Читать книгу Политэкономия войны. Как Америка стала мировым лидером - Василий Галин - Страница 11

На дипломатическом фронте главным стоял вопрос – признания. Несмотря на то, что СССР установил дипломатические отношения практически со всеми странами мира, в том числе с Францией, Англией и др., несмотря на неоднократные обращения Москвы к Вашингтону, последний упорно отказывался признать СССР. На политических картах мира в американских школах на месте Советского Союза зияло белое пятно, учителям не разрешали ничего говорить о нем, и «все потому, что под ним подразумевался Советский Союз»[338].

Американское правительство последовательно держалось мнения, которое американский посол в России Фрэнсис высказал еще в первые дни Русской революции. Посол рекомендовал госдепартаменту, на случай прекращения мирных переговоров с Германией, установление лишь неофициальных отношений с советским правительством. Фрэнсис, более, чем послы других союзников, избегал всякого контакта с советскими властями, который хоть как то мог быть истолкован как признание[339].

Какие же мотивы определяли позицию США в отношении непризнания СССР? В качестве обобщающего ответа можно привести слова ярого противника Советов, да и России вообще – американского историка Д. Данна: «Коммунистическое правительство России стремилось к дипломатическим отношениям с Соединенными Штатами практически с тех самых пор, как пришло к власти в 1917 г. Отношения с Соединенными Штатами представлялись ему средством предотвращения антикоммунистической коалиции капиталистических стран и мостом к молодому, мощному капиталистическому государству, которое могло предоставлять экономическую и техническую помощь Советскому Союзу по мере того, как он превращался в грозную военную и индустриальную державу. Соединенные Штаты, тем не менее, старались держаться подальше от коммунистов. Каждая американская администрация после большевистской революции 1917 г., от Вильсона до Гувера, упрямо отказывалась обмениваться послами с Советской Россией. Объяснялось это тем, что советское правительство поддерживало мировую революцию и задачу свержения американского правительства посредством Коммунистического Интернационала, или Коминтерна, подвергало открытому преследованию религию, конфисковало американскую собственность в России без компенсации, уклонялось от выплаты взятых прежними правительствами долгов у Соединенных Штатов и в целом проявляло недружелюбие, ксенофобию и скрытность»[340].

С приближением Великой депрессии настроения стали меняться. Тому были вполне прагматические причины. Так, в 1929 г. сенатор Бора в очередной раз внес резолюцию о признании СССР. «Главный аргумент… в пользу признания, совпадает с общей политикой администрации Гувера: необходимость усиленного расширения внешних рынков для продуктов США. Бора подчеркивает колоссальные возможности советского рынка и целесообразность для Соединенных Штатов сближения с СССР….»[341]. Подавляющее большинство посетивших Советских Союз американцев сразу же выступало за его признание. Сенатор Барклей, после возвращение из Союза заявлял: «Я считаю, что правительству США придется вскоре подумать над тем, как долго оно может откладывать возобновление формальных отношений с нацией, рынки которой столь искушающи для нашей промышленности.

Естественно, имеются многие трудные проблемы, которые должны быть разрешены, прежде чем возможно будет подписать договор о признании. Но я считаю, что ни одна из них не является неразрешимой. Приходится прибегнуть к большому умственному акробатическому трюку, чтобы возможно было представить себе, что этой страны не существует в дипломатическом смысле, поскольку дело касается США…»[342].

Сенатор Фей после пребывания в Москве, пришел к выводу: «… темпераменту и нравам русского народа отвечает советский строй, который вполне его удовлетворяет и который дал превосходные результаты в области и экономических, и культурных, и политических отношений; но этот строй ни в коей мере не подходит к характеру американского народа, преуспевающего, благоденствующего и прогрессирующего в нынешних условиях. Вывод: каждый из народов установил у себя режим, отвечающий его особенностям, но это отнюдь не является препятствием для увязки нормальных отношений; напротив, для этого имеются все предпосылки; было бы величайшей ошибкой, если бы одна из сторон старалась искусственно навязать другой стороне свой строй; такая ошибка имела бы роковые последствия»[343].

Формальный лидер в палате представителей, лидер демократов, конгрессмен Рейни 4 января 1931 г. в своем выступлении по радио говорил: «Я провел значительную часть прошлого лета в России. Вы не можете советизировать СШ, и вы не можете американизировать русских. Они сейчас имеют лучшее правительство, чем когда бы то ни было. такое правительство не подходяще для нас. Но они сейчас перестраивают свою страну Сейчас больше строят в одной России, чем во всем остальном мире, взятом вместе. Они строят 5000 миль железнодорожного пути в то время, как мы разбираем свои. Перестройка России продлится по меньшей мере 25 лет. В течение этого времени Россия будет лучшим рынком для мира. Европейские страны подписывают торговые соглашения с Россией. Наша политика изоляции держит нас вне этих торговых соглашений. Я повторяю, что я заинтересован в том, чтобы снова открылись наши фабрики. Я заинтересован в предоставлении работы нашим семи или восьми миллионам безработных. Если этой зимой в наших больших городах будут происходить коммунистические демонстрации, причиной будут закрытые фабрики. Лучшим путем борьбы с коммунизмом [является] открытие фабрик. Достичь же этого можно лишь путем получения рынков за границей; а Россия является самым большим и лучшим рынком. Мне кажется, что патриотические организации, церкви должны были бы поддержать предложение, которое даст работу и зарплату и предупредит этим путем бунты и беспорядки этой зимой в наших городах»… По словам Рейни, «непризнание СССР является экономическим преступлением»[344].

В декабре 1931 г. за признание высказался бывший министр финансов в кабинете Вильсона МакАду…[345]. И даже пресс-атташе «Стандард ойл» А. Ли (советник Рокфеллера): «…Ленин, Троцкий и их приспешники в ранний период существования советского режима провозгласили, что отказ от старых обязательств представляет собою принцип, оправдываемый, как акт борьбы… В то же время, однако, правительство и его ответственные институты придерживались политики точного выполнения принятых ими на себя обязательств. Я не сомневаюсь в том, что отдельные члены правительства и его институты считают обязательства священными… чем больше делегаций влиятельных деловых кругов или частных посетителей, тем лучше. Я тоже полагаю, что недавнее заявление Литвинова о том, что свыше 90 % наших деловых людей, посетивших Россию, возвращаются с благоприятным впечатлением, – правильно»[346].

«В связи с 13-й годовщиной [Октябрьской] революции «Нью-Йорк телеграмм» (и остальные 20 газет Скриппс-Говарда…) иронизирует над американским правительством, которое еще не успело «открыть официально, что старая Россия мертва, похоронена и забыта. Госдепартамент все еще включает в свой официальный дипломатический лист иностранных представителей в Вашингтоне агента русского правительства, прекратившего свое существование 13 лет тому назад». Дальше передовица хвалит книгу Луи Фишера, дающую сведения об интервенции, в частности американской в Советской России. С каждым годом Россия крепла как нация и как мировая держава… Факт, что русские покупки в 145 000 000 долл. в прошлом году были одним из немногих спасающих теперешнее положение факторов в атмосфере депрессии. Факт, что Россия не вмешивалась в наши внутренние дела. Факт, что Россия является единственной большой страной, предложившей действительное международное разоружение. Нравится ли нам правительство или нет, оно существует. Нам приходится жить с ним в одном и том же мире. Когда-нибудь мы признаем Советскую Россию. Но если мы будем ждать слишком долго, мы вызовем лишь отвращение, которое пробудит ее перенести свою ценную торговлю из переживающей депрессию страны в Великобританию и Германию»[347].

Известный по Днепросрою инженер Купер утверждал: «Единственное препятствие, которое до сих пор выдвигается в Америке на пути признания, является проклятый Коминтерн, но я надеюсь, что президентские выборы покажут ничтожество американской компартии и ее кандидаты… провалятся с треском; тогда американское общественное мнение успокоится и можно будет начать серьезно подготовлять почву для признания… русские как в Амторге[348], так и в других организациях в Америке вели себя за последнее время совершенно безупречно и их деятельность не вызывала никаких раздражений или досады в американских официальных кругах. Никто из них не может быть заподозрен, что они участвовали в какой-нибудь политической компании или поддерживали связь с американскими коммунистами…»[349].

Успех первой пятилетки делал СССР более независимым в политическом плане, что не осталось не замеченным американскими сенаторами и нашло отражение в их беседе с советским дипломатом: «По словам Ш. Эдди, в настоящее время СССР кажется менее заинтересованным в признании, чем несколько лет тому назад. Тов. Карахан ответил, что теперь СССР ставит вопрос не о признании, а о восстановлении нормальных сношений. Ранее мы меньше верили в свои силы, и признание казалось нам весьма важным. Теперь мы видим, что можем справиться без, скажем, иностранных займов. Но благодаря наличию торговли мы заинтересованы в нормальных сношениях…»[350].

В самих США экономическая ситуация продолжала ухудшаться, а вместе с тем менялись и политические настроения. В конце 1932 г. корреспондент «Юнайтед пресс» Ф. Ку отмечал весьма симптоматические сдвиги: «Все охвачены одним определенным чувством – «Что-то гнило в датском королевстве», что-то неладно в нынешней капиталистической системе, но что именно неладно – подавляющее большинство американцев не понимает. Отсюда общее беспокойство и тревога, сомнение в правильности существующего и большая восприимчивость ко всему новому, в частности к «большевистскому опыту», указывающему выход из нынешнего кризиса»[351].

Постепенно начиналась ощущаться и другая угроза – угроза новой войны. И сенатор Бора снова поднял вопрос о признании СССР. В своем стейтменте осенью 1932 г. он говорил: «Мы заключаем мирные пакты, мы проповедуем разоружение, мы хотели бы иметь всеобщий мир, но мы исключаем из своих обсуждений и планов, отстраняем из своего круга и исключаем из нашей великолепной схемы лучшего мира одну шестую земного шара и 160 миллионов людей», «Мы отказываемся сделать то, что ведет к дружбе, миру, разоружению» (т. е. признать СССР)[352].

Подавляющее большинство американцев, в том числе многие и в правительстве, и в бизнесе выступали за признание СССР. В связи с этим М. Литвинов приходил к мнению, что «только… искусственно взвинченным общественным мнением в антисоветском направлении можно объяснить тот факт, что несмотря на отсутствие сталкивающихся интересов обоих государств, США в течение 15 лет, дольше всех остальных великих держав, чуждались советского государства, избегая контакта с ним. Однако политика непризнания в течение столь долгого времени правительства одного из крупнейших государств мира становилась все более и более очевидной политической нелепостью. Это и осознал президент Рузвельт, решивший по приходе к власти порвать с этой политикой…»[353].