Читать книгу Дома мы не нужны. Книга третья. Удар в спину - Василий Иванович Лягоскин - Страница 4

– Кого-то он мне напоминает, – остановившийся рядом с командиром Никитин показал на высокого старика, опиравшегося всей массой на крепкий посох, – Велеса, или, может, Чернобога?

– Ты, Толик, наших древнеславянских богов не оскорбляй, – возразил ему профессор Романов, – я бы сам назвал этого «товарища» Франкенштейном.

– Точно, – обрадовался подсказке тракторист, – они все трое какие-то… ненатуральные. Клоны. Только больно громадные. С такими наверное даже Марио не сладит.

– С кем это я не слажу? – рядом нарисовалась внушительная фигура Грассо – пока еще Грассо. Полковник совсем не удивится, если в лагере скоро появится еще один Ильин. С Ирины станется.

А итальянец признался:

– Да, таких парней я еще не встречал, – он показал пальцем на самого младшего из великанов – того, что сжимал в руках огромный молот.

– Даже если это орудие было из обыкновенного железа, весить оно должно никак не меньше двух пудов, – решил Кудрявцев, – но это не железо. Железо так ярко сверкать не будет. Или эти дикари научились изготавливать нержавейку?

Командир быстро оглядел ближайших «гостей» и поразился. Этот громадный молот был единственным металлическим предметом у них! По крайней мере сам он металла в руках дикарей больше не увидел. Не углядел и много из того, что должны были иметь при себе чужаки. Из оружия – ничего метательного; только нескладные тяжелые копья с каменными наконечниками; ножи – тоже каменные; никаких украшений на женщинах и девушках, а ведь это женщины! Забитые какие-то, командир даже сказал бы слабоумные – все поголовно – если бы не видел, что дебильное выражение на вполне себе европейского типа лицах скорее напускное, прилежно наложенное согласно каким-то нелепым правилам и законам. И сквозь него нередко пробиваются острые осмысленные взгляды; а сквозь неприкрытый страх проглядывает обычное человеческое любопытство.

Не человеческое! Ведь это неандертальцы. И командир, как бы не хотел преодолеть иррациональное чувство, признался себе – он никогда не признает эти существа за своих. Рядом опять заворчал тракторист:

– Товарищ полковник, вам не кажется, что тут собрались одни дебилоиды. Как сказал бы один известный юморист: «Идиотов куски».

– Нет, – профессор Романов на этот раз оказался наблюдательней, – по-моему, они просто притворяются. Маски надели этих твоих… дебилоидов.

– Точно, – поддержала его Таня-Тамара, – и маски эти им надоели. Посмотрите вон на того парнишку.

Командир проследил направление ее пальца. Рядом с младшим великаном, теперь играющим небрежно своим «молотком» и не сводящим взгляда от разведгруппы, стоял еще один парнишка, вдвое меньший размерами. И этот, как видно, свою маску сбросил окончательно. На круглом лице играло жгучее любопытство и он явно был не против подойти познакомиться; вот только взгляды, которые он бросал на великанов – на молодого соседа, а пуще того на старика, застывшего мрачной скалой посреди своего племени, показывали – без их разрешения этот малыш не сделает вперед ни шагу.

– А разрешения такого не будет, – понял командир, всмотревшись, в свою очередь в лицо старого вождя, изборожденное глубокими морщинами, – и все таки он на кого-то похож; может картину какую видел или статую?

А вниманием тем временем опять завладел молодой великан.

– Хо! – крикнул он громко, и добавил несколько каркающих звуков.

Перевести эти слова – если это действительно были слова – не мог даже профессор Романов. Но и без перевода было понятно – это вызов. И среди людей нашелся смельчак, принявший его. Марио, конечно. Кудрявцев не стал останавливать парня, только предупредил:

– Ту там осторожней, с кувалдой. Не смотри, что она тяжеленная – этот громила ей как тросточкой может работать.

– Ничего, – засмеялся итальянец, – меня уже били по голове дубинками. Живой, как видите.

Ирина дернулась было вслед за мужем, но ее задержала рука командира, а больше его команда:

– Оксана, Бэйла – страховка… А ты, – он повернулся к Ильиной, – дай мне одну обойму.

Ирина, не сводя глаз с Марио, вытянула из подсумка обойму с патронами к «Вепрю» и положила ее на ладонь полковника, который, благодарно улыбнувшись, начал их выщелкивать. Марио и его соперника он, конечно же, не выпускал из виду. Потому и кивнул еще раз, когда неандерталец вдруг издевательски ухмыльнулся и отбросил свой молот в сторону. Туда тут же метнулся его мелкий напарник; теперь его лицо заполнял неприкрытый ужас – видно это орудие было для дикарей священным. Вот и лицо старого вожака совсем закаменело, и любопытство на многих других лицах опять сменило скудоумие.

Гигант теперь ухмылялся так, словно понял, что вместо чемпиона мира против него выставили третьеразрядника – причем в юношеской категории. Этой пренебрежительностью Марио и воспользовался. Он не стал жать, пока зрители оценят, насколько неандерталец выше него (а выше он был на голову) и шире в плечах – тут итальянец мог поспорить с дикарем, но только плечи эти были разные: мощные, тренированные и гладкие у итальянца и узловатые, несокрушимые без всяких тренировок у дикаря. И кулаки у противников были сопоставимы только по размерам. Сравнивать же их крепости и стремительность… полковник все же поставил бы на неандертальца.

А тот словно не ждал от Марио никаких неприятностей. Даже выпятил вперед обнаженный живот – бей! И Грассо ударил – с размаху, прямой правой; готовый добавить потрясенному сопернику с левой, и опять правой, и… И здесь правила бокса не играли. Потому что первый удар пришелся словно в каменную стену. Стена эта не шелохнулась, а Марио даже поглядел недоуменно на свой кулак; вроде даже собрался подуть на него. Разве можно позволять себе такое в поединке!?

Несокрушимая неандертальская стена исторгла из себя конечность – тоже правую руку, даже не зажатую сейчас в кулак, и так – открытой ладонью – буквально смела итальянца в сторону. Это был чистый нокаут. Дополнительного удара не требовалось, но дикарь сделал шаг в сторону поверженного соперника и… в недоумении остановился.

Потому что перед ним выросла; нет так сказать про крепкую, но совсем невысокую фигуру тайского чемпиона сказать было нельзя – возникла фигура Самчая. Неандерталец даже помотал головой; может он принял его за своего спутника? Но нет – вон коротышка, прижимает в стороне к себе молот.

Самчай паузой гиганта не воспользовался; может тоже понял, как и Кудрявцев, что эта небрежность дикаря к противнику мнимая; что тот оценил и плавные движения чемпиона, и его уверенную, чуть снисходительную улыбку, и вот это движение ладони тайца: «Давай, мальчик, нападай!».

На мальчика дикарь не был согласен. Коротко взревев, он сделал обманное движение влево, нанося одновременно еще один удар правой ладонью – точно такой же, что снес недавно Марио, словно пушинку. Итальянец уже сидел в сторонке, тряся головой; рядом с какими-то тряпками в руках кружили вокруг него Таня-Тамара и Люда Николаева.

– Ничего, – усмехнулся командир, – сейчас перекусит – вон сколько сюда еды натащили – и придет в себя.

А чемпион тем временем изящно поднырнул под удар и нанес свой – акцентированный и страшный – ребром ладони по печени неандертальца, если конечно у них она там располагалась. Наверное располагалась, потому что снисходительное выражение лица дикаря как-то сразу сменилось болезненным, а больше удивленным: наверное его никогда так не били.

Вот противники опять замерли против друг друга. И неандерталец вдруг ухмыльнулся и опустил руки, подставляя под удар незащищенные живот, грудь и голову. Ну, до головы, достать будет высоковато, а вот все остальное вряд ли бы выдержало настоящий удар чемпиона. А неандерталец надеялся на это – вон, даже правую ногу словно невзначай отставил назад; совсем так же, как недавно тайцы, подставившие под удар своего кумира доску-пятидесятку.

Ну что ж, чемпион не подкачал. Не рукой – летящей вперед в сокрушительном ударе ногой он постарался пробить пресс неандертальца.

– А надо было не сокрушительным, а смертельным, без всяких самоограничений, – с огорчением констатировал командир тот факт, что в последний момент таец все таки как-то задержал движение, явно вспомнив запреты на фатальные для организма противника удары, – для дикаря он бы не был смертельным. Наверное вспомнил – не вовремя – что бой все таки не до последнего вздоха. А этот вспомнит?

«Этот» – гигант – вздрогнул всем телом; отставленная назад нога даже подогнулась, но все-таки он выдержал удар! Более того, руки моментально дернулись вперед и огромные ладони обхватили лодыжки чемпиона. Но даже сейчас Самчай был опасным противником, и дикарь это понимал. Поэтому он не дал противнику сконцентрироваться – сразу закружил его, словно метатель молота, передвигаясь к свободному сейчас кубику из пористой площадке, на котором совсем недавно Ирина Жадова организовала концерт для племени дикарей.

И если сейчас голова Самчая, не останавливая своего движения по большой траектории, обрушится на этот куб со стороной в полметра, ни доктор Браун, ни Света Кузьмина ничем не смогут помочь. Это поняли и снайперы. Бэйла издала какой-то неопределенный звук, а Оксана легонько стукнула Александра по сгибу руки, едва не помешав ему сделать прицельный бросок.

Но вот вперед летит первый патрон от «Вепря», выпущенный не силой расширившихся пороховых газов, а тренированной рукой. Если бы любимая девушка знала, сколько раз метал такой снаряд полковник, будучи еще необремененным таким количеством больших звезд на погонах! Впрочем, бывшей биатлонистке как раз таки ничего объяснять не нужно. Патрон ткнулся острым концом пули как раз туда, куда и должен был – в центр наружной стороны правой ладони неандертальца, и пальцы самопроизвольно разжались; острая колющая боль была ничуть не слабее той, которой «наградил» этого верзилу тайский чемпион своей ногой. Потому, наверное, парень и зашипел, остановил свое вращение – а тут и второй подарочек в виде такого же патрона прилетел, поразив уже вторую ладонь.

Чемпион резво вскочил на ноги; отпрыгнул в сторону и тоже замотал головой – побывать подопытным кроликом в центрифуге ему явно не понравилось. Повторения он тоже не хотел. Ему и не позволил – новый боец; к пластмассовому кубу уже подходил полковник Кудрявцев.

– С одной стороны, – думал он, стягивая с себя камуфляжную куртку, – глупо меряться силушкой с неразумным отроком; но что-то подсказывает, что сделать это необходимо. И, как это не удивительно, поражения этого дылды больше ждут не наши ребята и девчата – им-то мне ничего доказывать не надо – а как раз дикари. Вон они уже и свои идиотские ухмылки почти растеряли. А сейчас и последние удивлением смоет.

Нет, Кудрявцев не переоценивал свои силы; он прекрасно видел несокрушимую мощь и выносливость неандертальца – не собирался меряться с ним в этих компонентах. Один, ну два точных дозированных удара в нужное место и все! А пока пусть постоит, помассирует ладошки; а нечего их поднимать на людей! Полковник так и сказал: «на людей», – не признавая за противником права называться так же.

Вот вроде соперник к бою готов; даже ухмыляться начал – пока не заглянул в спокойные глаза Кудрявцева. И тут неандерталец переменился в лице; он словно понял, кто стоит перед ним – главный противник всей жизни. Теперь не снисходительная ленца уверенного в себе великана царила в нем, а ненависть и… страх. Этот страх наверное и заставил его отскочить поначалу к своему мелкому соплеменнику, со сдавленным рычанием вырвать у него из рук кувалду, и атаковать полковника, окружив себя сверкающим кругом нержавеющего металла. Теперь не Самчай, а молот выступал в роли крыльев ветряной мельницы, с которым собрался вступить в поединок…

– Нет, не Дон Кихот, конечно, – с усмешкой вспомнил длинноусого героя Кудрявцев, подныривая молниеносным движением под сплошной круг из тяжелого металла, – для этого у меня слишком мало безрассудного благородства. Да и подвигов во имя прекрасной Дамы… я готов, конечно, но моя дама сама любой подвиг совершить может!..

Он повернулся и улыбнулся побледневшей Оксане; еще сильнее побелели пальцы, стискивающий ложе «Бенелли». Одновременно рука полковника вывернула из громадной ладони молот, по сложной траектории останавливая его бешенное движение. Сам гигант сложился пополам от единственного тычка кулаком – практически туда же, куда уже безрезультатно пытались пробить и Марио, и тайский чемпион. Но пресс у людей, ну и у неандертальцев тоже, большой, а у этого просто громадный; и в каждом из них есть уязвимые точки, и есть особо уязвимые, в которые достаточно ткнуть посильнее. Не со всей дури – иначе противник просто не встанет больше на ноги. А этот ничего – вон даже не упал. Сейчас разогнется и… пусть идет по своим делам, бой уже закончен. И кувалдочку свою, в которая явно побольше двух пудов будет – килограммов пятьдесят, не меньше – с собой забирает.

Кудрявцев опустил взгляд на это грозное оружие и… нет, не замер в изумлении, хотя такой реакции можно было ожидать от любого, а громко расхохотался. Потому что на длинной рукояти янтарного цвета были выдавлены два слова на русском языке: «Толик козел». Сама рукоять была изготовлена скорее всего из их (уже их!) чудесной пластмассы, готовой принять любую форму в момент затвердевания и несокрушимой после завершения этой химической реакции. Несокрушимой для всех, но только не для него, полковника Кудрявцева.

И он совершил еще один хулиганский поступок, совсем как мальчишка, пытающийся доказать превосходство над сверстником (на глазах у девчонок, конечно же!). Александр расслабился на мгновение и заполнил тело восхитительным чувством неограниченной ничем силы, которая позволяла ему сгибать вручную тугие рога арбалета, ломать, словно печенье, на куски толстые доски и рушить в сомкнутом кулаке несокрушимые внутренние связи гранитного окатыша, превращая его в песок.

Выпрямившемуся наконец неандертальцу он протянул молот, держа его вытянутой рукой за самый конец рукояти; вряд ли этот гигант смог бы повторить такой трюк. А ведь его ждало еще большее потрясение – на самом кончике пластмассы, прямо под курьезно-оскорбительной надписью теперь глубоко отпечатались пальцы полковника.

– Ну вот, – все так же озорно усмехнулся он, – оставил отпечатки пальцев. Теперь меня найти по ним…

Он заглянул в глаза бывшего противника, принимавшего тяжеленный металл обеими руками, и озорное настроение словно смыло – этот противник никогда не станет бывшим. В потемневших глазах неандертальца плескалась пламя настолько неистовой ненависти, что оставалось задать вопрос: «Когда это пламя сожжет?…»

– Кого? – подумал командир, поднимая с пластмассового куба куртку, – владельца, конечно. Не меня же. Я поворачиваться к этому парню спиной и ждать, когда ярость выплеснется наружу, не собираюсь.

А неандерталец все таки выплеснул свою ненависть – на беззащитный кусок пластмассы; может потому, что совсем недавно этот кубик послужил сопернику? Кудрявцев круто повернулся, немного не дойдя до супруги, увидев, как у нее округлились глаза – то ли в изумлении, то ли в восхищении. Повернулся, чтобы увидеть картину, достойную запечатленной в камне самым талантливым скульптором: гигантский неандерталец вытянулся в неистовом порыве; его мощные руки замерли, занеся тяжеленный молот для сокрушительного удара.

Миг – и это орудие, сравнимое сейчас, наверное с гидравлическим молотом нехилых характеристик, обрушилось на такой маленький и беззащитный кубик. Фиг вам – куб остался целым, что явилось несомненно еще одним потрясением для дикарей, но не стало откровением для людей. За спиной полковника даже раздалось несколько смешков, которые, правда, быстро умолкли – все же удар был впечатляющим.

Своей нижней гранью площадью пятьдесят на пятьдесят сантиметров куб ушел в плотно утоптанную землю так, что над поверхностью сейчас торчало не больше половины объема. Так что Кудрявцеву пришлось приложить неслабое усилие, чтобы выдернуть из земли эту кубическую «репку». Неандерталец испуганно отшатнулся от появившегося неожиданно прямо перед ним противника и опустил молот, уперев его тяжелый кусок металла в остатки травы у ног. А потом… сгорбил спину и ушел, волоча молот по земле, когда несокрушимый, казалось, куб развалился на мелкие куски под единственным ударом кулака полковника.

Люди готовы были взорваться ликующими криками, но этому океану эмоций не дал вырваться наружу единственный каркающий возглас старого великана. Он поднял руку с посохом высоко вверх и обратил к небу лицо с закрытыми глазами, из которых – Кудрявцев едва поверил – стремительно текли слезы. И это были слезы радости, потому что сухие безветренные губы раздвинулись в широкой улыбке; они что-то шептали, но слов этих полковник не услышал бы, даже если бы стоял вплотную к старому вождю – вокруг шумно радовались победе чужого поединщика неандертальцы.

– Почему? – пожал плечами Александр, – вот пусти сами и объясняют; если сумеют, конечно. Нам тут даже Алексей Александрович не поможет.

Он оглянулся на профессора, который видимо уже успел налюбоваться на неприкрытый восторг нелюдей, действительно сбросивших маски идиотов и кажется готовых пуститься в пляс. Ага – вон тот коротышка, что не побоялся подержать в руках молот, уже пляшет. А профессор смотрит совсем в другом направлении – на стол, уставленный яствами, которые с удивительной скоростью уничтожали Марио с Самчаем.

– Ого, – восхитился такому аппетиту товарищей Кудрявцев, – пожалуй, надо поспешить, – иначе нам не останется.

Он вдруг почувствовал нешуточный голод, ведь солнце уже давно перевалило верхнюю точку небосвода, да и поединок, каким бы не казался для наблюдателей коротким и нетрудным, все таки отобрал у организма много сил, особенно нервных.

– А нервные клетки, – он подхватил под локоть Оксану, увлекая ее за собой к столу, – как известно, не восстанавливаются. Хотя, как оказалось, и из этого правила есть исключения…

Еды хватило на всю разведгруппу. Весь стол был заставлен праздничными (гости ведь, хоть и такие удивительные!) блюдами, да и в телеге, запряженной верблюдом, хватало добавки. Даже чай в китайских термосах принесла Егорова.

– А эти ребята есть не захотели, – с обидой в голосе произнесла она.

– Нам больше досталось, – засмеялся Анатолий, и тут же закашлялся, поперхнувшись непрожеванным куском.

Все вокруг тоже засмеялись; еще больший хохот вызвал рассказ командира об удивительном орудии неандертальцев, об еще более удивительной надписи на его рукояти. А когда смех все таки прекратился, профессор Романов задал уместный вопрос: «И что все это означает?». И тот же тракторист, откашлявшийся и отсмеявшийся вместе со всеми, к удивлению и профессора, и многих других, ответил достаточно логично и убедительно:

– Сказал же этот… лама Севера, что русский язык станет единым в будущем, почему бы ему не быть таким в прошлом?

– Ага, – язвительно возразил ему доцент Игнатов, – а вот этого товарища, наверное, зовут Толик?

Так он обозвал старого вождя, который подходил к ним тяжелой походкой. Следом за ним шли еще двое великанов, причем младший своей недовольной физиономией словно говорил: «Очень вы мне нужны, чужаки! Если бы не старый вождь…". А четвертый в процессии – тот самый коротышка – выглядел самым довольным. Наверное потому, что его взяли в такую солидную компанию. С его согнутой в локте руки свисали какие-то бусы; другая рука придерживала кожаные узлы за спиной. Все выглядело так, словно старый великан направлялся на торжественную церемонию -вручать своеобразные медали победителям. Только вот медалей этих было не меньше дюжины.

Старик с непроницаемым лицом пошел меж расступавшихся людей, словно выбирая награждаемых; вот он остановился у низенького доцента, и только сейчас командир понял, кого напомнили ему эти гиганты – Сергея Петровича Игнатова. Они стояли друг напротив друга – такие разные, даже чужеродные, но их сходство, по крайней мере в лицах, было очевидным. А потом неандерталец опять закаркал, только теперь на русском, словно молитву, которую повторял ежедневно всю свою жизнь:

– С вами спорить, Петровичи – все равно что пить без закуски неразбавленный денатурат!

Потрясенный доцент повторил эхом последнее слово, произнесенное стариком самым торжественным образом:

– Почему «Денатурат»? Я его никогда не пил – даже вкуса его не знаю…

А неандерталец удовлетворенно кивнул, но одарять свою мелкую копию бусами не стал. Он пошел дальше, снимая с протянутой вперед коротышки соплеменника янтарные ожерелья, и вручая их выборочно, по какому-то непонятному выбору.

– Нет, – поправил себя командир, получая дар последним, – выбор как раз таки понятен, но как его сделал старик?

К командиру тут же сунулся профессор; он тоже заметил закономерность – и неудивительно, ведь системность и логика были главными составляющими его призвания по жизни:

– Ты заметил, Александр Николаевич?..

– Что он вручает свои бусы исключительно членам нашего Совета?

– Ага, – несколько обескураженным от такой проницательности Кудрявцева голосом согласился Романов, – Толик успел назвать его Президентским.

– Толик много куда успевает, – усмехнулся командир, – вон – даже на рукояти молота дикарей отметился.

– Не думаешь же ты?..

– Я много о чем думаю, – прервал Романова полковник, – давай лучше послушаем, что нам расскажет этот старик.

– Но как?! – поразился профессор.

– А вот с помощью вот этого, – Кудрявцев сунул под нос собеседнику бусы, которые перед этим перебирал пальцами. словно четки.

Нет – он не играл, не пытался попробовать на прочность, как рукоять (кстати материал, из которого были изготовлены эти такие разные предметы, был одинаковым). Полковник попытался проникнуть в суть этих застывших кристаллов, как объяснял ему тибетский лама, и в какой-то момент понял, что меж атомами этих янтарных окатышей текут слова – в разных направления; и при этом они удивительным образом меняются, подчиняясь неосознанной воле владельца и обретая знакомые ему формы.

– В общем, – пояснил он, – это устройство универсального перевода. Так что ждет тебя, Алексей Александрович, безработица.

Но профессора такая перспектива не испугала, а вот возможности дикарских «компьютерных» бус весьма заинтересовали. Не сказать, что он совсем не поверил командиру; но сомнение все таки читалось в его лице. И Кудрявцев тут же рассеял его.

– Оксана, – повернулся он к супруге, надевая на шею ожерелье, – скажи что-нибудь на иврите.

Девушка произнесла несколько слов, которые ни сам Александр, ни профессор не поняли. На лице последнего прибавилось скептицизма.

– А теперь так, – командир вынул из рук Оксану бусы и сам надел ее на шею супруги.

Та снова заговорила, очевидно повторяя первую фразу, и Кудрявцев с удовольствием понял:

– Тебе уже мало, что я говорю, как сильно тебя люблю, на русском языке. Хочешь слышать на иврите?

– И на иврите, и на всех остальных языках, которые только есть в мире… во всех мирах!

Теперь Оксана смотрела на него озадаченно:

– Ты учишь иврит, когда меня рядом нет?!

– Ага, – засмеялся командир, – когда это в последний раз тебя рядом не было? Разве только… там, – он кивнул в сторону лагеря, имея в виду помещение, украшенное витиеватым рисунком Ершова, – но уверяю, самоучителя по ивриту там нет.

Оксана Кудрявцева счастливо засмеялась, а пораженному профессору оставалось только наблюдать, как по команде полковника почти пустой уже стол освобождают от посуды, с двух сторон выстраиваются по три стула (в телеге их оказалось как раз шесть штук) и его приглашают к этому столу в качестве одного из членов высоких договаривающихся сторон.

Они так и расселись – три громадных дикаря, а напротив них командир и Оксана с профессором. Последний, вовсе не желая поразить еще раз неандертальцев, а наверное лишь ради последующего скрупулезного изучения (так решил командир), выставил на столешницу планшет и включил его в режиме записи. Если засветившийся экран и поразил дикарей, они этого никак не показали. Больше того, побежденный им гигант вполне оправился, и сейчас нагло ухмылялся, разглядывая окрестности и останавливая, как понял Кудрявцев, взгляд на наиболее приглянувшихся ему человеческих экземплярах прекрасного пола.

Там конечно было на кого посмотреть, но не так же нагло, с оценивающим взглядом неудовлетворенного долгое время самца. Вот его масляный взгляд остановился на Оксане и он даже подморгнул ей – совсем как человек. А вот этого уже полковник, ощутивший острый укол в сердце, прощать не стал. Он снял свое ожерелье и нагнулся к супруге, прошептав ей на ухо:

– Улыбнись-ка, милая, этому парню как ты умеешь. Вспомни нашу Седую подругу.

И Кудрявцева улыбнулась! Да так, что и командир, да и все рядом увидели, что выражение: «Снести взглядом», – бывает не только фигуральным. Гиганта действительно снесло – вместе со стулом, так что последний разломился на множество мелких частей, а сам поверженный лежал с закрытыми глазами и ушибленным затылком, пока старик не вздернул его на ноги одним рывком (а есть еще силенка у дедушки!) и не поставил, как нерадивого ученика в угол, перед столом. Так он и простоял все переговоры, уткнувшись в столешницу, ни разу не подняв глаз на людей напротив.

– Мы – не-звери! – торжественно начал старик.

– С чем вас и поздравляю, – не выдержал, засмеялся за спиной командира Анатолий, и тут же умолк – после того, как там же прозвучали звуки сразу трех увесистых затрещин

– Две понятно, – невольно подумал Кудрявцев, – а кто третья?

– Мы – высшие не-звери, – поправился старый вождь, и это уточнение полковнику не понравилось.

– Мы – люди, – не менее торжественно представился он, – и у нас нет низших. Каждому воздается по трудам и заслугам его. И чем больше заслуг, тем больше трудится человек. Я – вождь нашего… племени. Избранный вождь. Полковник Кудрявцев Александр Николаевич; это – опустил он руку на плечо соседа слева, – профессор Романов Алексей Александрович, главный советник племени; а это, – другая рука сжала ласково плечо соседки, – Кудрявцева Оксана Михайловна, моя супруга и помощница.

Полковник совсем не хотел поразить старика перечислением полных имен; однако тот даже отшатнулся, устрашенный. Как оказалось, длина имени, по крайней мере у «высших» неандертальцев, свидетельствовала о возрасте и, по умолчанию, об авторитете его владельца. Старого вождя звали Денатом; молодого громилу, стоявшего у стола с понуро опущенной головой, просто Де, а его отца – третьего великана, единственного, в чьих глазах полковник, как не присматривался, не заметил ни капли враждебности, только любопытство и… усталость, Деном.

– Сегодня у него, – его широкая ладонь ощутимо хлопнула по обнаженному прессу стоявшего рядом парня, – родится сын, Де. Он сам (еще один звучный хлопок по животу) получит имя Ден, его отец (чуть заметный кивок в сторону внука) – Дена, а я…

– А ты, – подхватил Романов, – Денату. А где же нынешний Дена?

– Он не прошел испытания, – заметно поморщился Денат, – пещерный лев оказался сильнее моего сына… Или умнее.

– Ага, – почему-то с удовлетворением подумал командир, – значит Википедия не врет, и пещерные львы еще бродят тут. Точнее живут в своих пещерах.

А профессор не унимался:

– Значит, через три поколения ты станешь Денатуратом? – он посмотрел искоса на командира, но тот не стал ухмыляться, потому что понял, что это может разрушить весь ход пока мирных переговоров.

– Великий Денатурат может быть только один, – старик даже встал, – а мне еще три поколения не прожить. Я умру в день битвы со Спящим богом. Твоей битвы, Великий охотник, – он чуть поклонился полковнику.

– Полковник Кудрявцев не охотник, – поправил вождя опять таки Романов, – он великий воин.

Командир чуть поморщился, а внутри себя ухмыльнулся: «Гляди-ка, и Алексея Александровича на пафос пробило». А вождь кажется не на шутку изумился:

– Кто такой Великий воин?

Теперь настала очередь изумляться профессору: «Что это за дикари, если у них нет воинов?»

– Ну… это, – справился он все таки с удивлением, – люди, которые защищают свое племя от других людей – тех, что нападают и убивают соплеменников.

– Убивают! – еще больше поразился старик, – но ведь не-зверям нельзя убивать не-зверей! Такого можно назвать только зверем – и побить камнями всем племенем.

– Вот это правильно! – восхитился Кудрявцев, – у нас там, в двадцать первом веке, тоже нелюдей хватает – вот бы их тоже всех камнями.

Вслух же он спросил:

– И что это за Спящий бог, и почему я должен с ним биться. И можно ли его победить?

Старик надолго замолчал. Наконец он кивнул стоящему позади парню и тот водрузил на столешницу два кожаных мешка, в которых что-то при этом звякнуло. И это «что-то» напомнило Кудрявцеву прошлое – именно так звякали в кошельке монеты. Потом вождь стащил с шеи еще два мешочка и опять замолчал, застыв взглядом на этом нехитром реквизите. Наконец он глубоко вздохнул и, словно ныряя в глубокую холодную воду, опрокинул на столешницу содержимое меньших мешочков. По дереву покатились, сверкая бесчисленными гранями, два камня – явно драгоценных, подобных тем, что украшали оружие неведомого сирийского эмира. Вот только размерами те были поскромнее, да чистотой такой не отличались.

Первый – абсолютно прозрачный, так что надо было постараться, чтобы увидеть его на доске, был размером с куриное яйцо; второй, черный настолько, что эта чернота словно утягивала внутрь себя, был покрупнее раза в полтора, но тоже не оставлял сомнений – это был настоящий алмаз, ограненный с поразительным мастерством.

Старый неандерталец начал повествование:

– Эти камни – часть сущности Спящего бога. Их вырвал из груди бога Великий Денатурат в первой битве. И бежал в холмы, куда когда-нибудь волчица принесет двух младенцев.

– Рим, – ахнул профессор, – это легенда о рождении Великого города.

Рядом вдруг оказался Марио, без ожерелья, естественно – ведь он не был членом совета, и кто-то сзади не пожадничал, протянул парню свое. Теперь опять настала очередь поражаться старому вождю:

– Ты, – протянул он корявый палец почти до самой груди итальянца, – ты будешь жить на священном холме уже после того, как волчица принесет туда младенцев. Но как это может быть?

Его восприятие сидящих напротив людей изменилось; он смотрел теперь на них не просто с надеждой, а с надеждой, которая вполне может воплотиться в реальность – в отношении Спящего бога, по крайней мере.

– Спящий бог вернулся к Денатурату, – продолжил он, когда Марио отступил в задние ряды слушателей, – и предложил выкуп за свои камни. Богатый выкуп – вот этот.

Теперь его палец показывал на большие мешки, но развязывать их он не спешил:

– Денатурат отказался, а на священном холме Спящий не мог одолеть его. Тогда бог проклял все поколения не-зверей, и наложил запреты, нарушения которых влекут за собой кару.

Старый дикарь опять встал со стула, снял неторопливо с шеи такое же, как у дюжины людей, ожерелье. Теперь полковник не мог понимать его речи. Но старик опять заговорил по-русски, точнее повторил заученную за долгие годы жизни (можно было сказать – за многочисленные поколения) роль:

– «… и не будет у вас ни буквы, ни цифры; ни колеса, ни лука; ни железа, ни золота; и не будет у племен ваших друзей кроме вас самих. А если кто нарушит запрет, за тем придет мой палач – Седая медведица!».

Сам старик вряд ли понимал, о чем сейчас говорит, а вот Оксана ощутимо напряглась, когда прозвучали последние слова, так что Александр поспешил отвлечь ее, воскликнув:

– И стоили эти камни такой жертвы?

Он взял в руки прозрачный бриллиант, не обращая внимания на слабую попытку вождя остановить его. Старик как раз надевал на свою шею ожерелье, так что не успел помешать Кудрявцеву, а тот вдруг… задохнулся от радости, что заполнила все его существо, от радости понимания того что впереди все будет хорошо, просто замечательно. Большой палец непроизвольно переместился на другую грань камня; у этой грани название было – счастье. Счастье от того, что все хорошо уже сейчас, что рядом сидит…

Палец сдвинулся еще, и Александра теперь заполняла любовь; не к кому-то или чему-то определенного, нет! Любви заслуживало все вокруг – и бескрайнее небо, и река, несущая свой воды к океану, и друзья вокруг, и даже этот старик напротив и… взгляд наткнулся на парня, поднявшего голову и ненависть, полыхнувшая в его взоре словно холодным душем окатила разум Кудрявцева, заставляя гнать прочь неестественные и совсем ненужные чувства.

Зачем ему искусственная любовь, когда рядом настоящая – вот она смотрит встревожено на мужа. Полковник улыбнулся Оксане и разжал ладонь. Камень скользнул в подставленный мешочек, а командир, глубоко вздохнув несколько раз, словно выгоняя из легких отравленный воздух, взялся за второй, черный бриллиант.

Теперь его плечи пригнули к низу такие безысходный ужас и боль, что он не сразу понял, куда бредут его разбитые в кровь ноги. Сзади, в голую спину вонзался мириадами игл ледяной ветер (потому что на календаре – откуда-то знал он – был февраль одна тысяча девятьсот сорок третьего), а впереди встречал еще более жуткий холод газовой камеры…

Что это был за концлагерь; как звали несчастную жертву, чью безысходность впитал в себя черный камень, Кудрявцев так никогда не узнал; палец сдвинулся на соседнюю грань, и разбитые губы Виктора Иванова, заклеенные широкой полосой скотча, не смогли прошептать: «За что? Я ведь рассказал тебе все, что знал!». А над ним с жуткой ухмылкой нависало лицо прибалтийки, и молоток уже опускался на голову, и ничего нельзя было сделать, потому что руки тоже надежно смотаны скотчем за спиной, и только пальцы еще могут шевелиться, могут сжать этот неподатливый кусок камня и давить его пока…

Черный песок ссыпался из ладони полковника Кудрявцева во второй мешочек, и над столом, да и над всей округой повисла тяжкая тишина. Александр понял, что никто, кроме него, не посмеет ее нарушить и протянул руку вперед, положив руку на один их больших мешков:

– Здесь тоже камни?

– Нет, – очнулся старик, – это плата за нашу жизнь. Когда этот мешок опустеет, – он поднял мешок, который был явно легче, – умрет последний не-зверь.

Темные пальцы с трудом развязали тугой узел и на столешницу посыпались деньги, советские однокопеечные монеты, увидев которые профессор едва слышно пробормотал:

– Так вот как оценил этот бог жизнь целого поколения. Шутник, однако.

– Ну, может для него это было не шутка, – неожиданно для себя ответил Кудрявцев, – но это не главное.

– А что главное?

– Вот это, – полковник взял одну монетку из большой кучи – вождь как раз высыпал деньги из второго мешка, и эта куча была раз в пять-шесть больше первой, – монетка номиналом в одну копейку тысяча девятьсот шестьдесят первого года выпуска. Ничего не напоминает?

– Вообще-то я сам в этом году родился, – улыбнулся профессор.

– Ну и я чуть пораньше… А Оксана чуть попозже. То есть это наши деньги, и еще молот с Толиком, Петровичи с денатуратом…

– Ты хочешь сказать, что этот самый Спящий бог из одного с нами времени, может быть… один из нас?!

Прежде чем ответить, Кудрявцев, в свою очередь, стянул с шеи ожерелье (а нечего неандертальцам знать все секреты людей):

– Скорее нет, чем да. А вот то, что скрывается под псевдонимом Спящий бог, вполне могли создать мы. А камни эти, – он кивнул на маленькие мешочки, так и лежащие на столешнице, – что-то вроде микросхем, кристаллов памяти, или что там еще могло быть? Однако не завидую я, друзья, созданию, который не может ни любить, ни ненавидеть. Что еще могло остаться у такого монстра?

– Знания, наверное.., ум, опыт, – неуверенно начал перечислять профессор, – сила, жажда власти, любопытство. Что еще?

– Безразличие, – негромко добавила Оксана – она тоже сейчас была без ожерелья, – то самое безразличие, с каким сюда на гибель отправили сотни людей.

– Тысячи, – поправил ее профессор.

Он как раз закончил выстраивать столбики из монет меньшей кучи и удовлетворенно кивнул:

– Две тысячи штук. Умножить на двадцать – как раз получится те самые сорок лет, через которые – заметьте – как раз где-то в Пиренеях, то есть сравнительно недалеко от Рима, погибнет последний неандерталец.

– Ну, добавим им еще двадцать лет, – полковник щедрой рукой водрузил на один из столбиков монету – ту самую, что взял из большой.

Коротко вскрикнул вождь; за ним еще более изумленно воскликнули его потомки. Пока командир надевал ожерелье, старый вождь трясущимися руками попытался подвинуть часть большой кучи к выстроившейся ровными столбиками меньшей. Увы, фокус не удался. А может, как раз наоборот? Совершенно одинаковые на вид монеты повели себя как черные кружочки магнитов из далекого детства Кудрявцева. Копейки не хотели смешиваться, они упорно отлетали друг от друга, образуя все те же неравны группы.

Денат с мольбой поглядел на командира, но тот только пожал плечами: «Спешить не будем. Посмотрим на ваше поведение»…

Безуспешные потуги вождя прервал дикий крик. Так отчаянно могла кричать только подвергаемая мучительным пыткам женщина или… роженица. Первыми догадались конечно медработники. Сразу трое – доктор Браун, никарагуанка и Люда Николаева помчались на крик и первой подоспели к неандерталке, лежащей навзничь на траве. В ее огромный живот мощно стучался младенец, которому явно было тесно внутри. Но дикарка как-то дошла, поддерживаемая с двух сторон медсестрами, до медицинского фургона, а там ее подняли на ступени крепкие руки парней. Людей, если быть совсем точным, потому что дикарей в пределы лагеря не пустил часовой.

На упершийся в грудь ствол АКМ и одного из тайваньских китайцев, который направил вперед оружие, старый вождь посмотрел с недоумением; он мог снести эту хлипкую преграду, даже не касаясь запретного железа. Но рядом стоял Великий охотник, который всем своим видом говорил: «Ни шагу дальше!».

Полковник решил отвлечь внимание племени, а заодно показать, что Денат (пока еще не Денату) совершенно зря недооценивает оружие в руках часового.

– Вы не приняли нашего угощения…

– Запрет, – пожал плечами старик, – у не-зверей нет друзей, кроме…

– Это я уже слышал, – остановил его движением руки командир, – но твои люди от это запрета менее голодными не стали?

Денат дипломатично пожал плечами.

– Ну тогда готовьте пищу сами, пока ваша женщина рожает.

– Она не родит без меня, – старик вытянул из-под шкур огромный каменный нож, – а мой внук пока добудет зверя… он быстро бегает.

– У нас ножей хватает, – усмехнулся командир с таким непреклонным видом, что нож словно сам собой исчез под одеянием вождя, – и бегать никуда не надо. Смотри!

Все повернулись от сетчатого забора, за который не пустили «гостей», в направлении реки, от которой как раз к лагерю брело, пощипывая свежую травку, стадо любопытных оленей.

– Бэйла, возьмешь отсюда?

За спиной возмущенно фыркнули и тут же раздался выстрел, от которой практически все дикари попадали наземь. Только «высшие» гиганты не позволили себе уронить авторитет в глазах чужаков (да и своего племени тоже, наверное); они так же вглядывались в стадо, которое замерло на мгновенье, и унеслось подобно ветру, дразня прирожденных охотников белыми «штанами» под хвостами. И лишь один, самый крупный, подпрыгнул вверх на месте, и упал с пробитой головой. Конечно, полковник невооруженным глазом не мог увидеть этого, но куда еще могла целить бывший снайпер израильского спецназа Бэйла Никитина?

Племя побрело вслед за своими огромными предводителями; осталась только одна неандерталка с маленьким ребенком на руках, на которую старик, отбирая у людей свои ожерелья, показал пальцем:

– Отведете ее туда, – он махнул рукой в сторону фургона, – когда родится Де. Это его вторая мать.

Полковник не поленился, проводил тройку гигантов до стола, вокруг которого с увлечением возились Маша и Даша – их с Оксаной дочки. А когда эта процессия подошла поближе, он не знал что делать в первую очередь – изумляться или смеяться над вытянутыми физиономиями неандертальцев.

На столешнице ровными рядами выстроились столбики монет, и теперь никакой бог не смог бы разделить их по мешкам…