Читать книгу «Сатурн» почти не виден - Василий Ардаматский - Страница 16

Солдат в очках вел Рудина через весь город.

Резко похолодало. Темные тучи низко стелились над городом, казалось, задевали крыши. На улицах было сумрачно, как в предвечерний час; вот-вот должен был пойти снег. На солдате была коротенькая легкая курточка. Он шел за Рудиным, засунув руки в карманы брюк, локтем прижимая к боку автомат.

– Скорей иди, скорей! – почти умолял он замороженным голосом.

Рудин несколько секунд двигался быстрее, но тут же сбавлял шаг: ему надо было успеть продумать недавний разговор в комендатуре.

Решая, кто может заинтересоваться советским полунемцем, майор прежде всего вспомнил, конечно, гестапо. Нежелание Рудина попасть туда майору было явно по душе: здесь сработала бравшаяся в расчет старая неприязнь военных к службе безопасности. Но какой адрес избрал майор потом? Куда его ведут?

– Скорей, скорей! – торопил Рудина конвоир.

Они пересекли какой-то бульвар, свернули за угол большого дома и сразу оказались перед шлагбаумом, возле которого стояла будка. Рудин быстрым взглядом окинул улицу, и сердце у него радостно забилось. Если полученное в свое время от подпольщиков описание зоны «Сатурн» точное, то здание впереди и слева и есть здание школы, где размещался «Сатурн». Тот самый, к которому Рудин так стремился. Он внутренне улыбнулся, вспомнив, как Марков сказал ему однажды: «Разведчик часто попадает в невероятно критические ситуации и благополучно выходит из них не по воле случая, а только благодаря тому, что он разведчик и все время работает, имея определенную цель, а никакой труд зря не пропадает». Это верно. И если бы сейчас его привели не сюда, а совсем в другое место, он продолжал бы работать и сделал бы все для того, чтобы в конце концов очутиться именно здесь, в «Сатурне».

Рудин прислушался к разговору солдата в очках с часовым, вышедшим из будки. Они явно не могли договориться. Наконец часовой потребовал, чтобы солдат и приведенный им человек отошли назад на десять шагов. После этого часовой, очевидно, позвонил куда-то из своей будки.

Прошло минут десять. Солдат в очках страшно ругался, приплясывая и согревая руки. Из калитки в заборе позади будки вышел офицер в длинной шинели с меховым воротником. Он поговорил с часовым и потом подошел к Рудину и солдату в очках.

Солдат доложил, что он сопровождает человека, о доставке которого сюда договаривались майор Оренклихер и подполковник Грейс.

Офицер скользнул взглядом по Рудину и, ничего не сказав, ушел и скрылся в калитке. Прошло еще минут десять. Начал сыпать редкий колючий снежок. Солдат в очках проворчал:

– Все корчат из себя начальников, черт бы их побрал!

– Что бы ни было, плохо всегда солдату, – улыбнулся Рудин.

– Немецкому солдату всегда хорошо! – сердито и заученно выпалил солдат.

Из калитки в заборе вышли два солдата с автоматами и за ними офицер в длинной шинели. Офицер показал солдатам на Рудина и сказал:

– Второй блок, комната восемь, подполковник Грейс.

Солдаты стали по бокам Рудина, и один из них сделал движение автоматом, заменявшее приказ: «Пошли!»

Солдаты подвели его к небольшому двухэтажному дому, стоявшему рядом со школой. Один остался у входа, другой прошел с Рудиным внутрь здания. В вестибюле их уже ждал молодой человек в штатском. Он кивнул солдату, и тот замер в дверях. Молодой человек жестом пригласил Рудина идти за ним. Они поднялись на второй этаж и повернули направо по коридору. Возле второй двери молодой человек остановился.

– Вам сюда, – он открыл перед Рудиным дверь. Рудин вошел в небольшой кабинет. В это время сидевший за столом немец раздраженно говорил по телефону. Увидев входящего Рудина, он крикнул в трубку: «Позвоню позже!» – и небрежно спросил по-русски:

– Так что у вас там?

– Я думал… Это очень длинный рассказ, господин начальник… – всем своим видом и тоном Рудин как бы извинялся за то, что вынужден отрывать время у занятого куда более важными делами начальника.

– Я что-то не понял: вы и партизан и в то же время немец, и притом немец советский? Что это за ребус?

– Да, я по национальности немец, но вырос в Советском Союзе, в республике немцев Поволжья, а потом был мобилизован в партизаны. Теперь сдался в плен.

– Так. Что вы хотите?

– Я хочу сотрудничать с Германией, – ответил Рудин.

Подполковник Грейс на мгновение задумался, потом склонился к какому-то аппарату на столе и тихо сказал в него:

– Попросите ко мне Андросова. Сейчас же.

Сердце у Рудина застучало так часто, что он испугался…

Ну, вот и наступил решающий момент. Работа зря не пропала, сейчас он увидит Андросова – первую свою цель.

Рудин продолжал стоять посреди комнаты, когда позади с легким шумом открылась и закрылась дверь.

– Вы меня вызывали? – спросил спокойный и какой-то бесцветный голос.

Андросов прошел мимо Рудина к столу подполковника. Рудин видел его спину, широко развернутые плечи. На нем был китель немецкого офицера, но без знаков различия и брюки, заправленные в сапоги, начищенные до лакового блеска.

– Этого человека нам прислал из военной комендатуры мой друг майор Оренклихер, – продолжая рыться в бумагах, небрежно сказал Грейс. – Займитесь им.

– Есть какие-нибудь ваши рекомендации? – спросил Андросов.

– Нет, нет, все решайте сами и потом мне доложите.

Андросов повернулся к Рудину, окинул его взглядом и, уже проходя мимо, сказал:

– Идемте.

Первое впечатление об Андросове было почти неуловимым. Запомнились только его глаза – внимательные, цепкие. В просторном кабинете, куда они прошли, несмотря на день, был зажжен свет, а окна зашторены.

– Садитесь, – Андросов показал Рудину на стул, стоявший у его стола. Потом он, может быть, целую минуту пристально смотрел на Рудина, а тот на него, выжидательно и покорно.

Андросов пододвинул к себе лист бумаги, положил на него карандаш.

– Расскажите, как вы оказались в военной комендатуре.

– Я пришел туда добровольно.

– Вы местный житель?

– Нет, – улыбнулся Рудин. – Вам, наверное, придется выслушать довольно длинную историю…

– Отвечайте на вопросы, – сухо сказал Андросов. – Фамилия, имя, отчество и основные анкетные данные. Прошу! – Он взял карандаш.

– Крамер Михаил Евгеньевич.

– Национальность?

– Немец, точнее – по отцу немец. Мать – русская. Год рождения 1911, место – город Энгельс, бывшая республика немцев Поволжья. Беспартийный, образование высшее – энергетик, работал в Москве. В июле нынешнего года мобилизован в партизаны как знающий немецкий язык. Несколько дней назад в бою возле села Никольского сдался в плен.

Андросов молчал, а Рудин смотрел на него спокойно и выжидательно. В глазах Андросова он не видел ни любопытства, ни веры, ни недоверия – ничего.

– Значит, вы сдались в плен, а затем свободно явились на прием в военную комендатуру? Не кажется ли вам это странным? – спросил Андросов.

– В такой последовательности это выглядит, конечно, странно, – согласился Рудин. – Но вы не знаете, что произошло между тем, как я сдался в плен, и пришел в комендатуру.

– Вас передумали брать в плен, – без тени улыбки сказал Андросов.

– Нет, меня взяли. Но вместо того чтобы прислушаться к моему предложению о сотрудничестве, меня отправили в лагерь военнопленных. Мало того, это случилось в ту ночь, когда лагерь перебазировали в тыл. Никто со мной не поговорил, меня сразу сунули в эшелон, а я из него бежал – выпрыгнул из вагона на ходу, вернулся сюда и явился в военную комендатуру. Все это вам нетрудно проверить. Я находился в последнем вагоне эшелона, мои бумаги остались, вероятно, у солдата, сопровождавшего этот вагон.

Андросов подождал и спросил с иронией:

– Итак, вы выпрыгнули из поезда специально для того, чтобы предложить ваши услуги нам именно в этом городе и ни в каком другом?

– Да, – последовал твердый ответ Рудина. Андросов сделал на листе бумаги пометку «Проверить бегство» и спросил:

– А почему вы не подумали, что в глубоком тылу, куда шел эшелон, в более спокойной обстановке, чем здесь, немецкое начальство разобралось бы в вашей истории гораздо лучше?

– Наоборот! – горячо возразил Рудин и изложил уже известное нам объяснение: сдавшись в плен, он считал, что все последующие объяснения с немецким начальством должны происходить в условиях, когда этому начальству легче легкого проверить каждое его слово.

Рудин видел, что Андросов это его объяснение принял. В разговоре наступила пауза. Андросов сделал пометку «Проверить пленение», бросил на стол карандаш, облокотился на стол и, глядя в глаза Рудину, спросил:

– Что побудило вас сдаться в плен?

Рудин вытащил из-за подкладки потрепанный конверт с письмом отца и протянул его Андросову.

– Вот вам причина номер один.

Рудин видел, как Андросов профессиональным взглядом, что называется, ощупал конверт и письмо.

– На первой странице несущественное, – пояснил Рудин. – Обычные стариковские жалобы. Читайте на обороте, в конце.

Но Андросов прочитал все письмо. Прочитал и положил возле себя. Он подождал довольно долго, потом спросил:

– Итак, в вас проснулась кровь, подняла крик, и вы по ее зову пошли вытворять невероятное? – Андросов серьезно, даже грустно усмехнулся и сказал: – Перестаньте, это несерьезно. Говорите правду, это для вас во всех отношениях будет лучше.

Рудин пожал плечами, помолчал, потом вдруг понимающе посмотрел на Андросова и торопливо проговорил:

– Извините меня, пожалуйста, я не подумал…

Андросов удивленно уставился на него.

– О чем?

– Может, вам неприятно напоминание про голос крови? Извините, ради бога.

– Да вы что, с ума сошли? Что вы мелете? – почти до крика повысил голос Андросов. Но тут же он овладел собой и небрежно спросил: – Итак, вы настаиваете на версии о кричащей крови и больше никаких мотивов своего поступка назвать не можете?

– Остальное субъективно в еще большей мере, – удрученно произнес Рудин.

– А все же что? – настаивал Андросов.

– Нелады с командованием отряда.

– Конкретно, пожалуйста. Характер неладов. Политический? Личный?

Рудин удивленно посмотрел на Андросова.

– Да что вы, право! Я же был рядовым бойцом, да еще переводчиком, без работы, поскольку пленных у нас не было. Просто в отряде меня почему-то невзлюбили, дали мне прозвище Полуфриц. В общем, несправедливое хамье, и все… – Рудин будил у Андросова воспоминания о его собственных неприятностях в Риге, пережитых им.

– Что за отряд? Где его база? – Андросов явно уходил от этой темы.

– Лиговинские болота.

– Лиговинские? – удивился Андросов и, достав из стола какие-то бумаги, стал их просматривать. – Вы говорите правду?

– Только правду. На ваших картах показано, что эти болота непроходимы. Но это не так. В центре болота есть остров и к нему безопасные тропы.

Андросов удивленно посмотрел на Рудина.

– Сколько человек в отряде?

– Около двухсот. Большая часть – местные, остальные заброшены, как и я, из Москвы.

– Командир местный?

– Да.

– Фамилия?

– Я знаю только его партизанское имя – дядя Николай.

– Кто он был до войны?

– Судя по всему, партийный деятель. Причем из тех, кто уверен, что каждое его слово – это Божья искра гениального ума. Его любимое изречение: «Фриц сам лезет в петлю, наше дело подтолкнуть его в спину». И это глубокомысленное заключение он сделал, сидя в болотной землянке.

Андросов пожал плечами.

– То же самое, только чуть другими словами твердит московское радио.

– Ну что вы! – не согласился Рудин. – Если уж говорить об официальной пропаганде, то она и в Москве и в Берлине грешит только одним: бежит несколько впереди событий и норовит желаемое выдать за действительность. Я из-за этого немало пережил.

– А вы тут при чем? – вяло поинтересовался Андросов, очевидно, думая о чем-то другом.

– Я ведь решил сдаться в плен давно. Но я считал, что мне здесь не будет веры, если я явлюсь, когда у немецкой армии одни бесспорные успехи.

– Теперь, значит, они уже не бесспорны? Так прикажете вас понимать?

Рудин молчал, только взглядом спрашивая, можно ли сказать все откровенно.

– Ну, ну, а что же теперь? – бесстрастно спросил Андросов.

– Теперь обстановка на войне изменилась, – тихо проговорил Рудин.

– Это интересно. Что вы имеете в виду? – все так же бесстрастно спросил Андросов. Но Рудин увидел за этим неподдельную заинтересованность: конечно же ему интересно узнать, что думают о ходе войны с той стороны.

– Я имею в виду видный всем факт – молниеносной войны у немцев не вышло, – спокойно заговорил Рудин. – Красная армия приведена в порядок и оказывает все более стойкое сопротивление. А немецкие войска получили непомерно длинные и притом постоянно нарушаемые партизанами коммуникации, по которым совсем нелегко… нормально питать какие бы то ни было большие операции…

Рудин говорил неторопливо, будто раздумывая вслух, но с большой убежденностью. Выражение лица Андросова становилось все более замкнутым, а взгляд – отсутствующим. Он точно сверял то, что сейчас слышал, с собственными мыслями.

– Наступает, вернее – уже наступила, зима, – продолжал Рудин. – Немецкая армия к ней не подготовлена, и это станет ее трагедией. Между тем как советское командование даже партизан обеспечивает полушубками и валенками. Это очень важно. Но дело не только в одежде. Немецкая техника захлебнулась еще в осенней грязи. Что с ней будет, когда начнутся снежные заносы? Словом, теперь нельзя меня заподозрить в том, что я сдался в плен, чтобы примазаться к праздничному пирогу. Нелегкой борьбы хватит и для меня. Вы меня понимаете?

Вопрос Рудина застал Андросова врасплох. Сказать, что он понимает Рудина, означало бы согласиться и с его оценкой положения дел на фронте. Выигрывая время для обдумывания ответа, он неторопливо размял и закурил папиросу:

– Дилетантский взгляд на такое событие, как война, прежде всего субъективен. Нужно уметь видеть дальше собственного носа.

– Конечно, я знаю далеко не все, – покорно принял обвинение Рудин. – Но если говорить о будущем войны, учитывая только то, что известно всем, нас с вами тоже не ждут легко сбывающиеся надежды. Я имею в виду простой арифметический подсчет всех и всяких резервов Германии, с одной стороны, и России с ее могущественными союзниками – с другой.

– Союзники России – блеф, – вставил Андросов.

Рудин улыбнулся.

– Вот вам типичный пример, когда немецкая пропаганда желаемое выдает за реальность. Нет, нет, мы с вами должны приготовиться к тяжелой и затяжной борьбе.

Андросов промолчал, и это, как ничто другое, сказало Рудину, что инициативу разговора он уже взял в свои руки. Надо продолжать атаку.

Рудин тихо и сочувственно спросил:

– Вам не бывает страшно при мысли, что вы…

– Вы забылись! – крикнул Андросов. – Вы забыли, где вы находитесь?

– Я не забыл, я просто не знаю, где я нахожусь, – мягко улыбнулся Рудин. – Я откровенно разговариваю со своим земляком, с которым у меня в общем одинаково тревожное положение. Почему бы нам не посоветоваться, не поговорить искренне? Потом вы можете сдать меня гестапо. Вам-то бояться нечего. А кричать не стоит. Меня ваш крик не испугает, а полезному для нас обоих разговору он только повредит. Я понимаю, что вам в высшей степени наплевать на мои сомнения и на меня. Но не торопитесь плевать, Андросов, я еще могу вам пригодиться…

Рудин видел, что Андросов в смятении, он уже, вероятно, почувствовал, что перед ним не просто очередной пленный из тех, что вереницей прошли через его руки раньше.

Да, Андросов был в смятении, а главное, у него было ощущение, что он не властен над этим человеком, который сидит перед ним. Чутье подсказывало ему, что этот разговор таит для него опасность и что-то еще. Он весь дрожал внутри от напряжения, от желания скрыть эту дрожь. Но он никогда не был трусом и потому сейчас решил пойти навстречу опасности.

– Скажите-ка прямо, что вы хотите? – спросил Андросов. – У меня такое впечатление, что вы вертитесь вокруг да около, главного не говорите, а у меня время ограничено.

– Мне хотелось бы вернуться немного назад, – с улыбкой заговорил Рудин. – Вы с насмешкой отнеслись к моей ссылке на голос крови. Ну а что руководило вами, когда вы пошли работать к немцам?

– Это что, допрос? – спросил Андросов.

– Да нет, – поморщился Рудин. – Допрашиваете вы. Я же только пытаюсь разобраться в сложнейшем для меня моменте собственной жизни. Мне кажется, что и вы, и я не из тех примитивных людей, которые с легкостью меняют форму и убеждения и для которых где хорошо кормят, там и рай. Допустите все же, что меня позвал голос крови, и скажите, что привело сюда вас.

– Ваше – ваше, мое – мое, – быстро сказал Андросов.

– Но все же что оно – это ваше? Может, обида?

– Что? – насторожился Андросов.

– Ну, скажем, несправедливость, когда-то проявленная к вам? Разве у нас не было так: человек совершает небольшую ошибку, а с ним под горячую руку расправляются как с преступником? Или еще того хуже: человек и не совершал ошибки, а его обвиняют, не дав себе труда разобраться в сути дела? После этого человеку трудно верить в объективность. Можно, конечно, но трудно.

– Вы думаете, что все-таки можно? – усмехнулся Андросов.

Рудин затаил дыхание, Андросов шел в приготовленное русло разговора.

– Конечно, можно, – сказал Рудин убежденно. – Для этого необходимо только одно: когда над вами совершается несправедливость, ясно сознавать, что на людях, которые ее совершают, общество не заканчивается, а если вы коммунист – понимать, что даже общее собрание партийной организации – это еще не партия.

Андросов сидел молча, плечи его опустились, он не смотрел на Рудина.

– А что, если я скажу вам, что подполковник Маслов и тогда и до сих пор считает, что с вами поступили несправедливо? – спросил Рудин и заметил, как, услышав фамилию подполковника Маслова, Андросов вздрогнул, но продолжал, будто ничего не случилось: – Больше того, подполковник Маслов был тогда и до сих пор убежден, что в утере секретного документа вы виноваты меньше всех из тех, кто имел доступ к тому документу. Я говорю – до сих пор, но я должен предупредить, что подполковник Маслов еще не знает, чем вы занимаетесь теперь. Он знает, что вы были отчислены в резерв и, по непроверенным слухам, заболели. Он как раз собирался вызвать вас по вашему делу, а ему доложили, что вы больны. А потом – война.

Теперь Андросов уже и не пытался скрывать, как он поражен услышанным. На лбу у него выступила испарина.

– Теперь я понимаю, кто вы, – весь обмякнув, тихо произнес он.

– Тем лучше, – подхватил Рудин. – Вы должны понять и другое: какое огромное значение придается нашей с вами встрече. Ради нее было решено рисковать моей жизнью. Впрочем, чтобы вами не было допущено ошибки, уточняю: цель этой нашей встречи не спасение грешника Андросова, а нечто, как вы догадываетесь, гораздо большее.

– Я все понимаю, – глухо и как-то рассеянно отозвался Андросов.

Эта его внезапная рассеянность встревожила Рудина. Очевидно, именно сейчас Андросов решил, как ему поступить. И именно в эту напряженную до предела минуту дверь распахнулась и в кабинет вошел высокий подполковник.

– Вы, оказывается, здесь? – сказал он раздраженно. – Почему вы не отвечаете по телефону?

Вскочивший при его появлении Андросов посмотрел на вмонтированный в стол щиток.

– Вон в чем дело: очевидно, я нечаянно задел рычажок переключения…

Рудин прекрасно видел, как несколько минут назад Андросов вполне сознательно перевел этот рычажок в верхнее положение. Рудин даже подумал тогда, не включил ли он звукозапись или не зовет ли кого на помощь. Оказывается, Андросов просто отключил телефон, чтобы звонки не помешали их разговору.

– Кто это? – спросил подполковник, смотря на Рудива.

– Пленный, переданный нам военной комендатурой, – небрежно ответил Андросов.

– Когда кончите с ним, зайдите ко мне.

– Слушаюсь.

Подполковник вышел. Андросов взглянул на Рудина и отвернулся.

– Я боялся, – сказал Рудин, – что вы проявите минутное малодушие и на этом наша очень важная беседа оборвется.

– Я могу это сделать пятью минутами позже, – угрюмо произнес Андросов.

– Насколько я понимаю, это был подполковник Мюллер?

– Откуда вы его знаете? – удивился Андросов.

Рудин рассмеялся.

– Все стоящие внимания обитатели «Сатурна» нам известны.

Андросов склонился над столом и опустил голову.

– Я отлично понимаю вас, Андросов, – сочувственно заговорил Рудин. – Я верю, что вам нелегко далось решение идти на службу к немцам. Нелегко вам и теперь принять новое решение. Но тогда вы были во власти случайных обстоятельств, которые толкали вас в спину, и выбора у вас, объективно говоря, не было, ибо далеко не каждый в том вашем положении мог бы найти в себе силы и не согнуться от ударов. Но теперь перед вами ясный выбор: либо продолжать идти по этому же пути, отлично зная, что впереди вас ждет пропасть, либо сделать все, чтобы искупить свою вину перед Родиной и своим народом и обрести право на будущее. Решение должно быть принято сейчас же. Я лично готов ко всему. Но моя смерть вас не спасет.

Рудин молчал, глядя на Андросова, который продолжал сидеть с низко опущенной головой. После очень долгой паузы, показавшейся Рудину бесконечной, Андросов спросил, не поднимая головы:

– Как это будет выглядеть практически? Что я должен делать?

– Сделать все, чтобы устроить меня сюда, в «Сатурн». Мы будем вместе с вами работать на благо своей Советской Родины.

После этого Андросов долго сидел, не поднимая головы. Лицо его стало белым как бумага. Потом он выпрямился, посмотрел на Рудина и решительно сказал:

– Я согласен.

– Я искренне рад за вас, Андросов! Искренне!

Рука у Андросова была холодная, как у мертвеца.

– Я не знаю, – сказал он с жалкой улыбкой, – что мне теперь с вами делать.

– Отправьте меня туда, куда вы отправляете всех проходящих через вас пленных, по поводу которых у вас сложилось мнение, что они могут пригодиться. Потом займитесь проверкой моей версии. Все, что касается моей сдачи в плен в Никольском и бегства из поезда, подтвердится на сто процентов. Затем вы докладываете обо мне начальству. Покажите им письмо моего отца, только скажите, что оно изъято у меня при обыске. А договориться о дальнейшей нашей работе мы еще успеем…

Андросов кивнул головой и нажал кнопку звонка.