Читать книгу Куда кого посеяла жизнь. Том II. Воспоминания - Василий Гурковский - Страница 11

Зеленый горошек собирать было хорошо. За каждый килограмм собранных стручков, платили по 10 копеек. Ежедневно- в конце работы – расчет. Собрал 100 килограммов – вечером получи 10 рублей и – свободен.

По тем временам, тем более для мальчишек, это уже кое-что значило. Три года, как прошла денежная реформа, деньги были еще «новые». Пачка «школьных папирос «Бокс» или «Ракета», стоила 50 копеек, «Спорт»-75 копеек, стакан «морса» (вода с сиропом без газа) -30-копеек, билет в кино- 1 рубль.

Мы, Мишкой (одноклассником) никогда не собирали по 100 кг стручков, иногда подбирались к 70–80, но редко. Потому, что много ели. Один стручок – в ведро, два- в рот. Что делать – только-только отошли от голодных годов. Так что собирать горошек было приятно со всех сторон, тем более в таком месте, как урочище Плоское, в излучине Днестра, между Слободзеей и Чобручами.

Ко всему прочему- горошек высевался в междурядьях сада или на окруженных деревьями прохладных участках. В обеденный перерыв – купались, рядом, в Днестре.

Но горошек закончился. Основная масса школьников разошлась по домам, в бригаде остались только те, кто был нужен до начала уборки в садах. Хотя наличные деньги платили только на уборке горошка (никакой механизации этого процесса, тогда еще не было и почти все делалось вручную), а за остальные работы начислялись трудодни, многие дети все равно искали работу в колхозе – в основном из-за того, что там кормили. Пусть только в обед, пусть одним борщом, но кормили, и это уже был стимул для нас в период каникул.

Своим особым усердием, мы с Мишкой, добились должностей «погонычей», попросту – водили лошадей при различных конно-ручных работах. Это занятие ценилось, конечно, выше, чем какие-то там прорывки овощных или прополки, когда тебя гоняют, кто угодно и куда угодно. Погоныч – это было уже более определенно: ты при лошади, знаешь одного хозяина – ездового и все. Ездовой получает задание от бригадира, а ты выполняешь его указания. В работе погоныча веселого тоже было мало. Представьте себе картинку: – тебе 10 лет, утром не завтракал, по причине отсутствия того самого завтрака, а весь световой, длинный-предлинный, жаркий-прежаркий день, ты водишь за уздечку лошадь, которая, отмахиваясь от мух и слепней, постоянно мотает головой, пытаясь выдернуть из туловища твою тощую ручонку, и нет-нет, – и наступить копытом на твою босую ногу.

Уже к обеду, залитые потом и слезами глаза, можно разомкнуть только с помощью пальцев или кнута ездового, который, управляя плугом или культиватором, быстро приводит тебя в чувство, если вдруг задремаешь или что-то не так сделаешь. Но мы не обижались и старались доказать свою профессиональную пригодность, так как конкуренция в бригаде была жесткой. Да и обед надо было отрабатывать.

Мы были в погонычах у двух братьев, которые почти всегда работали вместе. В тот день, о котором идет повествование, мы обрабатывали (культивировали) междурядья виноградника, на участке, расположенном в конце нынешней улицы Кирова в селе Слободзея. Один день мы обрабатывали междурядья двумя «агрегатами», на второй день оставалось на полдня работы. Мы уже предвкушали небольшой отдых, но утром бригадир решил иначе. «Сможете закончить эту клетку вдвоем, одной лошадью? – утвердительно спросил бригадир нас с Мишкой и тут же добавил, – а мужики ваши поедут на второй лошади с повозкой, на станцию Ново-Савицкая лес выгружать!». Мы, естественно, согласились. Я взялся за культиватор, Мишка остался в должности погоныча.

Уже с первого прохода я начал жалеть, что согласился работать без взрослых. Трехлапый, кованый культиватор, был довольно тяжелым, учитывая наш возраст. Особенно трудно было заносить его на поворотах. Но надо было работать и мы, с трудом, но продвигались к концу участка. Одной стороной он выходил к высокому в этом месте берегу Днестра, и мы, пользуясь самостоятельностью, пару раз, конечно- окунулись. Иначе не выдержали бы. Июльское солнце било по непокрытой голове не только сверху, но и превращало землю в подобие сковородки на хорошем огне. Хотя наши ступни, с десятками разносортных колючек и разновеликих сбоев и порезов, могли выдержать любые температурные перепады, все равно земля буквально обжигала босые ноги.

И вот тогда, где-то в районе обеда, со стороны села, из жаркого марева выплыл «агрегат» моего соседа по улице – Кольки Димитренко, с обычной слободзейской (потомственной) кличкой – «Чабан». Агрегат – это пара старых волов, бочка на повозке, ведро на гвозде и долговязый худой Колька. Он возил в бригаду питьевую воду.

Поравнявшись с нами, он прокричал: «Вы, плебеи! (вряд ли он знал кто такие плебеи, так как не имел ни желания, ни возможности регулярно ходить в школу) – сегодня в клуб кино привезли, «Тахир и Зухра» называется» и поехал дальше.

Мы с Мишкой не были в кино больше месяца, с тех пор, как каникулы начались, поэтому – быстро постирали в Днестре свои брюки и рубашки, развесили их на виноградных кустах, с полчаса поработали нагишом, так как никакого понятия о трусах и майках у нас летом не было, и, к походу в кино были готовы.

Но, пока закончили работу, пока отвели коня в бригаду, пока умылись и дошли до клуба в центре села, то к началу фильма уже опоздали. Ритуал пропуска в зал зрителей уже закончился. Об этом трудно рассказать. Это надо видеть, когда киномеханик стоит на входных дверях, сам продает билеты и пропускает в зал. Толпа потных людей, оторванные пуговицы, крики придавленных и придушенных, ругань и т. п.

Конечно, ни у меня, ни у Мишки не было того заветного пропускного рубля, но даже его наличие в нашей ситуации. Было бесполезно. Все уже было заблокировано, двери задраены на огромные кованые крючки, а стучать и кого-то звать – нам не было дано.

Проникнуть вовнутрь без билета, когда на улице много людей – это не проблема. Но как попасть в зал, когда фильм уже начинается?. Проще всего, конечно было заглушить работающий снаружи небольшой двухцилиндровый двигатель, который снабжал клуб электроэнергией. Закрыть ему чем-то выхлопную трубу и все. Механик, естественно, откроет дверь, выбежит, ну а мы, в это время – в зал….

Нам такой вариант, неоднократно опробованный раньше- не подходил – на уице светло, и – ни души. Иметь неприятности с киномехаником и разъяренными зрителями – опасно.

Проникнуть через окна – тоже бесполезно, так как изнутри, на каждом окне, как кильки в банке, сидят по3-4 человека, их не сковырнешь. Что делать?

Я вспомнил, что еще весной, мы с Колькой» Чабаном», проникали в зал через дымоход, затем – через печь – грубу, которая стояла справа, у сцены. Духовка у нее давно прогорела, колодцы постепенно очистились от сажи, так что беспокоиться за нашу постиранную одежду не стоило.

Полезли на крышу. К дымоходу. Мишка пошел в разведку, опустился в дымоход, я – за ним. Самое неприятное было – ползти в темноте по довольно длинному «лежаку» вдоль потолка. Мишка впереди, – я поджимаю его сзади. И тут случилось неожиданное. Оказалось, что пока мы долгое время не были в клубе, печь справа у сцены – разобрали и сложили её почему-то, уже с левой стороны. То место, где был выход к дымоходу, забили фанерой и забелили.

На эту фанеру и выполз Мишка и тут же рухнул в зал, на головы сидящих на полу пацанов. Дело в том, что на двух десятках длинных скамеек, сидели уважаемые люди, которые могли это себе позволить. Все остальные сидели везде- в проходах, на окнах, перед сценой и на самой сцене до самой дальней стены, которая служила экраном.

Я упал на Мишку сверху и по головам, пополз в сторону экрана. Кино еще не началось. Механик никак не мог навести резкость. В темноте, ориентируясь на луч проектора, я добрался до стены-экрана и втиснулся между сидящими вплотную к ней. Мальчишками.

Мишка приполз за мной, но места ему уже не нашлось, и он прилип к экрану, выставив под луч свою длинную худую шею. И в этот момент – начался фильм. Какой-то мулла или поэт, весь в белом, начал что-то рассказывать. Мишка заслонил его наполовину. Через минуту, ступая по головам и ногам, изрыгая какие-то непереводимые ругательства, до сцены добрался киномеханик. Одним ударом он очистил от Мишки Экран, вышиб ногой крючок на запасной двери, выбросил Мишку на улицу и, закрыв дверь- вернулся к аппарату, который находился здесь же, в зале.

Тогда в первый раз, я не запомнил подробности этого фильма. Через два часа, выйдя со сцены через ту же запасную дверь, я увидел сидевшего на завалинке, заплаканного сонного Мишку, который, после такого трудного дня, в течении одной минуты, провалился с трехметровой высоты в зал, получил оплеуху от механика и вылетел на улицу. «Ты знаешь – всхлипывал он по дороге домой, этот белый поэт с экрана, так шарахнул меня белой рукой по шее, что я аж на улицу вылетел!». Он еще долго рассказывал потом об этом в школе. А я запомнил и этот фильм, и этот случай, семидесятилетней давности, на всю жизнь.

Через много лет, работая на Востоке, мне довелось, в Бухаре, встретиться с артистом, который в том фильме сыграл отца Зухры- Бобо-хана. Когда я рассказал ему про наш с Мишкой культпоход в кино, он просил повторять этот рассказ несколько раз, каждый раз зазывая кого-нибудь из знакомых, интерпретируя все нюансы этого случая и падая со смеху.

Так я, в Слободзейском старом клубе, впервые познакомился с великим восточным эпосом. Так мы и приобщались к культурам братских народов – где с грустью, где с юмором, но все-таки приобщались к общечеловеческим духовным ценностям. Без телевизоров, смартфонов, компьютеров и спутников, через самый верный способ связи – разум, душу и сердце, уважение, взаимопонимание и без всякой корысти.

Наверное, – это было правильно.