянец.

– А-а, понятно. Всё официально.

Барон постучал себя по лбу:

– Нет! Какое официально! Даже не думай кому сказать! Не хватало ещё, чтобы глава лагеря пронюхала!

Растерянная, Ванесса поблагодарила за приглашение и отправилась восвояси.

Конечно, она не пошла. А вот Ник и Лена, которых тоже коснулась великая и могучая сеть слухов, втянулись: первый сразу, а вот вторая – сначала морщила нос. Но через пару недель Ник – который ей всё-таки по-прежнему немного нравился – её на собрание затащил. Ванесса еле отбилась и долго сидела в пустой комнате, делая вид, что читает книжку с голографера, а сама прислушивалась: идут, не идут?

– Ванка, там такое! То есть ничего особенного-особенного, но это нужно самой увидеть, – взахлёб, всплёскивая руками, причитала потом Ленка. Через неделю, ёжась и оглядываясь, пошла снова.

Потом ещё и ещё.

Отщепенец имел недюжинную энергию: вещал каждый день. И с каждым разом всё больше людей смотрели его; вскоре даже образовался кружок тех, кто смастерил голографер сам и глядел передачи отдельно от Бата.

– Что ж там такого интересного? – удивлённо спрашивала Ванесса. И у Ленки, чуть смешливо: – Не умрёшь от просмотра?

– Если чуть-чуть, то можно, – сложив белы рученьки перед собой, отвечала Ленка. – А он интересно рассказывает. Ты б глянула хоть глазком, умница! Внешне такой интересный, такой живой и самобытный! Даже певец Бемчог по сравнению с ним такой стеклянный, правильный. А он живой. Он личность.

– И воспоминания свои показывает, – вставлял Ник. – Интересные! Бах, бах, бах! – и Ник показывал, какие такие воспоминания. Понаблюдав, Ванесса только пожала плечами.

– А не противно? – спрашивала она. – Это такой человек… мы с такими людьми боремся сотни лет. Как с болезнью общества. А вы его слушаете и смотрите. Ещё и восхищаетесь.

– Человек он отвратный. Но синема шикарная! Бац! К тому же, чем его бить, если не его же оружием? Мы должны подготовиться и дать отпор!

Ванесса была вынуждена согласиться, что звучит это логично. Они хотели было отправиться в столовую, когда из аудитории, где Бат проводил «просмотры», побежали ученики:

– Глава идёт!

Ванесса пожала плечами: ей бояться было нечего. Все бежали; она спокойно шла посередине коридора.

Навстречу тяжело шагала Людмила. Ванесса поздоровалась с ней и собиралась было пройти мимо, когда пальцы с ярко-красным лаком на ногтях сомкнулись на её предплечье.

Так, с прижатой к себе тетрадкой, Ванесса и оказалась среди пойманных. Аудитория оказалась забита людьми: их оказалось больше, чем полагала девушка по рассказам друзей. Она стояла, прислонившись к углу, и смотрела, как гордо разговаривают друг с другом сидевшие на полу сторонники Моррисона. Да, в большинстве своём они гордились, что их посадили сюда! Поразительно!

Вошла Инга и широко раскрытыми глазами оглядела собранных. Ванесса, расталкивая людей, кинулась к ней:

– Инга! Меня сюда посадили, но я ничего!..

– Ты знала, что они смотрят? – оборвала её Инга. Ванесса растерялась – причём тут это? – и пролепетала:

– Да.

– Тогда виновата, – отрезала женщина и, отстранив девчонку, продолжила тревожно оглядывать зал.

– В чём?! – растерянно воскликнула Ванесса.

– Что не сказала.

Ванесса, потерянная, прошла обратно и села, втиснувшись между Бароном и Батом. Да, Бат был здесь же, среди собственных учеников. Сидел, закинув ногу на ногу, и ноздри его раздувались от негодования.

– Это невозможно, – прошептал он приземлившейся Ванессе. – То, как они с тобой поступили, совершенно несправедливо. Вот она, наша безошибочная и великая система! Я бы всё устроил совсем иначе, да! Хочешь узнать, как?

Вошла Людмила. Она говорила с учителями и сопроводителями. Затем последние ушли, и Глава осталась. «Для разговора» – с облегчением поняла Ванесса. «Она-то всё решит. Мне повезло: я присутствую при том, как Глава наведёт порядок в отведённой ей области. Я смогу брать пример, смотреть, как исправляются те, кто нагрешил»

Людмила остановилась у микрофона, воцарилась тишина. Она обвела их глазами, и веки были замазаны серо-синими тенями так, что кожи не было видно. Ник иногда хихикал, что у неё вторая пара глаз открывается, когда она обычные глаза закрывает.

– Отпускаю вас, – проворчала она, – впредь будьте умнее.

Зал взорвался аплодисментами. Все, и Барон с Батом, повскакивали с мест. Ванесса сжалась и заозиралась: ей чудилось, что она сама попала в чей-то сон.

«Интересно, что значит – «впредь будьте умнее»?

Бат учился на преподавателя морали и этики. Поэтому именно этим урокам он уделял больше внимания, чем каким-то литературам и языкам; и именно поэтому девчонки этику не пропускали. Группа представительниц данного поколения, судя по посещаемости, обещала быть весьма этичной. Уроки у него казались простыми; сам молодой, он много не загружал, больше разбирал для них сам – на примере фильмов, книг, ситуаций из жизни. Частенько он начинал рассуждать о себе любимом – у Ванессы это неизменно вызывало улыбку; впрочем, её девушка старалась прятать.

Вот и сегодня – начал вспоминать, как, будучи в школе, озорничал: рисовал на стенах, на партах, на полу, на деревьях, один раз даже на потолке.

– Нравилось мне рисовать, – говорил он, задумчиво встав посреди класса и постукивая ручкой по ладони. – Это была моя индивидуальность. Знаете, ребята, что такое индивидуальность? Не знаете. У нас мало кто об этом знает… – он щёлкнул ручкой. – У нас индивидуальность давят в зародыше, да… обществу то не надо, это не надо, то ему не подходит! А может, я такой, я не могу подходить этому вашему обществу! Я мог стать гениальным художником! Расписать стены домов и церквей, рисовать дам… впрочем, это лишнее, – добавил он под смех ребят.

После урока Ванесса увидела, как Бат говорит о чём-то с одноклассниками. Кажется, он передал какие-то записи; впрочем, те стояли тесным кружком в конце коридора, а Ванесса только вышла из класса, полного тёплого света ламп. Силуэты казались причудливой игрой теней, где-то на грани вымысла; тем более было страшно, что всё это может оказаться правдой.

«Почему она тогда отпустила их?» – подумала Ванесса и поправилась: «Нас. Понадеялась, что больше не будут? Может, они правда больше не смотрят его?»

Она поравнялась с группкой людей и остановилась. Ленка! Прямо рядом с учителем, и глаза спрятала, чтобы не встречаться взглядом с Ванессой. Бат обернулся и приветливо улыбнулся.

– Ванесса! – воскликнул он. – Не желаешь посмотреть буклет? Как раз в тему урока – об индивидуальности. Тебе будет полезно!

Подначивающий смех ребят.

Ванесса посмотрела на протянутую бумагу, вчиталась в текст, покачала головой, вернула листовку и отправилась восвояси.

Затем она долго мучилась. Пока готовила задание; пока принимала душ; пока лежала и слушала дыхание соседок. Под утро – не выдержала.

– Инга! – она постучалась в дверь комнаты, где жила сопроводительница. Дверь открылась – Ванесса с удивлением обнаружила, что, несмотря на раннее утро, женщина была одета в яркий рабочий костюм. Внутри шевельнулся червячок сомнения.

Женщина склонила голову к плечу и не то с досадой, не то с тоской глядела на Ванессу.

– Инга, – повторила девушка. – Важный разговор. Это по поводу кружка Бата.

Инга округлила глаза, прижала палец к губам и прошептала:

– Хотя бы не в коридоре! Проходи, проходи!

Она затащила сбитую с толку Ванессу за руку в комнату и захлопнула дверь.

Комната была безукоризненно прибрана. Более того – ни безделушек-статуэток-картиночек на стенах и полках; ни салфеточек-занавесочек; даже плед, которым была накрыта застеленная постель, имел вид казённый. В углу на столе работал коммуникатор; сейчас он был скрыт защиткой – из-за мутной пелены было не разобрать, кто или что на его допотопном экране.

В душу Ванессы снова закрались подозрения. Она до сих пор не чувствовала в полной мере, что действует правильно. С одной стороны, в кружке – её учитель и Ленка; Ник, слава всему, только смотрит эти синемы, отдельно от кружка. Хотя и он неизвестно, чем там занимается. С другой – происходящее было пугающим, непонятным, опасным. Разбираться самой? Сначала понять бы, с чем разбираться и как к этому относиться.

А что, если и Инга общается с этим мужиком? Ну, который в белых перчатках. И тоже идёт за ним. Но тогда зачем она говорит им всё время, какой он плохой?

– Не молчи, – устало процедила Инга сквозь зубы. Под глазами у неё темнели круги, задорные конопушки, казалось, побледнели, а рыжина поблекла. – Садись.

Ванесса села на застеленную кровать. Помявшись, решила рискнуть и рассказала о том, какие листовки раздавал Бат после урока. Инга села напротив на стул и слушала, не перебивая. Когда Ванесса закончила, она спросила:

– Не брала листовку?

– Нет! Я… зачем?

– Надо было, – Инга запустила руки в волосы. – Это было бы доказательством.

– Извините, я не знала…

– Идём к Людмиле, – Инга выпрямилась и поднялась на ноги. – Может быть, тебя послушает. Репутация у тебя хорошая.

Они проследовали на третий этаж; там, в конце коридора, находилась комната Главы. Инга долго жала на звонок, пока заспанный женский голос не спросил:

– Кто?

– Инга.

Секунда молчания, затем дверь открылась – и вот Людмила отошла в сторону, запахивая халат. Только сейчас, когда она была в домашних тапочках, Ванесса поняла, насколько та ниже уровня её плеч.

Комната была самая обычная. Но, не в пример Ингиной, её украшали безделушки: постель была прикрыта цветастым пледом. У кровати лежал коврик, стилизованный под старинную шкуру льва; на стенах висели две картины, изображавшие людей в старинных дворцах. На столе стояло зеркало в изящной оправе, стилизованной под цветы.

Сесть гостям не предложили. Людмила прикрыла дверь и теперь стояла, уперев руки в бока. Напротив неё Инга и Ванесса переминались с ноги на ногу.

– Есть свидетель, – резко произнесла сопроводительница. – Ванесса, расскажи.

Девушка сбивчиво повторила рассказ. Выслушав её, Людмила отвернулась к Инге и, улыбаясь, возразила:

– Этого не достаточно. Девочке могло показаться. Она напугана, ничего не понимает – это ведь нормально для детей в её возрасте. И что плохого в идее об индивидуальности? Разве Бат не мог придумать это сам? Он, позвольте напомнить, учитель морали и этики. Вот если бы у неё был листок, а мы могли изучить содержание…

– Отправьте доверенных на обыск.

– Знаете, Инга, ваши методы кажутся мне кощунственными. Глядя на вас, некоторые из молодёжи действительно могут подумать, что наша система – такая, как говорит Моррисон. Мы всегда стояли за сохранение свобод людей, и за свободу на личное пространство тоже. Если бы к вам я заглянула с обыском, вам бы понравилось?

Ванессе вспомнилась Ингина комната – собранная, пустая.

– Я всегда готова, – отрезала рыжая сопроводительница. – За нашу общую Землю можно и пожертвовать частью каких-то свобод.

– Не все так думают, Инга. Сейчас тяжёлое, опасное время…

– Вот именно! – женщина заговорила с пылом готового выплеснуться наружу вулкана. – Сейчас тяжёлое время! Любая ошибка, любой недосмотр могут быть непростительными! Нужно действовать немного жёстче! Следите за всеми помещениями!

– Вы знаете, что это невозможно, так как большинство старых камер повреждено. Новые в ближайшее время мы не получим.

– Таинственно повреждено, – саркастически произнесла Инга в сторону. Людмила нахмурилась.

– Инга, успокойтесь! И так из-за Ваших поспешных действий я была вынуждена действовать слишком жёстко. Ловили, сгоняли детей, как скот! Видите, мы так запугали человека, что она пришла к нам с повинной посреди ночи.

– Но я не с повинной, – удивилась Ванесса. – Я не состою в этих кружках…

– Если они есть.

– Они есть! – воскликнула Ванесса. Глава лагеря одарила её взглядом таким холодным, что девушка смутилась: ну вот, перебивает старших, да ещё саму Главу лагеря! Она сама бы, наверное, так на себя посмотрела.

Инга пришла на помощь:

– Девочка знает, что говорит! Они есть, вы сами видели запись с камеры! Ещё первая их встреча!

– Это старинная камера. Чудом уцелевшая. Без звука. Если уж на то пошло, преступлением можно считать и ваши посиделки у костра в первый день. – Инга замерла. Открыла было рот, чтобы возразить, но Людмила заговорила быстрее, не давая перебить себя. – Нам нужны доказательства. Без доказательств нельзя ничего делать. Вот вы обратились без моего ведома прямиком в то, что осталось от Органа Второго Сословия. И что? Что изменилось?

– Мы напугали смятенных. Но нам нужны более решительные действия! Сейчас не такое время, когда можно сидеть и разбираться! Это не первый свидетель, Людмила! Я же приводила Вам ребят, вы сказали, что нужны трое! Она третья!

Интересно, кто остальные двое?

– Сложно сказать, можно ли доверять её словам, – парировала Людмила. Ванесса обиделась и возразила:

– Я готова пройти все тесты на правдивость.

И снова получила взгляд, полный холода морских впадин.

– Нет, нет и нет, – покачала головой Людмила, – я должна подумать. Нельзя брать и так это начинать… кстати, Инга, коммуникатор ещё у вас? Мы запеленговали несанкционированный сигнал… кажется, он шёл из вашего крыла. Снова звонили в свой Орган?

Инга чуть улыбнулась одними губами. Людмила истолковала это по-своему.

– Так потрудитесь его сдать. Беспокоите людей, беспокоите. Связь и так плохая, у людей работы много, а вы!..

Когда дверь захлопнулась, Инга прошла к подоконнику и села на него, глядя под ноги. Ванесса встала рядом и робко спросила:

– Мне… раздобыть листок?

Инга поглядела на неё и ухмыльнулась. Покачала головой:

– Не стоит.

– Может, это правда не так уж опасно? – неуверенно спросила Ванесса. – Кружок этот… просмотры… они же просто смотрят.

– Не опасно? – Инга горько засмеялась. – Не опасно – первый убийца за множество сотен лет на нашей земле? Не опасно – он убеждает нас в том, что он не плохой, а хороший, прямо-таки замечательный и необычный, особенный? Не опасно – дети могут начать повторять за ним?

Ванесса покраснела и начала ковырять носком сандалии каменную плиту пола.

– Ну не повторяют же, – упрямо пробормотала она. – Вы же сами сказали – мы умные. Так что нам нечего бояться.

Пальцы Инги сжались в кулаки.

– Нет, – сказала Ленка, пожав плечами. – Я тут занимала.

Наутро придя в столовую и обнаружив там очередь (автоматы по готовке уже работали, и Ленкино с Ванессиным умение варить томатные супы осталось невостребованным), девчонки приуныли. Просто Ванесса, пришедшая в комнату поздно, проспала, и из-за неё девчонки опоздали. А с такой очерединой на занятия точно не попадёшь!

А если учесть, что первый урок сегодня у Бата…

Вот Ленка и пошла в начало, встала и сказала эту сакраментальную фразу. Ей – поверили. Даже не подумали, что она могла соврать. Обернувшись, Ленка поманила Ванессу к себе.

– Лен! – прошипела та, вставая рядом.

– Что?

– Но ты же соврала! Как восьмилетка! То есть… все врут в детстве, но после восьми у всех это проходит! Тотальная честность!

– И что? Приврала. Я для благого дела, а значит, можно.

– А как же то, что заболеешь и умрёшь, если будешь поступать плохо?

Лену на мгновение перекосило. Потом сказала:

– А сподвижники Моррисона вон вообще… всякое творят, а живые сами. Потому что для благого дела, во имя защиты индивидуальных свобод. – сказала она стеклянным голосом, словно повторяя за кем-то. – А я только соврала. Ничего, не заболею.

Жизнь шла своим чередом, но становилась всё непонятнее.

После обеда Ванесса решила прогуляться. Ей не хотелось видеть никого; мир, который сам толкал себя к беде (и ведь через вроде бы разумные и логичные доводы!), её пугал. В саду, среди безмолвных и культурных растений, было лучше.

Так ей казалось до того, как в саду она нашла Ника. А с ним – ещё пятеро мальчишек и двух девчонок. Рядом – местного кота, привязанного к дереву и смотревшего не менее озадаченно, чем сама Ванесса.

– Что вы делаете? – спросила она, изрядно удивлённая, у Ника.

– Готовимся к приходу Моррисона, – отвечал тот, мгновенно напустив на себя суровый вид. – Он убивает тех, кто ему особенно не повинуется. Значит, мы должны убить его и избавить Землю от зла! А для этого надо подготовиться. Вот, начинаем с животных.

Улыбка у Ванессы сползала с лица медленно.

Очень медленно.

– Я не понимаю, – сказала она.

– Ну убьём животное, если сможем. А когда наберёмся смелости… это сделать… – он невольно сделал паузу, переводя дух, – со зверем – сможем и человека. Простая система! Ну и если можно Моррисону, то и нам можно, верно? – добавил он, словно уговаривая себя.

– Вы что, – она обвела взглядом знакомые и, как ей казалось раньше, понятные лица. – Вы серьёзно? Вы сами это придумали?

Они не улыбались в ответ. Ник неопределённо покачал головой.

– Посмотри, если не можешь. Тоже профилактика, да, ребят? Ты же Моррисона не смотрела по голограферу?

– Дай нож, – приказала Ванесса. – Пожалуйста! Ник! – голос дрожал. Ванесса боялась, что расплачется прямо сейчас.

– Ну если ты хочешь первая, – неуверенно протянул он и подал рукояткой вперёд. Ванесса схватила нож и начала неумело перерезать шнурок. Сначала он не поддавался; затем как-то резко ослаб, Ванесса схватила наконец начавшего брыкаться кота и что есть духу помчалась к лагерю. Вслед ей неслись недоумевающие крики.

Слёзы застилали глаза; девушка перепутала вход и поняла это, лишь когда под ногами захлюпала вода. Это был вход в подвал; его, кажется, давно затопило. Кое-как перешагивая лужи и увязая в чавкающей жиже, она выбралась обратно. Кот уже не брыкался и лишь с укором смотрел на неё.

– Ванесса? – Ингин голос. Коридор. Опять. Будто и не менялись декорации с ночи. Оглядела, взгляд задержался на туфлях Ванессы, мокрых, с налипшими комками грязи. – Где ты так из?…

– Я из подвала.

– И зачем тебе в подвале наш местный кот?

Ванесса опустила глаза. Робко погладила кота – тот хлопнул её ухом по руке.

– Не мне. Я забрала его у ребят. В парке. Ребята хотели его мучить. Я не вру, вот что хотите думайте.

Инга секунду на неё смотрела. Затем с тем же спокойным лицом села на пол.

– Я слушаю, – сказала она.

Ванесса в ужасе огляделась.

– Не могу, – сказала она. – Они же… это они. Все. Все они!

Инга кивнула.

Ванесса села рядом с женщиной на пол и спрятала лицо в кошачьей шерсти. Кот недовольно возился и мявкал, но Ванесса не отпускала.

– Почему так? – глухо проговорила она. В рот мгновенно набилась шерсть, и Ванесса подняла голову и, сморщившись, счистила волоски с языка. – Вы же старше, вы знаете. Вы должны знать. Почему они стали… такими?

– Ещё не стали, – отвечала та. – Но скоро… Как? Ты видишь: сначала он рассказывает о себе. Даёт понять, что такая жизнь, как у него, вообще возможна. Бесстыдство его порока шокирует: он такой, и даже не смущён этим? Это заставляет часть из нас негодовать, часть – восхищаться… часть – мириться и давать ему право на существование. Но всем нам – обсуждать его, а значит – допускать в свою жизнь. Поскольку он постоянно находит способы связи с нами, мы привыкаем. Нам кажется, что может быть, это норма, что может быть, так тоже можно – ведь он такой не потому, что плохой, а потому, что из такого мира. Он несовершенен, надо его жалеть… он смел и вынослив – значит, хочется ему подражать. У нас проходит это аномально быстро. Наверное, это из-за особенностей психики, сформировавшейся за последние сотни лет. Мы привыкли, что философы ведут нас и решают за нас… отделяют хорошее от плохого и транслируют нам. Вот мы и нашли себе нового философа.

Инга опять запустила пальцы в волосы. Выпустила их; с недоумением оглядела порыжевшую ладонь.

– И что нам делать? – Ванесса оторвалась от недовольно фыркающего кота и теперь смотрела на сопроводительницу. – Почему, если все это знают, никто ничего не делает?

– Ванесса, – девушка вдруг поняла, что сопроводительница плачет. Голос её – ровный, как и лицо; но слёзы просто падают на ладонь. – Как ты думаешь, чем занималось второе сословие? Ну да, вы даже не задумывались… так вот, Ванесса. Воспоминаниями. Воспоминаниями о войнах, изучением их причин. Но поскольку стало считаться, что войны искоренены, надобность во втором сословии стала отпадать. Людей отправили на разные другие нужные должности. Так вот, Ванесса. Самое главное, что узнаёшь во втором сословии, – это то, что все мы люди. Наша природа немного изменилась жизнью на Земле последних лет – но в целом она та же. И все они больше поверят проходимцу с голографера, чем мне, ведь показанное по голограферу кажется авторитетнее. – Инга судорожно вдохнула. – Более того, девочка. Я – такой же человек, как вы. Я не философ. Я могла бы стать лет через тридцать, – но пока нет. И я не знаю всего. Я знаю только симптомы. Я вижу их, но я точно так же не знаю, что делать! Это должны придумать философы! Они умнее, и… я звонила, но Людмила против сообщения со вторым сословием и философами, как ты видишь. Инструкцию дать мне не успели.

Женщина вытерла глаза тыльной стороной ладони.

Ванесса отвела взгляд. Плакать расхотелось. Она почесала недовольного кота за ухом.

– Может быть, – неуверенно предположила она, – этот человек и есть Душа нашей земли? Папа говорил, что она недавно объявилась. Пришёл показать новый путь, путь полного счастья? И зря мы…

Вспомнила сцену во дворе, прижала терпеливого кота к себе – тот недовольно хлопнул ухом – и замолчала.

– Куда уж счастливее, – проворчала Инга. – Сразу видно, что ты и вправду этого… чудака не слушала. Сложно назвать счастливым мир, где люди не могут доверять друг другу. Мир, где тебя может убить что угодно, если ты не убьёшь это раньше. Где приходится объединяться в группки, чтобы выжить, и не факт, что завтра тебя не предадут. Он кто угодно, но не Душа. Земля должна собраться и уничтожить его.

– Ребята и пытаются.

– Они – неправильно пытаются, – отрезала Инга, вновь становясь собой. – Для этого у нас есть воинское сословие, пусть и почти упразднённое. Оно должно заниматься такими вещами с подачи философов. Они смогут научить сопротивляться Моррисону правильно. Скорее всего, разберутся с мужчиной из голографера, не убивая его. К примеру… Дом очень стар – во много раз старше нас. В его подвалах есть темницы. Туда, думаю, его и заключат. Надеюсь, это будет последний случай, когда тюрьма будет использоваться по назначению.

– То есть мы должны молчать и ждать? – кот снова начал брыкаться, и Ванесса наконец отпустила его. Кот отряхнулся; Инга села на корточки, протянула руки и почесала бедное животное под подбородком.

– Нет. Безмолвие – это путь к поощрению зла. Если будешь молчать и ждать, что кто-нибудь будет сопротивляться за тебя – поможешь злу. Добро должно быть с кулаками.

– Я не понимаю, – призналась Ванесса. – Добро – это ведь непричинение боли и…

Инга только отмахнулась. Приказала:

– Показывай, где эти… герои.

– Вы что себе позволяете? – Инга металась, как тигр, между сидевшими во дворе ребятами. Те остолбенели на местах: кто над пойманным в лесу волчонком, кто – вальяжно прислонившись к дереву. – Это что ещё такое? Трубка?

Она выбила изо рта подопечного презрительную цацку. Паренёк схватился за щёку и взвизгнул:

– Это не трубка! Муляж! Проверьте, проверьте!

Инга резким движением отвернулась от него. Взгляд её горными снегами висел над ребятами, грозя превращением в лавину. Ребята сжимались в комки, с ужасом наблюдая за взбесившейся сопроводительницей.

Никогда с ними не обращались так.

Инга вычурно выругалась и отобрала у парнишки-без-трубки волчонка. Зверёк скулил и никак не хотел убегать, норовил залезть женщине под куртку. Инга украдкой смахнула злую слезу, взяла малыша на руки и наставила указательный палец на Ника.

– Мы учимся убивать, – услышал Ник свой непривычно твёрдый голос. Грудь сама выпрямилась, голова поднялась, в углу рта тень усмешки – истинно герой Моррисоновских фантазий. Инга подняла брови.

– Да? Учитесь? – ласково спросила она. – Прямо так и учитесь, хотя к сословию воинов не принадлежите? Молчать! – рявкнула она. – Дай слово идиоту, он тебе весь мозг… съест. Моя очередь! Вы что думаете, недоумки – едва научитесь убивать, как станете крутыми? Вышел в чистое поле и всех врагов побил? Раз-два, финт ногой и враг повержен? Кишки фонтаном, гип-гип ура?

Кто-то поднял руку, надеясь вставить слово в монолог. Инга шлёпнула его по руке, вынуждая опустить. Смотрела, вдруг поняла прятавшаяся за деревьями Ванесса. Сопроводительница тоже смотрела то, что транслирует Моррисон.

– Ваше время вякать кончилось в тот момент, когда вы затеяли эту дрянную сценку! Запомните: всё, что он вам показывает – враньё! Чистой воды! А вы хлебала раскрыли – ура, показывают, что нельзя, – она скривила рот, как древняя маска, и свела глаза к переносице, изображая ребят, и вернулась к прежнему лицу: – Придурки! Настоящая война – это не одному на десятерых выйти с ножичком наперевес! Так не бывает! И Моррисон так на самом деле не может! Это постановка, мать вашу! Конечно, где вам – уметь различать постановку… по каналам показали, значит, правда! Стыдно! Умники… Настоящая война – это грязь, кровь, смерть друга! Когда ты пошёл в атаку, но не успел сделать двух шагов – и ты убит! Да вы, шмакодявки, сбежите, когда вы увидите настоящих бойцов лицом к лицу! Скулить будете почище этого щенка!

Ну что ты раскричалась, женщина, думал Ник. В показах Моррисона женщин всегда спасают, а ты кричишь, как главный злодей. Неправильная ты.

– А ну слушать меня! – Инга подскочила и потрясла Ника, хотя тот был на голову её выше, за грудки. Назвала словом настолько нехорошим, что Ник почти не понял, но обиделся. – Вроде умные парни, а ведёте себя как… защищать людей – надо! Похвально! Но ваше самообучение… – она высказалась, чем считает их самообучение. – Идите во второе сословие – там вас научат! Там всё покажут! Потом сбежать захотите, а не сможете. Но пока вы – дети и пока вы здесь, никто… – Инга выразилась ещё более красочно.