Читать книгу Ил-2 атакует. Огненное небо 1942-го - Василий Емельяненко - Страница 2

Аэродром подсох, зазеленел, установилась летная погода. На аэродроме был образцовый порядок: красные и белые флажки легко колыхались ровными рядами, разграничивая посадочную, нейтральную и взлетную полосы, посадочные полотнища были выложены в створе строго против ветра. Пять самолетов Су-2 стояли крыло к крылу колесами у линии флажков. Стартовый наряд – дежурный по полетам, стартер, финишер и хронометражист были с красными нарукавными повязками, у каждого в руках красный и белый флажки для сигнализации. В положенном месте стояла дежурная полуторка – без нее летать запрещено. Должна была быть еще и санитарная машина, но таковой, к сожалению, не имелось. В общем, все в точности так, как изображено на схеме в «Наставлении по производству полетов».

Скоро должны были начаться учебно-тренировочные полеты, и командир эскадрильи майор Афанасьев стоял перед шеренгой летчиков, давая последние указания и напоминая известные всем правила полетов, так положено. Одет он был строго по форме: темно-синий комбинезон с выпущенными поверх сапог штанами подпоясан широким ремнем; у колена – спущенный на длинном ремешке через плечо планшет с картой, ну и на голове, естественно, шлем с очками.

Комэска говорил тихо, чуточку картавя, не спеша – время в запасе было. Первый самолет должен был взлететь минута в минуту по времени, как указано в плановой таблице полетов. Афанасьев – отличный летчик, спокойный, пунктуальный; хотел пойти в боевую часть – не вышло. Теперь он был на своем месте, в УТЦ, – учебно-тренировочном центре Южного фронта. В ту пору фронт требовал не только самолеты, но и летчиков. До войны их готовили военные авиационные училища, аэроклубы, теперь же организовывались еще запасные авиационные бригады и учебно-тренировочные центры при ВВС фронтов. Подготовкой летных кадров занимались и сами части. В нашем УТЦ переучивали и тренировали летчиков перед отправкой на фронт, только переучивать приходилось долго: мало самолетов, горючим ограничивали, не хватало запасных частей…

Мне в этом УТЦ уже надоело. После Кировограда я оказался под Днепропетровском. На аэродроме появился серебристый двухмоторный самолет СБ. По старой памяти (это был образец еще 1933 года) он именовался скоростным бомбардировщиком. Все-таки боевая машина! Но и этот единственный самолет куда-то забрали… Зимовать пришлось в Котельникове – под Сталинградом. Там изредка пришлось летать то на СБ, то на Су-2. К весне УТЦ перебрался в Миллерово. Овладевшие самолетом летчики числились в резерве Южного фронта.

Но в этот погожий день и с этой самой минуты неожиданные события на Миллеровском аэродроме начали развертываться с неимоверной быстротой. Комэска еще говорил, а один из летчиков шепнул что-то соседу, тот толкнул локтем следующего, и сигнал этот волной прошелся по нашей шеренге. Все как один перестали слушать комэску, отвернув от него головы в одну сторону. А там, куда все пялили глаза, над самой крышей сарая бесшумно несся к аэродрому темный остроносый самолет. Обогнув сарай, он еще ниже прижался к земле над летным полем да так «пробрил» над «Т», что финишер, втянув голову в плечи, с перепугу упал. Летчик резко «переломил» самолет, он с ревом круто пошел вверх – посадочные полотнища сдуло струей от винта. Штурмовик завалился в крен и, сделав круг над аэродромом, эффектно приземлился в положенном месте на три точки.

Такое вторжение было дерзким вызовом порядку на аэродроме УТЦ. Во-первых, самолет прилетел неожиданно, без предварительной заявки. А во-вторых, сколько недозволенных «номеров» выкинул летчик в воздухе за считаные минуты! Даже на стоянку он рулил не как положено – со скоростью быстро идущего человека, а несся, словно автомобиль. У линейки Су-2 штурмовик резко затормозил, крутанул хвостом на месте, обдав стоявших в строю летчиков пылью, и стал в рядок с другими машинами, ничуть не нарушив симметрии…

Неизвестный летчик покорил всех лихостью и точным расчетом. Афанасьев заметно побледнел. «Интересно, как комэска будет снимать «тонкую стружку» с незваного гостя?» – подумали мы.

Дальше события развивались еще быстрее, так что наблюдавшие еле успевали следить за происходившим. Как только винт на штурмовике сделал последний оборот и встал, из фюзеляжного лючка позади кабины летчика проворно выскочил чумазый механик в промасленном комбинезоне. Самолет одноместный, а прилетели двое – тоже нарушение! Механик сразу начал копошиться у мотора. Из кабины на крыло быстро выбрался летчик. Маленький ростом, щуплый, уже немолодой. Сбросил с себя парашют, сдернул с головы шлем, швырнул его небрежно на парашют. Сунул руку за пазуху гимнастерки, извлек оттуда пилотку и туго напялил ее на седеющую шевелюру, почти на самые уши. Разогнал под ремнем складки, одернул сзади гимнастерку, сделал пушистый «хвост». На груди у летчика был орден Ленина, большой парашютный значок мастера с подвеской, а в петлицах – две «шпалы». Звание, как и у нашего комэски, – силы, значит, равные…

Афанасьев стоял выжидающе, не сходя с прежнего места. В руке у него были красный и белый флажки – символ власти руководителя полетов, которому на данном аэродроме должны подчиняться все без исключения.

Летчик соскочил с крыла, быстро зашагал к Афанасьеву.

– Кто здесь старший? – строго спросил он еще на ходу.

– Руководитель полетов майор Афанасьев, – ответил комэска, приложив руку к головному убору. Майор с орденом Ленина козырять не стал, сунул Афанасьеву руку, тряхнул за кисть. Комэска сделал вид, что не заметил этой фамильярности.

– Разрешите узнать: откуда, кто и по какому делу? – официально спросил он.

– С фронта. Холоба-а-ев! – растянул гость. – А о деле я буду разговаривать в вашем штабе с начальником УТЦ. – И, не дав Афанасьеву рта раскрыть, требовательно сказал: – Мне машину, в город, срочно…

– Машина только дежурная, а у нас сейчас начнутся полеты…

– Давайте дежурную, я быстро отпущу… – и, не дожидаясь согласия, властно махнул рукой водителю. Заскрежетал стартер, машина подкатила, майор вскочил в кабину, хрястнул дверцей, и полуторка запылила в город. Словно вихрь пронесся на наших глазах: только был человек – и нет его. И «стружки» никакой не получилось: ни тонкой, ни толстой.

Полеты не начинали до возвращения дежурной машины, а летчики тем временем обступили штурмовик. Механик, фамилия которого была Кожин, охотно отвечал на всевозможные вопросы.

– Этот самолет воевал?

– А как же! О нем даже в «Правде» статья была. Читали?

– Нет… А по какому это случаю писали? – заинтересовались окружившие.

– Так это же единственный у нас в полку самолет, который на боевой работе ресурс двигателя выработал полностью.

– А разве другие не вырабатывают?

– Не успевают… И этот много раз с дырками возвращался, подлатаем – снова полетел. И номер его в той статейке называли: № 0422.

Номер Кожин произнес, как фамилию знаменитости, а о самолете рассказывал, будто о разумном существе.

– Это вот зениткой крыло повредило, – показал он на большую дюралевую заплату, – а вмятина на капоте – осколком угодило… А вон то, на хвосте, – «мессеры» клевали…

– А кто на нем летал?

– Разные летали летчики, а я у него один. Отсюда в мастерские погоним мотор менять, – греется, начинает стружку гнать…

…Боевой самолет со следами многих ранений… Не один летчик сидел в его кабине, нажимал пальцами на гашетки… Так сколько же он фрицев[6] уничтожил, сколько сжег танков и машин? Боевой самолет… А рядом с ним стояли чистенькие, без царапинки, пузатые, тупоносые Су-2, которые именовались то ближними бомбардировщиками, то штурмовиками. Какие из них штурмовики? Брони нет, горят, как спички, четыре пулеметика…

В этот день я со своим штурманом летал на Су-2 бомбардировать цементными бомбами. Штурман что-то напутал с прицелом, и разрывы задымили далеко за мишенью – белым кругом с крестом посредине. Мазанули…

Летчики УТЦ жили на частных квартирах. После полетов обычно все разбегались по домам. А в этот день многие летчики допоздна околачивались возле штаба. Откуда-то пошел слух: «Купец» прилетел!» «Купцами» тогда называли тех, кто прибывал из действующих частей отбирать летчиков. Не похоже на то, что майор Холобаев явился за этим: штурмовиков в УТЦ не было, никто на них летать не умел… Но вскоре «разведка» доложила точно: майор сидит у кадровика и листает личные дела.

Время было позднее, когда, наконец, с крылечка сбежал Холобаев, – и прямо к летчикам:

– Тут случайно нет Бойко и Артемова? – Пока летчики переглядывались в темноте, он добавил: – А Зангиева?

– Только что ушли, – ответил кто-то.

– А твоя фамилия?

– Младший лейтенант Емельяненко.

– Ага, ты-то мне и нужен. Где живешь?

– На квартире, товарищ майор.

– Местечко переночевать гвардейцу найдется? Хозяюшку не стесним? С начальством вашим поцапался, просить не хочу…

– Найдется, товарищ майор…

Мне стало неловко. Заслуженный командир прилетел с фронта и ищет, где бы ему приткнуться!

Дойдя до дома, мы немного выпили, закусив квашеной капустой и яблоками. Потом хозяйка разобрала одному кровать, а другому постелила на полу, принося извинения. Холобаев с нескрываемой завистью взглянул на пышную перину, высоко взбитую белоснежную подушку и заявил мне категорическим тоном:

– Старший по званию ляжет на кровати, а подчиненный – на полу. Надоело на прелой соломе в землянках… – И тут же уснул.

А я еще долго размышлял над последней фразой: «подчиненный»? Что бы это значило? Почему он тогда, около штаба, назвал несколько фамилий? Может быть, уже отобрал? А не плохо бы в подчиненные к такому попасть. Простой человек, славой не кичится.

Утром в шесть ноль-ноль отобранные Холобаевым летчики были у штурмовика. Майор сказал:

– Каждого из вас я пока знаю только по личному делу. Меня интересовали те, у кого большой налет. Среди вас осоавиахимовские инструкторы, опытные летчики. Но душу человека по бумажкам не узнаешь. Предупреждаю: перин на фронте не будет, ордена достаются нелегко. Кто не хочет воевать на штурмовике – скажите честно, обижаться не буду. Работа у нас адова, не все так гладко, как о нас пишут.

Мог бы о перинах не предупреждать и насчет наград тоже. Летчики на его орден смотрели с величайшим уважением, понимая, что он ему достался не за синие глаза. Но каждый из нас, наверное, подумал: «Да неужели же нам такое счастье подвалило – воевать на штурмовиках?»

Холобаев, собрав всех около себя в кружок, объяснил порядок работы. Он говорил, а летчики украдкой обменивались недоумевающими взглядами. За один день предстояло изучить кабину, овладеть запуском мотора и сдать зачет. А что такое сдать зачет? Для этого надо знать на память расположение всех кранов, переключателей, рычагов, приборов, их нормальные показания…

Мы по очереди садились в кабину. Одному объяснял Кожин, остальные стояли рядом на крыле и слушали. Усвоение шло довольно быстро… Вечером, когда спала жара, началась тренировка в запуске и пробе двигателя. Холобаев стоял на центроплане, ухватившись за борт кабины, – каким-то чудом его не сдувало ураганной струей воздуха от винта. Оглушительно ревел двигатель, а Холобаев наклонялся в кабину и кричал на ухо: «Давай форсаж!» Куда еще форсаж?! И без этого казалось, что около двух тысяч лошадиных сил, бушующих в моторе, вот-вот разнесут его вдребезги… После каждой такой пробы вода в моторе закипала, и ему давали остыть.

День промелькнул незаметно. Летчики радовались, что за такое короткое время изучили новую машину. Правда, Холобаев не требовал запоминания практически ненужных цифр, к примеру, таких, как размах крыла, высота киля. А когда я из простого любопытства поинтересовался, какая длина средней аэродинамической хорды крыла, Холобаев сам спросил:

– А ты видел на каком-нибудь самолете эту самую хорду?

– Нет…

– Ну и выбрось эту чепуху из головы!

Вечером он объявил:

– Завтра полеты. С рассветом быть здесь, чтобы успеть по холодку. – А что успеть – не сказал.

…Утром Холобаев подозвал меня и приказал:

– Надевай парашют, пристегнись к сиденью и выруливай на старт. Я буду там.

– Есть! – сказал я, а сам подумал: «Вырулю, а потом он всем расскажет о тонкостях полета на штурмовике. А что парашют велел надеть да пристегнуться – так это для порядка».

Я подрулил на линию старта и собирался выключить мотор, но Холобаев сказал:

– Зажмешь тормоза, сунешь газку побольше, чтобы свечи прожечь, а потом отпускай – и на взлет. Перед отрывом сбрось газ, притормози до полной остановки и зарулишь обратно. Не взлетать! Понял?

Я проделал все, что было велено, зарулил обратно и хотел освободить кабину для Ивана Бойко, ожидавшего своей очереди, но Холобаев опять вскочил на крыло:

– А теперь сделай полет по кругу. Думай, что летишь на Су-2, получится еще лучше! Вот увидишь… Выруливай!

Полет по кругу я сделал, как во сне, и вспомнил, что сижу на «иле», лишь после точной посадки у «Т». Зарулил. Холобаев руки скрестил над головой: выключи мотор!

– Закипел, – пояснил летчикам подоспевший Кожин…

Меня окружили летчики из УТЦ:

– Ну как?

– Нормально… – ответил я с напускным безразличием, но в голове у меня, старого инструктора Осоавиахима, крутились мысли о двух системах обучения: Холобаева и той, что здесь, в УТЦ. За неделю были переучены пять летчиков, отобранных Холобаевым. Переучены на выработавшем ресурс мотора штурмовике, у которого после одного полета по кругу закипала вода. Прошли программу боевого применения: бомбили не цементными, а боевыми бомбами, по мишеням пускали «эрэсы»[7], стреляли из пушек и пулеметов. Впервые нас не ограничивали в расходе боеприпасов. Наверное, поэтому все мишени, долго служившие УТЦ, были разбиты вдребезги. Белый круг, в который недавно я со штурманом не попал, изрядно побурел.

Настал день, и майор Холобаев сказал:

– Теперь вы будете зачислены в 7-й гвардейский…

7-й гвардейский ордена Ленина[8] – так с 7 марта 1942 года назывался 4-й штурмовой авиационный полк. «За проявленную отвагу в боях за Отечество с немецкими захватчиками, за стойкость, мужество, дисциплину и организованность, за героизм личного состава…» – было сказано тогда в приказе о переименовании. Теперь полк должен был стать моим домом.