Читать книгу Шарль Моррас и «Action française» против Германии: от кайзера до Гитлера - Василий Молодяков, В. Э. Молодяков - Страница 7

Только что осужденного «еврейско-германского шпиона» Дрейфуса Моррас впервые упомянул в конце 1894 г. в статье «Метеки», но лишь походя. Он не заинтересовался его делом, в отличие от трибунов национализма – Барреса[21] и Доде, которые в качестве журналистов 5 января 1895 г. присутствовали при разжаловании капитана. Поначалу в его виновности не сомневался даже Эмиль Золя, будущий трибун дрейфусарства. Другой будущий дрейфусар Жан Жорес, выступая в Палате депутатов, выразил сожаление, что осужденного не казнили (VMB, 170).

Матьё Дрейфус начал борьбу за оправдание брата, но без особого успеха. Собственно «дело» началось два года спустя. Старт кампании дала изданная в Брюсселе в ноябре 1896 г. брошюра «Судебная ошибка. Правда о деле Дрейфуса». Ее написал Бернар Лазар, труд которого «Антисемитизм и его причины» (1894), призванный оправдать евреев, неожиданно стал настольной книгой антисемитов вместе с «Еврейской Францией» Эдуара Дрюмона. Утверждения о невиновности Дрейфуса переросли в нападки на армию, правительство, националистов, антисемитов, на всех, кто осмеливался утверждать обратное.

Документы и обстоятельства дела были обнародованы лишь частично – военные берегли свои секреты, – поэтому стороны не располагали убедительными доказательствами. Спор принял эмоциональный характер. Армию противопоставляли народу, офицеров Генштаба как армейскую элиту – армии в целом, военный суд – гражданскому, чиновников – министрам из числа политиков. Однако дихотомия дрейфусар – антидрейфусар не сводилась к противостоянию левых и правых: среди первых было немало убежденных в виновности осужденного.

«Дело Дрейфуса стало для нашего поколения, для французов 1897–1910 годов, – утверждал Моррас полвека спустя, – тем же самым, чем война 1870 года для наших отцов, война 1914–1918 годов для наших племянников[22], война 1939–1945 годов для наших внучатых племянников. Эта бескровная гражданская война решила нашу судьбу» (PJF, 101). Однако Марсель Деа, политический активист из поколения «племянников», утверждал, что «дело» затронуло лишь «активную фракцию общества» (выражение Б. Акунина): «Большинство французских семей никоим образом не делилось по принципу “за” или “против” Дрейфуса, оно не было ни про-, ни антиеврейским и вообще не имело представления о евреях, за исключением нескольких хорошо известных банкиров или коммерсантов» (DMP, 14).

«Предполагаемая “измена” капитана Дрейфуса, – констатировал Широн еще через пятьдесят лет, – стала делом государственной важности, а затем привела к настоящей гражданской войне, интеллектуальной и политической. <…> Позиция в “деле Дрейфуса” стала критерием порядочности и залогом приверженности демократии, как позже позиция, занятая при режиме Виши, определяла выдачу патентов на политическое благородство при освобождении» (VMB, 182).

Дрейфусары не просто заявили свою позицию, но выступали так, «как будто вся французская интеллигенция была на их стороне. Вот их тактика: с одной стороны, армия, с другой – интеллигенция, здесь – казарма, там – Сорбонна» (PDD, 71). «Нам говорят, что у этих либералов есть чувство морального единства, – негодовал Моррас. – Но они больше не изгоняют несогласных; они их просто опускают до уровня животных» (QFA, 200). Особенно сильным было их влияние в системе образования. «Дети, возвращаясь из лицея, спрашивали: “Папа, правда, чтобы стать умным, надо быть дрейфусаром, а не патриотом?”» (MMB, 79), – вспоминал Моррас почти через полвека. «Мы в самом разгаре битвы, – сообщал он 29 ноября 1897 г. аббату Пенону. – К ней применимы древние слова о могилах и очагах. Если иудейско-протестантская братия захватит их, это конец. Шлю вам пачку газет. Если есть время, читайте в хронологическом порядке; увидите, что мне кое-что ясно в этом деле» (СМР, 425).

Жорж Клемансо, сделавший свою газету «L'Aurore» трибуной дрейфусаров (13 января 1898 г. он опубликовал открытое письмо Золя президенту Феликсу Фору «Я обвиняю!..» и придумал его заглавие), «с почетом вернулся в политическую жизнь, откуда его вытолкнула причастность к панамскому скандалу»[23] (VMB, 177). И тот же Клемансо заявлял в кругу друзей: «Если бы не Дрюмон, какую отличную антисемитскую газету я мог бы издавать вместе с полковником [Мари-Жоржем] Пикаром» (МСВ, 142) – главным защитником Дрейфуса среди военных, получившим благодаря «делу» мировую известность.

Несчастный офицер, разжалованный и отправленный на каторгу, оказался разменной монетой в политической игре. «В “деле Дрейфуса” Дрейфус не более чем предлог, – заявил Баррес. – Дрейфусары едины во мнении, что он им не интересен и не вызывает симпатии» (МСВ, 190–191). Он лишь повторил слова адвоката Фернана Лабори: «Дрейфус больше не интересует меня, потому что он перестал быть символом» (SDN, I, 36). При восстановлении на службе в 1906 г. реабилитированный офицер не получил положенного по выслуге лет повышения в звании. Премьер Клемансо и его военный министр Пикар (тот самый!), нажившие на «деле» внушительный политический капитал, не вмешались, и Дрейфус в знак протеста вышел в отставку.

«Если индивидуализм прав, – писал Моррас в 1908 г., – то справедливо и правильно всё сломать, перевернуть и поставить вверх дном, дабы предотвратить осуждение одного невесть кого, – допустимо привести в смятение общественное мнение, армию, законы, разрушить мир, оборону и безопасность страны» (MPR, 73). Фамилия Дрейфуса здесь не названа, да в этом и нет необходимости: речь не о человеке, а о прецеденте. Моррас нашел удачную формулировку своей позиции: «Если бы Дрейфус случайно оказался невиновным, его следовало бы сделать маршалом Франции, но расстрелять дюжину его главных защитников за тройное зло, которые они причинили Франции, Миру и Разуму» (ASF, 55).

Капитана обвинили в шпионаже в пользу Берлина, поэтому германская тема стала главной. «Отдадим должное людям Вильгельма, – писал Моррас. – Они быстро поняли, какую выгоду можно извлечь из наших внутренних раздоров не только для свободного роста своей империи, но и для нашего ослабления. Можно уверенно заключить, что с 1898 по 1912 г. они не переставали извлекать выгоду из наших внутренних разногласий и слабостей, порожденных “делом Дрейфуса”» (ASF, 59).

В результате «дела» контрразведку передали из военного министерства в Министерство внутренних дел, а статистический отдел Второго разведывательного бюро Генерального штаба расформировали, поскольку директор Бюро подполковник Юбер-Жозеф Анри был обвинен в фальсификации документов с целью доказать реальность германского шпионажа (указанный документ относился к периоду после осуждения Дрейфуса). 31 августа 1898 г. арестованный Анри покончил с собой в тюрьме: одни утверждали, что его замучила совесть, другие – что его довели до самоубийства или даже убили по приказу командования, дабы не допустить огласки подлинных обстоятельств. Для антидрейфусаров он стал героем и мучеником с участью более трагической, чем у самого Дрейфуса.

Известие о самоубийстве Анри потрясло Морраса, который немедленно вернулся в Париж из Лондона, где осматривал греческие древности в Британском музее (больше ничего его в Англии не интересовало). Написанные им в качестве отклика статьи в «Gazette de France» сразу принесли автору громкую славу. «Молодые интеллектуалы жадно бросились читать Морраса, – вспоминал через четверть века Доде. – Каждый не без смущения чувствовал, что эти убористые столбцы, источавшие разум подобно кислороду, – не просто красивые фразы, не просто ритм, как говорил Баррес, но действие. <…> Только Моррас показал глубокое, подлинное значение акта отчаяния, предпринятого Анри» (LDM, 135–136).

«Противники и ложные друзья указывали на них лишь как на оправдание “патриотической фальшивки” и ее автора, но едва ли читали их. Между тем как целое они важны для понимания происхождения “Action française”» (РВМ, 157), – констатировал Пьер Бутан, впервые давший их подробный обзор (РВМ, 593–610; далее цит. без сносок). Обратимся к ним и мы, тем более что статьи никогда не перепечатывались.

«Анри мог быть только преступником или жертвой, – пояснил Моррас в 1930 г. – Если он жертва, а он ей и был, об этом требовалось сказать в полный голос. Об этом надо было кричать и писать аршинными буквами на стенах». 6 сентября 1898 г. в статье «Первая кровь» он признал, что подполковник подделал один документ – по образцу и с использованием подлинных, которые знал, но не мог предъявить суду из-за угрозы международного конфликта, – причем лишь для командования и суда, а не для огласки. Моррас сравнил его с «облегченными» изданиями античных классиков для детей. В его глазах Анри выступил защитником Франции и ее армии и мужественно принял ответственность на себя.

Во второй части статьи, появившейся два дня спустя, автор выступил против военного министра Годфруа Кавеньяка, который вместо того, чтобы скрыть «патриотический» поступок и защитить армию и контрразведку, из сугубо политических интересов обнародовал его и выдал Анри дрейфусарам. Назвав жертву подполковника «не напрасной», а его кровь – «первой французской кровью, пролитой в “деле Дрейфуса”», Моррас объявил его достойным посмертных почестей, которые покойный не получил из-за «разобщенности национальных партий». «Драгоценная кровь» Анри должна была привести патриотов к единству.

Обычно цитируется лишь эта статья, но другие, печатавшиеся до конца года, не менее интересны. «Первая кровь» ожидаемо вызвала волну возмущенных откликов. «Меня так много оскорбляли, – иронически заметил Моррас, – что оскорблений набралось на целый альбом». Автор ответил дрейфусарам с присущими ему методичностью и логикой, найдя в их словах много противоречий, неверных утверждений и эмоциональных восклицаний вместо аргументов. Тот факт, что фальшивка Анри 1896 г. изготовления не могла иметь отношения к осуждению Дрейфуса в 1894 г., остался неоспоримым.

Моррас призвал не уподобляться дрейфусарам и не радоваться аресту полковника Пикара, который занимал ту же должность, что и Анри, а затем подал в отставку и выступал свидетелем защиты на процессе Золя – после «Я обвиняю!..» романист был предан суду за клевету, признан виновным и бежал из Франции. «Дело Дрейфуса» перерастало в «дело Дрейфуса – Анри Пикара». «Под угрозой находится не только нынешняя армия, – предупредил Моррас 21 октября 1898 г., – но и армия будущая, которую методично разрушают. Они стараются привить молодым французам отвращение к армейской жизни, армейскому порядку, самой идее армии». Кому это было выгодно?

«После 1870 г., несмотря на буланжизм или по причине буланжизма, большинство французов любило и уважало свою армию. Все ухищрения антимилитаристской пропаганды терпели поражение, поскольку страна чувствовала необходимость постоянной защиты от Германии» (ASF, 53). Однако вслед за «немецким», «еврейским» и «протестантским» Моррас увидел в «деле» «британский след» (Клемансо считался ставленником англичан). «Первой дрейфусаров поддержала, если вообще не первой вдохновила, Англия; они, несомненно, получали деньги оттуда. Тогда Англия была для нас полуврагом» (ASF, 58–59). Англичане подогревали политические распри и антигерманские настроения (Дрейфус был объявлен «немецким шпионом») во Франции, ослабляя ее изнутри и не допуская нормализации отношений с Берлином. И то и другое соответствовало внешнеполитической стратегии и тактике Лондона.

Англичан Моррас невзлюбил с юности – сначала не справился с языком, а во время путешествия в Грецию был неприятно удивлен их повсеместным присутствием в Средиземноморье. Но дело не в личной антипатии. Его статьи 1895–1905 гг. в сборнике «Киль и Танжер», выдержавшем с 1910 г. много изданий, пестрят фразами вроде: «Британский остров находится в безопасности только при условии закоренелой вражды двух великих континентальных народов», т. е. французов и немцев; «Английская политика всегда получала выгоду от нашей разобщенности»; «Если Англии нужна наша армия, это не значит, что ей нужна наша победа»; «Германия хочет того же, что и Англия: чтобы Франция стала ее союзником, а фактически вассалом. Если мы обольщаемся, что можно жить по-другому, новая большая война будет призвана показать нам эту ошибку» (КЕТ, 119, 50, 189, 107). Правда, Германию автор ненавидел куда больше и ради реванша был готов на союз с Англией. Которая только этого и ждала…

Колониальную экспансию Третьей республики Моррас оценивал скептически, считая, что она отвлекает французов от главной цели – реванша, а также сталкивает их с Англией, тем самым играя на руку Германии. Однако он прямо связал борьбу за пересмотр «дела Дрейфуса» с судьбой африканской экспедиции майора Жана-Батиста Маршана, которая после двух лет работы к концу лета 1898 г. достигла населенного пункта Фашода на неразделенной территории в верховьях Нила. На нее же претендовали англичане, имевшие численное преимущество и готовые воевать. Воевать был готов и Маршан, но из Парижа приказали отступить – Франция не была готова к войне.

«Землепроходец потерпел поражение не в Фашоде, где победа была возможна, но в Париже, где она была невозможна» (КЕТ, 41–42), – негодовал Моррас, добавив: «С часами в руках лондонское правительство подготовило и организовало это совпадение нашего успеха в Африке и нашей беспомощности в Париже, что полностью удовлетворило его» (ASF, 59). 21 марта 1899 г. Франция достигла соглашения с Англией о разделе территорий. В мае патриоты восторженно встречали вернувшегося домой Маршана, – который, по словам Барреса, «ненавидел англичан больше, чем немцев» (МСВ, 575), – но власти дали понять, что не допустят появления нового Буланже, и отправили майора в Китай.

Не только Моррас связывал «дело Дрейфуса» с Фашодой и Лондоном. 21 сентября 1899 г., через 12 дней после вторичного осуждения бывшего капитана, бывший министр просвещения и либеральный историк Альфред Рамбо поведал на страницах «Le Matin» о том, как «дело» отвлекало кабинет министров, членом которого он был, от остальных государственных забот. Если Франция не справится с внутренними неурядицами, Рамбо предрекал ей судьбу разделенной Польши. Моррас перепечатал статью со своими комментариями (КЕТ, 49–58), заметив: «Еще больше, чем армию, друзья Дрейфуса ослабили государство».