Читать книгу Триптих - Василий Орловски - Страница 2

Let me kiss thy mouth, Jokanaan.

Oscar Wilde

Сколько я себя помню, мир схлопывался вокруг меня, затягиваясь узкой петлёй на шее. Пространства становилось всё меньше, и куда бы я ни бежал, я оставался запертым внутри своей черепной коробки. Стены падали, наваливаясь на меня. Через стекло я видел, как тянутся чужие будни, как худые, длинные люди ступают по улицам, как сияют в темноте их вишнёвые глаза, как растягиваются в немом крике их безгласые рты. Я видел ледяные глыбы многоэтажек, видел мёртвые белые окна, взирающие на меня тысячью равнодушных глаз.

Я был в своей комнате. Что бы я ни делал, куда бы я ни шёл, сколько бы мне ни было лет: каждый раз, когда я закрывал глаза, я был в своей детской комнате. Дверь медленно открывалась, скрипел пол, и рядом со мной на кровать опускалось чьё-то грузное тело, пропахшее алкоголем. Огромная тёмная рука ложилась на мой затылок и давила так сильно, словно собиралась убить. Мою шею обжигало чьё-то дыхание, а тело пронизывала боль. Я открывал глаза и видел, что я совсем один, а вокруг меня лишь Темнота – липкая и чёрная.

Я был в своей комнате. Я подходил к окну и видел, как серые тени людей тянутся вдоль улиц, прыгают с мостов, выныривают и снова прыгают, чтобы вынырнуть и прыгнуть, вынырнуть-и-прыгнуть, вынырнутьипрыгнуть. Я видел женщину, обезглавливающую себя. Размахивая отрубленной головой, она танцевала, наполняя реки своей кровью, и серые тени людей прыгали в эти реки, чтобы вынырнуть и прыгнуть снова. Таково было крещение мертвецов.

Я видел, как все, кого я любил, утонули в этом красном мареве. Как их искалеченные, обнажённые тела скользили вниз по руслу, исчезая в чёрной пропасти рта ужасного краснокожного зверя. Я слышал стенания измученных душ, увязнувших в липких огненных болотах глаз Дракона. Я видел прекрасную Деву, восседающую на монстре, она звала меня сотней разных голосов, но я боялся ответить ей.

Она нашла меня запертым в банке с другими бабочками – пустого, задыхающегося, выбившегося из сил. Она отрезала мои изорванные в клочья крылья, которыми я столько дней бесцельно бился о стекло, она связала мне руки и посадила на цепь в своей маленькой, круглой, похожей на банку квартире, населённой лишь моими отражениями.

О Шломита, мне страшно, что ты не отпустишь меня.

Я уже видел тебя во сне: когда ночи напролёт прятался в тёмных проулках комнаты от неспящего тюремного ока электрической лампы луны; когда под нежным кислотным маревом дня любовался сияющей известью звёзд; когда чувствовал себя совсем крохотным в тени многоэтажек шкафов; когда сбегал из комнаты через окно, и, разбиваясь о каменный пол дороги, снова оказывался в комнате, заползал под мостовую кровати, залегал на дно Марианского жёлоба и внимал тихому шёпоту Бездны.

Бездна звала меня твоим голосом, сотней тысяч твоих голосов: вопиющих в пустыне и носящихся над гладью воды. Она говорила сотней тысяч твоих распятых голосов, Шломита, и я дал ей чашу, наполненную кровью. Но ты не просишь меня о чаше, тебе мало её.

Да, я уже видел тебя во сне, но не ты ли навеяла мне этот сон?

Ты посадила меня на цепь в моей маленькой круглой комнате, ты срезала с меня кожу, и пол стал скользким и липким от крови, от боли мне стало сложно дышать, а в глазах потемнело. Разрежь меня на звёзды, разбросай меня по вселенной, Шломита, ибо я знаю, что и мир создан из плоти, и, чтобы созидать мир, тебе нужна плоть, так бери её!

Вырванный из спины позвоночник станет новым Млечным Путём. Пронзительный хруст костей и тонкий девичий смех, врезающийся в измученный мозг сотней ледяных иголок, мелодия твоего голоса разрывает барабанные перепонки, бежать некуда. Твоя постель – тёплая групповая могила, застеленная чёрным погребальным шёлком земли. Я не первый здесь, я даже не тысячный.

Я знаю, эта комната станет моим гробом, она всегда была им. Не об этом ли предупреждали меня, изредка облизывающие внешнюю сторону окна жёлтые языки фар маршрутных паломников? Не это ли пророчили мне удушливые сны, в которых дверь в мою комнату снова и снова открывалась, впуская единственного, страшного гостя с большими тёмными руками и обжигающим томным дыханием? Не ты ли приводила его к моей двери? Не ты ли правила его рукой, не ты ли была им? Или ты лишь его продолжение, ещё одна фаза кошмарного сна?

Рядом с тобой я буду молчать, Шломита. Я спрячусь в футляр обитого бархатом шкафа, я не буду слушать тебя, я не буду говорить с тобой – кто я, чтобы говорить с тобой? Я лишь орудие в твоих руках, предвестник нисшествия твоего слова, наблюдатель с выколотыми глазами, пророк, омывающий бледные тела мертвецов, дерзнувших следовать за тобой.

О Шломита, я так боюсь, что ты прогонишь меня.

Дай мне только коснуться холодных завитков твоих кудрей, дай мне вдохнуть аромат твоих волос, дай надышаться этим ядом, дай умереть, лаская тебя, касаясь мрамора твоих плеч. Позволь мне служить тебе, позволь сидеть у твоих ног, украдкой касаясь их онемевшими пальцами. О, забери мои руки, свяжи их или отрежь, если не позволишь мне касаться тебя, ибо я больше не господин своим рукам, мои руки принадлежат тебе, Шломита, как и весь я.

Поглоти меня, переработай, сделай частью своего замысла, своего творения, ведь в руках твоих я даже не инструмент, я – податливая глина. Вылепи из меня свою ужасную чашу, обожги меня огнём, наполни ядовитой кровью и пои из меня Праведника.

О Шломита, знаешь ли ты, как мне страшно теперь? Знаешь ли ты, что я вижу, закрывая глаза? Ты говоришь, что сны не имеют значения, ты отрезаешь мне веки, чтобы я не мог спать… Ах, Шломита, я думал, что ты делаешь это, чтобы спасти меня, но ты делаешь это, чтобы меня привязать. Но куда мне бежать, Шломита? Откуда ждать мне спасения, если в целом мире только мы с тобой? В целой комнате нет никого, кроме нас, и что же мне остаётся? Уповать на твою жалость? О, смею ли я уповать!

Кровать накрывает меня душным одеялом дурмана и морока, навеянного тобой, но я должен выбраться. Стены давят на меня, потолок давит на меня, но как сбежать из комнаты, в которой нет дверей? Из последних сил поднимаюсь с кровати и бегу к окну – лучше упасть и разбиться, упасть и навсегда разбиться, стать мокрой и красной лужей, стать частью кровавой реки, присоединиться к тем серым вытянутым мертвецам, которые так долго ждут меня.

С разбегу влетаю в ледяную стеклянную гладь и, не удержавшись, падаю на пол, с ужасом поднимаю глаза и вижу кровавый отпечаток своего изувеченного тела на зеркале. Конечно, в этой комнате, в которой нет дверей, в ней нет и окон, в ней есть только зеркало. Остатки света гаснут, и гроб моей комнаты становится маленьким и узким, лишённым воздуха и засыпанным со всех сторон землёй.

Я должен вырваться, Шломита, я должен снова увидеть тебя. Со всей силы бьюсь ногами и руками о стены, воздуха больше нет, Шломита, я так боюсь, что ты оставишь меня! Разрываю руками заднюю стенку мягкого, душного гроба и выбираюсь наружу, но что-то держит меня, что-то тянется от моего пупка, что-то связывает нас с тобой.

– Дайте мне его, дайте мне поцеловать его! – говоришь ты кому-то.

Комнаты больше нет: только раскинулась на полу обезглавленная мать и бледное тело мёртвого младенца лежит между её недвижимых ног.