Читать книгу Тайна пролива «Врата скорби». Том третий - Василий Лягоскин - Страница 9

Виталька называл себя младшим по инерции. Вот уже который круг он был старшим в племени. После того, как отец захлопнул за собой крышку «Железного капута», и рычащее, плюющееся дымом чудовище отправилось в свой дальний путь, из которого еще никто не вернулся. Дуб почему-то был уверен, что именно эта миссия закончится успехом; что отец вернется и мешочек с половинкой ключа, который висел на груди, и к которому кожа еще не привыкла, вернется к своему прежнему владельцу. Ну, а сам Виталька – к обычной жизни, в которой один круг похож на другой.

В жизни племени было много слов, значения которых ни его вождь, и никто иной не знал; просто воспринимал, как нечто данное изначально.

– Вот, к примеру, – рассуждал он, глядя в далекое отверстие главной пещеры племени, – что значит круг? Что кружится? Ничего. Поспали, поохотились, поели… ну, еще кое-что – и круг прошел.

«Кое-что» – его молодая жена, еще спавшая в начале круга, пошевелилась рядом, оттопырив под одеялом из мягкой шкуры соблазнительный зад, и мысли Витальки резко метнулись в другую сторону.

– Кажется, скоро я стану отцом, – в который раз уже без всякого пафоса подумал он, – только вот деда у моего сына не будет. Живого деда.

В том, что родится именно сын, Дуб не сомневался. Он помнил историю собственного рода да мельчайших деталей; как и его отец, и дед, и все остальные предки, начиная с первого Витальки Дуба. Теперь он заботливо прикрыл оголившуюся часть спящей жены, так взволновавшую душу молодого парня, и легко вскочил на ноги, не потревожив даже самого маленького камешка, и сна жены. Впрочем, заботой последней в пещерке, которую занимала семья вождя, не было не то что камешка, даже пылинки.

Вождь направился к смутно белевшему выходу из общей длинной галереи, от которой ответвлялись индивидуальные каменные жилища. Семьи у русов были небольшими; впрочем, как и в остальных племенах. Незыблимый принцип, привнесенный, как гласило предание, давно почившим Мао, первым вождем китаез, гласил: «Один отец – один сын; одна мать – одна дочь». И принцип этот ни разу не нарушался – как бы не старались отцы и матери.

– Впрочем, – ухмыльнулся Дуб, останавливаясь под скалой, что нависала над входом в пещеру, – у всякого правила есть исключения!

Это тоже было законом племен; он редко воплощался в жизни, и каждое его проявление сотрясало племена до основания. Единственным «приятным» исключением были жидовки-амазонки. В этом племени, занимавшем самую дальнюю пещеру, не было отцов. Совсем. И, соответственно, сыновей тоже.

– Только дочери, – еще раз ухмыльнулся Дуб – теперь уже совсем откровенно, – сдается мне, что моя доченька тоже бегает среди жидовок. А может, и не одна.

Действительно – в те благословенные времена, когда Виталька был холостым и свободным, среди амазонок он пользовался популярностью. Большой. Но о тех «подвигах» оставалось разве что вспоминать. Теперь же плечи молодого вождя гнули к земле совсем другие заботы. Это только казалось, что в отрегулированной до мелочей жизни племени работа вождя была приятной и не хлопотной. Сиди себе, поглядывай на небо, поглаживая бочок жены, и жди, когда парни вернутся с охоты с добычей, самый лакомый кусок которой тут же отрубят тебе.

Нет! Во первых, Дуб и сам любил поохотиться; любил, когда кровь бурлила в жилах, и меткий бросок копья вонзался в самое сердце коровы, не заметившей крадущихся охотников. Когда жадная пасть червя «выстреливала» в воздух, безуспешно пытаясь впиться в горячую кровь руса, который уже в другом месте был готов длинным ножом снести кусок ненавистной твари. Последнее было исключительно проявлением удали; плоть червя никто не решился бы попробовать даже в самый голодный круг. А отец, в первый раз показывая такой «фокус» (он и сам был парень не промах – такой же озорной и удалой) провозгласил еще одну незыблимую истину: «Во всем нужна сноровка, закалка, тренировка». Этот девиз для воинов-русов оставался одним из главных до самой смерти – иначе племени было не выжить.

– Впрочем, – отдал вождь должное остальным, – в других племенах искусных охотников тоже хватает. Иначе – голод, и смерть.

Делиться добычей между племенами не было принято. Единственно десятую часть ее неизменно откладывали для жидовок-амазонок. Это племя не охотилось. Амазонки были колдуньями и целительницами. А еще – судьями в спорах меж племенами. Их слово было законом! И это было хорошо.

– Иначе, – процедил Дуб сквозь зубы, – давно бы перегрызли друг друга. Уничтожили бы, как червей.

В памяти вдруг всплыло слащавое лицо черноволосого красавчика Жюльки, вождя еврогеев. Как он ухмылялся на проводах «Железного капута», и как хотелось самому Витальке подойти и свернуть эту ухмылку вместе с челюстью набок. Но нельзя – престарелая королева Бэйла могла не хмурить брови; молодой вождь русов умел сдерживать в груди ярость. Даже мысль о том, чтобы пролить человеческую кровь, не могла зародиться в его душе. Как, впрочем, и в душе Жюльки Вернье – в этом Виталька тоже был уверен.

– Если, у них, у еврогеев, вообще есть души! – Дуб выругался грязно, насколько мог.

С того дня вождь русов не видел ни Жюльки, ни других вождей. С охотниками племен пересекался; обменивался новостями, которые и новостями-то можно было назвать с большой натяжкой – после великого исхода очередной экспедиции русов. А восемь кругов назад такие встречи с вовсе стали проблематичными; даже опасными. Побережье самым краешком задел шторм. Для племен подобный катаклизм был благодатью, дарованным животворящим солнцем. И люди, и их добыча скрывались глубоко в пещерах. Между этими естественными укрытиями была извилистая система ходов – настолько запутанная, что в племенах свои тайные тропы хранили лишь несколько доверенных лиц. Особо приближенных. К вождю, конечно же.

По этим тропам охотники крались к лежбищам животных, пережидавших шторм, и делали свои основные запасы. В пещерах коровы с овцами были практически беззащитными; к другим же летающим тварям, вооруженным острыми клыками и цепкими когтями, люди не совались. Даже из интереса. Еще одно табу. Запасы в этот шторм, первый для Витальки в новой должности, уже хранились в других пещерах. Тоже родовых, и радующих своим холодом, которым несло из еще более глубоких бездн. (Еще один запрет – на исследование этих морозных глубин). Так что, никакой необходимости стоять вот так, и наблюдать за тем, как шторм постепенно теряет свою силу, у Витальки не было. Разве что порадоваться за отца, который, наверное, тоже сейчас ждет, когда можно будет продолжить путь. Порадоваться, потому что отец, Виталька Дуб-старший был жив. Пока. Это сын знал; чувствовал тем необъяснимым чувством, которое старая королева называла магией крови. И отец об этом рассказывал. Один раз. Виталька был тогда малышом, но свое предназначение в жизни уже вполне осознавал. И только кивнул, спрятав внутри себя горючие слезы, когда вождь сказал, потемнев лицом:

– Все, Виталька – нет у тебя больше деда.

Деда Дуб не помнил. Хотя предполагал, что он был копией отца. Точнее, конечно, наоборот. Как сам он был копией Дуба-старшего. И так – тридцать четыре раза подряд. Сам Виталька был тридцать пятым. И, надеялся, не последним.

– Потому что, – потянулся он, разведя сильные руки так широко, словно хотел обнять все побережье, – «И жизнь хороша, и жить хорошо!».

Это было уже девизом исключительно русов. У тех же еврогеев правила были совсем иными; на взгляд Витальки, совершенно гнусными. Очередного девиза на этот счет Дуб вспомнить не успел; так и застыл с разведенными руками. Потому что откуда-то донесся тревожный рокот барабана. У самого Витальки тоже был такой – на случай чрезвычайного происшествия, и необходимости общего сбора вождей. Но до сей поры молодой вождь старался даже взглядом избегать входа в ту пещеру, где хранился этот артефакт – чтобы не сглазить. На памяти Витальки этот барабан рокотал лишь раз – когда отец собирал племена на праздник исхода «Железного Капута». Но тогда артефакт русов гремел торжественно; теперь же далекий гром скорее плакал, предупреждал о грядущих неприятностях. Причем звал он к себе прямо сейчас, несмотря на не стихающие раскаты грома.

Впрочем, потоки жгучей жидкости, сравнимой с пометом коров, с неба уже не лились, а капали; от них вполне можно было скрыться под зонтом. Булыжники, несколько кругов заставлявшие гору содрогаться, тоже не летали. А порывистый ветер, сейчас заменивший метавшиеся по просторам злые реки, и целые океаны воздуха, даже был приятен. После восьми кругов, проведенных в тесных пещерах. Так что Виталька был бы даже рад пробежаться до пещеры семи вождей – если бы не та самая тревога, рожденная стуком по выделанной коже барана, натянутой на полый обрубок дерева. Или не барана. Виталька однажды подслушал, как старая Бэйла утверждала, что эта кожа была содрана с животных иного мира. Или времени.

Позади, за спиной, раздалось совсем не деликатное покашливание. Но и без него вождь знал, кто подошел почти бесшумно. Еще один хранитель традиций племени – Тракторист, строитель «Железного Капута».

Старший Толька-Тракторист тоже вышел навстречу рокоту барабана, и не удивительно – именно он должен был сопровождать вождя на Совет племен. Младший Толька, соратник Витальки по детским забавам, и почти тайным походам в пещеры амазонок, такое право заслужит, когда построит свой танк. Его дед – древний старик, в морщинистом лице которого пока узнавались семейные черты, это право потерял совсем недавно; когда очередной «Железный Капут» тронулся в безвозвратный путь. Тракторист уже держал в руках объемистый бурдюк; точнее, прижимал его к груди – нежно, с видимым вожделением. «Молоко от бешеной коровки», что глухо бултыхнулось в меховой емкости, хранилось тоже глубоко в недрах пещер.

– Как тракторист узнал; когда успел сбегать за мехом? – поразился внутри себя Дуб; и сам же ответил, – на это молоко у всех Трактористов нюх; точнее на скорое его применение.

Еще одно табу предписывало пробовать веселящую жидкость только на Совете. Никто, кроме вождей, и их помощников, к этому таинству не прикасался. Впрочем, за тех же еврогеев, или еще более хитрых и подлых неандерталов Дуб не поручился бы.

– Ну, а уж про колдуний-амазонок и говорить нечего!

– Истинно так, – подтвердил Тракторист.

Вождь с подозрением покосился на него – неужели колдун-механик еще и мысли читать умеет. Последнюю тот действительно прочел; или угадал. Проворчал:

– Ты свои мысли, парень, держи поглубже. Читать по губам не только я могу. А сейчас бери свою погремушку, и побежали. Негоже русам последними на Совет являться.

Вождь на «погремушку» не обижался. Тракторист славился в племенах острым языком; говорили, что и кулаками был не прочь помахать. Сам Виталька старшего Тольку в драке не видел; но по рассказам отца представлял, каков Тракторист в «бою». Младший репутацию семьи поддерживал истово; в немногих мальчишеских драках с парнишками из других племен (для мальцов такое допускалось; даже втайне поощрялось) Толька бился на кулаках спиной к спине с Дубом.

– Эх, – вздохнул Тракторист, когда вождь вернулся с завернутым в шкуру барабаном, – не очень-то хочется иные физиономии видеть.

– Жюльку?! – догадался Виталька, представив перед глазами постоянно ухмылявшуюся физиономию вождя еврогеев, со свернутым немного набок носом.

Дядька Толька словно опять прочел мысли парня; мечтательно протянул:

– То-о-очно! Это ведь я ему когда-то нос набок свернул. Чтобы не выступал…

Так что под неспешно накрапывающим дождиком молодой вождь русов несся почти с отличным настроением. Если бы еще не тревога, посеянная замолкнувшим уже барабаном… А в пещере Совета их встретили лишь амазонки. Старшая из них, королева Бэйла, кивнула русам приветливо. Скорее Трактористу, чем вождю, но Дуб не обиделся. Потому что не только ему – всем в племенах было известно, что стоявшая за плечом матери младшая Бэйла является дочерью и Трактористу. Так же, как отсутствующую здесь крошку-амазонку с тем же именем зачал в свое время младший Толька.

– Садитесь, мальчики, – королева указала пальцем на кипу шкур по правую сторону от себя.

Впрочем, Виталька и без ее напоминания, и без дядьки Тольки, сейчас вежливо пропускавшего вперед молодого вождя, знал, куда ему следует садиться. Знал, и все. Хотя в этой пещере оказался впервые. Он украдкой огляделся. Пещера не была примечательна ничем. Разве что более правильной, чем бесчисленные другие, круглой формой, и полным отсутствием ходов внутрь горы. Это было непривычным и тревожным. Поколениями в крови людей было записано: «Если что – беги поглубже в гору!». Здесь бежать было некуда… разве что вверх. Вождь поднял голову, и поспешно опустил ее; в одно мгновение он убедился, что ничего, кроме черноты уходящей ввысь пустоты там нет. Ничего.

Светлое пятно выхода загородила громоздкая фигура Денатурата – вождя неандерталов. Шагнувшего следом мелкого колдунчика Лая почти не было видно под громоздким бурдюком. Их – как это подозревал; даже знал, Дуб – королева никогда не назвала бы мальчиками. Такое интимные, почти семейные узы связывали жидовок лишь с русами. Почему? Так было изначально, и никто не смел с этим спорить. Даже зловредный Жюлька Ранье, явившийся на совет со своей женой Маргошей.

Дуб поспешно ткнулся взглядом в каменный пол, освещенный пламенем костра, чуть тлевшего посреди пещеры, и разделявшего шкуры племен. Вроде бы и кивнул приветственно, и в то же время отвел взгляд от лица колдуньи еврогеев. Ну что было сказать об этом лице… Харя, или рыло… Как утверждал тот же Толька-младший, у баранов и коров морды были поинтеллигентней. А еще он утверждал, что эта самая Маргоша была женой не только вождя. Да и сам Жюлька как-то…

Пятой парой, вступившей в пещеру, были китаезы – вождь Мао, выглядевший карликом на фоне громадины Цзы. Последнего Дуб уважал – за охотничье мастерство и удачу. А в остальном… Цзы был ему ничуть не ближе следующей пары – предводителей африканов Максимки и жуткого лицом Мамбы. Эти скользнули на свои шкуры практически бесшумно, и там замерли, подобно черным истуканам. Что такое истуканы, Виталька представлял себе очень приблизительно.

– Ну, что-то вот такое, – остановился он взглядом на непрошибаемом лице Максимки.

Барабан у африкана был совсем другим, чем у остальных – узким и вытянутым в длину. И назывался странным словом там-там. На проводах отца пальцы Максимки действительно сновали по коже барабана там и там, выводя дробную звонкую трель, и задавая ритм общему хору. Вот и сейчас длинные черные пальцы в нетерпении подрагивали.

– Что-то старый дурак задерживается, со своими старухами, – совершенно беззлобно проворчала королева.

Так она обозвала вождя обезьянов – Самчайку, который действительно был самым старшим в Совете. По возрасту. Этот обезьян был уже прадедом – единственным в племенах – и до сих пор не собирался отдавать бразды правления сыну, или внуку. Может, потому, что до сих пор пользовался большой благосклонностью женщин. А конкретно – двух своих жен, которые вряд ли были старше его внука. Увы… для жен. Потому что правила китаез про сына и дочь это не отменяло. Сыновей у них не было. В племенах для женщин это считалось изъяном, сравнимым с… Ни с чем не сравнимым. Но сами Ради и Нари, очевидно, так не считали. Они ходили с высоко поднятыми головами. Но сейчас им пришлось склонить их – вход в пещеру Совета был низковат даже для невысоких обезьянских женщин. Самчайка явился с обеими женами. Было ли это нарушением каких-то правил?

Дуб скосил взгляд на королеву, но та сидела с невозмутимым лицом, ничем не выдав своего неудовольствия. Пока. А еще – показалось Витальке – от нее исходила какая-то великая печаль. Точно такая же, как в круг проводов отца с товарищами.

– Словно опять кого-то собралась провожать, – проворчал он практически неслышно, – в последний путь.

По спине достаточно крепко стукнул кулаком Тракторист: «Не отвлекайся!». И это послужило началу заунывной речи-плачу королевы Бэйлы. Виталька в хитросплетение этих словесных кружев не вслушивался; знал, что при надобности сможет выудить каждое слово старой колдуньи. И интонацию тоже. Любую. Теперь же он с зародившейся в боку тянучей болью вычленил главное: в мир пришло Зло. Древнее. Изначальное. Шесть ипостасей, уже пытавшихся обрушить мир в бездну. Но тогда это был не их мир. А теперь…

– А теперь это зло, – Бэйла повернулась всем телом к Дубу, – кружит вокруг твоего отца. И сжимает круг.

– Мой отец может победить любое зло, – гордо выпрямил спину молодой вождь русов, – и победит.

– Если будет, кого побеждать, – старуха качала головой, – зло еще надо распознать. Порой его не отличить от обыденности, пусть самой неприглядной.

Виталька медленно, не скрывая взгляда, осмотрел всех вождей. Костер словно специально взметнул кверху огни пламени, так что Дубу не пришлось напрягать глаз. Чуть дольше он остановился взглядом на физиономии вождя еврогеев, стараясь не смотреть за его плечо, на лицо явно рассерженной Маргоши. И кивнул:

– Да, это так.

А Бэйла словно ждала его слов, как команды к следующему действу.

– Ну что ж, – проворчала она почему-то с заметным неудовольствием, – давайте попробуем разглядеть это зло.

Вожди, как один, зашевелились. Вроде, даже заулыбались. Тракторист за спиной явно обрадовано крякнул: «Держи». На левом колене вождя удобно расположился барабан. Теперь на правое шлепнулся увесистый бурдюк.

– Можно, – кивнула колдунья, и первой выдернула затычку из узкого горлышка меха.

В горле Витальки запершило от резкого, необычного запаха; потом от нового, пришедшего от костра, куда Бэйла щедро плеснула из бурдюка. Теперь пещеру было видно всю – в необычном синем свете. А потом Дуб прильнул к меху. И никогда бы не оторвался от него, если бы Тракторист не вырвал драгоценную ношу из ставших какими-то вялыми ладоней вождя. За спиной послышались долгие булькающие звуки. Но нового кряканья Виталька не услышал. Потому что опять пела старая колдунья, и от этого пения уходила из тела радость; легкость, с какой взмывали в небо, к солнышку, овцы и коровы; бесшабашная удаль, с которой вождь уже собирался было ступить на жарко пылавший костер, и, сделав по углям несколько шагов, с разворота врезать ногой по скалящейся физиономии вождя еврогеев. Тракторист называл такой удар необычно. Виталька успел вспомнить: «Рессора от трактора «Беларусь».

Но хриплая песня королевы заставила его уткнуться в костер, который вдруг стал гладким, как море в абсолютный штиль, и глубоким, как глаза жены – когда Виталька в первый раз поцеловал ее. И в этой глубине возникали и исчезали удивительные картинки. Какие-то непонятные пещеры, вывернутые наружу, к свету; растения, гнущиеся под тяжестью плодов; механизмы (словечко Тракториста), мелкие по сравнению с «Железным капутом», но несравненно изящней и… Люди, люди, люди. Они бродили меж деревьев с непокрытыми головами, и совсем не боялись, что сверху на них спикирует «подарок» от овцы, или коровы; или что снизу, из-под травы какого-то необычного зеленого цвета вырвется червяк, готовый нести смерть всем и везде. Люди улыбались, смеялись; поднимали кверху лица, и Дуб узнавал их, хотя чувствовал, что все они были бесконечно чужими. Даже чуждыми. И сам он, Виталька Дуб, с постриженными коротко волосами, глянувший из своего мира сюда, внутрь пещеры с виноватым выражением лица, принадлежал чужому миру.

А потом все заполнило огромное лицо отца. Вот он был своим, родным, хотя и одетым в необычные одежды без всяких признаков защитного меха. Отец шевельнул губами, и Виталька прочел. Не глазами, сердцем:

– Сделай то, что должно.

И исчез, с безумной болью в глазах и верой в него, собственного сына.

А вокруг была пещера; необычайно веселые вожди, их помощники, и та самая боль – но уже в глазах королевы Бэйлы.

Теперь старая колдунья обводила взглядом вождей, и они съеживались, опускали головы к шкурам, к камням, что покрывали эти шкуры. И Дуб вслед за ней понимал – они ничего не видели; не чувствовали. Кроме каких-то своих сказочных видений, навеянных молоком бешеных коров. Свои видения молодой вождь посчитал явью. Отца-то уж точно!

Наконец, взгляд колдуньи остановился на Витальке. Он был тяжелым; физически давящим на плечи. Но рус только шире расправил их, да выпрямил спину. Тракторист позади крякнул одобрительно: «Знай наших!».

– Рассказывай, сынок, что видел?

И Виталька рассказал – все по порядку, не торопясь, словно наслаждаясь каждой долькой круга (как последней в жизни), и тем изумлением, которой не умещалось во взглядах слушателей.

– А Зло… Зло ты разглядел? – в нетерпении воскликнула Бэйла, неестественно бледная в отсвете костра.

– Нет, – пожал могучими плечами вождь, – обычные люди, хотя и чужие. Отец…

– Что отец?! – жадно вскричала королева.

– Он словно прощался со мной… или звал.

– Ах! – вскричала старуха, откидываясь назад, на крепкие руки дочери.

– Ах!! – подхватила ее горестный клич юная жидовка; словно какое-то предчувствие беды уже объединило их.

– Старая я дура! – выпрямившаяся почти сразу колдунья заколотила себя по седой голове, – как я могла забыть?!!

Озадаченный; даже немного испуганный Виталька только теперь узнал, что Бэйла пыталась соединить несоединимое – зов крови русов с собственной способностью вникать в суть вещей; видеть истину под личиной повседневности.

– Видеть то самое Зло! – воскликнул он, – так давай соединим наши усилия, поможем отцу.

– Не только Дубу-старшему, – ответила колдунья с враз окаменевшим лицом.

– И тем людям? – предположил Виталька.

– И им, – кивнула Бэйла с выражением лица, показывающим, что на тех счастливых смеющихся незнакомцев ей плевать – как сказал бы Тракторист: «С высокой колокольни», – но зло не остановится, если его не остановить. Оно пожрет все там, а потом придет сюда.

– И убьет всех, – про себя закончил Дуб, – и меня, и Совет, и жену, и еще не родившегося сына.

– Говори, что надо делать?!

Колдунья уставилась в его лицо долгим немигающим взглядом; что прочла в нем, и, наконец, выпалила:

– Магия крови!

Все отшатнулись, явно устрашенные. Даже Тракторист позади крякнул как-то испуганно. А потом Виталька увидел, как лица еврогеев напротив осветились. Не огнем костра, а хищной радостью. Но молодому вождю было наплевать на их радость. Что бы она не означала. С той самой колокольни.

– Говори, что надо делать?! – повторил он.

– Умереть, – глухо ответила старуха, – умереть прямо здесь и сейчас.

– Я готов, – просто и без пафоса ответил Виталька.

Ответил, скорее, не ей, а отцу. И отец – он был уверен – где-то в невообразимой дали кивнул; с гордостью за сына, и печалью в лице и сердце. За него же.

– Хорошо, – в голосе старухи-амазонки не было теперь ничего, кроме холодной решительности, – смотри и запоминай. Повторишь, когда поймешь, что пришло время. А вы, – прикрикнула она на притихших вождей, – помогайте… и еще!

Колдунья обвела всех теперь почти безумным взглядом; остановилась на помертвевших лицах еврогеев:

– Если что… я достану вас оттуда. Приду, и достану! – ее скрюченный темный палец ткнулся в потолок пещеры, а потом безвольно упал на тонкую кожу барабана.

Это было началом нового действа. Там-там тут же победно зарокотал, приглашая собратьев к разговору. Остальные барабаны грохотали словно не в такт; что-то им не хватало. И рус спохватился, ударил ладонью по своему артефакту. Вот теперь мир плясал под эту мелодию; под этот могучий ритм. Плясало все – и огонь, и стены, и Тракторист за спиной. Только семь вождей размеренно колотили по своим инструментом.

Жалобно вскрикнула колдунья. Нет – это ее барабан не выдержал долгих, с начала времен, мучений, и лопнул, заставив женщину-амазонку вскочить на ноги. Теперь в ее руках был устрашающей длины нож. Темное лезвие словно струилась в отсветах огня. Виталька узнал это страшное оружие – по описаниям. Это был Изначальный нож; клинок, привнесенный в этот мир первой Бэйлой. Безумный взгляд колдуньи зашарил по стенам, по лицам, в страхе пытавшимся скрыться за ладонями. Теперь барабаны не были нужны. Само время подхватило ритм, и несло всех… куда?

Колдунья знала дорогу. Она остановила взгляд не на молодом вожде, а за его спиной – там, где вскочил на ноги тракторист. Это был прощальный взгляд любви. Давней, почти забытой, и… единственной. Вождь сам не знал, откуда пришла такая уверенность. А потом перестал думать, и следить за чем-то, кроме страшного лезвия ножа. Вот Изначальный взмыл, и начал неспешный бег вниз, ведомый костлявой рукой. Виталька с замершим сердцем видел, как он неимоверно медленно вонзился в мягкую шкуру неизвестного русу животного, как прошел старческое тело насквозь, явно пробив на пути сердце, и так же медленно вышел из раны, заставив почти черную струю крови плеснуться на угли.

Костер противно зашипел, заполнив пещеру удушливым чадом. Но старуха стояла. И даже улыбалась – теперь ему, Витальке. Она протянула ему нож – бережно, словно опасаясь стряхнуть капли собственной крови.

– Магия крови, – вспомнил Дуб, принимая оружие еще осторожней.

Колдунья начала заваливаться вперед, на костер, как только нож покинул ее ладонь. Но вождю было не до нее. Лишь краешком сознания он отметил, что крепкие девичьи руки дернули уже мертвое тело назад, на шкуры. А сам Виталька глядел лишь на нож; на тягучие капли крови, стекавшие с древней стали на его сидение. И понимал, что с каждой каплей вытекает что-то важное; необходимое не только ему, но и отцу, и все остальным. Он все-таки помедлил, протянул покрытое кровью лезвие в сторону Жюльки – с напоминанием, и обещанием: «Если королева не придет, то я обязательно достану… оттуда!». Нож опять взмыл кверху, И опять упал острием вниз, чтобы жадно впитать в себя еще человеческой крови. Больше Дуб ничего не видел.