Читать книгу Ярослав Мудрый и Владимир Мономах. «Золотой век» Древней Руси (сборник) - Наталья Павлищева, Василий Седугин - Страница 6

Тмутаракань далеко от Киева. Так далеко, что птица устанет крыльями махать, пока долетит, а конь скакать, пока доскачет.

Но в Тмутаракани живут русские люди, и это русское княжество. Русские там жили издревле, а под Киев город и княжество встали по воле князя Святослава, до того город звался Самкерцем и был под хазарами. От Хазарии стонали многие порубежные русские земли, сколько материнских слез пролито по погибшим или плененным сыновьям, сколько отцовских сердец изболелось по женам и дочерям! Хазарский полон как яма бездонная, уводили и уводили русичей проклятые, торговали людьми, как скотом, на рынках Итиля, Саркела, того же Самкерца… Плененные мужчины слыли хорошими работниками, сильными, выносливыми, хотя не всякого русского заставишь в полоне работать. Иной скорее под плетью или мечом погибнет, чем голову перед насильником склонит. А другой и работать станет только с надеждой бежать, добраться до своих и вернуться к проклятым с мечом в руках.

Все страдали от хазар – и поляне, и северцы, и те же вятичи… Потому когда собрался на них князь Святослав, то хорошая рать под его руку встала. Но князь хитрый, чтоб хазары заранее не изготовились, сделал вид, что вовсе и не на них идет, отправился сначала к вятичам, вроде тех сначала под себя брать.

И на Хазарию пошел не по Днепру и через Русское море, а вятичскими лесами. Понимал, что обычным караванным путем ему в Итиль – столицу Хазарии – не пройти. Он только пороги днепровские пройдет, а в Хазарии знать будут, потому как надо спуститься мимо печенегов по Днепру, пройти Русским морем до Боспора Киммерийского, чтобы попасть в Сурожское море, которое греки Меотийским болотом за малую глубину зовут.

А по берегам Боспора города стоят – Корчев да Самкерц. И сам Боспор не столько велик, чтоб пройти беспрепятственно, это не Цареградский Босфор, хотя и тот опасен. Сурожское море и впрямь мелкое выше меры, старики рассказывали, что были времена, когда его и вовсе не было, тек Дон-Славутич прямо в Русское море, а на месте Сурожа озеро плескалось.

Из-за своего мелководья море с норовом, в нем, как в корыте, любая волна даже при малом ветре – беда. Потому и сидели хазары спокойно, держа под своей рукой Корчев и Самкерц, не пройти мимо войску ни русскому, никакому другому.

А от Сурожа русским надо было еще и Доном проплыть мимо Саркела, что укреплен сверх меры с помощью греков. Русские эту крепость Белой Вежей звали. От нее волоками через степь до Волги, что хазары Итилем нарекли, и до самого Итиля почти у Хвалисского моря плыть. Такой путь смерти подобен, лучше сразу отказаться. Не боялись русских хазары и не ждали. Итиль и укреплений-то почти не имел, никому в голову не могло прийти, что его кто-то брать станет.

Не пройти ни одному войску такой путь. А князь Святослав осилил. Но не Днепром и Русским морем на хазар пошел, а через вятичей. У тех побыл, заручился, что в спину не ударят, спустился Волгой до Волжской Булгарии, взял на меч их столицу Булгар, хотя те особо и не сопротивлялись, скорее сделали вид, что противятся, разметал по степи буртасов и отправился Волгой к самому Итилю.

Но не крался, как тать в ночи, а напротив, отправил к Кагану в Итиль сообщить, что «Идет на Вы!», была у князя такая традиция. На все вопросы, для чего заранее предупреждает противника, отвечал, что предупреждает тогда, когда времени подготовиться у того уже нет, а дрожь в коленках появится. А со степняками и того хуже, не брось вызов – разбегутся по всей степи, лови потом каждого бека по отдельности и воюй или жди удара в спину.

Хазарский царь Иосиф войско собрал, конечно, Святослав не ошибся в своих расчетах, не все беки успели (или захотели) встать под Иосифа, но все же хазары воины отменные, с такими на кулачный бой не выйдешь! Одни бессмертные чего стоили. Рассказывали, что в стародавние времена такие же были у Дария Великого, самая сильная часть, охранявшая самого правителя.

Но Святослав все продумал верно, и Иосифа раньше времени из Итиля выманив, и людей своих вооружив и обучив даже с бессмертными биться. Славный бой вышел, ох славный! И правнуки помнить будут, как разбили знаменитое хазарское войско русские под предводительством князя Святослава! Сумел он противопоставить всем ухищрениям хазарских полководцев свою хитрость, во всех придумках их передумать.

А после боя с Иосифом, когда тот с трудом смог удрать с малой частью своих бессмертных, князь Итиль грабить не стал, простой люд не тронул, себе забрал только сокровища Кагана.

За Итилем пришла очередь остальной Хазарии. Всю прошел князь Святослав, где сами под его руку вставали да клялись в верности, там не трогал, а тех, кто сопротивлялся, – стирал с лица земли. Пришла очередь и Самкерца.

Но к этому времени уже среди союзников Святослава недовольные нашлись. Это были печенеги! Никто не помнил, чтобы вольные степняки с кем-то вот об руку ходили, а князь Святослав сумел договориться, хазарские земли, что он не обижал, следом печенеги грабили. А теперь стали требовать большую долю добычи. Дело не в доле, князь никогда себе много не брал и ничего не жалел, но печенеги простой люд в полон гнали. К чему одних освобождать, чтобы другие тут же рабами становились?

А тут из Самкерца гонцы примчались – чуя последний час, хазары в городе и в Корчеве, что на другом берегу Боспора, лютуют, людей бьют, все жгут! Святослав, помня, что в Самкерце русских много, рвался освободить, а печенеги – грабить. Тогда князь предложил союзникам забрать свою очень немалую долю и отправляться восвояси. Кто знает, как повернуло бы, да предложения русские подтвердили видом своих дружин, вставших в полном боевом облачении. То ли печенеги вспомнили, как русские не побоялись хазарское выученное войско, то ли решили пограбить их на обратном пути, но свою долю в добыче взяли и ушли. Разведка, посланная следом, сказала, что ушли невозвратным путем.

Теперь Святослав бросился спасать Самкерц и Корчев. От Самкерца мало что осталось, и люди не все выжили, а в Корчеве жители сами справились со своими поработителями. И самкерцы, и корчевцы помогали русским чем могли, даже головы хазарских наместников принесли Святославу на блюде! Но для князя куда более значимым подарком была золотая цепь, что жители поднесли в знак благодарности и уважения. Святослав не любил золота, ни единой гривны не было на его шее, только в ухе серьга с тремя черными жемчужинами, а вот эту цепь надел, не смог отказать, когда подал ее старый русич замотанными тряпицей обожженными руками. Князь низко склонил голову перед стариком, чего никогда не сделал бы ни перед одним врагом.

С тех пор Самкерц назвался русским городом и стал именоваться Тмутараканью.

Корчев тоже хотел бы под русского князя встать, но Святославу ни к чему было ссориться с греками, да и греков в Корчеве куда больше чем русских было. Так и остались на одном берегу русская Тмутаракань, на другом – греческий Корчев. Позже и Корчев русским станет, а тогда князь Святослав в обратный путь засобирался.

Но отправился так, что никто его замысла снова понять не мог! Перед князем лежала Таврика, и сил оборонять ее у греков не было, мог бы весь полуостров под себя взять, а он вдруг повернул в Киев еще и тем путем, каким пришел! Когда Святослав объявил, что идет на Саркел, что на Дону, даже свои воеводы плечами пожали:

– Да к чему тебе эта крепость, князь?! Там только Иосиф с сотней своих бессмертных сидит, что с них возьмешь?

Но Святослав оказался прав: оставь он живым хазарского царя, и его именем проклятый каганат возродится снова! Да и для тех же вятичей или булгар живой Иосиф – это живая Хазария. А по Днепру возвращаться тоже было нельзя, там русские полки поджидали обиженные печенеги, пороги пройти не дали бы.

Вот и пришлось Святославу сначала уничтожить Саркел, а потом снова пройтись по хазарским и булгарским землям, подтверждая свою победу. Это тоже дало свои результаты, те беки, что в боях вместе с Иосифом не участвовали, принесли богатые подарки, спеша заверить русского князя в своей верности. Вятичи тоже осознали, насколько силен киевский Святослав, потому дань обязались платить исправно ему. И печенеги остались сидеть у порогов ни с чем, скрипя зубами от ярости на хитрого русича.

Позже они взяли свое: именно от печенежской руки погиб, возвращаясь из последнего похода, князь Святослав. Печенежский князь Куря сделал из его черепа чашу, отдавая дань уважения сильному воину – князю Святославу Игоревичу. Что ж, у каждого народа свои способы почитания воинов. Святославу от того не легче.

В Самкерце Святослав посадил Сфенга. Чего только не говорили об этом мальчике! Но, похоже, правы были вездесущие ромеи – не только в Киеве у князя были сыновья, в далекой Тмутаракани тоже оказалась своя плоть и кровь. Дальние сурожские земли мало интересовали киевлян, разве только купцов. И дальний отпрыск княжеского рода тоже для них мало значил, кто знает, где еще рассыпаны сыновья беспокойного князя, если он считаные дни дома в Киеве проводил? Пусть себе прав на киевский стол он не имел, а кому же помешает сильный князь в далекой Тмутаракани?

Сфенг держал княжество твердой рукой, по заветам Святослава – выше всего ставил свою дружину, но и людей не обижал. В Тмутаракани его любили, греки считались, а беспокойство если и доставляли, так только все те же степняки. Судьба у Руси такая, чтобы со Степью воевать?

После гибели князя Святослава в Киеве за власть сцепились его сыновья. Это все было так далеко от Тмутараканских земель, казалось таким мелким и неправильным, что Сфенг только морщился, слыша рассказы о бесконечных стычках братьев. Он никого из них не видел и не знал; даже женившись, Владимир не позвал Сфенга на брачный пир, хотя от Тмутаракани до Херсонеса не самый дальний путь. Тмутараканский князь обиду не высказал, но глубоко в сердце затаил. Не признавал его Киев своим, совсем не признавал.

Честно говоря, в стольном граде почти никто и не знал о существовании Сфенга. Помнили, что есть дальняя русская земля Тмутаракань, до которой добраться уж очень трудно из-за печенегов, помнили про походы князя Святослава, но где это и кто там – задумывались мало. Со своим бы разобраться.

* * *

И вот теперь князь Владимир умер. А ведь был он таким же побочным сыном Святослава, как и сам Сфенг! Только Ярополк и Олег рождены от той, которую киевляне своей княгиней признавали. Но оба были убиты, и власть перешла к Владимиру. В Киеве эту власть признали, Владимира назвали своим князем. Почему бы им и Сфенга также не признать? Его право на Киев, как ни крути.

Князь мерил шагами палату. Он, как отец, не любил замкнутого пространства дворцовых покоев. По дедине и отчине Сфенг старше всех сыновей Владимира, но кто о нем в Киеве слышал? Там Сфенг чужак. А Киев для него? Если честно, то тоже чужой город. Зачем тогда рвется взять под себя Поднепровье?

И вдруг Сфенг понял, чего же в действительности хочет – исполнить мечту князя Святослава. Русь должна простираться от новгородских и псковских земель до самого Русского моря! Будь князь Владимир умнее и сговорчивей, давно могли примучить печенегов настолько, что стояли под русской рукой, дань платили исправно и конных в войско поставляли.

Но киевский князь так боялся за свою власть, что и слышать не желал о союзе с Тмутараканью против печенегов! Ему было достаточно, что Тмутаракань – русское княжество, хотя и дани в Киев не шлет, и что степнякам всегда угроза с юга есть. Печенеги о той угрозе помнили, присмирели, хотя и не раз предлагали Сфенгу сокрушить Владимира общими усилиями.

Сфенг сначала смеялся над такими посулами, а потом заявил, что если еще раз против своих выступить предложат, то сам сокрушит печенегов и без помощи Киева! Видно, поняли, что это не пустая угроза, и Тмутаракань не трогали, и Киеву не слишком досаждали.

Тмутараканский князь не мог понять драчки за власть между братьями, неужто нельзя блюсти дедов закон и править по старшинству? Мало на Руси земель, чтоб еще русские головы в битве меж собой класть?

Сфенг и теперь не вмешался бы в киевскую свару, но когда услышал, что братья в борьбе меж собой чужих на помощь зовут, то не выдержал! И теперь вот метался по палате, пытаясь успокоиться и холодным разумом принять верное решение.

Ничего не получалось. Тогда он велел кликнуть Тегдага. Старый колдун знал все, но советовался с ним князь только в крайнем случае, все же христианину негоже к пророчествам прибегать. Сфенг не забывал, что он Петрос в крещении, а значит, должен быть тверд, как камень.

* * *

Тегдаг усмехнулся, услышав призыв князя. Горд Сфенг и чтит свою веру. Князь Святослав не променял своих богов на ромейских, сколько мать ни просила, и сыновей не позволил крестить. Но погиб языческий князь, и дети стали христианами. Это бы нехудо, да только о чести забыли, язычников погаными зовут, корят всячески, а сами кровь братскую льют хуже степняков. Сказывают, в Киеве не только брат на брата встал, но и сын супротив отца. Князь Ярослав поднялся против своего отца Владимира. Мыслимо ли такое? Покарают боги Русь, ох покарают!

Что задумал Сфенг? Какой ему совет нужен? Тегдаг не зря носил такое прозвище, был он не просто ведуном, он колдовал, то есть знался и с темными силами, умел видеть будущее. Колдун не сразу отправился к Сфенгу, сначала надо было посмотреть, что князя ждет. Тегдага мало волновало будущее Киева и гораздо больше – Сфенга и Тмутаракани. То, что увидел, немного озадачило старого колдуна, но сказать об этом Сфенгу надо, потому он поторопился к князю.

В Сфенге удивительно сочетались крепость и основательность отца и стройность и гибкость матери. Рослый, сильный, темноглазый и светловолосый. Такое нечасто встретишь. А его сын Мстислав от своей матери унаследовал уже совсем темные огромные глаза и тонкий стан.

Князь не стал объяснять, зачем позвал, колдун и без того все понимал, только вопросительно протянул:

– Что скажешь?

Тегдаг нахмурился:

– В Киев хочешь, князь?

– Да не в Киев хочу, а хочу, чтоб эти щенки меж собой Русь не разодрали окончательно! Владимир, глупец, удумал между ними уделы поделить, теперь жди беды. Один того и гляди поляков наведет, другой все за море глядит, третий слаб настолько, что печенеги хоть завтра Киев возьмут… Только и знает, что поклоны бить да молиться, а власть свою показать неспособен! Прости, господи. – Сфенг быстро перекрестился в сторону красного угла на икону с лампадкой перед ней. Губы Тегдага под вислыми усами едва заметно дрогнули, но он промолчал. – Что делать-то?!

Колдуну очень хотелось сказать, чтоб попросил совета у своего бога, которому кресты кладет, но он и тут промолчал, негоже чужих богов обижать, даже если они отнимают у тебя мальчика, которого воспитывал. Вместо ответа Тегдаг разложил на столе свои амулеты, что-то зашептал, делая вид, что пытается прямо сейчас узнать ответ.

Но он не мог обмануть Сфенга, слишком хорошо знавшего старого колдуна. Князь давно понял, что еще до прихода к нему Тегдаг все вызнал в своей каморке.

– Не тяни, говори, что узнал.

– Скажу… Я скажу, а ты думай, как быть… Сам думай, я здесь не помощник. Про тебя говорить или про Русь?

– А и то, и другое не можешь?

Вот Сфенг в этом весь, ему нельзя половину или просто по частям, давай все и сразу. Сказывается горячая кровь предков по матери.

– Можешь в Тмутаракани остаться, совсем отделиться от Руси. Тогда твой род продлится долго, княжество сильным каганатом станет. А Русь… ее не будет. Часть отойдет к полякам, часть шведам, другие растащат по малости…

– А если в Киев пойду? – Голос князя был чуть хриплым, это выдавало сильное волнение.

Тегдаг чуть помолчал, потом вздохнул:

– Тебе все одно Киевом не править. Под себя возьмешь, да недолго там пробудешь. И сыну твоему не править, хотя он сильным князем будет, хорошим воином и правителем. Но им твой род прервется. А Русь? Уцелеет и твоими силами тоже.

Он ничего не стал больше говорить. Как будет, рассказывать не вправе, да и ни к чему, человек не должен знать события своей жизни. Ему можно только позволять делать выбор. Часто этот выбор очень нелегок, как вот сейчас для Сфенга. Он должен выбрать между будущим своего рода и своей земли. Хотя какой своей? Сфенг на Руси никогда не был, и если бы племянники свару не затеяли с помощью чужаков, так и вовсе не собрался бы.

Князь замер, задумчиво глядя в окно. Тегдаг понял, что он больше не нужен, потому тихо вышел, закрыв за собой дверь. Он не успел далеко уйти, как увидел Сфенга, куда-то мчавшегося на лошади во весь опор. Поехал в степь думать, бешеная скачка хорошо отвлекала, помогала принять решение не только тмутараканскому князю.

Тегдаг чуть покачал головой, он-то знал, что если Сфенг выберет второе, то проживет совсем недолго, но не из-за киевлян, а погибнув совсем в другой стычке. Жертвовать собой и своим родом ради далекой Руси? Неужто зов крови окажется так силен, что вмешается князь в свару за Киев? Но Тегдаг понимал, что вмешается и что окажись он сам на месте Сфенга, поступил бы так же. Что ж, его право…

У себя в каморке старый колдун долго пытался найти пути спасения своего князя, но раз за разом получал ответ, что это невозможно. У каждого свой срок и свой путь на земле. Если Сфенг выберет тот, что предсказал ему Тегдаг, то и проживет недолго. Люди не властны над Судьбой, которую выбрали, а что решит князь, колдун уже знал.

Тегдаг знал, а Сфенг еще мучился, принимая решение. Нет, в глубине души он понимал, что уже сделал выбор и не в пользу своего рода. Но все пытался то найти предлог, чтобы не ввязываться в киевские распри, то оправдать решение ввязаться.

Князь вернулся в город совсем измученным, но в глазах блестела решимость, он снова стал деятельным и твердым, каким его знали и любили окружающие. Человека больше всего мучает неопределенность, если он что-то выбрал, то будь это что-то трудным или неприятным, оно больше не страшит. Так и Сфенг, решив бороться не столько за Киев, сколько чтобы не допустить в него чужаков, князь долго раздумывать не стал. Уже на следующий день дружина выступила за городские стены.

* * *

Шли быстро, перепуганные печенеги, решившие, что князья берут их в клещи, исчезли, словно таких и не было в Степи. До самого Большого брода Сфенг шел левым берегом. Почему, не знал и сам, просто казалось, что, пока на левом, он не претендует ни на какие киевские земли.

По пути переполошили несколько погостов, оставленных для охраны подходов к переправе. Сначала их приняли за печенегов, даже костры зажгли сигнальные, но потом, опознав, что свои, тмутараканские, быстро их гасили и давали сигнал, чтоб дальше не опасались. Сфенг даже восхищенно головой качал: а хорошо укрепил рубежи Владимир Святославич!

Дорога пылила, взвиваясь плотным облаком из-под конских копыт и ложась на лица всадников толстым серым слоем. Но кто из воинов заботится о таком? Зато всех поражал вкус воды, пил бы и пил, пока не лопнешь. Сурожцы привыкли к соленому привкусу своей водицы, а здесь среди дубрав она оказалась почти сладкой. Сначала припадали к каждому встреченному ручейку, к каждому колодцу, животы и людей, и лошадей были полны, в них переливалось и булькало. Внутрь уже не лезло, а рот все просил вкусной животворной влаги.

Заметив это, Лазарь распорядился объявить, что пить можно только на привале и лучше по вечерам. Сначала воины зароптали, но они уже и сами поняли, что тяжело ехать с полными животами. Пока шли по старому Залозному шляху, что вел от Киева к Сивашу за солью, повстречали немало возов с этим товаром. Волы, медленно тащившие тяжело груженные возы, едва успевали свернуть в сторону, а сами смерды провожали княжье войско низко кланяясь, крестясь и недоуменно глядя вслед. Кто, куда, зачем?

Искать дорогу в степи не нужно, она за многие десятки лет была вытоптана тысячами конских копыт. Только упрямый подорожник сиротливо приткнулся по бокам, серый от пыли.

Конечно, впереди них летела весть о подходе необычного войска. Сфенг мог бы выпущенной стрелой примчаться к стольному граду и ошарашить его своим появлением, но не хотел этого делать. По дедине и отчине именно он имел право на киевский стол. Коли признают киевляне это право, так примут его, а ежели нет, то тут и спорить не о чем. Биться насмерть с племянниками он не собирался, не дело правителю кровь ближних проливать, власти добиваясь.

Только какие они ближние, если и раза в своей жизни не видел Сфенг ни князя Владимира, ни его сыновей? Даже когда тот женился, то Сфенга в Херсонес на брачный пир не позвал. Чего боялся? Признать, что у него брат в Тмутаракани правит? Да ведь Сфенг на Киев и глазом не вел, пока сам Владимир был жив! И теперь не посмотрел бы, если б племяннички свару не наладили, Русь деля, а главное, чужих привлекая. Последнее дело чужаков на помощь против сродников звать! Владимир вон варягов из-за моря супротив Ярополка привел, чем дело кончилось? По сей день бедой в родне зовут – когда брат на брата.

Сфенг крестился раньше Владимира и тем более не мог понять, почему киевский князь забывает о братолюбии? Одно дело против врагов вставать, совсем другое – против родной крови. А теперь племянники собирались по отцовскому примеру поступать. Что хорошего?

Иногда тмутараканский князь задумывался о том, что будет дальше. Ну, возьмет он Киев, это сделать нетрудно, там, считай, и власти нет, Борис не в счет, он слаб без меры. А как быть дальше? Уже по пути понял, что сидеть в Киеве не сможет, не по нутру ему, Святославова кровь в степную вольницу тянет. Но и оставить город тоже нельзя, мигом польский тесть Святополка к рукам приберет. Свой сын Мстислав слишком молод, чтобы на него Киев оставить.

И чем ближе был Киев, тем чаще задумывался над этим князь Сфенг.

Рядом с князем опытный воевода Лазарь, он молод, но прошел уже не одну битву, умеет с толком распорядиться, дружиной любим. Почему-то у Сфенга мелькнула мысль, что будет на кого Мстислава оставить, Лазарь поможет. Отмахнулся, злясь, что слишком много думает о пророчестве Тегдага. Колдун же не сказал, сколько ему еще жить… А про род – это надолго, род вон Мстиславу продолжать, а потом внукам…

Но пришло время переправляться.

К самой переправе подошли вечером, но подле нее задержались. Начать решили рано поутру, негоже лезть к Киеву в ночь. Выставили стражу зорко смотреть за городом, чтобы не было от него беды. По всему берегу разожгли костры, они полыхали, словно в купальскую ночь, только веселья не было слышно. Воины спали, подложив под головы седла, свернутую одежду, а то и просто кулаки. Тихо всхрапывали в ночи стреноженные кони.

Князь не спал до утра. Лазарь нашел его у реки. Едва слышно всплескивала вода в песчаном ложе, где-то поигрывала припозднившаяся рыба. На другом берегу выше по течению светился огоньками киевский посад. Сфенг смотрел на город князя Святослава и пытался понять: хочет ли быть его князем? Нутро подсказывало, что нет. Сфенга манили степные просторы и гладь Сурожского моря. Все, что он видел на другом берегу и доселе, пока шли вдоль Днепра, было не его. Но теперь уж поздно передумывать, вон Киев, знать бы еще как встретит…

* * *

Киев, ошарашенный неожиданным подходом князя из Тмутаракани, ворот не запер, но и восторженно не встречал. Сфенг, привыкший к крикам радости в своем городе, чувствовал себя стесненно. И вообще здесь было все другое, хотя и русское. Нет того простора, который открывался с заборола крепостных стен, глаз всюду натыкается на стену леса или водную гладь. Но если в Тмутаракани эта гладь не имеет края, то в лесной Руси край снова обозначен темной полоской.

Вообще-то Сфенгу некогда было раздумывать о таких вещах, он старался расположить киевлян к себе чем только мог. Раздал большое количество богатств, не видя надобности их хранить. Поил-кормил всех, кто приходил на княжий двор, как это делал князь Владимир. Киевляне не жаловались и против ничего не говорили, но все равно радости не выказывали. Сфенг и его дружина пришли из Степи, откуда всегда появлялась только беда. Кроме того, в его войске было немало чужих по обличью, а вид любого степняка, пусть даже из Тмутаракани, вызывал у киевлян внутреннее содрогание.

Биться с Борисом не пришлось, тот с дружиной, вернее ее остатками, был вне Киева. Часть дружины требовала, чтобы Борис, назначенный прежним князем своим наследником, вернулся в Киев и захватил его. Сфенг не сомневался, что часть горожан поддержит боголюбивого князя, и как тогда быть, не знал. Но тут произошло что-то непонятное.

Князь, как все хорошие воины, спал вполглаза, вполуха, слышал каждый шорох, не то что голос. Тем более там, где его хотя и не хулили, но особо не приветствовали. Потому собачий лай услышал сразу. Беспокойно залаяла сначала одна собака, потом другая. Встревоженных охранниц поддержали подруги, и вот по Киеву уже покатился вал собачьих голосов. И катился он от посада в сторону княжьего двора. Это могло означать только появление гонца.

Какие вести несет? Кто-то из племянников решился-таки подняться на своего дядю? Сфенг был на ногах уже после первых звуков собачьего беспокойства, внимательно прислушиваясь. Слух отменного воина подсказал ему, что перед гонцом спешно распахнули ворота. Тот соскочил с коня, побежал в гридницу. Так и есть, теперь спешили уже к его ложнице. Что? Что там?!

Гридь чуть стукнул в дверь, хорошо зная, что князь услышит и так. Сфенг распахнул ее, впустил охранника.

– Князь Борис убит!

– Где?! Как?

Охранник только мотал головой, давая понять, что не знает.

– Зови гонца!

В ложницу тут же вошел прискакавший гонец. Было видно, что он не жалел ни себя, ни коня.

– Княже, князь Борис убит, и его люди тоже.

– Кем?!

– Неведомо, в ночи зарезали, как тати. Его и его отрока Георгия. С того не могли гривну снять, так голову отрезали.

– Где тела?

– С собой забрали, в шатер завернувши.

– Откуда сие ведомо? Где дружина была?!

– С дружиной князь еще вчера разошелся, не стал на Киев идти, остался лишь с отроками. А рассказал все Моисей Угрин, он уходил ненадолго, а вернулся уже к свершенному. Он твердит, что это Святополковых рук дело, он, мол, окаянный, братьев со света сживает.

– Иди, – махнул рукой Сфенг.

Гонец вышел вон, а князь тяжело задумался. Неужто и впрямь брат на брата так-то пошел? Но к чему Бориса убивать? Тот и мухи не обидит, да и не за ним право на Киев. Чем помешал младший брат старшему, да еще и от старшего князя?

Что-то не вязалось, и это не давало Сфенгу покоя. Он любил, чтобы все было ясно, враг – это враг, друг – друг. Бывало, что друзья предавали, а враги становились друзьями, но все решалось в честном бою. А в Киеве шепчутся по углам, чего-то недоговаривают, все всех опасаются, каждый боится за свою жизнь…

Сфенг вдруг вспомнил о самом Святополке. Как тот мог убить брата или хотя бы отправить убийц, ежели сидит взаперти? Но ближний боярин тут же объяснил, что Святополка освободили сразу по смерти князя Владимира, сбежал он, а вот куда – неизвестно. Сфенг усмехнулся: куда же ему бежать, как не к тестю Болеславу?

– А женка Святополкова куда делась?

– Тоже неведомо, но говорят, не с ним, один он бежал.

Вот еще забота – искать жену князя-племянника! Болеслав спросит и за нее, и за зятя. А спросит, скажем, что с ним бежала! – вдруг решил князь. Ему страстно захотелось обратно в Тмутаракань.

Не князю одному, большинство пришедших со Сфенгом воинов откровенно маялись в Киеве. Как ни хороши киевлянки, как ни пригожи, а дома все равно лучше. В походы хорошо ходить, если знаешь, что окончится рать и вернешься. Тогда главное – победить и самому в рати выжить. А тут и рати нет, и возвращаться неизвестно когда.

* * *

Но это оказались не все известия о племянниках. Быстро выяснилось, что Бориса убили варяги, только вот кем подосланные, Святополком или Ярославом? Кто их поймет, эти Владимировичей!

А чуть позже страшную весть принесли про Глеба, того зарезал собственный повар Торчин. Теперь прозвучали имена убийц – Торчин и Горясер, который и захватил Муромского князя.

Сфенг чувствовал, что его передергивает от омерзения. Хотелось обратно в свою Тмутаракань, где все просто. Конечно, князь преувеличивал, и в Тмутараканском княжестве хватало предателей и убийц, но дома всегда лучше, там и небо синей, и голуби иначе воркуют…

Потому, когда пришла просьба византийских императоров помочь одолеть очередного мятежника, Сфенг с радостью бросился эту просьбу исполнять. Князь ушел из Киева вместе с дружиной, и никто не знал, куда и как надолго.

Видимо, именно в такой незанятый Киев и вошел Святополк, кому же как не ему сесть на освободившееся место, ведь он старший в роду после Сфенга! А сам Сфенг в той военной кампании в пользу Византии погиб. Тмутараканью остался править его сын Мстислав.

* * *

Летописи называют Мстислава сыном самого Владимира, но если это так, то он должен быть старше Ярослава, ведь Мстислав у Рогнеды родился либо после, либо вместе (двойняшки) со старшим Изяславом. Но ее сыновья звались Рогнедичами или Рогволодовичами (внуками Рогволода), а Мстислава таковым не называли. Кроме того, судя по описаниям, он совершенно не похож ни на кого из потомков Рогволода, был черноволос и имел большие темные очи (вспомните портрет Ярослава Мудрого работы Герасимова – никаких больших очей, даже если сделать скидку на возраст).

Вряд ли Мстислав был сыном Рогнеды: слишком молод и непохож на остальных. А вот сыном Сфенга – вполне. И вполне логично стал князем Тмутаракани после гибели отца. Тогда он получается двоюродным братом всем остальным, и прав у Мстислава на Киев было ровно столько же, сколько, например, у Бориса, но гораздо больше, чем у юного Глеба. В русских летописях Мстислав появляется ниоткуда, как черт из табакерки. Только позже было приписано, что Владимир якобы посадил его в Тмутаракани одновременно с остальными.

Может, все-таки это сын Сфенга?

* * *

Существует несколько версий гибели Бориса и Глеба. Самая распространенная содержится в житии святых Бориса и Глеба и обвиняет в их убийстве Святополка Окаянного. Никаких вразумительных объяснений того, почему и зачем старшему брату было нужно убивать младших, да еще и весьма покорных и на престол не претендующих, в ней нет. Мало того, большинство сообщений этой версии откровенно «притянуто за уши». Автор откуда-то знает все произносимые на якобы тайном совещании злоумышленниками фразы, точно знает, что и как они совершали, хотя свидетелей не осталось. Вернее, он называется единый – тоже святой Моисей Угрин.

О самом Моисее еще будет речь впереди, а вот обстоятельства его непонятной отлучки с места происшествия точно в нужный момент весьма подозрительны. Как и вся долгая и нелепая процедура убийства. Несопротивлявшегося князя четверо отлично владеющих оружием людей почему-то не могли убить сразу, все протыкали и протыкали то копьями, то мечами.

А Глеба и вовсе зарезал собственный повар. Почему князь-воин не оказал ни малейшего сопротивления даже человеку, владевшему только кухонным ножом, неясно.

История настолько запутанная, что ей верится с трудом. Тем более что на телах обоих «зверски убитых» князей при вскрытии не обнаружено ни единого следа от ранений! Конечно, это объясняется чудесами, но хотелось бы и более материальных версий. Кроме того, непонятно одно – почему все приписывается Святополку, если его уже давно не было ни в Киеве, ни в окрестностях города?

Другая версия выводится из скандинавских саг, например «Пряди об Эймунде». Конечно, верить сказаниям подобного рода тоже нужно с опаской. Не потому что они лживы, а потому что созданы не как учебник истории, а для восхваления «подвигов» варягов вроде того же Эймунда. Если верить таким сагам, то скандинавские супермены оказывались главными действующими лицами всех событий и переворотов, где бы ни появлялись. Конечно, были сугубо победителями, одним ударом меча способными расправиться с целым сонмом противников. Где-то мы уже это видели…

По голливудским законам дешевого боевика Эймунд с приятелем отправились к конунгу Борицлейву, быстренько того прирезали и привезли голову убитого в качестве доказательства своего «подвига» конунгу Ярицлейву. Неправда ли, похоже на Бориса и Ярослава? Саге долго не везло, впервые она была переведена на русский язык во времена Пушкина, но чтобы не бросать тень на будущего Ярослава Мудрого, имя Ярицлейв почему-то было «переведено» как… Святополк! Позже переводчики не связывались с таким опасным текстом и сагу практически забыли. К чести Ярослава, в самой саге нет и намека на то, что он лично отправлял двух лжегероев на совершение злодейства, скорее, не препятствовал, то есть не сказал ни да, ни нет, когда те намекнули, что могли бы… за соответствующее вознаграждение… И вознаграждения тоже не дал…

Кому верить? Неизвестно. Вряд ли мы когда-нибудь узнаем, что произошло в действительности, как и кем убиты князья Борис и Глеб. Они были захоронены в Вышгороде, но церковь, в которой это произошло, была заброшена, и могила князей на долгие годы затерялась. Мало того, киевляне почему-то не приняли даже мертвых князей, оттолкнули плывущий по реке гроб с Борисом. А тело Глеба долго буквально валялось на месте преступления.

Как-то подозрительно нелояльны оказались жители Киева к своим будущим святым…

* * *

Сев в Киеве, Святополк первым делом на свою голову решил потребовать подчинения от Ярослава. Не захотел договариваться? Не пришел на помощь, когда князь с женой сидели в темнице? Пусть живет на положении подчиненного, а, значит, платит со своим Новгородом дань, какую должен! Святополк собрался взять и недоплаченное за прошлый год тоже!

Ярослав, выслушав послов от брата, вздохнул:

– Передайте, я не хотел этого. Вольно же было Святополку братьев убивать, а теперь и за меня взялся? – Князь размашисто перекрестился. – Да будет Бог мстителем за кровь братьев моих.

Послы недоуменно смотрели на князя; с чего он взял, что это Святополк убил Бориса и Глеба? Но как возразить, если никто не знает, кто виноват?

Слова князя были объявлением войны. Не пошел против отца, так теперь идет против брата. Новгородское войско двинулось на юг.

Ярослав вел новгородцев, свою дружину, нанятую варяжскую и смердов из своих имений. Святополк помимо дружины и киевского ополчения нанял немало печенегов, к нему присоединились и посланные на подмогу войска Болеслава.

Встретились у Любеча. Святополк встал между двумя озерами в ожидании подхода печенегов. Никто не решался переправляться через реку на сторону противника первым, опасаясь больших потерь. Стояли долго, так долго, что закончилось лето, на лужах по утрам появлялся молодой ледок. Дошло до того, что озерца, между которыми расположились киевляне, замерзли, хотя вставать на лед еще было опасно.

Понимая, что еще чуть – и подошедшие печенеги значительно усилят войско Святополка, Ярослав пошел на хитрость.

* * *

В княжий шатер заглянул его гридь Весел:

– Княже, к тебе гость с той стороны…

Ярослав вскинулся:

– Зови.

Странные слова передал прибывший человек:

– Меду мало, дружины много, значит, надо дать вечером.

Но, похоже, князь все понял, как надо. В сгущавшихся сумерках вдруг было приказано готовиться к переправе! Дождались самой темной ночи и стали садиться в лодки, мало того, Ярослав наказал повязать на головы белые платы. Сначала подивились, но, увидев, что в темноте будет можно легко отличить своих от чужих, обрадовались.

Сама битва началась перед рассветом, дружина Святополка храпела, упившись в предыдущий вечер медами. Вот когда стало понятно, о чем шла речь в послании к Ярославу про меды и вечер. Бой был жестоким и довольно коротким. Святополк успел поднять дружину, но печенежская конница на помощь из-за озер прийти не могла. Киевлян прижали к озерам, пришлось ступить на тонкий молодой лед, многие потонули.

Печенеги, видя разгром своего союзника и не желая терять людей, отступили и ушли прочь.

Когда утром разбирались с ранеными и убитыми, Ярослав приказал особо старательно искать князя Святополка. Ему нужно было точно знать, убит ли соперник. Но тело князя не нашли.

– Да хорошо ли проверили? Может, ранен?

– Нет, князь, если только потонул в озере… Но сдается, что утек.

– Это плохо.

– Чего плохо? Войска у него нет, пусть бежит.

– Сейчас нет, завтра будет. Доберется до Болеслава, тот, помня, что его дочь до сих пор на Руси, придет со своим войском.

Ярослав был прав. Он сел в Киеве теперь уже как полный победитель, но долго просидеть не смог. Бежавший в печенежскую степь Святополк сумел добраться до своего тестя, давая тому вожделенный повод для нападения на Русь.

Польский король Болеслав действительно отправился освобождать свою дочь и Киев для зятя.

Была у короля еще одна забота. Еще при жизни Владимира он сватал за себя его дочь, сестру Ярослава Предславу. Наслышанный о красоте и разумности княжны, Болеслав решил, что лучшей королевы для его Гнезно не сыскать. Собственно, королем он называл себя сам, остальные величали просто князем гнезненским. Королем можно было стать только по воле германского императора, а вот с ним отношения как-то не складывались. Но это мало заботило Болеслава, вернее, заботило сильно, но не всегда.

Вокняжение зятя и дочери в Киеве было весьма на руку польскому князю-королю, а женитьба на киевской княжне давала бы и самому право претендовать на этот престол. Зять Святополк таков, что его и столкнуть недолго.

Но князь Владимир отказал сватам от Болеслава, памятуя о том, что король не слишком молод, зато слишком распутен и жесток. Три предыдущие жены не прожили долго. Отказ киевского правителя обозлил Болеслава, и он поклялся отомстить.

Теперь время вполне пришло. И все же он снова попытался сватать Предславу, теперь уже обращаясь к ее брату Ярославу. Менять любимую сестру на непрочный мир с ляхами Ярослав не собирался, Предслава не вышла замуж за польского короля. Знать бы, чем все закончится… Может, и отдал бы Ярослав сестру гнезненскому правителю.

Отказ окончательно обозлил Болеслава.

* * *

Ярослав, сев в Киеве, поспешил договориться с германским императором Генрихом против Болеслава, хорошо понимая, что в одиночку с таким противником не справится. Пока не справится. Генрих согласился и даже вроде выступил против ляхов. Но Болеслав быстро доказал, что его трудно одолеть не только на поле битвы, но и в хитрости тоже. Король пообещал императору с три короба и попросил руки принцессы Одды. Одда годилась Болеславу едва не во внучки, но кто обращал внимание на такие мелочи.

Король женился на Одде, и пыл германского императора сразу утих, и Ярослав остался с сильным противником один на один.

Но князь не испугался. Решив не допускать противника на свою землю, Ярослав спешно собрал рать и двинулся на Берестье. Но, отбив его, вынужден был тут же вернуться в Киев. Болеслав умел договариваться не только при помощи женитьбы, а на юге в степях всегда были наготове противники, способные за деньги сильно подпортить Киеву спокойствие. В очередной раз подкупленные печенеги шли к стольному городу.

Отбиться удалось с большим трудом, при этом сам князь получил ранение в и без того калечную ногу, его хромота, уже почти незаметная, усилилась и осталась на всю жизнь.

Киев смогли отстоять, но теперь киевский князь оставался один на один против огромного войска, потому как к Болеславу присоединились новые сторонники – венгры и саксонские немцы. С польским войском шли многие вчерашние союзники Ярослава.

Это научило князя многому: верить обещаниям и даже договорам нужно с осторожностью. А еще тому, что при помощи брака можно решить многие проблемы.

Но тогда пришлось срочно выступать навстречу этой объединенной рати. После разгрома печенегов Ярослав был настолько уверен в своей непобедимости, что допустил кучу ошибок. Главное, он был еще очень беспечен. Пройдет время, и князь станет опытным воином, которого не обманет предательское спокойствие противника. Правда, всю жизнь будет предпочитать решать вопросы миром, даже ценой уступок. Все его уступки в конце концов обернутся его же победами.

* * *

Войска встретились очень странно – на берегу Буга, но Ярослав к тому времени оказался на западном берегу, а Болеслав, наоборот, на восточном. Для начала обменялись оскорбительными колкостями и назначили битву на третий день, потому как все случилось накануне дня святой Марии Магдалины. Неизвестно, что вышло бы из этого столкновения, начнись оно как оговорено, но жизнь часто расстраивает самые надежные расчеты.

Блуд услышал какой-то шум на берегу, было скучно и жарко, потому воевода отправился посмотреть, что случилось. То ли русалку поймали, то ли дружинники подрались… Но оказалось вполне привычная перепалка с обоих берегов – дружинники начали насмехаться над польскими поварами, мывшими мясо, а те в ответ кидаться потрохами – переросла в настоящую свару, воины принялись пускать стрелы, которые хоть и теряли силу на излете, но поцарапать могли.

Скучающий воевода с удовольствием присоединился к спорщикам. Мало того, увидев на противоположном берегу короля, крикнул тому:

– Вот проткнем твое толстое брюхо жердью!

Болеслав взъярился, покраснел как вареный рак и потребовал от своих наказать русских за такое оскорбление. С трудом взобравшись на лошадь, потому как и правда был слишком тяжел для конной езды, король бросился под русскими стрелами на другой берег. На несчастье Блуда и его дружинников, на том берегу собралось много полков, которые последовали за королем.

Битва началась столь неожиданно и стремительно, что большинство дружинников Ярослава попросту не успело в нее вступить. Сам Блуд поплатился за свой язык жизнью, он погиб одним из первых. Русские полки были разбиты или рассеяны, а Ярославу с немногими удалось бежать. Бежали и нанятые им варяги.

Болеслав на рысях шел к Киеву, Ярославу же там делать было нечего, он уходил в Новгород. Русские города сами открывали ворота, не оказывая никакого сопротивления польскому королю, а князь Ярослав, прячась, пробирался в ставший родным город.

Не получилось быть князем Киевским, неужто его удел сидеть под рукой другого, из милости другого в Новгороде? От этой мысли, которую давно гнал от себя, стало худо. Вот тебе и великий князь!.. Только чуть побыл, и бежит с позором. Худо, что битвы не вышло, постояли бестолково по обоим берегам, а когда поляки вдруг напали, то оказалось, что задиристому Блуду и обороняться нечем!

Ярослав вздохнул, что теперь Блуда поминать, нет его. Никого рядом нет. Жена Анна и сестра Предслава остались в Киеве. Там еще мачеха и другие сестры, но о них не думалось. Даже об Анне жалел меньше, чем о Предславе.

С женой уж который месяц точно чужие, у Анны после Ракомской резни на княжьем дворе каменное лицо, одно твердит: «Как велишь, князь». Ярослав уж и так, и эдак, ничего не помогает. Не простит ему Анна гибели своих родных, как не простила Владимиру Рогнеда. Любила, детей от него рожала, а в дальнем уголке сердца так и кровоточила незаживающая рана после Полоцка.

А если б знал, что Аннины братья среди тех, кто пришел на Ракомский двор, остановился бы? Однажды задумался об этом и понял, что нет. Не было тогда для него ни чужих, ни своих, были только те, кого надо было подчинить своей воле, или они подчинили бы его сами.

Только вот следующих событий Ярослав никак не ожидал. И все равно смог выбраться, даже без подсказки Блуда, все решил сам! И вон как решил – Новгород за него встал. Князь едва зубами не заскрипел от досады: встать-то встал, да что толку? Как теперь оправдаться перед городом? Позорно проиграть первый же бой после трех месяцев бесполезного стояния по разным берегам!

Следом никто не гнался, видно, Болеслав не мог поверить такой удаче. Да и кому нужен Ярослав без войска, без поддержки? Тестю Святополка ныне прямая дорога в Киев, а у князя и оборонять его нечем и не с кем. Это в Новгороде живо бы ополчение собралось, тяготу осады на себя приняло, а Киев за Ярослава не встанет.

За кого встанет? Ныне ни за кого! Все не те после князя Владимира, каждый чем-то да негож. Была власть – и нет, ушла, словно вода сквозь прорванную запруду – не удержать, горстями не вычерпать. Да и была ли власть?

Что теперь делать? Единственный близкий человек – сын Илья в Новгороде, да и тот к Коснятину тянется. При мысли об остальных снова сжало сердце. Там осталась Предслава; если Болеслав возьмет Киев (а кто теперь может ему помешать?), то что будет с сестрой? Вряд ли несдержанный польский король простит Предславе отказ в сватовстве. Сказывали, что и тогда ярился, мол, я им еще покажу! Вот, теперь есть возможность и впрямь показать, а защиты никакой, брат сам по лесам прячется с пятком гридей.

А как в Новгород возвращаться? Могут и там от ворот городских путь указать. Новгородцы на расправу круты и быстры, ежели что не по нраву, то могут и взашей, не поглядят, что князь! Это когда у него варяжская дружина под рукой была, а в Киеве отец… И то не очень в глаза заглядывали, стоящий отдельно богатый город цену себе знал. И знает, а потому на радостный прием рассчитывать не стоит.

* * *

Переночевать хотели в небольшой веси, избенки в которой были маленькие, покосившиеся. Оглядев несколько вольно раскинувшихся вдоль речушки строений, Ярослав решительно свернул к крайнему, показалось, что побольше и покрепче. В другое время и не помыслил бы за ночлег денег давать, князь все же, но теперь с оплаты и начал. Хозяин от вида серебряной деньги обмер и испуганно кивал, не решаясь взять такую ценность в руки. У Ярослава других монет не было, потому даже прикрикнул, чтоб поторопился. От княжьего окрика мужик и вовсе встал столбом. Гридь, что постарше, отодвинул его, открыл дверь в избенку и поморщился от потянувшего изнутри духа:

– Княже, может, другую поискать?

И к чему спрашивал, эта была лучше остальных, в другие и входить страшно, казалось, при первом же порыве ветра рухнут. Третьяк почесал затылок и почти безнадежно протянул:

– Неужто нет поблизости лучшего жилья-то?

– Как нет? Есть! – засуетился опомнившийся хозяин лачуги. – Тута через несколько верст село большое, там даже купчи есть!

– Кто? – не сразу понял Третьяк.

– Купчи… ну, которые товаром торгуют.

– Далеко? – нахмурился Ярослав. Лезть внутрь избенки, из которой несло, как из давно не чищенного стойла, не хотелось, а уж спать там – тем более.

– Не, за леском вона.

– Покажешь?

– Ага, ага! – снова заторопился мужик. – Только не я, извини уж, боярин, быстро бежать не могу, а сынка пошлю. Он у меня справный и толковый, быстро хорошую дорогу покажет! Славко! – крикнул он куда-то в сторону.

Из-за ветхой сараюшки непонятного назначения выглянул мальчишка. Увидев богато одетых всадников с лошадьми, на которых явно никто и никогда не пахал, мальчонка испуганно спрятался обратно. Но не ушел совсем, это Ярослав почему-то заметил.

– Подь сюда! – снова окликнул его отец. – Покажешь боярину дорогу к Верстовому лесом, чтоб дотемна успели добраться. А сам у дядьки Пятка заночуешь.

Мальчишка начал ныть, из его возражений было понятно, что Пяток ночевать не пустит. Но делал он это не слишком уверенно, потому как внимание отвлекали все те же нежданные гости. При этом он беспрестанно хлюпал носом, размазывая грязным рукавом его содержимое по физиономии, и перебирал босыми ногами.

Отец долго церемониться не стал, отвесил неслуху крепкий подзатыльник, пообещав добавить, если не угомонится, и мальчонка засеменил по неширокой тропинке в сторону леса.

Только тут его отец сообразил, что, услужливо отправляя нежданных гостей в соседнее село, он лишился той самой серебряной деньги, от которой потерял дар речи несколько минут назад! Мужика хватило только на то, чтобы развести руками:

– Да как же?..

А Ярослав с гридями уже въехали под быстро густевшую тень деревьев. Солнце садилось, потому надо было торопиться.

Мальчишка шустро семенил впереди, но как ни старался, быстро не получалось. Поняв, что из-за его скорости они могут и заночевать в лесу, Третьяк решительно подхватил мальца и посадил на своего коня впереди:

– Показывай дорогу!

Тот в очередной раз звучно шмыгнул носом и объявил неожиданно низким для своего возраста и хрупкого телосложения голосом:

– А чего ее казать? Она вон вся перед вами. Ехайте по тропе, дальше только шире будет. А за лесом сразу через поля и село видно. Крайняя изба купча Еремеича, у него богато, иконов много, лавки не рядном крыты, сундуков…

– Точно говоришь, что тропу хорошо видно? – Третьяка мало интересовало содержимое сундуков «купча» Еремеича и гораздо больше – возможность добраться до его избы засветло.

– Ага! – снова шмыгнул носом мальчишка.

Везти этого сопливого проводника не хотелось, оглянувшись на князя и получив его согласный кивок, Третьяк ссадил мальчишку:

– Беги обратно, чтоб не ночевать в лесу!

Тот обрадованно кивнул и отступил, чтобы пропустить всадников. Ярославу почему-то стало жаль мальчишку, он наклонился с лошади и подал ему серебро:

– Держи! За работу!

Мальчонка стоял, оторопело глядя вслед богато одетому и такому щедрому всаднику. Он не знал, что Ярослав никогда не был щедрым, напротив, славился своей прижимистостью. А еще не знал, что через много лет судьба снова сведет их, и уже Славко спасет князя на охоте, за что снова получит награду, но уже не серебро, а… сто плетей. Правда, Ярослав об этом не узнает.

* * *

Добрались действительно быстро, и село оказалось заметно большим, чем весь за лесом. Избу «купча» Еремеича нашли тоже сразу, она была самой «богатой». И лавки в ней крыты не рядном, а старым сукном, и иконы в красном углу висели, и место нашлось всем. Прежде всего, конечно, князю.

Пока добрались да разобрались, совсем стемнело. От ужина Ярослав отказался, спать тоже не хотелось, но он отправился на отведенное место, чтобы только никого не видеть, ни с кем не разговаривать.

Долго лежал, закинув руки за голову и размышляя над тем, что случилось. Потом вдруг осадил сам себя. Погибшего Блуда не вернешь, знать, судьба такая. О Киеве сейчас и думать нечего. И корить себя или Блуда за ошибки тоже глупо, на это будет еще время. А сейчас надо было думать, как быть дальше.

В Киеве Анна и Предслава. Отбить их у Болеслава он не мог, выкупить тоже, разве что ценой своей собственной жизни. Казна вся осталась под присмотром Анастаса. Помня «заслуги» настоятеля Десятинной перед отцом, Ярослав не сомневался, что Анастас все отдаст Болеславу, только чтобы сохранить свои жизнь и положение. Про казну можно было забыть.

Князь горько усмехнулся: одинокий, нищий, князь без жены и княжества!

Оставалось идти на поклон к Новгороду. Ладно бы самому городу, ему Ярослав готов и в ноги пасть, коли нужно, но там Коснятин, который обязательно упрекнет, что неспособен сам справиться ни с чем. А еще там оставлен править сын Илья, как с ним быть? Преклонить главу под сына? Нелепо, тот совсем еще молод. Встать над Новгородом самому, а куда Илью денешь?

И снова князю нужно было начинать все сначала. В чем он ошибся, что сделал не так? Да и вообще, так ли поступал?

Собирал рать против отца. Но если бы не смерть князя Владимира, вряд ли Ярослав сам пошел бы на Киев. А против дяди Сфенга? По отчине его право брать Киев было, да ведь и племянник не возражал. Только когда Сфенг снова к Сурожскому морю ушел ромеев выручать, Ярослав вдруг понял, что может побороться с дядей за отцово наследство. Поборолся и даже получил, но у Святополка оказался сильный помощник.