Читать книгу Белое проклятие караханы - Василий Иванович Лягоскин - Страница 2

Огромный серый пес, бегущий впереди хозяина по узкой лесной тропе, внезапно замер, задержав на весу переднюю левую лапу. Он вытянул вперед свирепую морду, принюхавшись к едва различимому чужому запаху. Увидь сейчас со стороны этого зверя знаток собачьих пород, он был бы поражен: слепой случай разбудил в этой собаке – единственной в своем роде – силу и навыки далеких, давно вымерших предков. Когда-то их создали специально для охоты на крупных хищников.

Его мощное тело лишь короткое мгновенье оставалось неподвижным. Однако когда Волк – так звали пса – повернулся назад, хозяина на тропе уже не было. Острые глаза, чуткие уши и нос, несравнимый по чувствительности с другими, даже дикими волчьими, не уловили рывка молодого охотника, исчезнувшего в густом ельнике. Казалось, толстый слой сухой лесной подстилки не позволял никому передвигаться бесшумно. Но ни один, даже самый тихий звук не нарушил сейчас обычного шелеста листвы!

Мало кто из живущих в этом мире мог распознать в стремительном движении человека отточенную технику искусства Дао. Но и самый бесстрастный мастер древнего искусства изумился бы, увидев сейчас охотника. Парню, столь искусно демонстрирующему навыки боевого искусства, только недавно исполнилось восемнадцать лет. Откуда мог знать простой деревенский парень о древнем учении Дао? Не в лесу же он научился этим плавным, текучим движениям? Не дикие звери были его учителями; тем более не сородичи, которых в мире начитывалось не более шести десятков.

И все они жили здесь, рядом, в одной деревушке. Родная деревня парня, до которой оставалось не больше версты, затерялась в дремучих лесах, где не было ни одной настоящей дороги. Попасть сюда из большого мира можно было только по звериным тропам; или на лодке – по тихой речушке Русинке…

Волк тоже бесшумно, хоть и не столь стремительно, прыгнул в ельник. А охотник между тем отметил, что мерный шум леса не разбавлен звуками недалекой уже деревни. Обычно уже за версту он слышал веселый звон молота по наковальне, а потом и звонкие крики играющих ребятишек.

Человек и собака заскользили по лесу подобно свету и теням. Так бесшумно и стремительно, как молодой охотник, мог прыгать меж кустом разве что солнечный луч, пробившийся сквозь густую листву. Весь вид охотника напоминал о солнечном посланце – длинные и светлые, цвета спелой ржи, волосы; голубые глаза – ясные, бездонные, словно небо в первый по настоящему весенний день. Этому спокойному, уверенному в себе, судя по выражению лица, парню как никому другому подходило имя, данное при рождении – Светослав, или Свет, как его обычно называли родичи.

Свет резко остановился и пригнулся, практически невидимый в густых кустах бузины. Рядом вздыбил шерсть на загривке Волк. Но рычание, готовое прорваться сквозь страшные зубы, не нарушило безмятежной, казалось бы, тишины леса. То ли потому, что крепкая ладонь опустилась на загривок пса; то ли, потому что Волк был не только громаден и силен, но и удивительно умен для собаки. А шуметь сейчас не следовало. Несколько мгновений оба рассматривали место, самой природой предназначенное для засады.

Вдоль узкой тропы, по которой охотники обычно возвращались домой, лежал огромный ствол старой ели, поваленный недавней бурей. За ней могли спрятаться, особо не теснясь, пара десятков воинов. Но сейчас только два человека, одетых в легкие кожаные доспехи, удобно устроились на куче лапника. Устроились с арбалетами в руках, направленными на тропу.

Свет знал, каким страшным оружием в опытных руках может быть арбалет. Сам он предпочитал на охоте лук – изготовленный собственными руками, и отличавшийся абсолютной точностью и бесшумностью. Любопытство, охватившее было Света, переросло сейчас в тревогу. Слишком вольготно – по-хозяйски – расположились на чужой земле эти люди. Все внимание они направили на тропу; никто не охранял сейчас их со стороны деревни. А значит там…

Волк отвлек хозяина от тревожной мысли, прижав уши и подняв голому кверху с немым вопросом в глазах. Свет понял этот вопрос. А поняв, захватил в горсть шерсть на загривке и легонько дернул, словно говоря: «Я сам!».

Наполнив грудь чистым лесным воздухом, он таким же стремительным, как прежде, рывком преодолел отделявшее его от засады расстояние и, казалось, лишь коснулся обоих воинов ребром ладони. Хорошо рассчитанные удары, нанесенные в нужное место, сделали свое дело. Два тела обмякли ровно настолько, что Свет успел не торопясь связать их и сунуть во рты чужаков оторванные с корнем рукава их собственных рубах.

Воины – оба темноволосые, скуластые – были крепко сложены. Давний шрам, перечеркнувший левую щеку более крупного и более старшего по возрасту воина – одетого побогаче и владевшего кривой саблей, украшенной самоцветами – указывал на участие его по крайней мере в одной битве. А скорее всего не в одной – потому что он, очнувшись, единственным движением тела явно понял, что освободиться без посторонней помощи не получится. Потому и замер опять, глядя на охотника спокойными, совсем не подходящими для бедственного положения, глазами.

Второй – помоложе – дергался, стараясь избавиться от пут, подольше. Даже попытался зацепиться кляпом за острый скол елового корня.

– Куда ты торопишься, – недобро усмехнулся Свет, рывком сажая его на лапник, – хочешь поговорить?

Он сунул к глазам парня (на воина тот пока не тянул) свой нож – длинный, похожий больше на воинский кинжал. Маленький – так назвал его охотник – откинулся всем телом назад, мгновенно лишившись надменного выражения лица и замер, натолкнувшись на подвернувшийся вовремя ствол другой ели затылком.

– Кто вы? – спросил второго, Большого со шрамом, Свет; тот не шелохнулся, так же безразлично глядя в пространство и охотник понял, – не знает языка.

Впрочем, Свет подозревал, что его родной язык вообще мало кому знаком в этом мире; зато сам он знал еще один – дуганский – которому его обучил учитель, мастер Ли.

– Кто вы? – повторил он уже по-дугански, который, если верить учителю, был распространен повсеместно, потому что его предпочитали торговцы.

Не верить мастеру Ли не было оснований, и молодой охотник сейчас лишний раз убедился в этом. Большой по-прежнему не шевелился, однако уголки его глаз предательски дрогнули.

– Сейчас я вытащу, – сказал Свет, взявшись за кляп, – крикнешь – умрете оба. Ты понял меня?

Большой, помедлив, кивнул, так же глядя мимо охотника.

Свет рывком освободил ему рот и посадил рядом с Маленьким. Незаметно подкравшийся Волк сел напротив, показав громадные клыки.

– Кто вы, – опять повторил охотник, – и что вы здесь делаете?

– Позор! – воскликнул тот вдруг, и затянул потом, словно погребальную песнь, – позор воину, связанному рукой ребенка.

Ребенок, ростом и статью не уступавший причитавшему, усмехнулся:

– Может, он ответит, – и взялся за кляп Маленького.

Большой вдруг выгнулся к товарищу всем телом и, обратив к нему взгляд своих темных глаз, быстро бросил прямо в лицо несколько гортанных слов. Этой фразы Свет не понял; так же, как не понял – почему Большой внезапно обмяк, откинулся на спину, и уставился теперь широко распахнутыми глазами в небо. Второй, с испугом и видимым внутренним борением глянув в глаза охотника, не стал ждать, когда кляп освободится для последних в жизни слов. Он гордо выпрямился сидя и, усмехнувшись прямо в лицо врагу, тоже обмяк. Маленький скользнул по стволу и растянулся рядом с товарищем; тоже с открытыми глазами.

– Мертвы! – понял потрясенный охотник, переводя взгляд с одного тела на другое.

Это был его дар – вернее один из многих талантов, выявленных, точнее дремавших раньше и пробужденных учителем. Свет безошибочно определял смерть, как бы человек не притворялся. Более того, непонятным другим (да и себе тоже) зрением он видел сам момент смерти – тот порог, переступив который, вернуться было невозможно. И этот порог – страшный и неотвратимый – как понял вдруг Свет, кто-то уже переступил и в родной деревне.

На несколько мгновений охотник остановился взглядом на Волке, отчего тот даже попятился, поджав хвост; затем пожал широкими плечами, встряхнулся всем телом, и снова растворился в чаще. Пес на этот раз прыгнул вслед ему не так стремительно…

У крайнего дома деревни – немного отступив от леса – стояло огромное дерево, которое называли Ясеневым дубом. Маленький же род Света, весь состоявший из жителей этой деревушки, называл себя родом Ясеня.

Остановившись ненадолго на опушке, охотник внимательно осмотрелся. Деревня словно вымерла; ни одно движение, ни один звук не нарушал тишину ясного солнечного дня. И это еще больше раздувало тревожный огонек в душе охотника. Свет закрыл на мгновение глаза, сделал глубокий вдох и начал движение. Поначалу оно было плавным, но медленным; так течет на равнине река – не заметишь течения, пока не бросить в воду щепку. Так же плавно бег ускорился. Он был отработан с учителем бесчисленными упорными тренировками, преследовавшими одну цель – научиться оставаться незамеченным даже на открытом пространстве – если только, конечно, посторонний глаз не успевал зацепиться за самый первый шаг. И тренировки эти не прекратились, даже когда сам учитель стал попадать впросак от внезапного появления рядом талантливого ученика.

Впрочем, если кто и успел бы сейчас взглядом за стремительной фигурой охотника, он бы скорее всего не поверил собственным глазам. Потому что набравший огромную, недостижимую обычному человеку скорость, Свет невероятно быстро приближался к неохватному стволу дуба, не сворачивая, и не стараясь затормозить.

Дуб – настоящий великан в четыре обхвата – ровный, без единого сучка на восемь саженей, уже готов был снисходительно вздрогнуть от удара тела, несопоставимого с собственным, когда Свет невероятным образом откинул назад верхнюю часть тела, ускорив и без того стремительный бег. Казалось, ногам молодого охотника было все равно, по какой поверхности бежать. Не замедляя шага, охотник промчался по стволу дуба так же легко, как по тропе; ухватился за нижнюю ветвь и через мгновение скрылся в густой кроне.

С высоты древесного исполина деревня была как на ладони. Свет мог сейчас заглянуть в каждый двор. И заглядывал – отмечая много такого, чего не должно было происходить в разгар летнего дня. Ни одного человека на единственной улице, ни одного звука из закрытых скотных дворов.

– Ну ладно, – пробормотал он, – коровы и козы на выпасе. А где куры, где петух тетки Баси, который всегда мечется меж домами в поисках соперника. Где, наконец, дети?

В такой жаркий день берег Русинки, у излучины которого находилась деревня, и который прекрасно был виден с высоты, обычно был полон мальчишек и девчонок – крикливых и звонких. А еще собаки – у каждого парнишки был собственный пес – ими гордились, считали членами семьи. Сейчас же и заросший жесткой дерниной берег, и песчаный пляж были пусты.

Свет вернулся взглядом к домам. Ему стали попадаться умело замаскированные, но так до конца не скрытые – особенно для взгляда сверху – следы недавней схватки. Стрела, вонзившаяся в покатую крышу одного из домов, видная только сверху; плетень, недавно сорванный с места сильным ударом, теперь приставленный к столбам, и подвязанный обычной веревкой, но чужим, никогда не виданным раньше узлом.

Эти, и другие мелочи может не бросились бы в глаза, если бы охотник не искал их специально. А вот и поинтереснее – он вдруг заметил движение в одном из дворов. В тени плетня, невидимый с улицы, но различимый сверху, схоронился человек – воин, подобный тем, что остались у лесной засады. Сколько их было тут? Разглядеть сверху – даже такому опытному следопыту и зверолову, как Свет – было нелегко. Практически невозможно – как не старайся.

– А выманить смогу, – недобро усмехнулся парень, к которому пришла уверенность, что ждут именно его, – что ж, попробуйте взять.

Он снял и закрепил в ветвях оружие – лук; колчан, полный стрел, тоже сработанных собственными руками; длинный нож и охотничий топор. Лишь странные звездообразные тонкие диски бритвенной остроты, которые учитель называл молниями Дао, остались с ним, невидимые врагу. Да сам он – живое боевое оружие, готовое к встрече с врагом.

Бесшумно скользнув по стволу вниз, Свет больше не скрывался; оторвавшись от теплой коры дуба на несколько шагов, он громко крикнул:

– Эй, есть кто живой?

Он старался казаться растерянным, даже испуганным. Появившись на виду у скрывавшихся врагов – без оружия, в длинной деревенской рубахе навыпуск, в которой так неудобно вроде бы двигаться даже в обычной деревенской потасовке – он надеялся выманить врагов. Может, даже сразу всех. Хоть и вызывал невольное уважение широким разворотом плеч и тугими узлами эластичных мышц, проглядывающих в низком вырезе рубашки.

Потому тот, кто первым вышел навстречу охотнику, держал наготове оружие. Опустив почти к самой земле острие богато украшенной сабли, к Свету шел коренастый широкоплечий здоровяк, заросший до самых глаз густой черной бородой. Остановившись в пяти-шести шагах от охотника, чернобородый выкрикнул несколько коротких слов. Из дворов неспешно, так же нацелив оружие, вышли еще двенадцать воинов. Они неторопливо окружили охотника широким полукругом. По краям этой живой дуги расположились по два арбалетчика, нацелившие острые жала болтов прямо в грудь парню. Остальные подобно чернобородому держали наготове кривые сабли. Впрочем, арбалеты были и у них – за плечами, не снаряженные.

Чернобородый с любопытством оглядел охотника; видно было, что он никуда не спешит. И от этой мысли в груди охотника опять заныло. А главарь незнакомцев вгляделся в лицо Света – слово огладил липким взглядом густые светлые волосы, собранные сейчас сзади в хвост, высокий лоб. Спустился ниже – к переносице, которую только недавно разделила надвое глубокая морщина; остановился взглядом на глазах. Он, наверное, видел в жизни немало голубоглазых блондинов; знал, что за каким-то порогом такие глаза становятся не просто голубыми, а блеклыми. Но вот в этих была глубина летнего неба, которая может выцвести только вместе со всем миром; какой-то огонь, подобный солнечному, который вдруг расцвел, налился такой силой и ненавистью, что чернобородый невольно вздрогнул. А еще в этих глазах напротив недавно поселилась печаль; сквозь нее воин разглядел глубоко скрытую усмешку, означавшую… Он даже махнул невооруженной рукой перед собственным лицом, словно прогоняя наваждение. И ему очевидно, удалось убедить себя, что этот светловолосый парень, что бы о нем ни говорили соплеменники, не выстоит даже против него одного, вооруженного верным клинком, а что уж говорить о тринадцати.

Мысль о тех двух, мимо которых парень никак не мог пройти незаметно, пока не пришла в его голову, и Свет поспешил:

– Кто вы, – по-дугански в который раз за сегодняшний день спросил охотник, – что вы здесь делаете?.. И где мой род?..

Стоявший позади предводителя воин с лицом, которому выбитый в недавней схватке глаз придавал совершенно разбойничий вид, вдруг засмеялся:

– Род?! Нет больше твоего рода!..

Чернобородый поднял руку, останавливая его.

– Зачем? Что вам сделали мои родичи? Что вы хотели найти у нас?! – Свет старался имитировать неподдельное отчаяние – точнее скрыть за ним разрастающийся в груди гнев. Отчаяние имитировать не требовалось – оно уже родилось в душе, и укрепилось после слов одноглазого разбойника. Но сейчас Свет помнил о главной цели безумной вылазки. Он мог, не рискуя особо, перебить этих нелюдей из засады – и даже вот так, не прячась. Но кто ответит ему, зачем они появились здесь, и какой страшному богу понадобились человеческие жертвы. Только так – внешне безоружный и отчаявшийся – он мог получить хоть один ответ на бесчисленное множество вопросов. Получить правдивый вопрос. И он не ошибся.

– Тебя зовут Святослав? – скорее просто уточнил, чем спросил чернобородый командир отряда; отвечая на немой вопрос охотника, он криво усмехнулся, – все матери любят своих детей. Первая же рассказала о тебе. За это она получила легкую смерть для себя и своего сына… Все они получили смерть… Я не люблю убивать женщин и детей… Но на то была воля великого бога (здесь взоры его подчиненных устремились к небу) и приказ его наместника в этом мире – нашего Повелителя.

Все головы дружно дернулись книзу. Чернобородый тоже склонился, опустив глаза, но Свет успел прочесть в них неприкрытый страх. А враг продолжил, уже не вглядываясь в охотника:

– Ваш род должен быть искоренен. Ты – последний!

Он шагнул к молодому охотнику, поднимая саблю.

Свет, протянув вперед руку, словно защищаясь от острого лезвия, воскликнул:

– Последний вопрос, о воин!

– Говори!

– Переведи мне, – Свет на мгновение замешкался, а потом бросил в лицо врагу резкие слова, которые он услышал от чужака, нашедшего смерть в лесу.

Великолепная память не подвела его – эти слова, а особенно точно воспроизведенная интонация – заставила чернобородого отшатнуться.

– Умри во имя Повелителя Узоха, – выкрикнул он так же страшно, как прежде Большой, и… спохватился. Понимание стало медленно проявляться в его лице. Он даже обернулся, словно решив еще раз пересчитать свой поредевший отряд. Двух бандитов, отправленных в засаду, не было, хотя сигнал, поданный им раньше, означал общий сбор.

Его рука с саблей взметнулась вверх в замахе, но это было последним осознанным движением опытного воина. Свет плавным, но незамеченным противником рывком ушел в сторону от сабли, шагнув вперед, и уже за спиной чернобородого нанес ему удар кулаком в шею.

Показывая ему такой удар в первый раз, учитель лукаво сказал: «Дробим камень». Шейные позвонки чернобородого были не каменными, но и они сейчас оказались раздробленными, как если бы к ним с размаху приложился огромный валун. Голова командира бандитов даже не дернулась – столь мгновенным было действие удара. Спустя некоторое время она все же начала заваливаться назад, в то время как сам чернобородый падал вперед, опуская руку с саблей.

Падение это еще не завершилось, когда сабля, оказавшаяся в руке Света, тонко пропела. Почти не задерживаясь (превосходная сталь!) – лишь изменив звук на более вязкий, чавкающий – она отделила голову стоявшего слева от предводителя бандита от его тела; на противоходе повторила то же самое с его соседом.

Увлекаемый, казалось, нечеловеческой силой, кривой клинок развернулся, подался чуть назад и устремился в живот одноглазого. Последний, выпучив в страхе и изумлении единственный глаз, начал вытаскивать собственную саблю из ножен, но не успел. Острое лезвие прошло тело насквозь, по пути легко разрезая и плоть, и саму нить жизни, и наткнулась на арбалет за спиной одноглазого. Здесь клинок, рассчитанный – в отличие от меча – на рубящий, а не колющий удар, издал последний резкий стон и переломился у рукояти – настолько силен был этот удар.

Время – густое, застывшее – снова потекло в обычном ритме. Резко выкрикнул что-то, выхватывая саблю, один из пятерки бандитов, вооруженных сейчас клинками. Эти стояли подальше от уже мертвых сотоварищей. Еще дальше целили небрежно свои арбалеты четыре бандита. Они первыми и вступили в этот, только что казавшийся таким легким и предсказуемым, бой. Страшное в ближнем бою оружие вскинулось прикладами к плечам, и остроклювые болты вонзились в землю – в том самом месте, где только что недобро оскалился врагам охотник.

Сам он уже мягко перекатился из низкой стойки в сторону и, не вскакивая на ноги, метнул вперед молнии Дао, до сей поры мирно ждавшие своего часа за пазухой. Пятерка, рванувшаяся было вперед с саблями наголо, в ужасе остановилась. Арбалетчики, как по команде, выпустили свое оружие и дернулись руками у горлу. Арбалеты с тупым стуком упали на утоптанную землю – в то время, как меж пальцев их недавних владельцев быстрыми ручьями потекла густая кровь.

– Ну что ж, умрите во имя своего поганого Узоха, – проговорил последнее слово, словно выплюнув, Свет; руки его тем временем – внешне очень неторопливо – вынимали сейчас саблю из руки одноглазого, так и не успевшего до конца выдернуть ее из ножен.

Это имя словно придало и сил, и смелости врагам – и пятеро воинов молча ринулись ему навстречу. Чтобы снова остановиться при виде противника, словно одевшего стальную рубаху.

Прием, который применил Свет в этом бою, учитель называл Мельницей богов. Еще он уверял, что никому в подлунном мире он не подвластен. По крайней мере из ныне живущих. Противник, завороженный сплошным мельканием клинка (или клинков), не успевал отклониться, когда из этой стены, где стремительный плавный рисунок не ломался, вдруг вылетало острое лезвие, чтобы тут же вернуться на свое место, оставив на земле очередного пораженного врага. Свет отрабатывал этот прием с одним учителем, но и против пяти врагов он оказался очень даже эффективным.

Бандиты были опытными рубаками, однако почти мгновенно четверо из них лежали бездыханными на земле, готовыми рассказать об искусном мечнике своему богу, а пятый – самый малодушный – бросился бежать изо всех сил от страшного соперника, не выпуская, впрочем, из руки саблю.

До ближайшего дома он добежать не успел, потому что через невысокий плетень метнулась громадная серая тень. Острые зубы Волка сомкнулись на запястье труса; сабля со звоном упала на подвернувшийся камень, а сам он, сделав по инерции несколько шагов вместе с неподъемной ношей на руке, повалился на землю, закрыв лицо от грозного пса.

Свет подошел к последнему врагу и, посмотрев презрительно в его глаза, произнес въевшуюся в мозг фразу на чужом языке:

– Умри во имя Повелителя Узоха!.

Тело врага обмякло, и молодой охотник остался один, не считая верного пса.

Он старался не думать о том, что сегодня впервые в жизни убил человека, даже многих – пусть врагов. Только теперь он понял, как прав был учитель, когда говорил, что зла в мире куда больше, чем добра. А ноги сам несли парня туда, где он надеялся найти хоть одного живого сородича. В то же время он с отчаянием понимал, что одноглазый сказал правду…