Читать книгу Наша жизнь – это соло… Сборник - Василий Михайлович Мищенко-Боровской - Страница 5

За время работы на железной дороге бывало всякое, и Царёв уже ничему не удивлялся. Отставшие от поезда пассажиры и проводники. Сломанные двери, полки, столики, разбитые окна, непонятно зачем выброшенные из вагонов огнетушители. Пьяные дебоширы, картёжные шулеры и воровство. Стычки между пассажирами, проводниками и ревизорами с последующими разборками. Загаженные сортиры, блевотина в купе, тамбурах и коридорах. Случались и серьёзные ЧП. Заклинивало от перегрева буксы. Происходило возгорание электропроводки. В прошлом году перед Беломорском пропустили товарняк, а он потом столкнулся на однопутном участке с нефтеналивным составом. Стояли в Кеми больше десяти часов. После, проезжая место катастрофы, видели низко барражирующие вертолёты, чёрное дымящееся месиво из обломков сгоревших вагонов, колёсных пар, цистерн, вывороченных шпал и завёрнутых в спираль рельсов. Могли бы оказаться на этом месте они. Получается, что диспетчер ненамеренно послал на смерть четверых человек вместо семи сотен. А может быть, не диспетчер, а Всевышний так распорядился. Казалось бы, в гробу видать такую работу. Но она затягивает, будто наркотик. Некоторые студенты так осваиваются, что продолжают работать и после окончания сезона. А однокурсник Славка Глинцевич вообще бросил институт и остался на «железке». Перешел на фирменный поезд «Арктика», а позже стал кататься в Хельсинки. Правда, поговаривали, что такое странное решение было как-то связано с неадекватным начальником поезда. Будто бы тот от любви к студенту совсем сбрендил. А Славка, запутавшись и потеряв ориентацию, совершенно неожиданно для себя и окружающих, в конце концов, не устоял и тоже стал не совсем адекватным, хотя ранее ни в чём таком замечен не был. Царёв, конечно же, не собирался посвятить себя целиком этой занятной профессии, в которой сконцентрирован винегрет самых различных умений и навыков. Ведь проводник в вагоне является кондуктором и охранником, психологом и официантом, механиком и уборщиком. А случается, не приведи Господи, медиком и спасателем.

После второго сезона Царёв неожиданно понял, чем привлекают его эти летние экспедиции по железной дороге в составе СОПа. А именно: своей сезонностью, временностью. Разухабистая, сверхнапряженная и рисковая работа «на колёсах» привносит в жизнь значительную дозу драйва. Но Саня придерживался золотого правила: всего должно быть в меру. Тем не менее, почему-то всегда после завершения трудового семестра накатывала ностальгия, особенно когда мимо платформы вдруг стремительно проносился «скорый», оглашая окрестности басовитым волнующе-призывным тифоном и разнося такой, до боли знакомый и родной горьковатый запах дымка из вагонных печек.

Царёв родился и до восемнадцати лет жил в селе, раскинувшемся вдоль железной дороги на несколько километров. В школу Саня ходил «по шпалам». С замиранием сердца провожая вихрем проносящиеся мимо поезда, он пытался представить, как там всё внутри вагонов устроено, что делают в этот момент едущие куда-то люди. Его детство было наполнено не только природными красотами, но и самыми разнообразными звуками и запахами железной дороги: пронзительными гудками паровозов, гулким перестуком колёс, запрещающими звонками переезда, каким-то волшебным букетом запахов от рельсов и шпал. Учитывая рельеф местности, поезда в некоторых местах сбрасывали скорость, и пацаны этим пользовались: забирались на ступеньки вагонов и проезжали пару километров, сокращая таким способом себе путь до школы. Случались и неприятности: сломанные и вывихнутые руки-ноги, разбитые носы и коленки вследствие неудачных прыжков на ходу. Их участок железной дороги «вляпался» в историю тем, что когда-то, в конце прошлого века, здесь произошло крушение поезда императора Александра III. Причину тогда так и не установили. То ли террористы взорвали бомбу, то ли было допущено какое-то головотяпство. Царский поезд тащили два паровоза с превышением скорости на железнодорожном полотне, состояние которого, мягко говоря, оставляло желать лучшего. Об этом рассказывал им учитель истории и даже водил класс на место катастрофы. Саня, закрыв глаза, отчётливо увидел раскуроченный поезд, сошедшие с рельсов и валявшиеся под откосом вагоны, могучего императора, державшего крышу на своих плечах, пока выбирались из-под обломков члены царской семьи. В том числе сын, будущий и последний российский император Николай II, а также гости, завтракавшие с Александром. Позже, когда Царёв уже работал на заводе, случалось ездить в город на «пассажире», следовавшем по маршруту «Дебальцево-Харьков». Это был единственный поезд, останавливавшийся на их станции. Опоздав на свою электричку, Саня дожидался состава из Донбасса и запрыгивал на подножку вагона. Ехать приходилось в тамбуре, строгие тётки проводницы внутрь не пускали. В шестнадцать Царёв впервые самостоятельно отправился на поезде по своей железной дороге в город Жданов, а оттуда в дом отдыха на побережье Азовского моря. Спустя пять лет ему довелось проехать полстраны, направляясь после «дембеля» в Сибирь на «стройки коммунизма», и увидеть собственными глазами из окна поезда, какая она, его страна огромная, красивая, суровая, разная. Насмотрелся Саня за трое суток и на работу проводников. Скажи ему тогда кто-нибудь, что пройдёт ещё немного времени, и он сам узнает тонкости и хитрости этой профессии, наверное, посчитал бы такого вещуна сумасшедшим.

Ровно в 9.30 Царёв планёрку закончил, предупредив бойцов о необходимости оставить на составе дежурных и явиться за час до отправления. В отличие от остальных студентов, он работал уже третий сезон. Начинал рядовым бойцом, второе лето отъездил комиссаром, а в этом году был назначен освобождённым командиром линейного отряда. «Освобождённый» – означало, что командир не работает наравне со своими бойцами, не обслуживает пассажиров, имеет собственное купе в штабном вагоне и «осуществляет общее руководство». Однако Саня этот пункт инструкции соблюдал не всегда. Случалось, что нужно было подменить кого-нибудь из заболевших студентов, бывало, что кто-то отставал от поезда или ещё по какой-либо причине деликатного свойства Царёв сам становился на вагон, с удовольствием вспоминая былое. Кое-кто из начальников поезда, с которыми Царёву довелось поработать, иногда тоже нарушали собственную должностную инструкцию, доверяя ему «порулить» составом вследствие различных обстоятельств. Хотя в подобных случаях начальник должен передавать руководство своему электромеханику.

Капитальный предолимпийский ремонт в общаге нынешним летом выбил из колеи, и «квартирный вопрос» стал большой проблемой. Она разрешилась совершенно случайно. Царёва приютил Сеня Кучкин, который проживал в коммуналке на Сивцевом Вражке. В начале лета от Кучкина ушла жена, ему требовалось понимание, сочувствие и утешение. Возможно, незадачливый Сеня надеялся, что Царёв как-то повлияет на супругу, и та к нему вернётся. Дело в том, что Саня жену Кучкина, стройную и симпатичную, но иногороднюю Люсю Панченко, хорошо знал, поскольку раньше она жила в общаге. Сам же Сеня был кряжистым, низкорослым и занудным холостяком далеко за тридцать годков, но зато с московской пропиской. Познакомила их однокурсница Сени, Галя Ковтун, которая жила вместе с Люсей и своим хлопцем Мыколой в одной комнате. Сеня мгновенно влюбился и зачастил в общагу, а через месяц предложил руку, сердце и московскую прописку. Люся перебралась в Сенину двадцатиметровую комнату в коммуналке с общей кухней, туалетом, совмещённым с ванной, а также с тремя зловредными бабками по соседству. Чета Ковтунов устроилась там же, на Сивцевом Вражке, дворниками, заселившись в положенную им служебную квартиру на первом этаже. Вскоре, после получения заветного штампа в паспорте о прописке, Люся от Кучкина ушла к Ковтунам, и они опять стали жить втроём, как и раньше. А у Сени поселился Царёв. Спал он во время краткого отдыха между рейсами на той же раскладушке, что и законная Сенина супруга, которая в течение двух месяцев почему-то так и не допустила его под разными предлогами к своему прекрасному телу.

Командир отряда, конечно, шишка важная, но не главная. В составе главный – начальник поезда. И бригада состоит не вся из студентов. В штабном, «мягком», «головном» и «хвостовом» вагонах едут кадровые проводники. Начальники поездов часто меняются. Бывает, что в первом рейсе едет один, а во втором уже другой. Царёв повидал здесь всяких. Попадались вполне даже приятные люди и толковые начальники, хорошо знающие свое дело. Но бывали и другие. Например, в прошлом году целых четыре рейса ездили под руководством одного товарища, очень неравнодушного к мужикам. Вопреки распространённому мнению, что в Советском Союзе нет, и не может быть ни гомосексуализма, ни проституции. Натерпелись тогда парни. Некоторые прятались от любвеобильного начальника в других вагонах. Был один алкоголик. Его практически почти и не видели, он сидел в своем купе и беспробудно пил, а руководил составом проводник с «хвоста». Один рейс, еще в первом сезоне, ездили со свирепым мужиком, который носился по составу, как ошпаренный, никому не давал ни минуты покоя и, в конце концов, подрался с проводницей штабного вагона. Нанёс ей телесные повреждения средней тяжести и непоправимый моральный ущерб. Запомнилась Царёву Валентина Ивановна Тимкина, ВальВанна, женщина лет сорока, приятная во всех отношениях. В Лодейном поле, где она проживала, к составу подходил ее муж, целовал у всех на виду, а затем передавал жене узелок с провизией, а также обязательной бутылочкой собственной настойки на рябине. ВальВанна вскоре после отправления приглашала Саню к себе в купе по «матюгальнику» – поездной радиотрансляции. Они распивали настойку и говорили «за жизнь». На Мурманском направлении её все знали, ревизоры и разные проверяющие никогда гадостей не делали. Проработали с ней полсезона. Как у Бога за пазухой, между прочим. В этом рейсе начальником поезда ехала Алина Омская, молодая, симпатичная и откровенно сексуальная женщина, которую на «железке» тоже знали. Мужики с придыханием рассказывали разные байки. Многие командиры СОПов мечтали поработать под её началом. А повезло Царёву. Еще в Москве на Ленинградском вокзале между ними будто искорка проскочила, возник пронзительно-неуловимый разряд родившейся симпатии. Саня, почти физически, почувствовал какое-то необъяснимое притяжение. Тем более, что их купе в штабном вагоне были рядом, а отделяла друг от друга всего-то тоненькая стенка. Вчера вечером уже после Беломорска, купив заранее в вагоне-ресторане бутылку шампанского и коробку конфет, он постучался в соседнюю дверь.

– Можно?

– Заходи, командир. О, да ты с обязательным набором, а где цветы?

– У Мироныча в ресторане не продают.

– Так мог бы и в Москве прикупить, – Алина улыбнулась и пригласила жестом сбитого с толку Царёва, – Присаживайся, будем пить шампанское и разговоры разговаривать.

– А потом танцы танцевать и в игры играть.

– Ну, если на это останется время.

Как в воду глядела. Времени даже на разговоры оказалось маловато. Они просто забыли о времени. Саня поразился: до чего же обманчивой бывает внешность! Ему казалось, что о женщинах он знает всё, ну, или почти всё. Например, считал, что в красивой голове много ума не наблюдается. Но эта кареглазая блондинка в форме начальника поезда легко доказала обратное. Она сразу уверенно взяла инициативу в свои руки. Два-три вопроса и Саня, совершенно неожиданно для себя, как под гипнозом, вдруг взял и рассказал всё про свою не очень-то складную жизнь. И она слушала. Она умела слушать. Талант у людей, умеющих хорошо рассказывать, очень ценится. Талант у умеющих слушать, бесценен. Особенно у женщин. О себе она поведала довольно скупо. Живёт в Солнечногорске. Родителей давно нет. С 17 лет работает на железной дороге. Заочно окончила МИИТ. Была замужем. Недолго. Пару раз в купе заглядывала проводница штабного вагона Таня Берёзкина, передавала «бегунок»: сведения о наличии свободных мест, приносила чай, но её, кажется, и не заметили. Колёса отстукивали хорошо известную пассажирам всех континентов песню. За окном вагона стояла белая заполярная ночь, позволяющая различать незатейливо-простецкий пейзаж. Царёв давно уже привык к природному перевоплощению: чем дальше ехали на север, тем более низкорослые деревья и кустарники мелькали по ходу поезда. Те же, что и везде ели, сосны или берёзы здесь были с узкими кронами, кривыми стволами и казались игрушечными. По-видимому, из-за слишком короткого северного лета. Цветовая палитра тоже отличалась своеобразием. Присутствовало мало ярко-красных тонов, преобладали скромно-блёклые – белые, жёлтые, голубые, сиреневые.

Они сидели в сумраке купе рядом друг с другом и говорили, перескакивая с одной темы на другую, или молчали. И молчать тоже оказалось совершенно естественно и комфортно. Ночь постепеннно перетекла в утро. Незакатное в эти летние месяцы солнце висело над горизонтом, будто насупившись: опять работа, когда же отдых? Состав, замедляя движение, подходил к Мурманску.

Люди давно научились вышибать клин клином, и тот, кто придумал этот способ, безусловно, был не фраер, а затейник и большой молодец. А иначе, как вытолкнуть занозу из сердца, засевшую там беспардонно и основательно? Их история с Настей Сосновской, так красиво начавшаяся в незабываемом первом «картофельном» сентябре и длившаяся почти два года, вдруг неожиданно закончилась прошлым летом. Вернувшись после трёх непрерывных рейсов на отдых в общагу, Саня обнаружил в своей почтовой ячейке тоненький конверт с тетрадным листом внутри. На нём ровным Настиным почерком были написаны всего две строчки: «Я вышла замуж и уезжаю. Если сможешь, прости меня, Санечка». Ни больше, ни меньше. Царёв вначале подумал, что это шутка такая, розыгрыш. Когда он отправлялся в первый рейс, Настя сдавала ГОСы и никуда, тем более, замуж выходить не собиралась. Петрова, соседка по комнате сообщила, что Сосновская сразу после экзаменов наспех собрала вещи и отбыла в неизвестном направлении. При этом её сопровождал чернявый лейтенант явно кавказской национальности. Царёв от боли и горечи будто ослеп. В том месте, где жила любовь, образовалось гулкая пустота с острой занозой в самом центре. Считается, что дружба более долгосрочная и стабильная, чем любовь. Во всяком случае, она гораздо реже предаёт. Царёву не повезло. Ему рано довелось испытать предательство дружбы, а теперь вот ещё и любви.

Оставаясь больше месяца в полном неведении, он встретил Настю однажды в неожиданном месте: у автовокзала в славном городе Мурманске, на улице Коминтерна. Был уже конец августа. До отправления их последнего в этом сезоне рейса оставалось около часа.

– Привет, – Сосновская, в отличие от Царёва нисколько не удивилась, внешне казалась спокойной, как всегда, приветливой и немного ироничной.

– Ну, здравствуй, – Саня искал на её лице признаки сожаления или раскаяния, – я мог ожидать чего угодно, только не встречи с тобой в Мурманске.

– Здесь недалеко, в Печенгском районе, в посёлке Луостари служит мой муж, Тангик.

– Да откуда он взялся этот Тангик, с Луны свалился, что ли? Или, может быть, он всегда существовал где-то параллельно? – Царёва распирало изнутри от накопившейся обиды, горечи и ревности.

– Ниоткуда он не свалился. Мы с ним знакомы с детства, жили в одном доме. Он был влюблён в меня, а я любила Эдика, за которым и попёрлась потом из Пицунды в столицу. Этой весной Тангик разыскал меня в Москве, позвал замуж. И теперь я не Сосновская, а Ма-на-сян. Ведь ты, Царёв, меня никуда не звал, и как мне кажется, не собирался?

– Что же ты наделала, Настя? Ты любишь его? – Царёв не верил своим ушам.

– Наверно, – Настя ответила не сразу, как бы перепроверяя себя.

– А я? Меня ты уже не любишь? Разве так бывает?

– Он – это он. А ты – это ты. В жизни получается не всегда так, как хочешь. Если не имеешь рядом с собой кого любить, люби, кого имеешь. Саня, я беременна и учусь радоваться тому, что есть.

На этом они и расстались. Царёв, с поднявшейся к самому горлу болью, пошел в состав. Его уже подали к платформе. А Настя на автобусе отправилась в свою, отдельную теперь от него, жизнь. В военный городок Луостари, спрятавшийся среди сопок и где полгода стоит полярная ночь. К своему мужу лейтенанту Тангику Манасяну, которого, Саня так и не понял, она сейчас любит, или только пытается полюбить. Какое-то время он думал о ней постоянно. Но жизнь продолжалась, и мысли о Насте постепенно вытеснялись повседневностью. Рана затягивалась. Сосновская отступала с переднего края, лишь иногда всплывали яркие картинки из прошлого и смутные видения то ли настоящего, то ли будущего. Представлялось, что Настя, живущая за полярным кругом, пусть изредка, но тоже о нём вспоминает. Мысль эта была приятна и грела душу безотчётно-опрометчивой, но волнующей надеждой.

Спустя год, в начале этого сезона Царёв познакомился с солдатиком, ехавшим в отпуск из части, расположенной в том самом посёлке Луостари. Оказалось, что он служит в роте под началом старшего лейтенанта Манасяна. Словоохотливый отпускник после стакана портвейна поведал Сане о своей службе, о «психопате» – командире, его красавице жене, в которую влюблены все без исключения офицеры и, само собой разумеется, солдаты.

– Ну, а она что? – как мог равнодушнее спросил Царёв.

– Кто, Настя? А что она, сначала беременная была, потом родила. Девочку. А этот козёл усатый ревнует её ко всем и время от времени мозги вправляет. Ходит Настёна по городку в тёмных очках, чтобы фингалы никто не видел.

Сердце крепко и плотно сжало, будто, рукавицей. Задыхаясь от нахлынувшей ярости и бессилия, Царёв встал и, не попрощавшись с оторопевшим бойцом, направился в штабной вагон. Он закрылся в купе и просидел пару часов, неотрывно глядя в окно. Там зелёной лентой быстро перемещался лес. Эта сплошная полоса время от времени разрывалась на части, открывая большие прогалины. На них голубыми кляксами ютились озёра, соединённые узкой полоской реки. А вдалеке, на самом горизонте стояли, подпирая небо и о чём-то задумавшись, фиолетовые сопки. На берегах озёр лежали поросшие бархатным мхом валуны. Кое-де виднелись палатки. На одной из полян стояли, крепко обнявшись, парень и девчонка. Молодые, загорелые и, по всей вероятности, счастливые. В какой-то момент они обернулись к проносящемуся мимо составу, энергично замахали руками и спустя мгновение исчезли.

После того рейса Царёв по прибытии в Мурманск, из состава не уходил. Здесь была его территория, город же, разбросанные вокруг него посёлки, территорией враждебного армянина Манасяна, который увёл чужую женщину и теперь пытается агрессией доказать истинность русской поговорки: «Бьёт – значит любит». А Настя, если до сих пор не сбежала от садиста, занизила самооценку и признала его право на побои. Ну, что же, каждому своё.

***

Спустя год летом в Москве и других городах СССР проходили Игры ХХII Олимпиады. Вследствие обострившегося противостояния между государствами Варшавского договора и НАТО, которое было вызвано вводом советских войск в Афганистан, более 60 стран объявили бойкот играм. Хотя некоторые спортсмены из этих стран всё же приехали в Советский Союз и выступали под олимпийским флагом. 3 августа состоялось закрытие Олимпиады. Сто тысяч зрителей на стадионе в Лужниках, затаив дыхание, со слезами на глазах следили за полётом талисмана соревнований, добродушного медведя под мелодию песни Пахмутовой «До свиданья, Москва!»:

Не стал исключением и этот рейс. Выпив стакан горячего чая, Саня прилёг на полку, прочёл несколько страниц самиздатовской книжицы Войновича о необычайных приключениях солдата Ивана Чонкина и отключился. Впервые за всё время работы на железной дороге Царёву приснился сон. Обычно, когда удавалось немного поспать, он мгновенно проваливался в некую невесомость, где сновидениям не было места. В сегодняшнем сне прошлые и настоящие события его жизни, фантастически и причудливо переплетаясь, текли мимо, будто пейзаж за окном их поезда. И в этих совершенно нереальных хитросплетениях присутствовала абсолютно реальная Алина Омская, к которой он испытывал какую-то запредельную, восторженно-трепетную нежность.