Читать книгу Гражданская война и интервенция в России. Политэкономия истории - Василий Галин - Страница 9

1919 год Белые армии начали с наступления по всем фронтам. «Всегда сторона, вырывающая инициативу сумевшая лучше использовать время, бывала победительницей, – пояснял колчаковский ген. К. Сахаров, – Весной 1919 года Красная армия готовилась перейти в наступление, но мы предупредили ее и начали активные действия раньше»[385].

Командовавший союзническими силами на Севере России британский ген. Э. Айронсайд, был несколько другого мнения о причинах раннего выступления Сибирской армии: «В том, что Колчак был прав, развернув наступление в зимнюю кампанию, я не сомневался, – писал он, – Удерживать недисциплинированные войска бездействующими на зимних квартирах в пределах Сибири означало подвергнуть их в полной мере воздействию большевистской пропаганды. В войсках Колчака были и добровольцы, но большинство попало в армию по воинской повинности, и перед весной могло начаться массовое дезертирство. Транспорт и запасы продовольствия к этому времени должны были иссякнуть, и он оказался бы в худшем положении, чем был зимой»[386].

Будущий министр Северо-западного правительства Н. Иванов, указывал еще на одну причину раннего выступления Белых армий: «к маю положение Северного корпуса стало таково, что необходимо было предпринять крупную операцию и успехами последней доказать целесообразность существования русских частей на счет Эстонии и боеспособность их… Я требовал молниеносного натиска вплоть до самого Петрограда, полагая, что тот ведет события, кто наступает, что Петроград немедленно вспыхнет широким восстанием, что на (собственные) силы нам рассчитывать не приходится и что остановка на пути будет катастрофой»[387].

Раннее выступление армии Колчака превзошло все ожидания: «Для красных этот марш маневр… был так неожидан, что они, – отмечал ген. Сахаров, – не могли подготовить никаких мер противодействия… Нам достались большие запасы и богатые склады, захвачены были тысячи пленных и много оружия… Настроения войск приподнялось сразу…»[388]. «Это весеннее наступление белых армий 1919 года было подобно могучей русской тройке, которая не знает ни устали, ни преград…, – описывал его Сахаров, – Красные полчища бежали, делая в иные дни на подводах по 70 верст. Догнать их, окружить и разбить было нельзя. Но, несмотря на это масса трофеев – десятками пушки, сотни пулеметов, винтовки снаряды и патроны – попадала в наши руки. И белые полки буквально рвались вперед… Красные начинали приходить в панику… Народ радостно крестился, вздыхал и просветленным взором смотрел на восток, откуда в его мечтах уже шла его родная, близкая Русь»[389].

Успехи Армии Юга России, командир Белозерского полка Добровольческой армии Штейфон объяснял тем, что «Белые войска, конечно, во всех отношениях превосходили по духу и искусству Красную армию»[390]. «Воодушевлением, личным составом и тактической подготовкой, – повторял он, – Добровольческая армия неизмеримо превосходила большевиков…»[391]. «В апреле казалось все еще безоблачным. Успехи армии продолжались. Наступление развивалось, войска шли все дальше и глубже, манила Волга»[392].

Наступающие Белые армии встречали радостную поддержку местного населения. «Верховный правитель объехал… почти все освобожденные от большевиков местности…, его встречали, – вспоминал К. Сахаров, – все слои населения, как народного вождя, выдвинутого самим Богом для спасения Родины»[393]. «Крестьяне и рабочие уральских заводов сами просили увеличить возраст призыва, так как они желали идти в армию против большевиков все поголовно… На каждом шагу были доказательства того, что сам народ хотел сбросить иго чужеземного захвата, ненавистную власть интернационала»[394]. «Всюду я, – вспоминал К. Сахаров, – видал одно: русских людей, готовых на какие угодно жертвы и лишения, предпочитавших смерть в борьбе или уход в неизвестную даль подчинению коммунистам-большевикам… Надо кончать с этим делом. Как разрушили нашу землю святую! А все от того, что царя не стало. Вишь сами власти захотели… Всех царских врагов истребить надобно…»[395].

Действительно, наиболее ярко эта поддержка населения проявилась в успехах мобилизации, как в Сибири, так и на Юге России. Пример тому давал добровольческий Белозерский полк, который «выступив из Харькова в составе около 800 штыков, имея не более 15 пулеметов…, после трех месяцев тяжелых боев, потеряв около 4 тыс. человек убитыми, ранеными и больными, к моменту штурма Чернигова имел 2 тысячи штыков, более 100 пулеметов, конно-разведывательную команду (200 шашек), запасной батальон (около 600 человек)… богатую хозяйственную часть и т. д.»[396]

Этот результат был достигнут, главным образом, за счет военных трофеев и успешной мобилизации. В Черниговской области, – приводил пример Штейфон, «деревня была настроена прекрасно. Назначенная мною мобилизация… прошла успешно и даже с известным подъёмом»[397]. И части, сформированные из мобилизованных крестьян, были вполне боеспособны, отмечал Штейфон: «этот редкий даже в летописях Добровольческой армии, бой вел полк, в составе которого две недели назад влилось около 2 тысяч человек мобилизованных. Поставленные в условиях нормальной дисциплины, руководимые мужественными офицерами, они воевали выше всяких похвал»[398].

Полный успех сопровождал и мобилизацию пленных красноармейцев, о чем сообщали представители всех фронтов:

В армии Юга России «После выделения всех этих элементов (коммунистов и комиссаров), ярко враждебных белой армии, остальная масса становилась незлобивой, послушной и быстро воспринимала нашу идеологию. За редким исключением, большинство были солдатами в период Великой войны и поэтому после небольшого испытания становились в строй. Они воевали прекрасно. В Белозерском полку, – вспоминал его командир, – солдатский состав на 80–90 % состоял из пленных красноармейцев или из тех мобилизованных, которые служили раньше у большевиков, а затем при отходе сбежали»[399]. «Став в наши ряды бывшие красные офицеры и солдаты добросовестно воевали и оставались до конца в рядах Белозерского полка»[400]. «Пленные красноармейцы в руках многочисленного офицерства, – подтверждал плк. Е. Месснер, – выказали себя хорошими солдатами»[401].

Колчаковская армия, как отмечал ген. Сахаров, за зиму так же пополнилась «значительным числом красноармейцев»[402]. «Почти в каждом деле брали в плен красноармейцев, иной раз по нескольку сот человек…, держали их неделю другую в ближайшем тылу, сводили в запасные роты, учили, тренировали, отбирали все вредное, зараженное, коммунистов и других партийных работников, – и затем вливали эти запасные роты в наши боевые полки»[403]. Так же и на Западе России – в Северном корпусе, «у нас не было отбою от переходивших красных: в конце концов мы, – вспоминал министр правительства Н. Иванов, – сами стали просить являвшихся депутатов красных повременить с переходом к нам до прибытия хлеба, которого не хватало для наличного состава»[404].

На всех фронтах «получили довольно широкое распространение случаи измены командного состава и даже целых частей Красной армии…»[405]. Например, на Северо-Западном фронте «в апреле 1919 г. благодаря измене командиров, бывших царских офицеров, под руководством которых были убиты командир и комиссар полка, все батальонные комиссары и комиссар бригады, на сторону белых, под звуки царского семеновского марша, перешел в полном составе возглавляемый ими батальон численностью 600 человек»[406]. На Южном фронте примером могла служить «Тульская бригада, которая в массовом порядке перешла от большевиков и присоединилась к кавалерийскому корпусу Мамонтова во время рейда последнего. Это было закаленное и хорошо оснащенное воинское соединение, где командовали большей частью офицеры старой императорской Российской армии…»[407].

К началу лета Вооруженные Силы Юга России разбили силы Красной армии на всех направлениях. Достигнутый успех воодушевлял и 20.06 (3.07.)1919 А. Деникин провозгласил свою знаменитую «Московскую директиву». «Не закрывая глаза на предстоявшие еще большие трудности, я, – вспоминал Деникин, – был тогда оптимистом. И это чувство владело всем югом – населением и армиями. Оптимизм покоился на реальной почве: никогда еще до тех пор советская власть не была в более тяжелом положении и не испытывала большей тревоги… В сознании бойцов она (директива) должна была будить стремление к конечной, далекой, заветной цели. «Москва» была, конечно, символом. Все мечтали «итти на Москву», и всем давалась эта надежда»[408].

И этот поход на Москву, встречал ту же поддержку населения, что и весеннее наступление. Хотя сначала относительно деревень Курской губ. у Штейфона были сомнения: «до сих пор наши наборы происходили в губерниях с преобладающим малороссийским населением и мне впервые приходилось иметь дело с теми контингентами, которые все время находились лишь под большевистской властью и подвергались лишь большевистской обработке»[409]. Но и здесь, «к моему удовольствию и даже удивлению, – отмечал Штейфон, – мобилизация имела полный успех»[410].

Таким же полным был и успех наступления: «Мы, – вспоминал Деникин, – отторгали от советской власти плодороднейшие области, лишали ее хлеба, огромного количества военных припасов и неисчерпаемых источников пополнения армий. Мы расширяли фронт на сотни верст и становились от этого не слабее, а крепче. Добровольческая армия к 5 мая в Донецком бассейне числила в своих рядах 9,6 тыс. бойцов. Невзирая на потери, понесенные в боях и от болезней, к 20 июня (Харьков) боевой состав армии (благодаря успешным мобилизациям) составил 26 тысяч, к 20 июля (Екатеринослав-Полтава) – 40 тысяч. Донская армия, сведенная к 5 мая до 15 тысяч, к 20 июня насчитывала 28 тыс., к 20 июля – 45 тысяч… Состав вооруженных сил юга с мая по октябрь возрастал последовательно от 64 до 150 тыс. Таков был результат нашего широкого наступления»[411].

И этот победный марш не был легкой прогулкой. Еще в июле Ленин призвал к «поголовной мобилизации населения»: «Все на борьбу с Деникиным»[412]. И белым приходилось каждый раз преодолевать превосходящие силы красных, «некоторые отряды, которых, – по словам белогвардейских офицеров, – составленные из коммунистов или матросов и в самом начале нашего наступления окруженные белыми полками, не имея никакой надежды на спасение, все же не сдавались, а все гибли геройской смертью. Крайнюю самоотверженность проявляли и советские курсанты, и команды бронепоездов…»[413]. Тем не менее, в октябре Армия Юга России была уже в 250 км. от Кремля, и большевики стали готовиться к переходу на нелегальное положение – был создан подпольный Московский комитет партии, а правительственные учреждения начали эвакуировать в Вологду.

Тем временем в Сибири, по словам ген. К. Сахарова, весь летний период колчаковская армия копила силы «для успеха решительного наступления». «Большая работа, проведенная с мая по сентябрь, дала к осени результаты; мы могли вливать в корпуса и дивизии совершенно готовое и одетое пополнение…, эшелонировать все виды снабжения и давать их войскам без отказа. А главное – мы могли строить все расчеты наших операций и боев на точных данных, мы были хозяевами вполне»[414]. Наступление началось с первых дней сентября. «Наши части гнали красных, захватывая тысячи пленных. Всех охватила неописуемая радость и подъем духа; казалось, что наступил решительный перелом, что этот удар будет окончательным…»[415]; «наше наступление развивалось… Все наши боевые задачи были выполнены: было сделано больше…, разбили красных везде»[416].

В конце сентября в решительное наступление на Петроград перешла Северо-западная армия Юденича, и ему сопутствовал такой же успех, как и другим белым армиям. Об этом свидетельствовала Политсводка частей 7-й красной армии за 12, 14 и 15 октября, в которой отмечалась «растерянность командного и политического состава…, полная неустойчивость частей дивизии, из которых только одна бригада имела боевое соприкосновение с противником, остальные же части дивизии отступали, оторвавших от наседавшего противника. 2-я стрелковая дивизия в панике отступала, в 10-м стрелковом полку красноармейцы не желали сражаться и требовали отдыха, в 1-й бригаде дивизии отмечалась склонность к переходу на сторону противника… Вся 1-я бригада дивизии была деморализована, приказы не исполнялись, полки бригады панически бежали»[417].

«События на фронте, принимавшие катастрофический характер, вызвали, – по словам историка Н. Корнатовского, – у некоторых (советских) ответственных работников растерянность, потерю ясной ближней перспективы, нервозность…»: «Это агония, – писал Г. Зиновьеву комиссар 6-й стрелковой дивизии, – надо лететь туда и вместе умирать – без сознания, что сделано все возможное»[418]. «При подходе противника к Пулковским высотам были двинуты последние резервы», а 16 октября выступили на фронт курсы командного состава Балтийского флота[419].

В случае невозможности остановить рвущуюся вперед Северо-западную армию на подступах к Петрограду «было решено дать бой в кварталах самого города»[420]. Петроградский совет постановил: «Надо поднять на ноги все рабочее население. Надо всем вооружиться. Надо готовиться отстаивать каждую пядь нашей земли, каждый дом и каждую улицу, в самом Петрограде»[421].

К середине октября 1919 г. Белые армии достигли пика своих успехов и боевой мощи, представление об их численности (Таб.2).

Таб. 2. Численность белогвардейских армий в период их максимальной численности, в 1919 г.,[422] Врангель – сентябрь 1920 г.[423]

Перелом наступил к середине октября, когда, по словам ген. Сахарова, «начались самые упорные и жестокие бои за весь этот период нашего наступления… бои шли не прекращаясь ни на один день, потери увеличивались и росли непомерно, а пополнений мы не получали с тылу ни одного солдата»»[424]; «из наших полков выбывали лучшие, гибли храбрейшие русские офицеры и солдаты, цвет нашей армии. Но главное – всего хуже было то, что падала надежда на успех и вера в дело»[425].

То, что я увидел в Омске, вспоминал Сахаров, «тогда же наполнило сознание мыслью, что положение почти безнадежно»[426]. Главнокомандующий колчаковской армией М. Дитерихс в те дни говорил: «нужно, во что бы то ни стало, продержаться до конца октября, когда Деникин возьмет Москву. Нам необходимо до этого времени сохранить верховного правителя и министров». «Продержитесь до конца октября, – призывал Колчак, – когда Деникин возьмет Москву»[427].

Однако к 20-м числам октября Красная армия перешла в наступление на всех фронтах, и Белые армии, несмотря на порой героическое сопротивление, покатились назад с той же скоростью, с которой они наступали в начале года. Впечатление было такое, вспоминал британский доброволец Х. Уильямсон, что «казалось, вдруг весь (Южный) фронт рухнул в хаосе»[428], «вокруг господствовало ощущение безнадежности…, у нас никогда не было покоя, и мы никогда не оставались на одном месте дольше одного-двух дней»[429]. Отступление, подтверждал главный идеолог Деникина К. Соколов, «приняло катастрофический характер», «войска отступали неудержимо»[430].

«Наиболее удручающим было то, – писал ген. А. Драгомиров Деникину, – что сами начальники сознавали, что красных не так уж много, что настроение у них неважное, что они босы, легко одеты, голодны, злы на своих комиссаров, что это, в сущности, «рвань», против которой достаточно одного-двух хороших полков. И тем не менее мы все уходили от этой «рвани» и никакими силами нельзя было вызвать войска не только на смелые, активные решения, но и на самое элементарное упорство»[431].

Точно так же рухнул и колчаковский фронт в Сибири. «Войска наши не разлагались, нет, – объяснял его крах ген. Сахаров, – они только безумно устали, изверились и ослабли. Поэтому отход их на восток делался все быстрее, почти безостановочным»[432]. Это было уже настоящее бегство, остановить которое не могла никакая сила: «если мои войска остановить теперь, – указывал в те дни командир 1-й Сибирской армии ген. А. Пепеляев, – то они взбунтуются»[433].