Читать книгу О Понимании - Василий Розанов - Страница 5

I. Раскрытие внутреннего содержания второй части определения науки и доказательства справедливости ее. – II. Рассмотрение общего процесса образования полного понимания. Существуют ли какие-либо знания в разуме ранее опыта? Два представления, без которых и немыслимо и невозможно какое-либо знание, сами невозможны и немыслимы без предшествующего чувственного впечатления. Эти два чувственные представления необходимо предшествуют и образованию аксиом; однако процесс самого образования аксиом совершается помимо опыта, не только чувственного, но даже и умственного. – III. Существует ли самый разум ранее опыта? Порядок возникновения в разуме идей, образующих полное понимание. Идея существования как необходимо предшествующая всем другим идеям разума. Центр схем понимания. Образование идеи о сущности бытия. Образование идеи об атрибутах бытия. Образование идеи о причине бытия; отличие процесса образования этой идеи от процесса образования предшествующих идей и его значение в общем развитии человеческого понимания. Образование идеи о цели бытия. Образование идеи о сходстве и различии бытия; условия, необходимые для возникновения этой идеи; особенности ее образования. Образование идеи числа; вероятный порядок возникновения чисел. – IV. Строение разума, раскрывающееся в процессе образования полного понимания. Вид существования разума; понятие о существовании реальном и потенциальном; два вида потенций: неопределенные и определенные; бесформенность и инертность первых, законченность и скрытая жизненность вторых; первые носят в себе то, из чего образуется реальное бытие, вторые – то, во что образуется оно; к которому виду этих потенций может быть отнесен разум; первое определение его. – V. Природа жизненности, присущей разуму. Она определяется через выделение из познания того, что идет от внешнего мира, и того, что идет от самого разума. В полном понимании познаваемое взято из внешнего мира, познавание идет от разума. Первое дает содержание пониманию, второе состоит из стремления приобрести это содержание и из способности образовать его. Различное отношение разума к знанию и к пониманию. Понимание есть жизнь разума и сущность его. Второе определение разума. – VI. Формы, в которых проявляется жизненность разума. Схемы понимания. Факты, показывающие невозможность, чтобы эти схемы были произведены в человеке внешним миром. Из существующего вне разума воспринимается им и понимается только то, что имеет в нем соответствующую себе схему; трудность точного определения этих схем. – VII. Соотношение между схемами понимания и сторонами бытия; это соотношение предсуществует влиянию бытия на разум и разума на бытие; его объяснение поэтому следует искать в общем происхождении бытия и разума. Потенция идеи существования как центр этих схем. Сущность каждой и отдельной схемы состоит в чистом стремлении и в чистой способности образовать идею, соответствующую своей природе, о существующем. Шесть схем понимания: схема сущности, соответствующая природе существующего; схема атрибутов, вытекающая из природы существующего; схема причинности, соответствующая производящему в существующем; схема целесообразности, соответствующая производимому в существующем; схема сходства и различия, соответствующая родам и видам в существующем; схема чисел, соответствующая количественной стороне в существующем. Третье и окончательное определение разума. – VIII. Объяснение явлений процесса понимания из природы разума, выведенной из наблюдений над этим процессом. Уничтожение эмпиричности в истинах об этих явлениях понимания, и сообщение им характера необходимого и постоянного. Первый ряд аксиом относительно познания: 1. познание неизменно и необходимо слагается из наблюдения и умозрения, 2. наблюдение неизменно и необходимо предшествует умозрению, 3. раз начавшийся процесс понимания неизменно и необходимо переходит во всепонимание, 4. этот процесс понимания движется, направляется и определяется самою природою познающего разума, но не природою и влиянием внешнего познаваемого мира. Второй ряд аксиом относительно познания: 1. познавание есть явление, произведенное и обусловленное соответствием схем понимания со сторонами бытия, 2. границы понимания человеческого определения схемами человеческого разума. Три возможные случая в соотношении между миром идей и миром вещей; невозможность для человека когда-либо переступить через границы, положенные для его разума в самом строении этого разума; сущность этой ограниченности разума.

I. В стремлении и в способности образовать науку как понимание раскрывается природа человеческого разума.

Не трудно заметить, что в науке как в «совокупности человеческих знаний» природа разума человеческого остается скрытою, необнаруженною. Даже более: в образовании подобной науки совершенно не видно его участия. Получать простые знания, присоединять их одно к другому – это процесс, свойственный не только всем людям без различия, но, как кажется, и существам низшим. Здесь ум человека является простым приемником внешних импульсов, зеркалом, отражающим и удерживающим мимо идущие впечатления. В этой способности получать и удерживать впечатления не проявляется никакой внутренней жизненности духа, нет ничего, о чем мы могли бы утверждать, что оно присуще ему по самой природе его: к этой работе способен и мертвый механизм. Скажем более: рассматривая эти знания, невозможно узнать, существует ли самый этот разум ранее полученных впечатлений, так как ни до восприятия их, ни после того, как они восприняты, он ничем не обнаруживает своего самостоятельного, от них независимого существования. Быть может, с получением внешних импульсов не пробуждается он: до них его просто нет; быть может, он, как совокупность полученных впечатлений, и возникает только в момент их восприятия; самая сущность его, быть может, и есть только пучок этих собранных впечатлений, и раз рассыплются они, исчезнет и он бесследно.

Совершенно другое понятие составим мы о разуме, если рассмотрим процессы образования понимания. Сложное и строго определенное, по мере того как образуется оно, в нем выступают его скрытые формы и обнаруживается его невидимое строение и природа; подобно тому как проступают бесцветные и невидимые формы сосудов, когда в них впитывается окрашивающее вещество.

II. Рассмотрим же, чтобы обнаружить эти формы разума, общий процесс, через который проходит всякое образующееся понимание. Его можно проследить и проверить на себе во всякое время.

Прежде всего и опыт и размышление убеждают нас, что никакое понимание не может быть образовано без предварительного чувственного впечатления; ничто не может появиться в сознании, пока не появилось что-либо в ощущении. Потому что без этого внешнего впечатления нет предмета для понимания: нельзя понять что-либо, когда не знаешь, существует ли что-нибудь. Невозможно, чтобы ранее соприкосновения с внешним миром в разуме было какое-либо знание; потому что всякое знание есть необходимо знание о чем-нибудь, а самое сознание о существовании чего-либо может быть почерпнуто только из опыта.

Из этого общего закона о происхождении человеческих знаний не могут быть исключены так называемые аксиомы, о которых утверждают обыкновенно, что они присущи разуму по самой природе его и существуют в нем ранее всякого опыта. Пока обращалось внимание на то, что истинность и непоколебимость содержимого в них знания превосходит собою истинность и непоколебимость всех опытных знаний, до тех пор можно было думать, что они действительно предшествуют всякому опыту и независимы от него. Но если мы обратимся от этого содержимого знания к тому, что составляет предмет его, если от свойств и отношений, утверждаемых или отрицаемых в аксиомах, перейдем к существованию обладающего свойствами и вступающего в соотношения, то мы тотчас увидим невозможность выделить происхождение аксиом из общего происхождения всех знаний и признать их знаниями предопытными. И в самом деле, как может разум знать, что, напр., параллельные линии никогда не сойдутся, когда он не знает, существуют ли вообще какие-нибудь линии; а знание о существовании линий он получает, только соприкасаясь с внешним миром. Или как он может знать, что целое равно сумме своих частей, когда он не знает, существуют ли вообще какие-нибудь предметы, – а тем более что эти предметы делятся на части. Для того чтобы образовать какое-нибудь понятие о чем-либо, человек необходимо должен предварительно образовать два представления: 1) о существовании того, о чем что-либо утверждается, 2) о существовании того, что о чем-либо утверждается. Но всякое представление о существовании чего бы то ни было чуждо разуму, рассматриваемому в самом себе. О том, есть ли что-нибудь, он узнает тогда только, когда существующее внешним импульсом дает ему знать о своем существовании.

Но если, таким образом, аксиомы не могут быть признаны знаниями предопытными, то, тем не менее, истины, в них заключенные, подобно многим другим, следует признать сверхопытными; потому что процесс образования их совершается помимо опыта не только чувственного, но даже и умственного. Так, в примере, взятом нами, положение, что «параллельные линии никогда не сходятся», получается не через рассматривание существующих параллельных линий и не через умственное продолжение их в пространстве, но путем простого умозаключения. Ив самом деле, из предложений: 1) «параллелизм линий есть свойство их на всем протяжении находиться на одном и том же расстоянии друг от друга» и 2) «сходимость линий есть свойство их на своем протяжении изменять взаимное расстояние от некоторой величины до нуля» ум прямо заключает, что две линии не могут обладать одновременно и параллелизмом и сходимостью, потому что каждое из этих двух свойств состоит в отсутствии другого свойства, т. е. что 3) «параллельные линии никогда не могут сойтись» (предполагаемая предопытная аксиома). Но ни этого и никакого другого знания разум не может иметь ранее опыта, потому что только опыт дает ему сознание о существовании тех предметов, имена которых служат логическими подлежащими и логическими сказуемыми в предложениях, выражающих какое-либо предполагаемое до опыта знание.

Но так как реальное (уже существующее) содержание разума могут составлять только реальные (действительно существующие, т. е. уже образованные) истины, то из всего сказанного о происхождении знаний вытекает следующее: разум, рассматриваемый в самом себе, не есть что-либо действительно существующее (не есть существо реальное).

III. Теперь, чтобы не оставить ничего неразъясненным относительно разума и чтобы определить точнее значение одного из терминов, вошедших в выведенное положение о нем, разрешим следующий вопрос: «разум, не имеющий реального существования, есть ли вообще отсутствие всякого существования?»

Вопрос этот может быть разрешен следующим образом: если разум не имеет никакого существования сам по себе, то, следовательно, он есть пустое ничто; но если он есть совершенная пустота, то в то, что по предположению заменяет его, может быть поставлено все желаемое, т. е. что в нем безразлично отразится всякое впечатление, какое мы пожелаем в него ввести, и образуется безразлично всякое представление.

Вот рассуждение, справедливость которого едва ли может быть подвергнута сомнению и которое ожидает только опыта, чтобы дать безусловно твердое решение в ту или другую сторону. Произведем же этот опыт.

Знания могут быть или о существовании чего-либо, или о природе чего-либо существующего, или о каком-нибудь свойстве его, или о его причине или цели, или, наконец, о его сходстве с чем-нибудь или различии от чего-либо. Если до соприкосновения с внешним миром разум не имеет никакого существования, то в таком случае из этих шести видов знания в нем безразлично может образоваться первым каждое. Посмотрим, действительно ли это может произойти. И опыт (его может каждый совершить на себе), и наблюдение над другими, и размышление одинаково убеждают нас, что нет. Разум не может образовать первое свое представление о природе чего-либо, потому что в нем нет еще представления о существовании чего-либо; разум не может сперва узнать о свойстве предмета, а потом о том, что существует предмет, обладающий этим свойством; он не может сперва узнать о цели чего-либо, а потом о том, что есть это нечто, имеющее цель, и т. д. Одним словом, опыт убеждает, что и получаемые разумом впечатления, и представления, возникающие в нем, следуют одно за другим в некотором строго определенном порядке, правильности которого не в состоянии нарушить ни природа, ни сам человек. Именно, первое соприкосновение разума с миром внешним необходимо отразится некоторым сознанием, которое будет первым для него, и этим сознанием неизменно будет идея чистого существования: «есть нечто» – вот первое, что говорит в себе разум, первое движение его, первая жизнь в нем. Идея чистого бытия ранее всех других вступает в разум и составляет первое реальное, уже сформировавшееся содержание его. Никакая другая идея ей не предшествует, она неизменно предшествует всем идеям.

Таким образом, произведенный опыт обнаруживает одно скрытое свойство разума, которое при обыкновенных условиях, вследствие быстроты воспринимаемых друг за другом впечатлений, остается незамеченным. Это свойство его состоит в неспособности воспринимать какое-либо впечатление и образовать какую-либо идею прежде, чем будет образована идея существования, т. е. в свойстве и получать представления и образовывать идеи в некоторой последовательности. И так как оно обнаруживается в момент восприятия первого впечатления, ранее которого ничто не привзошло в человека из внешнего мира, то, следовательно, оно исходит изнутри его; а так как оно есть способность, свойство, свойство же не может не быть свойством чего-либо, т. е. какого-либо существа, то, следовательно, разум есть, существует ранее первого впечатления.

Это свойство разума, в связи с рассуждением, из которого исходит произведенный опыт и на котором он был основан, дает, таким образом, отрицательное разрешение постановленного вопроса относительно предопытного существования разума: «хотя разум и не имеет реального существования до соприкосновения с внешним миром, тем не менее он не есть отсутствие всякого существования». Правда, до получения внешних впечатлений он ничем не обнаруживает своего присутствия в человеке; но вот едва мы, обманутые этим, пытаемся заместить предполагаемую пустоту каким-нибудь реальным существованием, как тотчас чувствуем, что эта кажущаяся пустота не есть ничто: в ней есть что-то живое, потому что вводимые впечатления все отталкиваются, и воспринимается только одно определенное.

Это особенное, что находится в разуме до восприятия впечатлений внешнего мира, может быть выражено в следующем определении: «это есть центр, к которому сходятся все схемы понимания, воспринимающий на себя все первые впечатления внешнего мира и представляющий собою потенцию идеи чистого существования, простую и неразложимую, состоящую в чистой способности образовать эту идею».

Объясним некоторые выражения этого определения. Это есть центр, узел, к которому сходятся все схемы человеческого понимания, потому что, как видно будет из дальнейшего исследования, всякое понимание в своем развитии движется по некоторым, строго определенным, схемам, и эти схемы впервые пробуждаются к жизни с восприятием впечатлений этим центром. Он воспринимает все первые впечатления внешнего мира, потому что, о чем бы из существующего в этом мире ни узнавал разум, он всегда узнает сперва о существовании познаваемого, – будет ли то предмет, свойство, причина и пр. Этот центр схем понимания имеет потенциальное существование, потому что до получения впечатлений внешнего мира он лишен всякого реального существования и представляет собою только условие, только возможность действительного бытия, – но при этом такую, которая неизменно и необходимо переходит в реальность при первом соприкосновении с лежащим вне разума. Чтобы яснее понять сущность этой потенциальности, возьмем во всем сходный пример семени и растения, которое из него вырастает. Несомненно, что в семени растение еще не имеет реального существования, но так же несомненно, что оно уже существует в нем потенциально со всеми своими будущими формами и отличительными признаками, родовыми и видовыми. Наконец, этот центр понимания есть потенция простая. Всякая потенциальность представляет собою или одну способность, т. е. совокупность всех условий, – с присоединением некоторых других, – перейти к реальному существованию; или способность и вместе стремление перейти к этому существованию. Так, семя, не посаженное в землю, представляет собою простую потенцию возможности, но семя прорастающее представляет собою сложную потенцию возможности и стремления перейти в дерево.

Разрешив вопрос о предопытном существовании разума, перейдем к исследованию того процесса, через который из потенциального состояния он переходит в состояние реальное, или – что то же – рассмотрим процесс образования в нем полного понимания. Чтобы раскрыть все формы этого процесса, будем следить за тем, что происходит в разуме после восприятия им первого впечатления и образования в нем первой идеи – идеи существования.

Едва появится в разуме сознание существования чего-либо, как оно тотчас вызовет в нем некоторое особенное состояние, которое можно назвать состоянием спрашивающего недоумения. Знание «есть нечто» немедленно вызовет вопрос: «что есть существующее нечто?» Образовавшаяся в разуме идея бытия вызывает в нем стремление образовать идею о сущности (о природе) бытия. Этот второй момент жизни разума вызывается первым моментом и уже не связан непосредственно с впечатлениями внешнего мира, но обусловлен строением самого разума. Пусть человек ничего не знает о природе того, что произвело на него впечатление, – но раз в нем от этого первого впечатления образовалась идея существования, эта идея (но не то, что вызвало ее) неизменно и необходимо вызовет стремление познать природу неизвестного существующего. Это стремление, вызванное природою разума, побуждает человека обратиться к внешнему миру и с помощью разнообразных приемов исследовать природу того, что произвело на него впечатление, т. е. образовать знание, удовлетворяющее тому стремлению, которое пробудилось в нем. В разуме образуется вторая идея – идея о сущности бытия, и эта идея так же не может быть предупреждена никакою третьею или четвертою идеею, как сама не может предупредить первую. Следовательно, это есть идея строго определенная как по своему содержанию, которым может быть только природа познаваемого, так и по своему положению относительно всех других идей (следует за идеей бытия и предшествует всем другим идеям).

Когда окончилось образование в разуме второй идеи, в нем пробуждается новое стремление – познать свойства (атрибуты) существующего. Причина этого стремления лежит также в пробудившемся к жизни центре схем понимания, но не во второй, уже образованной идее. Это стремление побуждает человека снова обратиться к внешнему миру и узнать свойства произведшего впечатление, путем ли простого наблюдения или путем сложных процессов мысли (напр., в тех случаях, когда свойства вещи не могут быть усмотрены непосредственно, но выводятся умозрительно из природы ее, как, напр., свойства линий и фигур в геометрии). Образуется в разуме третья идея — идея об атрибутах познаваемого, столь же строго определенная по своему содержанию и положению относительно других идей, как и идея вторая.

Тот факт, что вследствие наружного положения признаков вещей они как будто познаются одновременно с природою существующего или даже ранее ее, заставит многих усомниться в правильности высказанного взгляда относительно неизменного содержания и положения этой третьей идеи. Поэтому вопрос этот следует рассмотреть внимательнее.

Чтобы узнать, не познаются ли признаки ранее сущности, нужно взять случай, когда различные стороны познаваемого воспринимаются поодиночке и притом с некоторыми промежутками. Тот невольный вопрос, который пробудится в разуме при восприятии первого впечатления о существовании чего-то вне его, разрешит вопрос и о содержании второй и третьей идеи, и о их взаимном положении. Итак, пусть идущий в темноте по ровному месту натолкнется нечаянно на что-нибудь. В тот момент, когда он остановлен препятствием, у него есть сознание о существовании того, что остановило его. Каков будет затем первый вопрос его о нем? Неизменно вопрос о том, что это такое, но не вопрос о том, каково оно. Разум не только не спросит себя прежде всего о цвете, о тяжести, о твердости предмета, но не спросит даже и о форме, о величине и о положении остановившего его, хотя знание об этих свойствах предмета для него важнее, чем знание о том, что именно за предмет это. Так же спутник, идущий вслед за первым, при виде невольной остановки товарища (т. е. сознав о существовании остановившего его), повинуясь бессознательно природе своего разума, неизменно спросит его: «что это такое?», но не «каково оно?» При виде разбросанного и растащенного имущества или истребленных запасов хлеба первый невольный вопрос – «кто здесь был?» и «кто истребил запас?», хотя вопрос о том, как велика случившаяся потрата имущества, есть единственно интересный вопрос для потерпевшего, вопрос же о том, кто именно причинил потерю, второстепенен. Так же при встрече с каким-нибудь неожиданным фактом или необыкновенным явлением, моментально сообщающим сознанию о существовании чего-то, что мы не ожидали встретить в данном месте, мы невольно спрашиваем себя: «что это такое?» Словом, всюду и всегда, когда что-нибудь дает разуму несомненное знание о своем существовании и при этом остается скрытым всеми другими частями своего бытия, – всякий раз, когда человек останавливается удивленный, пораженный или испуганный чем-то неизвестным, он спрашивает себя прежде всего о природе этого неизвестного. Это показывает, что в строении разума есть нечто, что заставляет человека неизменно и необходимо вслед за идеей о существовании образовывать идею о сущности пребывающего. И даже в тех случаях, когда вследствие самого положения внешних вещей и строения своих чувств человек узнает о самом существовании предмета через появление перед собою какого-либо признака существующего, он невольно и моментально образует идею о его сущности, хотя и в самой общей форме, и уже к ней относит воспринимаемый признак, – что выражается и в языке всех народов («что-то белеет вдали» = «предмет какой-то белый виден вдали», но не «белое вдали»).

Идеи вторая и третья – о природе и о свойствах существующего – исчерпывают познаваемое, рассматриваемое в самом себе. Но разум не удовлетворяется этим познанием, и в том новом стремлении, которое теперь пробуждается в нем, лежит истинная причина безграничности человеческого исследования. Переводя разум от изучения вещи, произведшей на него впечатление, к отысканию и изучению вещей, смежных с нею, и вслед за познанием их к отысканию и изучению того, что уже им предшествует и за ними следует, и т. д. до бесконечности, – это стремление становится тем двигателем, который не давал и не даст человеку успокоиться дотоле, пока его понимание не станет всепониманием. И причина и источник этого стремления также лежит в природе и в строении человеческого разума, в той пустоте, ищущей содержания, которая и ранее побуждала его к изучению природы и свойств познаваемого и теперь снова побуждает к исследованию, потому что не все еще формы ее наполнены.

Рассмотрим внимательнее это явление и определим его значение для познавания.

Раз закончилось познавание вещи в самой себе, в разуме пробуждается стремление познать причину ее: «есть нечто, что произвело существующее познанное», – вот новое сознание, которого роль в миропонимании так замечательна и так своеобразна. И в самом деле, и по своему происхождению, и по своему значению это сознание занимает положение, отличное от положения всех других актов сознания. Происхождением своим эта идея обязана исключительно разуму, тому безотчетному убеждению, что «все происходящее происходит из чего-нибудь». Нет ничего вне разума, что побуждало бы человека думать это, только одна природа и одно строение познающего начала мешает ему видеть в вещах изолированные друг от друга элементы и делает невозможною мысль, что явления ни из чего происходят, ни почему существуют, ни от чего исчезают. Что же касается до роли этого нового сознания в развитии человеческого исследования, то она состоит в том, что идея причинности заменяет собою внешнее впечатление, делает ненужным его, становится на место его импульсом исследования. Как мы видели выше, для того, чтобы начался процесс понимания, необходимо только сознание, что «есть нечто», и это сознание может быть вызвано только соприкосновением с внешним миром. И в дальнейшем процессе исследования единственным побуждением к нему может быть также только это сознание («есть нечто»), но теперь уже оно возникает в разуме помимо внешнего впечатления и при этом беспрерывно до тех пор, пока не будут поняты все вещи во всех отношениях. Так что весь сложный, многообъемлющий и продолжительный процесс понимания движется вперед и управляется в своем движении исключительно природою и строением разума, и только один момент его зарождения нуждается в прикосновении внешнего мира и в возникновении сознания, что «есть этот мир».

Образование идеи о причине существующего проходит через тот же процесс, как и образование других идей в разуме. Различие в познавании здесь заключается только в том, что предметом исследуемым теперь становится не то, что произвело впечатление и потому определенное и известное, но нечто такое, в существовании чего разум только имеет твердое убеждение, но что само по себе совершенно неизвестно, что разум должен еще разыскать, найти, чтобы потом уже приступить к познаванию.

Раз эта причина найдена и связана с вещью, которая произведена ею, она затем сама становится предметом исследования, столь же всестороннего, как и первый объект изучения, – впрочем, не ранее, как когда образованы будут еще некоторые идеи о первой вещи. Разум последовательно познает природу и атрибуты этой причины и, связав их с природою и атрибутами первой познанной вещи и объяснив ими их, переходит к отысканию причины этого второго познанного и т. д. до «причины первой», или, что то же, до «причины всего существующего и совершающегося».

Совершенно тожественно с образованием этой четвертой идеи происходит образование идеи пятой – о цели познанного существующего или о его следствии. Здесь изменяется только область исследования: прежде оно совершалось в сфере действительно существующего, теперь переходит в сферу готовящегося к осуществлению (потенциального). С тем вместе и весь процесс исследования, проходя те же фазисы развития, как и прежде, изменяет свой характер: готовящееся к существованию необходимо здесь предугадать через изучение существующего и затем перевести познаваемое из состояния потенциального в состояние реальное, в одно время и опираясь на умозрение, и проверяя его.

Эти пять идей обнимают собою уже не один объект, а три; и когда закончилось их образование, становится возможным образование еще двух идей – идеи сходства и различия и идеи числа. Поняв природу, свойства, происхождение и цель вещи, разум останавливается в своей деятельности, потому что вследствие самого строения его в нем прекращается всякое стремление. Он выходит из состояния того спрашивающего недоумения, о котором было сказано выше и которое держит его в непрерывном напряжении от момента образования первой идеи до момента образования идеи пятой. Теперь понимание вещи – как в самой себе, так и в отношении к тому, с чем она связана, – закончено.

Это освобождение ума в соединении с увеличившимся количеством ему известных объектов и делает возможным образование идей 6-й и 7-й. Когда закончилось понимание вещи, разум погружается в созерцание познанного и, осматривая одновременно все три объекта, впервые и невольно сравнивает их и замечает их сходство и различие. В нем образуется шестая идея, столь же определенная по своему содержанию и по своему положению относительно других идей, как и все предыдущие.

Но в идее этой есть и некоторые резкие отличия от идей, ранее образованных. Именно: 1) в образовании ее нет никакой внутренней необходимости, и 2) ее происхождение обязано разуму, а не вещам в большей степени, чем происхождение всех прочих идей. И в самом деле, сравнивание вещей есть деятельность разума самая свободная, самая невынужденная. Нет в процессе образования первых пяти идей ничего, что делало бы необходимым образование этой шестой идеи; нет ничего, что вызывало бы невольно это образование, что удерживало бы разум в состоянии неудовлетворенности, пока не совершится оно и не будет создана эта идея. Всего лучше это различие может выясниться при сравнении идеи рассматриваемой с идеями предыдущими: когда раз возникло в разуме сознание, что существует вещь, в нем тотчас и необходимо возникает и твердое убеждение, что существует некоторая причина, произведшая ее, и это новое сознание порождает невольное стремление открыть и познать эту причину, объясняющую происхождение познанной вещи. Ничего подобного нет в происхождении идеи сходства и различия: когда в разуме уже образованы идеи о вещи и обо всем, что может быть узнано об ее природе, свойствах, причине и цели, в нем нет и не может явиться сознания, что эта вещь необходимо должна быть с чем-либо схожа или от чего-либо отлична, нет и не может пробудиться стремления узнать это сходство или различие, так как нет сознания о самом существовании его. Далее, в самом образовании идеи сходства и различия разум проявляет необыкновенно большое творчество, и творчество это зависит не столько от присущей разуму соответствующей схемы понимания, сколько от развития той общей жизненности и самодеятельности, которая пробудилась и укрепилась в нем во время образования предыдущих идей. Процесс сравнения и, как результат его, понятие о сходстве и различии – это почти вполне создания разума: перед ним лежат только вещи с их атрибутами и проходят явления с их причинною связью. Каждая вещь существует сама в себе и сама по себе, каждое явление только производится или производит другое явление. Принадлежность и производимость вещей и явлений – вот все отношение их между собою в реальном мире, и если разум, не ограничиваясь этим, познает в них еще нечто другое, то причина этого лежит уже не в самых вещах, но в творческой силе мышления, поднимающейся над ними и начинающей от простого понимания, лежащего в вещах и явлениях, переходить к выводу истин через свободное комбинирование уже познанного в связи с комбинированием своих представлений и идей. Так происходит образование идеи сходства и различия. От вещей, которые в мире реальном неотделимы от своих атрибутов, разум отвлекает эти атрибуты, как бы снимает их с вещей, и, запоминая, какой атрибут с какого предмета взят, начинает их комбинировать в своем мышлении как некоторые самостоятельные сущности, уничтожая тожественные из них и сохраняя различные. Затем снова как бы налагает их на вещи, причем те из последних, которые получили атрибуты, не соединившиеся в одно в мышлении и не разделяемые в момент их распределения, остаются вещами, между собою не соединенными общностью атрибутов, т. е. различными; а те вещи, атрибуты которых слились в мышлении, так что в момент распределения их этот один атрибут необходимо как бы воссоздать столько раз, сколько вещей, – эти вещи являются соединенными между собою единством происхождения своих атрибутов, т. е. сходными между собою.

Когда окончено образование идеи о сходстве и различии познанного, тогда наступает – и уже необходимо – образование идеи числа. Нет сомнения, что единица не есть первое число, идея о котором образовалась в разуме: зная один предмет, разум ничего не знает о числе его, потому что он не различает этого одного от многих, существование которых еще скрыто от него. Первое число, вступающее в разум, необходимо должно быть каким-нибудь сложным числом, из которого единица потом выделяется как часть. И следя за процессом образования полного понимания, невольно можно склониться к мысли, что это первое число, вступающее впервые в разум, есть три. Чтобы объяснить это, заметим первоначально, что идея о числе как о чем-то отвлеченном от счисляемых предметов не рано образуется у человека и не рано образовалась у человечества. Он долго мог считать предметы как бы машинально, как бы инстинктивно, прежде чем сознательно сосредоточил мысль – не говорю на самом счислении – но просто на числе. Он долго различал – не мыслию, но глазами – один предмет от многих, два предмета от трех и т. д., как различал большие предметы от малых, окрашенные от неокрашенных, не отвлекая, а потому не сознавая даже и существующими чисел, величин, цветов. Сознательная идея о числе впервые образуется в разуме тогда лишь, когда в нем уже пробудилась и несколько развилась вообще сознательная деятельность, – т. е. тогда, когда он уже перестает только отражать в себе мимо идущие предметы и явления и начинает стремиться уразуметь их. И так как эта сознательная деятельность разума пробуждается впервые в процессе образования полного понимания, то, следовательно, и идея числа впервые образуется в нем в этом процессе. Но ранее образования идей о существовании, природе, свойствах, причине и цели познаваемого объекта идея числа образоваться не может потому, что для этого требуется не один объект, а несколько, и еще потому, что образование всех этих идей, между собою связанных, не дает освободиться мышлению. Наконец, процесс сравнивания и идея о сходстве и различии также предшествуют образованию идеи числа, потому что процесс образования последнего сложен, и одна из составных частей его есть сравнение, которое разум должен произвести отдельно, прежде чем научится производить его в соединении еще с другим процессом. Но за образованием этой шестой идеи уже необходимо следует образование идеи числа. Раз сложилось в мышлении понятие о сходстве и различии предметов, в нем естественно и необходимо наступает образование идеи о сходстве и несходстве количеств предметов сходных и различных. Но так как познаваемых объектов здесь три (вещи: изучаемая, ее создавшая и ею создаваемая), то число это сперва бессознательно запечатлевается в разуме, а затем и сознательно выступает в нем, когда, как часть его, выделяется в сознании число два. Это два есть число предметов, найденных разумом, – причины и следствия. Они выделяются в сознании из числа известных предметов как имеющие между собою то общее, что не были даны разуму непосредственно, но были отысканы им. Это число найденных предметов (2) должно выделиться в мышлении ранее, чем число данного ему предмета (1) потому, что на нахождение их он употребил значительные усилия и на них он, естественно, более сосредоточивает свое внимание, более интересуется ими. Наконец, как последнее, выделяется в сознании и число предмета, впечатление от которого послужило началом образования процесса понимания, – это число есть единица. Таким образом, вот вероятный порядок вступления в разум чисел: 3. 2. 1. Заметим, что полное выделение в сознании идеи числа как чего-то совершенно отличного от счисляемого здесь еще не закончено; оно образуется постепенно и медленно: напр., человек уже хорошо научится считать предметы, прежде чем поймет, что можно считать и признаки предметов. В дальнейшем счислении число три, вероятно, было некоторое время основным, начальным, с которым сравнивались числа других вещей; так что образуя идею о количестве вновь встречаемых предметов, человек первоначально произносил мысленно: «больше трех на два», «меньше трех на одно» и пр., и так продолжалось до тех пор, пока неудобства этого счисления не заставили его как бы перевернуть в своем сознании первые три числа, поставив на первое место единицу и на последнее – три. Это принятие единицы за начало счета предполагает уже высокое развитие умственной деятельности: для этого необходимо было вдуматься в происхождение чисел и понять, что число, принимаемое за первое (3), само произошло из третьего (1), да как будто и все другие числа только повторяют собою это же число (1). Любопытно, что в тройственности предметов, впервые познаваемых человеком, открывается и единство: предмет, его производящая причина и им производимое следствие есть одна и та же вещь в различные моменты своего существования; реальная вещь есть осуществленная потенция-причина и неосуществленная потенция-следствие.

Нам остается еще показать, что рассмотренный процесс познания выражает собою полное понимание, без излишка и без недостатка. Это можно сделать, доказав, что ни одна из рассмотренных идей не составляет части какой-либо другой идеи и что, напротив, всякое знание, какое приобретает человек, входит как часть в одну из указанных идей.

Что все рассмотренные идеи действительно первоначальны, это можно видеть из того, что они, во-первых, не сводимы ни к каким иным высшим идеям и, во-вторых, несводимы друг к другу. И действительно, единственно высшая идея, которая обнимает их собою, есть идея сущего, идея бытия не в смысле существования, но в смысле того, что обладает существованием. Но между этою высшею и последнею идеею и между идеями рассмотренными нет ничего промежуточного, связующего: идея бытия непосредственно разлагается на идею существования, на идею сущности, на идею атрибутов, на идею причины, на идею цели, на идею сходства и различия и на идею числа, – и непосредственно слагается из этих идей как образующих начал своих. То, что составляет объект этих семи идей, есть отдельные стороны того единого и всеобщего, что составляет объект этой последней идеи: бытие существует в вечном пребывании своем и в формах временного бывания своих частей, в своей сущности, неподвижной и скрытой, и в своих проявляющихся атрибутах, в причинности и в целесообразности совершающегося в нем, в сходстве и различии частей своих и в численных отношениях их; и ничего, кроме этого, познавая бытие, не познает разум. Несводимость этих идей друг к другу видна из этого, что ни одна из них не составляет части другой и что все они разнородны. И в самом деле, хотя существование есть и в природе, и в атрибутах, и в причине и в цели, и в сходстве и различии, и в числах (все это «существует»), тем не менее сущность всего этого лежит не в самом пребывании этом, но в чем-то таком, что именно не есть пребывание, но только пребывает. Равным образом, хотя каждая из этих семи сторон бытия имеет свою сущность, но последняя в каждой из них есть нечто совершенно другое, чем то, что мы разумеем под сущностью бытия как под одною из сторон его, – так, напр., сущность атрибутов есть принадлежность чему-либо и обусловленность им, тогда как сущность как сторона бытия есть нечто самосущее и не обусловленное; сущность причины есть не то же, что сущность цели и т. д. относительно всех других идей и относительно того, что составляет объект всех их. Каждая из них не заключает в себе всех других идей, но внешним образом опирается на них как на необходимые условия всего пребывающего; в самой же сущности своей это опирающееся есть нечто разнородное от всего другого, есть нечто самобытное и ни с чем не связанное, кроме самого сущего, сторону которого оно составляет.

Что всякое знание, какое приобретает человек, есть только частное проявление этих общих идей, это прямо следует из того, что идеи эти обнимают собою стороны бытия, частное проявление которого составляет все познаваемое. Человек, правда, познает различные вещи, но в этих вещах он познает всегда только существование, только сущность, только причинность, только цель, только сходство и различие, только число. Изучаемые вещи имеют различные причины и цели, различную сущность и атрибуты, – но все это разнится только в приложении (причина и цель) или только в неважном (сущность и атрибуты), – все же существенное и важное в них остается неизменным и тожественным. Словом, изменяются предметы изучения, но то, что изучается в этих предметах, остается неизменным. Изучает ли человек небесные светила или исследует невидимую и неразложимую частицу вещества – начальный атом, из которого образовался этот сложный мир; разбирает ли он круги, по которым движутся эти небесные тела, или процессы происхождения всего сложного из простого, и органического из безжизненного; переходит ли он от этого мира материальных вещей и явлений к миру вещей и явлений другого порядка – к явлениям добра и зла, страдания и радости; изучает ли нравственность, государство, самое познание, – всегда и всюду, неизменно и вечно он сперва узнает о существовании изучаемого, затем определяет его природу, описывает его свойства, раскрывает его происхождение и назначение, сходство и различие от окружающего и, наконец, его количественную сторону.

Из этих всеобщих и единственных норм понимания не следует выделять такие познания, как познание времени, пространства или положения и количества; потому что все это не разнствует с указанными идеями и составляет только или частное, хотя и своеобразное проявление этих идей, как время и пространство, или только один из видов их, как количество и положение.

IV. Мы проследили общий процесс, через который проходит понимание каждой отдельной вещи и который как элемент целого повторяется во всем человеческом знании. Теперь мы можем перейти к исследованию и утверждению того положения, ради которого был рассмотрен этот процесс, именно – что в нем раскрывается природа человеческого разума.

Уже ранее был установлен вид существования разума. Именно, было доказано, что рассматриваемый в самом себе, до соприкосновения с внешним миром, он не имеет реального существования, но потенциальное; причем, под первым разумелся тот вид бытия его, когда он представляет собою некоторую систему идей, а под вторым – то состояние его, когда он, не заключая в себе никакого сформировавшегося знания, представляет собою, однако, совокупность определенных условий, которые тотчас переходят в идеи, как только внешним миром будут даны объекты для них.

Рассмотрим ближе природу и свойства этой потенции.

Есть два вида потенций. Одни из них представляют собою ряд условий, случайно соединенных между собою в случайном порядке, которые с присоединением некоторых других дополняющих условий переходят в реальное бытие, причем это реальное бытие определяется не условиями дополненными, но условиями дополнившими и бывает тем или другим, смотря по тому, каковы последние. Так земля, в которую бросают семя, есть потенция растения, которое вырастает из нее. В ней лежит все то вещество, которое станет содержимым этого растения, но каково будет самое растение, это зависит от того, что мы присоединим к этой потенции – какое семя положим в землю.

Она дает содержание, но не она определяет форму, в которую будет заключено это содержание. Она есть совокупность условий, которые переходят в бесчисленные и разнообразные вещи, смотря по тому, с какими дополняющими условиями вступают они в соединение. Потенции этого первого рода можно назвать потенциями неопределенными, незаконченными, как бы бесформенными и безжизненными.

Другие потенции представляют собою нечто строго замкнутое, тесно определенное, могущее перейти только в один вид реального бытия и не переходящее ни в какой другой вид его, каковы бы ни были условия, в соединение с которыми вступает оно. Оно не может стать реальным бытием без присоединения новых условий, но самое это бытие, его сущность, формы и признаки определяются не этими недостающими условиями, но самою потенциею. Таково семя, которое бросают в землю. Растение, из него вырастающее, состоит не из того, что есть в семени, но из того, что присоединила к нему земля; как вещество – семя погибло; но оно дало вид и форму растению, состоящему из земли и живет в его жизни; дало ему все, что в нем есть не-вещество, что отличает его от бесформенной и безжизненной материи и что, собственно, мы и называем растением как совокупность некоторых определенных форм и жизненных явлений. Этот второй вид потенций мы назовем потенциями определенными, законченными, носящими в себе скрытую жизненность, т. е. способность, а иногда и стремление к развитию в формах, в ней уже предустановленных.

К которому из этих двух видов потенциального бытия принадлежит разум? Вопрос этот разрешается при рассмотрении полного понимания, процесс образования которого был раскрыт ранее. Если бы разум, получив первое впечатление от внешнего мира и отразив его в себе, продолжал затем оставаться в покое до нового впечатления, то мы могли бы утверждать, что он есть простой приемник впечатлений и хранитель их, есть та tabula rasa, на которой по произволу внешний мир отмечает моменты своего существования. Каковы будут эти отражающиеся предметы и явления, таковы будут и отражения их в сознании человека, а следовательно, и определяющее значение будет принадлежать не разуму, а им, и мы должны будем отнести его к первому виду потенций – к потенциям неопределенным. Но этот разум не есть простой приемник впечатлений, если отвергает одни из них и ищет другие. Он не есть только tabula rasa, если сам направляет пишущую руку и сам слагает слова определенного содержания и в определенном порядке об этом внешнем мире. Это последнее явление мы и замечаем в нем. Первое полученное впечатление не остается в нем бесплодным; то, что за ним следует, далеко переступает за пределы того, что это впечатление могло бы произвести в мертвом механизме. Будучи раз выведен из состояния покоя, он тотчас обнаруживает некоторую деятельность, которая необъяснима влиянием внешнего мира и причину которой мы должны, следовательно, отнести к его собственной природе. Эта деятельность строго определенна по своему направлению – она ищет удовлетворить некоторым требованиям, пробудившимся в разуме. Она обнаруживает в нем свойства, которые чужды мертвым механизмам, потому что в своем искании он отвергает все, не ведущее к этой цели, и останавливается лишь на том одном, что ведет к ней. Вот явления, наблюдаемые в процессе понимания и побуждающие нас отнести разум к потенциям второго рода, определенным и законченным, которые только ожидают немногих дополняющих условий, чтобы перейти в реальное бытие, в данном случае – в понимание, состоящее из определенных идей.

С тем вместе это наблюдение дает нам возможность, прилагая к разуму то, что было сказано о потенциях второго рода, дать его первое, еще пока неполное, определение: разум есть потенция, в которой предустановлены формы понимания, материал для которого дается внешним миром, и обладающая скрытою жизненностью, т. е. – это есть потенция, представляющая собою не только совокупность условий, могущих с присоединением некоторых других перейти в ряд идей, но и заключающая в себе стремление вступить в соединение с этими условиями, – стремление, которое остается скрытым до соприкосновения с внешним миром, но пробуждается тотчас, как это соприкосновение произошло, и совершается в формах, от этого внешнего мира независимых и, следовательно, обусловленных природою самой потенции.

V. Теперь рассмотрим сущность как этой жизненности, так и этих форм.

Несомненно, что все содержимое полного понимания взято человеком из внешнего мира, что все, что обнимается идеями его разума, принадлежит не ему самому, но тому, что лежит вне его: и природа, и свойства, и причина, и цель познанного найдены разумом в самом познанном. Но кроме этих идей, из которых слагается понимание, в процессе его образования есть еще другое, что уже не взято из внешнего мира: это то, что слагает эти идеи в понимание, что движет и что направляет его. Пути, по которым движется понимание, раскроют перед нами впоследствии формы разума; движущее его по этим путям раскроет теперь перед нами природу его жизненности. Она неизменно слагается, как и все деятельное, изменяющее, производящее в природе, из двух начал: из того, что есть первая причина движения, – из стремления, и из того, что есть его вторая причина, – из способности удовлетворить этому стремлению. Ни без первого из этих двух начал, ни без второго не могло бы произойти что-либо в космосе. Что источник этого стремления лежит в разуме, а не во внешнем мире, это ясно из того, что прежде чем образовать некоторые идеи понимания, разум должен предварительно открыть, разыскать то, что могло бы послужить их объектом (причина и цель) и что, следовательно, никак не может быть источником стремления к пониманию себя. В этом стремлении разума после первого полученного впечатления приобрести содержимое дальнейшего понимания в форме определенных идей и в этой способности удовлетворить пробудившемуся стремлению через образование соответствующих идей и заключается его скрытая жизненность. Как бы сложны ни были процессы познавания и с тем вместе как бы ни были сложны формы разума, раскрывающиеся в процессах этого познавания, сущность последних, то, что в них остается за выделением направлений, из чего состоят они, всегда будет неизменно слагаться из чистых стремлений и из чистых способностей. Все мирообъемлющее человеческое понимание, будучи разложено на свои первые, простые элементы, окажется слагающимся из этих стремлений и способностей, движущимся через их повторение, как бы пульсирующим в них.

Таким образом, процесс понимания, движущийся между двумя крайними моментами своими – между первым моментом сознания, что есть внешний мир, и между последним моментом сознания, – если когда-либо наступит он, – что мир этот понят, весь распадается по своему содержанию и по своему происхождению на две стороны: на идущее от внешнего мира и на идущее от разума. Он состоит главным образом из обращений к внешнему миру, но то, что заставляет его обратиться к нему, не принадлежит внешнему миру, но разуму. В природе находит человек ответы на свои вопросы, но самые вопросы предлагает не природа, а разум. В природе находятся некоторые признаки, по которым можно доискаться ответа на эти вопросы, но то, что отличает эти признаки и раскрывает под ними искомое, часто путем сложных приемов, не есть природа. Повсюду и неизменно в понимании начало деятельное исходит от разума, начало пассивное дается природою. Она дает материал для понимания, объекты, которые облекаются идеями; разум образует самое понимание, движет и направляет его, раскрываясь в живых формах, вбирающих содержимое и претворяющих его в строгую и законченную систему идей, облекающих природу.

К чему направлена эта жизненность разума, что служит объектом стремления и способности, в которых проявляется она? Одно понимание, т. е. нахождение объясняющих знаний; но никогда самое знание. Природе человеческого разума совершенно чуждо стремление приобретать знания, в нем лежит только стремление понять то, что уже дано ему как знание. Он не ищет новых предметов и явлений, но ищет причины и следствий предметов и явлений уже известных ему, хочет определить их сущность и их свойства. Он стремится отыскать связанное с тем, что случайно узнано им и что может объяснить это узнанное; но он не переходит, оставив это узнанное, к отысканию нового, с ним не смежного и не связанного и его не объясняющего; потому что в нем нет ничего, побуждающего к отысканию нового неизвестного. И размышление и наблюдение одинаково убеждает в справедливости сказанного. Человек не может стремиться узнать того, о существовании чего у него нет понятия; всякое же стремление познать то, существование чего ему уже известно, есть стремление к пониманию. Он равнодушен к тому неизвестному, что окружает узнанное им, если его разум свободен; он с отвращением воспринимает невольные впечатления от этого неизвестного, когда его разум погружен в понимание этого узнанного. Отсюда объясняется, почему привязанность к подвижной жизни, к путешествиям, вообще любознательность, как желание узнавать новые и новые разнообразные предметы, есть признак незанятости ума, и, когда она продолжительна, – его поверхностности и внутренней пустоты. И в этом соображении источник выраженного ранее отрицания истинного достоинства в той науке, которая жадно ищет новых и новых знаний, но не останавливается над вопросом, как связать их в цельное понимание; которая многое узнает, но ни над чем не задумывается, в которой познаваемое вновь не объясняет познанного ранее. И действительно, ни такая любознательность, ни такая наука не связана ни с какими потребностями разума и противна истинной природе его. В силу своего строения он равнодушно созерцает мимо идущее; но почему-либо остановившее его внимание и ставшее предметом его понимания он не может оставить без некоторого внутреннего страдания. Помимо сознательного участия своей воли он как бы вовлекается, как бы втягивается в его объяснение и испытывает неприятное и тяжелое чувство от прикосновения всего, мешающего развитию начавшегося в нем процесса понимания. И чем большие затруднения представляет собою объяснение заинтересовавшего, тем сильнее и сильнее привязывается он к нему и сосредоточивается на нем, тем менее и менее бывает в силах оставить его. И когда, наконец, искомое объяснение найдено, он испытывает высокую и чистую радость, – радость не потому, что окончен труд, так как ничто не принуждало его к нему, но потому, что найдено знание, объяснившее непонятное и удовлетворившее разум. В незначительных размерах примеры этого можно наблюдать на решающих математические задачи, на производящих опытные исследования в физике, на тех, наконец, чья мысль останавливается на разрешении каких-либо вопросов теоретического характера; примерами этого, исполненными величия и порою трагизма, полна история творческой науки. Только строением разума можно объяснить это неудержимое стремление его к пониманию; только присущею ему жизненностью можно объяснить тот факт, что в моменты высочайшего проявления его деятельности все человеческие инстинкты кажутся как бы подавленными, человеческая воля – как бы разбитою и парализованною. И в самом деле, если разум есть только произведение внешних впечатлений, если уже ранее получения их он не обладает определенным строением и скрытою жизненностью, то как понять, что некогда люди так глубоко задумывались над вопросами, о которых ничего не говорила им природа, что почти утрачивали сознание окружающего их, почти переставали чувствовать эту природу и, оставляя все удовольствия и радости жизни, в нищете и лишениях искали разрешения своих сомнений? Если разум лишь пустой восприемник впечатлений, если он безжизненная tabula rasa, то как понять, что в те далекие времена, которые мы привыкли считать варварскими, находились люди, предпочитавшие вытерпеть все мучения, чем испытать одно – перестать думать о том, над чем уже исстрадалась их мысль? Где источник этого стремления, если не в разуме? Как может tabula rasa желать, чтобы на ней было написано то, а не другое? Как может мертвый механизм или животный организм предпочесть быть разбитым, чем отказаться от стремления к тому, сущности чего он еще не знает и в достижении чего он еще не уверен?

Если бы разум не существовал уже до соприкосновения с внешним миром и если бы он не имел своего самостоятельного предопытного строения, то этого резкого различия в его отношении к пониманию и к простому знанию не могло бы существовать. Впечатления внешнего мира всегда одинаковы – это явления одно другому сопутствующие и одно за другим следующие, смежные в пространстве и смежные во времени. Если бы разум только отражал их в себе и удерживал или если бы его функции были созданием этих внешних явлений, то он и скорее и более должен бы был привыкнуть искать все новых и новых впечатлений, т. е. образовывать все новые и новые бесцельные и бессвязные знания, но он не мог бы привыкнуть стремиться к пониманию. Да последнее и вообще, по самой своей природе не может никогда стать делом механической привычки. Но так ничтожно влияние этих внешних впечатлений на законы деятельности разума и так могущественно обусловило их его строение, что ему совершенно чуждо стремление приобретать знания и исключительно свойственно стремиться к пониманию.