Читать книгу Путь истины. Дмитрий Донской - Василий Арсеньев - Страница 3

И я взглянул, и вот, конь бледный,

и на нём всадник, которому имя «смерть»; и ад следовал за ним;

и дана ему власть над четвёртою частью земли – умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными.

Откровение Иоанна Богослова 6:7-8

1330 годы.

Во все времена племена монголов жили в согласии с матушкой-природой. Они кочевали по степям с многочисленными табунами, стадами овец, волов, охотились на пушного зверька – тарбагана, вкушали кобылье молоко – кумыс и молились высокому синему небу – Тенгре. Более того, что требовалось для жизни, они не брали у природы. Но в недрах земли монгольской на протяжении столетий таилось зло, которому однажды суждено было вырваться наружу.

В начале 14 века на степи, по которым кочевали монголы, надвигалась пустыня… Сурки-тарбаганы расселились вблизи жилищ людей, прорыли глубокие норки, где переносили суровую зимнюю стужу, впадая в спячку. По весне тарбаганы выходили из своих убежищ. В тот год в степях их появилось столь много, что монголы, прирождённые охотники, не могли удержаться от соблазна. Стрелы летели в необычайно вялых зверьков. «Славная добыча!», – говаривали монгольские пастухи, снимая ценную шкурку. А на другой день в тех местах, где пролилась кровь тарбаганов, паслось стадо верблюдов…

Кстати говоря, кочевник доит верблюдицу так: верблюжонок пьёт, а что осталось – забирает человек. Верблюжье молоко обладает многочисленными лечебными и питательными свойствами, – об этом знал врач-араб, который служил при дворе китайского императора. Вскоре из Пекина в степь прибыли слуги великого хана за сладким снадобьем, которым славились те края. Так, лечебное молоко оказалось на императорской кухне…

Тем временем, охотники, которые ловили тарбаганов, стали помирать… один за другим. Жар сменялся ознобом, и человек угасал за несколько дней. На телах умерших находили странные опухоли, гнойные язвы и чёрные пятна…

Монгольские шаманы били в бубны, взывая о помощи к духам, но те хранили тягостное молчание. Начался падеж скота. Кочевники снимали кожу с животных – не пропадать же добру! Полевые мыши бежали в селения, неся с собою смерть. Вскоре улицы городов заполнились трупами грызунов. А потом чума перекинулась на приграничный Китай…

В Пекине, между тем, умер придворный повар, а великого хана разбила лихорадка, – он слёг и более не поднимался с постели. На теле его во многих местах выступили огромные опухоли, кожа потемнела, у него появились чёрные круги под глазами. Китайский правитель бредил во сне, а, приходя в сознание, ругал своих подчинённых, прерываясь на жуткий кашель:

– Вы… разгневали богов. Вы поплатитесь за это! Велю всех казнить…

Несколько придворных были убиты, но остальные умерли своей смертью, сиречь… чёрной смертью. Дни императора были сочтены. Из кожи на лице его вытекала тёмно-бурая жидкость. Врач-араб бежал из зачумлённого дворца, но… умер по пути в Багдад. Перед смертью великий хан слабым голосом позвал сыновей и объявил им свою последнюю волю… Вскоре вслед за ханскими детьми и китайскими сановниками заболели их слуги…

Город наводнило великое множество чёрных крыс, – они бегали по улицам и площадям, селились в домах. По стране разносились слухи о таинственной болезни, выкосившей целые селения и города. Люди в страхе бежали, куда глаза глядят. Караваны тянулись на Запад в Константинополь по длинному Шёлковому пути. Посреди пустыни падали верблюды, а люди, чувствуя подступающую слабость, таились от окружающих, – из опасения за свою жизнь: их могли убить или изгнать, обрекая на гибель. Так, начиналось мрачное шествие чёрной смерти по Земле…

Крохотный организм, – паразит, который вызывает в людях чувство брезгливости, – дабы полакомиться кровью, находил всё новых и новых хозяев: тот, кто останавливался на ночлег в караван-сарае, наутро просыпался разбитым, со жгучей болью по всему телу. В пути, молча, день за днём несчастный переносил страдания. Но жар переходил в озноб, кровь проступала на лице и вырывалась наружу с кашлем…

До Европы чёрная смерть добиралась больше пятнадцати лет. А сначала она поразила Среднюю Азию и улус Джучи…

1346 год. Сарай Аль-Джедид (Новый Сарай).

Всё началось в купеческом конце города. Высокие стены не спасли торговцев! Купец из Хорезма принёс в себе заразу, – он обнял после долгой разлуки жену и сильно закашлялся, брызгая кровью. Вскоре заболели его дети и слуги.

Нередко наступала почти мгновенная смерть, когда жизнь угасает за считанные часы…

Отныне чума летела по воздуху и поражала всё на своём пути! Правоверные мусульмане, созываемые муэдзином, совершали пятикратный намаз в мечетях, а дома их настигала мучительная кончина. Смерть кочевала из жилища в жилище, проникала в степные ставки и юрты. Добралась она до стана хана Джанибека, который в те дни осаждал генуэзскую Кафу. Вместе с продовольствием из Азака38 на монгольские корабли пришла чума… Джанибек, который слышал о море в столице, испугался и приказал избавиться от мёртвых тел:

– Пусть на головы неверных падёт кара с небес!

И тогда камнемётами в Кафу были заброшены трупы поражённых чумой людей. Блохи, притаившиеся в одежде мертвецов, вскоре нашли новых хозяев в генуэзском городе: ими стали бродячие животные. Псы, нередко страдая бешенством, кидались на прохожих. Через укусы в кровь людей попадал болезнетворный микроорганизм…

Не прошло и недели, как Кафу охватила паника. Запах смерти витал над городом. Ни одного дома беда не обошла стороной! Люди в страхе бежали, куда глаза глядят, разнося заразу по Крыму.

Тем временем, хан Джанибек снял осаду. И тогда генуэзцы, погрузив мешки с пряностями на галеры, поспешно отплыли на Родину – в Италию, а по пути остановились в Галате, предместье Константинополя. Вскоре в этот город пришла чума в самом жутком облике…

Тринадцатилетний Андроник, сын ромейского императора Иоанна Кантакузина, заболел лихорадкой. Отрока Андроника поили настоем корня имбиря, который царские слуги купили на рынке в Галате. В тот же день без всяких признаков болезни он скончался… Та же участь постигла половину жителей огромного города.

Спустя восемь столетий, впервые со времен Юстиниана, чума воротилась в Новый Рим…

1347 год. Италия.

После долгого плавания генуэзские галеры вошли в порт Мессины. Моряки ступили на сицилийский берег и направились в публичные дома, чтобы скоротать вечер в объятиях любвеобильных куртизанок. Итальянец Гвидо брёл по узкой кривой городской улочке в знакомый квартал. Вдруг сверху донёсся зычный женский голос: «Поберегись!» Из окна, в котором мелькнуло сморщенное худое лицо, полились помои… Гвидо едва успел отскочить в сторону. По улице в канаве текла река из помоев, в которую вливались притоки крови из мясных боен.

Зловонный запах витал над европейскими городами! Во дворах неизменно пахло мочой, по площадям то тут, то там пробегали крысы с длинными хвостами…

Гвидо, прикрывая нос, чтобы не дышать городскими ароматами, от коих он успел отвыкнуть за время плавания, шёл к своей желанной Альбине, куртизанке из публичного дома сеньоры Бруно. Оказавшись в её объятиях, он на мгновение забыл о том, что осталось позади: гибель товарищей, тела которых, покрытые гнойными язвами, шишками, чёрными пятнами, они выбрасывали за борт.

Теперь обнажённый человек лежал на постели, а в волосах на груди его кишели вши, словно кипящая в котле вода39. Расплатившись с любимой куртизанкой за приятное времяпрепровождение, он вернулся на корабль, где вскоре скончался… Ещё раньше смерть постигла его подругу. Но та успела заразить своих клиентов…

Спустя неделю чума воцарилась и в этом городе, а в скором времени обошла всю Сицилию. Люди бежали «быстро, далеко и надолго»40, умирая в пути. Генуэзцев вскоре прогнали из Мессины, и они поплыли в родной город. Но весть о «господнем биче» добралась до Генуи раньше.

В городской бухте галеры были обстреляны камнями из катапульт. Несчастные моряки и торговцы вышли в открытое море в поисках нового приюта. Впрочем, чаша смертная не минует итальянских городов. В охваченной эпидемией Генуе погибнет сто тысяч человек. Опустеют Флоренция, Венеция и Рим…

Лето 1348 года. Франция.

Вскоре галеры подошли к французскому порту Марсель. Жители этого города, на своё несчастье, не слышали о дурной славе Генуи. Живые трупы сошли на берег. История повторилась: моряки разбрелись по городу, а, когда началась эпидемия, итальянцев изгнали. Но семена моровой язвы пали в благодатную землю и успели прорасти, принеся богатые всходы, но то были тернии, что заглушили всякую жизнь…

По морю, гоняемые переменчивыми ветрами, плавали генуэзские галеры, полные трупов. Иногда волна выбрасывала корабль на сушу, и тогда рыбаки с ликованием растаскивали богатства из трюмов по своим домам. Чувство брезгливости перед мертвецами со странными язвами на теле отступало перед жаждой наживы. Люди, охваченные алчностью, обрекали себя и своих родичей на погибель…

Чума с триумфом шествовала по Франции! В Авиньоне умерло столько людей, что была освящена река, чтобы сваливать в неё трупы. Папа Римский Климент 6, живший в ту пору в этом городе, бежал в свою виллу Этуаль-сюр-Рон, где заперся в комнате и, дрожа от страха, сидел между двумя жаровнями, пылающими огнём.

В те дни жители Парижа видели в небе хвостатую комету, которая внушала им суеверный страх… В этом городе жил юноша, двадцати лет отроду, звали его Франсуа. Он был сыном знатного рыцаря, графа де Монфор, который воевал с англичанами и чудом избежал гибели в битве при Креси. Юноша мечтал о воинской славе, но, будучи слаб телом, поступил в Парижский университет, где преуспел, став магистром теологии.

Однажды в соборе Парижской Богоматери он увидел необыкновенной красоты девушку. У неё были золотистые кудри и голубые цвета неба глаза. С тех пор он часто вспоминал о ней и, воспылав чувством, даже стал писать любовные стихи. Звали её Луиза, и была она… женой герцога де Бурбона. Когда Франсуа узнал, что его возлюбленная замужем, он пал духом и с грустью подумал: «Это знак свыше. Господь призвал меня на служение, мне должно идти по этому пути!». Он избрал тернистую дорогу к спасению – монашество, но в его жизнь вторглась чёрная смерть, – тем вечером, когда зазвонили колокола на башнях Собора Парижской Богоматери…

Франсуа жил в особняке отца своего и готовился к послушничеству в аббатстве Сен-Дени. Граф де Монфор, узнав о решении сына отречься от всего мирского, посмеялся над ним:

– Франсуа, да ты и двух дней не протянешь в монастыре!

– Отец, отчего обижаешь ты меня? Я твёрдо решил посвятить свою жизнь Господу! – возражал юноша.

– Я читал твои стихи, – вдруг заявил граф де Монфор. – Кому ты признаёшься в любви? Кто такая эта Луиза?

Тогда юноша покраснел от стыда и опустил глаза, ничего не ответив отцу. Вскоре он побывал в аббатстве Сен-Дени.

– Сын мой, – говорил ему настоятель монастыря, – меня радует твоё стремление служить Господу нашему. Но знай, что это крест, который дано нести не всякому благочестивому христианину! Спасение можно обрести и в миру…

– Вы думаете, мне не по силам сей крест? – удивился Франсуа.

– Я думаю, тебе прежде должно познать самого себя, – сухо отвечал аббат. – Если за год твоё желание не угаснет, мы примем тебя в своё братство…

– Год?! – воскликнул юноша. – Целый год!

Франсуа не знал, что накануне в аббатство приезжал его отец с щедрым пожертвованием… И теперь день за днём по утрам и вечерам он усердно молился, стоя на коленях, а каждое воскресенье посещал мессу, исповедовался и причащался Святых Даров.

Мать свою Франсуа потерял, когда ему не было и десяти лет: она умерла от чёрной оспы. Отец же сильно изменился, вернувшись с войны. Англичане убили под ним лошадь, а стрела, выпущенная из длинного лука, задела его ногу. С тех пор граф прихрамывал.

Надо сказать, битва при Креси стала кошмаром для французов! Английский король Эдуард 3 выставил против рыцарей Филиппа 6 стрелков, вооружённых длинными, в рост человека, луками. И тогда град стрел встретил наступающую французскую конницу. Многие славные рыцари полегли на поле брани!

Ещё немало сражений проиграют французы в той войне, которую впоследствии назовут Столетней, а спасёт погибающую страну Орлеанская дева Жанна д’Арк. Но это будет чуть позже, а пока на город надвигалась беда… страшнее войны!

Франсуа одно время жил при университете, – возвращение домой не принесло ему радости. Граф де Монфор, что ни день, напивался допьяна. Крики, смех и женские визги доносились из залы, в которой пировали хозяин дома и его гости. Вино лилось рекой, и застолья плавно перетекали в разнузданные оргии.

Франсуа предпочитал веселью чтение и молитву. Иногда отец посылал за ним слуг, но он отказывался идти. Однажды граф де Монфор сам пришёл за сыном.

– Как ты смеешь, ублюдок, – заревел он, с трудом держась на ногах, – ослушаться меня? Сколько раз я звал тебя, но ты не являлся!

– Отец, прошу тебя – отпусти меня, – взмолился Франсуа. – Я не гожусь для удовольствий сего бренного мира!

И тогда граф де Монфор выхватил из ножен меч и протянул юноше:

– Возьми его, убей меня и ступай на все четыре стороны…

– Я и в мыслях не подниму руки на тебя, отец, – промолвил Франсуа, опустив глаза.

Лицо графа де Монфора скривилось в презрительной гримасе:

– Какой же ты рыцарь?! Где твоя честь? Ты не мой сын… Твоя мать, потаскуха, пока я кровь проливал на войне, спала со всеми подряд! Ты не достоин жизни. Я убью тебя!

Он с мечом в руках бросился на сына. Франсуа же опустился перед отцом на колени, смиренно преклонив голову.

– Встань и прими свою смерть достойно как мужчина! – ревел граф де Монфор, потрясая своим мечом.

Тем временем, на крики сбежались гости и оттащили разъярённого отца от коленопреклонённого сына.

С тех пор Франсуа мечтал только об одном – поскорее покинуть отчий дом. Когда годичный срок, о котором говорил настоятель монастыря, истёк, он отправился в аббатство Сен-Дени. Уже за полночь Франсуа постучал в монастырские ворота и ждал, когда откроется окошечко в двери. Но никто не появлялся. Он стукнул ещё раз. Царила мёртвая тишина. Ни шагов, ни голосов… Вдруг издалека донёсся колокольный звон. Франсуа вспомнил комету, что явилась на небе давеча, – ту, которая по поверьям несла на своём хвосте несчастья, – потом вскочил на коня и поскакал в город…

На улицах повсюду полыхали костры, и было светло словно днём. По мостовым среди грязных вонючих канав бегали крысы. Но людей нигде не было видно.

– Все в Нотр-Даме, – догадался тогда Франсуа. Народ действительно толпился на площади перед собором, – эти люди не вместились в храм и стояли с поникшими головами в ожидании своей очереди на причащение; слышались женские всхлипывания и рыдания. Из глубин собора доносились духовные песнопения. Не смолкал колокольный звон.

Франсуа подумал: «Самое худшее свершилось! Моровая язва пришла в Париж. Настало время покаяния и молитвы!». Он спешился и попытался пробиться сквозь толпу в собор, но люди на сей раз не желали расступаться перед дворянином. Тогда он оседлал коня и поскакал к дому графа де Монфора. «Отец, верно, и не заметил моего отсутствия», – думал блудный сын. Случайно или нет, Франсуа свернул на ту дорогу, где жила прекрасная дама, которой он посвящал свои стихи. Теперь какие-то люди выносили из дворца герцога де Бурбона сундуки и вещи.

– Что вы творите?! – наскочил на них юноша. – Как вы можете совершать худое дело в такую ночь?! Немедленно верните всё и покайтесь. Господь милостив…

– Парень, шёл бы ты отсель по добру по здорову, – мрачно отозвался один из грабителей, коренастый широкоплечий мужчина, – в руке у него блеснул длинный кухонный нож.

– Что ты, Пьер?! У него ещё молоко на губах не обсохло! – остановил его другой грабитель. Тогда они вдвоём набросились на Франсуа и стащили его с коня. Последнее, что увидел юноша перед тем, как потерять сознание, был широкий кулак коренастого грабителя…

На рассвете Франсуа пришёл в себя; над черепичными кровлями парижских домов поднималось солнце. Он встал на ноги: голова шла кругом, – с трудом вспомнил события минувшей ночи и огляделся по сторонам, нигде не найдя своего жеребца. Издали всё ещё доносился колокольный звон.

– Луиза! – воскликнул юноша и бросился во дворец герцога де Бурбона. Его никто не останавливал. Ни стражи, ни слуг, – он шёл по пустым залам дворца, пока не оказался в будуаре. На кровати за балдахином лежала его возлюбленная.

– Луиза, – позвал Франсуа, но та не отвечала. – Простите за вторжение! Я просто хотел убедиться, что с вами…

Юноша нерешительно шагнул вперёд и сквозь полупрозрачные занавески полога увидел её прекрасное лицо, голубые глаза, чудесные золотистые локоны. Наконец, он собрался с духом и отодвинул балдахин в сторону:

– Я давно хотел сказать, что люблю вас…

Стеклянные неподвижные глаза Луизы, печать смертного ужаса на лице её заставили его вздрогнуть. Он отшатнулся от мёртвого тела своей возлюбленной и поскользнулся в луже крови.

Франсуа вскричал, будто раненый зверь, и выбежал из дворца. Страх переполнял душу юноши, и теперь ему хотелось лишь одного – поскорее оказаться дома. Путь его пролегал через торговую площадь. Крики и проклятья оглашали всю округу:

– Смерть отравителям! Они распяли Христа и мечтают погубить всех христиан. Смерть отравителям-евреям…

Посреди площади народ толпился вокруг огромных разожжённых костров, куда подбрасывали хворост и ветки. Языки пламени трепетали на ветру, расплываясь в густом дыму. По мостовой волокли в кровь избитого человека, в котором не без труда прохожие узнавали известного парижского еврея-ростовщика Захарию бен Давида. Тот человек, будучи ослаблен болезнью, даже не пытался вырваться из рук своих мучителей. Несчастного иудея бросили в костёр, и пламя поглотило его…

За первым, приговорённым толпою, на аутодафе последовали другие, – их тащили за волосы, избивали и, не внимая мольбам о пощаде, предавали огненной смерти… Горящие люди выскакивали из пламени и были побиваемы камнями.

– Чем провинились эти люди? – вопрошал бледный Франсуа, не желая верить в происходящее.

– Это они принесли чуму в наши дома, – кричал народ, кидая камни. – Евреи жаждут погибели христиан. Их смерть избавит нас от страданий!

– Нельзя же без суда казнить… – обмолвился юноша.

– Да, кто ты такой? Заступник нашёлся! А, может, ты еврей? Ребята, хватайте его! – одиночный голос в толпе утонул в воплях новой жертвы, которую охватило пламя.

Перепуганный Франсуа бежал с площади и беспрестанно шептал слова молитвы: «Господи, прости им, ибо не ведают, что творят!» Иногда ему на глаза попадались неподвижные окровавленные тела людей и бродячих собак, лежащие на мостовой…

Во дворе дома графа де Монфора стояла огромная в рост человека чёрная птица с длинным клювом41. «Боже мой! Это сон… Это просто сон… кошмарный сон!», – подумал юноша и зацепился за эту мысль как за спасательный круг. Луч надежды блеснул в его глазах: «Да, мне нужно проснуться. И тогда всё вернётся на свои места. Чума. Мёртвая Луиза. Костры. Люди в огне. Ничего этого нет, и никогда не было!» Франсуа зажмурился, ущипнул себя за руку, открыл глаза, но всё осталось, как и было. Вскоре он понял, что перед ним обыкновенный человек, – в плаще и маске, как на маскараде в Венеции.

– Кто вы такой? – бросился Франсуа к незнакомцу, который оттолкнул его от себя длинной тростью. Вдруг из-под маски раздался дикий вопль, и человек в плаще кинулся наутёк…

Франсуа вбежал в зал, где еще накануне вечером пировал его отец. Каменный пол был залит красным вином. «А что если это кровь?» – с испугом подумал юноша. Отца он нашёл в спальне лежащим в постели, но увидел на шее у него чёрные бубоны и отшатнулся в сторону.

– Что, доктор убежал? – через силу улыбнулся граф де Монфор. – Сын, не приближайся ко мне. Видишь, я умираю…

– Не говори так, отец, – сказал юноша со слезами на глазах.

– Франсуа, помолись обо мне Богу… – слабым голосом проговорил граф де Монфор. – Я виноват перед тобой. Это я убедил настоятеля не принимать тебя в послушники…

– Ты?! – воскликнул юноша. – Но… почему?

– В твои годы, – сказал граф де Монфор, – я сам мечтал о служении Господу. Я был невинен, как ты сейчас. Но отец мой желал видеть меня рыцарем в латах, а не монахом в рясе. Он взял меня с собой в поход, – тогда я впервые убил человека и с тех пор уже не могу остановиться… Не могу без войны! И тебя я хотел убить… Прости меня… за всё прости.

– Мне не за что прощать тебя, отец, – промолвил Франсуа, роняя слёзы.

– Уходи, беги, спасайся из этого зачумлённого города! – воскликнул граф де Монфор.

– Я тебя не брошу, отец, – настаивал на своем юноша.

– Ты опять меня ослушаешься? – спросил граф де Монфор, гневно сверкнув глазами.

– Да, ослушаюсь, – опустив очи долу, отвечал Франсуа.

– Спасибо тебе, – слабо улыбнулся граф де Монфор.

Франсуа не покинул отца своего и был с ним до конца… Перед смертью граф пожелал исповедаться и причаститься, – увы, никто из священников, оставшихся в живых, не откликнулся на его призыв…

В то время, когда весь цвет французского рыцарства бежал из Парижа, Франсуа остался в городе и пережил нашествие чёрной смерти. Он так и не смог посвятить себя служению Господу, и в 1355 году женился на девушке из древнего дворянского рода, – она родила ему пятерых сыновей. Четверо из них стали славными рыцарями и сложили свои головы в битвах с англичанами. Но самый младший из сыновей графа Франсуа де Монфора отроком был пострижен в ангельский образ в аббатстве Сен-Дени…

Тем временем, чума перешла Пиренеи. Общую чашу испили королева Арагона Элеонора и король Кастилии Альфонс 11. Вскоре моровая язва проникла на Британские острова, вторглась в германские земли и дошла до Польши…

1352 год.

В Любеке жил богатый купец, корабли которого бороздили всё Варяжское море, по Неве через озеро Нево и по Волхову доходили до Великого Новгорода, где был немецкий гостиный двор – двор святого Петра. На своих кораблях ганзейский купец привозил из Руси особо ценимые в Европе меха и воск42. Торговал тот купец и с меньшим братом новгородским – Плесковом (Псковом). Но на сей раз в трюмах немецких кораблей, гружённых дорогим сукном43, пришла на Русь моровая язва…

Псковичи, купившие немецкий товар высокого качества, перепродавали его на городском торгу. Зажиточные горожане, знающие толк в сукне, охотно покупали европейскую шерсть, не ведая, что приглашают в свои хоромы старуху-смерть. Домочадцы их становились первыми жертвами моровой язвы.

До Руси и прежде доходили слухи о чуме, что свирепствовала в Орде и Европе. Ныне суд настал и русской земле…

Минула седмица. В псковской земле не осталось на погостах мест для погребения мертвецов… Священники в церквах за раз отпевали по тридцать человек. А то и более! Богачи, обнаруживая на себе печать лютой болезни, составляли духовные грамоты, завещая все свои имения храмам и монастырям. (С тех пор церковь на Руси стала главным землевладельцем!)

Богачи, вспоминая перед смертью о душе, раздавали нищим щедрую милостыню, а священники, совершая таинство соборования, повторяли слова Исуса Христа: «Трудно богатому войти в Царствие Небесное! Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное44».

Кроме того, находилось немало доброхотов, которые желали послужить именитым купцам и боярам, стоящим одной ногой в могиле… Но, увы, не могли они воспользоваться плодами своих стараний – их ждала та же участь, что и тех, за кем они ухаживали. Усталость и озноб валили с ног, кровь выходила из лёгких с кашлем, чёрные пятна покрывали всё тело. В три дня угасала жизнь…

Трепет вошёл в кровь и плоть людскую! Псковичи усердно молились Господу о даровании спасения. Вскоре на вече решено было послать гонцов в Новгород за архиепископом. Владыка Василий, в отличие от западных священнослужителей, не бросил свою паству, пришёл в город, отслужил в храме и благословил псковичей. Но на обратном пути заболел и умер на реке Узе…

Осенью того же года мор поразил новгородскую землю. И тогда началось его победное шествие по южной и восточной Руси. Чума пришла в Смоленск, Киев, Чернигов и Суздаль. В малых городах, таких как Белоозеро и Глухов, не осталось живых людей.

И Москву не обошла стороной чаша сия! Вслед за митрополитом Феогностом преставился князь Симеон Иоаннович. Отошёл в мир иной и брат его Андрей, коего сын, наречённый Владимиром, не увидел отца…

В 1353 году чума пошла на убыль45. Недолгое время мор свирепствовал на русской земле, но покосил немало народа. Иван Калита мечтал о сорока годах тишины, он вырвал, добился их, но, увы, накопить силы для борьбы с татарами Русь так и не смогла…