Читать книгу Полное собрание рассказов в одном томе - Василий Шукшин - Страница 22
Критики
ОглавлениеДеду было семьдесят три, Петьке, внуку, – тринадцать. Дед был сухой и нервный и страдал глухотой. Петька, не по возрасту самостоятельный и длинный, был стыдлив и упрям. Они дружили.
Больше всего на свете они любили кино. Половина дедовой пенсии уходила на билеты. Обычно, подсчитав к концу месяца деньги, дед горько и весело объявлял Петьке:
– Ухайдакали мы с тобой пять рубликов.
Петька для приличия делал удивленное лицо.
– Ничего, прокормют, – говорил дед (имелись в виду отец и мать Петьки. Дед Петьке доводился по отцу). – А нам с тобой это для пользы.
Садились всегда в первый ряд: дешевле, и потом, там дед лучше слышал. Но все равно половину слов он не разбирал, а догадывался по губам актеров. Иногда случалось, что дед вдруг ни с того ни с сего начинал хохотать. А в зале никто не смеялся. Петька толкал его в бок и сердито шипел:
– Ты чего? Как дурак…
– А как он тут сказал? – спрашивал дед.
Петька шепотом пересказывал деду в самое ухо:
– Не снижая темпов.
– Хе-хе-хе, – негромко смеялся дед уже над собой. – А мне не так показалось.
Иногда дед плакал, когда кого-нибудь убивали невинного.
– Эх вы… люди! – горько шептал он и сморкался в платок.
Вообще он любил высказаться по поводу того, что видел на экране. Когда там горячо целовались, например, он усмехался и шептал:
– От черти!.. Ты гляди, гляди… Хэх!
Если дрались, дед, вцепившись руками в стул, напряженно и внимательно следил за дракой (в молодости, говорят, он охотник был подраться. И умел).
– Нет, вон тот не… это… слабый. А этот ничего, верткий.
Впрочем, фальшь чуял.
– Ну-у, – обиженно говорил он, – это они понарошке.
– Так кровь же идет, – возражал Петька.
– Та-а… кровь. Ну и что? Нос, он же слабый: дай потихоньку, и то кровь пойдет. Это не в том дело.
– Ничего себе не в том!
– Конечно, не в том.
На них шикали сзади, и они умолкали.
Спор основной начинался, когда выходили из клуба. Особенно в отношении деревенских фильмов дед был категоричен до жестокости.
– Хреновина, – заявлял он. – Так не бывает.
– Почему не бывает?
– А что, тебе разве этот парень глянется?
– Какой парень?
– С гармошкой-то. Который в окно-то лазил.
– Он не лазил в окно, – поправлял Петька; он точно помнил все, что происходило в фильме, а дед путал, и это раздражало Петьку. – Он только к окну лез, чтобы спеть песню.
– Ну, лез. Я вон один раз, помню, полез было…
– А что, он тебе не глянется?
– Кто?
– Кто-кто!.. Ну парень-то, который лез-то. Сам же заговорил про него.
– Ни вот на столько. – Дед показывал кончик мизинца. – Ваня-дурачок какой-то. Поет и поет ходит… У нас Ваня-дурачок такой был – все пел ходил.
– Так он же любит! – начинал нервничать Петька.
– Ну и что, что любит?
– Ну и поет.
– А?
– Ну и поет, говорю!
– Да его бы давно на смех подняли, такого! Ему бы проходу не было. Он любит… Когда любют, то стыдятся. А этот трезвонит ходит по всей деревне… Какая же дура пойдет за него! Он же несурьезный парень. Мы вон, помню: поглянется девка, так ты ее за две улицы обходишь – потому что совестно. Любит… Ну и люби на здоровье, но зачем же…
– Чего – зачем?
– Зачем же людей-то смешить? Мы вон, помню…
– Опять «мы, мы». Сейчас же люди-то другие стали!
– Чего это они другие-то стали? Всегда люди одинаковые. Ты у нас много видел таких дурачков?
– Это же кино все-таки. Нельзя же сравнивать.
– Я и не сравниваю. Я говорю, что парень непохожий, вот и все, – стоял на своем дед.
– Так всем же глянется! Смеялись же! Я даже и то смеялся.
– Ты маленький ишо, поэтому тебе все смешно. Я вот небось не засмеюсь где попало.
Со взрослыми дед редко спорил об искусстве – не умел. Начинал сразу нервничать, обзывался.
Один раз только крепко схлестнулся он со взрослыми, и этот-то единственный раз и навлек на его голову беду.
Дело было так.
Посмотрели они с Петькой картину – комедию, вышли из клуба и дружно разложили ее по косточкам.
– И ведь что обидно: сами ржут, черти (актеры), а тут сидишь – хоть бы хны, даже усмешки нету! – горько возмущался дед. – У тебя была усмешка?
– Нет, – признался Петька. – Один раз только, когда они с машиной перевернулись.
– Ну вот! А ведь мы же деньги заплатили – два рубля по-старому! А они сами посмеялись, и все.
– Главное, пишут: «Комедия».
– Комедия!.. По зубам за такую комедию надавать.
Пришли домой злые.
А дома в это время смотрели по телевизору какую-то деревенскую картину. К ним в гости приехала Петькина тетя, сестра матери Петьки. С мужем. Из города. И вот все сидят и смотрят телевизор. (Дед и Петька «не переваривали» телевизор. «Это я, когда еще холостым был, а брат Микита женился, так вот я любил к ним в горницу через щелочку подглядывать. Так и телевизор ихний: все вроде как подглядываешь», – сказал дед, посмотрев пару раз телевизионные передачи.)
Вот, значит, сидят все, смотрят.
Петька сразу ушел в прихожую учить уроки, а дед остановился за всеми, посмотрел минут пять на телевизорную мельтешню и заявил:
– Хреновина. Так не бывает.
Отец Петьки обиделся.
– Помолчи, тять, не мешай.
– Нет, это любопытно, – сказал городской вежливый мужчина. – Почему так не бывает, дедушка? Как не бывает?
– А?
– Он недослышит у нас, – пояснил Петькин отец.
– Я спросил: почему так не бывает?! А как бывает?! – громко повторил городской мужчина, заранее почему-то улыбаясь.
Дед презрительно посмотрел на него.
– Вот так и не бывает. Ты вот смотришь и думаешь, что он правда плотник, а я, когда глянул, сразу вижу: никакой он не плотник. Он даже топор правильно держать не умеет.
– Они у нас критики с Петькой, – сказал Петькин отец, желая немного смягчить резкий дедов тон.
– Любопытно, – опять заговорил городской. – А почему вы решили, что он топор неправильно держит?
– Да потому, что я сам всю жизнь плотничал. «Почему решили?»
– Дедушка, – встряла в разговор Петькина тетя, – а разве в этом дело?
– В чем?
– А мне вот гораздо интереснее сам человек. Понимаете? Я знаю, что это не настоящий плотник, – это актер, но мне инте… мне гораздо интереснее…
– Вот такие и пишут на студии, – опять с улыбкой сказал муж Петькиной тети. Они были очень умные и все знали – Петькина тетя и ее муж. Они улыбались, когда разговаривали с дедом. Деда это обозлило.
– Тебе не важно, а мне важно, – отрезал он. – Тебя им надуть – пара пустяков, а меня не надуют.
– Ха-ха-ха, – засмеялся городской человек. – Получила?
Петькина тетя тоже усмехнулась.
Петькиному отцу и Петькиной матери было очень неудобно за деда.
– Тебе ведь трудно угодить, тять, – сказал Петькин отец. – Иди лучше к Петьке, помоги ему. – Склонился к городскому человеку и негромко пояснил: – Помогает моему сыну уроки учить, а сам – ни в зуб ногой. Спорят друг с другом. Умора!
– Любопытный старик, – согласился городской человек.
Все опять стали смотреть картину, про деда забыли. Он стоял сзади как оплеванный. Постоял еще немного и пошел к Петьке.
– Смеются, – сказал он Петьке.
– Кто?
– Вон… – Дед кивнул в сторону горницы. – Ничего, говорят, ты не понимаешь, старый хрен. А они понимают!
– Не обращай внимания, – посоветовал Петька.
Дед присел к столу, помолчал. Потом опять заговорил.
– Ты, говорят, дурак, из ума выжил…
– Что, так и сказали?
– А?
– Так и сказали на тебя – дурак?
– Усмехаются сидят. Они шибко много понимают! – Дед постепенно «заводился», как выражался Петька.
– Не обращай внимания, – опять посоветовал Петька.
– Приехали… Грамотеи! – Дед встал, покопался у себя в сундуке, взял деньги и ушел.
Пришел через час пьяный.
– О-о! – удивился Петька (дед редко пил). – Ты чего это?
– Смотрют? – спросил дед.
– Смотрют. Не ходи к ним. Давай я тебя раздену. Зачем напился-то?
Дед грузно опустился на лавку.
– Они понимают, а мы с тобой не понимаем! – громко заговорил он. – Ты, говорят, дурак, дедушка! Ты ничего в жизни не понимаешь. А они понимают! Денег много?! – Дед уже кричал. – Если и много, то не подымай нос! А я честно всю жизнь горбатился!.. И я же теперь сиди, помалкивай. А ты сроду топора в руках не держал! – Дед разговаривал с дверью, за которой смотрели телевизор.
Петька растерялся.
– Не надо, деда, не надо, – успокаивал он деда. – Давай я тебя разую. Ну их!..
– Нет, постой, я ему скажу… – Дед хотел встать, но Петька удержал его.
– Не надо, деда!
– Финтифлюшки городские. – Дед как будто успокоился, притих.
Петька снял с него один сапог.
Но тут дед опять чего-то вскинул голову.
– Ты мне усмешечки строишь? – Опять глаза его безрассудно заблестели. – А я тебе одно слово могу сказать!.. – Взял сапог и пошел в горницу. Петька не сумел удержать его.
Вошел дед в горницу, размахнулся и запустил сапогом в телевизор.
– Вот вам!.. И плотникам вашим!
Экран – вдребезги.
Все повскакали с мест. Петькина тетя даже взвизгнула.
– Усмешечки строить! – закричал дед. – А ты когда-нибудь топор держал в руках?!
Отец Петькин хотел взять деда в охапку, но тот оказал сопротивление. С грохотом полетели стулья. Петькина тетя опять взвизгнула и вылетела на улицу.
Петькин отец все-таки одолел деда, заломил ему руки назад и стал связывать полотенцем.
– Удосужил ты меня, удосужил, родитель, – зло говорил он, накрепко стягивая руки деда. – Спасибо тебе.
Петька перепугался насмерть, смотрел на все это широко открытыми глазами. Городской человек стоял в сторонке и изредка покачивал головой. Мать Петьки подбирала с пола стекла.
– Удосужил ты меня… – все приговаривал отец Петьки и нехорошо скалился.
Дед лежал на полу вниз лицом, терся бородой о крашеную половицу и кричал:
– Ты мне усмешечки, а я тебе – одно слово!.. Слово скажу тебе, и ты замолкнешь. Если я дурак, как ты говоришь…
– Да разве я так говорил? – спросил городской мужчина.
– Не говорите вы с ним, – сказала мать Петьки. – Он сейчас совсем оглох. Бессовестный.
– Вы меня с собой за стол сажать не хочете – ладно! Но ты мне… Это – ладно, пускай! – кричал дед. – Но ты мне тогда скажи: ты хоть один сруб срубил за свою жизнь? А-а!.. А ты мне же говоришь, что я в плотниках не понимаю! А я половину этой деревни своими руками построил!..
– Удосужил, родимчик тебя возьми, удосужил, – приговаривал отец Петьки.
И тут вошли Петькина тетя и милиционер, здешний мужик, Ермолай Кибяков.
– Ого-го! – воскликнул Ермолай, широко улыбаясь. – Ты чего это, дядя Тимофей? А?
– Удосужил меня на радостях-то, – сказал отец Петьки, поднимаясь.
Милиционер хмыкнул, почесал ладонью подбородок и посмотрел на отца Петьки. Тот согласно кивнул головой и сказал:
– Надо. Пусть там переночует.
Ермолай снял фуражку, аккуратно повесил ее на гвоздик, достал из планшета лист бумаги, карандаш и присел к столу.
Дед притих.
Отец Петьки стал рассказывать, как все было. Ермолай пригладил заскорузлой темной ладонью жидкие волосы на большой голове, кашлянул и стал писать, навалившись грудью на стол и наклонив голову влево.
«Гражданин Новоскольцев Тимофей Макарыч, одна тысяча…»
– Он с какого года рождения?
– С девяностого.
«Одна тысяча девяностого года рождения, плотник в бывшем, сейчас сидит на пенсии. Особых примет нету. …Вышеуказанный Тимофей двадцать пятого сентября сего года заявился домой в состоянии крепкого алкоголя. В это время семья смотрела телевизор. И гости еще были».
– Как кинофильм назывался?
– Не знаю. Мы включили, когда там уже шло, – пояснил отец. – Про колхоз.
«…Заглавие фильма не помнят. Знают одно: про колхоз.
Тимофей тоже стал смотреть телевизор. Потом он сказал: «Таких плотников не бывает». Все попросили Тимофея оправиться. Но он продолжал возбужденное состояние. Опять сказал, что таких плотников не бывает, вранье, дескать. «Руки, говорит, у плотников совсем не такие». И стал совать свои руки. Его еще раз попросили оправиться. Тогда Тимофей снял с ноги правый сапог (размер 43–45, яловый) и произвел удар по телевизору. Само собой, вышиб все на свете, то есть там, где обычно бывает видно.
Старший сержант милиции КИБЯКОВ».
Ермолай встал, сложил протокол вдвое, спрятал в планшет.
– Пошли, дядя Тимофей!
Петька до последнего момента не понимал, что происходит. Но когда Кибяков и отец стали поднимать деда, он понял, что деда сейчас поведут в каталажку. Он громко заплакал и кинулся защищать его.
– Куда вы его?! Деда, куда они тебя!.. Не надо, тять, не давай!..
Отец оттолкнул Петьку, а Кибяков засмеялся.
– Жалко дедушку-то? Сча-ас мы его в тюрьму посадим. Сча-ас…
Петька заплакал еще громче. Мать увела его в уголок и стала уговаривать.
– Ничего не будет с ним, что ты плачешь-то? Переночует там ночь и придет. А завтра стыдно будет. Не плачь, сынок.
Деда обули и повели из избы. Петька заплакал навзрыд. Городская тетя подошла к ним и тоже стала уговаривать Петьку.
– Что ты, Петенька? В отрезвитель ведь его повели-то, в отрезвитель! Он же придет скоро. У нас в Москве знаешь сколько водят в отрезвитель!..
Петька вспомнил, что это она, тетя, привела милиционера, грубо оттолкнул ее от себя, залез на печку и там долго еще горько плакал, уткнувшись лицом в подушку.